Андрей Ефимович Зарин. Живой мертвец

   В этот злополучный вечер Сергей Ипполитович сидел под окошком с трубкой в зубах, Маша же у стола старательно вышивала бисерный кошелек для своего жениха, и они вполголоса вели беседу, вернее, разговаривая каждый с самим собой, нежели с другим, – такой способ мирного собеседования установился у них с давних пор.
   – Завтра непременно приехать должен, – сказала Маша, – от царского смотра его Господь уберег, а то бы, может, и нынче здесь был.
   – Где молодому человеку хозяйство вести! – воскликнул старик. – Старосты, поди, как его грабят. Я ему вместо управителя буду теперь.
   – В мае плохо, говорят, венчаться. Весь век маяться будешь. Вот кабы в конце апреля успеть!..
   – Дом этот в наймы отдам, а сам в это самое Брыково и перееду. Ну их к Богу, кляузы эти!..
   В это время у палисадника послышался конский топот.
   – Никак к нам! – сказал старик.
   – Он! – воскликнула Маша и легче серны выскочила из комнаты.
   Она сбежала с крыльца и с криком» Сеня» побежала к калитке, где торопливо привязывал рвоего коня офицер. Но, добежав до калитки, Маша снова вскрикнула не то в испуге, не то в разочаровании.
   Дмитрий Брыков злобно усмехнулся, увидев ее смущенное лицо, и, грубо взяв ее руку, сказал с горькой усмешкой.
   – Думали – Сеня, ан – Митя!.. Ну, что же!.. Ведь все же Брыков пожаловал.
   – Вы от Семена Павловича? – быстро спросила его Маша. – Когда он будет?
   – Сам от себя я, – ответил Брыков, – а когда он будет, не знаю. Может, и не будет вовсе! – И он засмеялся.
   – Как не будет? Почему? – тревожно спросила Маша.
   – Может, и помер!
   Девушка прижала руку к сердцу и тяжело перевела дух.
   – Вы – злой! – сказала она ему с укором.
   Брыков засмеялся снова, а потом взглянул на нее огненным взглядом и прошептал:
   – От вас зависит сделать меня добрым!
   Маша ничего ему не ответила, круто отвернулась от него и вошла в комнаты.
   – Ты с кем это? – спросил ее старик.
   – Дмитрий Власьевич! – презрительно ответила она.
   Старик с недоумением отнял от губ трубку.
   – Чего это он?
   В это мгновенье в горницу вошел Дмитрий и, подойдя к старику, сказал:
   – По делу, государь мой, по делу.
   – Милости просим, – ответил старик, – садитесь. Гость будете. Что братец?
   Маша собрала свое вышиванье и вышла из комнаты. Дмитрий посмотрел ей вслед, тихо усмехнулся, потом встал, прикрыл дверь и вернулся на прежнее место. Старик глядел на него с недоумением.
   – А дело вот какое, – тихо заговорил Дмитрий, наклоняясь к Федулову, – брат мой, Семен, у себя в имении помер.
   Старик откинулся и раскрыл рот.
   Дмитрий только кивнул головой и продолжал:
   – Да, помер мой брат, и я теперь – всего наследник. Так вот, я хочу быть всего наследником и хочу жениться на вашей дочери, и вы уговорите ее! За то вам особая награда будет!
   Старик оправился от неожиданности и уже внимательно слушал Дмитрия.
   «Что же, – мелькало в его уме, – не тот, так другой. Денежки те же, покой тот же, а этот еще награду сулит! Что же, не в девках сидеть Машутке!»
   – На все воля Божья, – сказал он вздохнув, – а я согласен! Ну, новый зятюшка, поцелуемся! – прибавил он весело, и на его лицо вернулось прежнее спокойствие.
   Они поцеловались.
   – С чего же это Семен Павлович помер? – спросил старик.
   – А не знаю еще! – беспечно ответил Дмитрий. – Горячка, что ли? Только вчера с усадьбы приехал Еремей и доложил мне, а ныне и государю сообщено.
   – Ах! – раздался в ту же минуту крик за дверью и что‑то грузно упало на пол.
   Дмитрий вскочил и бросился к двери, которую с трудом отодвинул. На полу лежала Маша, лишившаяся чувств. Дмитрий легко поднял ее с пола и перенес на диван.
   – Подслушивала, – резко сказал он старику. – Позовите слуг, а я поеду. Завтра за ответом буду.
   – Ладно, ладно, – растерянно ответил Федулов и стал беспомощно кричать: – Марфушка, Ермолай! Черти!
   – Что глотку дерешь? – вбежала старая Марфа, но, увидев бесчувственную Машу, только всплеснула руками и крикнула: – Ахти мне! Чем ты ее, греховодник, до такого довел? А?
   – Молчи, молчи, дура – баба! Семен Павлович умер, а она узнала!..
   – Жених? Семен Павлович? Ахти мне!
   – Да ты что, чертова кочерга, воешь? Ты ее в чувство приводи! – рассердился старик.
   – Сейчас, сейчас, – захлопотала старуха. – Я ей перышком покурю! Живо! – и она помчалась в кухню, вернулась с пучком птичьих перьев, зажгла их и напустила такого смрада, что все стали чихать и кашлять.
   Маша тоже закашлялась и очнулась.

V
Разгром

   Сидор Карпович, бывший дядька Семена Брыкова, а потом его дворецкий или мажордом (как называл он себя), встал ни свет ни заря и занялся порядком. Это значило, что, где ворча, где болтая, он обошел пять господских комнат, вошел в кухню и там остался, не зная в доме места теплее и уютнее.
   Сидор Карпович был седой, степенный старик с выправкой старого слуги екатерининского времени. В холщовой рубашке с жабо, в желтом нанковом сюртуке, в чулках и башмаках, он время от времени вынимал из кармана тавлинку и с важной миной набивал табаком свой красный нос, нагло свидетельствовавший о единственной слабости старика.
   Затем Сидор вышел в прихожую и первым делом ткнул в бок спавшего на конике Павла, казачка и рассыльного, малого шести футов ростом. Тот вскочил как ужаленный и спросонья вытаращил глаза.
   – Дрыхнешь! – с укором заговорил Сидор. – Восемь часов, а он дрыхнет! Вставай, ленивец! Вот я ужо…
   Павел пришел в себя и обозлился.
   – Чего же мне делать‑то, вставши? – сказал он. – На вас глядеть, что ли?
   – Так! А чистоту блюсти?
   – Да чего ее блюсти‑то? Барина нет, все прибрано.
   – А приедет? Ты гляди, рожа‑то у тебя? Опухла ведь вся! Лопнуть хочет! А космы… Поди, поди, умойся, очухайся, а то я тебя как возьму за вихры! – Он погрозился и пошел дальше.
   Гостиная с пузатой мебелью красного дерева, с ясно навощенным полом, картинами на стенах и клавикордами действительно блестела чистотою. Дальше были рабочая комната и спальня, затем курительная с низкой турецкой мебелью, с целой стойкой трубок, оружием по стенам и, наконец, столовая; все было в таком порядке, что хоть сейчас вводи хозяйку и хвастайся.
   Сидор Карпович остановился в прихожей, торжественно понюхал табаку и прошел в кухню, где Степан Лукьянов разводил уже жаркий огонь.
   – Наше вам! – приветствовал он дворецкого. – Как почивать изволили?
   – Ничего себе. Спасибо, Лукьяныч! – ответил старик, присаживаясь у стола. – Поснедать бы чего малость, а? Червячка заморить! А? – И он подмигнул повару. – В одночасье!
   Скоро перед стариком стояли штоф» Ерофеича», тарелка груздей и кусок жирной грудинки. Старик жадно начал выпивать и закусывать, говоря в то же время:
   – Не иначе, как нынче должен барин приехать. Ишь, неделя как нету, а обещал в три дня обернуться. Марья‑то Сергеевна, поди, стосковалась! Ты, Лукьяныч, нынче изготовь к господскому обеду все по правилу. Беспременно будет.
   – Сидор Карпыч! – вдруг раздался испуганный оклик, и в кухню влетел Павел.
   Дворецкий поднял на него укоризненный взгляд.
   – Ну, чего орешь? – спросил он. – Сидор Карпыч! Сам знаю, что Сидор Карпыч! Чего тебе?
   – Еремей приехал! – ответил Павел. – Да с телегою.
   – Ну, ну! Барин послал и приехал. Зови его сюда!
   – Барин, да не наш, а Митрий Власьев! И Федька с ним.
   – Ну, Федька, и пусть Федька. Зови их!
   Но в эту минуту без всякого зова в кухню вошел Еремей и остановился перед Сидором, не снимая с головы шапки. Старик сурово взглянул на него.
   – Чего шапки то не снимешь? – сказал он. – Ишь, словно в кабак ввалился. Зачем барин прислал?
   – Было бы перед кем шапку ломать, – ответил Еремей, нагло улыбнувшись. – Довольно! Покланялись!
   Старый Сидор даже откинулся от такой наглой речи. А Еремей продолжал:
   – А барин прислал за тем, чтобы все, что ни есть в доме, на воз уложить и к себе везти, а тебя, старого пса, на веревку взять да к той же телеге привязать! За тем и приехали! А вы живо! Помогать!
   Дворецкий ничего не понял из его речи, но в то же время услышал в комнатах какую‑то возню и грохот.
   – Стой! – сказал он сердито. – Что ты там намолол? Пьян, что ли? Какой барин? Куда везти?
   – К нашему барину, – ответил Еремей, – к Дмитрию Власьевичу Брыкову, потому как Семен‑то Павлович побывшился…
   – Как побывшился? Кто сказал? – закричал старик, вскочив на ноги.
   – Хоть бы и я! – усмехнулся Еремей. – А теперь‑то уже и всем ведомо. В государевом приказе есть!
   Старик схватился за голову, но через минуту очнулся.
   – Так его сюда везут?
   – Прикажет барин – и привезут, его воля. А теперь имущество давай!
   – Имущество? – грозно сказал старик. – Нет такого права. Доколь не увижу своего барина мертвым, чубука не отдам!
   – Сами возьмем! – усмехнулся Еремей и двинулся в комнаты.
   Старик бросился за ним, вбежал в комнаты и на мгновение замер. Федька и мужик уже успели очистить гостиную и дружно волокли из кабинета красивый будь.
   – Разбойники! – закричал Сидор, бросаясь на них. – Пошли прочь! Павлушка, беги за квартальным! Батюшки, грабят: Степан, Антон!
   Однако Еремей ухватил его за ворот сильной рукой и, отбросив в сторону, сказал:
   – Нишкни, если не хочешь батогов узнать! Сказано тебе – барский приказ!
   – Да я к квартальному!
   – Ну, и что будет тогда? – раздался позади него насмешливый голос, и растерявшийся старик увидел перед собой Дмитрия Брыкова и с ним квартального.
   – Батюшка, – растерянно пробормотал Сидор, – да что же это?
   – А то, – сказал Брыков, – что брат помер и я теперь над тобой барин, а потому, если не хочешь на съезжую, то не шуми!
   – Да как же волочить‑то все? Ведь по суду!
   – Я тебе покажу суд! Собака!
   Старик всплеснул руками и залился беспомощными слезами, а тем временем Федька, Еремей и мужик тащили мебель, обдирали ковры и все валили на воз.
   Брыков ходил по разоренным комнатам с квартальным и говорил ему:
   – Ты опись‑то давай! Я тебе все сам скажу, да не мешкай!
   – Я, ваше благородие, мигом, – подобострастно сказал квартальный.
   – Что же это? Разбой! Как есть разбой! – твердил, всхлипывая, старик Сидор и беспомощно разводил руками.
   Еще два раза приезжал пустой воз во двор и уезжал полный доверху. Уже темнело, когда Дмитрий Брыков снова сказал старому Сидору:
   – Завтра приди ко мне, я тебя на усадьбу пошлю. Барина хоронить будут, а там вернешься и мне отчет дашь! А вы, – обратился он к остальным слугам покойного брата, – все завтра ко мне! Соберите пожитки и без проволочки, чтобы все были налицо!..
   Он уехал. Тихие сумерки наполнили воздух, и опустевшие, ободранные комнаты приняли мрачный вид. Слуги покойного Брыкова, угрюмые и унылые, собрались в кухне и говорили вполголоса, в то время как Сидор с тупым видом сидел на табурете и только тяжко вздыхал.
   – С чего помер‑то? – спросил конюх Антон.
   – Говорят, горячка, – сказал Павел и махнул рукой. – Да не все ли равно? Нет нашего барина!
   – Теперь беда!.. – сказал Степан. – К этому живодеру в лапы? Смерть!
   – Чтобы я к нему? – воскликнул Павел. – Сбегу! Вот – те Христос, сбегу! Федька говорил: вчера его так‑то драли! Да он заморит!
   – Истинно!
   Сидор вдруг встрепенулся и глухо произнес:
   – Чтобы я, старый дядька покойника, да пошел служить к этому слетку? Да ни в жизнь! Уеду завтра, поклонюсь праху барина – упокойника, и только меня и видели. Умер, сердешный! Собирался жениться и поженился на сырой земле! Барин ты мой милый! – И старик, упав головою на стол, залился горючими слезами верного слуги по своему господину.

VI
Спасенный от смерти

   Немало девиц завидовали Маше Федуловой, когда услышали, что она засватана Семеном Павловичем Брыковым, а сама Маша и верила, и не верила своему необыкновенному счастью. И правда, Семен Брыков всем взял. Высокого роста, широкий в плечах, с круглым, открытым лицом, на котором ласково светились большие серые глаза, он являл собою тип русского красавца. Веселою нрава, с нежной, отзывчивой душой, он одним появлением оживлял общество и заставлял сильнее биться девичьи сердца. И при этом – богач! Если прибавить, что он посватался к Маше с ее согласия, что они искренне любили друг друга, то понятно будет безмерное счастье Маши.
   В один ясный весенний вечер она сидела раз со своим женихом в маленьком садике. Оба молчали от переполнявшего их счастья. Синее небо уже темнело, над горизонтом поднималась красная как кровь луна, аромат распускавшейся сирени наполнял воздух, и вдруг, в этот торжественный миг, запел соловей. Маша не выдержала и в слезах приникла к груди жениха. Он обнял ее и тревожно наклонился к ее лицу.
   – Что с тобою? О чем ты?
   – Я… я так счастлива! – прошептала она и, отодвинувшись от него, задумчиво сказала: – Я сейчас испугалась за свое счастье. Оно слишком велико. Сеня, милый мой, я боюсь несчастья!
   Брыков попробовал засмеяться, пошутить, но злое предчувствие сжало и его сердце.
   – Слушай же, Маша, – сказал он ей торопливо и торжественно, – я завтра же поеду к себе в Брыково, приведу все дела в порядок, вернусь через три дня, и мы с тобой сейчас же поженимся! Хочешь?
   – Милый мой! – смогла только прошептать девушка от избытка счастья.
   – А тогда нам уже никто помехой не станет. Выйду в отставку и переедем к себе!
   Семен Павлович обнял невесту и стал ласкать ее русую головку, а соловей заливался в кустах, сирень благоухала и поднявшийся месяц обливал все вокруг серебристым, ровным светом.
   «Вот счастье, – думал Брыков, тихо возвращаясь к себе домой. – Вот счастье!» – думал он всю дорогу до своего подмосковного имения и, радостный, принялся устраивать в нем свое гнездо.
   Староста Никита, старый дворецкий Влас, узнав, что их барин женится, радостно поздравили его и, не мешкая, исполняли его желания; пожилые дворовые ласково улыбались, говоря между собой про новую барыню, а молодые парни да девки вздыхали и за околицей жарче целовали друг друга.
   Семен Павлович велел сделать необходимые поправки в доме, указал, как убрать комнаты, когда он пришлет из Москвы нужную мебель, определил дворовым, кому что делать, и к вечеру собирался уезжать, как вдруг внезапно захворал.
   Все удивились его болезни. Был он здоров и весел, пообедал как обычно, а затем пошел в кабинет отдохнуть и велел Еремею принести кваса. В доме все стихло, а спустя час старый Влас услышал стоны в кабинете, вбежал туда, а барин на полу, на ковре, лежит, кричит, корчится и лицо все посинело даже.
   – Барин, голубчик, что приключилось? – бросился к нему Влас.
   – Отрава! Лекаря! – среди стонов услышал он.
   Влас в испуге отбежал к дверям, стал звать слуг, а затем торопливо распоряжаться:
   – За лекарем, за знахаркой! Кладите барина на постель! Зовите Лукерьюшку!
   Слуги поспешно исполняли приказания Власа, а барин продолжал стонать и корчиться.
   В это время в комнату вбежала Лукерья, мельничиха, слывшая за знахарку и служившая повитухой. Она взглянула на барина, всплеснула руками и воскликнула: «Отравлен барин‑то! Ахти, беда какая!» – но потом, оправившись, быстро принялась за дело: тотчас потребовала кипятка да молока и стала делать на животе припарки и отпаивать Брыкова молоком.
   Тем временем Влас совещался со старостой.
   – Упаси Господи, помрет, – говорил он, – экая беда! И откуда отраве взяться? Все так‑то его любят.
   – Беда! – соглашался староста.
   – Теперь беспременно надо в город к ихнему брату, Дмитрию Власьевичу, посылать. Все же свой человек!
   – Беспременно! – согласился староста. В результате Еремея послали в Москву.
   – Скачи сломя голову, – наставлял его Влас, – сначала к Митрию Власьевичу, а потом к его невесте! Знаешь ее‑то?
   – А как же! – ответил Еремей. – Чай, при барине состою все время.
   – Так скачи!
   Еремей поскакал в твердой уверенности, что барин умрет через какие‑нибудь полчаса. Ему уже виделась воля, он представлял себя бойко торгующим купцом и радостно смеялся, загоняя лошадь.
   Но Лукерья знала свое дело, сильная натура Семена Павловича выдержала, и к утру после мучительных болей он заснул сравнительно спокойно.
   На другой день он подозвал к себе Власа и тихо спросил его:
   – Кто мог сделать такое?
   – Повели казнить, батюшка, в ум не возьму! – воскликнул Влас, упав на колена. – Все людишки верные, все тебя любят. Кому за этакое взяться!
   – Верно, посуда нечистая или недосмотрел, – сказал Брыков и отпустил Власа.
   Он и сам не допускал мысли о преднамеренном покушении. Кому он сделал зло? Он перебирал в уме всех своих дворовых людей и не находил ни одного, кому он сделал бы худо.
   Два дня пролежал он в постели и наконец поднялся. Страданья отразились на нем, и первое время на него нельзя было без страха взглянуть – так он изменился. Его лицо потемнело и осунулось, глаза ввалились, подбородок оброс короткими, частыми волосами.
   – Заложить коней, – приказал он, едва поднявшись с постели.
   – Батюшка, барин! – завопил Влас. – Да куда же ты такой поедешь? Краше в гроб кладут!
   – Не могу ждать! Сегодня же еду, – сказал снова Брыков. – Вышли подставу и давай лошадей!
   Влас не смел ослушаться, и спустя пять часов Семен Павлович мчался на лихой тройке в Москву.
   Увидеть ее, Машу, скорее! Он чувствовал себя так, словно воскрес из мертвых. Вот оно, Машино предчувствие. Простой случай – и он чуть не умер, один, без друзей, вдали от нее. А она ждала бы, ждала!..
   При этих мыслях он гнал кучера:
   – Скорей, Аким! Гони! Не жалей лошадей!
   Аким свистел, гикал, махал кнутом, и тройка мчалась так, словно везла императорского фельдъегеря.
   Семен Павлович едва дождался, пока сменили подставу, и помчался снова. Его сердце замирало и билось, по мере того как он приближался к Москве. Был уже вечер. Замелькали огоньки убогих домиков на окраинах. Экипаж запрыгал и застучал, попадая кое – где на каменную мостовую.
   Наконец Аким осадил лошадей перед домиком, снимаемым Брыковым. Семен Павлович торопливо соскочил на землю и, подбежав к крылечку, стал стучать.
   Безмолвие дома поразило его.
   «Неужто все пьяны?» – с досадой подумал он, оглядывая пустой двор.
   – Чтой‑то, барин, – сказал Аким, вводя во двор тройку, – будто все вымерли!
   – Не пойму! Сидор такой исправный, и вдруг… В это время за дверями раздался голос Сидора:
   – Кто там! Что надобно!
   – Я! – нетерпеливо отозвался Брыков. – Или не узнаешь?
   – Кто? Что? – растерянно забормотал голос, и дверь отворилась. Старик Сидор приподнял фонарь, взглянул на Семена Павловича и закричал не своим голосом: – Барин! Милостивец! Ты жив! Павлушка! Степка! Антон!
   Из комнат выскочили слуги и с криком радости стали целовать руки барина.
   – Да что это вы? – спросил Семен Павлович.
   – Как же! Мы думали, что ты, батюшка, помер.
   – Чуть не помер! Ну, давай, старик, умыться, а ты, Степан, изготовь что‑либо! Голоден я!
   – Батюшка! – плача воскликнул Сидор. – Да у нас ведь нет ничего!
   – Как? – Брыков оглянулся и только теперь с изумлением увидел, что квартира его пуста, стены ободраны. – Это что? – грозно крикнул он.
   Сидор упал ему в ноги.
   – Не виновен я ничуточки! Братец твой обобрал все!..

VII
Странные вещи

   Семен Павлович слушал рассказ своего старого дворецкого и возмущался все сильнее и сильнее. Ну, положим, Еремей поторопился известить о смерти, но для чего же так торопиться брату? Что, разве его уйдет от него? Он нахмурился и нервно прошелся по комнате.
   – Мне завтра в полк являться, и нет мундира! – сказал он. – Пошли Павлушку. Да нет! Я сам! – И, быстро надев шапку, он вышел из дома.
   «Странная такая поспешность! – думалось ему. – Я ли не помогал брату, и вдруг?.. А если я умер бы? Даже сам не поехал, а посылать Сидора. Ну, брат, брат!»
   Он постучал в дверь квартиры брата.
   Через минуту послышались шаги, и распахнулись двери в темные сени. В тот же миг раздался испуганный возглас Еремея. Он отворил дверь и не поверил своим глазам. Перед ним, ярко освещенный луной, бледный и исхудавший, стоял его умерший барин.
   – Свят, свят, свят! С нами крестная сила! – орал Еремей, пятясь вглубь.
   Семен Павлович вошел следом за ним, говоря:
   – Чего орешь, дурак? Разве не узнал барина?
   – Что за крик? Кто тут? – раздался грубый голос Дмитрия, и он, распахнув двери, остановился в своей гостиной, запахиваясь в шелковый халат.
   Семен Павлович переступил порог и с горькой усмешкой сказал:
   – Это – я, брат! Не ждал?
   Дмитрий побледнел и отскочил, словно ужаленный.
   – Ты… ты не умер? – растерянно пробормотал он. Семен Павлович с укоризною покачал головой и произнес:
   – Как видишь, я словно испытать тебя хотел… Поторопился ты…
   Дмитрий с бледным, искаженным лицом опустился на диван и бессильно забормотал:
   – Я, собственно… чтобы сберечь… все расхитили бы… обыкновенно… я, я… я ехать хотел! Как же я рад, Семен! – вдруг словно опомнился он и бросился к брату.
   Но тот резко отстранил его:
   – Оставь, я верю. Я только пришел к тебе за своими вещами. Мне завтра к шефу быть надо, так мундир и прочее. Ты ведь все взял…
   – Сейчас, сейчас! – суетливо проговорил Дмитрий и, бросившись в соседнюю комнату, закричал: – Эй! Федька!
   – Так ты мне с Еремеем и пришли! Сейчас только! – сказал Семен Павлович.
   – Мигом! – покорно согласился Дмитрий.
   Семен Павлович ушел; едва он вышел, Дмитрий позвал Еремея и накинулся на него:
   – Да ты что же это, собака? А? Нарочно! Обман?
   Еремей отодвинулся от его сжатых кулаков и развел руками:
   – Я что же? Я все сделал! Во – о сколько выпил. И Влас меня гнал: скажи, говорит, умирает!
   – Ах ты, скот, скот! – Дмитрий злобно запахнулся в халат и, опустившись на диван, задумался: – Вот, все теперь придется отдавать назад снова и опять оставаться при драных стульях… И с Машей Семен обвенчается!
   Лицо Брыкова потемнело и исказилось бешенством.
   На другой день Семен Павлович, одетый по всей форме, явился к шефу полка полковнику Авдееву. Это был мужчина чуть не семи футов роста, назначенный императором из гатчинских батальонов. Добродушный и веселый дома, он был строгим формалистом на службе.
   – Честь имею, – начал Семен Павлович, но Авдеев тотчас перебил его, махнув рукою:
   – Нет тебя, поручик! Нет! Выбыл ты из полка нашего!
   – Я не подавал господину полковнику прошения, а моя служба…
   – Добрая, что говорить, – снова перебил его полковник, – только выбыл ты за смертью. Так и в приказ прописано.
   – А ежели я жив и вернулся?
   – Не мое дело! В приказе самого императора так значится… Я… я не смею.
   – То есть как? – совершенно растерялся Брыков. – Значит, я умерший? Но я жив!
   – Не мое дело!
   – Так что же я? Кто?
   – Вы? Поручик Брыков, выбывший за смертью из полка. Покойник! – сказал Авдеев и сам в недоумении пожал плечами. – Вот и поди!
   – Что же мне делать?
   – Не знаю, друг, – со вздохом сказал Авдеев, – а в полк тебя взять не могу. Съезди‑ка ты к Архарову. Человек он добрый, авось надоумит!
   Семен Павлович вышел от Авдеева совершенно расстроенный.
   – Брыков! Семен Павлович! Ты ли это? А мы‑то тебя похоронили! – с этими возгласами окружили его товарищи, шедшие из казарм после ученья.
   Семен Павлович дружески поздоровался cо всеми.
   – Идем ко мне! Пунш сделаем! – повторил Ермолин, и все гурьбой пошли к нему на квартиру.
   – Братцы, – сказал Семен Павлович, обращаясь к товарищам. – Что со мной сделали? Скажите на милость?
   – А что такое? – спросили все.
   Брыков рассказал про беседу с шефом и спросил:
   – И кто поторопился меня в покойники записать?
   – Да братец твой! – ответил белокурый офицер. – Он на твое добро зарился.
   – Что же ты теперь делать будешь, а?
   – Что? Вот схожу к Ивану Петровичу Архарову. Он, говорят, добрый.
   В это время внесли на подносе большую чашу пунша.
   – А пока что, – воскликнул Ермолин, – за здоровье покойника! Ха – ха – ха! Пей, Сеня!
   – Истинно за здоровье покойника! Ура!
   Семен Павлович чокнулся со всеми и выпил, но в его сердце не было веселья. Смутное беспокойство овладело им и не давало вздохнуть свободно.
   – Прощайте, господа, – сказал он, – не до питья мне! Завтра с новостями приду!
   Его не стали задерживать и дружески простились с ним.
   Семен Павлович вышел из казармы, и первая его мысль была о Маше.
   «Надо к ней! – подумал он и беспечно решил: – Если не примут на службу, ну, что – ж делать? Я и сам хотел в отставку подавать. Уедем – и все!»
   В первый миг, когда Маша обняла Семена Павловича и почувствовала на своей щеке его поцелуй, она чуть не умерла, так сильно было ее волнение. После того как она услышала страшную весть о его смерти, жизнь потеряла для нее смысл, и она собралась в монастырь. Отец топал ногами и грозил ей проклятием, но она повторяла одно:
   – Ни за кого, кроме Сени, не выйду!.. Умер он, и жених мой – Христос!
   – Насильно выдам! – злобно кричал старик.
   – Умру, а ничьей женой не буду! – твердила Маша.
   Старик понял, что с ее упорством ничего не поделать, и зорко следил за дочерью, боясь, что она действительно выполнит угрозу.
   И вдруг вернулся тот, кого они считали покойником. Старик растерялся, а Маша обезумела от радости.