Андреева Юлия. Рыцарь Грааля

   – Предложите, предложите, и он убьет вас, – подал голос Хьюго, – те, кто сражался вместе с ним против неверных, говорили, что в бою он подобен кровожадному тигру. Впрочем, и в мирное время тоже. Говорят, он насаживал на свое копье малых детей и обезглавливал самых красивых женщин из одного только желания развлечься. Он убьет вас и потом будет снова продавать людей и творить бесчинства!
   – Я понял, – Пейре сжал меч. – Сэр Рассиньяк, молитесь, – он занес над головой меч.
   – Видаль! Видаль, ты не сделаешь этого, безродная сволочь! Ты не поднимешь руку на рыцаря!.. На безоружного человека! – по широкому лицу Рассиньяка текли ручьи пота, в глазах метался ужас. – Видаль, Ричард узнает о том, что ты сделал со мной! Он четвертует тебя, ублюдок, Ричард узнает…
   – Ричард ничего не узнает, – тихо произнес Готфруа за спиной Рассиньяка.
   Пейре вздохнул и его меч полетел сверху вниз в ударе атакующего сокола. Горячая кровь брызнула в лицо трубадуру, и он отерся рукавом.
   На нетвердых ногах, борясь с подступившей к горлу тошнотой, Пейре подошел к двери, оруженосец поспешил отодвинуть перед ним тяжелый засов и распахнуть дверь.
   «Я больше не рыцарь, – прозвучало в голове Пейре. – Не долго же длилась моя слава, не долгой была жизнь».
   За время, которое было потрачено на Рассиньяка, в доме и во дворе произошли уже несколько сражений и сейчас Пейре наблюдал дивную картинку послевоенной жизни. Трупы были аккуратно сложены у конюшни, вокруг них ходила парочка лучников, выискивающих свои стрелы и выдирающих их из трупов. Челядь и охрана лежали лицами в землю, между ними ходили два лучника, в обязанности которых входило следить затем, чтобы пленники не двигались, используя в качестве оружия бьющую точно в цель и испробованную в боях и походах отборнейшую солдатскую брань. Непонятливых, тупых или буйных пленных успокаивали подбитые железом сапоги.
   Пейре кое-как добрался до заднего двора, где его вырвало.
   За спиной трубадура слышался, привыкший повелевать другими, голос старого воина, который принял на себя командование и, судя по всему, чувствовал себя в своей стихии. Сам же Видаль ощущал себя всадником, сидящим на тугоуздкой лошадке-судьбе, с которой он никак не мог справиться. Пейре оглядел свое некогда блистательное одеяние и ужаснулся – его голубое сюрко и сияющая некогда кольчуга были залиты кровью, точно фартук мясника.
 
   Из дома Рассиньяка Видаль отправился к отцу, куда и велел перевести свои вещи. Неделю Пейре сидел дома или бродил около обрыва грешницы, неделю Хьюго не допускал к нему никого.
   Через семь дней граф Раймон прислал за Пейре пажа, и юноша был вынужден нарушить свое затворничество. С помощью Хьюго он оделся в белое льняное сюрко и красный плащ, взял с собой меч и лютню, сел на коня и поехал в церковь, где неспешно исповедовался и только после этого отправился в замок.
   Граф встретил юношу в малом приемном зале, где стоял круглый стол для совета рыцарства и висело огромное белое распятье.
   Одетый в красные одежды и цепь с графским гербом Раймон восседал за столом напротив входа, так что Пейре тут же столкнулся с ним взглядом и опустил голову.
   Раймон молчал, Пейре тоже. В воздухе с жужжанием кружили мухи. Наконец, Пейре не выдержал и, подойдя к столу, сел напротив Раймона.
   – Я убил сэра Рассиньяка, – выдавил из себя Видаль, и эхо подхватило его признание, отозвавшись несколькими призрачными голосами, так, словно вместе с Пейре отвечали ведущие его ангелы. Не ожидавший подобного эффекта трубадур замолчал, подняв на хозяина Тулузы испуганные детские глаза,
   – Готфруа из Каркассона и рыцарь короля Ричарда Филипп Джеральдин, бывшие в тот день с вами, присягнули, что это был рыцарский поединок. То же самое подтвердили начальник охраны покойного Гийома Андре Тильи и ваш оруженосец. Также буду впредь считать и я, – Раймон проговорил последнюю фразу громко, словно это решение суда, после которого следует замолчать, приняв сказанное за неоспоримый факт.
   – Но… – Пейре тряхнул золотыми кудрями, упрямо уставившись в глаза старого графа. – Но я же знаю, что убил… убил рыцаря…
   – Убийство разбойника не убийство вообще. Считайте, что вы подняли меч по моему приказу. В оправдание вам говорят и женщины, находившиеся в это время в плену. Это богатые горожанки – жены и дочери жителей Тулузы, которых мы с вами поклялись защищать. Так что, я считаю вопрос исчерпанным. Кроме того, вы получаете вознаграждение, причитающееся за поимку этого злодея, и можете вступать в права наследования его имуществом. Как мне сказали – это дом, конюшня с двенадцатью рысаками, одежда, оружие и сундук денег, – граф улыбнулся и подмигнул Пейре. – Вот видишь, мальчик мой, как полезно бывает иной раз сослужить службу Тулузе.
   Пейре был растерян и потрясен. Его судьба снова улыбалась ему. Юноша порывисто поднялся и, подскочив к Раймону, упал перед ним на колени. Слезы благодарности струились по его красивому, по-ангельски светлому лицу.
   – Ликуйте, мой мальчик, – шепнул Раймон в самое ухо Пейре, склонившись над ним. – При дворе считают, что вы затворились от всех, оплакивая своего друга Гийома. Но теперь вам следует радоваться и похваляться победой. Трубадуры славят в песнях чудесную кавалькаду и поединок, свидетелями которого, по меньшей мере, уже считает себя добрая половина Тулузы, – он беззвучно рассмеялся. – Поэтому мой вам совет, выслушайте хотя бы несколько песен и запомните подробности.
   Радостный и счастливый Пейре покинул графа.
 
   Бывший дом сэра Рассиньяка был вычищен и вымыт от крови. Во дворе был насыпан новый песок, в конюшне мирно жевали овес великолепные кони а из кухни струились аппетитные запахи.
   На встречу Видалю и его верному оруженосцу вышел преобразившийся и словно помолодевший бывший управляющий и начальник охраны Гийома Андре Тильи, который поприветствовал нового хозяина глубоким поклоном и сразу же повел его смотреть хозяйство.
   При этом он вел себя настолько безупречно, что Пейре даже не пришло в голову поинтересоваться, на каком это основании бывший управляющий де ла Тура теперь хозяйничает в его доме.
   Еще дорогой Видаль думал, что будет вынужден снова лицезреть картину побоища, и был приятно обрадован сообщением о том, что трупы давно уже лежат в земле, прислуга Рассиньяка благополучно рассчитана и распущена, а его охрана до сих пор содержится в подвалах Тулузского замка, где судьи будут выяснять степень их участия в похищениях и вынесут приговоры.
   В отсутствие нового хозяина, Андре набрал новую прислугу и охрану, половина из которых служила прежде покойному де ла Туру, а значит, была вполне надежной.
   Горделиво Видаль вошел в дом и был тут же отведен новым домоправителем в тайное место, где в специальном вырубе в стене стоял сундук с французскими, мавританскими, арабскими и неведомо какими монетами. Кроме того, Пейре обнаружил шкатулку с перстнями и другими мужскими и женскими украшениями. Тут же стоял другой сундук с восточными, словно сотканными руками крошечных фей из солнечного и лунного света, тканями, и точно такой же с одеждой бывшего хозяина. Ларец с ароматными благовониями и пряностями, стоящими немыслимых денег, стоял тут же. Роскошные конские сбруи, а также ножи, мечи, шиты и палицы были бережно завернуты в ткани и уложены в еще одном сундуке, словно приготовленные на продажу. Ниша была спрятана за полками, на которых лежали хомуты, старые конские попоны и прочая необходимая в хозяйстве дребедень.
   – Я богат! – воскликнул Пейре, разворачивая драгоценные ткани и надевая на пальцы перстни.
   Веселый и жизнерадостный он вышел из сокровищницы. Во дворе Андре собрал прислугу и охрану, для того чтобы новый хозяин мог познакомиться со всеми и либо подтвердить решение управляющего о найме, либо отказать. Поджидая нового хозяина, люди сидели на крыльце, обсуждая Пейре и его оруженосца. При приближении Видаля все поспешно поднялись.
   Поочередно управляющий подводил к Пейре повара и поварят, конюха, сокольничего, домашнюю прислугу и воинов, которые должны были защищать имущество Видаля и сражаться на его стороне в вылазках, которые он, быть может, предпримет или в новом крестовом походе, куда он, без сомнения, отправится по первому зову Английского Льва. Пейре не пытался сразу же запомнить всех имен, иногда задавая вопросы и с умным видом выслушивая ответы на них.
   Наконец Андре попросил его пройти в дом, где в трапезном зале уже накрыли праздничный стол.

Гнездо певчей пташки

   Незаметно большой дом, названный Пейре «Гнездо певчей пташки», преображался и хорошел, как хорошеет земля после зимней спячки, почувствовавшая солнечное тепло. Подвал, в котором совсем недавно скорбно лили слезы узники жестокого Рассиньяка и происходили пытки и убийства, снова заполнился бочками с веселым вином и подвешенными к потолку окороками соленого мяса. На стенах трапезного зала появились красивые гобелены, спальня же преобразилась в восточный шатер, в котором теперь вместе с Пейре коротали короткие, жаркие ночи рыженькие сестренки близняшки, взятые Андре для помощи по дому. Малышек звали Клотильда и Каролина, сокращенно Кло и Карел, они едва-едва достигли девичьего цветения. Рыжие и смешливые – сестренки напоминали два нераспустившихся розовых бутончика. Похожие на веселых пушистых котят, они радовали Пейре, согревая его душу.
   Самую сухую комнату в доме новый хозяин выделил для хранения музыкальных инструментов, которые он приобретал за любые деньги.
   Дом Видаля был добрым и хлебосольным, в нем часто устраивались пиры, а бродячие певцы и сказители всегда могли найти себе кружку молодого вина и миску похлебки.
   Отец Пейре явился повидать внезапно разбогатевшего сына буквально на следующий день, после того как трубадур обосновался в новом жилище. Хозяйским взглядом Пьер осмотрел казавшиеся огромными по сравнению с его домишком хоромы. Пейре был рад отцу и сразу же выделил ему часть сокровищ Рассиньяка, чтобы тот мог продать дело и не работать.
   Будучи по природе благодарным человеком, Пейре роздал принимавшим участие в чудесной кавалькаде рыцарям и воинам одежду Рассиньяка. С Готфруа же и Филиппом, чье заступничество перед графом Раймоном спасло его от неминуемой смерти, он пытался поделиться и деньгами, но те благородно отказались.
   Готфруа, который сделался частым гостем в доме Пейре, рассказал, что вместе с охраной проклятого гасконца в тот день был захвачен бывший управляющий Рассиньяка. Он знал обо всех делах хозяина и под пытками выдал время и место заранее запланированной встречи с Черным Рыцарем, который нет-нет да и наведывался во Францию для того, чтобы сопровождать пленных до невольничьих рынков. В этот раз встреча должна была произойти в начале сентября в Анжу.
   Готфруа считал, что это великая удача, узнать о приезде самого Черного Рыцаря, и предлагал Пейре возглавить вылазку. Дело в том, что тулузские рыцари все еще были под впечатлением великолепной кавалькады и захватом разбойника. Поэтому они с большей готовностью встали бы под боевое знамя Видаля, нежели королей Англии и Франции вместе взятых. В этом деле сам Готфруа брал на себя труд собрать отряд и решить вопрос с продовольствием. Таким образом, они вдвоем могли поделить между собой половину вырученных от этой операции денег. Остальная же часть предназначалась рыцарям, сквайрам, оруженосцам и простым воинам, между которыми она и должна была быть поделена в том соотношении, как это обычно делили в отрядах графа.
   На совете, организованном по поводу предстоящей вылазки, присутствовали Пейре, его отец, оказавшийся в этот момент в доме и не пожелавшим упускать такой важной для себя информации, управляющий Андре Тильи, оруженосец Хьюго и, наконец, сам Готфруа.
   С самого начала идея пленения кого-либо с целью получения выкупа не нравилась честному Пейре, но Готфруа тут же объяснил ему, что в том, чтобы поймать преступника, нет и не может быть никакого бесчестия для рыцаря. Скорее уж, это можно назвать его долгом перед жителями графства и его благородным и щедрым повелителем. Так что Пейре в конце концов пришлось сдаться, согласившись на эту затею.
   Далее следовало решить, куда именно вести после пленения Черного Рыцаря и его подручных. И тут мнения опять разделились. Андре и Пейре считали, что вредившего Тулузе разбойника следует немедленно доставить пред светлые очи графа Раймона, который повесит их или колесует по своему усмотрению. За поимку таких наглых и давно промышляющих в Лангедоке бандюг граф без сомнения наградил бы всех участников похода, а Готфруа и Пейре, возможно, даже приблизил бы к своей особе. В то время как отец Пейре Пьер и сам Готфруа считали более выгодным потребовать выкуп с Саладина, подданным которого, по слухам, является Черный Рыцарь. Так как в этом случае куш от продажи мог приятно возрасти, по сравнению с той малостью, которую платил граф. Но при этом вставал вопрос о том, как довести проклятого разбойника до святой земли, потому как преступников всегда сподручнее держать под замком в подвале замка или в башне, в то время как на корабле это может представлять собой массу неприятностей. Вплоть до того, что освободившиеся разбойники могут перерезать охрану и захватить судно со всей его командой.
   Опять же – где взять корабль? Строить – дорого и долго, нанимать – хлопотно. К тому же, если хозяин посудины прознает о ценном пленнике, он может потребовать свою долю, а то и попытаться отбить Черного Рыцаря, с тем чтобы получить выкуп самому.
   Они спорили бы долго, и скорее всего, так ничего и не решили бы, но на помощь господам пришел верный Хьюго, предложивший неожиданный вариант, договориться о выкупе с самим Черным Рыцарем, как только тот попадет в руки отряда.
   – У таких людей всегда есть свои жиды, готовые ссудить их деньгами, друзья и подельники. Скорее всего, для того чтобы раздобыть выкуп, Черному Рыцарю понадобится только чиркнуть кому-нибудь из дружков, вложив в письмо перстень или какую-нибудь другую заметную безделушку.
   На том и порешили.
 
   В ожидании похода Пейре вел вполне размеренную жизнь. Он слагал песни, славящие красоту и благородство графини, которые исполнял затем в ее присутствии и охотился с соколами или собаками вместе с графом, с которым в последнее время очень сдружился.
   Весной он участвовал в Тулузском турнире трубадуров и легко выиграл его, сожалея лишь о том, что готовящий третий крестовый поход Бертран де Борн не явился на турнир и не присылал о себе никаких вестей. Не было на состязании поэтов и славного принца Рюделя, для которого Пейре приобрел прекрасную гитару со сверкающими на солнце медными струнами и рисунками цветов и птиц. Де Орнольяк же явился на турнир с огромным опозданием, отчего присутствовал на нем лишь в качестве весьма почетного гостя. Так что он только спел несколько песен, а дальше занимался понятными только ему интригами.
   Зато «Гнездо певчей пташки» посетил Ларимурр. Околдованный собранием инструментов, музыкант поначалу не мог сказать ни слова, беря в руки то домру, то гитару, наигрывая на них и мурлыкая себе под нос. В этот раз Ларимурр заслужил серебряную корону Тулузского турнира. Это событие оба коронованных трубадура отмечали с неделю, после чего Ларимурр отбыл в Табор, увозя с собой подаренную ему Видалем арфу.
   Несколько раз Пейре вместе с другими трубадурами или только в сопровождении верного Хьюго выезжал в окрестные замки. Пел, участвовал в турнирах и влюблялся все в новых и новых дам, расточая им комплементы и одаривая их в качестве подношений любви дарами своего гения.
   При этом его страсть к графине Констанции, чья полноватая фигура и светлые волосы снились ему по ночам, не ослабевала, а только разгоралась день ото дня. Тогда, просыпаясь посреди ночи, он снимал со стены белую лютню и сочинял новую песню во славу своей дамы сердца. А то и набрасывался в порыве нахлынувших чувств на деливших с ним ложе рыженьких близняшек, которых, под пологом ночи, он называл Констанциями и был на краткое время счастлив.
   Однажды тоскуя по графине, которая не желала подарить влюбленному Пейре даже самой незначительной своей милости – платка или перчатки с руки, Видаль чуть было не впал в грех уныния, не желая никуда ездить. Но на помощь ему пришли Андре Тильи и Пьер, которые почувствовав охлаждение юного Видаля к трубадурской жизни, старались воскресить его пыл. Как-никак Пейре выигрывал почти что все турниры, а выигрыши сопровождались звонкой монетой, подарками и, главное, новыми приглашениями и дружбой местного дворянства. При этом ни Пьер, ни Андре не пытались командовать влюбленным юношей, они лишь рассказывали ему о предстоящих радостях, ожидающих трубадура в новых для него замках, о сказочных красавицах, томящихся там в ожидании любви, о турнирах, из которых Пейре Видаль может выйти победителем, умножив свою и без того огромную славу. Словом, постепенно они уговорили Пейре сменить гнев на милость и скакать в новые земли на поиск своего трубадурского счастья.
 
   В ожидании встречи с королем Ричардом, которому Пейре поклялся служить и который не спешил призвать к себе трубадура, Видаль продолжал слагать песни, прославлявшие былые подвиги крестоносцев и попытался было написать жалостливую балладу о заключенной в темницу матери Ричарда благородной королеве Элеоноре. Но случайно подслушавший песню Андре пришел в ужас и запретил Пейре петь ее когда-либо. Дело в том, что в своей песни Пейре воспел Элеонору, как несчастную женщину, брошенную в башню, после того как ее муж нашел себе молодую любовницу. Пейре хотел восславить несломленную в темнице христианскую душу, посещаемую там ангелами и вознесшуюся на небо на глазах у тюремщиков, в то время как обстоятельства заключения и смерти бывшей королевы разительно отличались от идеальной картинки, нарисованной пылким воображением Пейре.
   Надо сказать, что в то время мало кто из трубадуров интересовался политикой. Перед тем как протрубить в рог у ворот нового замка, бродячие певцы останавливались в первом попавшемся трактире, где за кружкой доброго вина хозяева и постояльцы рассказывали им о своих синьорах. Кто они, под чьими знаменами служат, чем знамениты, есть ли в замке прекрасная хозяйка или ее дочери? Не было ли каких-нибудь особых историй или сплетен?
   Как правило, этой информации было достаточно, для того чтобы, вдруг ненароком общаясь с хозяином замка, не наговорить гадостей о его сюзерене, или спеть песню во славу красоты местной донны. Хорошо шли песни об охоте и описывающие воинские подвиги и турниры, еще лучше воспринимались истории любви.
   Обычно трубадуров принимали с распростертыми объятиями, так как они несли вести из дальних земель о знакомых и незнакомых людях, привнося свет оживления в привычный и поднадоевший всем уклад.
   Кроме того, трубадуры славили прекрасных и благородных донн, называя их по именам. А значит, каждый дворянин желал, чтобы такие же песни пелись и о его жене, чья слава должна была добавить блеска мужу. Поэтому нередко рыцари сами привечали знаменитых трубадуров, с тем чтобы те воспевали достоинства и честь их супруг, не посягая на последнее.
   Выслушав песнь во славу прекрасной королевы Элеоноры, Андре Тильи решил за благо рассказать Пейре историю семьи царствующего ныне Ричарда, с тем чтобы тот при желании мог написать более правдивые кансоны или не касаться этой темы впредь.
   Вот эта история:
   «Отец короля Ричарда звался Генрихом Вторым – он был сыном Жоффруа Анжуйского и Матильды – принцессы английской. Через два года после восшествия на престол Англии Генрих женился на прекрасной Элеоноре из Пуату, о которой пытался написать Пейре. Брак был вполне удачным и, главное, выгодным, так как в качестве приданого прекрасной невесты Генрих брал Перигор, Лимузен, Овернь, Пуату и Аквитанию. Что вместе с Анжу и Туренью составляло без малого четверть Франции.
   Кроме того, она родила ему прекрасных и мужественных сыновей, старшего звали Генрих – он должен был наследовать корону Англии, за ним шел Ричард, потом Джон. Далее Андре путался в именах, но для этой истории были важны лишь первые два сына – Генрих и Ричард.
   Король Генрих не был верным супругом, он изменял жене с фрейлинами, что случается достаточно часто, так что уважающие себя донны стараются не замечать похождения неверных мужей, принимая их такими, как они есть – то есть считая их неисправимыми. Так же до поры до времени поступала, и королева. Но однажды Генрих Второй влюбился по-настоящему, его дама была моложе Элеоноры и гораздо красивее и изящнее. Ее звучное и словно сулящее любовь имя Розамунда вдохновляло Трубадуров на песни в честь ее красоты и прочих достоинств. Король же подарил ей свое сердце.
   Узнав обо всем этом, Элеонора, которую Пейре превозносил до небес, считая невинной жертвой и образцом христианской добродетели, приказала отравить соперницу. После чего она призналась в своем несчастье и измене короля старшему сыну Генриху, умоляя отомстить за ее поруганную честь и занять трон Англии.
   Вот за эти-то «христианские» деяния король Генрих и был вынужден запереть свою супругу в башне».
   Услышав своими ушами подлинную историю королевы Элеоноры, Пейре захохотал, упав на пол и размахивая ногами в воздухе, так что не ожидавший ничего подобного Андре решил, что его юный хозяин рехнулся. Насмеявшись вволю, Видаль поблагодарил своего управляющего за то, что тот отвел от него карающую десницу Ричарда, который знал, за какие деяния на самом деле томилась в неволе его матушка, а значит, счел бы за оскорбление Видалеву трактовку старой истории.

Рыжее утешение Видаля

   Однажды Пейре заметил, что после Тулузского турнира его верный оруженосец ходит мрачнее тучи, не радуется посещениям окрестных замков, точно тяготится пирами и турнирами. Вместо этого он старался как можно больше времени проводить дома, не выходя оттуда без крайней надобности. Хьюго был всего на один год старше своего юного хозяина, и Видаль всерьез обеспокоился, не болен ли его приятель.
   Один раз, когда в доме не было гостей и посторонних, Пейре дождался, когда Хьюго отправится в оружейную комнату, где тот каждую неделю чистил оружие или возился со сбруей хозяйского коня. Спрятавшись за косяком двери, Видаль дал возможность ничего не подозревающему Хьюго устроиться на ларе с броней. После чего вошел в оружейную, как человек, которому нечем заняться, и присел рядом с оруженосцем.
   Поначалу разговор не клеился, Хьюго не желал признаваться Видалю в том, что гнетет его душу. Но дружелюбное отношение Пейре и их давняя дружба в конце концов сделали свое дело. Оказывается, Хьюго был влюблен в любовницу хозяина Клотильду и, понимая, что подобное чувство преступно в доме своего благодетеля и друга, старался всячески подавить его в себе. Теперь же – после того, как Видалю удалось докопаться до правды, Хьюго упал на колени перед своим молодым господином, умолял рыцаря либо позволить ему убраться подальше от дома господина, где его настигла любовь, либо дать ему возможность жениться на любимой, сделав ее честной женщиной.
   Услыхав подобное признание, Пейре поначалу разгневался на наглого оруженосца и даже хотел прибить его. Он и сам испытывал нежные чувства к рыженьким близняшкам, но, обдумав все хорошенько, был вынужден признать, что Кло действительно лучше выдать замуж, а не портить ей оставшуюся жизнь.
   Вызвав к себе Клотильду, он допросил ее об оруженосце и узнал, что тот давно уже смотрит на нее, один раз даже остановил поговорить и попытался подарить тонкий платок, привезенный из какого-то замка, где он был с Пейре.
   При этом Кло не отрицала, что ей по душе грубоватый Хьюго, и она была бы не прочь, если, конечно, это будет угодно мессену рыцарю, обвенчаться с его оруженосцем. Сделав серьезное лицо и пригрозив девчонке поркой, Видаль пытался выудить у нее признание, не было ли у нее чего с Хьюго. Но Клотильда стояла на своем, и Видаль сдался, решив, что счастливый и довольный жизнью друг в сто крат лучше мрачного и обиженного жизнью слуги.
   Хьюго и Клотильда обвенчались в крошечной церквушке святой Екатерины, около которой полтора года назад Видаль принял бой, считая, что место подвига сеньора принесет им счастье.
   Но, к сожалению, этого не произошло, однажды, когда Пейре и Хьюго вернулись с графской охоты навстречу им вылетела раскрасневшаяся Карел, которая бросилась наперерез Видалеву коню, так что тот едва увернулся, чтобы не покалечить девочку. Оказалось, что в отсутствие хозяина один из нанятых Андре охранников пытался затащить Клотильду в винный погреб. На счастье, супруга Хьюго подняла ор, и прибежавшие слуги сумели отбить ее у нечестивого охранника, после чего взбешенный случившимся управляющий велел прилежно выпороть нарушителя спокойствия и выгнал его из дома.
   Кло была спокойной и веселой, она обняла и поцеловала мужа, шутя о том, что веревка, стягивавшая у пояса штаны горе-насильника, оказалась зав я за н а на узел, который тот не сумел развязать. Под глазом Клотильды синел свежий фингал, но она казалась вполне здоровой. Пейре обратил внимание, что животик его бывшей любовницы заметно округлился. Глядя на беременную жену оруженосца, Видаль гадал, не его ли это ребенок.