Андрей Марченко. Хранитель ключа

   – Ах вы, бездельники! Давайте пока нарезайте резьбу, отверстия потом просверлите!
   Складывалось впечатление, что управляющий нравится только себе. И то не всегда. Как бы то ни было, через четверть часа Ольга по гулкой лесенке поднялась в его кабинет. Постучала. Ей разрешили войти. Хозяин кабинета почувствовал, как тут же запахло померанцем.
   – Что вам угодно? – спросил управляющий с милой улыбкой.
   Как подсказывал опыт, улыбка та не сулила ничего хорошего.
   – Вы меня вызывали…
   – Ах да, – управляющий сделал вид, что запамятовал. – Действительно вызывал.
   Он улыбнулся еще шире, так, что казалось, будто его рожа вот-вот от этой самой улыбки треснет. Ольга почувствовала смутное желание ему врезать и даже нащупала лежащий в кармане гаечный ключ. Но в последний момент сдержалась.
   – Дорогая Ольга Константиновна! Я должен признать, что ваш труд заслуживает наивысшей оценки. Благодаря вам мы получили много призов, дипломов. В частности, я бы отдельно хотел отметить модель бронедрезины. Нам неимоверно тяжело будет обходиться без вас. И тем не менее со следующей недели мы постараемся с этим справиться…
   Сначала Ольга даже не поняла, что ей сказали. Начали за здравие, а закончили за упокой. Она уволена…
   «За что?» – подумала Ольга.
   – Ну, понимаете… – начал управляющий и замолчал.
   Нет, наверное, не подумала, а спросила вслух…
   – Вас не устраивает мой кругозор? – спросила задумчиво Ольга.
   – О нет! Думаю, даже на тульских оружейных заводах не найти столь одаренного мастера.
   – Вам не нравятся мои чертежи? Мои изобретения?
   – Ну что вы!
   – Так в чем же дело?
   Приказчик потупил взгляд.
   – Вы смущаете мастеров.
   Чем именно Ольга их смущала, было понятно. Пусть она ходила все больше в комбинезоне, прически носила короткие, да и волосы прятала под беретом. Но была девушкой молодой, красивой, а стало быть, чужой здесь, в мире мужском… Нет, конечно, женщины на заводе имелись. Порой положение занимали особое, работали на уникальных станках. Но всегда оставались работницами, никогда не поднимались даже в самое незначительное начальство. Лица здешних работниц отражали накопленную из поколения в поколение усталость. Периодически им даже дарили цветы – как правило, пышные, но дешевые хризантемы или одну изначально тощую гвоздичку. Цветы стояли в банках рядом со станками, рядом с припасенными резцами или заготовками. На них садилась пыль, оседали пары масла. И через неделю-другую цветы не вяли, мумифицировались, становились цвета бурого, словно изготовленные из проржавевшей стали.
   – Я понимаю – каждый из них хуже вас, – оправдывался управляющий. – Да что там… Вероятно, все вместе они не сделают того, что можете вы. В то же время много ли проку будет, если вы останетесь единственным механиком на заводе?
   В кабинете имелось два окна: одно выходило в цех, другое на улицу. Ольга посмотрела сначала в первое, но рассмотрела немного – в цехе было темнее, чем в кабинете. А за другим окном бесновалась настоящая осень. Седели поля, ветер все чаще рвал лист с деревьев. И внезапно Ольга рассмеялась. Сделала это громко, безудержно, так что задрожали стекла в рамах. Управляющий испуганно стал наливать воду, протянул ее девушке дрожащими руками, но та покачала головой и вытерла слезы.
   – А какого черта? – весело спросила Ольга, продолжая смотреть в окно.
   Управляющий покосился на икону в углу кабинета.
   – Какого черта, – повторила Ольга. – Какого черта я должна цепляться за эту работу?
   Затем встала и вышла из комнаты.

* * *

   К проходной Ольга пошла не через заводские переходы. Просто вышла из цеха сразу на улицу, где убедилась в верности принятого решения. На дворе стояла та самая разновидность осени, которую легче всего спутать с наиромантичнейшей весной. Погода была теплая, солнце светило хоть и ярко, но в воздухе присутствовало нечто, что говорило: лета сейчас нет. Но завершилось ли оно, приближается ли с каждой минутой – понять было трудно. Ибо такой закон природы: зима может закончиться несколько дней назад, сгореть дотла в солнечном свете, быть отпетой птицами… Но с каждым часом, с каждым днем приближается зима новая, может, еще более жестокая, холодная.
   Несмотря на смутное время, завод не оставался без работы. Вдоль цеховой стены, на запасном пути стоял бронепоезд, на его локомотиве красовался двуглавый орёл, монархистами он был уже оплачен. Напротив, в сборочном цеху последние доводки велись на другом бронепоезде, заказанном малороссийскими бандюками. Война империй переросла в войну гражданскую. Нужда в бронепоездах не пропала. Даже напротив, нужда в них росла. Зато рекламаций приходило гораздо меньше. Фронты были нестабильны, бронепоезда то и дело переходили из рук в руки. Часто случалось, что владельцы сами подрывали свое имущество, дабы оно не попало в руки к врагу.
   Проходя мимо ремонтного цеха, Ольга увидела механиков, с которыми общалась до обеда. Сейчас они пытались вынуть вал из корпуса редуктора. Как бы они ни вращали вал, получалось, что та или иная его часть не могла выйти, цеплялась за выступы, приливы, ребра жесткости. Кто-то заметил девушку. Улыбнулся ей. Улыбка получилась такой же фальшивой, как и у управляющего. Ольга опять сжала ключ в кармане.
   – Кстати, Ольга Константиновна, как же отсюда вынуть вал?
   – Меня это совершенно не волнует. Я тут больше не работаю.
   Кто-то чертыхнулся.
   – Ну хоть объясни, как этот вал попал внутрь корпуса? – не сдавался механик.
   – Так же, как мухи попадают внутрь оконного переплета, – весело ответила Ольга и, не прощаясь, пошла дальше, собирать свои вещи.

* * *

   Здесь лампы светили так странно, что при ходьбе в определенном месте человек обрастал несколькими тенями одновременно. Казалось, будто за твоей спиной вдруг встает еще один человек. Новички здесь часто вздрагивали, но затем многие к этому привыкали и проходили место без остановок. Вот появились две тени, третья выскочила откуда-то сбоку и стала догонять остальные. Внезапно вспыхнула тень четвертая. Ольга обернулась:
   – Здравствуй, Игорь.
   – Здравствуй, Ольга. Говорят, ты уходишь.
   – А кто такое говорит?
   – В данный момент я.
   Удивительно – к своему кабинету девушка шла дорогой короткой, остановилась лишь на минутку возле слесарей. Меж тем Игорь уже все знал. Вообще, складывалось мнение, что Игорь знает слишком многое, но предпочитает молчать. На заводе он начал работать давно, задолго до появления Ольги. Был человеком сухого телосложения и разговаривал соответствующе: казалось, будто в нем что-то хрустело и ломалось. Выглядел не то чтобы старым, но седым. Меж тем седина та казалась странной. Вот он помотает головой, и она слетит с него, словно какая-то пыль. Пост он все эти года занимал небольшой – сменного мастера, но многие произносили его должность, упуская первое слово и подчеркивая второе, словно оно шло с заглавной буквы. Обладал чувством юмора странным, ходил по верхним галереям без страховки и попадал туда каким-то таинственным образом. Говорили, что Мастер даже живет где-то в цеху. Во всяком случае, никто и никогда не видел его в городе…
   – К себе идешь? – спросил Игорь, хотя, безусловно, знал ответ и на этот вопрос.
   – Ага. Собрать вещи.
   – Все-таки уходишь? Жаль, мне будет тебя не хватать.
   – Не я ухожу, меня уходят.
   – Не говори глупостей! Если бы ты не хотела уходить, сейчас бы стало все. Где-то в шестерни бы попала стружка, где-то кто-то насыпал бы в масло пыли. Почему этого не произошло? Или, может быть, завод рассыплется в прах, как только ты выйдешь за ворота? Может, мне самому следует паковать вещи?
   – Не стоит… Я действительно ухожу по доброй воле. Вслед за колесами…
   – Почему?..
   – Я долго жила на заводе и не замечала, как за стенами лето сменяет осень. Или весну? Видишь, я уже сама путаюсь. Дни, годы. Здесь – всё не так, все – не те… А может быть, устала от одиночества. Игорь, мне четверть века, наверное, правда пора замуж. Разве ты позовешь… и…
   Ольга грустно улыбнулась последней фразе, словно шутке, но Мастер остался серьезным, отвернулся, покачал головой. Пробормотал:
   – Нельзя…
   Внезапно Ольга остановилась, вспомнила что-то.
   – Мне нужна твоя помощь… У тебя ведь есть резцы, сверла, заготовки?..
   – Смешной вопрос.
   Мужчина вдруг нырнул в совершенно темный боковой проход, загремел ключами, открыл дверку, зажег тусклую в десять свечей лампу. Свет озарил маленькую каморку, забитую заготовками, инструментами, приспособлениями. Игорь пнул ногой лежащую на земле болванку:
   – Гляди, эта пойдет?
   – Самое оно! – кивнула Ольга. – Еще бы мне инструмент: обычный набор, резцы проходной, отрезной, резьбовой… Сверла…
   – Какой диаметр сверл?
   – Какие тебе не жалко.
   Игорь ухмыльнулся:
   – Я не узнаю тебя… Но для тебя не жалко ничего – возьми лучшие. Зачем это тебе? Расскажешь?..
   – Одно дело осталось недоделанным…
 
   На заводе имелся довольно странный токарный станок. Имелись штифты, на которых когда-то крепилась табличка с наименованием, ныне сорванная. Ольга думала, что сделано это было не из хулиганства, а из нежелания позориться. Подобные станки производились на одной немецкой фирме, стоили баснословно дорого, но надо признать, цена была обоснованна. Оригинальный станок был прямо-таки напичкан коммерческими тайнами, загадками и просто хитростями. Отечественные конструкторы некоторые секреты не то не заметили, не то просто проигнорировали. В результате безымянный токарный станок работал, но как-то странно, словно не обращая внимания на токаря. Самопроизвольно переключал скорости, набирал обороты, врубал фрикцион, менял резцы. Определить заранее, что именно изготовит станок, не представлялось возможным. В цехе постоянно не хватало болтов, подшипников, и слесаря на ремонтируемые станки запчасти снимали с агрегатов списанных, брошенных, да и просто ненужных. Но непонятный станок не трогали – бытовала легенда, что снятые с него детали будут заражены этой хаотической болезнью, и станок, на который они будут поставлены, тоже начнет выделывать фортели… Ольга слыла слесарем замечательным. Раз она без чертежей разобрала и собрала хитрый английский винторез. Но за этот станок никогда не бралась. Сперва издали, чтоб не стоять над душой, смотрела, как возятся другие. После просто подходила, рукой проводила по станине, словно гладила какого-то металлического зверя. Себе давала зарок, что обязательно изучит повадки неуправляемого станка, выдрессирует его, но все откладывала, как иной гурман оставляет самое вкусное блюдо на конец обеда. И вот внезапно настал день, когда откладывать стало некуда.
 
   У станка они остановились. Всю дорогу через цех Игорь нес заготовку и инструменты, будто даже не чувствуя их веса. Но около станка роли поменялись: Ольга принялась зажимать заготовку, устанавливать резцы, сверла…
   – Управляющие кулачки проверять будешь? – спросил Игорь, когда все было будто готово.
   Ольга покачала головой.
   – Я так и думал… Включаем?
   – Включаем.
   Засвистели ремни, загрохотали шестерни. Ольга не прикасалась к рычагам и маховикам – станок был автоматическим. Полетела первая стружка.
   – Что ты собралась выточить? – спросил Игорь. – На этом станке еще никто не выточил что хотел.
   Ольга пожала плечами, она знала это. Станок всегда изготавливал не ту деталь, которую от него хотели. Порой мог сделать партию одинаковых никому не нужных железяк, а иногда выдавал на одной настройке из десяти заготовок десять различных фитюлек. Девушка решила рискнуть и проверить одну догадку, а скорее просто подумала: пусть будет то, что необходимо. И станок загудел…
   – Что удивительного ты видишь?..
   Игорь пожал плечами.
   – Его пытались отремонтировать, но никто не пытался понять…
   – А ты?..
   – И я не понимаю пока. Как так выходит: станок, изготовленный из металла, лишенный глаз, не ломает резцы. Смотри: он замедляет подачу перед торцом, уводит инструмент по свободному пути… Как он это делает?
   – Зачем он это делает? В этом есть смысл, но какой?
   На минуту заработал резьбовой резец. Прорезал коротенькую нитку, всего витков в пять. После станок просверлил отверстие. Затем вдруг отключился шпиндель. Игорь успел подумать: вот и все. Но нет. Мертво застопорив шпиндель, станок стал двигать вперед-назад суппорт, пробивая в детали пазы. Снова включился фрикцион, на нужное место стал отрезной резец. Через несколько секунд в лоток полетела готовая деталь. Ее, еще теплую, Ольга взяла в руки. Это было нечто среднее между штоком, штопором и фланцем.
   – Что это? – спросил Игорь.
   – Откуда мне знать. Какая-то важная деталь – но, к чему она подходит, я пока не знаю. Смысл есть, но он не тут, не на этом заводе. Я не знаю станка, к которому бы подошел этот предмет.
   Изготовленная деталь весила немного – может с четверть фунта, и заняла свое место в рюкзаке девушки.
 
   Ольга покинула завод.
   Сделала это на борту бандюковского бронепоезда. С крыши цеха состав взглядом провожал Игорь – как он попал туда, было непонятно. Всем было известно, что специальной лестницы на крышу не имелось. Бронепоезд перегонял старый опытный машинист вместе с двумя молодыми кочегарами. В отсеках у орудий скучала обслуга, навербованная приморскими бандитами прямиком с какого-то миноносца. По отношению к даме, да и к прочим все вели себя крайне пристойно… Не пили сивуху, не играли в карты, даже на интерес. Было понятно – среди бандитов имеются люди серьезные. Когда от города отъехали верст на десять, послышался рев гудка скобелевского завода бронепоездов. Он как раз будил рабочих, извещая их о начале нового трудового дня. Говорят, в хорошую погоду да при соответствующем ветре этот звук можно было расслышать за сорок верст от завода. А у птиц, пролетающих рядом с гудком, разрывалось сердце. Но сейчас, уже на расстоянии десяти верст, да еще за шумом бронепоезда гудок слышался словно плач, стон.
   Кому-то могло показаться, что завод оплакивает уход своего лучшего механика…
   Но Ольга так не считала.

3. Жизнь в селе

   Если вдуматься, в обезлюдевшей деревне нет ничего странного. Всякое случается: молодежь тянется в города. Сначала в ближайший, потом побольше. Самые удачливые умирают в столицах. Старики и неудачники доживают век самостоятельно в деревнях. И наступает день, когда последний, похоронив предпоследнего, умирает в своей постели или падает лицом меж недополотых грядок капусты. Или вот бывает, положим: живет народ, никто его не трогает. Или почти никто. И соответственно он никого не беспокоит. Но приходит время, и что-то меняется, появляется на ровном месте. Не то шило в заднице, не то бес в ребро, не то луч из космоса лупит в голову. Или же напротив – в ту же голову бьет иное, довольно приземленное вещество. И народ срывается с места, закладывает детей и жен, рубит лодки, из домов переселяется в повозки, уезжает.
   В своих поисках места потише старик уже миновал много брошенных деревень. Попадались ему и вовсе старые, такие, где деревья прорастали прямо в избах, выбрасывали ветки в окна. Там тоже никого не было – жители ушли давно, неведомо куда, даже выкопав с местного жальника кости своих предков. Были и другие, где жители помирали от болезней, эпидемий. Самым странным было село, где все обитатели скончались в один момент: умерли младенцы в люльках, рука, качающая колыбель, повисла как плеть. Кто-то заснул вечным сном, запрягая лошадь. Сама кобыла полегла рядом. По улицам той деревни старик прошел почти безбоязненно: что бы их ни убило, того уже не было. Но задерживаться в деревне все же не стал: что случилось раз, может произойти вновь.
   В нынешней же деревне старику понравилось: прежние обитатели ее покинули, но сделали это с толком, с расстановкой. Собирались не в панике, когда хватают первое попавшееся, а ценные вещи забывают. Нет, тут уходили спокойно, готовились несколько дней. Хозяйки даже не забыли про комнатные цветы. Они оказались выставлены на улицу – авось не пропадут. Особенно старику нравилось, что деревня не была обозначена на картах. Даже река, вдоль которой старик вышел к этому поселению, была обозначена неправильно, неуверенной тоненькой ниточкой. Да и та была заштрихована горизонтальными черточками – болотами. Это вполне устраивало вчерашнего странника.
   Старик стал обживаться: исследовал окрестности и дома, проверяя, что и где хозяева оставили за ненадобностью. Особо обрадовал его найденный в одном доме самогонный аппарат. Прошелся по огородам, посмотрел, где чего не убрали. Там сельдерей с петрушкой зеленеет. Сям – морковку хозяева начинали дергать, да бросили: мелкая. Вот она в земле и дозревает. Нашлось даже немного съестного. Но все больше такое, попорченное: горшки с вареньем неизвестной давности, крупа, наполовину с жучками. Яблоки моченые, бочонок с солеными огурцами… Больше всего в деревне нравилось собаке. На цепь старик ее никогда не сажал, да и вообще считал это человеческое изобретение вредным. Потому животное пользовалось полной свободой. Порой отсутствовала весь день и возвращалась хоть и уставшая, но довольная. Старик сносил в выбранную хату всякую разность, что-то складывал в сарай. Целую комнату забил всем стеклянным, что удалось найти, – все больше пустыми бутылками. Затем стал эту посуду наполнять. Ловил жаб, затем резал их острым ножичком. Каждый день ходил в лес рубить дрова. Отдельно складывал чурки березовые, осиновые. Различал даже сосновые и еловые. Затем каждую траву кипятил на определенном сорте дров. Разливал по бутылочкам, смешивал, что-то пил сам, что-то давал своей собаке. Порой декокт выплескивал на траву. В ответ происходили вещи странные – иная трава сгорала в мгновение. После другой капли на лысой площадке земли прорастали побеги, спящие в ней до поры до времени. Начинали зеленеть, словно сейчас не осень, а самая что ни на есть весна. Да вот беда – жизнь свою цветочную, и без того краткую, проживали они еще быстрей. Утром прорастали, к обеду давали цвет, а на закате уже лежала пожухлая солома. И снова начинались опыты, проверка концентраций. Драхмы и унции, моменты и атомы…
   Исследовал старик и дорожки, что вели от села, туда, где бортники мед когда-то качали. Сходил на лесопилку, нашел орешник. Прогулялся к прудам. Зашел даже на местный жальник. И лишь тогда первый раз испугался… Среди прочих могил имелось еще одно, довольно странное захоронение, чуть не на самой опушке кладбищенской рощи. Это была братская могила. Над ней стоял крест поболе остальных, была и табличка: имена и фамилии. Порой имелся год рождения. Абсолютно точно было обозначено одно – дата смерти. Как водится на братской могиле, она была единой для всех. Здесь похоронили чужаков. Не стали возиться с персональной могилой – вырыли яму и… А фамилии и другие данные взяли с бумаг, найденных в карманах убитых. У кого-то это были письма, у других документы.
   Старик обошел все кладбище. Нашел и другие могилы с этой же датой смерти – весна текущего года. Эти покойники лежали на своих фамильных участках. Старик надолго задумался. В кладбищах вообще нет ничего хорошего, а это вовсе пугало. Означали эти могилы одно: Гражданская война добралась и в этакую глушь, к прудам, к бортям… Причем случилось это недавно – месяца два назад. Первая мысль была уйти сразу же, но подумал: чего переться на ночь глядя, решил дождаться утра. Но утром задождило – по грязи уходить не хотелось. Подумал, что по размокшим дорогам сюда ехать не всякому захочется. А после убедил себя, что бояться решительно нечего: если за неделю, что он в деревне, ничего не произошло, то и дальше худого не будет. Да и не от Гражданской войны он прячется, ну а если она сюда и явится, то он маленький, как-то выскользнет.
   Как-то, обходя свои владения, старик нашел железный лабаз, закрытый на замок. Раньше старик его не замечал – стоял он заваленный со всех сторон. Старик дернул замок, надеясь, что его содержимое сгнило, что высыплется на землю ржавой трухой. Но нет: в замке лишь с довольным лязгом стукнулись какие-то части. Попробовал открыть его Словом: выдохнул заклинание в замочную скважину. Но замок остался все таким же: холодным и закрытым. Вероятно, прежний хозяин не очень верил в чистую физику и купил замок не то заговоренный, не то с серебром в механике. Серебро, как известно, к волшебству – нейтральный металл. Нашел гвоздь, покрытый ржавчиной до такой степени, что ржавчина отваливалась хлопьями. Для порядка поковырялся в замке, но было ясно: чтоб узнать содержимое лабаза, надо сбивать замок. Но тут послышалось:
   – Ключ под камнем…
   Старик обернулся. За его спиной, шагах в трех стоял бледный мужчина лет тридцати. В руках держал садок с раками. Показалось – какой-то он странный. Вроде и стоит здесь, рядом, а будто и нет его. Будто лет тридцать, а присмотришься: не то больше тридцати, не то вообще нет возраста. И лицо было скорее не бледным, а с синим отливом. И тянуло от незнакомца холодом за три шага. Что-то было в нем нехорошее. Старик ногой откинул камень. В ямке действительно лежал ключ. Но прикасаться к нему не торопился.
   – Это ты его сюда положил? – спросил старик.
   Мужчина покачал головой.
   – Это не твое, но и не мое. Я не могу открыть этот замок, да и мне без разницы, что там лежит. Но вдруг там то, что тебе надо? И если ты попользуешься, а потом положишь на место, закроешь на замок, а ключ вернешь под камень – никому вреда не будет.
   Отчего-то эти слова убедили старика. Он нагнулся и поднял ключ, вставил его в замок. Замок открылся с тихим звуком «крак». Внутри сарая имелась бочка, три ведра и тележка. Все это было щедро затянуто паутиной. Содержимое сарая явно дешевле запирающего замка.
   – Так ты здешний? – спросил старик, возвращая замок на место.
   – Жил когда-то здесь.
   – Потом съехал?
   – Можно сказать и так.
   Установилось молчание, и незнакомцу пришлось пояснять:
   – Мы почти соседи. Я тут рядом живу.
   Неопределенно махнул рукой в сторону реки.
   – За болотом? – предположил старик.
   – Нет, – пришелец смутился. – Не за болотом, а в нем…
   За рекой действительно имелось болото. Но насколько далеко оно простиралось, где оканчивалось – старик не проверял. Чтобы там кто-то жил, не замечал. Не было тропинок, вообще следов человека. С иной стороны, кому придет мысль жить посреди болот, когда вокруг столько свободного места? Дом на болотах – роскошь ненужная. Во-первых, далеко таскать камни и дерево. Во-вторых, еще до того, как достроишь, дерево гнить начнет, а на камне появятся мох да плесень. Если построишь, проживешь недолго – воздух на болотах нездоровый – все гниль и сырость одна. Человек на болоте жить не будет. Если он, конечно, человек неглупый и вообще… Ответ пришел в голову старика немедленно. Действительно все сходилось.
   – Ты нежить?
   Незнакомец потупил взгляд:
   – Ну да… Точнее сказать – утопленник. Меня русалка утащила.
   – И ты пришел за мной?
   Мужчина махнул рукой:
   – Зачем?.. Просто зашел, как сосед к соседу.
   Старик промолчал.
   – А что, нельзя? – спросил утопленник.
   – Да, пожалуй, можно.
   – Ну вот и ладно. А я ведь не с пустыми руками, – и бледнолицый протянул старику садок с раками.
   Те шевелились и ползали, задумчиво поводили усами и клешнями.
   – Как тебя зовут? – спросил между тем утопленник.
   Старик задумался крепко: а действительно, как? Он так давно не разговаривал, что забыл названия некоторых вещей. Раньше он говорил со своей собакой, но та не отвечала, хотя и понимала его с полужеста. Оттого надобность в словах отпала. Вот почему старик долго не отвечал, подбирая нужное слово. Наконец вспомнил:
   – Геддо.
   – Ну а я Федот. Послушай, а у тебя нет самогона? Ну хоть чуточку? Истосковался, просто сил нету.
   Самогона у Геддо не имелось. Но с иной стороны – долго ли умеючи?
 
   Словно седина в роскошной шевелюре, в кронах деревьев появлялся желтый лист. На иных деревьях рыжее проступало равномерно и в разных местах. На орехе вдруг за ночь вспыхнула желтизной целая охапка листьев, но остальные остались зелеными. Отчего? Ночью произошло нечто, что испугало дерево? Или просто случилась мимо осень, да и решила похулиганить: вплела в сентябрь ленточку ноября. Скоро осень состарится, станет злой мачехой, старухой. Начнет водить к себе в гости зимние деньки, затем и сама сгинет под сугробами.
   Геддо предвкушал: вот придут вьюги и метели, дождь и распутица. Дороги разбухнут от дождей, станут болотами. Проехать по ним не будет никакой возможности – разве что осторожно пройти по обочине. После завалит их снег, что и видно не будет, где та дорога была. И знающий человек пропустит нужный поворот, не найдет деревню, путь к теплу. А если человек такой уж умный, он не станет дразнить волков, шляться, рискуя сгинуть в снежной пустоши. Он будет сидеть дома, жечь дрова да пить чай. Старик ждал этих времен с нетерпением. Но тут наступила обманка – бабье лето. Дороги просохли. Сколько времени оставалось этому ложному лету? «Немного, – успокаивал себя Геддо. – Очень немного». А пока старик коротал осень с Федотом-утопленником. Пил с ним самогон на крылечке своего нового дома. Рядом, в бадье с дождевой водой, плескались русальчата. В дом Федот не заходил – не пускал оберег, повешенный кем-то над порогом.
   – Оберег лучше не снимай, – говорил Федот. – Вдруг жена моя зайдет или еще кто из наших. У нас на болоте сейчас Лихо спит. Пока оно тишком держится. Но лучше его не дразнить…