Андрей Ефимович Зарин. Живой мертвец

   – Милый, дорогой! – шептала она, не находя других слов. И не отходила от своего жениха, молча целовавшего ее руки.
   – Кхе – кхе – кхе, – смущенно смеялся отец – старик, – вот, значит, и за свадебку.
   – Нельзя сразу, – ответил Брыков.
   – А почему?
   – Да вот! – И Семен Павлович рассказал всю неприятную историю, связанную с его мнимой смертью.
   Старый приказный покачал головою.
   – Гм… гм… – сказал он, – трудное дело, мой батюшка! Тут самая суть, что приказ‑то государев? Да? Ну, вот и оно! Кто сей приказ, кроме него, изменить может?
   – Не может же быть, чтобы он не признал меня живым! – засмеялся Семен Павлович. – И наш шеф, и я думаем, что генерал – губернатор вступится.
   – Милый, – воскликнула Маша, – да не все ли равно? Ну, вышел ты из полка; так уедем к тебе в имение и там мирно жить будем.
   Старик насмешливо покачал головой, подумав: «Не будь ты жених моей Маши, я показал бы тебе, чего ты теперь стоишь», – но промолчал. Семен же Павлович только кивнул головой и пожал руку Маше. Они были молоды, любили друг друга, да и кому в эти минуты могла прийти мысль, что живой человек зачислен в мертвецы и нет ему воскресения?
   – Завтра я по своим делам отправлюсь и в церковь зайду, – сказал Семен Павлович, прощаясь с Федуловыми.
   На другой день он принялся хлопотать, и с этого времени начались его мытарства.

VIII
Мытарства живой души

   Император Павел, очень ценя деятельного, расторопного и преданного Архарова, был совершенно спокоен за благоустройство столицы и пожелал иметь такого же человека и в Москве. В разговоре об этом Николай Петрович Архаров очень ловко сумел порекомендовать государю своего брата, Ивана Петровича, жившего в деревне на покое. Император немедленно вызвал последнего в Петербург, произвел в генералы от инфантерии, наградил орденом Анны первой степени, дал тысячу душ крестьян и назначил его в Москву в помощники князю Долгорукому в качестве второго военного губернатора.
   По своей должности Иван Петрович был скорее просто обер – полицеймейстером и старался как можно лучше исполнять свои обязанности.
   Москвичам он пришелся особенно по душе за свое хлебосольство, радушие и веселый нрав. В доме у него всегда толпилось много народу, и он радовался званому и незваному, стремясь каждого напоить, накормить и всячески обласкать. К нему‑то и направился прежде всего Семен Павлович.
   Был еще ранний час, но приемная Архарова уже была заполнена людьми всяких рангов и званий. Брыков подошел к стоящему у дверей офицеру и спросил его, как повидать Архарова.
   – А никакой хитрости! Он сейчас выйдет, к вам подойдет, вы и скажете.
   И действительно, почти тотчас распахнулась внутренняя дверь, и в зал вошел Архаров в сопровождении адъютанта, своего неизменного спутника, пруссака Гессе.
   Когда император назначал Архарова, тот оговорился, что совершенно забыл военное дело.
   – Ну, я дам тебе знающего! – сказал государь и назначил ему в помощники полковника Гессе.
   Тот забрал в свои руки всю военную часть и действительно так повел дело, что собранный им из разных полков батальон навеки стал образцом дисциплины и выправки. Слово» архаровец» сохранилось как нарицательное от того времени.
   Затянутый в мундир, сухой и высокий, с бесстрастным лицом, Гессе выступал подле Архарова журавлиным шагом, словно на параде. Сзади, вытянувшись и боясь сделать неосторожное движение, шагал адъютант, и среди них толстый и коротенький Архаров с веселым лицом производил впечатление живого человека среди восковых фигур. Все с улыбкой смотрели на него и развеселились, когда услышали его сипловатый голос:
   – А, старушка Божия! По какой нужде?
   – Милостивец ты мой, – заголосила старушка, – вызволи! Кварташка совсем жить не дает. Вишь, понравилась ему моя Буренка, так дай ему! Так и цепится.
   – Ладно, ладно! Бумага при тебе? Здесь? Ну, отдай ее вот ему! – и обер – полицеймейстер пошел далее.
   Собственно, трудных дел или каких‑либо кляузных он никогда не решал, предпочитая сдавать их в свою канцелярию, но каждого просителя обнадеживал ласковым словом.
   – А у тебя, сударь мой, какая нужда? – спросил он у Брыкова.
   – Секретное дело, – ответил он поклонившись, – желал бы с глазу на глаз!
   Архаров с любопытством взглянул на него и, увидев на его лице напряженное ожидание, тотчас же согласился.
   – Ну, ну, подожди немного! – сказал он и стал обходить других просителей.
   Зал мало – помалу пустел. Архаров спросил последнего и ушел во внутренние покои. Брыков в унылом ожидании прислонился к стене, но подошедший к нему вскоре адъютант попросил его к генералу. Брыков вошел в обширный кабинет. Архаров, расстегнув сюртук, махал руками, чтобы размять затекшее тело.
   – А! Ты, сударь! Фу, фу! Ну и умаялся я нынче! Сколько народа этого! Дела! Ну, какой у тебя секрет?
   Брыков изложил свое дело и почтительно замолчал. Архаров выслушал, и вдруг его лицо расплылось в улыбке.
   – Ха – ха – ха, – засмеялся он, – выморочный, значит! Жив и будто мертв! Вот потеха‑то! Как же так Антон Кузьмич ошибся?
   – Был введен в заблуждение оговором.
   – Так. Ну и что же теперь?
   – Я желал бы вступить в службу, – сказал Брыков, – да полковник не принимает.
   – Как же это он может?
   В это время в беседу вступил Гессе, до того времени молча стоявший у письменного стола.
   – Полковник, – сказал он ломаным русским языком, – ничего не могит здесь делайт. Они умер.
   – Брось, – остановил его Архаров, – видишь, что жив.
   – И умер! – повторил с ударением Гессе. – Господа офисер исключаются из списков только императорским приказом. Императорски слово – закон. Император подписал умерл – и, значит, умерл! Полковник Авдеев ничего не могит делайт.
   Архаров остановился посреди комнаты и переводил взгляды с Брыкова на своего Гессе и обратно. Когда он смотрел на Брыкова, его лицо выражало сожаление, когда на Гессе – удивление. Наконец он покачал головой, развел руками и воскликнул:
   – Вот так штука! А ведь Густав Карлович прав! Царское слово – закон! Что же делать ему? – обратился он к Гессе. – Присоветуй!
   – Просить царя, – ответил Гессе. – Ви подавайт просьбу через полковника, и он пусть говорит. Государь будет назад ехать скоро.
   – Вот – вот! – обрадовался Архаров, – я тоже скажу, ежели к слову будет. Государь через полтора месяца назад будет, а до тех пор я уж тебе позволю: живи как мертвый!.. – И он засмеялся, отпуская Брыкова.
   Семен Павлович пошел к шефу и рассказал про беседу с Архаровым.
   – Ну, вот это дело, – решил полковник. – Пишите, а я доложу.
   Брыков устал и зашел к Ермолину. На этот раз последний был один, а потому мог внимательно выслушать сообщение приятеля о визите к Архарову.
   – Плохо твое дело! – сказал он, пуская клубы дыма из длиннейшего чубука. – И, знаешь, я тебе по дружбе скажу: всю эту штуку тебе Митька подстроил.
   – Дмитрий? – с изумлением воскликнул Брыков. – Да ему зачем?
   – А наследство?
   Брыков вспомнил поведение брата и побледнел. Господи, да неужели он хотел лишить его жизни? Нет, он не такой злодей!
   – Вот увидишь еще! – сказал Ермолин. – Ты знаешь, он по болезни в отставку подает?
   – Да ну?
   – Вот тебе и ну! Уедет к тебе в имение и заживет.
   – Да я‑то еще жив!
   – Жив да не жив!
   Семен Павлович вне себя поспешил домой.
   А в это время Дмитрий сидел в своей гостиной, уставленной мебелью брата, и, сося мундштук, беседовал с подьячим из гражданской палаты, Дмитрием Авдеевичем Вороновым. Невысокого роста, почти без талии, с лицом, на котором искрились маленькие свиные глазки и краснел вздернутый нос, Воронов стоял перед хозяином полусогнувшись и подлой улыбкой обнажал гнилые зубы. В Москве он слыл за умную каналью, способную запутать и распутать любой узел. Члены палаты зачастую звали его и спрашивали: «Ну, как тут делать, по – твоему?» – и он помогал им в их решениях, не забывая и себя, и медленно, неуклонно из поповичей пробираясь в служилое дворянство.
   – Мне бы только исправником где‑нибудь стать! – говорил он с вожделенным вздохом.
   Теперь Дмитрий Брыков вызвал его к себе на совет, внимательно слушал его вкрадчивую речь, и по мере слов подьячего его лицо прояснялось, и он все веселее и веселее кивал головой.
   – Так, по – твоему, выгорит?..
   – Беспременно – с! Раз руки нет…
   – И теперь шиш?..
   – Хи – хи – хи! Обязательно!
   – Ну, смотри, чернильная душа! – весело смеялся Брыков. – Вот тебе теперь десять рублей. Выгорит мое дело – еще сто дам, а не выгорит, ну, тоже на орехи получишь!
   – Опасаться совсем нечего, – сказал Воронов, торопливо пряча деньги.
   – А теперь, значит, хлопочи изо всех сил! Ну, иди!
   Воронов низко поклонился Дмитрию и неслышно скользнул за двери, а Брыков радостно потер себе руки и улыбнулся, кому‑то подмигивая.

IX
Пришла беда – отворяй ворота

   Семен Павлович едва переступил порог своего дома, как кровь забурлила в нем от негодования. Его квартира была так же пуста, как и вчера.
   – Что же это такое? – воскликнул он. – Брат обещал сегодня все вернуть! Никого не было? А?
   – Какое! – с возмущением ответил старый Сидор. – Я посылал к нему Павлушу, так Дмитрий‑то Власович его взашей! Вот! Да еще говорит: «Я вас вот скоро к себе переволоку!»
   – Он с ума сошел! – с раздражением произнес Семен Павлович. – Ну, да увидим! – И, надев шляпу, быстро пошел к своему брату.
   С каждой минутой раздражение в нем росло. Слова Ермолина словно оправдывались на деле, но он еще не хотел верить в такую бессовестную наглость брата. Он не вошел, а почти вбежал в его комнату и закричал с порога:
   – Дмитрий, что же это значит? Как ты смел?
   Брыков, что‑то писавший у стола, быстро кинул в стол бумаги и вскочил. В первое мгновение он растерялся, но тотчас оправился и надменно произнес:
   – Тсс! Что вам надо? Что вы врываетесь ко мне с криком?
   Семен Павлович оторопел.
   – Как? – снова закричал он. – Ты в мое отсутствие ограбил меня и еще не знаешь, что я требую? Неужели ты хочешь судиться со мною? Опомнись!