Андреева Наталья. Обмани меня нежно

   «Зоя, – думал он, бредя по Невскому проспекту в толпе праздных, немного хмельных людей. – Пришло твое время. Пора открывать запасники».

Поленов. «Христос и грешница»

   – Буду поздно.
   – Как всегда, – скривилась Ничка. – Ма, а у тебя бывают выходные?
   – Появятся. Скоро. У меня будет много-много выходных, и мы с тобой обязательно куда-нибудь поедем. На море. Или в большой красивый город. Например, в Париж. А пока на теннис тебя отвезет Костик.
   Ничка тут же перестала дуться.
   – Классно! А то с дедом скучно. И он не прикольный. Когда меня отвозит Костик, тренерша не такая злая. Не гоняет меня по всему корту.
   – А она вообще с тобой занимается или все время проводит с Костиком?
   Ничка уже поняла, что выболтала секрет, и прикусила язычок.
   – Ма, не волнуйся. У меня большие успехи. Скоро я буду играть за взрослых и заработаю кучу денег!
   Что Катю всегда удивляло в Костике, Юрике и теперь в Ничке, так это то, какие правильные слова они умеют говорить. И как вовремя! Они словно штампуют фразы-мантры: «Скоро я устроюсь на работу, и тебе будет легче», «Разница в возрасте меня нисколько не смущает», «Я буду любить тебя всегда», «У меня большие успехи», «Я заработаю кучу денег». И так далее. В них надо просто верить и не задумываться над тем, что за всеми этими фразами – пустота.
   Костик никогда не устроится на работу, даже если он это сделает, все доходы от нее пойдут ему же в карман. Юрик будет любить ее, пока у нее есть деньги, поэтому его нисколько не смущает разница в возрасте. Ничке гарантированы большие успехи в теннисе, пока у ее тренерши роман с Костиком. Этот порочный круг невозможно разорвать. И никого из них не волнует, что у нее проблемы. Ей даже не с кем поделиться. Не с Юриком же.
   – Пока, ма!
   – Пока, – машинально ответила она и сказала такую же пустую фразу: – Все будет хорошо.
   Она даже не представляла, насколько хорошо.
   ...Катя видела его в своей галерее не впервые. Благообразный старичок в дорогом костюме и ботинках ручной работы из тончайшей кожи, которые она мгновенно оценила и подумала, что у нее появился богатый поклонник. Потому что он ничего не купил. Просто прошелся по галерее, все осмотрел и вежливо отказался от ее помощи. Она была разочарована. Если ее красота так привлекает богачей, пусть платят за то, что любуются ею, а не картинами. Что ему стоит купить одно из полотен хотя бы из вежливости, если он богат?
   Обеспеченные мужчины из высшего общества нередко обращали на нее внимание и даже делали заманчивые предложения. Нет, не брачные. Они хотели видеть ее своей любовницей, но она прекрасно знала, что эта связь будет недолгой. Как только новизна ощущений пройдет, и очередная победа над светской львицей окажется занесена в актив, пройдет и чувство. Да и чувства-то никакого нет. Есть желание приятно провести время с умной, прекрасно образованной женщиной, которая к тому же недурна собой. Но в жены они выбирают совсем других. Гораздо моложе и глупее, желательно без детей и вообще без прошлого. Не хотят стать посмешищем. Не готовы постоянно сталкиваться в ресторанах и на приемах с бывшими любовниками своей жены и каждую насмешливую улыбку невольно принимать в свой адрес. Лучше уж начать все с чистого листа.
   Она, увы, ассоциировала себя скорее с толстой тетрадью, в которой некоторые страницы вырваны, другие сплошь перечеркнуты, на третьих полно ошибок. Нет, в жены она не годится, да ей этого и не предложат. Но и роль любовницы богатого человека ее не устраивает. Тогда ее положение станет зависимым, она прекрасно знает, как эти богачи умеют унижать. И твердо для себя решила: никогда!
   И вот он пришел опять. Она уже не спрашивала, может ли чем-нибудь ему помочь? Решила молча потерпеть присутствие в своем хозяйстве очередного «туриста». Посетителей мало, и благообразный старичок ее хоть сколько-нибудь развлекает. Глядишь, и еще кто-нибудь зайдет, увидев, что в галерее есть посетитель. Людям не нравится, когда они в салоне одни и продавец сверлит взглядом спину. Она о чем-то заговорила с Аней, которая работала у нее вот уже три года и была необыкновенно мила со всеми, и со своей хозяйкой, и с посетителями. Чудесная девушка! А главное, ей можно доверять...
   – Вы могли бы уделить мне пару минут? – услышала вдруг Катя и подумала: «Наконец-то! Похоже, созрел!».
   – Конечно. Вас что-то заинтересовало?
   – Я хотел бы пригласить вас на ужин.
   – Извините, нет, – вежливо, но твердо ответила она. – В богатом покровителе не нуждаюсь.
   – Независимая, самостоятельная и... красивая. Трудно жить, имея такой набор качеств, а?
   – Это мои трудности. Я торгую картинами, но не собой. В покровителе не нуждаюсь, – повторила она.
   – А в деловом партнере?
   – У вас есть что мне предложить?
   – У меня к вам разговор. Деловой, не беспокойтесь. Я уже слишком стар, чтобы, хе-хе, позволять себе всякого рода излишества.
   Она все еще сомневалась.
   – Ну же, решайтесь! Быть может, это ваш шанс? – подзадорил ее старичок.
   – Вы кто?
   – Я скажу вам об этом за ужином. Я вот уже в который раз злоупотребляю вашим вниманием и еще ничего не купил, поэтому чувствую за собой вину. Хочу компенсировать это ужином в дорогом ресторане. Назначайте место.
   «А что я теряю?»
   – Хорошо, – решилась она и назвала довольно-таки пафосный ресторан, где вечерами собиралась солидная публика. Сплошь переговорщики, в настоящем или в будущем деловые партнеры. Там ее не заподозрят в любовной связи с человеком, который ей в отцы годится и может заинтересовать лишь толщиной своего кошелька. Она не хотела, чтобы в свете пошел слух, что Екатерина Семенова выставила свое тело на аукцион.
   – В восемь вечера вас устроит? – спросил старичок.
   – Вполне.
   – Договорились, Екатерина Алексеевна.
   – Вы знаете, как меня зовут?
   – Я навел о вас ... хе-хе... справки, – он недобро улыбнулся.
   «А старичок-то непрост! Восемь вечера... Во сколько же я приеду домой?» Она со вздохом взялась за телефон. Надо позвонить маме, предупредить, а та уж поставит в известность остальных.
   Поскольку это была деловая встреча, она вошла в зал минута в минуту. Прийти раньше, значит, показать, что она заинтересована больше, чем другая сторона, а опоздание могут принять за кокетство. Старичок уже был здесь. Сидел за одним из столиков, изучая перечень кулинарных шедевров от повара-француза, упакованный в роскошный кожаный переплет с надпись золотыми витиеватыми буквами: «Меню». Негромко играл струнный квартет, в том же темпе и тоже в миноре журчала вода в небольшом фонтанчике: богиня в окружении фавнов и нимф пропускала сквозь тонкие пальцы душистые струи. В воздухе ненавязчиво пахло фиалками.
   Она шла через этот храм кулинарного искусства, невольно копируя богиню. На ее лице застыла такая же безразличная ко всему улыбка, а глаза были пусты. Вокруг ее ног вился небесно-голубой шифон, юбка была длинной в пол, и такой же запредельной длины висящие на шее бусы.
   – Вы, наверное, голодны? – спросил он, улыбаясь и явно ею любуясь.
   Она почувствовала себя неловко. Неужели обманулась? И ему все-таки нужна любовница.
   – Садитесь же, – сердито сказал старичок, видя ее колебания. – Я не собираюсь вас домогаться.
   Она села, так и не решив до конца, остаться или уйти, и взяла со стола меню. Оно было слишком тяжелым, пальцы невольно задрожали.
   – Вы какое вино предпочитаете, Екатерина Алексеевна? Красное или белое? А, может, шампанское?
   – Я за рулем.
   – Жаль. А я вот приехал на такси, поэтому могу себе позволить.
   Он сделал еле уловимое движение корпусом, которое тут же заметил официант и, подскочив, нацелил золоченый карандашик в крохотный блокнотик:
   – Готовы сделать заказ?
   – Пожалуй.
   Она заказала морковный сок со сливками и молча тянула его через соломинку, ожидая, когда старик начнет разговор. Решение было принято: остаться.
   – Я знаю, вы испытываете материальные трудности, – сказал, наконец, старичок и посмотрел на нее в упор. Глаза у него были блеклые, их цвет определялся с трудом, то ли серые, то ли цвета бутылочного стекла, но взгляд цепкий. Он ее словно бабочку пришпилил к обитой бархатом спинке кресла. Попалась, красотка? Роскошно живешь, романы с мальчиками крутишь. А денег-то у тебя нет!
   – Откуда вы знаете? – как можно безразличнее спросила она.
   Принесли заказ, но аппетит у нее пропал. Она с ненавистью посмотрела на ассорти из морепродуктов, живописно разложенное на ядовито-зеленых салатных листьях, и ткнула вилкой в жирную креветку, захлебнувшуюся соусом. Попалась!
   – Я наблюдаю за вами вот уже год. Вы бываете на всех сколь-нибудь заметных вечеринках столичного бомонда, каждый раз в новом наряде, на вас всегда дорогие украшения, у вас большой дом в пригороде, пожилые родители и маленькая дочь. И брат, который учится. Две машины. Помещение, в котором находится картинная галерея, вам не принадлежит, следовательно, вы платите аренду. Я тут подсчитал ваши расходы...
   – Что сделали? – она оставила в покое креветку и перевела взгляд, полный ненависти, на собеседника.
   – Сделал кое-какие подсчеты, и у меня не сходится. Получается, дорогая моя Екатерина Алексеевна, что вы кругом в долгах. – Он поднял бокал с вином и подмигнул: – За вас!
   – Я в средствах не нуждаюсь, – ледяным тоном сказала она.
   – Нуждаетесь, и еще как, – его голос был ласковым. Он сладко причмокнул, смакуя вино.
   «Гурман, – с неприязнью подумала она. – Выбрал лакомое блюдо, глупышку Кэт, Карину-бездарную-светскую-львицу, Катьку-растяпу. Он, видишь ли, подсчитал!»
   – Дела в последнее время идут неважно, – призналась она, – Но это вовсе не означает, что я назанимала денег. А расходы можно уменьшить.
   – Что, все стоящее уже кем-то куплено? – подмигнул вдруг старичок. – Арт-дилеры вроде вас давно уже скребут по сусекам. В ваши руки попадает все меньше и меньше вещей, которые можно с выгодой продать. Меж тем рынок антиквариата растет и развивается. А современная живопись настолько разнопланова и спорна, что ставки делать на нее просто-напросто боятся. Кого из ныне живущих ждет успех, а кого забвение? Чьи картины вскоре будут стоить миллионы, а за чьи и гроша ломаного не дадут? Мода сиюминутна, а успех вообще непредсказуем. Уж сколько их упало в эту бездну, – внезапно процитировал он Цветаеву, – голубушка моя Екатерина Алексеевна. Поэтому цена на современную русскую живопись невысока. Скажите честно, на что вы живете?
   – Вы из налоговой инспекции? – насмешливо спросила она. – Если нет, то я не обязана перед вами отчитываться. Спасибо за сок, – она положила салфетку на стол и встала.
   – Сядьте, – жестко сказал он. – А то я и в самом деле отправлюсь в налоговую. Я пришел не шантажировать вас, я пришел помочь. У меня есть товар, у вас есть сбыт. Вы знаете всю Москву.
   – Товар? – она села.
   – Я был у вас в галерее. Не надо держать меня за дурака, голубушка моя. Все сколько-нибудь стоящее не доходит до прилавков, если дело касается антиквариата. Расходится по знакомым, по вашим постоянным клиентам, кои предпочитают свои приобретения не афишировать. Допустим, я приношу вам картину. Подлинник, девятнадцатый век. Скорее всего, это будет пейзаж. Вы не спрашиваете, откуда у меня эта картина, просто бросаете на нее взгляд специалиста и говорите, за сколько сможете ее продать. За это вы получаете двадцать пять процентов.
   – Почему так мало?
   – Не вы же рискуете.
   – По-вашему, продать ворованную картину – это не риск?
   – Разве я сказал, что она ворованная?
   – Тогда почему ее нельзя выставить у меня в галерее?
   – Картины никто не хватится, но выставлять ее нельзя. Вы знаете всех тайных поклонников русской пейзажной живописи девятнадцатого века. К ним и идите.
   – Она не слишком-то ценится. Хотя в России в последнее время вошло в моду собирать именно русских художников. Я знаю пару крупных банков, которые как раз сейчас собирают коллекции картин, их бы это могло заинтересовать. Но на Западе, увы, почти не знают наших художников того времени. Интереса к ним нет, соответственно, и цена небольшая. Гораздо больше ценятся авангардисты: Малевич, Кандинский, Шагал. Они сумели себя раскрутить, их картины пользуются огромным спросом. Та же Любовь Попова, авангардистка, стоит более двух миллионов долларов, тогда как за прекрасный пейзаж Нестерова «На земле покой» недавно выручили чуть больше миллиона. И это, заметьте, аукционная цена.
   – Вам не обязательно вывозить картины за границу. Продавайте у нас. Миллион долларов тоже неплохие деньги, согласитесь? Ваши двести пятьдесят тысяч, – просвистел он тоненько.
   – Репин «Три дамы за рукоделием» был продан, если мне не изменяет память, всего за сто тридцать тысяч долларов. Против шестнадцати миллионов за Малевича, – гнула она свою линию. – Да возьмите хотя бы Айвазовского! «Варяги на Днепре» – три миллиона сто семьдесят тысяч. Петров-Водкин ушел за рекордные четыре с половиной. Результаты последних аукционов сильно влияют на цену. Помилуйте, отчего пейзаж? И непременно девятнадцатый век? Вообще не для Запада, у которого есть импрессионисты и Пикассо. Если мои только двадцать пять процентов...
   – А ваша ловкость? Ваше обаяние? Из чего складывается цена картины?
   – Из многих вещей. Во-первых, имя. Есть первый уровень: классика, мировые величины. Это безумно дорого. А есть категории А и В, к ним относятся гораздо менее известные художники, и цену на их картины определяет позиция в рейтинге. Потом техника, оригинальность сюжета. Дороже всего картины, написанные маслом. Особая манера письма, иначе говоря, яркая индивидуальность тоже ценится. Имеет значение, за сколько продавались полотна этого художника на последних аукционах. В каких музеях мира они представлены. Почему именно пейзаж? – она занервничала.
   – Над этим я не властен.
   – Хорошо, пусть будет пейзаж, но только первого уровня... А если владелец картины вдруг захочет ее перепродать?
   – Люди вкладывают в антиквариат деньги. Они хранят в нем свои капиталы, а вовсе не стремятся обогатить других. Вы сами видите, сколько картин всемирно известных художников уровня один, как вы их классифицируете, выставляется на торги в последнее время. Все они в большинстве своем осели в музеях и частных коллекциях. И потом: в любом деле есть риски. Да, существует вероятность, что полотно увидит кто-то, кто не должен его видеть. И что? Вы тут ни при чем. Принес незнакомец, выставил на продажу. А вы и не знали, что картина ворованная. С вашими артистическими способностями вы любого обведете вокруг пальца. Ну же, решайтесь!
   Она колебалась. Старичок оставил ее на время в покое и занялся нежнейшим мясным суфле.
   – Вы бы хотя бы представились, таинственный незнакомец, – попыталась пошутить она. – А то получается, что вы обо мне знаете все, а я не знаю даже вашего имени.
   – Зовите меня просто: дядя Боря.
   Ее брови удивленно поползли вверх:
   – Мы родственники?
   – Будем считать, что да. – Он отложил приборы. – Ну так что, племянница?
   – И когда ждать... товар? Как насчет сроков... дядюшка?
   – Я вам дам знак. Приду, как обычно, к вам в галерею, куплю какую-нибудь безделицу, и это будет означать, что через три дня на четвертый мы встречаемся на Казанском вокзале. В час ночи.
   – Почему так поздно? И почему именно там?
   – На вокзале легко затеряться. Я буду с чемоданом, будто жду поезда. Вы заберете у меня чемодан, в котором лежит картина. Глянете на нее осторожненько, шепнете мне на ушко свое предложение. Я устроюсь «дремать» в одном из кресел, вы легко меня найдете. Сколько вам понадобится времени, чтобы найти покупателя?
   – Три дня, на четвертый... Думаю, за это время найду.
   – То есть вы готовы на следующий же день отдать мне деньги? – обрадовался старичок.
   – Думаю, да.
   – Вот и замечательно! На том же Казанском вокзале.
   – Но двадцать пять процентов...
   – Мало, да?
   – Маловато.
   – Больше не могу предложить, любезная. Мне тоже надо на что-то жить.
   – Так не вы ее украдете?
   – Т-с-с... Не надо говорить таких слов. Чем меньше знает каждый из нас, тем больше гарантия, что предприятие ждет успех. Так что, племянница? По рукам?
   У нее мелькнула мысль, что можно заработать гораздо больше. Можно вообще иметь все. Поэтому она кивнула:
   – Согласна!
   – Так выпьем за это!
   Он лихо, по-гусарски, допил свое вино, она прикончила морковный сок, а заодно и креветку. У нее появилось предчувствие удачи, предвкушение успеха, и даже голова слегка закружилась, будто она пила не сок, а шампанское. Шальные мысли, словно пузырьки воздуха, поднимались вверх, заставляя все прочие думы, приятные и неприятные, осесть на дно, и от этого стучало в висках, а во рту было сухо. Ее глаза лихорадочно заблестели, а щеки зарумянились. Она уже знала, как все устроить.
   Из ресторана она ушла первой, не дожидаясь, пока за дядей Борей приедет такси. А зря. Потому что она бы очень удивилась. Выйдя из шикарного ресторана, где он оплатил немаленький счет, «дядя Боря», оглянувшись по сторонам, потрусил к зебре. На пешеходном переходе он обругал лихо притормозивший джип, поправил сбившийся галстук и, очутившись на другой стороне улицы, воровато оглянулся еще раз, после чего нырнул в стеклянные двери метро.
   ...Домой она приехала в первом часу ночи. Московские пробки не рассасывались и тогда, когда для большинства людей рабочий день давно закончился. Опять стояло кольцо, но она об этом не жалела. У нее было время подумать.
   «Неужели пришел твой час, моя звезда, моя надежда? Как долго я к тебе подбиралась и как долго берегла. Мне не хотелось портить наши чистые и светлые отношения. Но, видимо, время пришло. Мне все-таки придется тебя потревожить».
   На кухне горел свет, и это ее удивило. Они все уже должны спать. Мама, папа, Ничка, Костик. Сладкие сны видит Тася. Наверное, забыли выключить свет. Они все очень безалаберные. А Тася так увлеклась обсуждением последних событий в коттеджном поселке «Забава», что выпила лишнего. Не стоит их ругать. Она щелкнет выключателем, поставив на этом дне жирную точку, и с чистой совестью тоже отправится спать. День, кажется, удался.
   Она на цыпочках вошла в дом. Тишина. Значит, и в самом деле просто забыли погасить свет. Она прошла на кухню, но рука, потянувшаяся было к выключателю, бессильно опустилась. На кухне сидела мама. Сидела молча, но по ее лицу было понятно: случилось.
   – Что? – одними губами, почти без звука, спросила Катя. Голос куда-то пропал. И первая мысль была: Ничка.
   – Ты только не волнуйся.
   – Говори! – теперь, напротив, вышло слишком громко. Елена Николаевна вздрогнула.
   – Костик... – «Слава богу!» – Его забирают в армию.
   – А как же отсрочка? – Катя уже говорила нормально. Главное – несчастье случилось не с дочерью. Да и несчастьем это назвать трудно. Подобное приключение брат переживает раз в год.
   – Что-то там не срослось. – Мамины губы задрожали. – Он говорит, нужны деньги.
   Катя почувствовала облегчение. Всего-то деньги!
   – Хорошо, я заплачу.
   – Надо много.
   – Сколько?
   – Пятьсот тысяч.
   – Надеюсь, рублей?
   – Не долларов же! – испугалась мама.
   – Насколько я знаю своего брата, с ним может все случиться. И на любую сумму. Он хотя бы знает, кому надо дать?
   – Он знает, – заторопилась мама. – Раньше получалось как-то вывернуться, а теперь не получается.
   – Его что, выгнали из института?!
   – Он восстановится.
   – О, господи! Так сессия же еще не началась!
   – Его не допустили.
   – Это плохо. Но, мама, пятьсот тысяч?! Это где ж такие расценки за откос от армии?
   – Так сказал Костик, и я ему верю!
   – А я нет.
   – Катя! Тебе что, для брата денег жалко?!
   – Мне себя жалко. Тебя. Папу. Костик-то нигде не пропадет, даже в армии.
   – Не смей даже думать об этом!
   – А тебе никогда не приходила в голову мысль, что армия для Костика не самый худший вариант? Может, ему проще отслужить год?
   Мама аж в лице переменилась. Замахала руками, вся затряслась, и в голосе появились слезы:
   – Что ты, что ты! Армия – это же смерть! Там дедовщина, ужасное питание, телесные наказания! Костик этого не переживет! Я не хочу потерять единственного сына!
   «А как же я? – вертелось у Кати на языке. – Ведь я же лучше, лучше собаки!» Но тут мама заплакала.
   – У меня плохие анализы, – услышала Катя. – Я вчера была в больнице... Еще одна операция... Я не переживу...
   – Почему же ты сразу не сказала?! У тебя что, обострение?!
   – Пока еще ничего не ясно, – всхлипнула Елена Николаевна. – Надо обследоваться. И потом: Костик. Он мое все, понимаешь? Если с ним что-то случится... – по ее лицу потекли слезы.
   – Да. Не волнуйся: деньги будут. Я заплачу за Костика и устрою тебя в хорошую клинику, где проведут полное обследование. Возможно, что и не понадобится никакой операции. Костик останется с тобой, и твои анализы придут в норму. Все будет хорошо, – машинально добавила Катя.
   – Это последние деньги, – сбивчиво заговорила мама. – Больше его не потревожат. Ему придумают какую-нибудь болезнь, и он навсегда избавится от этого кошмара. От армии.
   – Надеюсь, не шизофрению? – усмехнулась она.
   – Не шути так. Катя, я знаю, что несправедлива к тебе. Да, я люблю Костика чуть больше. Но ты ведь сильная. Я уверена, что ты справишься со всем, что бы ни случилось. А он... Он такой...
   – Он такой, какой есть, – жестко сказала она. – Успокойся: не пойдет в армию твой драгоценный Костик. Никто не будет его бить, унижать, кормить отбросами. Я же сказала: я все устрою.
   – Катенька, ты – святая! Я знала, что ты мне не откажешь!
   – Это все? Или случилось еще что-нибудь, пока меня не было?
   – Вроде бы все.
   – Тася трезвая?
   – Конечно, трезвая! – горячо заговорила мама. – Но ты к ней не заходи, она спит. Устала очень, – и отвела глаза.
   «Значит, пьяная. Итак, итог этого замечательного дня: Костика отчислили из института, у мамы плохие анализы, а Тася напилась. Картина маслом. И что ты будешь делать, Екатерина Алексеевна? Ты делаешь все, чтобы заткнуть эту дыру. С мамой еще ничего не ясно, это плюс. Тасе завтра надо устроить выволочку. Это минус, об этом тут же узнает весь поселок, и «Забаве» будет забавно, ну и пусть. Пусть я прослыву злой скандальной бабой, кровопийцей-эксплуататоршей, зато у меня в доме наконец-то будет порядок. Костик... С Костиком надо поговорить серьезно. Но все это завтра. Сегодня я слишком устала»
   – Идем спать, мама.
   – Да, да. Спать.
   Они вместе поднялись по лестнице на второй этаж, где были комнаты ее и брата. Родители спали на первом этаже, но мама почему-то решила ее проводить.
   – Я так тебе благодарна, дочка... Что ты обо мне заботишься... Дай я тебя поцелую, – она коснулась губами Катиной щеки. От нее пахло детством, немножко ванилью, капельку ландышами и еще каким-то особым материнским теплом. Катя почувствовала, что глаза стали влажными. Мама ее любит.
   – Спокойной ночи, мама.
   – Спокойной ночи. Я тоже иду спать.
   Катя закрыла за собой дверь, прислонилась к ней спиной и какое-то время стояла с закрытыми глазами, чтобы сохранить подольше материнское тепло и этот волшебный запах. Потом услышала, как скрипнула соседняя дверь.
   Она вздрогнула и открыла глаза. Размягчившаяся было душа опять очерствела. Ее обманули. «Мой брат – сволочь! – с ненавистью подумала она. – Послал вместо себя мать, зная, что я не смогу ей отказать. А сам сидел, ждал. Теперь она побежала ему докладывать. Мне надо было его лупить в детстве, а не отдавать ему свои конфеты. А теперь... Теперь я получаю то, что заслужила. Да, он не курит, не пьет, не употребляет наркотики, не проигрывает деньги в карты. Но он все равно редкая дрянь! Надеюсь, что «дядя Боря» все устроит. Денег мне ждать больше неоткуда...»

* * *

   С самого раннего детства Валерия Громова все почему-то называли Валей. Валя Громов. А за глаза даже Валенком. Обидно. Есть хорошее мужское имя: Валентин. Но ведь это далеко не то же самое, что Валерий. Валерий Громов звучит мужественно и красиво, в то время как Валя Громов не очень.
   Нет, родители все сделали, как надо. В метрике было записано правильно, это он всю жизнь вел себя как Валя – Валенок. Словно девица краснел от застенчивости, читал книжки вместо того, чтобы гонять с пацанами в футбол, ходил, прости господи, в музеи и, о позор, даже вышивал крестиком! И пробовал вязать крючком.
   Когда он стал сотрудником ФСБ, его бывшие одноклассники долго не могли этому поверить. Все решили, что Валя шутит. Там, в ФСБ, работают настоящие мужчины, они бегают, стреляют, борются с мафией, наркотиками и еще с какими-то темными силами, и розовощекий застенчивый Валя Громов никакого отношения ко всему этому иметь не может. Оказалось, что там нужны еще и умные, а задания бывают разные.
   Например, то, которое Громов получил сейчас. Положить конец противоправным действиям преступной группы в составе двух человек, до смерти напугавшей галеристов и страховщиков обеих столиц. Они действовали нагло, лихо, и уже нанесли государственным людям немалый ущерб. Уже и жалобы пошли на самый верх. Их было двое, мужчина и женщина, и Громов всерьез решил взяться за обоих.
   Всего через неделю после совещания он уже докладывал начальству, что план оперативных действий разработан, готов к согласованию, работа по всем направлениям ведется, и оба фигуранта находятся под колпаком у ФСБ. Осталось только поймать их за руку с поличным и препроводить в места не столько отдаленные.
   А пока суд да дело, он принялся кропотливо собирать материал о столичной галеристке Екатерине Алексеевне Семеновой и научном сотруднике петербургского музея Георгии Викторовиче Голицыне. Составлять на них подробное досье. Это была его любимая работа, и он делал ее со всей душой. Разрабатывать план, расставлять по местам исполнителей, снабжая каждого подробной инструкцией, – это его.
   Он просто обожал чистописание. У него был каллиграфический почерк, одна из причин, по которой он прошел строгий отбор в ряды сотрудников ФСБ. На самом деле исполнительность и аккуратность в заполнении важных бумаг ценятся там гораздо больше, чем умение стрелять без промаха и разбивать голой рукой кирпичи. Во всем должна быть аккуратность и точность, чтобы комар носа не подточил. А кирпич как-нибудь разобьется в тот момент, когда это будет надо. Важно момент зафиксировать, суметь увязать со всеми остальными моментами и доложить об этом лишь тогда, когда начальство проявит беспокойство. А что у нас там-то и там-то? А там-то и там-то у нас разбили кирпич, причем, заметьте, голой рукой. Кого похвалят? Того кто разбил? Ан, нет! Того кто факт зафиксировал и вовремя доложил! Лавровый венок венчает не горячую голову, а умную.
   Громов со своей папочкой всегда был ко времени. За это начальство его ценило. Он всегда готовился к важным совещаниям, заранее узнавал тему и делал подборку. Вот и по этому делу уже зарекомендовал себя как специалист. Не поленился залезть в Интернет, зайти в книжный магазин и даже в музей. Он сразу понял, что в случае успеха его ждет новое звание и заманчивое повышение по службе. Дело на контроле в самых верхах, а там, если уж взяли на заметку, со всей строгостью спрашивают, но зато полной мерой и поощряют.