Страница:
Я уж и всякой травкой себя чувствовала, и различными представителями фауны. И собачкой, для которой верх блаженства, - подать хозяину брошенную палку (не от послушности, не от того, что так учили, а от разрывающего грудь желания что-то сделать для него приятное), и - много неги.
У меня сложились собачьи стихи:
- "Туда нет входа!" - Так людям, не собакам? А я ведь пес, у двери посижу. Под дождиком немного поброжу. Я разучилась - я не буду плакать, Ведь я собака, и да будет так! Я стерегу тебя от всех собак!
Самый большой у нас на Васильевском острове ньюфаундленд - Фрэнк. Я таких нигде не видела. Однажды его жестоко оскорбил Петя Колосов из ВСЕГЕИ: увидев на улице Фрэнка, пошел к нему, заискивающе приговаривая (думал, что это собака директора): "Маша, Маша!" На выставках собачьих у этого Фрэнка отмечали два недостатка: очень большой и еще "излишне очеловечен". Вот беда-то: излишне очеловечен! Не просто исполнитель команд, а еще что-то там чувствует, переживает и т.д. Смешно, ага? У меня потребность - пояснять: смешно не то, что он тонко чувствует, а что это отмечают как недостаток. Про себя это я говорю, не про Фрэнка.
Я нынче поняла так ясно, откуда появилась эта версия: о ребре Адамовом. Очень достоверно древние передали эту зависимость одного человека - женщины - от другого - мужчины.
Улыбнись мне! А то мне приходится перешивать одежку - свой сорок восьмой на какой-то не свой - далекий. А машинка не работает. Шить приходится просто иголкой, все руки исколола! И женщины наши все пристают: на какой диете сижу? Будто я сижу на ней!
Вот сейчас я с интересом думаю про "уходящих в мир иной". Которые по собственной инициативе. (Да нет, ты не посчитай меня за совсем глупую - это я не в качестве какого-то там шантажа и не на предмет выбивания слезы. Я ж не глупая у тебя. Часто - даже наоборот). Просто, я вот будто вошла в их дом, осматриваюсь, и - так все понятно, даже близко. Эгоисты ужасные, ага же? Так просто: взял - и нет ни тебя, ни мук твоих, ни любимых, ни обожаемых. Тихо и спокойно. Вот ведь странное создание - человек! Такое выбирают единицы, а прочие-то - и страдают, и сгорают.
Очень хочется, Егор, пойти в больницу и попросить дяденьков-хирургов о такой операции: пусть бы грудь разрезали, подключили свою аппаратуру. Вот пожить бы хоть день-два, а лучше - три с механическим сердцем! Чтоб железное! Чтоб - не саднило, не ныло, не болело. Никаких тебе любовейненавистей, ничегошеньки. И чтоб эти два-три дня все в эту раскрытую грудь водичку лили да лили: пусть бы промывалось, смывалось все наболевшее, сгоревшее. И вообще - чтоб срезали все, что нездорово.
Анекдот есть про человека, который несколько раз приходил в мастерскую и всякий раз заказывал что-то противоположное вчерашнему. Юмор - в финале: Послушайте, а вы не псих? - Да, а что? Мне это - "Да, а что?" приходится употреблять. Удобная фраза - и отпадают последующие вопросы.
Ничего ты не понимаешь. Если бы мне можно было быть с тобой пять-семь дней (да еще и не чувствовать себя вот-вот перед смертью: вот еще пять минут, еще три минуты осталось!..), мне кажется, можно после этого или всю оставшуюся жизнь ходить и счастливо улыбаться, или - вообще не жить: такое счастье было - и ничего уже не надо. Ты не сердись. Я не могу о другом. Ведь психически больные не меняют своих идей: или он Наполеон, или - "на волю! в пампасы" У меня ты - моя идея-фикс, и я так же рвусь к тебе и ничем другим не могу жить. Я за все тебя люблю. Я могу страдать из-за тебя: "Ну как ты можешь, ну почему ты такой?!" Вот был ты сердит. Мне на тебя смотреть неловко, мне тебя и жалко, и обидно за тебя, и сержусь: зачем ты со мной-то так? Я люблю тебя, когда ты - мягкий. Я люблю тебя, и когда ты рассерживаешься на меня. Я люблю тебя - и сильного, и мудрого. И люблю тебя - для меня смешного, наивного, мальчишку. Я много тебя какого люблю! Я тебя люблю.
Сначала я сразу почувствовала силу твою. Я ее знаю. Но я знаю в тебе и другое, детское, и от этого знания - изнывает душа, и я молю: Господи, дай мне эту возможность - его голову прижать к себе, защитить! Верую: прикоснулась бы щекой к твоей груди, дотронулась бы губами, провела рукой и тебе стало бы легче, спокойнее. Я же люблю тебя, Егорушка!
Нет, я не про "ворованную" любовь - что ты, что ты! Я и не краду, и не краснею, тут у меня убежденность полнейшая: я твоя, для тебя, и любить могу - только тебя, и реализовать себя по-настоящему могу только в этой любви тут никто другой на твоем месте не мог бы быть (красивее тебя, умнее, совестливее, добрее и т.д., могут быть, но мне нужен именно вот такой - ты). Какое уж тут воровство!
Я не могу на тебя ни посмотреть - чтоб тебе стало тепло и ты улыбнулся, ни прикоснуться - так, чтоб тебе стало спокойнее оттого, что у тебя есть надежный такой... товарищ. Ничего не могу в своем далеке. Как калека обрубок, без рук, без ног.
И похромала в бассейн, куда перед этим решила не ходить. (Тапочки приготовленные забыла дома, зато десять раз проверила, взяла ли купальник). Плавала без остановок, без стояния у бортика, весь час, и ничего не болело, и ничего не кружилось, и сейчас - улыбаюсь, и уже не очень уверенно показать могу, где болело недавно. Я люблю тебя.
И, пожалуйста, когда я тебе этого не говорю, когда я не пишу тебе несколько дней, не надейся, что это может пройти, погаснуть, раствориться в этой жизни - далеко от тебя.
Разве можно на меня сердиться? Вовсе нет! Какой может быть с меня спрос: живу-то в условиях совершенно противоестественных, не холю тебя, не лелею. Это что нормальные условия для жизни? Это то же самое, если кого водоплавающего - на сушу выбросить, летающего - к какому-нибудь кроту-барсуку в норку подсадить? Я ж тебя люблю. И ты мое солнышко. И еще свет в окошке. И еще на тебе сошелся клином белый свет. И еще - что там еще было?
Все-таки верю, что тебе -ив твоих человеческих заботах, и во взаимоотношениях не со всем человечеством, а с конкретными близкими, капелька моей теплоты была бы вовсе не лишняя, даже - нужная. И я - из того, недополученного. Я-не тот человек, который способен поразить твое воображение, сразу потянуть к себе (как это было у меня - с тобой). Зато у меня есть другое достоинство: я люблю тебя. И поэтому я тебе нужна. И я для тебя - человек послушный и управляемый. Ты можешь повернуть меня в любую сторону (только не от себя!) - и это не постыдная покорность, это счастливейшая потребность - полностью подчиняться тебе.
Боже мой, какое это счастье, что у меня есть эта пленка! Когда я тебя слушаю, твой взаправдашний голос - умираю же совсем от этого блаженства, ужасно хочется обцеловать магнитофон, эту коробочку, в которой - твой голос. Я люблю тебя. И фото есть!
Я все-таки, наверное, не очень долго еще продержусь, это невозможно жить с такой любовью - заталкивать ее назад, в себя - рукой, двумя. Ноу меня, кажется, кончаются силы. Ничего я не могу делать, ничем не могу заниматься. Только тобой. Даже не надо глаза закрывать - чуть сосредоточиться, совсем небольшое усилие - чуть резкость поправить - и такой ты настоящий, такой ты - не с фотографии - взаправдашний - рядом! Господи, да материализуйся же у меня в доме!
Нет, я не права: у меня нет чего-то конкретного, где я хотела бы с тобой быть. Какая разница: ведь если ты со мной, "где" может быть чем угодно: и горы, и пещеры, и пустыня, и тайга, и никого, и многолюдье (рядом с тобой я других разве замечу!). Нет, одно, пожалуй, условие: чтоб не было очень-то красивых женщин рядом.
Я тебя, естественно, как-то не могу представить - ничего не делающим (так же не могу представить, что мне - самой! - можно добровольно от тебя отойти, отказаться). Поэтому вот так бы хотела: чтоб и дело делалось, и мне можно было с тобой рядом быть.
Собственно, и это - утешительный фактор: живем на одном с тобой континенте. Было бы хуже, если бы я - здесь, а ты где-нибудь в Австралии. Жутко повезло! Да же?
Кажется, я уже забыла, что представляла собой до тебя, столько во мне определено тобою - без прямых твоих "указаний". Все во мне и все вне меня: и снег, и ветер, и солнце, и общественный транспорт, и любая мелочь, воспринимаются через тебя.
Тут - разрушение возможно, пожалуй, лишь на химическом уровне: растворить меня самое, разрушить мое соединение атомов.
А я ведь живу-то с настроем на долгую, длинную дистанцию, и впереди-то видится еще не менее пяти десятков лет.
Егор, ты не объяснишь мне, почему у людей по графику биоритмов иногда бывает разум в минусе, а эмоции - в плюсе, а у меня - только так, без всякой смены? Чего мой-то организм никаких графиков не соблюдает?! Я всегда люблю тебя, и чувствую это - обостренно, и никакого притупления! А что касается разума - всего-то секундная вспышка и все в одном направлении - ослепительно сжигающе: я люблю тебя.
Я не знаю, что болезнь, что норма, попробуй тут разберись. Если я любящая тебя, - больная, - то так не бывает, в любом больном организме есть хоть крохотный островочек - здоровый. У меня нет. Тогда я не заболевший, а сама болезнь, какая-то персонификация болезни. Как у этого, у Шефнера - в "Лачуге должника": бегали там такие... зверики, жуткие типы. Ну, а если мое состояние - здоровое состояние?..
Знаешь, вот приснилось такое: мороз, холодища - и посреди степи какое-то пристанище. И это не доходит, и - настежь окна, дверь - а вдруг долетит ? Метель, мороз, а я - топлю, она, печь, горит, и все - настежь, в степь, во поле чистое. Ну, опять же. Сизиф этот - камушек на горку закатывал. Боже мой, сколько времени минуло, а Сизифы - не переводятся, все тащим эти камни, вкатываем!.. Во мне сосуществуют "три любви" к тебе: хочу помочь тебе, изнываю без тебя, тревожусь за тебя! А рядом - вечное, постоянное: как это ни смешно, ответственность, и - ни на секунду не усомнившаяся - готовность загородить собой, защитить, поддержать - это материнское. И еще: таким своим, разным, таким близким, наверное, может ощущать, воспринимать человека только жена. А чувствовать его богоданной защитой - только дочь. Вот такая я у тебя и есть одна в трех лицах. Яженщина. Твоя женщина.
Вот что всегда всего обидней-то: любовь моя остается только в словах, этакая "бумажная" любовь. Все мимо тебя, все из печки - в степь. Столько и силы, и нежности, и много чего доброго и - нужного тебе! - так и пропадает "невостребованным", нереализованным, неиспользованным. Ну знаешь ты, что я есть, так что это в сравнении с тем, что я могла бы тебе дать! Ни согреть, ни помочь - ни рукой, ни плечом. Мне совсем не так уж и нужно твое внимание, я - привыкла, я могу - без твоего ко мне чего-то там доброго, теплого. Но то, что я не могу ничего тебе-то, столько-то много, дать - вот что больнее-то всего. До чего же дурацкое у меня положение! Я люблю тебя. И не расстаюсь с тобой ни на минуту. Утром, днем, ночью, на работе, на улице - ты рядом, до тебя - почти можно дотронуться. Вижу твое лицо, твои руки - так вижу! Прикасаюсь к тебе. Ты со мной, всегда со мной. Говорю с тобой, улыбаюсь тебе, люблю тебя. Все остальное - временное, необязательное, потому что главное в этой жизни - это ты.
Вовсе я не оголтелая. Я добрая, я мирная, я веселая, я очень хорошая, я такая, какую тебе только и надо. Я твоя, я для тебя, я дышу тобой, я только - о тебе. Ну что тут - плохого-то?! Я не оголтелая баба, я - в тебя влюбленная, я - любящая тебя, я тобой пропитана, пронизана, я каждую секунду с тобой, я не бываю без тебя, Егорушка. Не могу тебе сказать: "Живи спокойно, я уйду". Я не могу, я не уйду, Егор. Это - не от эгоизма, не от жестокости. Единственно возможная форма моего существования - любить тебя.
Но срабатывает естественное чувство: потребность защитить тебя от всех возможных бед, покушений - в том числе, следовательно, и от меня же самой. С ума сойти! Потому что при всей моей подчиненности этому - "я люблю", определяющем всю мою сегодняшнюю жизнь, основное здесь не в этом - я люблю ТЕБЯ. Вот ситуация! Что-нибудь понимаешь? По-моему, мужчины не то чтобы не способны понять женской психологии, а - делают вид, что не понимают, поскольку так - удобнее.
Дурацкая ситуация! Без тебя я не могу. Это не прихоть, не каприз, не вбитая в голову навязчивая идея. Я ничего не хочу, все - в тебе, и все интересы, и весь смысл - какая операция могла бы тебя из меня удалить?! Полностью обновить кровь? Но ты - если б ты был только в крови! А кости? С ними что делать?.. Но, с другой стороны, и прийти к тебе тоже не могу. Умереть любя? Но почему-то не умирается. Не понимаю: почему в XIX веке умирали от любви, а я живу? Почему была от тоски но любимому человеку чахотка, а у меня ее - нет ?
Какое простое и точное русское выражение: умер от разрыва сердца. Сердце разорвалось. Наверное, мне это не грозит, потому что такое может случиться с крепким, здоровым сердцем. А у меня оно изболевшееся и потому привыкшее.
Способен ли ты понять, представить, как губы, лицо, грудь изнывают от невыносимого желания - уткнуться носом в твою шею, в грудь, прижаться к тебе! Чувствуешь это до задыхания, физически, и невозможно от этого избавиться. Ну хоть на две минуты возьми меня, хоть на минуточку! Чтоб суметь вдохнуть, чтоб дальше-то - выдержать!
Такая бездна, куда я и сама не заглядываю: страшно. Своими руками ее начала рыть, сознательно. Да если бы пожалела!
На деревню дедушке. Ванька Жуков. Собственно, я и не переставала тебе писать. Зимой, весной. Последний раз поздравила с днем рождения и просто без поздравления - писала все время.
Сегодня такое счастливое утро: я тысячу лет не видела тебя во сне. А сегодня, наконец-то, появился! Будто был день рождения, твой. И было много молодежи, может, студенты. И к тебе нельзя было подойти. Потом, наконец-то, все ушли. Захожу - лежишь, руки за голову. Села на пол, смотрю. Улыбнулся, и я стала обцеловывать твое лицо. И проснулась. И побежала на работу счастливая. Так немного-то и надо: чтобы улыбнулся. Мне улыбнулся.
Три года назад я и не знала, что есть - ты. Господи, я себя ту, дотебяшнюю, вижу вроде зародыша, как его в форме уха в учебниках рисуют. Или - помнишь - в учебнике анатомии был волосатый человек.
Я не могу без тебя жить! Мне и в дожди без тебя - сушь, Мне и в жару без тебя - стыть, Мне без тебя и Москва - глушь. Я ничего не хочу знать Слабость друзей, силу врагов, Я ничего не хочу ждать, Кроме твоих драгоценных шагов.
(Это - цитата.)
А вообще-то, конечно, хочется тебя знать всего, чего там у тебя внутри (ну, как игрушку разбирает мальчишка). Я - про твой внутренний мир, вне общения. Со мной ты - это не загадка, тут - все жуть до чего просто и ясно. С этой женщиной (которая в твоей квартире живет) - по-моему, я тоже все понимаю. Я легко могу тебя представить с другими женщинами. Но вот что ты такое вне общения, сам с собою, один?
Забываю выключить газ, свет, оставляю в двери ключ. Но что связано с тобой, как я это помню! Мы ехали в электричке, а я ногой касаюсь твоей ноги - у меня и сейчас это "электрическое" ощущение, такая память - у кожи! Я люблю тебя. Говорю это сейчас жа-алобно - прежа-а-алобно...
Тело мое тоскует по всяким шпагам, клинкам, пулям и даже по обыкновенному перочинному ножичку. У меня такая невозможная потребность закрыть собой - тебя! И, когда ослабею, опущусь у твоих ног (вполне эстетично), ты возденешь вверх руки (как ты о Джуне нам рассказывал) и воскликнешь: - Господи! Зачем ты ее у меня отнял! Кого я потерял! - Вот тогда-то поймешь! Да будет поздно. Я тебя очень люблю. Правда.
Ты же не знаешь - у меня было пять лет молчальных, из больницы в больницу, - такая глава в моей жизни! Из операции в операцию. Ну, напишу когда-нибудь (не расскажу же?).
Каждую ночь - через час, как усну, просыпаюсь и лежу часа три-четыре, почти до звонка будильника. Не болит ни сердце, ни душа (это у меня - правое сердце, где-то повыше желудка находится). Но - лежишь, бодрствуешь. Хотя и пугает это ночное отсутствие такого привычного и необходимого ритуала, какое-то угрожающее спокойствие. Смешно прибегать к таблеткам, если я знаю, что оно такое. Это от понимания, Егор, и целый месяц . должна жить без тебя.
Блаженствую в лесу. Конечно, это счастье у меня oт тебя неотделимо. Хоть ты меня и не подталкивал, но встала-то на лыжи - из-за тебя. И побежала на них - из-за тебя. Ужасно хочется пройтись на лыжах - с тобой. Хотя у меня и не бог знает какие "птицы". А левый носок изоляционной лентой забинтован.
Сегодня была в лесу и совсем заблудилась. Только на несколько минут солнышко мелькнуло, а потом - и темно, и снег повалил. И было тревожно. Но день запомнился-то с этим лучиком. Конечно, живу трудно, одиноко, замкнуто, обделенно. Только ведь такую вдруг испытаешь благодарность судьбе, жизни за тебя, так это почувствуешь! А это называется - счастье. Ага? Иногда сон. Потом боишься пошевелиться - не спугнуть это в себе, не расплескать. Или - при постоянном-то с тобой пребывании - ударом какой-то ирреальной силы пронзит это чувство: Господи, как я тебя люблю!
Знаешь, мне не надо было встречать тебя для того, чтобы возжечь в себе любовь: объект для приложения таких сил был у меня - аж с семнадцати моих лет. Такая сложилась ситуация, такое у нас сочетание индивидуальных качеств, что все эти годы не могли в нем что-то подточить, во мне обесцветить. Я ж не случайно пошла к нему, когда мне стало так плохо: я же знала, что это самое сильное из всех существующих средств - для меня. Только оказалось бесполезно, потому что я люблю тебя. И хотя я тогда не знала тебя таким, каким знаю сейчас, я любила тебя год назад ничуть не меньше, и чувствовала свою принадлежность - тебе - так лее остро, как и сейчас. Я люблю ТЕБЯ. Люблю с той минуты, когда ты увидел меня и уверенно сказал: "Мы созданы для совместной работы", и положил свою ладонь мне на голову и там сгорел какой-то предохранитель. Если б ты меня вздумал тогда увести оттуда куда угодно - я бы пошла, как сомнамбула. И вечером, на ступеньках гостиницы, снизу вверх - на тебя: удивленно, восхищенно и влюбленно. И на следующий день в автобусе из аэропорта - твоя рука, твоя нога - рядом, я их чувствую, а еще чувствую, что рядом - уже ТЫ, и растворяюсь в тебе - вот так - на глазах у самой себя. И угадывание, узнавание, открытие тебя, и соединение тебя - оттуда и отовсюду - в одно, и мои спотыкания об "иное" в тебе - если и не чужое мне, то - странное, незнакомое. И принятие тебя такого через понимание, откуда это в тебе и почему этого нет у меня. Ведь я тебя - для себя - не подчищала, я принимала тебя с тем, что - настораживало, что "не вызывало восторгов", но - и это был ты.
Мой возраст меня не касается. Я твой - болезненно воспринимаю. Не сегодняшний (по мне хоть сто лет, я же тебя люблю). Если бы тебе было в два раза меньше, я бы сидела совсем тихонечко, ждала каких-то десять, пятнадцать, тридцать лет. Чего не ждать-то? А теперь-то как быть?.. Живи, пожалуйста, очень долго!
Солям Алейкум, досточтимый Егор ибн Алеша! Намерена сообщить Вам самую свежую и удивительную новость. Дело в том, что я Вас жуть до чего люблю. А посему Вы являетесь моим горьким горем, по совместительству, так же - моим солнышком и счастьем. Не очень ли Вам это обременительно? Сдюжите ли? Все же надо набраться терпения лет еще эдак на пятьдесят- восемьдесят.
Ну, потом, когда-нибудь! - станешь старенький, больной, вдруг (вот хорошо- то будет!) сам и ходить не сможешь - тогда буду приезжать я, катать тебя в какой-нибудь колясочке, на улице. Завезу тебя куда-нибудь в укромный уголок и примусь обцеловывать моего любимого, а тебе - куда тебе деться-то? Сам- то без меня ходить не сможешь, не убежишь! Дожить бы вот только до техто пор!.. И почти совсем мне не стыдно выпрашивать у тебя этой милости: живет во мне всегдашнее желание быть по-собачьи у твоей ноги.
И жалкая моя участь: говорить о своей любви словами, да еще - в письмах, вместо того, чтобы ты это видел, чувствовал, жил среди этого. Знаешь, все не могу забыть: больница стоит, вся в кустарнике, шла по дорожке, вдруг голову подняла, опешила - на каждой ветке, на всех кустах по снегирю. Алые грудки - я почему-то не могу на них смотреть, больно у самой в груди от этой алости, и так их много... Почему меня туда привело? Что знак сей означал?
Вот посадить бы тебя, Егорушка, на такую диету: утром, днем и вечером не кормить тебя, а - показывать всякие там натюрморты-картиночки с помидорами и яичницей. Интересно, через сколько бы дней ты осознал: *Ну, какой же я! Прости ты меня. Бога ради!" Я же люблю тебя. Ну да, конечно, привыкла: улыбнешься тебе, мысленно протянешь руку, дотронешься до щеки, шеи твоей. Возьмешь твою руку, прижмешься к ней лицом. Кажется, и уже можно дальше жить.
Когда я просто тоскую, я иду на кухню, а когда я очень уж тоскую - я как-то, не собираясь, оказываюсь в парикмахерской и стригусь. Наверное, это атавизм - остаточное явление от обычая с горя рвать на себе волосы. Мало того, что мне их коротко постригли, так ведь еще и кусочками, неровно. Ну никак не сплю ночами. Сейчас ложусь рано - в первом часу, а в два, три просыпаюсь и лежу до утра. Может, самое время - начать принимать какиенибудь наркотики ? Я - не от бессонницы: тут - одна помеха, одна болезнь тоска о тебе, тяга к тебе, зависимость от тебя, ну, и далее, по всем падежам: ты, тобою, о тебе, без тебя, с тобой. С чего лучше начинать, что вообще сейчас употребляют отчаявшиеся: гашиш? марихуану? Как бы там ни было, все-таки можно жить, только уходя в физические нагрузки. Спасибо тебе, что я стала ходить на лыжах и плавать в бассейне (хотя ты об этом и не знаешь).
- Ну, что мы с тобой делать-то будем, а? - Это я ему в комнате. Пойдем-ка на кухню, вот тут устраивайся. И так - целый день. Ходим тудасюда. Общаемся. Целовать я его не целую, а рукой -глажу. И к себе прижимаю. Я, Егор, про наш с тобой атлас. Наши две фамилии вместе на одной странице. Немного - дурачусь. А больше - всерьез. Я люблю тебя. Не знаешь ли ты, где можно заразиться какой-нибудь проказой или чем- нибудь похожим, неизлечимым? Я б к тебе приехала, а потом нас куда-нибудь бы отправили изолировали бы от общества! И ты бы спокойно работал, а я бы тебя любила. Сначала бы я просто попыталась надышаться тобой, чтоб можно было - даже отойти - без страха, а потом бы помогала тебе. Лучше- то помощника - быть не может. Только я не очень в это верю: что может наступить такое состояние, когда - без боли - можно от тебя отойти, оттолкнуть себя от тебя - без особых усилий. Я люблю тебя. Я люблю тебя, Егор! Я люблю. Мне и больно за тебя, и ужасно обидно, что все хорошее во мне - мимо тебя, не для тебя, и любовь моя - бесполезная для тебя.
А если?! Буду покупать лотерейные билеты и играть в спортлото. Выиграю машину и накоплю шибко много денег. Поеду куда-нибудь на Кавказ. Найду смелых горцев. Отдам им машину и деньги. Буду жить в одинокой хижине и все смотреть на дорогу. И однажды! Они!! Прискачут!!! И через седло у них будет лежать что-то в черной бурке!!!! Это они выкрадут тебя. И я скажу: "Будешь жить здесь целый месяц. Не можешь в безделье - ищи полезные ископаемые". А они затрясут своими кинжалами: "Зарэжим!" И ты испугаешься и месяц будешь жить со мной. Не бойся, не умрем: они будут приносить нам мясо, хлеб и вино.
Я люблю тебя, Егор! Я люблю тебя.
А может, и не это. Может, и другое. Так будет даже лучше. Есть надежда побыть какое-то время вместе. Ведь захотят же когда-то медики в профилактории, если они еще есть, обследовать тебя, ну а по мне-то они давно плачут. И можно было бы в свободное от обследований и лечений время сидеть рядышком. Или ходить. Все равно я буду прижиматься к твоему плечу, держаться за твою руку. И особенно неприятные уколы во всякие неприятные места - я бы брала на себя: и твои, и свои. А ты бы благодарно меня целовал. За каждый принятый мною укол.
Между прочим, у меня одна знакомая лечилась, лечилась, а потом, рассказывали девчонки, стала такой любвеобильной! Это, как девчонки объяснили, произошло от лечения. Может, и на тебя бы вдруг подействовало лечение, и тебе бы захотелось меня поцеловать не только за укол.
Ты правильно поступил, что жена у тебя работает. Так ей спокойнее, а главное для меня - тебе. У каждого человека должно быть дело. Я сужу по себе: если бы ты рядом со мной был круглые сутки, я не была бы понастоящему счастливой, чувствуя свою ущербность - без работы. И это - не оттого, что недостаточно тебя люблю. Сколько б ни уходило сил и времени на домашние заботы, как бы ни были душа и руки поглощены любовью и семьей - все равно этого недостаточно. И всякая "общественная работа" - это тоже не то. И подруги - не заменят коллектива. Если человек не реализует всех своих сил, энергии, вот тебя и почва для болезней. Я рада, что у тебя дома нормально. Ведь я люблю ТЕБЯ.
Вчера совершенно искренне писала тебе про то, что мне спокойнее, если все у тебя дома будет хорошо. Только сейчас - почему-то обиделась на свое бодрое и развеселое настроение. Знаю, что дура. И все равно! Ходишь в новых хорошо отпаренных брюках, пьешь на вечеринках коньяк, сражаешь налево-направо Дома отдыха, и нет тебе дела до меня. Ковыляю по квартире глупая, злая и заклинаю: "Отойди от меня, Сатана! Господи, дай мне ума и силы справиться с этим!" Ужасно хочется сделать что-нибудь дурацкое. Отправить тебе любовную телеграмму. Письмо с признанием - домой! Я не злой человек, но тут я ничего не могу с собой поделать!..
Ты не бойся, Егор, это я немного дурака валяю, может, так мне чуть легче. Это - на поверхности, внутри-то у меня - правда! - нет этой скверны.
Как хорошо, как просто решался этот вопрос в хороших восточных странах: и одна - у себя дома, и другая - тоже, и все довольны, даже переписываются! А здесь? У одной - жуткий эгоизм: "Не прикасайся, мое!" У другой абсолютное непонимание: "Ну и что? Я же - осторожно, ничего я ему не сделаю!"
Вот ведь что нелепо: вкусы-то - одинаковые, цели-то, поди, одни: мне чтоб тебе что-то доброе, хорошее сделать, ей - если отбросить все ее претензии - наверное, ведь тоже. Один пуп земли для нас и - обиды! Ничего хорошего не получится, если придут две матери к судье с просьбой поделить одного ребенка. Поскольку классику-то знаю - отступлюсь, тянуть не буду: ну больно же тебе будет! Лучше бы - старались - каждая по-своему, делали б свое доброе дело: одна петушка на палочке, другая - пряник, одна по головке погладит, другая - поцелует. Ну, правда же? Лучше же?
У меня сложились собачьи стихи:
- "Туда нет входа!" - Так людям, не собакам? А я ведь пес, у двери посижу. Под дождиком немного поброжу. Я разучилась - я не буду плакать, Ведь я собака, и да будет так! Я стерегу тебя от всех собак!
Самый большой у нас на Васильевском острове ньюфаундленд - Фрэнк. Я таких нигде не видела. Однажды его жестоко оскорбил Петя Колосов из ВСЕГЕИ: увидев на улице Фрэнка, пошел к нему, заискивающе приговаривая (думал, что это собака директора): "Маша, Маша!" На выставках собачьих у этого Фрэнка отмечали два недостатка: очень большой и еще "излишне очеловечен". Вот беда-то: излишне очеловечен! Не просто исполнитель команд, а еще что-то там чувствует, переживает и т.д. Смешно, ага? У меня потребность - пояснять: смешно не то, что он тонко чувствует, а что это отмечают как недостаток. Про себя это я говорю, не про Фрэнка.
Я нынче поняла так ясно, откуда появилась эта версия: о ребре Адамовом. Очень достоверно древние передали эту зависимость одного человека - женщины - от другого - мужчины.
Улыбнись мне! А то мне приходится перешивать одежку - свой сорок восьмой на какой-то не свой - далекий. А машинка не работает. Шить приходится просто иголкой, все руки исколола! И женщины наши все пристают: на какой диете сижу? Будто я сижу на ней!
Вот сейчас я с интересом думаю про "уходящих в мир иной". Которые по собственной инициативе. (Да нет, ты не посчитай меня за совсем глупую - это я не в качестве какого-то там шантажа и не на предмет выбивания слезы. Я ж не глупая у тебя. Часто - даже наоборот). Просто, я вот будто вошла в их дом, осматриваюсь, и - так все понятно, даже близко. Эгоисты ужасные, ага же? Так просто: взял - и нет ни тебя, ни мук твоих, ни любимых, ни обожаемых. Тихо и спокойно. Вот ведь странное создание - человек! Такое выбирают единицы, а прочие-то - и страдают, и сгорают.
Очень хочется, Егор, пойти в больницу и попросить дяденьков-хирургов о такой операции: пусть бы грудь разрезали, подключили свою аппаратуру. Вот пожить бы хоть день-два, а лучше - три с механическим сердцем! Чтоб железное! Чтоб - не саднило, не ныло, не болело. Никаких тебе любовейненавистей, ничегошеньки. И чтоб эти два-три дня все в эту раскрытую грудь водичку лили да лили: пусть бы промывалось, смывалось все наболевшее, сгоревшее. И вообще - чтоб срезали все, что нездорово.
Анекдот есть про человека, который несколько раз приходил в мастерскую и всякий раз заказывал что-то противоположное вчерашнему. Юмор - в финале: Послушайте, а вы не псих? - Да, а что? Мне это - "Да, а что?" приходится употреблять. Удобная фраза - и отпадают последующие вопросы.
Ничего ты не понимаешь. Если бы мне можно было быть с тобой пять-семь дней (да еще и не чувствовать себя вот-вот перед смертью: вот еще пять минут, еще три минуты осталось!..), мне кажется, можно после этого или всю оставшуюся жизнь ходить и счастливо улыбаться, или - вообще не жить: такое счастье было - и ничего уже не надо. Ты не сердись. Я не могу о другом. Ведь психически больные не меняют своих идей: или он Наполеон, или - "на волю! в пампасы" У меня ты - моя идея-фикс, и я так же рвусь к тебе и ничем другим не могу жить. Я за все тебя люблю. Я могу страдать из-за тебя: "Ну как ты можешь, ну почему ты такой?!" Вот был ты сердит. Мне на тебя смотреть неловко, мне тебя и жалко, и обидно за тебя, и сержусь: зачем ты со мной-то так? Я люблю тебя, когда ты - мягкий. Я люблю тебя, и когда ты рассерживаешься на меня. Я люблю тебя - и сильного, и мудрого. И люблю тебя - для меня смешного, наивного, мальчишку. Я много тебя какого люблю! Я тебя люблю.
Сначала я сразу почувствовала силу твою. Я ее знаю. Но я знаю в тебе и другое, детское, и от этого знания - изнывает душа, и я молю: Господи, дай мне эту возможность - его голову прижать к себе, защитить! Верую: прикоснулась бы щекой к твоей груди, дотронулась бы губами, провела рукой и тебе стало бы легче, спокойнее. Я же люблю тебя, Егорушка!
Нет, я не про "ворованную" любовь - что ты, что ты! Я и не краду, и не краснею, тут у меня убежденность полнейшая: я твоя, для тебя, и любить могу - только тебя, и реализовать себя по-настоящему могу только в этой любви тут никто другой на твоем месте не мог бы быть (красивее тебя, умнее, совестливее, добрее и т.д., могут быть, но мне нужен именно вот такой - ты). Какое уж тут воровство!
Я не могу на тебя ни посмотреть - чтоб тебе стало тепло и ты улыбнулся, ни прикоснуться - так, чтоб тебе стало спокойнее оттого, что у тебя есть надежный такой... товарищ. Ничего не могу в своем далеке. Как калека обрубок, без рук, без ног.
И похромала в бассейн, куда перед этим решила не ходить. (Тапочки приготовленные забыла дома, зато десять раз проверила, взяла ли купальник). Плавала без остановок, без стояния у бортика, весь час, и ничего не болело, и ничего не кружилось, и сейчас - улыбаюсь, и уже не очень уверенно показать могу, где болело недавно. Я люблю тебя.
И, пожалуйста, когда я тебе этого не говорю, когда я не пишу тебе несколько дней, не надейся, что это может пройти, погаснуть, раствориться в этой жизни - далеко от тебя.
Разве можно на меня сердиться? Вовсе нет! Какой может быть с меня спрос: живу-то в условиях совершенно противоестественных, не холю тебя, не лелею. Это что нормальные условия для жизни? Это то же самое, если кого водоплавающего - на сушу выбросить, летающего - к какому-нибудь кроту-барсуку в норку подсадить? Я ж тебя люблю. И ты мое солнышко. И еще свет в окошке. И еще на тебе сошелся клином белый свет. И еще - что там еще было?
Все-таки верю, что тебе -ив твоих человеческих заботах, и во взаимоотношениях не со всем человечеством, а с конкретными близкими, капелька моей теплоты была бы вовсе не лишняя, даже - нужная. И я - из того, недополученного. Я-не тот человек, который способен поразить твое воображение, сразу потянуть к себе (как это было у меня - с тобой). Зато у меня есть другое достоинство: я люблю тебя. И поэтому я тебе нужна. И я для тебя - человек послушный и управляемый. Ты можешь повернуть меня в любую сторону (только не от себя!) - и это не постыдная покорность, это счастливейшая потребность - полностью подчиняться тебе.
Боже мой, какое это счастье, что у меня есть эта пленка! Когда я тебя слушаю, твой взаправдашний голос - умираю же совсем от этого блаженства, ужасно хочется обцеловать магнитофон, эту коробочку, в которой - твой голос. Я люблю тебя. И фото есть!
Я все-таки, наверное, не очень долго еще продержусь, это невозможно жить с такой любовью - заталкивать ее назад, в себя - рукой, двумя. Ноу меня, кажется, кончаются силы. Ничего я не могу делать, ничем не могу заниматься. Только тобой. Даже не надо глаза закрывать - чуть сосредоточиться, совсем небольшое усилие - чуть резкость поправить - и такой ты настоящий, такой ты - не с фотографии - взаправдашний - рядом! Господи, да материализуйся же у меня в доме!
Нет, я не права: у меня нет чего-то конкретного, где я хотела бы с тобой быть. Какая разница: ведь если ты со мной, "где" может быть чем угодно: и горы, и пещеры, и пустыня, и тайга, и никого, и многолюдье (рядом с тобой я других разве замечу!). Нет, одно, пожалуй, условие: чтоб не было очень-то красивых женщин рядом.
Я тебя, естественно, как-то не могу представить - ничего не делающим (так же не могу представить, что мне - самой! - можно добровольно от тебя отойти, отказаться). Поэтому вот так бы хотела: чтоб и дело делалось, и мне можно было с тобой рядом быть.
Собственно, и это - утешительный фактор: живем на одном с тобой континенте. Было бы хуже, если бы я - здесь, а ты где-нибудь в Австралии. Жутко повезло! Да же?
Кажется, я уже забыла, что представляла собой до тебя, столько во мне определено тобою - без прямых твоих "указаний". Все во мне и все вне меня: и снег, и ветер, и солнце, и общественный транспорт, и любая мелочь, воспринимаются через тебя.
Тут - разрушение возможно, пожалуй, лишь на химическом уровне: растворить меня самое, разрушить мое соединение атомов.
А я ведь живу-то с настроем на долгую, длинную дистанцию, и впереди-то видится еще не менее пяти десятков лет.
Егор, ты не объяснишь мне, почему у людей по графику биоритмов иногда бывает разум в минусе, а эмоции - в плюсе, а у меня - только так, без всякой смены? Чего мой-то организм никаких графиков не соблюдает?! Я всегда люблю тебя, и чувствую это - обостренно, и никакого притупления! А что касается разума - всего-то секундная вспышка и все в одном направлении - ослепительно сжигающе: я люблю тебя.
Я не знаю, что болезнь, что норма, попробуй тут разберись. Если я любящая тебя, - больная, - то так не бывает, в любом больном организме есть хоть крохотный островочек - здоровый. У меня нет. Тогда я не заболевший, а сама болезнь, какая-то персонификация болезни. Как у этого, у Шефнера - в "Лачуге должника": бегали там такие... зверики, жуткие типы. Ну, а если мое состояние - здоровое состояние?..
Знаешь, вот приснилось такое: мороз, холодища - и посреди степи какое-то пристанище. И это не доходит, и - настежь окна, дверь - а вдруг долетит ? Метель, мороз, а я - топлю, она, печь, горит, и все - настежь, в степь, во поле чистое. Ну, опять же. Сизиф этот - камушек на горку закатывал. Боже мой, сколько времени минуло, а Сизифы - не переводятся, все тащим эти камни, вкатываем!.. Во мне сосуществуют "три любви" к тебе: хочу помочь тебе, изнываю без тебя, тревожусь за тебя! А рядом - вечное, постоянное: как это ни смешно, ответственность, и - ни на секунду не усомнившаяся - готовность загородить собой, защитить, поддержать - это материнское. И еще: таким своим, разным, таким близким, наверное, может ощущать, воспринимать человека только жена. А чувствовать его богоданной защитой - только дочь. Вот такая я у тебя и есть одна в трех лицах. Яженщина. Твоя женщина.
Вот что всегда всего обидней-то: любовь моя остается только в словах, этакая "бумажная" любовь. Все мимо тебя, все из печки - в степь. Столько и силы, и нежности, и много чего доброго и - нужного тебе! - так и пропадает "невостребованным", нереализованным, неиспользованным. Ну знаешь ты, что я есть, так что это в сравнении с тем, что я могла бы тебе дать! Ни согреть, ни помочь - ни рукой, ни плечом. Мне совсем не так уж и нужно твое внимание, я - привыкла, я могу - без твоего ко мне чего-то там доброго, теплого. Но то, что я не могу ничего тебе-то, столько-то много, дать - вот что больнее-то всего. До чего же дурацкое у меня положение! Я люблю тебя. И не расстаюсь с тобой ни на минуту. Утром, днем, ночью, на работе, на улице - ты рядом, до тебя - почти можно дотронуться. Вижу твое лицо, твои руки - так вижу! Прикасаюсь к тебе. Ты со мной, всегда со мной. Говорю с тобой, улыбаюсь тебе, люблю тебя. Все остальное - временное, необязательное, потому что главное в этой жизни - это ты.
Вовсе я не оголтелая. Я добрая, я мирная, я веселая, я очень хорошая, я такая, какую тебе только и надо. Я твоя, я для тебя, я дышу тобой, я только - о тебе. Ну что тут - плохого-то?! Я не оголтелая баба, я - в тебя влюбленная, я - любящая тебя, я тобой пропитана, пронизана, я каждую секунду с тобой, я не бываю без тебя, Егорушка. Не могу тебе сказать: "Живи спокойно, я уйду". Я не могу, я не уйду, Егор. Это - не от эгоизма, не от жестокости. Единственно возможная форма моего существования - любить тебя.
Но срабатывает естественное чувство: потребность защитить тебя от всех возможных бед, покушений - в том числе, следовательно, и от меня же самой. С ума сойти! Потому что при всей моей подчиненности этому - "я люблю", определяющем всю мою сегодняшнюю жизнь, основное здесь не в этом - я люблю ТЕБЯ. Вот ситуация! Что-нибудь понимаешь? По-моему, мужчины не то чтобы не способны понять женской психологии, а - делают вид, что не понимают, поскольку так - удобнее.
Дурацкая ситуация! Без тебя я не могу. Это не прихоть, не каприз, не вбитая в голову навязчивая идея. Я ничего не хочу, все - в тебе, и все интересы, и весь смысл - какая операция могла бы тебя из меня удалить?! Полностью обновить кровь? Но ты - если б ты был только в крови! А кости? С ними что делать?.. Но, с другой стороны, и прийти к тебе тоже не могу. Умереть любя? Но почему-то не умирается. Не понимаю: почему в XIX веке умирали от любви, а я живу? Почему была от тоски но любимому человеку чахотка, а у меня ее - нет ?
Какое простое и точное русское выражение: умер от разрыва сердца. Сердце разорвалось. Наверное, мне это не грозит, потому что такое может случиться с крепким, здоровым сердцем. А у меня оно изболевшееся и потому привыкшее.
Способен ли ты понять, представить, как губы, лицо, грудь изнывают от невыносимого желания - уткнуться носом в твою шею, в грудь, прижаться к тебе! Чувствуешь это до задыхания, физически, и невозможно от этого избавиться. Ну хоть на две минуты возьми меня, хоть на минуточку! Чтоб суметь вдохнуть, чтоб дальше-то - выдержать!
Такая бездна, куда я и сама не заглядываю: страшно. Своими руками ее начала рыть, сознательно. Да если бы пожалела!
На деревню дедушке. Ванька Жуков. Собственно, я и не переставала тебе писать. Зимой, весной. Последний раз поздравила с днем рождения и просто без поздравления - писала все время.
Сегодня такое счастливое утро: я тысячу лет не видела тебя во сне. А сегодня, наконец-то, появился! Будто был день рождения, твой. И было много молодежи, может, студенты. И к тебе нельзя было подойти. Потом, наконец-то, все ушли. Захожу - лежишь, руки за голову. Села на пол, смотрю. Улыбнулся, и я стала обцеловывать твое лицо. И проснулась. И побежала на работу счастливая. Так немного-то и надо: чтобы улыбнулся. Мне улыбнулся.
Три года назад я и не знала, что есть - ты. Господи, я себя ту, дотебяшнюю, вижу вроде зародыша, как его в форме уха в учебниках рисуют. Или - помнишь - в учебнике анатомии был волосатый человек.
Я не могу без тебя жить! Мне и в дожди без тебя - сушь, Мне и в жару без тебя - стыть, Мне без тебя и Москва - глушь. Я ничего не хочу знать Слабость друзей, силу врагов, Я ничего не хочу ждать, Кроме твоих драгоценных шагов.
(Это - цитата.)
А вообще-то, конечно, хочется тебя знать всего, чего там у тебя внутри (ну, как игрушку разбирает мальчишка). Я - про твой внутренний мир, вне общения. Со мной ты - это не загадка, тут - все жуть до чего просто и ясно. С этой женщиной (которая в твоей квартире живет) - по-моему, я тоже все понимаю. Я легко могу тебя представить с другими женщинами. Но вот что ты такое вне общения, сам с собою, один?
Забываю выключить газ, свет, оставляю в двери ключ. Но что связано с тобой, как я это помню! Мы ехали в электричке, а я ногой касаюсь твоей ноги - у меня и сейчас это "электрическое" ощущение, такая память - у кожи! Я люблю тебя. Говорю это сейчас жа-алобно - прежа-а-алобно...
Тело мое тоскует по всяким шпагам, клинкам, пулям и даже по обыкновенному перочинному ножичку. У меня такая невозможная потребность закрыть собой - тебя! И, когда ослабею, опущусь у твоих ног (вполне эстетично), ты возденешь вверх руки (как ты о Джуне нам рассказывал) и воскликнешь: - Господи! Зачем ты ее у меня отнял! Кого я потерял! - Вот тогда-то поймешь! Да будет поздно. Я тебя очень люблю. Правда.
Ты же не знаешь - у меня было пять лет молчальных, из больницы в больницу, - такая глава в моей жизни! Из операции в операцию. Ну, напишу когда-нибудь (не расскажу же?).
Каждую ночь - через час, как усну, просыпаюсь и лежу часа три-четыре, почти до звонка будильника. Не болит ни сердце, ни душа (это у меня - правое сердце, где-то повыше желудка находится). Но - лежишь, бодрствуешь. Хотя и пугает это ночное отсутствие такого привычного и необходимого ритуала, какое-то угрожающее спокойствие. Смешно прибегать к таблеткам, если я знаю, что оно такое. Это от понимания, Егор, и целый месяц . должна жить без тебя.
Блаженствую в лесу. Конечно, это счастье у меня oт тебя неотделимо. Хоть ты меня и не подталкивал, но встала-то на лыжи - из-за тебя. И побежала на них - из-за тебя. Ужасно хочется пройтись на лыжах - с тобой. Хотя у меня и не бог знает какие "птицы". А левый носок изоляционной лентой забинтован.
Сегодня была в лесу и совсем заблудилась. Только на несколько минут солнышко мелькнуло, а потом - и темно, и снег повалил. И было тревожно. Но день запомнился-то с этим лучиком. Конечно, живу трудно, одиноко, замкнуто, обделенно. Только ведь такую вдруг испытаешь благодарность судьбе, жизни за тебя, так это почувствуешь! А это называется - счастье. Ага? Иногда сон. Потом боишься пошевелиться - не спугнуть это в себе, не расплескать. Или - при постоянном-то с тобой пребывании - ударом какой-то ирреальной силы пронзит это чувство: Господи, как я тебя люблю!
Знаешь, мне не надо было встречать тебя для того, чтобы возжечь в себе любовь: объект для приложения таких сил был у меня - аж с семнадцати моих лет. Такая сложилась ситуация, такое у нас сочетание индивидуальных качеств, что все эти годы не могли в нем что-то подточить, во мне обесцветить. Я ж не случайно пошла к нему, когда мне стало так плохо: я же знала, что это самое сильное из всех существующих средств - для меня. Только оказалось бесполезно, потому что я люблю тебя. И хотя я тогда не знала тебя таким, каким знаю сейчас, я любила тебя год назад ничуть не меньше, и чувствовала свою принадлежность - тебе - так лее остро, как и сейчас. Я люблю ТЕБЯ. Люблю с той минуты, когда ты увидел меня и уверенно сказал: "Мы созданы для совместной работы", и положил свою ладонь мне на голову и там сгорел какой-то предохранитель. Если б ты меня вздумал тогда увести оттуда куда угодно - я бы пошла, как сомнамбула. И вечером, на ступеньках гостиницы, снизу вверх - на тебя: удивленно, восхищенно и влюбленно. И на следующий день в автобусе из аэропорта - твоя рука, твоя нога - рядом, я их чувствую, а еще чувствую, что рядом - уже ТЫ, и растворяюсь в тебе - вот так - на глазах у самой себя. И угадывание, узнавание, открытие тебя, и соединение тебя - оттуда и отовсюду - в одно, и мои спотыкания об "иное" в тебе - если и не чужое мне, то - странное, незнакомое. И принятие тебя такого через понимание, откуда это в тебе и почему этого нет у меня. Ведь я тебя - для себя - не подчищала, я принимала тебя с тем, что - настораживало, что "не вызывало восторгов", но - и это был ты.
Мой возраст меня не касается. Я твой - болезненно воспринимаю. Не сегодняшний (по мне хоть сто лет, я же тебя люблю). Если бы тебе было в два раза меньше, я бы сидела совсем тихонечко, ждала каких-то десять, пятнадцать, тридцать лет. Чего не ждать-то? А теперь-то как быть?.. Живи, пожалуйста, очень долго!
Солям Алейкум, досточтимый Егор ибн Алеша! Намерена сообщить Вам самую свежую и удивительную новость. Дело в том, что я Вас жуть до чего люблю. А посему Вы являетесь моим горьким горем, по совместительству, так же - моим солнышком и счастьем. Не очень ли Вам это обременительно? Сдюжите ли? Все же надо набраться терпения лет еще эдак на пятьдесят- восемьдесят.
Ну, потом, когда-нибудь! - станешь старенький, больной, вдруг (вот хорошо- то будет!) сам и ходить не сможешь - тогда буду приезжать я, катать тебя в какой-нибудь колясочке, на улице. Завезу тебя куда-нибудь в укромный уголок и примусь обцеловывать моего любимого, а тебе - куда тебе деться-то? Сам- то без меня ходить не сможешь, не убежишь! Дожить бы вот только до техто пор!.. И почти совсем мне не стыдно выпрашивать у тебя этой милости: живет во мне всегдашнее желание быть по-собачьи у твоей ноги.
И жалкая моя участь: говорить о своей любви словами, да еще - в письмах, вместо того, чтобы ты это видел, чувствовал, жил среди этого. Знаешь, все не могу забыть: больница стоит, вся в кустарнике, шла по дорожке, вдруг голову подняла, опешила - на каждой ветке, на всех кустах по снегирю. Алые грудки - я почему-то не могу на них смотреть, больно у самой в груди от этой алости, и так их много... Почему меня туда привело? Что знак сей означал?
Вот посадить бы тебя, Егорушка, на такую диету: утром, днем и вечером не кормить тебя, а - показывать всякие там натюрморты-картиночки с помидорами и яичницей. Интересно, через сколько бы дней ты осознал: *Ну, какой же я! Прости ты меня. Бога ради!" Я же люблю тебя. Ну да, конечно, привыкла: улыбнешься тебе, мысленно протянешь руку, дотронешься до щеки, шеи твоей. Возьмешь твою руку, прижмешься к ней лицом. Кажется, и уже можно дальше жить.
Когда я просто тоскую, я иду на кухню, а когда я очень уж тоскую - я как-то, не собираясь, оказываюсь в парикмахерской и стригусь. Наверное, это атавизм - остаточное явление от обычая с горя рвать на себе волосы. Мало того, что мне их коротко постригли, так ведь еще и кусочками, неровно. Ну никак не сплю ночами. Сейчас ложусь рано - в первом часу, а в два, три просыпаюсь и лежу до утра. Может, самое время - начать принимать какиенибудь наркотики ? Я - не от бессонницы: тут - одна помеха, одна болезнь тоска о тебе, тяга к тебе, зависимость от тебя, ну, и далее, по всем падежам: ты, тобою, о тебе, без тебя, с тобой. С чего лучше начинать, что вообще сейчас употребляют отчаявшиеся: гашиш? марихуану? Как бы там ни было, все-таки можно жить, только уходя в физические нагрузки. Спасибо тебе, что я стала ходить на лыжах и плавать в бассейне (хотя ты об этом и не знаешь).
- Ну, что мы с тобой делать-то будем, а? - Это я ему в комнате. Пойдем-ка на кухню, вот тут устраивайся. И так - целый день. Ходим тудасюда. Общаемся. Целовать я его не целую, а рукой -глажу. И к себе прижимаю. Я, Егор, про наш с тобой атлас. Наши две фамилии вместе на одной странице. Немного - дурачусь. А больше - всерьез. Я люблю тебя. Не знаешь ли ты, где можно заразиться какой-нибудь проказой или чем- нибудь похожим, неизлечимым? Я б к тебе приехала, а потом нас куда-нибудь бы отправили изолировали бы от общества! И ты бы спокойно работал, а я бы тебя любила. Сначала бы я просто попыталась надышаться тобой, чтоб можно было - даже отойти - без страха, а потом бы помогала тебе. Лучше- то помощника - быть не может. Только я не очень в это верю: что может наступить такое состояние, когда - без боли - можно от тебя отойти, оттолкнуть себя от тебя - без особых усилий. Я люблю тебя. Я люблю тебя, Егор! Я люблю. Мне и больно за тебя, и ужасно обидно, что все хорошее во мне - мимо тебя, не для тебя, и любовь моя - бесполезная для тебя.
А если?! Буду покупать лотерейные билеты и играть в спортлото. Выиграю машину и накоплю шибко много денег. Поеду куда-нибудь на Кавказ. Найду смелых горцев. Отдам им машину и деньги. Буду жить в одинокой хижине и все смотреть на дорогу. И однажды! Они!! Прискачут!!! И через седло у них будет лежать что-то в черной бурке!!!! Это они выкрадут тебя. И я скажу: "Будешь жить здесь целый месяц. Не можешь в безделье - ищи полезные ископаемые". А они затрясут своими кинжалами: "Зарэжим!" И ты испугаешься и месяц будешь жить со мной. Не бойся, не умрем: они будут приносить нам мясо, хлеб и вино.
Я люблю тебя, Егор! Я люблю тебя.
А может, и не это. Может, и другое. Так будет даже лучше. Есть надежда побыть какое-то время вместе. Ведь захотят же когда-то медики в профилактории, если они еще есть, обследовать тебя, ну а по мне-то они давно плачут. И можно было бы в свободное от обследований и лечений время сидеть рядышком. Или ходить. Все равно я буду прижиматься к твоему плечу, держаться за твою руку. И особенно неприятные уколы во всякие неприятные места - я бы брала на себя: и твои, и свои. А ты бы благодарно меня целовал. За каждый принятый мною укол.
Между прочим, у меня одна знакомая лечилась, лечилась, а потом, рассказывали девчонки, стала такой любвеобильной! Это, как девчонки объяснили, произошло от лечения. Может, и на тебя бы вдруг подействовало лечение, и тебе бы захотелось меня поцеловать не только за укол.
Ты правильно поступил, что жена у тебя работает. Так ей спокойнее, а главное для меня - тебе. У каждого человека должно быть дело. Я сужу по себе: если бы ты рядом со мной был круглые сутки, я не была бы понастоящему счастливой, чувствуя свою ущербность - без работы. И это - не оттого, что недостаточно тебя люблю. Сколько б ни уходило сил и времени на домашние заботы, как бы ни были душа и руки поглощены любовью и семьей - все равно этого недостаточно. И всякая "общественная работа" - это тоже не то. И подруги - не заменят коллектива. Если человек не реализует всех своих сил, энергии, вот тебя и почва для болезней. Я рада, что у тебя дома нормально. Ведь я люблю ТЕБЯ.
Вчера совершенно искренне писала тебе про то, что мне спокойнее, если все у тебя дома будет хорошо. Только сейчас - почему-то обиделась на свое бодрое и развеселое настроение. Знаю, что дура. И все равно! Ходишь в новых хорошо отпаренных брюках, пьешь на вечеринках коньяк, сражаешь налево-направо Дома отдыха, и нет тебе дела до меня. Ковыляю по квартире глупая, злая и заклинаю: "Отойди от меня, Сатана! Господи, дай мне ума и силы справиться с этим!" Ужасно хочется сделать что-нибудь дурацкое. Отправить тебе любовную телеграмму. Письмо с признанием - домой! Я не злой человек, но тут я ничего не могу с собой поделать!..
Ты не бойся, Егор, это я немного дурака валяю, может, так мне чуть легче. Это - на поверхности, внутри-то у меня - правда! - нет этой скверны.
Как хорошо, как просто решался этот вопрос в хороших восточных странах: и одна - у себя дома, и другая - тоже, и все довольны, даже переписываются! А здесь? У одной - жуткий эгоизм: "Не прикасайся, мое!" У другой абсолютное непонимание: "Ну и что? Я же - осторожно, ничего я ему не сделаю!"
Вот ведь что нелепо: вкусы-то - одинаковые, цели-то, поди, одни: мне чтоб тебе что-то доброе, хорошее сделать, ей - если отбросить все ее претензии - наверное, ведь тоже. Один пуп земли для нас и - обиды! Ничего хорошего не получится, если придут две матери к судье с просьбой поделить одного ребенка. Поскольку классику-то знаю - отступлюсь, тянуть не буду: ну больно же тебе будет! Лучше бы - старались - каждая по-своему, делали б свое доброе дело: одна петушка на палочке, другая - пряник, одна по головке погладит, другая - поцелует. Ну, правда же? Лучше же?