Андрей Иванович Колесников. Веселые и грустные истории про Машу и Ваню

   – Сначала завтрак, потом бассейн, потом море.
   – Нет, мама, сначала бассейн, потом море. Про завтрак речи нет вообще.
   – Маша!
   – Аленка! – грозит она пальцем матери.
   – Маша, ты меня расстраиваешь.
   – Мама, – говорит Маша, – не расстраивайся. Зато ты у нас молоденькая. А папа у нас высокий.
   Ее брат Ваня, которому еще нет двух лет, тоже вспоминает меня. Он приходит в лобби отеля, встает у автоматически открывающейся стеклянной двери и подолгу ждет меня. Это ожидание наполняет мою душу чувством непреходящей вины, а мою жизнь – смыслом.
   По телефону я объясняю ему, что приеду со дня на день, а он говорит: «Дядя, би-би». Это значит, что кто-то катает его на машине. Кто? Я спрашивал у жены, она говорит, что никто, что он катается только на игрушечной машине в зале игровых автоматов. Но откуда же там дядя? А это механик, объясняет мне жена. Я думаю, она говорит правду. Но слышать ее все равно больно.
   Маша не интересуется машинками. Ее устраивает ворох сладкой ваты на деревянной палочке. Когда мама первый раз купила ей сладкую вату, она взяла ее, подержала перед собой и сказала:
   – Вот настоящее счастье для маленькой девочки.
   Один итальянец сфотографировал Машу за этим занятием. Ему, чернявому, понравилась девочка с длинными льняными волосами, голубыми глазами и с ворохом белой сладкой ваты в руках. Пока она позировала ему, ее мама, засмотревшись на все это, споткнулась и упала.
   – Ничего, мама, до свадьбы заживет, – успокоила Маша.
   – Да все, Маша, я уже замужем.
   – А, ну да, – согласилась Маша. – Хорошо тебе? – Да.
   – И что, белую фату не хочешь?
   – Нет, фату не хочу.
   – Ну тогда до моей свадьбы заживет.
   Она мечтает о белой фате и о принце Филиппе, но знает, что его сердце занято. Она не страдает, ничего личного. Она понимает, что свадьба – это игра. Серьезно у нее с одним мальчиком из детского сада.
   На танцах вечером она сторонится других детей, хотя любит танцевать. Ее брат не понимает, как можно не танцевать, если играет хорошая музыка.
   – Давай, Ваня, давай, – равнодушно говорит она ему, – иди, танцуй. За все заплачено.
   Только когда дети повторяют за взрослыми их фразы, понимаешь, насколько эти фразы тупые.
   – Маша, – говорю я ей по телефону, – ты же любишь танцы. И не притворяйся, что они тебе безразличны. Ты весь год мечтала о них. Помнишь, сколько раз ты заставляла меня рассказывать тебе, как мы из Москвы приезжаем на море и сразу идем на танцы?
   – Помню, – говорит она. – Мало.
   – Да, зато каждый день. И почему же ты теперь стоишь в сторонке?
   – Папа, – тихо говорит она, – я тебе скажу, только пусть мама выйдет из комнаты.
   – Ну пусть.
   – Папа, она не хочет.
   – Я не могу оставить их двоих в номере, – сразу говорит мне жена. – И не проси.
   Это ревность. Все равно ведь придется. Когда она выходит, Маша, решившись, говорит:
   – Папа, это же измена! Ты что, не понимаешь?
   – И кому ты изменяешь, Маша?
   – Васе. Принцесса Аврора не сделала бы этого.
   – Хочешь, я спрошу разрешения у Васи? Вася ведь остался в Москве.
   – Спроси, папа! Пожалуйста!
   На следующий день я сказал ей, что Вася не против. Вечером она танцевала буквально до изнеможения.
   Вопрос: должен ли был я на самом деле поговорить с Васей? А если бы он не разрешил?

«Разве не с кем поболтать на небе?»

   Маша шла берегом моря. Ее зимняя мечта исполнилась месяц назад. Вот уже месяц она с братом и мамой живет здесь. Хорошо ли ей? Да. Вот идет она берегом моря и видит смуглого мужчину лет 35. Он останавливается, здоровается с ней и гладит по голове.
   – Кто это, Маша? – спрашиваю я ее, когда он нехотя отходит от нее и идет не спеша дальше.
   – Это мой друг, – отвечает она, пожав плечами.
   – Друг? Маша, да ты его в первый раз видишь! – поражается мама.
   – Ну и что? Он же со мной поздоровался, мама! – отвечает Маша.
   Таким образом, ее другом становится всякий человек, который с ней поздоровался. Это логично. Так и должно, по идее, быть. Но так не бывает ведь никогда, мне казалось до тех пор, пока я неделю назад не присоединился к ним здесь.
   Можно было бы все списать на ее детскую наивность. Но вот администратор ресторана подходит к нашему столу, смотрит на стул, где только что сидела моя дочь, и спрашивает меня:
   – Где Марша?
   Я пожимаю плечами. Она только что сидела здесь. Спросил бы он меня, где Ваня, и я бы точно ответил. Ваня ушел еще 10 минут назад, и искать его надо в зале игровых автоматов. Он сидит в машине перед бесконечно повторяющейся на экране картинкой бьющихся спортивных автомобилей и бешено крутит руль. Он может крутить его час. Может два. И три тоже может. Никто просто не проверял, сколько он может крутить этот руль. Только не надо говорить, что мы оставляем ребенка без присмотра, чтобы самим спокойно поесть. Ваня и Маша находятся под постоянным пристальным наблюдением. Их провожают, взглядом и за руку, из ресторана и встречают с распростертыми объятиями в зале игровых автоматов. Там обижаются, если Ваня полдня не кажет к ним носа. Но это может означать только одно: что мы в этот день уехали кататься на яхте.
   – Где Марша? – раздраженно повторяет администратор.
   Я опять пожимаю плечами. А может, она уже на танцах.
   – Марша – мой друг, – наставительно говорит администратор.
   Можно было бы предположить, что просто у него работа такая в этом отеле, предназначенном для детей, а не для взрослых.
   Но вот Маша сидит на гальке с итальянской девочкой и о чем-то болтает с ней. Но о чем она с ней может болтать? Я подхожу поближе: точно, ни о чем. Маша не знает итальянского, а девочка русского. И все-таки они не могут наговориться. Подходит отец итальянки и говорит мне по-английски:
   – Они подружились, правда?
   – Да, – говорю я. – Но о чем они говорят?
   – Море, – отвечает он. – Парашют. Они говорят о парашюте.
   Да, точно. Маша показывает рукой на парашют, который тащит на себе маленький катер. Известное развлечение.
   – Папа, – говорит мне Маша, – я тоже хочу туда.
   Она снова показывает на парашют, под которым болтается чье-то безжизненное, как представляется отсюда, тело. Я понимаю ее. Она тут везде уже была, кроме этого неба.
   – Маша, – говорю я ей. – Там скучно, на небе.
   – А почему? – задает она любимый свой вопрос.
   – Ну видишь, под парашютом дяденька скучает. Он там один. Ему не с кем поговорить. Поболтать просто.
   – Не с кем поболтать на небе? – после долгого молчания уточняет Маша.
   – Не с кем, Маша, – с сожалением подтверждаю я и вдруг спохватываюсь. Но поздно.
   – А бог? – уже спрашивает она.
   – Что бог?
   – Можно с богом поговорить.
   А я ведь ей сам же только что рассказывал про бога. Рассказывал, когда мы ехали в автобусе. Она сидела во втором ряду и напевала какую-то песенку. Гид, сидевший впереди, незаметно подсунул ей микрофон, чтобы песню услышал весь автобус. Но Маша вовремя заметила этот маневр и замолчала.
   – Скажите ей, что если она сейчас споет, то будет звездой, – попросил меня гид по-английски.
   Я сказал, неожиданно Маша запела: «Мамочка, милая мама моя, пусть эта песенка будет твоя…» Она спела ее всю, но, впрочем, торопилась поскорее закончить. Раздались аплодисменты.
   – Все, папа? – спросила она меня.
   – Что все? – переспросил я.
   – Я теперь звезда?
   – Да, – признал я. – Ты звезда!
   – А что это значит?
   – Что ты лучше всех.
   – Лучше бога?
   – Вряд ли. Но где-то близко.
   – Да, – сказала она тогда. – Бог на небе. И звезда на небе.
   Это все уже было слишком сложно для меня.

«Это не смешно»

   Дети вернулись с моря. Я думал, они расстроятся, увидев, что их здесь ждет. Я ошибся. Я вернулся в Москву раньше их на три дня. И я думал, что они похожи на меня. То есть вот они думают только о том, что приедут и опять с головой уйдут в эти непоправимые и бессмысленные московские хлопоты.
   Но сходство между нами, к счастью, только внешнее. Они не поехали, как я, из аэропорта на одно производственное совещание, а потом на одну встречу, насчет которой было предположение, что она может изменить ход истории, и не заехали поздно ночью на работу, потому что надо было совершить несколько поступков с использованием Интернета, и не встретили там рассвет.
   Они сели в машину. Был поздний вечер. Начался ливень. Я ждал их три часа, потому что самолет задерживался, и за это время заметно похолодало, градусов на пять-то точно. Маша посидела молча минуты три, оценивая сложившуюся обстановку, и спросила:
   – Папа, а куда мы едем?
   – Домой, Маша. Ведь у тебя есть дом.
   – А-а, – сказала она. – А когда мы поедем обратно?
   – На море?
   – Нет, к Павлику.
   – А Павлик где? – удивился я.
   – Павлик на море, – согласилась она.
   – А кто это?
   – Мой жених, – сказала она.
   – Ас родителями ты не хочешь жить?
   – Я буду приезжать к вам в гости.
   Кто-то, может, и обрадовался бы, услышав эти слова. Но Маша произнесла их рано. Чтобы они прозвучали убедительно, ей надо прожить еще лет, мне кажется, двадцать.
   – Маша, мы едем домой, – довольно резко сказал я. Она сразу почувствовала это.
   – Папа, я приехала к тебе в гости, – твердо ответила она.
   Такое было в первый раз.
   – Папа, смотри, что мне подарили, – и она достала из рюкзака стеклянные бусы.
   Может, она хотела отвлечь меня от мрачных мыслей.
   – Маша, – спросил я, холодея от страшного предчувствия, – кто тебе это подарил?
   – Один человек, – осторожно ответила она.
   – Его зовут Павликом? – уточнил я.
   – Да! Да! – захлопала она в ладоши.
   – Его зовут Паоло, – поправила дочку мама. – И он работает барменом в отеле. Они подружились за этот месяц.
   – Это мой жених, – не согласилась Маша.
   – Это твой друг, – сказала ей мама. Маша неожиданно заплакала.
   – Жених так жених, – пробормотал я.
   – Мама! Папа говорит, что Павлик мой жених! – закричала дочь.
   Маму труднее, чем меня, обвести вокруг пальца.
   – Ты же сама говорила, что это твой друг. Приехали к папе, и ты говоришь, что он жених. Так кто он такой?
   – Павлик, – вздохнула Маша.
   Когда мы подъехали к дому, ее брат Ваня, молчавший всю дорогу, потому что спал, проснувшись и оглядевшись по сторонам, так же молча отказался выходить из машины. Он, наверное, думал, что вот он полетает на самолете, покатается на машине, потом поспит, а потом проснется в своем номере с видом на море. Он не рассчитывал, что за окном дождь. Он твердо покачал головой: никуда не пойду, даже не думайте.
   И вот прошло уже несколько дней, а я до сих пор горжусь тем, что сел к нему на заднее сиденье и ждал, пока закончится дождь. Он оценил мое благородство и сам вышел из машины, когда дождь закончился.
   Победил ли он меня? И вообще, что это было? Вот интересно, что делать в такой ситуации. Ну конечно, надо, кажется, брать его на руки и нести домой. И наверное, в обычной московской жизни я бы так и сделал. Он бы поорал какое-то время, а потом успокоился, и мы оба забыли бы про эту историю. Но я же соскучился.
   Наутро Маша пришла ко мне и сказала:
   – Папа! Я не хочу к Павлику. Я буду жить у тебя. Я засмеялся. Или это был стон?
   – Папа, это не смешно, – сказала она. Я кивнул.

«Плевать нам на этого мента»

   Я был в командировке в одном кавказском городе. Не так уж просто там было найти интернет-кафе. Но вот нашел. Каждый вечер я ходил туда. И один раз отвлекся на секунду, смотрю – со стола пропал мобильный телефон. Вокруг подростки, эти малолетние преступники со скучающими лицами. Играют в азартные компьютерные игры.
   – Мальчики, – спрашиваю, – кто из вас украл мой мобильный телефон? Отдавайте, он мне очень нужен.
   Они, конечно, очень удивились. Одна сердобольная женщина, которая зашла в это кафе разменять пятьсот рублей, вызвала милицию. Милиционер посмотрел на меня и спросил:
   – Здесь у вас что?
   – Интернет-кафе.
   – Кафе? – переспросил он. – И много ты выпил сегодня? Не пил? Как не пил? Ну тогда иди в райотдел.
   В райотдел идти не хотелось. Но он, во-первых, оказался близко, а во-вторых, мне очень нужен был телефон. Хотя я понимал, конечно, что я выбрал не лучший способ его найти. Меня долго никто не хотел слушать, потом вышел один парень и все выспросил про мою жизнь, буквально все. И только потом сказал, что шансов найти телефон практически никаких. А потом он говорит:
   – А ты, журналист, из какой газеты?.. Как ты сказал?! «Коммерсант»? А ты Заура Фарниева знаешь?
   – Конечно, – говорю. – Это же наш собкор в вашем городе.
   – Меня Марат зовут, – сказал он. – И это не собкор, а мой лучший кент. Классный мой друг. Ну ладно, пойдем тогда.
   По дороге со второго этажа на первый он забрал с собой еще трех сотрудников, а на улице – еще двух вместе с машиной. В интернет-кафе он сказал всем малолетним преступникам, что ему нужен мой телефон через пять минут. Я обратил его внимание на одного паренька, который с самого начала казался мне подозрительным из-за своего переломанного носа.
   – Так, если не хотите колоться, то всех – в райотдел! А ты со мной.
   Его товарищи загрузили часть компьютерных гениев в машину, а часть увели пешком в райотдел. Это были теперь, как я понял, заложники. А с главным подозреваемым он не спеша пошел по ночному городу. Минут через тридцать Марат подошел к райотделу. Он был один и очень расстроен. Он рассказал, что уже расколол было паренька, но потом тот оказался наркоманом и убежал. Мы поднялись на второй этаж. Марат становился все мрачнее.
   – Ну и сколько ты сможешь продержаться без телефона? – спросил он.
   Я ответил, что нисколько.
   – Ну ладно, – сказал он, – тогда держи.
   И он вытащил из кармана мой телефон. Мне казалось, он счастлив больше меня. Хохоча, он рассказывал, что парень в конце концов сам сбегал в соседний двор за телефоном. Он там его кому-то уже отдал на сбыт.
   – Так что и наша милиция что-то может, а? Не только плохое! – сказал он на прощанье.
   Я сердечно поблагодарил его и вышел из райотдела в осетинскую ночь. В нескольких метрах от дверей меня ждала живописная группа малолетних преступников. Им было лет по 16–18. Это были те же плюс еще человека три, видимо, те, которым дали подержать мой телефон. Им, наверное, было обиднее всего.
   – Нашелся телефон-то! – сказал я, сам подойдя к ним. Я решил, что надо первым наносить удар.
   – Глупые вещи не говори, – перебил меня один, невысокого роста.
   Мы пошли по улице. Они окружили меня плотным кольцом.
   – А вы зачем телефон мой украли? – спросил я. Терять-то было нечего. А обрести, в случае удачного исхода разговора, я мог жизнь. Он помолчал и сказал:
   – Тебе этого не понять.
   – Не надо так больше делать.
   – А что, он тебе очень нужен? – спросил уже он меня. – Да!
   – Ну смотри, – продолжил он, предлагая подумать вместе. – Вот, допустим, тебя сейчас просто шлепнули, вот прямо тут, на этом месте. Ты же это заслужил. Зачем ты к ментам пошел? Сказал бы нам, мы бы, может, и отдали. А ты пошел. Вот тебя, допустим, шлепнули. Скажи, нужен тебе тогда этот телефон?
   Логика была убийственная.
   – А знаешь, почему я тебе его отдал? – спросил он. – И почему тебя никто сейчас не тронет? Плевать нам на этого мента. Открой свой телефон. Мы так поняли, дочка твоя на фотографии на заставке? Красивая девочка. Как ее зовут? Маша? Привет ей передай.

«Ты что, заболел?»

   Пока не холодно, мы решили сходить с детьми в зоопарк. Точнее, пока не холодно, надо идти с детьми в зоопарк. Ведь иначе надо будет идти с детьми в зоопарк, когда будет холодно. Окончательно проблема формулируется так: с детьми надо ходить в зоопарк, и уж лучше делать это, пока не холодно.
   И главное, дети ведь тоже очень хорошо понимают, что взрослые должны ходить с ними в зоопарк. Не то чтобы они очень хотят в зоопарк. Ну кого они там не видели, в конце концов? За свою короткую бурную жизнь дети успевают на самом деле очень многое. Вот спросите их, есть ли звери, которых они не видели? Например, на картинках в книжках представлено дикое количество животных, которых можно рассматривать без боязни, что они тебя укусят. Или вот я ходил с дочерью в цирк, так там слон был такой пыльный и так громко пукал, что лучше бы она такого слона никогда в жизни и не встречала. В результате девочка потеряла веру в слонов. Разве это хорошо? А ведь про них стихи пишут, буквально поэмы сочиняют. А они, оказывается, пукают во всеуслышание.
   Конечно, можно задаться вопросом: а кто вообще сказал, что с детьми надо ходить в зоопарк? Показали бы мне этого человека… В результате, обдумав все это, я не пошел с детьми в зоопарк. Я не смог найти ни одного аргумента, чтобы заставить себя сделать это. Правда, Маша, чье четырехлетие уже не за горами, начала утро с того, что сразу напомнила мне про зоопарк.
   – Папа, – спросила она, – ты идешь с нами в зоопарк?
   То есть эта неглупая девочка сразу противопоставила меня этому небольшому сплоченному коллективу, состоящему из нее, ее маленького брата и их мамы. Наверняка она понимала, что мне не понравится это противопоставление и я захочу, чтобы она больше никогда так не говорила. А первый шаг для этого – пойти с ними в зоопарк.
   – Маша, – спросил я, – а зачем я вам в зоопарке? Там что, больше не на что смотреть?
   – Папа, так ты что, не пойдешь с нами? А куда ты пойдешь?
   – Никуда, наверное, не пойду.
   – Дома будешь сидеть? Ты что, заболел?
   Что она имела в виду? Что человек в здравом уме и твердой памяти не может не пойти в зоопарк, если ему так запросто предлагают?
   – Маша, я здоров как бык, – сказал я.
   – А в зоопарке есть бык? – заинтересовалась Маша.
   – Есть, – ответил я. – Попроси, и мама найдет тебе там быка.
   На самом деле невозможно, конечно, объяснить, почему я с таким маниакальным упорством отказывался идти в зоопарк. Что и кому я хотел доказать? Хотел ли я пойти против общественного мнения и уклада жизни горожан, по которому они с детьми ходят в зоопарк? В известной степени, конечно, хотел. Но не только это. Думая об этом, я пришел к выводу, что сопротивляюсь только потому, что мне навязывают уже готовые решения. Глупо ли это было? Глупее некуда. Достаточно сказать, что эти решения пытались навязать мне мои дети, которых я из-за бесконечных командировок давным-давно не видел.
   – Ну ладно, папа, ты сиди дома, а мы пойдем в зоопарк, – сказала Маша.
   То есть она опять хотела победить. Получалось, что это все-таки ее решение, а не мое. Но тут уж я не стал спорить. Это была бы уже совсем какая-то беспросветная глупость с моей стороны: взять и пойти теперь в зоопарк.
   – Маша, – спросил я дочку на всякий случай, – а зачем ты идешь в зоопарк? Кого ты надеешься там увидеть?
   – Жирафа, – быстро сказала она.
   – Но ты ведь уже видела жирафа. Ты была в зоопарке. Это Ваня никогда не был, а ты была.
   – Папа, я тогда была очень маленькая и ничего не помню, – сказала Маша.
   Алена, моя жена, позвонила мне из зоопарка и все рассказала. В общем, только войдя в зоопарк, Маша сразу перечислила все, в чем прежде всего нуждалась:
   – Сладкая вата, воздушный шарик с зайчиком, чипсы, мороженое, мыльные пузыри… И на аттракционы.
   – А как же звери? – спросила ее мама. – Там же жираф!
   – Позже, – коротко ответила Маша.
   Она прекрасно понимала, нигде больше в одном месте и в одно время она не получит всего этого богатства. То есть она еще в первый раз прекрасно осознала истинное назначение зоопарка в жизни человека.
   Только в этот момент я ее по-человечески и понял, и отдал ей должное. И значит, нет между нами трагического непонимания. А то – жираф какой-то.

«Меня лес уморил»

   Маша и Ваня начали собираться за гриоами с вечера. Маша хорошо понимала, насколько все серьезно. Надо ничего не забыть: надеть теплую куртку, сапоги, перчатки, взять любимую куклу – негра Тони, три дамских сумочки на шею, блеск для губ… Да мало ли каких совершенно необходимых мелочей надо не забыть взять с собой маленькой леди, как она себя называет, чтобы достойно выглядеть в лесу.
   А как вы хотели? Вот возьмем, например, лес. Вы входите в лес. И что вы сразу делаете? В лучшем случае начинаете шумно дышать лесным воздухом впрок. В худшем – сами знаете. Маша, войдя в лес, сказала:
   – Привет, лес!
   И мне показалось, он ей ответил. Ветками качнул, что ли. Ну или там еще что. Не знаю, может, и ничего не ответил, конечно. Допускаю, что это вообще не мое дело. У меня с лесом другие отношения. Тоже, между прочим, не самые простые. Но какие-то налаженные, что ли. Сколько себя помню, столько я в лес и хожу. Лес отдает себе в этом отчет, я абсолютно уверен. Иначе в прошлом году я ни за что не нашел бы бумажник с паспортом. Я зашел тогда в лес, долго по нему ходил, а потом, когда вышел, понял, что где-то выронил паспорт и бумажник со всеми документами, которые только могут быть у человека. В лесу! Нагнулся и выронил. Надо было найти это место, где я нагнулся. А я там постоянно нагибался, грибов-то было много. И вот я вернулся в лес и еще несколько часов, до темноты, искал там не грибы, а свой бумажник и паспорт. Это было совершенно безнадежное занятие. Нельзя же в глухом лесу найти свои документы. Но я нашел. Они так рядом и лежали.
   Это произошло потому, что сложились все-таки за многие годы какие-то отношения с лесом. И он отдал мне мои документы. На самом деле ему чужого не надо. У него все есть. Это нам от него все время что-то нужно.
   И дети у меня за эти годы появились. Надо было познакомить их друг с другом: детей и лес. А то уже просто неприлично было.
   И вот Маша собралась поздним вечером в лес, взяла Ваню за руку и зашла ко мне в комнату.
   – Папа, – сказала она, – ну мы готовы.
   – Молодцы, – ответил я. – Ложитесь спать.
   – Папа, мы что, не идем в лес? – внешне спокойно спросила Маша.
   Я, конечно, понимал, какая буря бушует у нее в душе на самом деле. Но разве у меня не бушевала в душе буря, когда я в полночь увидел свою дочь не в пижаме, а в полном боевом снаряжении, в котором можно было не только в лес – и на Северный полюс безо всякого страха отправляться?
   – Идем, – говорю, – но только завтра утром. И ты об этом знаешь. Только вводишь в заблуждение бедного маленького Ваню. Хорошо ли это? Посмотри, ведь он так верит тебе.
   Маша посмотрела на Ваню и осталась удовлетворена. Да, он верил ей.
   – Папа, – спросила Маша еще раз на всякий случай, – может быть, мы все-таки пойдем сейчас в лес? Понимаешь, Тони очень хочет. А я-то могу и не ходить, конечно.
   Она еще думала, всплакнуть ей или не стоит, когда я в жесткой форме окончательно отказался идти ночью в лес. Она поняла, что слезами горю не поможешь, снова взяла за руку Ваню и неожиданно сказала:
   – Пойдем, Ваня. Мы, кажется, не туда попали.
   И они вышли. Вот этого я от нее не ожидал. То есть как это не туда? А куда же они хотели попасть? Может быть, к их маме? Да нет, там разговор был бы еще короче. Что имела в виду эта девочка? В общем, она почти лишила меня сна. То есть все-таки достигла своей цели.
   Утром мы пошли в лес. Дети были в расписных резиновых сапожках и с настоящими берестяными лукошками в руках. Уверен, мы представляли собой живописную группу. Маша здоровалась с лесом и вообще-то была по-настоящему потрясена. Ваня старался не отставать. В лесу было неожиданно много грибов, правда, почти все несъедобные.
   – Папа, – спрашивала Маша, – это что? Я подробно объяснял, что это поганка.
   – Можно, я к ней ближе подойду?
   – Давай. Только не очень близко.
   – А можно еще ближе?
   – Ну еще чуть-чуть.
   – А можно, я его развалю? Только можно, я буду держать тебя за руку?
   И вот так мы долго ходили по лесу и даже набрали грибов. Ваня первым научился отличать съедобные от несъедобных и сам нашел несколько грибов. Он даже запомнил слово «груздь». Время от времени, когда кроны деревьев начинали качаться от ветра, Маша грозила лесу пальцем:
   – Не шуми! И он утихал.
   Маша держалась в общей сложности часа два с половиной, а потом призналась:
   – Папа, меня лес уморил. Придется идти домой. Мы пошли домой, потом долго чистили грибы, потом солили их. Потом позвонил ее дядя и спросил, какие грибы мы видели.
   – Давилики, – ответила Маша.
   – Почему давилики? – растерялся дядя.
   – Потому что мы их давили.
   Он тогда спросил, много ли грибов мы собрали в корзину.
   – Нет, не очень, – сказала Маша. – Все, которые недодавили.

«Не переживай, папа же всегда возвращается»

   Я сижу в гостинице «Вахш» в Душанбе и думаю о том, что у Вани скоро день рождения. Эта мысль примиряет меня с таджикской действительностью.
   Ему исполнится два года. Маша почти вдвое старше. Она ждет этого праздника гораздо более страстно, чем Ваня.
   – Папа, – говорит она, – но мне уже надоело ждать. Сколько можно?
   – А что ты так волнуешься? Терпи.
   – Когда ему исполнится два года, он наконец-то будет называть меня «Маша», – говорит она.
   То есть она ждет именно этого. Вот что будет лучшим подарком ей на день его рождения.
   – А сейчас он как тебя называет?
   – «Мафа», – вздохнув, говорит она.
   На самом деле ей очень нравится, что Ваня еще не овладел в совершенстве родной речью. Она подходит к нему и говорит:
   – Ваня! Скажи «акула»!
   – Акула, – говорит Ваня.
   – А-а, – разочарованно говорит Маша.
   Еще неделю назад у него не получалось это слово.