Страница:
– Дени! – крикнул он, по-прежнему не глядя назад. Ответа не было, но Турпал и так знал, что надо делать с непрерывно стегающим из дверного проема в двух метрах от него огнем. Вырвав кольцо из тяжело легшей в ладонь гранаты, он пластичным, мягким движением отвалился от стены, закручивая кисть так, чтобы штампованное из дешевой низкоуглеродистой стали яблоко ушло точно в цель. Дальнейшее было настолько странным, что он даже не очень понял, что произошло. Граната вылетела из его ладони по неверной, неправильной траектории, и еще целую секунду он с недоумением наблюдал, как она спиралью ввинчивается в небо, пунктиром скользит по стене, а потом катится по заиндевевшему асфальту, подпрыгивая и щелкая, как галечный камешек. За мгновение до того, как замедлительная трубка запала прогорела до конца, тяжелое тело Турпала Усоева ударилось о землю. Веер осколков прошел над ним, выбивая клубы штукатурной пыли из стены домика и дырявя и так уже косо осевший на простреленных скатах фургон.
– Дени! – снова позвал Турпал и сам удивился своему голосу: чужому, как будто записанному на пленку и прокрученному в его горле каким-то странным механизмом. – Хумид! Гада!..
Гаду он увидел. Почему-то его глаза находились вровень с его собственными, хотя и далеко – метрах в пятнадцати. Парень лежал, прижавшись щекой к ледяному и песчаному крошеву, и Турпал с удивительной четкостью отметил то, что отдельные смерзшиеся песчинки глубоко впились ему в детские щеки, как если бы были маленькими осколками.
– Арзу! – выкашлял он из себя, не понимая, почему не видит никого из своих людей. Он ожидал потерь, давая русским на этом этапе едва ли не четверть группы – в обмен на прорыв через караульное помещение. Зачистить его, добить раненых – это секунда, а от выхода им было 4–5 минут бега, огибая дизельную. Может быть, все уже там? Троих, четверых убитых он видел – двое из них были теми, кого застрелил он сам. Третий – Гада, четвертый – кто-то еще из его ребят. Где остальные? Бегут, задыхаясь, к насосной станции? «Насосной морводы 2-й очереди», как она была обозначена на картах. Их груз тяжел, и хотя все бойцы «Меча Царей» были в отличной форме, можно представить, как они сейчас хрипят, с болью вырывая, выгадывая у стрелок часов еще одну, самую важную секунду. Следующий крупный пост, охрана 3-го/4-го энергоблоков не способна в такой обстановке ни на что. Ее ожиревшим от безделья бойцам нужно время, чтобы осознать, что то, что они слышат, – это им не кажется, что это действительно треск и рев захлебывающихся длинными очередями автоматов. Им нужны секунды, чтобы попробовать связаться с постом у ворот, а кроме того, оборона собственно здания является их приоритетом. Даже при том, что могут быть захвачены все соседние здания, они не выйдут наружу, потому что должны выполнять свою собственную задачу. И пусть уже даже объявленная, общая тревога сама по себе не значит ничего. Они добегут, Дени и Арзу доведут ребят… Надо попробовать, хотя бы попробовать последовать за ними. Или хотя бы…
В ноги приподнявшегося было на локте Турпала, голова которого представляла из себя сплошной колтун слипшихся черно-красным волос, выстрелили со спины дважды. Обе пули попали ему в колени, раздробив кости и перемешав их осколки с обрывками хрящевых пластинок в невероятно белой вспышке боли. Его крик заполнил все вокруг, и только когда он оборвался, залив его рот густо-соленой кровью из разодранных собственными зубами щек, только тогда он услышал другие звуки.
Трещал огонь, где-то позади и в стороне, – не согревая и не давая лишнего света в дополнение к уже имеющемуся. Стонали и выли раненые, дико кричал кто-то один, пронзительным молодым голосом без слов.
– Федя! Федя! Сержант, возьми его! Аккуратно!
«Почему Федя? – не понимая, спросил Турпал самого себя. Боль исчезла, и теперь он просто лежал, глядя в серо-стальное небо, по которому с ирреальной скоростью проносились тени облаков. – Что за странное имя?»
Одиночный выстрел: наверное, это кто-то из его бойцов добил русского – возможно, как раз того Федю, которого там звали. Глупо… Как он мог добить его, если все уже там, у самых ворот насосной? Пуля в лоб единственному у входа в то некрупное здание охраннику, половина группы захватывает и вычищает машзал, остальные используют остающиеся у них секунды, чтобы изготовить к работе гранатометы. Подготовленная пара гранатометчик/помощник гранатометчика способна работать в темпе 6 гранат за минуту, а у них было три таких пары. Одиннадцать, минус Гада, минус кто-то не узнанный со спины, минус он сам, до сих пор почему-то не поднявшийся, хотя пронзительная боль в ногах и тупая в спине ушли уже совсем.
– Лейтенант!
За спиной простучали шаги, которые Турпал воспринял как само собой разумеющееся. Ему было уже хорошо – легко и не больно. Только было горячо в пояснице и чуть-чуть неудобно лежать. Это неважно, конечно. Пусть погиб Гада, но они победили. Сейчас Арзу подаст команду, и тяжелые реактивные гранаты ударят в глухую стену здания, скрывающего в своей глубине спрессованную в тысячи раз смерть. Насосная располагается точно напротив стыка помещений 3-го и 4-го энергоблоков, а на такой дистанции Хаарон, Ильяс и Шаапа способны вложить гранату даже в форточку. Если русские оценили уровень опасности верно, то все четыре реактора станции уже заглушены, но никакого значения для успеха операции это не имеет.
– Этот жив? – спросил высокий, задыхающийся голос за спиной. С неудовольствием оторвавшись от своих мыслей, Турпал попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на того, кто его позвал. Почему по-русски? В поездах, в автобусах, на пересадках среди русских людей они говорили именно так, но сейчас-то зачем?
– Жив, – подтвердил другой голос, тоже срывающийся и тоже молодой. – Это он лейтенанта и Васю с Жекой. У-у, сука! Убью гада!..
Удара Турпал почти не почувствовал, – все заглушало непонимание. Ладно, стоит признать, что его тяжело ранило и остальные оставили его здесь одного. Это было правильное решение. После того как Хаарон, Ильяс и Шаапа расстреляют корпус 3-го и 4-го энергоблоков, они будут удерживать помещение насосной станции. Командовать ими будет Арзу, и пока никто ни в кого не стреляет, он вполне справится. В насосной наверняка еще останутся живые – какие-нибудь техники, монтеры, инженеры. Их выковыряют из углов и комнаток на верхнем ярусе и сгонят вниз, где охранять их сможет даже один человек. Русские постепенно поймут, что активная часть их операции уже закончилась, начнут стягивать спецподразделения, готовить штурм, и в это же время вести какие-то разговоры, выяснять, кто виноват… Тогда Арзу раскроет второй козырь. Вполне возможно, что он заставит отдать и его, своего раненого командира. А может, и нет, – и это тоже будет правильным. Ну что ж, он достаточно пожил, и вернувшиеся расскажут о том, как он умер. Это будет смерть, достойная мужчины… Мункар и Накир[14] не будут расспрашивать его долго: им все будет сразу же ясно по его телу…
Турпал потянулся рукой вниз, по телу, и это потребовало усилий. Снова нечувствительный удар куда-то в ноги. Глупые русские, какая ему разница, если он все равно ничего не чувствует? Чужие, грубые руки лезут за пазуху, выворачивают кругляш гранаты из непослушных пальцев. Глупо…
Январь
– Коля, вставай!
Судя по ощущениям, было еще слишком рано для воскресного утра, но проснулся Николай сразу.
– Вставай, говорю тебе! Быстрее!
Голос матери явно подразумевал что-то более серьезное, чем остывающая овсянка, поэтому он откинул одеяло и сел на кровати, моргая и щурясь.
– По телевизору…
Он уже всунул ноги в тапки, когда по коридору простучали шаги отца – тоже какие-то неправильные. Стесняться родителей было нечего, и Николай попрыгал на кухню в одних трусах. «Большой» телевизор стоял у родителей, но голос раздавался именно оттуда, из кухни, и в ту же сторону убежала мама, так ничего и не объяснив.
– Кончилось, – произнес отец, переведя взгляд с поющего экрана на застывшего в дверях сына. – Только что. Сказали – ждите специального выпуска в 10.00.
Николай машинально посмотрел на тикающий кругляш под полкой с редко используемыми чашками. Было 9.42 или что-то вроде того.
– Напали на Сосновоборскую АЭС, – торопясь, сказала мама. – Всего несколько слов было каких-то конкретных. Все остальное – сплошь «нет оснований для паники, просьба соблюдать спокойствие». Просто диктор. Мы утренние новости смотрели, а тут…
– Радио!
Не ставший даже ждать, пока отец протянет руку, Николай перекинул рычажок на выставленной из экономии места на холодильник магнитоле. Динамики в унисон взвыли струнными, – как обычно, радио было настроено на «Орфей». Вслепую переключив на короткие волны, он крутанул верньер грубой настройки. Музыка, реклама, музыка. В Питере было штук пятнадцать коротковолновых станций: хоть на какой-нибудь что-то уже известно. Наконец, человеческий голос, взволнованный, почти плачущий. Мама убавила громкость в рекламирующем майонез телевизоре, и теперь слышно стало хорошо.
– …Я не знаю! Ничего не знаю! Подали сигнал «Внимание!» по сети Гражданской обороны – через громкоговорители, и по общей радиосети. И потом – все. На городском кабельном канале темно. Никто не знает ничего. У меня у соседки муж на станции работает – он позвонил ей на мобилу, сказал, что жив, но что там была стрельба и много убитых. А потом отключился, и вообще вся мобильная связь отключилась. Я ни до кого дозвониться не могу. Хорошо, вся семья в сборе! Если бы не воскресенье – я бы умерла, наверное, а так дети дома все…
– Нина, – перебил говорившую еще один женский голос – заметно более молодой. Уверенные интонации выдавали ведущую или диджея: что это за канал, Николай пока не понял.
– Нина, вы слышите меня? Что видно на улице? Вы видите что-нибудь?
– Милиции много! И «скорых». С полчаса назад, или чуть больше даже, – как завыли сирены, одна за другой… И все туда, на станцию… Я ни одного человека сейчас не вижу, но я не в центре живу, у меня улица маленькая. Сирены так и воют, но далеко уже, глухо так…
– Нина, спасибо вам большое! Удачи вам!
Соединение разорвалось, и ведущая скороговоркой повторила для пропустивших, что это был телефонный разговор с жительницей Соснового Бора Ниной. «Того самого Соснового Бора, где, как мы все знаем, располагается АЭС», – зачем-то объяснила она.
– Опаньки… – растерянно сказал вслух Николай. Это точно выражало именно то, что он думал в настоящую секунду.
– У кого из наших знакомых есть дозиметр?
– На каком-то телевизионном канале по утрам показывали радиационный фон, – мать наморщила лоб так, что постарела лет на пять. – И вообще…
Словно сообразив, что можно сделать, она выбежала из кухни и через какие-то секунды вернулась с микроскопическим флакончиком в руках. Полезла в холодильник, добыла пакет молока, наплюхала в чашки, сунула в микроволновку три сразу. Отец смотрел на нее открыв рот. Реклама в телевизоре кончилась, теперь там кто-то немо показывал, как правильно резать салат. Радио разразилось очередным хитом, рожденным гением отечественных знатоков того, что именно нужно народу. Нормальное воскресное утро…
Микроволновая печка гнусаво звякнула и перестала гудеть. После этого выставившая на стол три чашки теплого молока мама аккуратно накапала в них йода и, торопясь, перемешала черенком одной и той же чайной ложки.
– Давайте…
Что сделает в такой ситуации нормальный молодой парень? Начнет возмущаться. Что сделает взрослый мужик? Выпьет, выразив на лице благодарность за то, что о нем позаботились. «Выпей йаду», – сказал сам себе Николай, и едва не подавился противной теплой жидкостью, так его разобрал смех.
Картинка на 13-дюймовом экранчике дешевой «Айвы» прыгнула и сменилась на блекло-желтый фон, знакомый по местным новостям.
– А что мы здесь сидим? – спросил отец, но тут же осекся и ткнул в кнопку пульта, прибавляя звук. Николай убрал радио, все равно за последние минуты не передавшее ничего полезного, и тут зазвонил телефон.
– Да чтоб тебя! – Отец дернулся, но догадавшись, что делать, указал на сына пальцем. – Возьми в комнате!
– Расскажете потом…
Николай шарахнулся по коридору, слушая, как надрываются разномастные звонки на разнесенных по квартире параллельных аппаратах. Телевизор в кухне так пока ничего и не сказал, и, стараясь вполуха прислушиваться к происходящему там, он схватил трубку. В голосе сестры отчетливо слышалось напряжение.
– Колька!
– Здорово, старшая. Телевизор смотришь?
– Смотрю. Вы знаете уже?
– Ни хрена мы не знаем. Меня вообще только разбудили.
– Нам Борька Гнесин позвонил, помнишь его, – толстый такой? Сказал уезжать из города. Мой машину пакует: сначала за родителями в Пушкин, потом возвращается и нас увозит.
– Куда едете?
Старшая сестра помолчала, то ли формулируя что-то, то ли прислушиваясь к своему собственному телевизору. Тот, который был на кухне, бубнил что-то неразборчивое. Николай, которого «осенило», ухватил валяющийся среди разбросанных родительских подушек пульт и быстро щелкнул парой кнопок, ставя «спальный», он же «большой» телевизор на нулевую громкость. Трубка прогревалась секунд тридцать, – за это время сестра все-таки объяснила, что они поедут на юго-восток, пересидят недельку в Подмосковье.
– Йода выпейте, – посоветовал ей любящий брат, заранее ухмыляясь.
– Что?
– Йода. Ап стену. Восемь капель на стакан теплого молока, и постарайтесь не проблеваться. Осознала? И не переживай. Если припрет, отец собственную машину расконсервирует часов за двенадцать.
– Коля…
– Не переживай.
В этом месте оборвать ее стоило сразу, и он не колебался. Учитывая обоих родителей свояка, мест в его машине больше не имелось. Зимой же отец не ездил и самому Николаю не давал, поэтому аккумулятор хранился дома. Долить дистиллята и поставить заряжаться, – это будет действительно часов двенадцать, минимум десять. На малых амперах закостеневший на морозе стартер просто не провернется. Только после этого можно куда-то ехать: в баке где-то треть, плюс 20-литровая канистра. Хранить топливо в гаражах запрещено всеми правилами, но покажите мне автолюбителя, который так не делает, и можете смело кидаться камнями.
Николай посоветовал сестре зарядить батареи своего и дочкиного сотового до упора и формировать сумку в стиле «на санках в деревню».
– Документы, наличные деньги, трехдневный запас продуктов в герметичной упаковке. Одежда по сезону. Аптечка. В общем, как учили в школе на ГО. Помнишь еще?
Сестра помнила – разницы между ними было шесть лет, а НВП и ГО в школах не вели только в 90-х, в качестве одной из мер борьбы с наследием прогнившего милитаристского режима.
– Давай, держи связь. Ему туда-сюда три часа минимум, и то, если на дорогах…
Николай не договорил, потому что прямо под окном взвыло сиренами – слитно и страшно. Зажав беспроводную трубку в руке, он кинулся к окну и успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как по Профессора Попова проносится колонна разнокалиберных милицейских машин. Штуки четыре легковушки, за ними пара грязно-бордовых автобусов ОМОНа, крытый грузовик и потом снова пара легковушек.
– Что там?
– По-е-хали… – негромко сказал он в трубку. – Или на мосты, или сразу уже туда, – в оцепление, скажем. Но быстро они это…
Николай взглянул на запястье и помотал головой, стараясь сбросить совсем уж последние остатки сна. Часов на нем не было, потому что на ночь он их снимал. Но судя по тем картинкам, которые он перещелкивал на немо молчащем экране последние минуты, никаких новых сообщений пока не было. Значит, еще не десять. Майонез, японские мультфильмы, как положено по утрам в воскресенье; на региональном канале кто-то поет. Объяснив сестре, что там он увидел, и распрощавшись, Николай начал орать, зовя родителей к большому телевизору. Те появились через минуту, всклокоченные. Мать несла в руке тарелку с бутербродами и в другой – еще один стакан с молоком. Машинально приняв его, давно переваливший годами за отметку «30» Николай сделал «брови домиком», как хорошо получалось в детстве. Молоко было подогретое. В этом отношении мир не перевернулся.
– Куда, ты думаешь, они поехали?
Одновременно с вопросом отец ткнул рукой за окно, поэтому гадать, что он имеет в виду, не пришлось. Повторив то же самое, что было сказано сестре, и получив задумчиво-согласный полукивок, Николай сообразил, что минуту можно было потратить и с большей пользой. Ничего, кроме полученных на позапрошлый Новый год и уже изрядно полинявших «боксерок», на нем до сих пор не было. Ноги уже начали мерзнуть, и это тоже был «симптомчик», – двадцатилетним дома он круглый год ходил вообще без носков. Но времени уже не оставалось: телеканал, который у них в доме по привычке называли «Ленинградским», разродился появлением ведущего. Лицо было хорошо знакомым – его обычно ставили в вечерние новостные программы. Судя по тому, что аудитории было показано, как ведущий садится и подключает микрофон, подготовиться на канале не успели даже за двадцать без малого минут.
– «Дорогие телезрители, давайте прощаться», – предположил завладевший пультом отец, повышающий громкость до такого уровня, что стала слышна статика. Мать едва не сплюнула, и Николай повторил ее жест и мимику машинально. В другое время это выглядело бы, наверное, забавно. Сейчас – нет, как не была забавной и шутка. ЛАЭС была слишком близко от города.
– Дорогие телезрители… Как вы уже знаете из нашего краткого информационного сообщения, сегодня в 8 часов утра на Ленинградскую атомную электростанцию была произведена попытка нападения. Группа вооруженных лиц…
«Господи, пронеси нас всех, – сказал Николай себе, закрыв на мгновение ладонями лицо. Это было плохо, но остановиться он не сумел. – Попытка. Значит, справились».
– По официальному сообщению руководства ЛАЭС…
Ведущий опустил глаза вниз и на секунду замолчал, то ли упустив строчку, то ли пытаясь справиться с волнением.
– Нападавшие были вооружены автоматическим стрелковым оружием, гранатами и гранатометами…
Прозвучала фраза коряво, но никакого значения это не имело. Два часа спустя – такая информация была бесценной. Руководство – молодцы. Выдать людям хоть как угодно написанный текст – это более важно, чем редактура.
– Охрана станции приняла бой…
– О, Господи…
Это мама сказала вслух. Николай даже не вздрогнул.
– Понеся тяжелые потери убитыми и ранеными, она сумела не пропустить нападавших к основным помещениям станции… Все нападавшие уничтожены, и к настоящему времени угроза станции ликвидирована полностью… Благодаря оперативно принятым мерам все четыре действующих на момент нападения атомных реактора были изготовлены к аварийной остановке. Таким образом, даже в случае проникновения нападавших внутрь периметра станции угроза неконтролируемой цепной реакции или радиоактивного заражения любого рода практически отсутствовала… Руководство ЛАЭС ответственно заявляет, что при всей сложности сложившейся обстановки ни малейшего снижения уровня безопасности допущено не было, как не было допущено и потери управления… В течение всего времени с момента нападения как на самой станции, так и в ее окрестностях мониторинг радиационной обстановки ведется по усиленному режиму… Нет никаких признаков…
– Ну, проехали, кажется…
Отец тоже был бледным, пусть и при все той же усмешке на губах.
– Похоже на то. Наливай…
Юмор в голосе Николая почти не чувствовался, но родители знали его слишком хорошо. Смеяться начали оба. Нервно, но смеяться.
– Объявленные передачи нашего канала будут проходить в обычном режиме, но в начале каждого часа мы будем передавать краткое информационное сообщение, а также сообщать о любых деталях, которые…
– Отбились, – заключил отец. Что такое ядерный реактор, он знал намного лучше жены и сына, и все это время ему наверняка было страшнее, чем он старался показать. С другой стороны, сам Николай заметно лучше родителей знал, что такое «группа, вооруженная автоматическим оружием».
– В настоящее время радиационный фон на территории ЛАЭС составляет 8,1 микрорентгена в час, что меньше естественного фона. В районе поселка Ручьи радиоактивный фон составляет 8,0; в районе станции Воронка – 7,7; в районе поселка Кандакюля – 8,0…
– А Петербург что? – не удержалась мама. В тот же момент в углу экрана выскочили цифры: «6,5».
– В Петербурге радиационный фон в настоящее время составляет 6,7 микрорентгена в час. Еще раз повторю, это меньше даже естественного радиационного фона и не представляет никакой опасности для здоровья. Мы призываем население сохранять спокойствие. Нет никаких сомнений в том, что спецслужбы на этот раз сумели сработать четко и эффективно, не допустив…
– При чем здесь спецслужбы-то? Их штатная охрана перебила, сказали же. Там человек шестьсот, насколько я помню.
– Станции защищает какое-то из Управлений ФСБ под контролем Федерального агентства по атомной энергии, – не согласился Николай. – А наружная охрана – внутренние войска МВД, если я не напутал. Так что с формальной точки зрения…
– Надо Свете позвонить.
Мама, разумеется, была практиком: детали административного подчинения отлично сделавших свое дело людей ее не интересовали. К моменту, когда ее сын вернулся в комнату уже одетым «по-домашнему», была обзвонена половина родственников: начиная, разумеется, с дочери, сразу ретранслировавшей «отбой» своему мужу. Все это время телевизор не выключался, но программа действительно шла самая обычная. Следующий выпуск новостей вышел, как и было обещано, в 11 ровно и открылся статичной картинкой с парящими на морозном сером горизонте трубами. Потом картинка мигнула и пропала, и на ее месте вновь появилась «говорящая голова». На этот раз знакомый любому петербуржцу ведущий выглядел заметно спокойнее. Похоже, все действительно обошлось. От ЛАЭС до Питера было 80 километров по прямой: от Чернобыля до Киева было больше.
– Дорогие телезрители…
– Женуля! – заорал отец. – Иди смотреть!..
Мать подошла, торопясь, и с этого момента они смотрели в экран уже все вместе, как на Новый год.
– По полученным в течение последнего часа дополнительным сведениям… Шестеро убитых и по крайней мере четверо тяжелораненых из состава подразделения охраны… Имена погибших и раненых пока не сообщаются, но нам сообщили, что все пострадавшие находятся в медсанчасти ЛАЭС, в которой имеются условия для проведения хирургических операций любой степени сложности… Наш собственный корреспондент сообщает с места…
– Ага, ага, – с удовлетворением закивал отец, когда во весь экран было показано, что именно этот корреспондент «сообщает». – Вон они, соколики. Ай, молодцы…
– Коля… – тихо позвала мать, оказывается, смотревшая в это время на него. Николай не слышал, – ему было не до того. Оскаленные, неживые лица, с выпученными до предела глазами, как часто бывает у людей, погибших от полостных ранений. Россыпи ярко блестящих гильз на едва-едва припорошенной инеем, перетоптанной вдоль и поперек земле. Гильзы короткие, гильзы длинные, черные пятна крови тут и там. Выбоины у косяков двери и окон приземистого серого домика, разбитые вдребезги стекла. Тела друг на друге, тела, изогнутые последней мукой так, будто они до сих пор пытаются дотянуться, добежать куда-то. Подросток лет восемнадцати, лежащий лицом вбок – рот удивленно открыт, в черном провале виден язык. Картинка здорово дрожала: оператор или собирался уронить камеру на землю, или раздумывал о том, не упасть ли ему тут же. Корреспондент при этом выглядел сравнительно неплохо. Показав раз пять его ноги в черных ботинках, аккуратно переступающие с одного сравнительно чистого пятна инея на другое, камера поднялась на его лицо, оказавшееся неожиданно спокойным.
– Владислав! – позвал его невидимый сейчас ведущий. – Мы все видим вашу картинку! Расскажите, что сейчас происходит на станции?
– Алексей! – тут же отозвался уверенный парень. – Мы сейчас находимся на том самом месте, где сегодня в 8 часов 10 минут утра была произведена попытка…
– Дени! – снова позвал Турпал и сам удивился своему голосу: чужому, как будто записанному на пленку и прокрученному в его горле каким-то странным механизмом. – Хумид! Гада!..
Гаду он увидел. Почему-то его глаза находились вровень с его собственными, хотя и далеко – метрах в пятнадцати. Парень лежал, прижавшись щекой к ледяному и песчаному крошеву, и Турпал с удивительной четкостью отметил то, что отдельные смерзшиеся песчинки глубоко впились ему в детские щеки, как если бы были маленькими осколками.
– Арзу! – выкашлял он из себя, не понимая, почему не видит никого из своих людей. Он ожидал потерь, давая русским на этом этапе едва ли не четверть группы – в обмен на прорыв через караульное помещение. Зачистить его, добить раненых – это секунда, а от выхода им было 4–5 минут бега, огибая дизельную. Может быть, все уже там? Троих, четверых убитых он видел – двое из них были теми, кого застрелил он сам. Третий – Гада, четвертый – кто-то еще из его ребят. Где остальные? Бегут, задыхаясь, к насосной станции? «Насосной морводы 2-й очереди», как она была обозначена на картах. Их груз тяжел, и хотя все бойцы «Меча Царей» были в отличной форме, можно представить, как они сейчас хрипят, с болью вырывая, выгадывая у стрелок часов еще одну, самую важную секунду. Следующий крупный пост, охрана 3-го/4-го энергоблоков не способна в такой обстановке ни на что. Ее ожиревшим от безделья бойцам нужно время, чтобы осознать, что то, что они слышат, – это им не кажется, что это действительно треск и рев захлебывающихся длинными очередями автоматов. Им нужны секунды, чтобы попробовать связаться с постом у ворот, а кроме того, оборона собственно здания является их приоритетом. Даже при том, что могут быть захвачены все соседние здания, они не выйдут наружу, потому что должны выполнять свою собственную задачу. И пусть уже даже объявленная, общая тревога сама по себе не значит ничего. Они добегут, Дени и Арзу доведут ребят… Надо попробовать, хотя бы попробовать последовать за ними. Или хотя бы…
В ноги приподнявшегося было на локте Турпала, голова которого представляла из себя сплошной колтун слипшихся черно-красным волос, выстрелили со спины дважды. Обе пули попали ему в колени, раздробив кости и перемешав их осколки с обрывками хрящевых пластинок в невероятно белой вспышке боли. Его крик заполнил все вокруг, и только когда он оборвался, залив его рот густо-соленой кровью из разодранных собственными зубами щек, только тогда он услышал другие звуки.
Трещал огонь, где-то позади и в стороне, – не согревая и не давая лишнего света в дополнение к уже имеющемуся. Стонали и выли раненые, дико кричал кто-то один, пронзительным молодым голосом без слов.
– Федя! Федя! Сержант, возьми его! Аккуратно!
«Почему Федя? – не понимая, спросил Турпал самого себя. Боль исчезла, и теперь он просто лежал, глядя в серо-стальное небо, по которому с ирреальной скоростью проносились тени облаков. – Что за странное имя?»
Одиночный выстрел: наверное, это кто-то из его бойцов добил русского – возможно, как раз того Федю, которого там звали. Глупо… Как он мог добить его, если все уже там, у самых ворот насосной? Пуля в лоб единственному у входа в то некрупное здание охраннику, половина группы захватывает и вычищает машзал, остальные используют остающиеся у них секунды, чтобы изготовить к работе гранатометы. Подготовленная пара гранатометчик/помощник гранатометчика способна работать в темпе 6 гранат за минуту, а у них было три таких пары. Одиннадцать, минус Гада, минус кто-то не узнанный со спины, минус он сам, до сих пор почему-то не поднявшийся, хотя пронзительная боль в ногах и тупая в спине ушли уже совсем.
– Лейтенант!
За спиной простучали шаги, которые Турпал воспринял как само собой разумеющееся. Ему было уже хорошо – легко и не больно. Только было горячо в пояснице и чуть-чуть неудобно лежать. Это неважно, конечно. Пусть погиб Гада, но они победили. Сейчас Арзу подаст команду, и тяжелые реактивные гранаты ударят в глухую стену здания, скрывающего в своей глубине спрессованную в тысячи раз смерть. Насосная располагается точно напротив стыка помещений 3-го и 4-го энергоблоков, а на такой дистанции Хаарон, Ильяс и Шаапа способны вложить гранату даже в форточку. Если русские оценили уровень опасности верно, то все четыре реактора станции уже заглушены, но никакого значения для успеха операции это не имеет.
– Этот жив? – спросил высокий, задыхающийся голос за спиной. С неудовольствием оторвавшись от своих мыслей, Турпал попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на того, кто его позвал. Почему по-русски? В поездах, в автобусах, на пересадках среди русских людей они говорили именно так, но сейчас-то зачем?
– Жив, – подтвердил другой голос, тоже срывающийся и тоже молодой. – Это он лейтенанта и Васю с Жекой. У-у, сука! Убью гада!..
Удара Турпал почти не почувствовал, – все заглушало непонимание. Ладно, стоит признать, что его тяжело ранило и остальные оставили его здесь одного. Это было правильное решение. После того как Хаарон, Ильяс и Шаапа расстреляют корпус 3-го и 4-го энергоблоков, они будут удерживать помещение насосной станции. Командовать ими будет Арзу, и пока никто ни в кого не стреляет, он вполне справится. В насосной наверняка еще останутся живые – какие-нибудь техники, монтеры, инженеры. Их выковыряют из углов и комнаток на верхнем ярусе и сгонят вниз, где охранять их сможет даже один человек. Русские постепенно поймут, что активная часть их операции уже закончилась, начнут стягивать спецподразделения, готовить штурм, и в это же время вести какие-то разговоры, выяснять, кто виноват… Тогда Арзу раскроет второй козырь. Вполне возможно, что он заставит отдать и его, своего раненого командира. А может, и нет, – и это тоже будет правильным. Ну что ж, он достаточно пожил, и вернувшиеся расскажут о том, как он умер. Это будет смерть, достойная мужчины… Мункар и Накир[14] не будут расспрашивать его долго: им все будет сразу же ясно по его телу…
Турпал потянулся рукой вниз, по телу, и это потребовало усилий. Снова нечувствительный удар куда-то в ноги. Глупые русские, какая ему разница, если он все равно ничего не чувствует? Чужие, грубые руки лезут за пазуху, выворачивают кругляш гранаты из непослушных пальцев. Глупо…
Январь
Россия сейчас очень опасна. Она не может существовать в новом мире, с новой идеологией, быть европейской страной… Российским государством сейчас управляют злейшие враги человечества, Запада, самой России…
Валерия Новодворская, декабрь 2005 г.
– Коля, вставай!
Судя по ощущениям, было еще слишком рано для воскресного утра, но проснулся Николай сразу.
– Вставай, говорю тебе! Быстрее!
Голос матери явно подразумевал что-то более серьезное, чем остывающая овсянка, поэтому он откинул одеяло и сел на кровати, моргая и щурясь.
– По телевизору…
Он уже всунул ноги в тапки, когда по коридору простучали шаги отца – тоже какие-то неправильные. Стесняться родителей было нечего, и Николай попрыгал на кухню в одних трусах. «Большой» телевизор стоял у родителей, но голос раздавался именно оттуда, из кухни, и в ту же сторону убежала мама, так ничего и не объяснив.
– Кончилось, – произнес отец, переведя взгляд с поющего экрана на застывшего в дверях сына. – Только что. Сказали – ждите специального выпуска в 10.00.
Николай машинально посмотрел на тикающий кругляш под полкой с редко используемыми чашками. Было 9.42 или что-то вроде того.
– Напали на Сосновоборскую АЭС, – торопясь, сказала мама. – Всего несколько слов было каких-то конкретных. Все остальное – сплошь «нет оснований для паники, просьба соблюдать спокойствие». Просто диктор. Мы утренние новости смотрели, а тут…
– Радио!
Не ставший даже ждать, пока отец протянет руку, Николай перекинул рычажок на выставленной из экономии места на холодильник магнитоле. Динамики в унисон взвыли струнными, – как обычно, радио было настроено на «Орфей». Вслепую переключив на короткие волны, он крутанул верньер грубой настройки. Музыка, реклама, музыка. В Питере было штук пятнадцать коротковолновых станций: хоть на какой-нибудь что-то уже известно. Наконец, человеческий голос, взволнованный, почти плачущий. Мама убавила громкость в рекламирующем майонез телевизоре, и теперь слышно стало хорошо.
– …Я не знаю! Ничего не знаю! Подали сигнал «Внимание!» по сети Гражданской обороны – через громкоговорители, и по общей радиосети. И потом – все. На городском кабельном канале темно. Никто не знает ничего. У меня у соседки муж на станции работает – он позвонил ей на мобилу, сказал, что жив, но что там была стрельба и много убитых. А потом отключился, и вообще вся мобильная связь отключилась. Я ни до кого дозвониться не могу. Хорошо, вся семья в сборе! Если бы не воскресенье – я бы умерла, наверное, а так дети дома все…
– Нина, – перебил говорившую еще один женский голос – заметно более молодой. Уверенные интонации выдавали ведущую или диджея: что это за канал, Николай пока не понял.
– Нина, вы слышите меня? Что видно на улице? Вы видите что-нибудь?
– Милиции много! И «скорых». С полчаса назад, или чуть больше даже, – как завыли сирены, одна за другой… И все туда, на станцию… Я ни одного человека сейчас не вижу, но я не в центре живу, у меня улица маленькая. Сирены так и воют, но далеко уже, глухо так…
– Нина, спасибо вам большое! Удачи вам!
Соединение разорвалось, и ведущая скороговоркой повторила для пропустивших, что это был телефонный разговор с жительницей Соснового Бора Ниной. «Того самого Соснового Бора, где, как мы все знаем, располагается АЭС», – зачем-то объяснила она.
– Опаньки… – растерянно сказал вслух Николай. Это точно выражало именно то, что он думал в настоящую секунду.
– У кого из наших знакомых есть дозиметр?
– На каком-то телевизионном канале по утрам показывали радиационный фон, – мать наморщила лоб так, что постарела лет на пять. – И вообще…
Словно сообразив, что можно сделать, она выбежала из кухни и через какие-то секунды вернулась с микроскопическим флакончиком в руках. Полезла в холодильник, добыла пакет молока, наплюхала в чашки, сунула в микроволновку три сразу. Отец смотрел на нее открыв рот. Реклама в телевизоре кончилась, теперь там кто-то немо показывал, как правильно резать салат. Радио разразилось очередным хитом, рожденным гением отечественных знатоков того, что именно нужно народу. Нормальное воскресное утро…
Микроволновая печка гнусаво звякнула и перестала гудеть. После этого выставившая на стол три чашки теплого молока мама аккуратно накапала в них йода и, торопясь, перемешала черенком одной и той же чайной ложки.
– Давайте…
Что сделает в такой ситуации нормальный молодой парень? Начнет возмущаться. Что сделает взрослый мужик? Выпьет, выразив на лице благодарность за то, что о нем позаботились. «Выпей йаду», – сказал сам себе Николай, и едва не подавился противной теплой жидкостью, так его разобрал смех.
Картинка на 13-дюймовом экранчике дешевой «Айвы» прыгнула и сменилась на блекло-желтый фон, знакомый по местным новостям.
– А что мы здесь сидим? – спросил отец, но тут же осекся и ткнул в кнопку пульта, прибавляя звук. Николай убрал радио, все равно за последние минуты не передавшее ничего полезного, и тут зазвонил телефон.
– Да чтоб тебя! – Отец дернулся, но догадавшись, что делать, указал на сына пальцем. – Возьми в комнате!
– Расскажете потом…
Николай шарахнулся по коридору, слушая, как надрываются разномастные звонки на разнесенных по квартире параллельных аппаратах. Телевизор в кухне так пока ничего и не сказал, и, стараясь вполуха прислушиваться к происходящему там, он схватил трубку. В голосе сестры отчетливо слышалось напряжение.
– Колька!
– Здорово, старшая. Телевизор смотришь?
– Смотрю. Вы знаете уже?
– Ни хрена мы не знаем. Меня вообще только разбудили.
– Нам Борька Гнесин позвонил, помнишь его, – толстый такой? Сказал уезжать из города. Мой машину пакует: сначала за родителями в Пушкин, потом возвращается и нас увозит.
– Куда едете?
Старшая сестра помолчала, то ли формулируя что-то, то ли прислушиваясь к своему собственному телевизору. Тот, который был на кухне, бубнил что-то неразборчивое. Николай, которого «осенило», ухватил валяющийся среди разбросанных родительских подушек пульт и быстро щелкнул парой кнопок, ставя «спальный», он же «большой» телевизор на нулевую громкость. Трубка прогревалась секунд тридцать, – за это время сестра все-таки объяснила, что они поедут на юго-восток, пересидят недельку в Подмосковье.
– Йода выпейте, – посоветовал ей любящий брат, заранее ухмыляясь.
– Что?
– Йода. Ап стену. Восемь капель на стакан теплого молока, и постарайтесь не проблеваться. Осознала? И не переживай. Если припрет, отец собственную машину расконсервирует часов за двенадцать.
– Коля…
– Не переживай.
В этом месте оборвать ее стоило сразу, и он не колебался. Учитывая обоих родителей свояка, мест в его машине больше не имелось. Зимой же отец не ездил и самому Николаю не давал, поэтому аккумулятор хранился дома. Долить дистиллята и поставить заряжаться, – это будет действительно часов двенадцать, минимум десять. На малых амперах закостеневший на морозе стартер просто не провернется. Только после этого можно куда-то ехать: в баке где-то треть, плюс 20-литровая канистра. Хранить топливо в гаражах запрещено всеми правилами, но покажите мне автолюбителя, который так не делает, и можете смело кидаться камнями.
Николай посоветовал сестре зарядить батареи своего и дочкиного сотового до упора и формировать сумку в стиле «на санках в деревню».
– Документы, наличные деньги, трехдневный запас продуктов в герметичной упаковке. Одежда по сезону. Аптечка. В общем, как учили в школе на ГО. Помнишь еще?
Сестра помнила – разницы между ними было шесть лет, а НВП и ГО в школах не вели только в 90-х, в качестве одной из мер борьбы с наследием прогнившего милитаристского режима.
– Давай, держи связь. Ему туда-сюда три часа минимум, и то, если на дорогах…
Николай не договорил, потому что прямо под окном взвыло сиренами – слитно и страшно. Зажав беспроводную трубку в руке, он кинулся к окну и успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как по Профессора Попова проносится колонна разнокалиберных милицейских машин. Штуки четыре легковушки, за ними пара грязно-бордовых автобусов ОМОНа, крытый грузовик и потом снова пара легковушек.
– Что там?
– По-е-хали… – негромко сказал он в трубку. – Или на мосты, или сразу уже туда, – в оцепление, скажем. Но быстро они это…
Николай взглянул на запястье и помотал головой, стараясь сбросить совсем уж последние остатки сна. Часов на нем не было, потому что на ночь он их снимал. Но судя по тем картинкам, которые он перещелкивал на немо молчащем экране последние минуты, никаких новых сообщений пока не было. Значит, еще не десять. Майонез, японские мультфильмы, как положено по утрам в воскресенье; на региональном канале кто-то поет. Объяснив сестре, что там он увидел, и распрощавшись, Николай начал орать, зовя родителей к большому телевизору. Те появились через минуту, всклокоченные. Мать несла в руке тарелку с бутербродами и в другой – еще один стакан с молоком. Машинально приняв его, давно переваливший годами за отметку «30» Николай сделал «брови домиком», как хорошо получалось в детстве. Молоко было подогретое. В этом отношении мир не перевернулся.
– Куда, ты думаешь, они поехали?
Одновременно с вопросом отец ткнул рукой за окно, поэтому гадать, что он имеет в виду, не пришлось. Повторив то же самое, что было сказано сестре, и получив задумчиво-согласный полукивок, Николай сообразил, что минуту можно было потратить и с большей пользой. Ничего, кроме полученных на позапрошлый Новый год и уже изрядно полинявших «боксерок», на нем до сих пор не было. Ноги уже начали мерзнуть, и это тоже был «симптомчик», – двадцатилетним дома он круглый год ходил вообще без носков. Но времени уже не оставалось: телеканал, который у них в доме по привычке называли «Ленинградским», разродился появлением ведущего. Лицо было хорошо знакомым – его обычно ставили в вечерние новостные программы. Судя по тому, что аудитории было показано, как ведущий садится и подключает микрофон, подготовиться на канале не успели даже за двадцать без малого минут.
– «Дорогие телезрители, давайте прощаться», – предположил завладевший пультом отец, повышающий громкость до такого уровня, что стала слышна статика. Мать едва не сплюнула, и Николай повторил ее жест и мимику машинально. В другое время это выглядело бы, наверное, забавно. Сейчас – нет, как не была забавной и шутка. ЛАЭС была слишком близко от города.
– Дорогие телезрители… Как вы уже знаете из нашего краткого информационного сообщения, сегодня в 8 часов утра на Ленинградскую атомную электростанцию была произведена попытка нападения. Группа вооруженных лиц…
«Господи, пронеси нас всех, – сказал Николай себе, закрыв на мгновение ладонями лицо. Это было плохо, но остановиться он не сумел. – Попытка. Значит, справились».
– По официальному сообщению руководства ЛАЭС…
Ведущий опустил глаза вниз и на секунду замолчал, то ли упустив строчку, то ли пытаясь справиться с волнением.
– Нападавшие были вооружены автоматическим стрелковым оружием, гранатами и гранатометами…
Прозвучала фраза коряво, но никакого значения это не имело. Два часа спустя – такая информация была бесценной. Руководство – молодцы. Выдать людям хоть как угодно написанный текст – это более важно, чем редактура.
– Охрана станции приняла бой…
– О, Господи…
Это мама сказала вслух. Николай даже не вздрогнул.
– Понеся тяжелые потери убитыми и ранеными, она сумела не пропустить нападавших к основным помещениям станции… Все нападавшие уничтожены, и к настоящему времени угроза станции ликвидирована полностью… Благодаря оперативно принятым мерам все четыре действующих на момент нападения атомных реактора были изготовлены к аварийной остановке. Таким образом, даже в случае проникновения нападавших внутрь периметра станции угроза неконтролируемой цепной реакции или радиоактивного заражения любого рода практически отсутствовала… Руководство ЛАЭС ответственно заявляет, что при всей сложности сложившейся обстановки ни малейшего снижения уровня безопасности допущено не было, как не было допущено и потери управления… В течение всего времени с момента нападения как на самой станции, так и в ее окрестностях мониторинг радиационной обстановки ведется по усиленному режиму… Нет никаких признаков…
– Ну, проехали, кажется…
Отец тоже был бледным, пусть и при все той же усмешке на губах.
– Похоже на то. Наливай…
Юмор в голосе Николая почти не чувствовался, но родители знали его слишком хорошо. Смеяться начали оба. Нервно, но смеяться.
– Объявленные передачи нашего канала будут проходить в обычном режиме, но в начале каждого часа мы будем передавать краткое информационное сообщение, а также сообщать о любых деталях, которые…
– Отбились, – заключил отец. Что такое ядерный реактор, он знал намного лучше жены и сына, и все это время ему наверняка было страшнее, чем он старался показать. С другой стороны, сам Николай заметно лучше родителей знал, что такое «группа, вооруженная автоматическим оружием».
– В настоящее время радиационный фон на территории ЛАЭС составляет 8,1 микрорентгена в час, что меньше естественного фона. В районе поселка Ручьи радиоактивный фон составляет 8,0; в районе станции Воронка – 7,7; в районе поселка Кандакюля – 8,0…
– А Петербург что? – не удержалась мама. В тот же момент в углу экрана выскочили цифры: «6,5».
– В Петербурге радиационный фон в настоящее время составляет 6,7 микрорентгена в час. Еще раз повторю, это меньше даже естественного радиационного фона и не представляет никакой опасности для здоровья. Мы призываем население сохранять спокойствие. Нет никаких сомнений в том, что спецслужбы на этот раз сумели сработать четко и эффективно, не допустив…
– При чем здесь спецслужбы-то? Их штатная охрана перебила, сказали же. Там человек шестьсот, насколько я помню.
– Станции защищает какое-то из Управлений ФСБ под контролем Федерального агентства по атомной энергии, – не согласился Николай. – А наружная охрана – внутренние войска МВД, если я не напутал. Так что с формальной точки зрения…
– Надо Свете позвонить.
Мама, разумеется, была практиком: детали административного подчинения отлично сделавших свое дело людей ее не интересовали. К моменту, когда ее сын вернулся в комнату уже одетым «по-домашнему», была обзвонена половина родственников: начиная, разумеется, с дочери, сразу ретранслировавшей «отбой» своему мужу. Все это время телевизор не выключался, но программа действительно шла самая обычная. Следующий выпуск новостей вышел, как и было обещано, в 11 ровно и открылся статичной картинкой с парящими на морозном сером горизонте трубами. Потом картинка мигнула и пропала, и на ее месте вновь появилась «говорящая голова». На этот раз знакомый любому петербуржцу ведущий выглядел заметно спокойнее. Похоже, все действительно обошлось. От ЛАЭС до Питера было 80 километров по прямой: от Чернобыля до Киева было больше.
– Дорогие телезрители…
– Женуля! – заорал отец. – Иди смотреть!..
Мать подошла, торопясь, и с этого момента они смотрели в экран уже все вместе, как на Новый год.
– По полученным в течение последнего часа дополнительным сведениям… Шестеро убитых и по крайней мере четверо тяжелораненых из состава подразделения охраны… Имена погибших и раненых пока не сообщаются, но нам сообщили, что все пострадавшие находятся в медсанчасти ЛАЭС, в которой имеются условия для проведения хирургических операций любой степени сложности… Наш собственный корреспондент сообщает с места…
– Ага, ага, – с удовлетворением закивал отец, когда во весь экран было показано, что именно этот корреспондент «сообщает». – Вон они, соколики. Ай, молодцы…
– Коля… – тихо позвала мать, оказывается, смотревшая в это время на него. Николай не слышал, – ему было не до того. Оскаленные, неживые лица, с выпученными до предела глазами, как часто бывает у людей, погибших от полостных ранений. Россыпи ярко блестящих гильз на едва-едва припорошенной инеем, перетоптанной вдоль и поперек земле. Гильзы короткие, гильзы длинные, черные пятна крови тут и там. Выбоины у косяков двери и окон приземистого серого домика, разбитые вдребезги стекла. Тела друг на друге, тела, изогнутые последней мукой так, будто они до сих пор пытаются дотянуться, добежать куда-то. Подросток лет восемнадцати, лежащий лицом вбок – рот удивленно открыт, в черном провале виден язык. Картинка здорово дрожала: оператор или собирался уронить камеру на землю, или раздумывал о том, не упасть ли ему тут же. Корреспондент при этом выглядел сравнительно неплохо. Показав раз пять его ноги в черных ботинках, аккуратно переступающие с одного сравнительно чистого пятна инея на другое, камера поднялась на его лицо, оказавшееся неожиданно спокойным.
– Владислав! – позвал его невидимый сейчас ведущий. – Мы все видим вашу картинку! Расскажите, что сейчас происходит на станции?
– Алексей! – тут же отозвался уверенный парень. – Мы сейчас находимся на том самом месте, где сегодня в 8 часов 10 минут утра была произведена попытка…