Страница:
Поясница отдавалась болью при каждом ударе ног о поверхность земли, но холод действительно ушел. Хотелось надеяться, что если он продержится еще час, кореец выведет куда-нибудь, где можно будет или переодеться, или хотя бы раздеться догола и высохнуть у огня. Это будет здорово!
Почерпнув силы от возникшего в его воображении образа пламени, разведенного в очаге низкой фанзы, целиком скрывающейся в тени сопок, Алексей прибавил ходу, рванувшись вперед еще быстрее. Это его и спасло. Пришедшая откуда-то сзади длинная очередь вспорола снег за его спиной, мимоходом свалив высокого матроса, бегущего с такой страшной гримасой на лице, которая могла бы заставить заплакать ребенка. Это был второй из тех, кто вытащил советского военсоветника наверх с пляжа, куда они выкарабкались. Уже падая, убитый, но все еще живой, он надеялся, что офицер вернется, поможет ему встать, но тот только обернулся и тут же исчез в сгустившейся темноте.
– Туда... – выдал старший капитан Ю одно из немногих знакомых ему русских слов. На бегу он поднял одной рукой автомат и дал короткую неприцельную очередь в сторону стрелявшего по ним – хотя бы просто напугать. Пленный американец дернул разведчика назад, и от неожиданности Ю едва не поскользнулся, тут же развернувшись и направив на того ствол. Нет, это была не попытка побега – пленный просто рухнул, то ли от невыносимой уже усталости, то ли споткнувшись, и теперь пытался встать.
Переодетый в корейскую форму, с завязанными под подбородком тесемками шапки, американец не мог рассчитывать на то, что его немедленно опознают, как своего, и пытался убраться из-под огня точно так же, как и все остальные. Хвост их растянутой цепочки уже отсекли огнем, и, потратив секунду на то, чтобы дать пленному встать на ноги, старший капитан Ю почти равнодушно смотрел, как несколько матросов из экипажа потопленного вражескими штурмовиками корабля, отставшие от других на полсотни метров, мечутся, пытаясь спастись от полосующих землю очередей. Пули взбивали слежавшийся снег, как хорошая хозяйка взбивает подушку: одна за другой темные фигуры валились на снег. Ни у одного из них не было оружия, но когда такое останавливало кого-то на этой войне?
Советский офицер, которому заминка окончательно позволила догнать разведчика, бежал сейчас рядом. Прыгая через сугробы в своих куцых флотских ботиночках, он придерживал на боку кобуру, но даже не пытался достать из нее полностью бесполезный на такой дистанции огневого боя пистолет. И то, и другое добавляло к нему уважения, пусть и не слишком осознанного. Несколько десятков таких прыжков, не обращая ни малейшего внимания на снежные фонтанчики, поднимающиеся вокруг, на очередное кувыркнувшееся под ноги тело – и они проскочили, уйдя под защиту гребня далеко, на километр с лишним тянущегося от ближайшего холма. Пока можно быть довольным и этим, а там будет видно.
Ломающие отлично разработанный план обстоятельства, проявляясь одно за другим, превращали их операцию во что-то, лишь незначительно отличающееся от понятия «фарс», но они же делали ее более реальной, более укладывающейся в представления о том, что должно происходить на войне. Разгром штаба вражеского батальона – даже одно это само по себе окупало все произошедшее с ними: с самого начала и до самого конца. Однако то, что у него не было ни одной лишней минуты, чтобы распихать по карманам даже лежащие на виду документы со стола убитого им майора, лишало успех большей части смысла... Верно? Да, если забыть то, что сказал ему пленный, когда понял, что шутки кончались совсем. Сказанное снова перевернуло все с ног на голову. Или наоборот, с головы на ноги: смотря как такое воспринимать. Именно после этого, после долгих лет перетекающих одна в другую войн и не намного отличающегося от них мирного времени, старший капитан КНА Пак Хен Ю впервые осознал, что он наконец-то полностью готов умереть. Он целиком, до конца и навсегда, выполнил долг перед страной за себя и за своих ребят. Оставалась формальность – довести драгоценное знание до тех, кто способен обратить его на пользу КНДР. Будет ли это на пользу союзникам – китайским и советским товарищам – это решать уже не ему. Но скорее всего да, потому что и на войне, и в политике важнее и ценнее знания нет ничего. Тем более – такого...
Успел ли русский передать сообщение о том, что корабль гибнет? Вероятно, успел. «МиГи» не пришли его прикрывать, но уж это удивительно не было: от их аэродромов до восточной оконечности линии фронта минимум полчаса лета – все определилось гораздо раньше. Встреть их лисынмановцы на пляже пулеметным огнем, там бы все и закончилось, но им удалось уйти до прибытия первых грузовиков с солдатами. Русский, что бы там ни казалось, сработал умело, почти добившись успеха. До нейтральной полосы они недотянули, наверное, километра два. Это та зона, докуда давно уже не дотягивается ответственность стреляющего во все, что двигается, режущего друг друга ночами, зарытого в землю боевого охранения; но при том – все же слишком близко для дислокации основных сил полкового звена, иначе бы оно несло слишком большие потери от беспокоящего огня даже среднекалиберных минометов.
Происходящее так и называется: «Война передовых охранений» – пусть подобного термина и нет ни в одном учебнике или наставлении. Но гораздо более неожиданным и опасным стало то, что их немедленно начали загонять. Группка обессиленных, почти безоружных людей, бегущих в надежде проскочить между двумя опорными пунктами врага, шарахающихся из одной стороны в другую, – это была насмешка над тем, что представляли собой погибший корабль и его собственная разведгруппа всего какие-то сутки назад. Но у него был пленный, который знал – и это меняло все.
Узел 8.1
– Ты знаешь, я не сомневался. Почти с самого начала не сомневался...
Военный советник при флагманском минере ВМФ КНА капитан-лейтенант ВМФ СССР Вдовый, хрипло дыша, сидел на снегу, привалившись к ледяной броне всей спиной, и наслаждался. Он был среди своих. Теперь, как бы все ни закончилось, все будет хорошо.
– А несколько дней назад как вспомнил вас троих, так с тех пор вообще минуты считал, когда же вы появитесь...
– Погоди.
Майор высунулся из-под прикрытия, и тут же в десятке сантиметров от его щеки в сталь со звоном ударила пуля.
– Хороший стрелок, – спокойным голосом отметил он, тихонько опускаясь назад, вниз. – Подождем еще минуту, ладно?
– Я не тороплюсь, – со смешком отозвался Алексей, вызвав ответные улыбки у всех, в том числе корейцев, явно ни слова не понимавших по-русски – за компанию. Из экипажа самоходки уцелело аж трое, из десанта – двое, включая татарина. Помимо них рядом оказались командир корейской разведгруппы с пленным и советский «инженер—старший лейтенант» из разведки. Остальные были незнакомыми.
С час назад семь или восемь человек, включая самого Алексея, сумели если не прорваться, то просочиться в какой-то залитый зеленовато-синей наледью овраг, выведший их почти на километр вперед. Слово «отстреливались» не подходило – автомат разведчика огрызался уже совсем редко, а капитан-лейтенант не стрелял, потому что не видел, в кого – так что они просто бежали. Потом, в какую-то из пауз, старший капитан вынул из набедренного кармана два алюминиевых цилиндра бесствольных ракетниц, прижал их ногой к широкому валуну, и через секунду в небо ушли два сияющих белых шара сигнальных ракет.
Алексей, уже потерявший какую-либо надежду, думал к этому времени только о том, что в плен ему попадать нельзя ни при каком раскладе. Даже выстрел в собственное, и без того имеющее не слишком правильные черты, лицо не изуродовал бы его до неузнаваемости, но другого выхода Алексей не видел: попытки объяснить корейцу, что от него потребуется, когда для этого придет время, провалились. Тот не только ничего не понимал, но и не пытался – слишком много сил отнимал у них всех бег.
Четверть часа спустя, когда их осталось всего пятеро, впереди неожиданно начался самый настоящий бой – со стрельбой из всех видов оружия, криками и обильно поднявшимся вверх дымом. Столкнувшись с группой бойцов с сине-красными флажками на штыках и буквально прикрываясь их телами от пуль, летящих, как казалось Алексею, со всех сторон, они пробежали еще метров двести. Потом все вокруг как-то почти одновременно куда-то исчезли, и не зная, что делать, он пополз дальше один, чудом сумев наткнуться в какой-то воронке на уже раненного к тому времени старшего капитана Ю с пленным американцем и на неожиданно знакомое лицо – старшего лейтенанта Петрова, с которым они пересеклись в Йонгдьжине.
«Интересные пошли времена», – подумал тогда Алексей, не слишком даже уверенный, что он не бредит, контуженый и лежащий под каким-нибудь высохшим кустом с залитыми кровью и ничего не видящими глазами. Да, времена начались странные – если советские военные инструкторы при КНА появились на поле боя, да еще с оружием в руках. Впрочем, придраться к такому было сложно: теоретически к этому моменту они были уже на «своей» стороне линии фронта, и если бы не смешавшиеся в одну кучу из-за чередования атак и контратак остатки подразделений, ни один лисынмановец не имел бы ни малейшего шанса получить пулю, выпущенную человеком, родившимся на три тысячи километров севернее.
Сейчас, после того как две последовавшие почти без паузы атаки были отбиты, а он был все так же жив, Алексей испытывал почти счастье, поэтому и скалился, делясь своим удовольствием с миром. Разведчик-кореец, тоже до сих пор живой, гладил ладонью целой руки ободранную до крови щеку. Это была не рана, а просто глубокая ссадина, хотя болеть такое должно было здорово. Но и он улыбнулся тоже – будто понял. Неподвижно лежащий у него под боком пленный, на которого поглядывали все, моргал так часто, будто собирался плакать. Руки у него были снова связаны за спиной, поперек коленей лежали ноги старшего капитана. По мнению Алексея, смысл этого был в том, что разведчик не собирался давать тому ни малейшего шанса вскочить и броситься под пулю.
– Эй! Балтиец!..
Младший брат майора, капитан, позвал его, сложив ладони рупором. Алексей обернулся, помахав рукой. Вторую самоходку подбили всего метрах в тридцати от командирской, и из ее экипажа не выскочил никто. Третью, в которой находился «второй Чапчаков», – еще дальше, почти в сотне метров: чтобы докричаться туда, требовалось приложить немалые усилия. Четвертая «ИСУ-122», сумевшая вывернуться и сжечь оба разделавших их «Паттона», ушла назад, и хотя мощный дизельный двигатель время от времени взрыкивал где-то невдалеке, видно ее не было, только слышно. Наверное, это и к лучшему: шум двигателя и взлязгивание гусеничных траков хорошо слышали те, кто по ним стрелял, – и это должно было охладить их пыл.
Были и другие детали, ложащиеся в ту же колею: скажем, чуть дальше впереди чадил легкий полугусеничный бронетранспортер «МЗА1», в который попало в самом начале, когда бой еще не вышел из категории «встречного»; вокруг него валялось несколько тел, разбросанных взрывом. Горький черный дым горящих американских машин сейчас сносило прямо на них, и это было здорово – он отлично маскировал уцелевших и тот маневр, на который они рассчитывали.
– Чего?! – проорал Алексей, вновь закрутив ладонью над головой. Капитан ответил что-то, но слов было не разобрать: слишком уж далеко, да и шумно тоже. Ударившая в подбитую самоходку пуля снова со звоном выбила четкую, долго висящую в воздухе ноту – такую, что хотелось ковыряться в ухе, пытаясь от нее избавиться. Потом снова стал слышен редкий треск винтовочных выстрелов невдалеке да резкий, узнаваемый, рокочущий вой «ДШК» рядом. Крупнокалиберный пулемет, установленный на самоходке Леонида, играл сейчас на поле боя такую роль, какую может играть дворовый хулиган, оказавшийся на вечеринке гимназисток. Пока его не задавят, никто не имел ни малейшего шанса высунуться и добить уцелевших..
К сожалению, местность здесь не слишком подходила для танковых боев (что и было продемонстрировано полчаса назад), а сектор огня единственного действующего пулемета оказался весьма ограничен. Пока он не подпускал к подбитым машинам проявляющих разумную осторожность солдат врага, у них имелись хорошие шансы удержать позицию по крайней мере до темноты. К сожалению, несколько спрятавшихся среди елок умелых пехотинцев с автоматическими винтовками не позволяли им сделать ничего больше этого: двое убитых из остатков выручившей их роты лежали тут же, в метре или двух от стального остова, упершегося в пространство 122-миллиметровой пушкой. Это был пат. Сначала он их устраивал, теперь – нет.
– Прошла минута-то... – заметил Муса, поглядывая на майора с таким прищуром, который можно было бы назвать нарочитым, не будь он у него почти постоянным. Татарину, типы выражения лица которого Алексей отлично запомнил еще с поезда, явно было не смешно. – Может, я рискну, товарищ майор?
– Не терпится тебе? – отмахнулся тот. – Сиди, не высовывайся. Вот сейчас нам...
Борис не договорил: в небе повис раздирающий уши рев. Все пригнулись, ожидая удара, вспышки объемного пламени, – всего того, чем сопровождается пролет вражеского самолета на такой малой высоте. Но скользнувшие над головами штурмовики исчезли, не сбросив ничего, и сидящие переглянулись, разгибаясь.
– Не пришли, значит, «МиГи», – сказал Алексей в пространство. Его все еще трясло от пережитого недавно напряжения, но пробирающий уже до костей холод от брони помогал: возбуждение понемногу уходило. – Может, оно и к лучшему, конечно... Проще себя чувствовать можно... А то меня последние несколько недель и дней не оставляло впечатление, что вот-вот судьба войны решится, а тут... Как из пушки по воробьям. Корабль мой утонул, от всего экипажа три или четыре матроса уцелело, разведгруппа вон корейская – в клочья. Контратаки туда, контратаки сюда, воронки от мин по всему полю... А все ради одного пленного. И старший капитан такой довольный сидит, будто кот, сметаны наевшийся. А сидит он, между прочим, у подбитой самоходки, которая с миллион рублей, наверное, стоит. Товарищ Петров, ну скажите вы мне, ради бога – какого черта все это было?
Азиат с русской фамилией потянулся. Лицо его каждый раз вызывало у Алексея муку – эвенк он, якут, якут с русским, или это вообще не сибирская кровь, а действительно азиатская... Автомат, в котором советник не без напряжения узнал «ППС-43», лежал у него на коленях, но чтобы разведчик стрелял, он пока не видел. Даже когда их зажали перекрестным огнем и каждую минуту можно было ожидать, что ревущая цепь набегающих на них лисынмановских солдат ворвется в полуосыпавшуюся траншею, старший лейтенант продолжал наблюдать, командовать – только не стрелять.
Подошедшие в последний момент самоходки расстреляли атакующих с большой дистанции, позволив Ю с его пленным, Алексею и еще полудюжине человек откатиться назад, но предчувствие победы оказалось ошибочным: сначала их накрыл откуда-то взявшийся станковый пулемет, пусть и быстро уничтоженный, а потом появились «Паттоны» с бронетранспортерами, в скоротечном встречном бою с самоходками разменявшие себя на них. А теперь их, кажется, обошли.
– Знаете, товарищ капитан-лейтенант, – отозвался старший лейтенант Петров. – Если бы вы не были старше меня по званию, я бы сказал вам: «Не нойте». Ну просто чтобы вы прекратили задавать глупые вопросы, по крайней мере, пока мы не выберемся... Говорит вам что-нибудь слово... – Он неожиданно замолчал, придвинулся ближе, согнувшись, и пальцем вывел на вытертом снегу слово «ЗАРИН».
– А? – глупо переспросил Алексей, вытягивающий шею, чтобы лучше разглядеть надпись. – Да говорит, конечно, что я, совсем, что ли... Хотя...
Он подумал, неожиданно потеряв уверенность в правильности первой своей мысли. Вряд ли инженер—старший лейтенант имел в виду Станюковича и графа Толстого – но что тогда?
– Вице-адмирал Зарин, – Аполлинарий Александрович, да?
Герой первой обороны Севастополя, но он тогда был капитаном первого ранга... Командовал артиллерией всей Северной стороны... Именно он, кажется, и предложил затопить корабли в проливе, да? Или это не тот Зарин, а который уже Сергей Аполлинариевич? Который в 1893-м разбил «Витязь» у полуострова Нахимова... И это ведь рядом совсем, да? Тот?..
За секунду в голове Алексея пронеслось что-то смазанное, из подростковых книг – про затонувшие сокровища, которые ищут сотни лет и находят в результате головокружительных операций. Образ мелькнул и пропал: последнюю фразу Алексей произнес уже менее уверенно – в том числе и потому, что разведчик захихикал, утирая рукой грязное лицо. Кроме того, его поразило выражение на лице пленного, вдруг дернувшегося так, что Ю хлопнул его ладонью по глазам, как хлопают комара.
– Ладно, – сказал разведчик, отсмеявшись. – Считайте, что вы не угадали. И, может, оно и к лучшему, как вы и сказали.
Но то, что с вашей стороны это выглядит – я имею в виду все вместе взятое – как стрельба «из пушки по воробьям» – просто здорово. Так оно и должно казаться до самой последней минуты. А лучше и вообще до упора... Дело совсем не в этом...
Откуда здесь, вплотную к линии фронта, взялся советский разведчик из «тех самых», «инженер—старший лейтенант» объяснил ему буквально в двух словах, когда нашел для этого секунду. Старший его команды, что бы она на самом деле собой ни представляла, ждал возвращения минного заградителя в Ионгдьжине, как было предусмотрено планом. Но еще по крайней мере несколько человек с полномочиями, позволяющими поднять в безнадежную атаку как минимум роту, ждали условного сигнала вдоль всего «восточного выступа» – очень надеясь, что этот сигнал не придет. То, что «Кёнсан-Намдо» может быть потоплен, похоже, расценивалось как вполне вероятное событие. Подумав, Алексей решил, что это весьма и весьма серьезно характеризует проводимую операцию и качество ее подготовки, какую бы скрытую цель операция ни имела.
Продолжить разговор им не дали: спереди-справа застучало, потом взревело разрывами. Втянув голову в плечи, они ждали. Двадцать секунд – и густо, почти без перерыва следующие друг за другом разрывы угасли. Старший капитан подал какую-то команду, и майор Чапчаков, имя которого Алексей на секунду забыл, проорал: «Встать! За мной!» Сам он задержался всего-то на мгновение, потому что, оглянувшись, запнулся взглядом за пулеметчика, бившего звонкими, длинными очередями с рубки самоходки младшего из двух братьев. «А он как же?» – подумал Алексей, и за эту секунду все уже рванулись вперед и вверх.
– Вперед!
Нетерпеливая, рваная команда, пришедшая спереди, была уже лишней: испугавшись того, что свои могут принять его за труса, он бросился за удаляющимися спинами, скачущими и качающимися уже далеко впереди. Страх собственной трусости напугал Алексея гораздо больше свистящих вокруг пуль. Кто-то рухнул почти ему под ноги, хрипя и катаясь по снегу, но он, все равно не способный ничего сделать, не обратил на это внимания. Пистолет – статусное оружие офицера, бесполезное в пехотном бою, – оказался у него в руке, и чтобы прогнать свой страх, Алексей дважды выстрелил вперед, в широкий просвет между спинами, откуда мельтешило далекими вспышками.
Продолжая бежать, крича что-то неразборчивое, с радостью видя, что сумел нагнать своих, он встроился в редкую цепь, короткой командой советского майора и корейского старшего капитана развернутую влево. В памяти опять мелькнуло что-то узнаваемое, из детства, когда отец был молодым и живым, а убитый в сорок третьем Гошка подсаживал его на дерево, чтобы брату было видно: полуэскадрон разворачивается на полном скаку, вытягивая нитку самых лихих всадников параллельно цели их вытянутых вперед клинков. Караколь?
Он не успел додумать, как такое может называться в пехоте, – цепь вломилась в кустарник, пробивая его телами. Шапку рвануло крупной веткой, едва не оборвав завязки, справа кто-то ахнул, и обернувшийся на этот раз Алексей увидел, как всплескивает руками молодой боец-азиат, чем-то вдруг неуловимо напомнивший ему погибшего Хао Ли. Прыгнув к нему и подхватив падающего, он продрался вперед – и его дождались, приняли обвисающее на руках тело, сунули в руки оружие.
– Давай! – крикнул ему по-русски кто-то знакомый, но не узнанный; перед глазами мелькнуло совершенно белое лицо пленного, искаженное дикой гримасой, и все снова побежали вперед. Потом была опять остановка, на минуту, не больше – перевести дух, пока кто-то, кто ими командовал, осматривался, стоя в полный рост. Еще рывок – и уцелевшие наконец-то врываются в осыпавшиеся окопы и тут же ложатся.
– Молодец, – понял Алексей слово, сказанное в ту секунду, когда он снова получил возможность слышать. Это оказался Петров – странный человек, похожий лицом и голосом на представителя едва ли не половины народов Советского Союза, смешанных вместе в нем одном.
– И автомат подобрал, и помог даже кому-то – я видел. И вообще молодец, я не ожидал...
Он исчез куда-то из поля зрения, не договорив, но сил не было даже просто на то, чтобы повернуть голову. Потом все-таки пришлось, потому что появилось ощущение, которому Алексей даже не сразу поверил. Поглядев сначала вбок, чтобы никого не было рядом, он свел руки вместе, с усилием подложив их под себя, чтобы суметь перевернуться. Автомат зацепился за что-то ремнем, и с отпущенной ветки сорвался снег, обсыпав его лицо. Это помогло удержать на нем такое выражение, какое не привлекло бы к себе лишнего внимания. Ой, мама, что же это... Согнув ноги, Алексей уткнулся подбородком себе в грудь, зажмурив глаза. Как же это вышло? Ведь он же не трус! Вспомнив, как он бежал, стреляя, как стоял на палубе погибающего корабля, с ненавистью глядя на разворачивающиеся штурмовики и туго обматывая ремешком чужого бинокля папку с документами, которые в подобных случаях положено уничтожать, он снова помотал головой. Нет, этого не должно быть. Но случилось... Господи, ну почему же?
Спереди что-то закричали по-корейски, потом то же самое повторили ближе, справа. Ему показалось, что это были голоса обоих разведчиков: Ю и Петрова, удивительно хорошо подошедших друг ко другу. Как же он сможет теперь встать... Разве что застрелиться прямо здесь – вот и весь выход.
– Приготовиться к движению! Полуминутная готовность! – передал откуда-то сзади молодой голос. Капитан, «младшой», как звал его майор, Борис. Вставать придется при нем.
– Пошли!..
Команда была неуставная, но о том, остался ли среди них хотя бы один «настоящий» пехотинец, Алексей не имел понятия. Каждый имел свою воинскую специальность, а пехотинцами, знающими, как положено вести общевойсковой бой на отходе, не были даже Ибрагимов с Чапчаковым-старшим. Или были?
Поднявшись, Алексей сделал отчаянное усилие, чтобы не посмотреть вниз. Это сработало: обогнавший его Ленька даже не покосился, и когда он перешел на бег, заняв свое место в формируемом строю, никому в голову не пришло разглядывать, как советский военсоветник подволакивает ноги, стараясь, чтобы моча вытекла из брючин как можно быстрее, за первые же шаги. Никому не было до этого дела – потому что вид у высокого крепкого мужика со злыми, плотно сжа тыми губами и с «ППШ-43» в руках был достаточно серьезным даже для того, кто не видел его в деле в течение последних полусуток. Большее внимание мог привлечь клок ваты, вырванный пулей из его шапки и теперь болтающийся возле уха, но и в этом в конце концов тоже не было ничего особенного.
На бегу Алексей постарался приблизиться ближе к корейскому старшему капитану. Почему-то ему показалось, что этого человека пули обходят. Это было нелогично, но на войне суеверия воспринимаются всеми как нормальная часть жизни. Сам же старший капитан Ю, забросивший пустой автомат за спину и теперь бежавший с винтовкой, подобранной у убитого, обернулся на него только раз. Болезненно-напряженное выражение на лице советского военсоветника не удивило его ни на секунду. Это был моряк, и даже само то, что он сумел выжить в беге по ближайшим вражеским тылам, в десятке уложившихся в последние часы скоротечных огневых стычек с флангами цепей вражеских «загонщиков», от которых на ощупь ищущий оптимальный маршрут разведчик сумел увернуться лишь самым настоящим чудом, выгадав себе и оставшимся нужные для получения хотя бы какого-то шанса десятки минут... Все это характеризовало моряка более чем хорошо. Смерть Молодого Сонга, исчерпавшего свой немалый предел везения на этой войне и не вышедшего из воды после гибели корабля, тронула старшего капитана больше, чем это должно было случиться. Молодой Сонг или попал под единственный заход вздумавшего пострелять по беззащитным плывущим людям штурмовика, или просто захлебнулся в ледяной воде. Последний боец группы, равной которой у него не было еще ни разу, погибший в тот момент, когда впервые становится виден конец этой войны – пусть не победой, пусть перемирием, но хоть какой-то, – сейчас он стоял у старшего капитана перед глазами, звал его за собой. Глупо, но бегущий сзади и сбоку русский, со свежим, не промерзшим еще крупным мокрым пятном, стекшим вниз из промежности, и при этом с автоматом в руке, внушал старшему капитану уверенность в том, что все в итоге окончится более или менее благополучно. То, как он сейчас выглядит – это на самом деле не имеющая никакого значения ерунда. Такой не подведет и не остановится. В бою на суше толку от него, может, будет и не много, но в том, что он не поднимет руки, можно было быть уверенным.
Почерпнув силы от возникшего в его воображении образа пламени, разведенного в очаге низкой фанзы, целиком скрывающейся в тени сопок, Алексей прибавил ходу, рванувшись вперед еще быстрее. Это его и спасло. Пришедшая откуда-то сзади длинная очередь вспорола снег за его спиной, мимоходом свалив высокого матроса, бегущего с такой страшной гримасой на лице, которая могла бы заставить заплакать ребенка. Это был второй из тех, кто вытащил советского военсоветника наверх с пляжа, куда они выкарабкались. Уже падая, убитый, но все еще живой, он надеялся, что офицер вернется, поможет ему встать, но тот только обернулся и тут же исчез в сгустившейся темноте.
– Туда... – выдал старший капитан Ю одно из немногих знакомых ему русских слов. На бегу он поднял одной рукой автомат и дал короткую неприцельную очередь в сторону стрелявшего по ним – хотя бы просто напугать. Пленный американец дернул разведчика назад, и от неожиданности Ю едва не поскользнулся, тут же развернувшись и направив на того ствол. Нет, это была не попытка побега – пленный просто рухнул, то ли от невыносимой уже усталости, то ли споткнувшись, и теперь пытался встать.
Переодетый в корейскую форму, с завязанными под подбородком тесемками шапки, американец не мог рассчитывать на то, что его немедленно опознают, как своего, и пытался убраться из-под огня точно так же, как и все остальные. Хвост их растянутой цепочки уже отсекли огнем, и, потратив секунду на то, чтобы дать пленному встать на ноги, старший капитан Ю почти равнодушно смотрел, как несколько матросов из экипажа потопленного вражескими штурмовиками корабля, отставшие от других на полсотни метров, мечутся, пытаясь спастись от полосующих землю очередей. Пули взбивали слежавшийся снег, как хорошая хозяйка взбивает подушку: одна за другой темные фигуры валились на снег. Ни у одного из них не было оружия, но когда такое останавливало кого-то на этой войне?
Советский офицер, которому заминка окончательно позволила догнать разведчика, бежал сейчас рядом. Прыгая через сугробы в своих куцых флотских ботиночках, он придерживал на боку кобуру, но даже не пытался достать из нее полностью бесполезный на такой дистанции огневого боя пистолет. И то, и другое добавляло к нему уважения, пусть и не слишком осознанного. Несколько десятков таких прыжков, не обращая ни малейшего внимания на снежные фонтанчики, поднимающиеся вокруг, на очередное кувыркнувшееся под ноги тело – и они проскочили, уйдя под защиту гребня далеко, на километр с лишним тянущегося от ближайшего холма. Пока можно быть довольным и этим, а там будет видно.
Ломающие отлично разработанный план обстоятельства, проявляясь одно за другим, превращали их операцию во что-то, лишь незначительно отличающееся от понятия «фарс», но они же делали ее более реальной, более укладывающейся в представления о том, что должно происходить на войне. Разгром штаба вражеского батальона – даже одно это само по себе окупало все произошедшее с ними: с самого начала и до самого конца. Однако то, что у него не было ни одной лишней минуты, чтобы распихать по карманам даже лежащие на виду документы со стола убитого им майора, лишало успех большей части смысла... Верно? Да, если забыть то, что сказал ему пленный, когда понял, что шутки кончались совсем. Сказанное снова перевернуло все с ног на голову. Или наоборот, с головы на ноги: смотря как такое воспринимать. Именно после этого, после долгих лет перетекающих одна в другую войн и не намного отличающегося от них мирного времени, старший капитан КНА Пак Хен Ю впервые осознал, что он наконец-то полностью готов умереть. Он целиком, до конца и навсегда, выполнил долг перед страной за себя и за своих ребят. Оставалась формальность – довести драгоценное знание до тех, кто способен обратить его на пользу КНДР. Будет ли это на пользу союзникам – китайским и советским товарищам – это решать уже не ему. Но скорее всего да, потому что и на войне, и в политике важнее и ценнее знания нет ничего. Тем более – такого...
Успел ли русский передать сообщение о том, что корабль гибнет? Вероятно, успел. «МиГи» не пришли его прикрывать, но уж это удивительно не было: от их аэродромов до восточной оконечности линии фронта минимум полчаса лета – все определилось гораздо раньше. Встреть их лисынмановцы на пляже пулеметным огнем, там бы все и закончилось, но им удалось уйти до прибытия первых грузовиков с солдатами. Русский, что бы там ни казалось, сработал умело, почти добившись успеха. До нейтральной полосы они недотянули, наверное, километра два. Это та зона, докуда давно уже не дотягивается ответственность стреляющего во все, что двигается, режущего друг друга ночами, зарытого в землю боевого охранения; но при том – все же слишком близко для дислокации основных сил полкового звена, иначе бы оно несло слишком большие потери от беспокоящего огня даже среднекалиберных минометов.
Происходящее так и называется: «Война передовых охранений» – пусть подобного термина и нет ни в одном учебнике или наставлении. Но гораздо более неожиданным и опасным стало то, что их немедленно начали загонять. Группка обессиленных, почти безоружных людей, бегущих в надежде проскочить между двумя опорными пунктами врага, шарахающихся из одной стороны в другую, – это была насмешка над тем, что представляли собой погибший корабль и его собственная разведгруппа всего какие-то сутки назад. Но у него был пленный, который знал – и это меняло все.
Узел 8.1
5 марта 1953 года, середина дня
У мертвой змеи не остается яда.
Старая поговорка
– Ты знаешь, я не сомневался. Почти с самого начала не сомневался...
Военный советник при флагманском минере ВМФ КНА капитан-лейтенант ВМФ СССР Вдовый, хрипло дыша, сидел на снегу, привалившись к ледяной броне всей спиной, и наслаждался. Он был среди своих. Теперь, как бы все ни закончилось, все будет хорошо.
– А несколько дней назад как вспомнил вас троих, так с тех пор вообще минуты считал, когда же вы появитесь...
– Погоди.
Майор высунулся из-под прикрытия, и тут же в десятке сантиметров от его щеки в сталь со звоном ударила пуля.
– Хороший стрелок, – спокойным голосом отметил он, тихонько опускаясь назад, вниз. – Подождем еще минуту, ладно?
– Я не тороплюсь, – со смешком отозвался Алексей, вызвав ответные улыбки у всех, в том числе корейцев, явно ни слова не понимавших по-русски – за компанию. Из экипажа самоходки уцелело аж трое, из десанта – двое, включая татарина. Помимо них рядом оказались командир корейской разведгруппы с пленным и советский «инженер—старший лейтенант» из разведки. Остальные были незнакомыми.
С час назад семь или восемь человек, включая самого Алексея, сумели если не прорваться, то просочиться в какой-то залитый зеленовато-синей наледью овраг, выведший их почти на километр вперед. Слово «отстреливались» не подходило – автомат разведчика огрызался уже совсем редко, а капитан-лейтенант не стрелял, потому что не видел, в кого – так что они просто бежали. Потом, в какую-то из пауз, старший капитан вынул из набедренного кармана два алюминиевых цилиндра бесствольных ракетниц, прижал их ногой к широкому валуну, и через секунду в небо ушли два сияющих белых шара сигнальных ракет.
Алексей, уже потерявший какую-либо надежду, думал к этому времени только о том, что в плен ему попадать нельзя ни при каком раскладе. Даже выстрел в собственное, и без того имеющее не слишком правильные черты, лицо не изуродовал бы его до неузнаваемости, но другого выхода Алексей не видел: попытки объяснить корейцу, что от него потребуется, когда для этого придет время, провалились. Тот не только ничего не понимал, но и не пытался – слишком много сил отнимал у них всех бег.
Четверть часа спустя, когда их осталось всего пятеро, впереди неожиданно начался самый настоящий бой – со стрельбой из всех видов оружия, криками и обильно поднявшимся вверх дымом. Столкнувшись с группой бойцов с сине-красными флажками на штыках и буквально прикрываясь их телами от пуль, летящих, как казалось Алексею, со всех сторон, они пробежали еще метров двести. Потом все вокруг как-то почти одновременно куда-то исчезли, и не зная, что делать, он пополз дальше один, чудом сумев наткнуться в какой-то воронке на уже раненного к тому времени старшего капитана Ю с пленным американцем и на неожиданно знакомое лицо – старшего лейтенанта Петрова, с которым они пересеклись в Йонгдьжине.
«Интересные пошли времена», – подумал тогда Алексей, не слишком даже уверенный, что он не бредит, контуженый и лежащий под каким-нибудь высохшим кустом с залитыми кровью и ничего не видящими глазами. Да, времена начались странные – если советские военные инструкторы при КНА появились на поле боя, да еще с оружием в руках. Впрочем, придраться к такому было сложно: теоретически к этому моменту они были уже на «своей» стороне линии фронта, и если бы не смешавшиеся в одну кучу из-за чередования атак и контратак остатки подразделений, ни один лисынмановец не имел бы ни малейшего шанса получить пулю, выпущенную человеком, родившимся на три тысячи километров севернее.
Сейчас, после того как две последовавшие почти без паузы атаки были отбиты, а он был все так же жив, Алексей испытывал почти счастье, поэтому и скалился, делясь своим удовольствием с миром. Разведчик-кореец, тоже до сих пор живой, гладил ладонью целой руки ободранную до крови щеку. Это была не рана, а просто глубокая ссадина, хотя болеть такое должно было здорово. Но и он улыбнулся тоже – будто понял. Неподвижно лежащий у него под боком пленный, на которого поглядывали все, моргал так часто, будто собирался плакать. Руки у него были снова связаны за спиной, поперек коленей лежали ноги старшего капитана. По мнению Алексея, смысл этого был в том, что разведчик не собирался давать тому ни малейшего шанса вскочить и броситься под пулю.
– Эй! Балтиец!..
Младший брат майора, капитан, позвал его, сложив ладони рупором. Алексей обернулся, помахав рукой. Вторую самоходку подбили всего метрах в тридцати от командирской, и из ее экипажа не выскочил никто. Третью, в которой находился «второй Чапчаков», – еще дальше, почти в сотне метров: чтобы докричаться туда, требовалось приложить немалые усилия. Четвертая «ИСУ-122», сумевшая вывернуться и сжечь оба разделавших их «Паттона», ушла назад, и хотя мощный дизельный двигатель время от времени взрыкивал где-то невдалеке, видно ее не было, только слышно. Наверное, это и к лучшему: шум двигателя и взлязгивание гусеничных траков хорошо слышали те, кто по ним стрелял, – и это должно было охладить их пыл.
Были и другие детали, ложащиеся в ту же колею: скажем, чуть дальше впереди чадил легкий полугусеничный бронетранспортер «МЗА1», в который попало в самом начале, когда бой еще не вышел из категории «встречного»; вокруг него валялось несколько тел, разбросанных взрывом. Горький черный дым горящих американских машин сейчас сносило прямо на них, и это было здорово – он отлично маскировал уцелевших и тот маневр, на который они рассчитывали.
– Чего?! – проорал Алексей, вновь закрутив ладонью над головой. Капитан ответил что-то, но слов было не разобрать: слишком уж далеко, да и шумно тоже. Ударившая в подбитую самоходку пуля снова со звоном выбила четкую, долго висящую в воздухе ноту – такую, что хотелось ковыряться в ухе, пытаясь от нее избавиться. Потом снова стал слышен редкий треск винтовочных выстрелов невдалеке да резкий, узнаваемый, рокочущий вой «ДШК» рядом. Крупнокалиберный пулемет, установленный на самоходке Леонида, играл сейчас на поле боя такую роль, какую может играть дворовый хулиган, оказавшийся на вечеринке гимназисток. Пока его не задавят, никто не имел ни малейшего шанса высунуться и добить уцелевших..
К сожалению, местность здесь не слишком подходила для танковых боев (что и было продемонстрировано полчаса назад), а сектор огня единственного действующего пулемета оказался весьма ограничен. Пока он не подпускал к подбитым машинам проявляющих разумную осторожность солдат врага, у них имелись хорошие шансы удержать позицию по крайней мере до темноты. К сожалению, несколько спрятавшихся среди елок умелых пехотинцев с автоматическими винтовками не позволяли им сделать ничего больше этого: двое убитых из остатков выручившей их роты лежали тут же, в метре или двух от стального остова, упершегося в пространство 122-миллиметровой пушкой. Это был пат. Сначала он их устраивал, теперь – нет.
– Прошла минута-то... – заметил Муса, поглядывая на майора с таким прищуром, который можно было бы назвать нарочитым, не будь он у него почти постоянным. Татарину, типы выражения лица которого Алексей отлично запомнил еще с поезда, явно было не смешно. – Может, я рискну, товарищ майор?
– Не терпится тебе? – отмахнулся тот. – Сиди, не высовывайся. Вот сейчас нам...
Борис не договорил: в небе повис раздирающий уши рев. Все пригнулись, ожидая удара, вспышки объемного пламени, – всего того, чем сопровождается пролет вражеского самолета на такой малой высоте. Но скользнувшие над головами штурмовики исчезли, не сбросив ничего, и сидящие переглянулись, разгибаясь.
– Не пришли, значит, «МиГи», – сказал Алексей в пространство. Его все еще трясло от пережитого недавно напряжения, но пробирающий уже до костей холод от брони помогал: возбуждение понемногу уходило. – Может, оно и к лучшему, конечно... Проще себя чувствовать можно... А то меня последние несколько недель и дней не оставляло впечатление, что вот-вот судьба войны решится, а тут... Как из пушки по воробьям. Корабль мой утонул, от всего экипажа три или четыре матроса уцелело, разведгруппа вон корейская – в клочья. Контратаки туда, контратаки сюда, воронки от мин по всему полю... А все ради одного пленного. И старший капитан такой довольный сидит, будто кот, сметаны наевшийся. А сидит он, между прочим, у подбитой самоходки, которая с миллион рублей, наверное, стоит. Товарищ Петров, ну скажите вы мне, ради бога – какого черта все это было?
Азиат с русской фамилией потянулся. Лицо его каждый раз вызывало у Алексея муку – эвенк он, якут, якут с русским, или это вообще не сибирская кровь, а действительно азиатская... Автомат, в котором советник не без напряжения узнал «ППС-43», лежал у него на коленях, но чтобы разведчик стрелял, он пока не видел. Даже когда их зажали перекрестным огнем и каждую минуту можно было ожидать, что ревущая цепь набегающих на них лисынмановских солдат ворвется в полуосыпавшуюся траншею, старший лейтенант продолжал наблюдать, командовать – только не стрелять.
Подошедшие в последний момент самоходки расстреляли атакующих с большой дистанции, позволив Ю с его пленным, Алексею и еще полудюжине человек откатиться назад, но предчувствие победы оказалось ошибочным: сначала их накрыл откуда-то взявшийся станковый пулемет, пусть и быстро уничтоженный, а потом появились «Паттоны» с бронетранспортерами, в скоротечном встречном бою с самоходками разменявшие себя на них. А теперь их, кажется, обошли.
– Знаете, товарищ капитан-лейтенант, – отозвался старший лейтенант Петров. – Если бы вы не были старше меня по званию, я бы сказал вам: «Не нойте». Ну просто чтобы вы прекратили задавать глупые вопросы, по крайней мере, пока мы не выберемся... Говорит вам что-нибудь слово... – Он неожиданно замолчал, придвинулся ближе, согнувшись, и пальцем вывел на вытертом снегу слово «ЗАРИН».
– А? – глупо переспросил Алексей, вытягивающий шею, чтобы лучше разглядеть надпись. – Да говорит, конечно, что я, совсем, что ли... Хотя...
Он подумал, неожиданно потеряв уверенность в правильности первой своей мысли. Вряд ли инженер—старший лейтенант имел в виду Станюковича и графа Толстого – но что тогда?
– Вице-адмирал Зарин, – Аполлинарий Александрович, да?
Герой первой обороны Севастополя, но он тогда был капитаном первого ранга... Командовал артиллерией всей Северной стороны... Именно он, кажется, и предложил затопить корабли в проливе, да? Или это не тот Зарин, а который уже Сергей Аполлинариевич? Который в 1893-м разбил «Витязь» у полуострова Нахимова... И это ведь рядом совсем, да? Тот?..
За секунду в голове Алексея пронеслось что-то смазанное, из подростковых книг – про затонувшие сокровища, которые ищут сотни лет и находят в результате головокружительных операций. Образ мелькнул и пропал: последнюю фразу Алексей произнес уже менее уверенно – в том числе и потому, что разведчик захихикал, утирая рукой грязное лицо. Кроме того, его поразило выражение на лице пленного, вдруг дернувшегося так, что Ю хлопнул его ладонью по глазам, как хлопают комара.
– Ладно, – сказал разведчик, отсмеявшись. – Считайте, что вы не угадали. И, может, оно и к лучшему, как вы и сказали.
Но то, что с вашей стороны это выглядит – я имею в виду все вместе взятое – как стрельба «из пушки по воробьям» – просто здорово. Так оно и должно казаться до самой последней минуты. А лучше и вообще до упора... Дело совсем не в этом...
Откуда здесь, вплотную к линии фронта, взялся советский разведчик из «тех самых», «инженер—старший лейтенант» объяснил ему буквально в двух словах, когда нашел для этого секунду. Старший его команды, что бы она на самом деле собой ни представляла, ждал возвращения минного заградителя в Ионгдьжине, как было предусмотрено планом. Но еще по крайней мере несколько человек с полномочиями, позволяющими поднять в безнадежную атаку как минимум роту, ждали условного сигнала вдоль всего «восточного выступа» – очень надеясь, что этот сигнал не придет. То, что «Кёнсан-Намдо» может быть потоплен, похоже, расценивалось как вполне вероятное событие. Подумав, Алексей решил, что это весьма и весьма серьезно характеризует проводимую операцию и качество ее подготовки, какую бы скрытую цель операция ни имела.
Продолжить разговор им не дали: спереди-справа застучало, потом взревело разрывами. Втянув голову в плечи, они ждали. Двадцать секунд – и густо, почти без перерыва следующие друг за другом разрывы угасли. Старший капитан подал какую-то команду, и майор Чапчаков, имя которого Алексей на секунду забыл, проорал: «Встать! За мной!» Сам он задержался всего-то на мгновение, потому что, оглянувшись, запнулся взглядом за пулеметчика, бившего звонкими, длинными очередями с рубки самоходки младшего из двух братьев. «А он как же?» – подумал Алексей, и за эту секунду все уже рванулись вперед и вверх.
– Вперед!
Нетерпеливая, рваная команда, пришедшая спереди, была уже лишней: испугавшись того, что свои могут принять его за труса, он бросился за удаляющимися спинами, скачущими и качающимися уже далеко впереди. Страх собственной трусости напугал Алексея гораздо больше свистящих вокруг пуль. Кто-то рухнул почти ему под ноги, хрипя и катаясь по снегу, но он, все равно не способный ничего сделать, не обратил на это внимания. Пистолет – статусное оружие офицера, бесполезное в пехотном бою, – оказался у него в руке, и чтобы прогнать свой страх, Алексей дважды выстрелил вперед, в широкий просвет между спинами, откуда мельтешило далекими вспышками.
Продолжая бежать, крича что-то неразборчивое, с радостью видя, что сумел нагнать своих, он встроился в редкую цепь, короткой командой советского майора и корейского старшего капитана развернутую влево. В памяти опять мелькнуло что-то узнаваемое, из детства, когда отец был молодым и живым, а убитый в сорок третьем Гошка подсаживал его на дерево, чтобы брату было видно: полуэскадрон разворачивается на полном скаку, вытягивая нитку самых лихих всадников параллельно цели их вытянутых вперед клинков. Караколь?
Он не успел додумать, как такое может называться в пехоте, – цепь вломилась в кустарник, пробивая его телами. Шапку рвануло крупной веткой, едва не оборвав завязки, справа кто-то ахнул, и обернувшийся на этот раз Алексей увидел, как всплескивает руками молодой боец-азиат, чем-то вдруг неуловимо напомнивший ему погибшего Хао Ли. Прыгнув к нему и подхватив падающего, он продрался вперед – и его дождались, приняли обвисающее на руках тело, сунули в руки оружие.
– Давай! – крикнул ему по-русски кто-то знакомый, но не узнанный; перед глазами мелькнуло совершенно белое лицо пленного, искаженное дикой гримасой, и все снова побежали вперед. Потом была опять остановка, на минуту, не больше – перевести дух, пока кто-то, кто ими командовал, осматривался, стоя в полный рост. Еще рывок – и уцелевшие наконец-то врываются в осыпавшиеся окопы и тут же ложатся.
– Молодец, – понял Алексей слово, сказанное в ту секунду, когда он снова получил возможность слышать. Это оказался Петров – странный человек, похожий лицом и голосом на представителя едва ли не половины народов Советского Союза, смешанных вместе в нем одном.
– И автомат подобрал, и помог даже кому-то – я видел. И вообще молодец, я не ожидал...
Он исчез куда-то из поля зрения, не договорив, но сил не было даже просто на то, чтобы повернуть голову. Потом все-таки пришлось, потому что появилось ощущение, которому Алексей даже не сразу поверил. Поглядев сначала вбок, чтобы никого не было рядом, он свел руки вместе, с усилием подложив их под себя, чтобы суметь перевернуться. Автомат зацепился за что-то ремнем, и с отпущенной ветки сорвался снег, обсыпав его лицо. Это помогло удержать на нем такое выражение, какое не привлекло бы к себе лишнего внимания. Ой, мама, что же это... Согнув ноги, Алексей уткнулся подбородком себе в грудь, зажмурив глаза. Как же это вышло? Ведь он же не трус! Вспомнив, как он бежал, стреляя, как стоял на палубе погибающего корабля, с ненавистью глядя на разворачивающиеся штурмовики и туго обматывая ремешком чужого бинокля папку с документами, которые в подобных случаях положено уничтожать, он снова помотал головой. Нет, этого не должно быть. Но случилось... Господи, ну почему же?
Спереди что-то закричали по-корейски, потом то же самое повторили ближе, справа. Ему показалось, что это были голоса обоих разведчиков: Ю и Петрова, удивительно хорошо подошедших друг ко другу. Как же он сможет теперь встать... Разве что застрелиться прямо здесь – вот и весь выход.
– Приготовиться к движению! Полуминутная готовность! – передал откуда-то сзади молодой голос. Капитан, «младшой», как звал его майор, Борис. Вставать придется при нем.
– Пошли!..
Команда была неуставная, но о том, остался ли среди них хотя бы один «настоящий» пехотинец, Алексей не имел понятия. Каждый имел свою воинскую специальность, а пехотинцами, знающими, как положено вести общевойсковой бой на отходе, не были даже Ибрагимов с Чапчаковым-старшим. Или были?
Поднявшись, Алексей сделал отчаянное усилие, чтобы не посмотреть вниз. Это сработало: обогнавший его Ленька даже не покосился, и когда он перешел на бег, заняв свое место в формируемом строю, никому в голову не пришло разглядывать, как советский военсоветник подволакивает ноги, стараясь, чтобы моча вытекла из брючин как можно быстрее, за первые же шаги. Никому не было до этого дела – потому что вид у высокого крепкого мужика со злыми, плотно сжа тыми губами и с «ППШ-43» в руках был достаточно серьезным даже для того, кто не видел его в деле в течение последних полусуток. Большее внимание мог привлечь клок ваты, вырванный пулей из его шапки и теперь болтающийся возле уха, но и в этом в конце концов тоже не было ничего особенного.
На бегу Алексей постарался приблизиться ближе к корейскому старшему капитану. Почему-то ему показалось, что этого человека пули обходят. Это было нелогично, но на войне суеверия воспринимаются всеми как нормальная часть жизни. Сам же старший капитан Ю, забросивший пустой автомат за спину и теперь бежавший с винтовкой, подобранной у убитого, обернулся на него только раз. Болезненно-напряженное выражение на лице советского военсоветника не удивило его ни на секунду. Это был моряк, и даже само то, что он сумел выжить в беге по ближайшим вражеским тылам, в десятке уложившихся в последние часы скоротечных огневых стычек с флангами цепей вражеских «загонщиков», от которых на ощупь ищущий оптимальный маршрут разведчик сумел увернуться лишь самым настоящим чудом, выгадав себе и оставшимся нужные для получения хотя бы какого-то шанса десятки минут... Все это характеризовало моряка более чем хорошо. Смерть Молодого Сонга, исчерпавшего свой немалый предел везения на этой войне и не вышедшего из воды после гибели корабля, тронула старшего капитана больше, чем это должно было случиться. Молодой Сонг или попал под единственный заход вздумавшего пострелять по беззащитным плывущим людям штурмовика, или просто захлебнулся в ледяной воде. Последний боец группы, равной которой у него не было еще ни разу, погибший в тот момент, когда впервые становится виден конец этой войны – пусть не победой, пусть перемирием, но хоть какой-то, – сейчас он стоял у старшего капитана перед глазами, звал его за собой. Глупо, но бегущий сзади и сбоку русский, со свежим, не промерзшим еще крупным мокрым пятном, стекшим вниз из промежности, и при этом с автоматом в руке, внушал старшему капитану уверенность в том, что все в итоге окончится более или менее благополучно. То, как он сейчас выглядит – это на самом деле не имеющая никакого значения ерунда. Такой не подведет и не остановится. В бою на суше толку от него, может, будет и не много, но в том, что он не поднимет руки, можно было быть уверенным.