Анисимов Сергей. Год мертвой змеи

   – Право на борт!
   Вытирая с лица жесткие, горькие брызги морской воды, Алексей хотел сказать: «Самый полный!» – но они и так держали его. Больше нагружать дизель было некуда. Столбы опали, превратившись в бурлящие пенные холмы, какие остаются от взрывов глубинных бомб на значительной глубине, когда мощи заряда уже не хватает, чтобы вытолкнуть воду наружу. Штурмовики разворачивались – гораздо более резко, чем минуту назад. Оба зенитных полуавтомата и «ДШК» продолжали бить по ним буквально взахлеб. Трассы скользили выше, ниже, по сторонам, даже прямо сквозь строй самолетов, но ни одна не попала, не уткнулась в цель. Это было бы чудо – и именно поэтому его не случилось. За чудо пока сошло и то, что они выдержали первый заход.
   – «ДШК» – дробь! – приказал он, но Ли не понял, и пришлось тратить еще секунды, чтобы объяснить. Ствол крупнокалиберного пулемета наверняка уже перегрелся, но менять его было некогда, следующий заход мог начаться уже через секунды. Алексей предположил, что заложившие очередной вираж на безопасной для себя высоте «Скайрейдеры» не торопятся потому, что их пилоты обмениваются комментариями и впечатлениями, но это была просто догадка.
   – Ли, – снова позвал Алексей. – Передай на рацию, что мы ведем бой, что пока живы...
   О сказанном он тут же пожалел: штурмовики опять ринулись вниз, в пологом пикировании расходясь парами влево и вправо. Одна пара, скорее всего, станет бомбить как в первый раз, с диагонального ракурса, а вторая будет заходить в борт.
   – Будет заходить в борт! – прокричал Алексей в полный голос. – Огонь! Баковый автомат развернуть влево! Огонь!
   «ДШК» на надстройке снова взвыл своим дурным голосом, выплевывая стальную струю. Младший лейтенант-кореец рядом тоже что-то кричал, раскручивая над головой руку; вставший на замену убитого сигнальщик непрерывно тянул какую-то скороговорку, все равно недоступную пониманию военсоветника. Руль опять положили «право на борт», и нос минзага начал медленно отворачивать от приблизившегося берега.
   – Ну же! Давай!
   Алексей буквально выл, глядя, как снаряды плюющейся беглым огнем пушки проходят мимо – маленькие, похожие на всплывающие в небо маковые зернышки. Воображение подсказывало ему: вот сейчас 45-миллиметровый снаряд попадет в какую-нибудь из черных хищных машин, и они получат еще одну передышку, а потом, может быть, подойдут «МиГи»! Он скомандовал «Прямо руль», увидел, как крылья «Скайрейдеров» окутались белым, и в тот же момент что-то сбило его с ног, повалив на палубу. Не понимая, что его придавливает, почему ему не подняться, он уже лежа почувствовал, как корабль одно за другим получил два попадания.
   Грохот, вой – это было, это было то, чем это сопровождалось. Палуба буквально изогнулась – он почувствовал это всей спиной, одновременно увидев, как серое небо перечеркнули летящие обломки. И только потом перегруженные барабанные перепонки «пробило» – и Алексей стал слышать еще и людей.
   Отпихнув от себя безвольное тело Ли, он, шатаясь, сумел подняться на одно колено. Ветроотбойный козырек был вскрыт грубо, наискосок, вывернутый так, как можно вывернуть консервную банку. Вскочив на обе ноги, Алексей понял, что и все остальное на его корабле выглядело почти так же. «Тонем», – отчетливо подумал он. На этот раз были не бомбы. Ракетные снаряды, 127-миллиметровки – скорее всего обычные, осколочно-фугасные. Два их попало или три?
   – Ли! – позвал он и только тогда вдруг неожиданно и четко понял произошедшее. Младшего лейтенанта-моряка видно не было совсем, но тел вокруг хватало. Посмотреть второй раз на тех, кто уцелел из расчета баковой зенитки, Алексею пришлось себя заставлять. Бойня. Прошлись 20-миллиметровками, разумеется. Сколько американские авиапушки дают выстрелов в секунду, он точно не помнил, но судя по открывшейся картине – больше чем нужно... И теперь разворачиваются снова, что тоже понятно и предсказуемо.
   Поразительно, но «ДШК» за спиной все еще стрелял. Посмотрев назад, а потом снова на вражеские самолеты, Алексей вспомнил о переводчике и снова наклонился к нему. Он ощущал себя странно – похоже на временное сумасшествие, как будто все происходит не с ним, а с кем-то другим, а он управляет своим телом только «для порядка», по привычке.
   Китайский офицер что-то невнятно сказал, но советник ничего разобрать не смог, потому что тот лежал боком, лицом от него. Подсунув и так-то перепачканные кровью ладони под плечи переводчика, Алексей с усилием перевернул его на спину – так, как только что лежал сам, но тот неожиданно начал хрипеть и биться. Испугавшись, капитан-лейтенант вернул тело Ли в прежнее положение и только теперь догадался посмотреть, куда и как именно того ранило. Дотронуться до изодранной спины было страшно – из прорех шинели текла дымящаяся на холоде живая кровь, свисали какие-то тряпичные клочья: то ли исполосованное сукно, то ли... Кровь была алая – легкие.
   – Я хотел... – неожиданно сказал Ли по-русски. – Я так и хотел...
   Голос был тихий, полный ничем уже не сдерживаемой боли. Чудо, что он еще говорил.
   – Что, Хао? Что?
   Понять – перегнувшемуся вперед, наклонившемуся над его лицом Алексею это почему-то показалось чрезвычайно важным. Этот парень спас ему жизнь, то ли сообразив, то ли почувствовав в последнюю секунду, как это все будет. Закрыл собой от осколков, выкосивших почти всех на палубе и на мостике. В Отечественную за такое давали Героя... да и здесь, в Корее, давали.
   – Что? Что?!
   – Тогда, в январе, помните?..
   Ли произнес еще несколько бессвязных слов и снова открыл закатившиеся глаза. Изо рта у него негусто текло смешанной со слюной кровью, сразу скатывающейся вниз, по щеке, и ниже, по плечу.
   – Когда в самый первый день... Или во второй... В Нампхо... Вы обняли матроса-моториста... Мы тогда и знакомы не были почти, но я...
   Он снова замолчал. Алексей решил, что Хао уже умер, но тот закончил прервавшуюся фразу, пусть и таким невнятным голосом, что разобрать его стоило больший усилий.
   – Я тогда, в ту секунду поклялся... Что если мне выпадет... судьбой... закрыть вас... я...
   Можно было только догадываться, чего стоило ему заставить себя говорить на чужом языке в последние минуты своей жизни. И все же он сказал «вас». Еще несколько бессвязных слов – и все. Его бессменный переводчик несколько раз подряд сил ьно дернулся всем телом и просто перестал дышать. Глаза его омертвели за какую-то секунду. Самого момента Алексей почти не уловил, потому что как раз в это время американские штурмовики сработали по ним третий раз, наконец-то окончательно подавив их последнюю огневую точку – «ДШК».
   На этот раз в корабль попала только одна ракета, остальные подняли высокие и тонкие водяные столбы, как разросшиеся до габаритов сосен карандаши. Попадание ухнуло в корпус почти потерявшего ход минзага, кренящегося на левый борт и заметно оседающего на корму. Осколки снова провыли на все голоса, заглушив треск огня и людские крики.
   Открыв рот, стараясь прийти в себя, но неспособный это сделать из-за какого-то странного, смешанного с растерянностью остекленения, Алексей поднялся наконец на ноги. Они дрожали, с трудом выдерживая его вес. Взбежавший на мостик незнакомый кореец в грязно-серой куртке с крупными нагрудными карманами ухватил его за плечо, резко и отрывисто что-то говоря, но советник даже не сразу это осознал. Кореец бросил только один взгляд на лежащих, понял, дернул сильнее, и тут же развернулся, просто потащив командира корабля за собой. Это до какой-то степени помогло Алексею прийти в себя. Задержавшись на трапе и с силой выдрав рукав из руки продолжающего его стаскивать парня, он посмотрел туда, где был берег. Кабельтовых пять, может быть, шесть. Теоретически можно попытаться доплыть. На дворе март, вода ледяная – это не слишком-то похоже на впечатление о Корее как о стране тропиков и вечного лета, какое он вынес из детства, но теперь уже все равно. Кто-то, может, и выплывет.
   Штурмовики с ревом прошли над головой: торжествующе, победно. Так ходят на параде. На палубе стоял стон – плохо различимый, даже если прислушиваться. Почему-то на секунду Алексей изумился тому, насколько сияюще-яркой и при этом пятнистой выглядит палуба, но потом сообразил, что так и должно быть, если каждую вторую доску выдрать из настила, расщепить вдоль, сломать в нескольких местах и бросить куда попало среди обломков железа и неподвижных человеческих тел.
   Кореец опять сказал что-то грубо и резко. Подбежавший молодой парень без головного убора обменялся с ним несколькими словами и исчез куда-то, как растворился в воздухе. Этого Алексей тоже не понял и удивился. Потом на месте пропавшего появился тот старший капитан-разведчик, которого звали как-то особенно необычно для уха русского человека. Рядом с ним был еще один незнакомый тип со злыми, пронзительными глазами, затравленно озирающийся вокруг. На голову его почему-то была нахлобучена ушанка.
   – Туда... – показал разведчик рукой. – Там Давай.
   Почему-то «давай», – это было то русское слово, которое давалось корейцам лучше всего, и Алексей согласно кивнул. Минный заградитель осел в воду так, что кормовой срез уже почти касался воды. Крен при этом выправился – скорее всего, это случилось потому, что на таком маленьком корабле почти не имелось продольных переборок. Никакой особой борьбы за живучесть не велось, да и не могло вестись.
   Алексей понял, что уже с полминуты смотрит, как старший капитан короткими, скупыми движениями привязывает себя к тому, второму человеку. Тот зло выругался, содрал с себя шапку и неожиданно оказался светловолосым, да и вообще явно не азиатом. На славянина он похож не был – скорее скандинав или англичанин. Так, значит, это и есть тот второй пленный, про которого было сказано «результат»? Старший капитан Ю не колеблясь с размаху ударил пленного в зубы, наклонился и точным движением нахлобучил шапку обратно.
   – Волосы закрыть? – машинально спросил Алексей самого себя, вслух. Он до сих пор был как пьяный – судя повсему, его здорово оглушило.
   Кореец не ответил. Подняв голову и проводив взглядом опять проревевшие над головой штурмовики, он подергал за соединившую его с пленным сдвоенную веревку, ухватил того за плечи и перешагнул через борт. Всплеска почти не было – вода была уже рядом, но крик раздался двойной – так человек кричит, когда его ошпаривают кипятком.
   – Со-ви! – проорал Алексей, надеясь, что младший лейтенант отзовется откуда-нибудь. Того не было, по несколько человек, находившихся на палубе, обернулись на него. Случилась одна из тех малообъяснимых секунд, когда все молча застывают и смотрят друг на друга. Сам он в оцепенении глядел на ползущего среди обломков и вставших дыбом расщеплеиных досок матроса, придерживающего левой рукой собственный живот, трясущийся при каждом его движении. Палуба тоже дрожала: то, как истерзанный, пробитый насквозь кораблик погружается, чувствовалось слишком отчетливо, чтобы это игнорировать.
   – Покинуть корабль! – во всю мощь глотки скомандовал Алексей. Он, командир корабля, единственный имел право на эту команду. Никто не мог его понять, никто здесь не знал русского, но корейцы, лихорадочно вдевая руки в сдергиваемые ими с крючьев спасжилеты, делали все, как нужно. Кто-то сунул ему в руки тонкую папку – корабельный журнал, кодовые таблицы, еще какие-то бумаги, и Алексей, проверив, что все правильно, начал плотно, крест-накрест, обматывать ее ремешком бинокля. Закончив и сильно размахнувшись, швырнул в воду, указал рукой – и матросы начали прыгать за борт один за другим.
   Нос «Кёнсан-Намдо» начал заваливаться вправо: площади свободных поверхностей внутри корпуса перераспределились как-то ненормально и уходящий в воду корабль начало переворачивать. Раненый закричал – дико, пронзительно. Он не мог даже встать, потому что текущая кровью рана на животе расходилась, выпуская из своего зияющего зева кишечные петли и обрывки сальника.
   Капитан покидает судно последним? Может быть – когда имеет такую возможность. Прыгая за борт, Алексей знал, что он последний из тех, кто имеет хотя бы долю шанса добраться до берега. Исключением был, может быть, тот запертый в канатном ящике в нутре задирающегося кверху носа корабля ненормальный пленный, который так хотел жить, если он был еще жив. Но о нем Алексей не вспомнил.
   Вода оказалась настолько холодной, что он не сумел даже крикнуть, когда нагрудник и бешено работающие ноги вытолкнули его наверх. Воздух зажало в горле, как тисками, и обжигающий холод начал вливаться внутрь сразу со всех сторон. Сзади, с корабля, кричали. Кричали и спереди. Метрах в трех, совсем рядом, бился и пытался выпрыгнуть из воды совсем молодой матрос. Лет ему было максимум восемнадцать, а то и меньше, но сменяющие одна другую судороги превращали его лицо в лицо сорокалетнего. Собрав волю в кулак и не дав себе думать о том, как судорога может схватить и его, Алексей сделал несколько сильных гребков сначала в сторону, а потом уже к берегу. Погибающий мог ухватиться за него, и тогда его не сбросишь уже ничем.
   Сзади загремело и затрещало – так громко, что он услышал и обернулся в перерыве между двумя гребками. «Кёнсан-Намдо» встал вертикально, из воды торчала .максимум четверть длины его корпуса, по рубку. Баковая зенитная установка, так и развернутая на левый борт, отчетливо виднелась на фоне неба, как что-то удивительно, невозможно чужое. Можно было не бояться взрыва котлов – их заменял давно сорванный с фундамента дизель, но начавший уходить вниз минзаг мог затянуть спасающихся за собой, и Алексей продолжал грести, изо всех сил работая руками и ногами. Кроль не кроль, брасс не брасс – то по-собачьи, то как-то еще, он мучительно пытался отдалиться от погибающего корабля. Обернулся он еще только один раз и даже почему-то не удивился тому, что последние несколько метров носовой оконечности еще были видны. На его глазах, уже опрокидываясь «на себя», нос минзага ушел под воду со звуком, неожиданно похожим на усиленный в десятки раз всхлип. На поверхности забурлило – и это было все. Корабля не стало. Снова начав работать руками, Алексей поймал отвлеченную, чужую мысль о том, что именно так могла выглядеть гибель «Кронштадта» в сорок четвертом, сумей какой-нибудь из эсминцев – сначала американских, а потом английских – добиться хотя бы пары торпедных попаданий. Тогда бы им было уже не выкарабкаться. «От судьбы не уйдешь», как говорила его бабушка. «Кому суждено быть повешенным, – тот не утонет». А ему, наверное, наоборот...
   Потом, уже через минуту, все мысли окончательно вылетели у него из головы. Осталась одна: «Двигаться». И еще «Жить!» Хороший пловец, Алексей рычал от злобы, раз за разом выбрасывая руки вперед и так же раз за разом отталкиваясь ногами от тянущей его вниз воды. Все происходящее вокруг было уже не просто «чужим», ненастоящим – оно окончательно превратилось в ирреальную мозаику, собранную из отдельных картинок, как чужое отражение во вдребезги разбившемся зеркале. Парень-азиат, уцепившийся обеими руками за какой-то деревянный обломок, не более трети метра длиной, запрокидывает глаза и хрипит в попытках ухватить воздух судорожно открытым ртом. Глаза белые, из одних белков. Ревущий «Скайрейдер» проходит в двух сотнях метров над головами спасающихся, с треском дает несколько длинных, хорошо нацеленных очередей, и вода вокруг вскипает. Вниз не нырнуть – и потому, что набитый пробковой крошкой нагрудник держит на поверхности живых, и потому, что это бесполезно, – нормальный человек не может нырнуть так глубоко, чтобы спастись от снарядов автоматических авиапушек. Кроме того, смерть в метре под водой может быть еще хуже.
   Заход этого штурмовика оказался единственным – остальные пилоты либо не сочли нужным добивать тонущих, либо решили проявить гуманизм – а может, и просто побрезговали. Алексей ни разу не посмотрел вверх, но откуда-то понял, что тот ушел за остальными, делающими очередной круг. Если не слишком вдумываться в смысл слов, всплывающих в его мозгу, можно было даже решить, что в этом им повезло.
   Алексей чувствовал, что его сердце останавливается, пропуская все больше и больше ударов. Каждый такой пропуск вызывал мгновенное почернение в глазах, и под конец он не видел уже почти ничего. Пытаясь контролировать себя, он глядел по сторонам и вперед, стараясь не слишком уклоняться от более или менее верного направления, но силы иссякали слишком уж быстро: он боялся, что не доплывет. Еще одна картинка: мертвое тело, цепляющееся за воду окостеневшими пальцами разведенных в стороны рук, – это было последнее, что он запомнил. Потом зрение отключилось почти совсем, сведясь к какому-то круглому серому окошку в пространстве, похожему на прижатый к борту блокшива иллюминатор. Видеть он начал только тогда, когда почувствовал, что ноги наконец-то коснулись дна.
   Его тащили куда-то вверх, под руки, с двух сторон. Помотав головой и выплюнув скопившуюся во рту горькую слюну, Алексей начал выдираться. Прошло уже, наверное, несколько минут с того момента, когда он добрался до берега второй раз, но помутившееся сознание не обнаруживало памяти о них. Как-то это все было... связано – вот, наверное, правильное слово. В свой первый день на этой войне он обнял незнакомого матроса-корейца, неожиданно и необъяснимо тронувшего его своей искренностью – и два месяца спустя оказалось, что это толкнуло давно все определившего для себя военного переводчика командира взвода Хао Мао-ли закрыть его собой от осколков вражеского ракетного снаряда. Потом военный советник Вдовый вытащил захлебывающегося в ледяной воде моряка – и моряки вытащили с пляжа его, неспособного не только двигаться, но и даже просто соображать. Сколько их всего спаслось? Десять человек? Или двенадцать? Считается, что корабль гибнет, когда теряет убитыми и ранеными до трети своего экипажа. Впрочем, это условность: есть масса случаев, когда корабли тонули с минимальными потерями среди экипажа; и наоборот, когда корабль или катер приходил на базу, заваленный телами убитых. На Балтийском флоте ходила легенда о том, что в 1941-м, пока немцы еще не перекрыли море противолодочными рубежами, пройти которые было невозможно в принципе, одну из поврежденных бомбежкой подводных лодок привели в Кронштадт уцелевшие матросы – ни одного офицера на ней не осталось.
   С «Кёнсан-Намдо» спаслись немногие, но это можно было и предсказать: под таким огнем, в февральском море, в полумиле от берега... Хорошо еще, что американцы, за исключением одного, не стали их добивать, когда исход их неравного боя был уже виден, как говорится, невооруженным глазом – подумал он снова. А бывает, между прочим, по-всякому. Но – оказались людьми. Военным летчикам легче понять и принять произошедшее, они каждый день ходят лицом к лицу со смертью, и большинство из них не испытывают удовольствия от «сверхплановых» проявлений войны. Хотя еще раз – «всякое бывает»...
   Теперь Алексей бежал уже сам, хотя корейские ребята страховали его с двух сторон: советника все еще явственно пошатывало. Одежда промокла насквозь, поделать тут было нечего. Одна надежда – что на войне не болеют. Сзади и с боков стреляли: непонятно кто и непонятно в кого. Машинально проведя рукой по боку, Алексей с изумлением осознал, что кобура на месте, и, не поверив, посмотрел. Это движение на бегу стоило ему потери равновесия, и подпрыгнувшая рывком мерзлая земля ударила его по плечу настолько сильно, что он почти перекувырнулся. Его тут же подхватили, потащили опять – вперед и вперед, куда бы это ни было. Дико, что он не догадался выбросить пистолет тогда же, когда выбрасывал привязываемый к секретным документам бинокль, – «ТТ», пусть он даже называется как-то иначе, весит много. Он мог бы утонуть – и так бы и ушел на дно с бесполезным грузом на поясе. Там, где затонул минный заградитель, глубина была около сорока метров: ему бы хватило, как многим другим из его команды.
   Появившийся рядом незнакомый кореец в одной рубахе начал что-то возбужденно выговаривать. Понять его было в любом случае невозможно, но Алексей честно попытался. Что-то об армии, если он правильно разобрал раза три прозвучавший корень «гун». Успели ли они уйти за линию фронта? Если да, то это почти хорошо, но тогда стрельба позади была бы хотя бы чуточку подальше.
   – Ю! – позвал он в пространство. – Тае-ви Ю!
   Они бежали, и за следующие две-три минуты звуки выстрелов вроде бы приблизились. Оттуда же, сзади. Солнца не было видно из-за туч, но горизонт над правым плечом имел нежно-вишневый цвет, как бывает на рассвете в этих краях. Значит, восток был там, и кто-то, кто вел уцелевших, стремился на север. Логика для второго класса начальной школы, но она ничем не отличалась от той, которая подошла бы для строевого офицера ВМФ. В принципе, линия фронта вполне определилась уже в 1951 году, когда начался «Четвертый этап войны», как его было принято официально именовать. С тех пор она регулярно переползала на несколько километров или даже сотен метров то в одну сторону, то в другую, но в их положении и это может оказаться решающим. Два километра – десять минут хода для их корабля. Как глупо, что их не хватило... Хотя кто знает? Окажись они этой ночью на несколько кабельтовых впереди своего фактического графика движения, и расстрелянный в скоротечной и безнадежной артиллерийской дуэли «Намдо» был бы уже записан на чей-нибудь боевой счет, а сам он, пробитый осколком насквозь, превращался бы в часть пищевой цепочки. Сейчас же он по крайней мере жив.
   Часы встали, залитые водой, и сколько они бежали, Алексей сказать не мог. По ощущениям – вечность. Молодой матрос справа, давно начавший хрипеть в полный голос, задыхаясь и на ходу царапая собственную шею, вдруг закричал и повалился на вытоптанный снег, скрючившись, сгибаясь и разгибаясь в безмолвных, уже автоматических, движениях. Над ним нагнулся кто-то из бегущих позади, но это заняло у него секунду. Обернувшийся на ходу, сбавивший на несколько мгновений темп Алексей увидел, как тот прижал пальцы к шее упавшего. На его лице не отразилось ничего, но, сократив расстояние и поймав взгляд советского офицера, бегущий объяснил произошедшее всего двумя жестами: ударом кулаком в грудь и резким перечеркиванием своего горла. Это было доступно.
   Алексею уже не было холодно. Пожалуй, при таком темпе бега за несколько часов одежда могла высохнуть и целиком, но пока прогрелся только ее самый внутренний слой. В ботинках уже не хлюпало: вода или выдавилась наружу, или впиталась в кожу. Сдать первым могло что угодно – от ботинок и готовой уже лопнуть кожи ступней до собственно сердца, как у того матроса, которому было лет на пятнадцать меньше, чем ему самому. Изо рта толчками выбивался пар, ноги раз за разом толкали его вперед. Потом бегущие впереди вдруг шарахнулись назад, навстречу ему, – и тут же переменили направление, устремившись влево. Выстрелы стали чаще и разрозненнее; более того, спереди донесся отчетливый сдвоенный звук разрыва.
   – Ю! – снова прокричал Алексей, задыхаясь от рези в горле.
   Разведчика-корейца он увидел почти сразу же после этого. Из-за сложного перестроения, последовавшего в последнюю минуту, тот оказался практически рядом, все еще связанный с пленным.
   –Ю!
   Только теперь кореец его услышал, но не стал тратить не сил, ни времени, чтобы выяснить, что от него хотят. Отведя левую руку назад и волоча за собой согнувшегося на бегу американца, он мчался ровно и мощно, как будто ему ничего не мешало. Под правой рукой у разведчика был «ППШ» – единственное оружие, которое Алексей увидел у бегущих, если исключить свой собственный «54»: хлебнувший воды, но чудом, вопреки его собственной воле, уцелевший. Второго разведчика не было видно, хотя это явно он стащил советника с мостика, когда третий заход штурмовиков поставил точку в короткой карьере минного заградителя. Почему все-таки для этой операции не нашли торпедный катер? «Десантников» оказалось не двадцать, а всего двое, а нужный пленный так вообще один. Даже устаревший глиссирующий катер, из тех, что передавались китайцам, мог вывезти всех и уйти за остаток ночи так далеко за линию фронта, что там можно было хоть выброситься на берег – лишь бы сохранить непонятный «результат» рейда. Стоил ли этот результат гибели такого количества людей? Это было не просто неизвестным – Алексей осознавал, что ответ на этот вопрос он может не узнать вообще никогда. Впрочем, и это его устраивало, если бы на него где-то там, далеко, ответили: «Да».
   Состоящая из измученных, шатающихся от усталости людей группа бежала вперед – теперь больше на северо-восток, чем прямо на север. Растягиваясь на бегу, они все более отрывались друг от друга, пока наконец цепочка не «растворилась» совсем. Несколько человек вообще куда-то делись – просто пропав из виду. Того, как они упали или свернули в стороны, Алексей не видел, но вот все-таки... Он мотал головой на бегу, стремясь разогнать опасное оцепенение, затрагивающее пока один только мозг, но явно способное разлиться и на все тело. Тогда – все...