Андреева Юлия. Рыцарь Грааля

   – Я должен говорить с вами один на один, – Видаль приложил руку к груди, жестом прося извинения у королевских гостей.
   – Это настолько срочно, что ты смеешь врываться в мой шатер и выгонять моих друзей! – Ричард ударил кулаком по шахматной доске, и фигуры полетели в лицо трубадура и сидящих рядом рыцарей.
   – То, что я хочу сказать, более чем срочно, – Видаль выдержал взгляд короля. – Миссия, которую вы поручили мне, под угрозой.
   Теперь занервничал сам король. Глядя в глаза Видалю, Ричард показал рукой, что гости должны оставить его наедине с трубадуром.
   – В чем дело? – Английский Лев говорил тихо, но впервые Пейре явственно ощутил, как даже сквозь тихую речь короля прорывается рычание хищника.
   – Только что я видел множество мусульманских пленниц, ожидающих приговора моего короля! – не отрывая взгляда, Пейре смотрел в глаза Ричарда, не видя в них ровным счетом ничего – ни удивления, ни гнева, одно только непонимание и досаду за прерванную игру.
   – Ну, и что же с того? – не понял Ричард.
   – Охраняющий их стражник сказал, что жизни несчастных зависят от вашего решения, мой король. Он посмел сказать, что это ваши пленницы, и вы казните их всех до одной! Это правда?! Признаться, я хотел зарубить лгуна на месте, но не мог же я напасть на стоявшего на посту воина…
   Желтоватые глаза короля остались безучастными.
   – Я знаю о пленницах. Их привезли после взятия Акры, в лагере их не больше сотни. Но что ты хочешь – мы на войне, здесь бывают и пленные и убитые…
   – Но как вы хотите, чтобы я добился мира с Саладином, если не сегодня-завтра казнят его подданных?! Их следует немедленно отпустить!
   – А что скажет Саладин, когда узнает, что наши доблестные рыцари сделали с этими женщинами?
   Пейре прикусил язык.
   – …Так что в наших интересах, чтобы их казнили как можно быстрее, – король вынул из-за пояса нож и бросил его так, что он перевернулся в воздухе пару раз и вошёл по рукоятку в расстеленный на земле дорогой ковер.
   – Нет! – Пейре поднялся. Встал и Ричард. Изумрудные и янтарные глаза встретились в молчаливом поединке.
   – Да как ты смеешь?! – задохнулся король. – Забыл, что ли? «Смерть неверных не убийство – это наш долг и путь на небо»! Я сейчас прикажу страже вывести тебя вон и казнить вместе с ними!
   – Казните, мой король, но тогда сами поезжайте к Саладину и добивайтесь мира.
   Не помня себя от злобы, Ричард ударил Пейре по лицу.
   – Я убью тебя, проклятый щенок! Убью! На колени!
   – Убейте, – Пейре опустился на колени перед Ричардом. – Но Саладин ждет меня, и вам не удастся послать к султану другого трубадура. Я слышал, что Саладин весьма силен в трубадурском искусстве, а значит, он обладает хорошим музыкальным чутьем и, услышав меня один раз, не спутает с вашими певцами, – по подбородку Видаля текла струйка крови.
   – Как ты смеешь ставить мне условия?! Ты забылся, фигляр! – новая пощечина оказалась настолько сильной, что Пейре упал на землю, больно ударившись головой. Лицо горело, к горлу подступил комок. Пейре попытался встать, но Ричард заехал ему сапогом под дых. Жуткая боль заставила Пейре согнуться и снова рухнуть на землю.
   – Я научу тебя хорошим манерам!
   – Сначала поучитесь им сами! – трубадур перекатился, уворачиваясь от новых ударов и прикрывая рукой больной живот, встал на ноги. Кровь с разбитой губы попала на его дорогую одежду, взгляд блуждал. – Вы не можете бить меня, как раба или крестьянина. Я рыцарь! – Пейре задыхался от боли и обиды.
   – Клянусь честью, я отрежу твой поганый язык! Ты лишишься рыцарской чести и всех привилегий! Я велю подвергнуть тебя самой позорной казни, какую только сумею измыслить.
   – Не сомневаюсь, что у вас хорошее воображение! – Видаль криво усмехнулся изуродованными губами. – Но кто тогда принесет вам мир с Саладином?
   – Змееныш! – Ричард выхватил меч и, рубя им направо и налево как невероятная, ожившая адская мельница, бросился на безоружного юношу. Пейре присел, проскользнув под мечом и отступая в сторону спасительного выхода. Но убежать было невозможно. И Пейре зажмурился в ожидании смертоносного удара.
   Тут меч Ричарда звякнул о другой меч.
   Чья-то сильная рука резко отбросила трубадура на расшитые подушки. Луи де Орнольяк рубанул воздух, и тут же Ричард не помня себя бросился на противника. Де Орнольяк махнул мечом, и королевский меч со звоном отлетел в другую сторону шатра, вонзившись в один из державших крышу шестов и подрубив его.
   – Сир, вы не можете убить Пейре Видаля ни одним из тех способов, которые были предложены, потому что это будет верхом бесчестья прежде всего для вас, – де Орнольяк поклонился королю.
   – Сэр Луи, я не понимаю, что вы хотите сказать, и как вы оказались в моем шатре? Где, черт возьми, моя стража? – король задыхался от бессильного гнева. – И что вы собираетесь делать с этим мечом?!
   – Стража… – де Орнольяк прищурился. – Я думал, что король Англии знает, что подобный мне рыцарь может играючи перебить целый отряд воинов, не говоря уже о паре привратников. Что же касается этого доблестного меча – меча князя Гурсио с соколом на рукоятке…
   – Мне не интересно выслушивать истории вашего рода. Зачем вы явились в мой шатер и перебили стражу? Вам придется отвечать за содеянное. Знаете ли, что я могу позвать на помощь?
   – О да, мне это известно. Но избиваемый вами минуту назад юноша тоже может надеяться на защиту и справедливость, – он посмотрел на Пейре, подмигнув ему.
   – Это мой вассал и я волен казнить его или миловать по собственному разумению. Я слышал, что Видаль ваш ученик, но даже это не дает вам право…
   – А если я скажу, что Пейре мой сын? – де Орнольяк приподнял меч, нацелив его в сторону Ричарда.
   – Не говорите глупости. Пейре сын сапожника или кожевника из Тулузы.
   – А я ближайший родственник Тулузского Раймона. Это вы хотите сказать. Что же тут странного, я спрятал своего наследника под самым носом у добрейшего графа Раймона, потому что знал, что этот ирод будет искать мое дитя где угодно, но только не у себя дома, – де Орнольяк счастливо рассмеялся и опустил меч. – Для того чтобы совершенно развеять ваши сомнения, мой король, я готов поклясться на Библии в том, что я отец этого мальчика, а он мой незаконнорожденный сын.
   – Поклянешься спасением своей души? – Ричард смотрел то на Пейре, то на де Орнольяка.
   – Клянусь спасением души. Чтоб мне никогда не попасть в рай и не предстать перед престолом творца, – он прошел вглубь шатра и, найдя там кувшин с водой для умывания, поставил его перед Пейре. Но вместо того, чтобы смыть кровь, юноша сначала выпил половину воды и лишь затем принялся приводить себя в божеский вид. Мысли путались, он помнил, что перед отъездом отец рассказал ему о том, как мессен де Орнольяк поклялся ему, что в случае опасности назовет Пейре своим сыном, но никогда по-настоящему не верил в это.
   – …Итак, – нарушил молчание де Орнольяк. – Я слышал, что мой сын чем-то провинился перед тобой, не так ли? Но ты не можешь казнить его как простолюдина, что же касается рыцарской чести, то, помилуй боже, не станешь же ты в самом деле проделывать такое с потомком королевского рода?! Ты не можешь казнить Пейре, потому что он равен тебе, Английский Лев. Помнишь, о чем говорит рыцарский кодекс? Ты можешь предложить ему честный поединок. – Он кинул взгляд на побитого и мокрого после умывания юношу. – Хотя я не думаю, что это будет правильным решением. Мальчик только что перенес серьезное ранение, еще, сегодня… м-да. Так что тебе не остается ничего более достойного, чем вызвать на поединок его отца. Честное слово, мне кажется это хорошим решением, – он смерил короля презрительным взглядом. – Вызовешь ли ты меня на бой или мне самому бросить тебе рыцарскую перчатку?
   – Я к твоим услугам, сир де Орнольяк, и будь уверен, у меня хватит сил разделаться и с тобой и с твоим змеенышем. Мы будем биться любым оружием, конный сможет убить пешего, не уронив при этом своего достоинства. Исход битвы – смерть.
   – Будь по-твоему, король, – мессен Луи склонился перед Ричардом в церемониальном поклоне. – Когда назначим поединок, после твоей встречи с Саладином или до нее?
   Ричард заскрипел зубами.
   – Этот щенок проболтался тебе о моих планах!
   – Ни в коей мере – ты же знаешь моего Пейре, он благороден и честен. В этом же мире достаточно много способов узнать тайны.
   – Я точно теперь должен казнить вас обоих, – Ричард утомленно опустился на подушки, на которых до этого сидел Пейре.
   – Ваша воля. Но Саладин узнает, что вы сделали с юным и безобидным трубадуром, который ему так понравился. С мальчиком королевского рода! Он поймет, что ни о каком мире с королем, убивающим беззащитных женщин и поэтов, не может быть и речи.
   Ричард отвел глаза и Пейре почувствовал, что тот начинает сдаваться.
   – Эти женщины вам не нужны и не будут опасны, мой король, – зажимая плащом все еще кровоточащую губу, Пейре встал рядом с де Орнольяком. – Если вы, по старому обычаю, выдадите их замуж за своих людей. В вашем войске полно неженатых воинов, которые пожелают привести с собой на родину восточных красавиц… Саладин поймет, что вы поступаете по чести. Подарите им жизнь и мужей, с которыми они смогут сочетаться законным браком. Я настаиваю на законности еще и потому, что не хочу, чтобы несчастные из плена попали в рабство и сделались добычей торговцев невольниками, – Видаль вздохнул. – Тогда Саладин узнает, что вы поступили с оставшимися без мужей и семей женщинами по-рыцарски, и поймет, что между христианами и мусульманами могут быть не только торговые и дружеские, но и родственные связи.
   – Родственные? – Ричард почесал бороду.
   – Родственные! – обрадовался перемене в короле де Орнольяк. – Даруйте жизнь и новые семьи этим женщинам, и Пейре прославит в песнях красоту и добродетели вашей сестры Жанны Английской, взяв в жены которую Саладин сделается вашим родственником, и вы будете править христианско-мусульманским государством вместе!
   – Я думаю, что ты не соврал, и этот проходимец действительно твой сынок, – кивнул Ричард де Орнольяку. Король громогласно рассмеялся. – Что ж, будь по-вашему – я сохраню жизни пленницам и сам помогу им обрести мужей. Решено. Но ты, Видаль, или как там теперь тебя прикажешь называть, принесешь мне мир! С тобой же, мессен де Орнольяк, я встречусь в самое ближайшее время, и пусть Господь рассудит, кому из нас жить, а кому быть брошенным шакалам.
   – Да, кстати, – голос короля остановил де Орнольяка и Пейре, когда они уже выходили из шатра. – Пейре, ты никогда не задумывался, отчего твой друг Бертран всегда ратует за войну, а не за мир? У него сирвенты лучше получаются! А у тебя и отца – кансоны, так что думай, какие песни скорее прославят вас, и мир или война вам самим выгоднее…

Спаситель короля и невеста рыцаря

   Прикрывая лицо плащом и опираясь на руку де Орнольяка, Пейре добрался до своего шатра. Боль, гнев, стыд и обида разрывали его изнутри, как стая голодных и свирепых демонов.
   Вслед за ними в шатер явился молчаливый оруженосец де Орнольяка Вильгельм и испуганный и только что не скулящий от страха Хьюго, которые помогли Пейре раздеться и промыли его ссадины.
   Самое правильное для Пейре было лечь и немедленно уснуть, но бушующая в трубадуре злоба не позволяла ему ни спать, ни даже спокойно лежать. Так что де Орнольяк был вынужден влить в Пейре добрый кувшин сладкого каркассонского вина, после чего тот захмелел и улегся на свою циновку.
   Тем не менее де Орнольяк и оруженосцы еще долго слышали доносившиеся из угла, в котором лежал трубадур, проклятия и клятвенные обещания вырезать, как стемнеет, все это похабное гнездо, где король не имеет чести и не достоин даже боя. Заплетающимся языком Видаль клял Ричарда, желая ему получить когда-нибудь шрам от уха до уха, обрезанные уши или изощренно изрубленную в бою задницу, на которую Королю Льву нельзя было бы сесть. «Вот попрыгал бы он тогда, а я бы ему еще соли на больное место насыпал. Я бы его!»..
   Но тут дух сна сжалился над несчастным трубадуром, сразив его ударом милосердия.
   Ночь в пустыне выдалась холодной и темной, хоть глаз выколи. Маленькая ящерка, ступая своими крохотными лапочками, забралась на грудь Пейре, отчего тот проснулся, лежа какое-то время неподвижно и слушая ночь. Недалеко от шатра дозорные жгли костры, их темные силуэты вырисовывались на матерчатой стене шатра. Лениво Пейре следил за колышущимися тенями, пытаясь опознать стражников, как вдруг между ним и тенями возник черный силуэт де Орнольяка, Должно быть, он тоже только что проснулся и теперь поднялся по нужде.
   – Мессен Луи, – тихо позвал его Пейре. Губы распухли и болели. Де Орнольяк поспешно подобрался к циновке, на которой лежал трубадур.
   – …Мессен Луи – вы ведь соврали королю, что я ваш сын? – Задал Видаль мучавший его со вчерашнего вечера вопрос. В воздухе разливался соблазнительный запах жареного мяса. Должно быть, стражники в ожидании долгожданной смены трапезничали.
   – Не сын, – де Орнольяк потрогал лоб Пейре.
   – Но вы вызвали на бой самого Ричарда и рискуете теперь жизнью, – Пейре пошарил на полу рядом с собой и, найдя там вчерашний кувшин с вином, сделал глоток. – К тому же вы клялись спасением души! Значит теперь вам не видать рая?! – Пейре попытался подняться, но де Орнольяк предупредил его движение и уложил юношу обратно. – И все это ради… постороннего вам человека… простолюдина…
   – На что нужна жизнь, если ею нельзя пожертвовать ради другого человека? И кому нужна душа, позволившая свершиться несправедливости? На месте Петра-ключника я бы не пустил такую душу в рай. А значит все происходит как надо, а как не надо не произойдет. Ничего страшного, покопчу пока небо или провалюсь в ваш христианский ад, где, по мнению святых отцов, мне самое место.
   В темноте Пейре показалось, что де Орнольяк улыбнулся.
 
   На следующий день в лагере крестоносцев распространился слух о том, что охрана Ричарда пыталась его убить, что непременно бы и произошло, не подоспей на помощь Пейре Видаль и Луи де Орнольяк, которые перебили мятежников и спасли своего сюзерена. Легенду усиленно поддерживал сам король Англии. Трупы невинно убиенной де Орнольяком охраны, к слову их оказалось одиннадцать, были выставлены на всеобщее обозрение. Так что нежданно и негаданно Видаль снова снискал лавры победителя и к тому же мог уже без опаски демонстрировать всему лагерю свою сильно побитую физиономию, на которую молодые воины и сквайры смотрели с затаенной завистью, точно это были золотые монеты или бриллианты.
   Но популярность Пейре возросла еще больше, после того как король разрешил своим холостым подданным выбрать себе в жены плененных женщин, с тем непременным условием, чтобы те приняли христианство. За каждой из пленниц король положил недурственное приданое. Так что выгода от такого брака была налицо. Бедные и уже давно ничего не ожидающие на родине воины и рыцари получали не просто жен, а необыкновенных, редких во Франции и вообще в Европе восточных женщин, о которых могли теперь говорить как о милости короля, так и о военной добыче. Что значительно поднимало их в глазах соседей.
   Женщины оказались женами эмира Нуреддина, а также рабынями, которых везли со всего света в его гарем. Иудейки, мавританки, турчанки, гречанки, индуски, не чаявшие уже остаться в живых, не успевшие очухаться и прийти в себя, принимали чужую религию, готовые учить языки и подчиняться новым мужьям.
   Одна за другой дамы были крещены епископом Лионским. Едва понимая, что им дали другое имя, они оказывались перед ожидавшими их воинами. Женщины не знали языков, на которых разговаривали искатели их рук и сердец, но своим внутренним чутьем понимали, что происходит, и старались произвести наиболее благоприятное впечатление. Если воин кидал взгляд на понравившуюся ему даму, и она отвечала ему долгим взглядом, этого было довольно для того, чтобы в следующее мгновение их руки встретились. И тут же они глаза в глаза шли к аналою, чтобы соединить свои жизни.
   Одетый в белую одежду и с венком на голове молодой рыцарь протрубил в свой рог и у шатра Пейре.
   – Благородный сэр Видаль, король многих трубадурских турниров и спаситель нашего возлюбленного короля Ричарда, По просьбе короля и именем бога Гименея я привел тебе деву, которую ты спас от верной смерти и которая теперь ищет твоей защиты и покровительства.
   Пославший меня король сказал, что это прекрасная юная гречанка, родная племянница императора Византии, женившись на которой ты станешь зятем императора и сможешь претендовать на трон после его смерти. Это подарок короля Ричарда, который желает тебе величия и обретения королевского достоинства. Кроме того, Ричард дает в приданое за девицей шкатулку с драгоценностями и обещает сразу же после возвращения от Саладина пожаловать тебе рыцарские шпоры.
   Произнеся столь долгую речь, посланец с облегчением вздохнул и утер пот со лба,
   – В общем – вот шкатулка, а невеста ждет у порога разрешения войти, – с этими словами гонец любви исчез, закрыв проход занавеской.
   Видаль встал навстречу этой свалившейся ему на голову женщины, но де Орнольяк расценил его движение по-своему и порывисто подскочил к своему названному сыну.
   – Только не вздумай отказываться. Дар короля – он тебя за это в порошок сотрет! И я не помогу. Ты спас девушку – она стала твоей женой. Что здесь такого? В конце концов отравишь ее или сошлешь в монастырь. Жена – это еще не самое страшное, что может приключиться в жизни!
   – Я знаю Ричарда и я уверен, что это самая страшная… из пленниц. Он хочет одного – унизить меня!
   Полог приоткрылся и рыцарь в венке поднял занавеску перед закутанной с ног до головы в черный шелк фигурой.
   – Прими ее или поплатишься головой! де Орнольяк пнул Пейре локтем в бок и, сам поблагодарив посланца, деликатно вышел из шатра.
   – Ее имя Аполлинария Константинопольская. Аполлинария – посвященная богу поэзии Аполлону. Король желает, чтобы венчание произошло в его ставке на Кипре, – с этими словами рыцарь поклонился Пейре и вышел.
   Некоторое время Видаль молча смотрел на черную фигуру, не решаясь заговорить первым, потом он жестами предложил незнакомке пройти в шатер и расположиться на подушках.
   – О, прекрасная дама, прошу вас не бояться меня, – Пейре приложил руку к своей груди, – потому что я рыцарь и не причиню вам никакого зла.
   Пейре наклонился и взял кувшин с вином и кубок и, налив немного, подал незнакомке. В этот момент его взгляд скользнул по полированному серебряному блюду, в котором тускло отразилась его сильно побитая физиономия. Трубадур отвернулся от гречанки, стыдясь своих синяков и распухших губ. Подумалось, что в глазах Константинопольской владычицы он показался каким-то чудовищем. Неожиданно маленькая ручка коснулась плеча Видаля и он затрепетал от этого прикосновения, сраженный внезапной влюбленностью.
   Аполлинария убрала руку и. обойдя трубадура, скинула с лица черную ткань, вновь поразив рыцаря явлением юной и прекрасной Агнесс – царицы ночи и сердца трубадура. Перед ним была та самая девочка, которую он видел в толпе пленниц и о которой почти забыл после побоев Ричарда, заступничества де Орнольяка и славы спасителя короля.
   Их руки соединились, и Пейре, склонившись над хрупкой девочкой, поцеловал ее в губы.

О том, как зять императора Византии возвращался домой, и о его трех кораблях

   Дипломатическая миссия Видаля в лагере Саладина продолжалась всего неделю, в течение которой трубадур не только пел султану свои самые красивые песни, не только славил благородство и утонченность леди Жанны, но и по-настоящему отдыхал и развлекался.
   Слушая трубадуров султана и наблюдая танцы гибких точно змеи танцовщиц, Пейре представлял себе чудесное государство христиан и мусульман, где можно будет носить красивые восточные одежды и перенять мягкие обычаи. На пирах, устроенных султаном в честь послов, Видалю и сопровождающим его рыцарям не хватало, быть может, только вина и свинины. Но это было ничто по сравнению со всеми чудесами, вкусными кушаньями и, главное, возможностью узнать нечто новое о музыкальных инструментах, на которых играли местные музыканты. Сам Саладин подыгрывал себя на лире, разукрашенной драгоценными камнями.
   Покидая лагерь Саладина, Пейре нес благую весть о мире, который султан был готов заключить с христианским королем. Кроме того, Саладин отправил с Видалем подарки для сестры Ричарда Жанны Английской и просьбу сделаться его женой и султаншей Египта и Сирии.
   Вслед за трубадуром тащился целый воз с подарками, которыми султан наградил талантливого трубадура. Сам Пейре и все его спутники восседали на великолепных легких и быстрых словно молнии, арабских скакунах.
   Подъезжая к христианскому лагерю, герольды послов затрубили в рога и трубы, и из лагеря им ответили радостной музыкой и дружным ревом воинов.
   На самом деле ликовали лишь те рыцари, которым были заранее предложены высокие посты в новом государстве, то есть воины Ричарда, Те же, кто пришел на войну в надежде разбогатеть на законных военных трофеях, восприняли этот день как день траура – ведь мир рушил их мечты.
   Вопреки правилам и всяким церемониям, рыцари и воины окружили послов плотной толпой, помогли слезть с лошадей и понесли дальше на руках, увлекая их вглубь лагеря, туда, где стоял шатер короля Англии и выше всех гербов был поднят красный стяг с пятью золотыми львами.
   Так белая лютня Пейре спасла жизнь многим людям, принеся мир. В самое короткое время популярность трубадура возросла до невиданных высот, затмив собой славу его жестокого повелителя. Так, если вначале, сразу же после возвращения посольства в лагерь, армия дружно славила Пейре Видаля и короля Ричарда Львиное Сердце – победивших в войне, очень скоро лагерь потонул в едином крике: «Пейре! Да здравствует Пейре Видаль – король трубадуров! Рыцарь, выигравший войну и принесший мир!»
   Такая слава не могла радовать короля Ричарда, и он постарался сразу же после пира, устроенного в честь возвращения послов, отправить до смерти надоевшего ему конкурента в свою ставку на Кипре, а затем и на родину.
   Луи де Орнольяк был, наверное, единственным человеком в лагере крестоносцев, который жил по своим собственным законам, не подчиняясь ни одному из королей, не завися от уставов рыцарских орденов.
   Он не дождался возвращения своего названного сына от султана, заранее зная исход дела и нагоняя теперь потраченное на укрощение Английского Льва время. Как решилось дело с их поединком – не знал никто.
   Пейре пытался выяснить, куда мог отправиться эн Луи, но, как и следовало ожидать, никто и ничего о нем не знал. Один воин, несший службу недалеко от шатра Видаля, где после столкновения с Ричардом жил де Орнольяк, рассказал, что тот в пьяном угаре все время рассказывал про Грааль, который он якобы оставил на сохранение в замке Шалю, у своего друга Аймерика, перед тем как отправиться в святую землю. Но эта информация ничем не смогла помочь Видалю.
   С большим почетом, огромным декортом, но и с великой поспешностью Пейре покидал святую землю. В специальной шелковой кибитке рядом с ним ехала его будущая супруга. Вьючные лошади тащили полученные от Саладина сокровища. Воины-крестоносцы сопровождали Пейре, охраняя его от возможных неприятностей и встреч с сарацинами. Хотя на дорогах грабили в основном сами христиане. Подданные Саладина не трогали мирных путников и не нападали на караваны. Кроме того, сделавшийся чем-то вроде героя в обоих лагерях, Видаль мог рассчитывать на то, что он и его люди, несмотря на воинские плащи и обилие оружия, что, без сомнения, не делало их похожими на мирных путников, все же не будут остановлены охраняющими дороги отрядами мусульман.
   Плывя на корабле, Пейре снова вспоминал покойного Джауфре Рюделя, но теперь эти воспоминания сделались светлыми и несли в себе лишь легкую грусть. Невеста Видаля еще не научилась сколько-нибудь сносно разговаривать на провансальском, Хьюго же мало что понимал в высоких материях, волновавших трубадура. Лежа на своем тюфяке в каюте и слушая, как за занавеской тихо молится Аполлинария, Видаль достал из мешка подаренную Ричардом шкатулку – приданое невесты, и от нечего делать высыпал на свое жесткое ложе драгоценные камин. По сравнению с дарами султана Саладииа приданое было не ахти. Пейре покрутил в руках пустую шкатулку, разглядывая странный вырезанный узор и случайно задел тайную пружину, благодаря чему открылось второе дно и оттуда выпали пожелтевшие листы. Взяв в руки горящую слабым неровным светом масленую плошку, Пейре поднес первый листок к огню, но не сумел разобрать ни, одного слова. Что было не удивительно, ведь документ был составлен на латыни.
   Быстро побросав назад камни и уложив шкатулку в мешок, Пейре вышел на палубу, где сразу же столкнулся с плывшим вместе с ним и, по всей видимости, отчаянно скучавшим тевтонским рыцарем.
   Вежливо поклонившись и объяснив, в чем суть дела, Видаль протянул своему попутчику листок, интересуясь, не может ли кто-нибудь из спутников благородного тевтонца растолковать ему суть написанного.
   К сожалению, сам рыцарь не знал грамоты, зато с охотой взялся помочь знаменитому трубадуру, созвав на палубу всех своих друзей, трубадуров и священников, показывая каждому пожелтевший от времени документ.