Страница:
– Ваня, еще раз скажи «акула», – она, видимо, надеется, что первый раз у него получилось случайно.
– Акула, – с готовностью подтверждает мальчик.
– Ваня, а скажи тогда «Кощей Бессмертный». Мальчик потрясенно смотрит на нее. Он не может вымолвить ни слова.
– Ваня, почему ты молчишь? – интересуется эта добрая девочка. – Не молчи. Я не люблю, когда молчат.
Ваня молчит. Нет, он ничего, конечно, не затаил. Он просто не может вымолвить ни слова.
– Ты, наверное, просто скучаешь, Ваня? Да?
– Да, – говорит мальчик просто для того, чтобы поддержать разговор.
– Ничего, – успокаивает она. – Все скучают. Мама скучает по папе. Я скучаю по Паоло.
Я даже вздрогнул, когда это услышал. Слишком хорошо она помнит этот летний отдых на берегу моря. Я думал, что увлечение итальянским танцовщиком давно прошло.
– А я? – неожиданно вступает в разговор Ваня.
– А ты, Ваня, скучаешь по бабушке, – с удовлетворением говорит Маша.
А он-то, наверное, надеялся, что он скучает по какой-нибудь девочке.
Было во всем этом, конечно, с ее стороны какое-то утонченное издевательство. Настолько утонченное, что Ваня его даже не заметил.
Но в целом она к нему относится позитивно.
– Хочешь, Ваня, будешь моим мужем? – однажды спросила она его, вернувшись из детского сада. – Я сейчас ищу себе мужа. Пойдешь на работу, принесешь деньги, я их буду тратить. Купим чупы.
Ваня страшно оживляется.
– Много? – переспрашивает он.
– Очень, – кивает Маша. – Очень много чупы.
– Да! – кричит Ваня.
– Ну ладно, я подумаю, – говорит Маша.
– А можешь быть моим сыном. Это для тебя не очень хорошо. Я строгая. Почему у тебя не застегнута пуговица? Ну-ка, иди ко мне!
Ее мама решает прекратить это унижение.
– Маша, может, лучше сама родишь себе мальчика? Ваня – это мой сын.
– Сама? Мам, что-то не хочется, – признается Маша. И вот все это я вспоминаю, сидя в гостинице «Вахш» в Душанбе. В результате взаимных усилий двух сторон, России и Таджикистана, подписаны исторические документы… Тьфу ты! И я думаю о том, что бы мне еще вспомнить про Машу и Ваню. И вспоминаю главное.
– Мама, ты почему такая грустная? – спросила Маша маму.
– Папа уехал, Маша, вот и грустная, – говорит мама, надеюсь, правду.
– Мама, не переживай, – гладит ее по руке Маша. – Он вернется. Он же всегда возвращается.
«Меня зовут Маша, фамилия Колесникова…»
«Мне надо много чуп!»
«Спасибо, я постою»
«Точно не знаю, но он принц»
2005. Они мне кажутся уже такими большими
В этой главе уже в свой полный рост (потому что научился ходить) появился Ваня. Более того, он научился говорить, и вот они перебивают друг друга – в том числе и в пространстве этих историй. Они говорят даже слишком много – и только я не перебиваю их, а слушаю. Недавно меня спросили, придумываю я за них что-нибудь или нет. Мне было обидно услышать даже предположение такое. Потому что я-то знаю, как это происходит. Я никогда ничего за них не выдумаю. Во-первых, потому, что это было бы все равно хуже, чем если они все выдумают сами. Во-вторых, я не стану этого делать хотя бы из инстинкта самосохранения, вернее, из-за опасности разоблачения. Выдумывать какие-то фразы или поступки за своих детей – это огромный и не стоящий того риск: в твоих словах проскочит обязательно фальшь, и сразу будет понятно, что ты соврал, что дети так не говорят. Во всяком случае, я стараюсь буквально следовать каждому их слову, взгляду и вздоху именно потому, что думаю: если я уклонюсь от них, то буду выглядеть смешно.
И поэтому я спокоен на этот счет. Хотя я сам иногда вздрагиваю от того, какими взрослыми они вдруг кажутся мне самому, когда что-нибудь возьмут да скажут… Но они такие, и они так говорят. И с этим надо считаться. Я считаюсь.
«Я тебя, по-моему, не рожала»
«Это же рога!»
– Акула, – с готовностью подтверждает мальчик.
– Ваня, а скажи тогда «Кощей Бессмертный». Мальчик потрясенно смотрит на нее. Он не может вымолвить ни слова.
– Ваня, почему ты молчишь? – интересуется эта добрая девочка. – Не молчи. Я не люблю, когда молчат.
Ваня молчит. Нет, он ничего, конечно, не затаил. Он просто не может вымолвить ни слова.
– Ты, наверное, просто скучаешь, Ваня? Да?
– Да, – говорит мальчик просто для того, чтобы поддержать разговор.
– Ничего, – успокаивает она. – Все скучают. Мама скучает по папе. Я скучаю по Паоло.
Я даже вздрогнул, когда это услышал. Слишком хорошо она помнит этот летний отдых на берегу моря. Я думал, что увлечение итальянским танцовщиком давно прошло.
– А я? – неожиданно вступает в разговор Ваня.
– А ты, Ваня, скучаешь по бабушке, – с удовлетворением говорит Маша.
А он-то, наверное, надеялся, что он скучает по какой-нибудь девочке.
Было во всем этом, конечно, с ее стороны какое-то утонченное издевательство. Настолько утонченное, что Ваня его даже не заметил.
Но в целом она к нему относится позитивно.
– Хочешь, Ваня, будешь моим мужем? – однажды спросила она его, вернувшись из детского сада. – Я сейчас ищу себе мужа. Пойдешь на работу, принесешь деньги, я их буду тратить. Купим чупы.
Ваня страшно оживляется.
– Много? – переспрашивает он.
– Очень, – кивает Маша. – Очень много чупы.
– Да! – кричит Ваня.
– Ну ладно, я подумаю, – говорит Маша.
– А можешь быть моим сыном. Это для тебя не очень хорошо. Я строгая. Почему у тебя не застегнута пуговица? Ну-ка, иди ко мне!
Ее мама решает прекратить это унижение.
– Маша, может, лучше сама родишь себе мальчика? Ваня – это мой сын.
– Сама? Мам, что-то не хочется, – признается Маша. И вот все это я вспоминаю, сидя в гостинице «Вахш» в Душанбе. В результате взаимных усилий двух сторон, России и Таджикистана, подписаны исторические документы… Тьфу ты! И я думаю о том, что бы мне еще вспомнить про Машу и Ваню. И вспоминаю главное.
– Мама, ты почему такая грустная? – спросила Маша маму.
– Папа уехал, Маша, вот и грустная, – говорит мама, надеюсь, правду.
– Мама, не переживай, – гладит ее по руке Маша. – Он вернется. Он же всегда возвращается.
«Меня зовут Маша, фамилия Колесникова…»
В магазине «Петровский пассаж» был большой детский праздник для взрослых. В нем участвовала и Маша. Речь, в общем, шла о показе детской моды. На полу были нарисованы шпалы, по залу ходили крокодил Гена и Чебурашка. Маша должна была выйти из вагончика и продефилировать по шпалам в розовом платье с заниженной талией.
Маша мечтала о показе несколько дней. Можно сказать, что грезила им. Она требовала, чтобы мама показала ей, как ходить по подиуму. Мама стеснялась и говорила, что они сейчас посмотрят телеканал Fashion TV, где и наберутся необходимого опыта. Но перед самым показом Ваня с корнем выдернул электрический шнур из телевизора, и демонстрация не состоялась. Чтобы не возникло ненужных вопросов по поводу моей компетенции, скажу, что муж был в командировке.
В конце концов Машина мама все-таки решилась сама (деваться ей было, впрочем, некуда), и девочка получила некоторое представление о том, как ходят по подиуму.
В магазине Маше для начала накрасили глаза. Она была поражена. Но не тем, что у нее теперь накрашены глаза, а тем, что мама позволила это сделать. Ведь она сама давно пыталась накрасить глаза. Это была своего рода идея-фикс. У одной – накрасить глаза, у другой – не дать этого сделать раньше времени. Алена предполагала, что время наступит лет через десять.
Собственно говоря, что бы после этого ни произошло, Маша уже пришла не зря. Но тут ее одели в это розовое платье, а сверху накинули такую же розовую курточку. Она взяла руку за руку своего старшего товарища Тему (ничего пока личного) и пошла, чуть виляя бедрами, как ее учили. Правда, она забыла упереть на ходу правую руку в бок (научили перед самым выходом), но посмотрел бы я на того, кто в этой ситуации не забыл бы.
После показа для детей накрыли праздничный стол. Было огромное количество пирожных. Маша пробовала их все подряд и категорически отказалась есть только одно, с фигуркой крокодила Гены.
– Нет, мама, я не могу, – покачала она головой.
– Понимаю, дочка, – Алена была, конечно, растрогана. – Но все-таки это только пирожное. Это же не живой крокодил Гена.
– Да нет, мама, – сказала Маша. – Просто я уже объелась. Съешь лучше ты. А то еще кто-нибудь съест.
Когда они вышли из магазина, то встретили старушку, которая просила милостыню.
– Мама, – спросила Маша, – а что, бабушка деньги дома забыла?
Наверное, ей следовало бы рассказать, что на самом деле произошло с бабушкой. Но Алена малодушно решила, что как-нибудь в другой раз. Может быть, и правильно: не в такой день.
Из одного магазина они пошли в другой, в «Детский мир». Там Маша останавливала продавщиц и покупательниц, показывала свои глаза и рассказывала им:
– Вы видите, что у меня глаза накрашены? Меня зовут Маша, фамилия Колесникова, я показывала моду, ходила за ручку с Темой по шпалам.
Люди не понимали, по каким шпалам.
– Ну, по шпалам! – сердилась Маша. – Мама, скажи им! Алена терпеливо объясняла, что шпалы нарисованы в магазине, что Маша выходила из вагончика в розовом платье с розовыми бутонами, а перед тим оттуда вышли крокодил Гена и Чебурашка, которые поехали на отдых.
– Мама, расскажи, как я не стала есть крокодила Гену! – просила Маша.
Алена, вздохнув, рассказывала.
– Понятно? – торжествующе переспрашивала Маша и добавляла, чтобы им было совсем уж все понятно: – Просто у меня сегодня хорошее настроение. Поэтому я могу угостить вас орешками.
И хоть бы один отказался.
Маша мечтала о показе несколько дней. Можно сказать, что грезила им. Она требовала, чтобы мама показала ей, как ходить по подиуму. Мама стеснялась и говорила, что они сейчас посмотрят телеканал Fashion TV, где и наберутся необходимого опыта. Но перед самым показом Ваня с корнем выдернул электрический шнур из телевизора, и демонстрация не состоялась. Чтобы не возникло ненужных вопросов по поводу моей компетенции, скажу, что муж был в командировке.
В конце концов Машина мама все-таки решилась сама (деваться ей было, впрочем, некуда), и девочка получила некоторое представление о том, как ходят по подиуму.
В магазине Маше для начала накрасили глаза. Она была поражена. Но не тем, что у нее теперь накрашены глаза, а тем, что мама позволила это сделать. Ведь она сама давно пыталась накрасить глаза. Это была своего рода идея-фикс. У одной – накрасить глаза, у другой – не дать этого сделать раньше времени. Алена предполагала, что время наступит лет через десять.
Собственно говоря, что бы после этого ни произошло, Маша уже пришла не зря. Но тут ее одели в это розовое платье, а сверху накинули такую же розовую курточку. Она взяла руку за руку своего старшего товарища Тему (ничего пока личного) и пошла, чуть виляя бедрами, как ее учили. Правда, она забыла упереть на ходу правую руку в бок (научили перед самым выходом), но посмотрел бы я на того, кто в этой ситуации не забыл бы.
После показа для детей накрыли праздничный стол. Было огромное количество пирожных. Маша пробовала их все подряд и категорически отказалась есть только одно, с фигуркой крокодила Гены.
– Нет, мама, я не могу, – покачала она головой.
– Понимаю, дочка, – Алена была, конечно, растрогана. – Но все-таки это только пирожное. Это же не живой крокодил Гена.
– Да нет, мама, – сказала Маша. – Просто я уже объелась. Съешь лучше ты. А то еще кто-нибудь съест.
Когда они вышли из магазина, то встретили старушку, которая просила милостыню.
– Мама, – спросила Маша, – а что, бабушка деньги дома забыла?
Наверное, ей следовало бы рассказать, что на самом деле произошло с бабушкой. Но Алена малодушно решила, что как-нибудь в другой раз. Может быть, и правильно: не в такой день.
Из одного магазина они пошли в другой, в «Детский мир». Там Маша останавливала продавщиц и покупательниц, показывала свои глаза и рассказывала им:
– Вы видите, что у меня глаза накрашены? Меня зовут Маша, фамилия Колесникова, я показывала моду, ходила за ручку с Темой по шпалам.
Люди не понимали, по каким шпалам.
– Ну, по шпалам! – сердилась Маша. – Мама, скажи им! Алена терпеливо объясняла, что шпалы нарисованы в магазине, что Маша выходила из вагончика в розовом платье с розовыми бутонами, а перед тим оттуда вышли крокодил Гена и Чебурашка, которые поехали на отдых.
– Мама, расскажи, как я не стала есть крокодила Гену! – просила Маша.
Алена, вздохнув, рассказывала.
– Понятно? – торжествующе переспрашивала Маша и добавляла, чтобы им было совсем уж все понятно: – Просто у меня сегодня хорошее настроение. Поэтому я могу угостить вас орешками.
И хоть бы один отказался.
«Мне надо много чуп!»
У Вани был день рождения. Подарки мы ему дарили спросонья. Не успел проснуться не только он, но и мы. Подарков было много. Поначалу шли довольно странные. Были подарены ботиночки, например. Ну что же это, если разобраться, за подарок? Представьте, что вы ребенок и вам дарят ботиночки. Наверняка ведь вам дарили в детстве ботиночки. Вспомните это чувство недоумения, граничащее с яростью. И никогда не дарите двухлетнему мальчику на день рождения ботиночки.
Ваня был шокирован. Ботиночки – никакой не подарок. В ботиночках ходят, бегают по лужам. Совсем еще недавно в них писали. Но к подарку, внезапному счастью, это не имеет никакого отношения. Ребенок усвоил, что у него праздник. Мы сумели ему это внушить. И теперь Ваня был полностью дезориентирован. Действительно, должно пройти лет все-таки, наверное, по крайней мере десять, чтобы ботиночки и в самом деле стали хорошим подарком мальчику на день рождения.
Положение спасла Маша. Она увидела, в каком, мягко говоря, недоумении находится ее брат, и сказала, что это она дарит ему ботиночки. Не знаю, чем был вызван этот приступ доброты с ее стороны. Девочка вызвала огонь на себя.
Более того, она, тоже еще не проснувшись, начала надевать на него эти ботиночки. Тут я начал понимать, в чем дело. Ей просто хотелось обуть его. Она сказала ему, что она его мама, и долго, высунув язык от напряжения, застегивала ремешки.
Потом пришел черед джинсового костюмчика. На это я уже вообще не мог смотреть без слез. И Ваня тоже. Что там еще было, в этом мешке с подарками? Да, я по ряду причин не принимал непосредственного участия в покупке подарков. Я купил только один, но зато какой. Впрочем, до него очередь не дошла.
Ваня начал разбрасываться подарками. Он швырял курточку и джинсы и говорил:
– Мне не надо!
– А что тебе надо? – на всякий случай спросил я.
– Много чуп!
– Много? – переспросил я.
– Много-много! – крикнул Ваня.
Боже, как все просто. Я почувствовал, что даже мой подарок может померкнуть на фоне такого количества чуп.
В это время дошла очередь до конструктора. Это был еще не мой подарок. Ваня, кажется, наконец заинтересовался. Он попросил распаковать подарок. Интересовало его одно: конструктором можно бросаться во все стороны довольно долго.
Но мы не отчаивались. Маша торжественно внесла в комнату огромного надувного клоуна. Ваня посмотрел и кивнул, но даже не подошел к нему.
– Ваня, это подарок! – воскликнула Маша.
– Это не мое, – сказал Ваня, с завистью, похоже, глядя на клоуна, которого Маша держала за руку.
– Да как же не твое? – в отчаянии сказала Ванина мама.
– Это Машин.
– Ваня, – рассердилась Маша. – Это клоун к тебе пришел!
– Это не мое, – твердо сказал Ваня. – Это Машин. Все. Я понял, что никому не удастся переубедить его.
Зря Маша вошла в комнату за руку с клоуном. Ничего нельзя было теперь исправить.
Ну вот и железную дорогу я ему наконец подарил. Увы, мои худшие подозрения подтвердились. Он вяло смотрел на рельсы. Потом встал и попытался раздавить один из вагончиков. Молодец, он очень ловко это сделал. У него получилось с первого раза. Он даже ножку не поранил. Ведь он был в ботиночках.
Потом они с Машей забрались в пододеяльник. Потом Ваня начал плакать. Я вытащил их из пододеяльника и спросил, что происходит.
– Я выгоняю его на работу, а он не хочет! Ваня, ты опаздываешь! Праздник у тебя будет вечером! Будем есть торт!
– Не хочу! – орал Ваня.
– Ну что ты его гонишь на работу? – устало спросил я. На самом деле гнать надо было меня.
– Папа, да не бойся, у нас детская работа, – сказала Маша. – Он даже не устанет.
Я ушел на работу и до вечера думал, что должен ведь что-то сделать. Только вечером я понял, что именно. Хотя мог бы сообразить и сразу. Я купил пятьдесят чуп и подарил Ване. Мне казалось, это как раз и было очень-очень много. Ваня был абсолютно, запредельно счастлив.
В этот вечер с ним можно было обо всем договориться. Так, Маша попросила задуть одну из двух свечей. Сначала он, конечно, запротестовал. Я его понимал: и так-то мало. Но потом она сделала ему хорошее предложение:
– Ваня, сейчас ты даешь мне задуть одну свечку. Скоро у меня тоже будет день рождения. И я тебе тоже дам задуть одну свечку.
Он согласился.
Она-то хорошо знала, что у нее будет четыре свечки.
Ваня был шокирован. Ботиночки – никакой не подарок. В ботиночках ходят, бегают по лужам. Совсем еще недавно в них писали. Но к подарку, внезапному счастью, это не имеет никакого отношения. Ребенок усвоил, что у него праздник. Мы сумели ему это внушить. И теперь Ваня был полностью дезориентирован. Действительно, должно пройти лет все-таки, наверное, по крайней мере десять, чтобы ботиночки и в самом деле стали хорошим подарком мальчику на день рождения.
Положение спасла Маша. Она увидела, в каком, мягко говоря, недоумении находится ее брат, и сказала, что это она дарит ему ботиночки. Не знаю, чем был вызван этот приступ доброты с ее стороны. Девочка вызвала огонь на себя.
Более того, она, тоже еще не проснувшись, начала надевать на него эти ботиночки. Тут я начал понимать, в чем дело. Ей просто хотелось обуть его. Она сказала ему, что она его мама, и долго, высунув язык от напряжения, застегивала ремешки.
Потом пришел черед джинсового костюмчика. На это я уже вообще не мог смотреть без слез. И Ваня тоже. Что там еще было, в этом мешке с подарками? Да, я по ряду причин не принимал непосредственного участия в покупке подарков. Я купил только один, но зато какой. Впрочем, до него очередь не дошла.
Ваня начал разбрасываться подарками. Он швырял курточку и джинсы и говорил:
– Мне не надо!
– А что тебе надо? – на всякий случай спросил я.
– Много чуп!
– Много? – переспросил я.
– Много-много! – крикнул Ваня.
Боже, как все просто. Я почувствовал, что даже мой подарок может померкнуть на фоне такого количества чуп.
В это время дошла очередь до конструктора. Это был еще не мой подарок. Ваня, кажется, наконец заинтересовался. Он попросил распаковать подарок. Интересовало его одно: конструктором можно бросаться во все стороны довольно долго.
Но мы не отчаивались. Маша торжественно внесла в комнату огромного надувного клоуна. Ваня посмотрел и кивнул, но даже не подошел к нему.
– Ваня, это подарок! – воскликнула Маша.
– Это не мое, – сказал Ваня, с завистью, похоже, глядя на клоуна, которого Маша держала за руку.
– Да как же не твое? – в отчаянии сказала Ванина мама.
– Это Машин.
– Ваня, – рассердилась Маша. – Это клоун к тебе пришел!
– Это не мое, – твердо сказал Ваня. – Это Машин. Все. Я понял, что никому не удастся переубедить его.
Зря Маша вошла в комнату за руку с клоуном. Ничего нельзя было теперь исправить.
Ну вот и железную дорогу я ему наконец подарил. Увы, мои худшие подозрения подтвердились. Он вяло смотрел на рельсы. Потом встал и попытался раздавить один из вагончиков. Молодец, он очень ловко это сделал. У него получилось с первого раза. Он даже ножку не поранил. Ведь он был в ботиночках.
Потом они с Машей забрались в пододеяльник. Потом Ваня начал плакать. Я вытащил их из пододеяльника и спросил, что происходит.
– Я выгоняю его на работу, а он не хочет! Ваня, ты опаздываешь! Праздник у тебя будет вечером! Будем есть торт!
– Не хочу! – орал Ваня.
– Ну что ты его гонишь на работу? – устало спросил я. На самом деле гнать надо было меня.
– Папа, да не бойся, у нас детская работа, – сказала Маша. – Он даже не устанет.
Я ушел на работу и до вечера думал, что должен ведь что-то сделать. Только вечером я понял, что именно. Хотя мог бы сообразить и сразу. Я купил пятьдесят чуп и подарил Ване. Мне казалось, это как раз и было очень-очень много. Ваня был абсолютно, запредельно счастлив.
В этот вечер с ним можно было обо всем договориться. Так, Маша попросила задуть одну из двух свечей. Сначала он, конечно, запротестовал. Я его понимал: и так-то мало. Но потом она сделала ему хорошее предложение:
– Ваня, сейчас ты даешь мне задуть одну свечку. Скоро у меня тоже будет день рождения. И я тебе тоже дам задуть одну свечку.
Он согласился.
Она-то хорошо знала, что у нее будет четыре свечки.
«Спасибо, я постою»
Будучи в отъезде, я позвонил своей жене и спросил, что они делают. Я имел в виду ее и детей.
Алена ответила, что они смотрят мультик «Ну, погоди!».
– Послушай, надоело ведь, наверное, тебе этот мультик смотреть? – сочувственно спросил я. – Представляю себе. Смертельно же надоело.
– Да нет, – говорит она. – Я эту серию дня три уже не видела.
Вот так и впадают в детство. Так в нем и оказываются. Можно вернуться в детство, вот в чем все дело. Нет ничего невозможного.
Конечно, для этого придется постараться. Нужно получить образование психолога и поработать некоторое время по специальности, чтобы попытаться понять, в чем смысл происходящего с тобой. Надо родить двоих детей и воспитывать их как своих собственных, то есть без няни.
Все это невероятно тяжело, но оно, кажется, того стоит.
Ведь в результате вы и сами становитесь ребенком.
Новый мир открывается вам, и дальше все просто. Вы идете в магазин и выбираете санки. Вы до бесконечности спорите со своим ребенком, который хочет получить желтые санки.
Если бы вы были настоящим взрослым, вы бы просто купили деревянные, двухместные, да и все. Просто так надо, так удобнее для вас, вот и все. Но теперь, когда вы оказались в детстве, все совсем не так просто.
Аргументов у вас на самом деле нет. Вы только повторяете, как заклинание, что желтые же одноместные. И это может продолжаться, не поверите, не один час. Но и для вас, и для Маши он пролетит незаметно. Потому что вам очень, больше жизни, нравятся деревянные, а не пластиковые, хотя у них действительно есть один большой плюс: они же желтые.
– Ну и что, что одноместные, мама? – терпеливо переспрашивает Маша.
– Да ведь Ваня в них не сядет.
– Почему, мама? Вот же место.
– Оно же одно.
– Ну вот он и сядет.
– Но тогда ты не сядешь.
– Спасибо, я постою.
Маша вздыхает, и ты уже практически уверена, что победила в этой неравной схватке, в которой на стороне Маши – ее знаменитая логика и жажда получить желтые санки, а на твоей – понимание, что все равно придется договориться. Но главное – тебе очень хочется тоже покататься на санках. Тебе еще кажется, что ты можешь сделать это только в обнимку с дочерью или с сыном, потому что иначе тебе будет как-то неловко по отношению к твоим детям, которые столько времени мечтали покататься на санках, да и взрослые, которых хватает вокруг, не поймут. Но ты очень-очень хочешь покататься на санках.
Короче говоря, тебе нужны двухместные санки. Но ты должна убедить в этом дочь.
А Маша очень хорошо знает, что двухлетний Ваня один в санки не сядет, потому что боится.
– Мама, – спрашивает Маша, – а зачем Ване санки? У него же ледянка есть.
У него и в самом деле есть ледянка, и он неплохо съезжает на этом пластиковом блине с горы.
– Маша, но ведь ты в любой момент скажешь, что ледянка твоя.
– Моя, – уверенно соглашается Маша.
– Конечно. Ты же помнишь, что мы ее тебе покупали. И ты в любой момент потребуешь ее обратно. Поэтому давай лучше купим деревянные санки.
– Ну ничего, – говорит Маша, – я отдам Ване ледянку. Я же ему много своих вещей отдаю.
И в самом деле, она отдает, когда они становятся ей малы. Ведь она все-таки почти на два года старше.
Церемония передачи вещей очень яркая и всякий раз, мне кажется, должна запоминаться ее участникам на всю жизнь. Как-нибудь надо рассказать об этом.
– Маша, – наконец не выдерживает мама. – Хорошо, давай купим двое санок. Одни тебе, другие мне.
Маша быстро соглашается.
То есть Алена неожиданно для себя все-таки проговаривается. Она признается, что ей нужны санки. Ну и что страшного случилось? Мир перевернулся? Да нет, наоборот, встал на свое место. Все сразу упростилось.
– Мама, но ведь и Ване тогда тоже нужны санки, – говорит Маша. – Вон те, синие. А то он не поймет.
А обо мне кто-нибудь в этой истории подумал?
Алена ответила, что они смотрят мультик «Ну, погоди!».
– Послушай, надоело ведь, наверное, тебе этот мультик смотреть? – сочувственно спросил я. – Представляю себе. Смертельно же надоело.
– Да нет, – говорит она. – Я эту серию дня три уже не видела.
Вот так и впадают в детство. Так в нем и оказываются. Можно вернуться в детство, вот в чем все дело. Нет ничего невозможного.
Конечно, для этого придется постараться. Нужно получить образование психолога и поработать некоторое время по специальности, чтобы попытаться понять, в чем смысл происходящего с тобой. Надо родить двоих детей и воспитывать их как своих собственных, то есть без няни.
Все это невероятно тяжело, но оно, кажется, того стоит.
Ведь в результате вы и сами становитесь ребенком.
Новый мир открывается вам, и дальше все просто. Вы идете в магазин и выбираете санки. Вы до бесконечности спорите со своим ребенком, который хочет получить желтые санки.
Если бы вы были настоящим взрослым, вы бы просто купили деревянные, двухместные, да и все. Просто так надо, так удобнее для вас, вот и все. Но теперь, когда вы оказались в детстве, все совсем не так просто.
Аргументов у вас на самом деле нет. Вы только повторяете, как заклинание, что желтые же одноместные. И это может продолжаться, не поверите, не один час. Но и для вас, и для Маши он пролетит незаметно. Потому что вам очень, больше жизни, нравятся деревянные, а не пластиковые, хотя у них действительно есть один большой плюс: они же желтые.
– Ну и что, что одноместные, мама? – терпеливо переспрашивает Маша.
– Да ведь Ваня в них не сядет.
– Почему, мама? Вот же место.
– Оно же одно.
– Ну вот он и сядет.
– Но тогда ты не сядешь.
– Спасибо, я постою.
Маша вздыхает, и ты уже практически уверена, что победила в этой неравной схватке, в которой на стороне Маши – ее знаменитая логика и жажда получить желтые санки, а на твоей – понимание, что все равно придется договориться. Но главное – тебе очень хочется тоже покататься на санках. Тебе еще кажется, что ты можешь сделать это только в обнимку с дочерью или с сыном, потому что иначе тебе будет как-то неловко по отношению к твоим детям, которые столько времени мечтали покататься на санках, да и взрослые, которых хватает вокруг, не поймут. Но ты очень-очень хочешь покататься на санках.
Короче говоря, тебе нужны двухместные санки. Но ты должна убедить в этом дочь.
А Маша очень хорошо знает, что двухлетний Ваня один в санки не сядет, потому что боится.
– Мама, – спрашивает Маша, – а зачем Ване санки? У него же ледянка есть.
У него и в самом деле есть ледянка, и он неплохо съезжает на этом пластиковом блине с горы.
– Маша, но ведь ты в любой момент скажешь, что ледянка твоя.
– Моя, – уверенно соглашается Маша.
– Конечно. Ты же помнишь, что мы ее тебе покупали. И ты в любой момент потребуешь ее обратно. Поэтому давай лучше купим деревянные санки.
– Ну ничего, – говорит Маша, – я отдам Ване ледянку. Я же ему много своих вещей отдаю.
И в самом деле, она отдает, когда они становятся ей малы. Ведь она все-таки почти на два года старше.
Церемония передачи вещей очень яркая и всякий раз, мне кажется, должна запоминаться ее участникам на всю жизнь. Как-нибудь надо рассказать об этом.
– Маша, – наконец не выдерживает мама. – Хорошо, давай купим двое санок. Одни тебе, другие мне.
Маша быстро соглашается.
То есть Алена неожиданно для себя все-таки проговаривается. Она признается, что ей нужны санки. Ну и что страшного случилось? Мир перевернулся? Да нет, наоборот, встал на свое место. Все сразу упростилось.
– Мама, но ведь и Ване тогда тоже нужны санки, – говорит Маша. – Вон те, синие. А то он не поймет.
А обо мне кто-нибудь в этой истории подумал?
«Точно не знаю, но он принц»
– Маша, – спросил я, – какое платье ты наденешь на Новый год?
– Умрешь, безумный отец! – крикнула она, бросившись ко мне с длинным узким надувным шаром (в виде сабли, что ли) наперевес.
Я едва увернулся от ее могучего удара, и он достался Ване, который даже не пошатнулся, а просто сразу упал, но даже не заплакал.
Маша разговаривала со мной этой фразой все утро и весь день, но первый раз так наглядно проиллюстрировала свою мысль.
– Бледно-голубое платье я надену, – вздохнув, сказала она. – Буду вызывать сочувствие.
В своем платье она, впрочем, вызывала, кажется, не сочувствие, а зависть. По крайней мере, дамы, лишенные возможности обсуждать вслух наряды друг друга, всю свою энергию направили на Машино платье. Суть разговоров была проста: ни у кого из них не было в детстве такого платья. У них были другие, по крайней мере не хуже.
Новый год Маша встретила на Красной площади. На площади было много людей. Она сидела в баре, который окнами выходит на Мавзолей, смотрела на живых людей, быстро заполняющих Красную площадь, и наслаждалась жизнью. То есть она ела малину. Она брала ее с большой тарелки аккуратно, по одной ягодке, но зато делала это совершенно без остановки. Хорошо, что малину не надо было жевать. Она же таяла во рту.
За пять минут до Нового года мы вышли на улицу – и оказались на Красной площади. Это все равно была неожиданность для меня. Милиционер попросил отойти к углу ГУМа.
– Смотрите, что у вас под ногами, – сказал он.
Под ногами лежали пакеты, соединенные проводами. Это были фейерверки. Они должны были взорваться через пару минут, как только куранты пробьют двенадцать. Мы с Машей побежали.
Добежав до угла (я все-таки не разлил бокал с шампанским), мы обнаружили, что Новый год уже наступил. Люди на площади счастливо обливались шампанским и пивом. То есть веселье их было безграничным. А тут еще заработали наши фейерверки. Рев восторга потряс Красную площадь. Маша заплакала.
– Не плачь, дочка, – крикнул я ей и взял ее на руки, – это же Новый год! Или ты не видела фейерверков?
– Видела, – обиженно возразила Маша. – Свеча взрывается, получается фейерверк. Почему они так кричат?
– Радуются. Ты тоже кричишь, когда радуешься.
Я и не рассчитывал на тот эффект, который вызвали мои слова. Маша тоже закричала, и так, что толпа вокруг нас как-то быстро поредела.
Мы вернулись к себе в бар. Там было тепло, там была малина и танцы. Маша плясала с известным московским танцором и тоже просто на глазах становилась известна.
Потом какой-то мальчик подошел к ней и стал кормить ее мандаринами. Он чистил мандарин и клал ей в рот дольки. Она послушно ела. Я не знаю, сколько это могло бы продолжаться. Я сказал ему, чтобы он прекратил уже. Он ответил по-французски. Я подумал, что мальчик хочет унизить меня знанием этого языка, но оказалось, что мы имеем дело с французским мальчиком.
Маша поняла это гораздо раньше меня. Она поняла, что с ним и не нужно ни о чем разговаривать. Можно просто есть мандарины. А можно бегать сначала от него, потом за ним.
На свой страх и риск рассказав стихотворение про какого-то шалуна, она выиграла в новогоднюю лотерею модный дамский набор с шарфиком и косметичкой.
Потом она подошла ко мне и тихо спросила:
– Папа, что там?
И она подвела меня к огромному окну с видом все на ту же Красную площадь. Две цепи солдат зачищали ее от посторонних, то есть от празднующих Новый год людей. Было начало второго ночи. Люди по понятным причинам не хотели уходить, и их методично вытесняли с площади. Три женщины вырвались из оцепления и побежали как свободные гражданки свободной страны в сторону Исторического музея. На лицах их были такие счастливые улыбки, что мне стало завидно. Зависть прошла, когда я увидел, как за ними бросились сразу пятеро солдат.
Я так и не смог объяснить Маше, что произошло. Я и сам ничего не понял.
У нас в баре танцы перешли в решающую стадию. Через час я, посадив Машу на шею, загнал наконец французского мальчика в туалет.
– Папа, как ты думаешь, они все поняли, что я принцесса? – озабоченно спросила Маша, когда мы вернулись домой.
– Не все, – честно сказал я ей. – Но многие поняли.
– А мне и не надо, чтобы все, – сказала Маша. – Мне надо, чтобы только один понял.
– Кто? – переспросил я, еще не понимая, к чему она клонит. – Этот французский мальчик, который кормил тебя мандаринами?
– Ну… Нет. Я точно не знаю, кто, – вздохнула она. – Но он принц.
– Умрешь, безумный отец! – крикнула она, бросившись ко мне с длинным узким надувным шаром (в виде сабли, что ли) наперевес.
Я едва увернулся от ее могучего удара, и он достался Ване, который даже не пошатнулся, а просто сразу упал, но даже не заплакал.
Маша разговаривала со мной этой фразой все утро и весь день, но первый раз так наглядно проиллюстрировала свою мысль.
– Бледно-голубое платье я надену, – вздохнув, сказала она. – Буду вызывать сочувствие.
В своем платье она, впрочем, вызывала, кажется, не сочувствие, а зависть. По крайней мере, дамы, лишенные возможности обсуждать вслух наряды друг друга, всю свою энергию направили на Машино платье. Суть разговоров была проста: ни у кого из них не было в детстве такого платья. У них были другие, по крайней мере не хуже.
Новый год Маша встретила на Красной площади. На площади было много людей. Она сидела в баре, который окнами выходит на Мавзолей, смотрела на живых людей, быстро заполняющих Красную площадь, и наслаждалась жизнью. То есть она ела малину. Она брала ее с большой тарелки аккуратно, по одной ягодке, но зато делала это совершенно без остановки. Хорошо, что малину не надо было жевать. Она же таяла во рту.
За пять минут до Нового года мы вышли на улицу – и оказались на Красной площади. Это все равно была неожиданность для меня. Милиционер попросил отойти к углу ГУМа.
– Смотрите, что у вас под ногами, – сказал он.
Под ногами лежали пакеты, соединенные проводами. Это были фейерверки. Они должны были взорваться через пару минут, как только куранты пробьют двенадцать. Мы с Машей побежали.
Добежав до угла (я все-таки не разлил бокал с шампанским), мы обнаружили, что Новый год уже наступил. Люди на площади счастливо обливались шампанским и пивом. То есть веселье их было безграничным. А тут еще заработали наши фейерверки. Рев восторга потряс Красную площадь. Маша заплакала.
– Не плачь, дочка, – крикнул я ей и взял ее на руки, – это же Новый год! Или ты не видела фейерверков?
– Видела, – обиженно возразила Маша. – Свеча взрывается, получается фейерверк. Почему они так кричат?
– Радуются. Ты тоже кричишь, когда радуешься.
Я и не рассчитывал на тот эффект, который вызвали мои слова. Маша тоже закричала, и так, что толпа вокруг нас как-то быстро поредела.
Мы вернулись к себе в бар. Там было тепло, там была малина и танцы. Маша плясала с известным московским танцором и тоже просто на глазах становилась известна.
Потом какой-то мальчик подошел к ней и стал кормить ее мандаринами. Он чистил мандарин и клал ей в рот дольки. Она послушно ела. Я не знаю, сколько это могло бы продолжаться. Я сказал ему, чтобы он прекратил уже. Он ответил по-французски. Я подумал, что мальчик хочет унизить меня знанием этого языка, но оказалось, что мы имеем дело с французским мальчиком.
Маша поняла это гораздо раньше меня. Она поняла, что с ним и не нужно ни о чем разговаривать. Можно просто есть мандарины. А можно бегать сначала от него, потом за ним.
На свой страх и риск рассказав стихотворение про какого-то шалуна, она выиграла в новогоднюю лотерею модный дамский набор с шарфиком и косметичкой.
Потом она подошла ко мне и тихо спросила:
– Папа, что там?
И она подвела меня к огромному окну с видом все на ту же Красную площадь. Две цепи солдат зачищали ее от посторонних, то есть от празднующих Новый год людей. Было начало второго ночи. Люди по понятным причинам не хотели уходить, и их методично вытесняли с площади. Три женщины вырвались из оцепления и побежали как свободные гражданки свободной страны в сторону Исторического музея. На лицах их были такие счастливые улыбки, что мне стало завидно. Зависть прошла, когда я увидел, как за ними бросились сразу пятеро солдат.
Я так и не смог объяснить Маше, что произошло. Я и сам ничего не понял.
У нас в баре танцы перешли в решающую стадию. Через час я, посадив Машу на шею, загнал наконец французского мальчика в туалет.
– Папа, как ты думаешь, они все поняли, что я принцесса? – озабоченно спросила Маша, когда мы вернулись домой.
– Не все, – честно сказал я ей. – Но многие поняли.
– А мне и не надо, чтобы все, – сказала Маша. – Мне надо, чтобы только один понял.
– Кто? – переспросил я, еще не понимая, к чему она клонит. – Этот французский мальчик, который кормил тебя мандаринами?
– Ну… Нет. Я точно не знаю, кто, – вздохнула она. – Но он принц.
2005. Они мне кажутся уже такими большими
И поэтому я спокоен на этот счет. Хотя я сам иногда вздрагиваю от того, какими взрослыми они вдруг кажутся мне самому, когда что-нибудь возьмут да скажут… Но они такие, и они так говорят. И с этим надо считаться. Я считаюсь.
«Я тебя, по-моему, не рожала»
Мы пошли с Ваней и Машей в гости к нашим знакомым. Сергей Мейтув – модный художник. Его картины являются сложным сплавом железа с оловом и усыпаны требухой каких-то адских машин с городских свалок. А его жена Наргиз, наоборот, играет на рояле. Так и живут.
Маша с Ваней, войдя в квартиру, с головой ушли в творческую лабораторию художника, то есть начали кидаться пружинами старых часов, осколками блюдец и мотками медной проволоки. Целая комната в этой квартире была отдана под склад этих так называемых вещей. И детей сюда пускать вообще-то было безумием для хозяев.
Через каких-нибудь пятнадцать минут дети, впрочем, согласились выйти. У Наргиз обнаружился феноменальный дар убеждать маленьких детей делать то, что нужно взрослым. Впрочем, открылся он, похоже, слишком поздно. Когда я зашел в эту комнату, все было кончено. Ужас был в том, что все эти безделушки изначально были разложены по полочкам и лоточкам, то есть хранились в идеальном порядке.
Вечер, впрочем, прошел в теплой и дружественной обстановке. Дети примерно слушали классическую музыку. Меня это вообще-то насторожило. Это было неспроста. Что-то они, кажется, успели натворить.
Мы уже вышли из квартиры, когда я понял, что забыл ключи от машины. Я похолодел. Запасные ключи я потерял еще раньше.
Ключи могли остаться, конечно, где угодно. Но у меня с самого начала возникла уверенность, что они теперь валяются где-то в той комнате, в которой у нормального художника хранятся кисти и краски.
Следующие четыре часа мы все искали ключи. Я ведь знал, что они где-то здесь, в доме.
Маша и Ваня принимали активное участие в поисках. Они даже не ожидали такого подарка. И они тоже, судя по всему, предполагали, что ключи где-то в комнате-складе. И с каждой минутой этих поисков надежды найти там хоть что-то когда-нибудь еще таяли катастрофически.
А я с ужасом осознавал, что ключи, конечно, могут быть только в этой комнате, и больше нигде. Было так логично выкинуть их на эту свалку. Им там было самое место. Им там было легче всего затеряться среди других таких же ключей и погнутых вилок.
Я постоянно спрашивал детей, куда они дели ключи. Ведь это они их куда-то дели. Ваня вообще-то очень интересуется этими ключами. Он помешан на автомобилях. Как только у него появляется свободное время, он его посвящает этим ключам. Но у себя в квартире мы знаем три места, где он их хранит. Может рухнуть мир, но и после этого ключи окажутся в одном из этих трех мест.
– Маша! – по-хорошему обращался я дочери. – Где ключи от нашей машины?
– Знаешь, папа, – так же по-хорошему отвечала она, – мне сейчас некогда с тобой разговаривать. Я ключи ищу.
– Ваня! – спрашивал я. – Ты ключи брал?
– От машины? – переспрашивал он.
Ведь это уже довольно разговорчивый мальчик для своих двух лет.
– Ну конечно!
– Да! – со счастливой улыбкой кивал он.
– А куда ты их положил, помнишь? Мальчик мрачнел и уходил в себя.
– Маша, – униженно стонал я в половине третьего ночи, – помоги мне!
– Хорошо, – соглашалась она. – Давай тогда сначала поиграем.
И она требовала, чтобы я играл с ней в папу и маму. В обычной жизни я ни за что не соглашался стать мальчиком, ее маленьким сыночком. Я слишком хорошо понимал, что буду мальчиком для битья. И вот она наконец добилась своего. Да, я согласился. Я надеялся, что она, может, все-таки что-то вспомнит. Больше мне не на что было надеяться.
– Так, – говорила она, – сынка, хочешь чупу?
– Хочу, – вздыхал я.
– Ну так иди купи.
– У меня денег нет, – немного оживлялся я.
– А ты у папани возьми. Я у папани беру, когда мне чупа нужна.
Так я по крайней мере узнавал, как они меня называют между собой. Ничего, кстати, терпимо.
– Возьмешь у папани? – переспрашивала она.
Я кивал и даже начинал, к ее удовольствию, рыться в своем бумажнике.
– Мама, – неуверенно говорил я, надеясь, что уже усыпил ее бдительность, – а ты не помнишь, куда ты дела ключи от нашей машины?
– Мама? – с внезапным недоумением переспрашивала Маша. – Нет, я тебя, по-моему, не рожала.
Она была полностью удовлетворена. И это был весь наш разговор.
В результате я решил, конечно, бросить все же машину и ехать на такси.
– А вдруг за рояль завалились? – спросила на прощанье Наргиз. – У меня так часто было, в моем детстве.
– Ты сравнила детства! – засмеялся ее муж. – У тебя в детстве разве была такая комната, как моя мастерская? Тебе бы в голову не пришло нигде больше прятать ключи.
Она согласилась. Я предложил все-таки отодвинуть рояль от стены. Мы отодвинули и увидели на полу ключи. Я вскрикнул. Это была истерика.
Кто бы мог подумать, что у этой задачи с самого начала было такое классическое решение.
Маша с Ваней, войдя в квартиру, с головой ушли в творческую лабораторию художника, то есть начали кидаться пружинами старых часов, осколками блюдец и мотками медной проволоки. Целая комната в этой квартире была отдана под склад этих так называемых вещей. И детей сюда пускать вообще-то было безумием для хозяев.
Через каких-нибудь пятнадцать минут дети, впрочем, согласились выйти. У Наргиз обнаружился феноменальный дар убеждать маленьких детей делать то, что нужно взрослым. Впрочем, открылся он, похоже, слишком поздно. Когда я зашел в эту комнату, все было кончено. Ужас был в том, что все эти безделушки изначально были разложены по полочкам и лоточкам, то есть хранились в идеальном порядке.
Вечер, впрочем, прошел в теплой и дружественной обстановке. Дети примерно слушали классическую музыку. Меня это вообще-то насторожило. Это было неспроста. Что-то они, кажется, успели натворить.
Мы уже вышли из квартиры, когда я понял, что забыл ключи от машины. Я похолодел. Запасные ключи я потерял еще раньше.
Ключи могли остаться, конечно, где угодно. Но у меня с самого начала возникла уверенность, что они теперь валяются где-то в той комнате, в которой у нормального художника хранятся кисти и краски.
Следующие четыре часа мы все искали ключи. Я ведь знал, что они где-то здесь, в доме.
Маша и Ваня принимали активное участие в поисках. Они даже не ожидали такого подарка. И они тоже, судя по всему, предполагали, что ключи где-то в комнате-складе. И с каждой минутой этих поисков надежды найти там хоть что-то когда-нибудь еще таяли катастрофически.
А я с ужасом осознавал, что ключи, конечно, могут быть только в этой комнате, и больше нигде. Было так логично выкинуть их на эту свалку. Им там было самое место. Им там было легче всего затеряться среди других таких же ключей и погнутых вилок.
Я постоянно спрашивал детей, куда они дели ключи. Ведь это они их куда-то дели. Ваня вообще-то очень интересуется этими ключами. Он помешан на автомобилях. Как только у него появляется свободное время, он его посвящает этим ключам. Но у себя в квартире мы знаем три места, где он их хранит. Может рухнуть мир, но и после этого ключи окажутся в одном из этих трех мест.
– Маша! – по-хорошему обращался я дочери. – Где ключи от нашей машины?
– Знаешь, папа, – так же по-хорошему отвечала она, – мне сейчас некогда с тобой разговаривать. Я ключи ищу.
– Ваня! – спрашивал я. – Ты ключи брал?
– От машины? – переспрашивал он.
Ведь это уже довольно разговорчивый мальчик для своих двух лет.
– Ну конечно!
– Да! – со счастливой улыбкой кивал он.
– А куда ты их положил, помнишь? Мальчик мрачнел и уходил в себя.
– Маша, – униженно стонал я в половине третьего ночи, – помоги мне!
– Хорошо, – соглашалась она. – Давай тогда сначала поиграем.
И она требовала, чтобы я играл с ней в папу и маму. В обычной жизни я ни за что не соглашался стать мальчиком, ее маленьким сыночком. Я слишком хорошо понимал, что буду мальчиком для битья. И вот она наконец добилась своего. Да, я согласился. Я надеялся, что она, может, все-таки что-то вспомнит. Больше мне не на что было надеяться.
– Так, – говорила она, – сынка, хочешь чупу?
– Хочу, – вздыхал я.
– Ну так иди купи.
– У меня денег нет, – немного оживлялся я.
– А ты у папани возьми. Я у папани беру, когда мне чупа нужна.
Так я по крайней мере узнавал, как они меня называют между собой. Ничего, кстати, терпимо.
– Возьмешь у папани? – переспрашивала она.
Я кивал и даже начинал, к ее удовольствию, рыться в своем бумажнике.
– Мама, – неуверенно говорил я, надеясь, что уже усыпил ее бдительность, – а ты не помнишь, куда ты дела ключи от нашей машины?
– Мама? – с внезапным недоумением переспрашивала Маша. – Нет, я тебя, по-моему, не рожала.
Она была полностью удовлетворена. И это был весь наш разговор.
В результате я решил, конечно, бросить все же машину и ехать на такси.
– А вдруг за рояль завалились? – спросила на прощанье Наргиз. – У меня так часто было, в моем детстве.
– Ты сравнила детства! – засмеялся ее муж. – У тебя в детстве разве была такая комната, как моя мастерская? Тебе бы в голову не пришло нигде больше прятать ключи.
Она согласилась. Я предложил все-таки отодвинуть рояль от стены. Мы отодвинули и увидели на полу ключи. Я вскрикнул. Это была истерика.
Кто бы мог подумать, что у этой задачи с самого начала было такое классическое решение.
«Это же рога!»
Мы поехали в гости к нашим друзьям. У Маши есть подружка по имени Василиса (Вася). Маша и Вася давно хотели встретиться, но все как-то не было свободного времени, что ли. По дороге я по просьбе Васиного папы Степана купил два десятка яиц. На этих яйцах в красивой обертке с загадочной начинкой (называются, как известно, киндер-сюрпризы) очень хорошо гадать. Складываешь яйца в мешок, потом достаешь, по вложенной бумажке собираешь начинку – и вот оно, твое будущее, на ладони.