Страница:
Антон Грановский
Посланники Тьмы
Если ты охотишься на чудовищ, опасайся, чтобы самому не превратиться в чудовище. Ведь если ты долго смотришь в бездну – бездна начинает смотреть на тебя.
Ф. Ницше
Глава первая
1
Осторожно и неторопливо пробирался молодой ходок Дивлян по Гиблой чащобе. Лес вокруг был темный и густой. Серого тумана в этом месте было поменьше, чем в окружающих ложбинах. Он стлался на земле брюхом, как живой, с коварной ласковостью обвивал сапоги Дивляна, поднимался до колен.
Кое-где клочья тумана висели между черными деревьями, не опускаясь и не поднимаясь. Натыкаясь на такие обрывки, Дивлян всякий раз останавливался и напряженно в них вглядывался.
Тишина в лесу стояла мертвая. Ни птиц, ни ветра. Лес будто бы впал в тяжелый, беспробудный сон.
Больше года назад вся чащоба затянулась непроницаемым серым туманом, и держался тот туман целый месяц. А как сошел – Гиблое место изменилось. Будто посуровело. И нечисть в нем завелась новая. И ходоки, которые сунулись туда, стали какими-то странными и неразговорчивыми, они не рассказывали никому о том, что видели. Двое ходоков опосля похода удавились, а еще один стал хлестать водку и допился до смерти.
Охотник-промысловик по прозвищу Вислоус, заплутав в тумане, забрел случайно в Гиблое место. Вернулся он оттуда через два дня, полностью поседевший.
Вислоус рассказывал, что видел в сером тумане какие-то быстрые тени и слышал вой столь жуткий, что умер бы со страху, если бы вместо него не умерли его волосы.
Хозяин постоялого двора дал охотнику лучшую комнату. А ночью из этой комнаты донесся оглушительный вопль. Когда охоронцы вбежали туда, они увидели, что Вислоус сидит на полу, сжимая в левой руке меч, и испуганно глядит в темный угол.
Потрогав Вислоуса за лицо, охоронцы поразились. Кожа его была так холодна, а мышцы так тверды, будто помер Вислоус не только что, а, по меньшей мере, день тому назад.
После смерти охотника по княжеству пошли слухи, что теперь всякого, кто сунется в Гиблое место, ожидает смерть – даже если он вернется из чащобы живым и невредимым.
...Тропа устремилась в низину, наполненную серым туманом. Дивлян не без робости ступил туда. Эх-эх... Не отправился бы он в Гиблое место, кабы не крайняя нужда. Пришел к нему три дня назад купец Бава Прибыток, а с ним еще двое, нездешних, и положили на стол большой кошель, туго набитый золотыми солидами.
«Твой будет, – сказали, – коли сделаешь, как мы велим».
«Я не слишком опытен», – пробовал отбрехаться Дивлян.
А Бава усмехнулся в усы, пригладил ладонью бороду, да и говорит:
«Слыхал я, Дивляша, что ты ходил в учениках у самого Глеба Первохода. Это дорогого стоит. К тому ж никто из ходоков больше в Гиблое место не шастает. Набили себе карманы серебром да золотом, обленились. А ты, я слыхал, бос да гол. И сестры твои – немощные калеки. Деньги-то, небось, нужны».
А кошель с золотом все лежал на столе, и глаз от него отвести было невозможно. Как тут не согласиться?..
Согласился.
...Спустившись в низину, Дивлян прошел всего несколько шагов, когда заметил, что в одном месте туман стал сгущаться. Сгусток тумана шевельнулся и вдруг неторопливо поплыл в сторону Дивляна. Чем ближе он был, тем четче становились его очертания. И вот уже не сгусток тумана, а человек – призрачный, туманный – шел бесшумно по сырой, темной траве.
Дивлян открыл от изумления рот и попятился назад. Под каблуком его сапога тихонько хрустнул мокрый валежник. Туманный человек остановился и повернул голову в сторону Дивляна. Ходок поспешно отпрянул за дерево, но пред тем успел заметить, что вместо лица у странного туманного человека пустое, ровное место.
Так вот какие новые чудовища появились в Гиблом месте!
Дивляна пробрал лютый ужас. Колени его ослабли, волосы на голове встали дыбом.
«Бог Семаргл, не дай мне пропасть! – беззвучно взмолился ходок. – Клянусь, никогда больше не сунусь в Гиблое место! Дай только унесть отсюда ноги, дай вернуться к мамке и сестрам! Они без меня пропадут!»
Выждав немного, Дивлян осторожно выглянул из-за дерева – выглянул и чуть не обделался со страху. Безликий человек стоял прямо перед ним.
Дивлян вскрикнул, повернулся и бросился бежать. Однако пробежать удалось всего несколько шагов. Потом что-то сильно толкнуло Дивляна в спину, он потерял равновесие и упал на землю. Хотел подняться, но туман навалился на него, словно огромное, потное, смрадно дышащее животное, и придавил к земле.
Дивлян поднатужился, выхватил из ножен меч и рубанул мечом по туману, но меч увяз в этом тумане, как в глине. И вдруг кто-то с силой вырвал меч из пальцев Дивляна. Ходок увидел, как что-то черное стремительно приближается к нему сквозь туман, а в следующее мгновение что-то схватило его за ноги и подняло в воздух.
В этот миг Дивлян забыл, что он уже мужчина, забыл, что ему уже восемнадцать лет и что в жилах у него бежит кровь потомственного охотника. Он набрал полную грудь воздуха и закричал:
– Мама!
Левая рука ходока дернулась, горячие капли брызнули ему на лицо. Дивлян скосил глаза влево и увидел, что руки у него больше нет, а вместо нее торчит белая, страшная, измазанная кровью кость.
Что-то темное мелькнуло у Дивляна перед глазами, и вслед за тем серое, безликое лицо, сотканное из клубящегося тумана, приблизилось к его лицу. Словно это сама тень Дивляна глядела на него.
– Кто ты? – с ужасом и тоской крикнул он в эту тень. – Что ты такое?
На мгновение Дивляну показалось, что он увидел два черных, бездонных глаза, и тут чащобу потряс громкий, гортанный, нечеловеческий смех.
Дивлян снова хотел закричать, но холодная черная мгла устремилась ему в рот, втекла в глаза и выморозила ему внутренности.
Кое-где клочья тумана висели между черными деревьями, не опускаясь и не поднимаясь. Натыкаясь на такие обрывки, Дивлян всякий раз останавливался и напряженно в них вглядывался.
Тишина в лесу стояла мертвая. Ни птиц, ни ветра. Лес будто бы впал в тяжелый, беспробудный сон.
Больше года назад вся чащоба затянулась непроницаемым серым туманом, и держался тот туман целый месяц. А как сошел – Гиблое место изменилось. Будто посуровело. И нечисть в нем завелась новая. И ходоки, которые сунулись туда, стали какими-то странными и неразговорчивыми, они не рассказывали никому о том, что видели. Двое ходоков опосля похода удавились, а еще один стал хлестать водку и допился до смерти.
Охотник-промысловик по прозвищу Вислоус, заплутав в тумане, забрел случайно в Гиблое место. Вернулся он оттуда через два дня, полностью поседевший.
Вислоус рассказывал, что видел в сером тумане какие-то быстрые тени и слышал вой столь жуткий, что умер бы со страху, если бы вместо него не умерли его волосы.
Хозяин постоялого двора дал охотнику лучшую комнату. А ночью из этой комнаты донесся оглушительный вопль. Когда охоронцы вбежали туда, они увидели, что Вислоус сидит на полу, сжимая в левой руке меч, и испуганно глядит в темный угол.
Потрогав Вислоуса за лицо, охоронцы поразились. Кожа его была так холодна, а мышцы так тверды, будто помер Вислоус не только что, а, по меньшей мере, день тому назад.
После смерти охотника по княжеству пошли слухи, что теперь всякого, кто сунется в Гиблое место, ожидает смерть – даже если он вернется из чащобы живым и невредимым.
...Тропа устремилась в низину, наполненную серым туманом. Дивлян не без робости ступил туда. Эх-эх... Не отправился бы он в Гиблое место, кабы не крайняя нужда. Пришел к нему три дня назад купец Бава Прибыток, а с ним еще двое, нездешних, и положили на стол большой кошель, туго набитый золотыми солидами.
«Твой будет, – сказали, – коли сделаешь, как мы велим».
«Я не слишком опытен», – пробовал отбрехаться Дивлян.
А Бава усмехнулся в усы, пригладил ладонью бороду, да и говорит:
«Слыхал я, Дивляша, что ты ходил в учениках у самого Глеба Первохода. Это дорогого стоит. К тому ж никто из ходоков больше в Гиблое место не шастает. Набили себе карманы серебром да золотом, обленились. А ты, я слыхал, бос да гол. И сестры твои – немощные калеки. Деньги-то, небось, нужны».
А кошель с золотом все лежал на столе, и глаз от него отвести было невозможно. Как тут не согласиться?..
Согласился.
...Спустившись в низину, Дивлян прошел всего несколько шагов, когда заметил, что в одном месте туман стал сгущаться. Сгусток тумана шевельнулся и вдруг неторопливо поплыл в сторону Дивляна. Чем ближе он был, тем четче становились его очертания. И вот уже не сгусток тумана, а человек – призрачный, туманный – шел бесшумно по сырой, темной траве.
Дивлян открыл от изумления рот и попятился назад. Под каблуком его сапога тихонько хрустнул мокрый валежник. Туманный человек остановился и повернул голову в сторону Дивляна. Ходок поспешно отпрянул за дерево, но пред тем успел заметить, что вместо лица у странного туманного человека пустое, ровное место.
Так вот какие новые чудовища появились в Гиблом месте!
Дивляна пробрал лютый ужас. Колени его ослабли, волосы на голове встали дыбом.
«Бог Семаргл, не дай мне пропасть! – беззвучно взмолился ходок. – Клянусь, никогда больше не сунусь в Гиблое место! Дай только унесть отсюда ноги, дай вернуться к мамке и сестрам! Они без меня пропадут!»
Выждав немного, Дивлян осторожно выглянул из-за дерева – выглянул и чуть не обделался со страху. Безликий человек стоял прямо перед ним.
Дивлян вскрикнул, повернулся и бросился бежать. Однако пробежать удалось всего несколько шагов. Потом что-то сильно толкнуло Дивляна в спину, он потерял равновесие и упал на землю. Хотел подняться, но туман навалился на него, словно огромное, потное, смрадно дышащее животное, и придавил к земле.
Дивлян поднатужился, выхватил из ножен меч и рубанул мечом по туману, но меч увяз в этом тумане, как в глине. И вдруг кто-то с силой вырвал меч из пальцев Дивляна. Ходок увидел, как что-то черное стремительно приближается к нему сквозь туман, а в следующее мгновение что-то схватило его за ноги и подняло в воздух.
В этот миг Дивлян забыл, что он уже мужчина, забыл, что ему уже восемнадцать лет и что в жилах у него бежит кровь потомственного охотника. Он набрал полную грудь воздуха и закричал:
– Мама!
Левая рука ходока дернулась, горячие капли брызнули ему на лицо. Дивлян скосил глаза влево и увидел, что руки у него больше нет, а вместо нее торчит белая, страшная, измазанная кровью кость.
Что-то темное мелькнуло у Дивляна перед глазами, и вслед за тем серое, безликое лицо, сотканное из клубящегося тумана, приблизилось к его лицу. Словно это сама тень Дивляна глядела на него.
– Кто ты? – с ужасом и тоской крикнул он в эту тень. – Что ты такое?
На мгновение Дивляну показалось, что он увидел два черных, бездонных глаза, и тут чащобу потряс громкий, гортанный, нечеловеческий смех.
Дивлян снова хотел закричать, но холодная черная мгла устремилась ему в рот, втекла в глаза и выморозила ему внутренности.
2
Месяц спустя, северный берег большого Эльсинского озера
– Еще что-нибудь? – поинтересовался толстый целовальник Назарий, протирая оловянный стаканчик сухим рушником.
– Угу, – с холодноватой усмешкой отозвался парень, сидевший на лавке у деревянной стойки. – Веревку и шаткий стул.
Парень был широкоплеч и строен – смуглое, худощавое, сосредоточенное лицо, уверенные легкие движения. Одет он был в короткую меховую куртку, а волосы имел темные и длинные. По виду – молодой охотник-промысловик. Впрочем, не такой уж и молодой. Лет тридцать, наверно, не меньше.
Целовальник вскинул бровь.
– Ты сегодня не в духе, Первоход?
Парень раздраженно дернул щекой:
– Сон дурной приснился.
– Опять? И что за сон?
– Да чепуха. Как будто выхожу я в праздничный день на площадь, шляюсь в толпе, покупаю пряники, пью медовуху. И вдруг гвалт смолкает, и наступает мертвая тишина. И в этой тишине все люди – все до единого – молча смотрят на меня. Сначала мне все это странно, а потом до меня вдруг доходит...
Глеб Первоход сделал паузу, чтобы отхлебнуть из кружки.
– Доходит – что? – спросил Назарий.
Глеб поставил кружку, посмотрел целовальнику в глаза и сухо проговорил:
– Что на этой площади лишь я один – человек. А остальные только притворяются людьми. Гляжу на них, а у них вместо лиц – темные дыры. Я хватаюсь за меч, а меча нет. Тянусь к кобуре, но и она пуста.
– Эвона как, – завороженно проговорил целовальник. – И что было дальше?
Глеб хмыкнул:
– Дальше все было хорошо. Дальше я проснулся.
Назарий нахмурился и покачал головой.
– Сон твой и впрямь страшен, – тихо сказал он. – А мне сны вообще не снятся. Раньше я тревожился, но потом понял – лучше совсем никаких снов, чем такие, как бывают у тебя.
Целовальник сполоснул в ведре с водой второй оловянный стаканчик и принялся тщательно натирать его рушником.
– Что северные купцы? – поинтересовался он, меняя тему. – Купили твою свеклу?
Глеб оживился.
– Все купили, – ответил он. – И свеклу, и клубнику, и крыжовник. Золотом заплатили.
– Прибыльное, значит, дело – огородничество?
– Смотря что выращивать. Вот ты, например, знаешь, что такое огурец?
Назарий покачал головой:
– Нет.
– А скоро его во всех русских землях есть станут.
– Это вряд ли, – возразил целовальник. – Русский человек иноземную пакость в рот никогда не возьмет.
Глеб хотел высказаться, но вдруг замолчал и прислушался.
– Что это там за шум? – спросил он.
Прислушался и целовальник. С улицы доносились приглушенные голоса, и звучали они угрожающе. Целовальник нахмурился.
– Никак опять бродяги у кружала людей обирают, – с досадой проговорил он. – Совсем испаскудился народ. Ни богов, ни княжьей власти не страшится.
– Пойду посмотрю, – сказал Глеб.
Назарий посмотрел на него опасливо.
– Не ходил бы, – осторожно проронил он. – Бродяги нынче границ не знают, чуть что – за нож хватаются.
– Ничего. – Глеб поставил кружку на стол. – Посторожи мой сбитень.
Он слез со скамьи, поправил, откинув полу длинного плаща, ножны и зашагал к выходу.
На улице похолодало и свечерело. Черная, мокрая земля поблескивала в свете слюдяного фонаря. Снег в здешних местах и в январе был редкостью, а в марте его совсем не осталось. Глеб успел немного соскучиться по настоящим белым сугробам, серебрящимся в свете луны.
Чуть в стороне от кружала он увидел то, что ожидал. Трое здоровенных бродяг окружили богато одетого человека, который только что спешился с рослого вороного коня, и вымогали у него деньги.
Этап жалобного скулежа они уже миновали и теперь перешли к прямым угрозам. Глеб услышал, как странник приглушенно проговорил:
– Нету денег, мужики! Сварогом клянусь – нету!
Один из лиходеев ощерился.
– Чего ж тогда к карманам не пускаешь? Дай сами поглядим!
– Это мои карманы, – ответил путешественник, угрюмо глядя на бродягу. – И, кроме меня, туда никто руку не запустит.
– Карманы твои, – согласился другой верзила, еще выше прежнего, со смуглой разбойничьей физиономией. – А то, что в них, – наше. Кто по этой дороге идет, нам мзду платит. Плати и ты.
Глеб увидел, что двое из бродяг сунули правые руки в карманы залатанных кафтанов. Путешественник тоже, как бы невзначай, положил пальцы на рукоять сабли.
Поняв, что сейчас начнется кровавая драка, Глеб шагнул вперед и вышел из тени.
– Эй, вы! – грубо окликнул он бродяг. – Оставьте человека в покое!
Уличные громилы повернулись на голос и зыркнули на Глеба холодными глазищами.
– Не нарывайся, огородник, – сказал один из них, самый низкорослый и широкоплечий. – Этот мытарь – наша добыча.
– Иди поли свою репу, а в наши дела не суйся! – рявкнул другой.
Бродяги снова повернулись к мытарю.
– Так не дашь обыскать карманы? – спросил самый рослый из них.
Мытарь насупил брови и тихо ответил:
– Не дам.
– Ну, пеняй на себя. Мочи его, ребята!
Двое молодчиков выхватили из карманов раскладные ножи, а третий, самый низкий и широкоплечий, схватил огромной пятерней руку мытаря, лежащую на рукояти сабли, и крепко сжал ее.
Лезвие ножа чиркнуло путешественника по предплечью, он вскрикнул и шатнулся в сторону, но тут второй верзила саданул его ножом в бок. Но мытарю снова удалось увернуться. Лезвие ножа лишь распороло его кафтан и слегка прорезало кожу.
Мытарь выхватил из ножен саблю, но тут коренастый бродяга ударил его по запястью камнем, и сабля со звоном упала на мерзлый кругляш замощенной площадки.
Мытарь попятился и прижался спиной к стене кружала. Он стоял, тяжело дыша, придерживая рукой порезанный бок, и смотрел на окруживших его головорезов сверкающими глазами загнанного в ловушку зверя.
Решив, что самое время вмешаться, Глеб с лязгом выхватил меч из ножен и шагнул к бродягам. Движения его были быстрыми и точными. Первым же ударом он выбил нож из руки самого рослого бандита, затем ударил его ногой в колено и двинул в челюсть крестовиной меча. Верзила рухнул наземь.
Второй бродяга бросился на Глеба, но получил встречный удар голоменью меча в лоб и грохнулся в покрытую тонкой коркой льда лужу.
Увидев, что приятели повержены, коренастый головорез подхватил с земли саблю и приставил ее острие к горлу мытаря.
– Сделаешь еще шаг, перережу мытарю горло! – процедил он сквозь зубы, поглядывая на Глеба свирепыми глазами.
Глеб вложил меч в ножны, затем спокойно достал из заплечной кобуры ольстру и направил ее дуло бродяге в лоб.
– Давай, – просто сказал он. – Перережь ему горло, а я прострелю тебе башку.
Несколько секунд Глеб и коренастый разбойник смотрели друг другу в глаза. Затем негодяй усмехнулся и медленно опустил саблю.
– Положи ее на землю! – скомандовал Глеб, качнув стволом ольстры.
Бродяга подчинился.
– Теперь бери своих дружков за шиворот и тащи их отсюда прочь, – приказал Глеб. – И запомни: еще раз увижу вас возле кружала, убью.
Коренастый сделал все в точности, как велел Глеб, схватил бродяг за шиворот и одним рывком поставил их на ноги.
– Еще свидимся, огородник! – тихо, с едва заметной усмешкой, проговорил он и потащил дружков прочь.
Бродяги скрылись за углом.
Глеб сунул ольстру в кобуру и взглянул на мытаря. Тот уже поднял свою саблю. Кафтан на его правом боку промок от крови.
– Сильно они тебя? – спросил Глеб.
Мытарь мотнул головой:
– Нет. Ты вовремя подоспел. – Он вложил саблю в ножны и взглянул на Глеба: – Кто ты такой, негаданный защитник?
Глеб усмехнулся.
– Я светлый лучик в беспросветной тьме твоей жизни, мытарь. Идем в кружало. Нужно обработать твои царапины.
Мытарь неуверенно посмотрел на своего вороного скакуна, переминающего копытами у коновязи.
– А как же конь? – спросил он. – Эти мерзавцы его не украдут?
– Нет, – ответил Глеб. – В здешних краях почитают бога Камоку. У него лошадиная голова, и он ненавидит конокрадов. Местные бродяги скорей размозжат голову женщине или старику, чем украдут лошадь. Идем!
Глеб повернулся и первым зашагал к кружалу. Мытарь, пораздумав секунду, последовал за ним.
– Садись. – Глеб помог мытарю усесться на лавку. – Назарий, дай нам водку и чистую тряпицу. Да, и еще одну кружку для моего приятеля.
Целовальник кивнул и пошел в чулан. Мытарь посмотрел, как Глеб берет кружку с недопитым сбитнем, и сказал:
– Они назвали тебя огородником. Ты правда огородник?
Глеб хлебнул сбитня и кивнул:
– Угу.
Целовальник вышел из чулана и опустил на стойку кубышку с водкой и чистые тряпичные лоскуты.
Глеб поставил кружку на стойку, взял лоскут и повернулся к мытарю.
– Снимай кафтан и задирай рубаху.
Мытарь скинул дорогой кафтан и обнажил разрезанный бок.
– Ты ведь не просто огородник, верно? – слегка поморщиваясь от боли, поинтересовался он, глядя на то, как быстро и ловко Глеб накладывает повязку.
– Почему ты так решил?
Мытарь хмыкнул:
– Скажем так: на своем веку я повидал немало огородников, и ты не похож ни на одного из них.
Глеб закончил дело и смахнул с колен тряпичные нитки.
– Ошибаешься, – сухо проговорил он. – Если захочешь, могу продать тебе капусту или баклажаны, выращенные собственными руками. Одевайся.
Пока Глеб наполнял кружку мытаря хмельным сбитнем, тот заправил рубаху в штаны и натянул теплый, подбитый соболями кафтан. Глянув на приклад обреза, торчащий из кобуры Глеба, он вдруг сказал:
– А я понял, кто ты. Твоя ольстра тебя выдала. Ты ведь Первоход, верно? Ходок в места погиблые.
Глеб не ответил. Он молча повернулся к стойке и взялся за свою кружку. Но мытаря, казалось, охватил новый приступ любопытства, и остановиться он уже не мог:
– Что ты делаешь в этой дыре, Первоход?
– Живу, – ответил Глеб, прихлебывая сбитень.
– Живешь? – Мытарь прищурился. – В Хлынском княжестве про тебя ходят легенды. Говорят, что ты был лучшим ходоком! И что самая злобная нечисть обходила тебя стороной! А теперь ты простой огородник?
Глеб покачал головой и едва заметно усмехнулся.
– Не простой. Я лучший огородник на всем Северном побережье.
Мытарь тихо засмеялся:
– Ну, пусть будет так. – Он взял свою кружку и осторожно глотнул. – М-м... А это вкусно! – Сделав еще глоток, мытарь поставил кружку на стойку и спросил, понизив голос: – Послушай-ка, Первоход, а молодой ходок Дивлян – не твой ли ученик?
– Дивлян? – Глеб прищурил недобрые глаза. – Возможно. А тебе что за дело?
Охотник хлебнул сбитня и облизнул сладкие губы.
– С месяц назад ходок Дивлян вернулся из Гиблого места.
– Вот как? – Глеб недоверчиво нахмурился. – А я слышал, что в Гиблое место уже никто не ходит.
– Верно, – кивнул мытарь. – Дивлян был последним. Говорят, Бава Прибыток отвалил ему за это целый пуд золота.
– Вот как, – неопределенно проговорил Глеб. – И что Баве понадобилось в Гиблом месте?
– Того никто не ведает, – ответил странник. – Сговор у них был тайный. Дивлян пропадал в Гиблом месте три дня, а вернулся с культяпой вместо левой руки. С тех пор он жил в своей конуре один, ни с кем из старых знакомцев не разговаривал, а на улицу, сказывают, выходил только по вечерам.
Глеб немного помолчал, попивая сбитень, затем покосился на странника и глухо спросил:
– Зачем ты мне все это рассказываешь?
Мытарь пожал плечами:
– Сам не знаю. Думал, тебе интересно. Дивляна-то убили. С неделю назад.
Несколько секунд Глеб молчал. Лицо его потемнело, глаза замерцали мрачным огнем. Потом он облизнул губы и хрипло спросил:
– Как это случилось?
Мытарь пожал плечами:
– Да ведь никто не знает. Известно только, что смерть его была страшной. Точно не ведаю, но сказывают, что Дивлян сидел на полу, весь иссохшийся, будто из него выпили все соки. Глаза вытаращены и смотрят в угол комнаты. – Мытарь передернул плечами и обмахнул себя охранным знаком от нечисти, после чего договорил: – А в глазах его стоял такой ужас, что даже княжьему дознавателю стало не по себе.
Глеб молчал, о чем-то размышляя. Мытарь тем временем допил сбитень и вытер рукавом рот.
– Жалко Дивляна, – сказал он со вздохом. – Совсем ведь еще мальчишка был. Говорят, у него остались сестры-калеки. Теперь пойдут по миру.
Глянув на молчаливого Глеба, мытарь сдвинул брови и сказал:
– Ладно, Первоход, мне пора. Спасибо, что помог отбиться от лиходеев.
Мытарь поднялся с лавки и оправил дорогой кафтан. Затем взял со стойки соболью шапку и нахлобучил на голову.
– Слышь, ходок, – тихо позвал он, – ты только не возвращайся в Хлынь. Слыхал я, что за твою голову князь назначил щедрую награду.
Глеб продолжал молчать, стиснув в пятерне кружку со сбитнем и нахмурив смуглый, обветренный лоб.
– Ну, ладно. Бывай здоров!
Мытарь повернулся и торопливо вышел из кружала.
Целовальник вернулся с другого конца стойки и, взглянув на Глеба, спросил:
– О чем задумался, Первоход?
Глеб качнул головой и посмотрел на целовальника туманным взглядом, как человек, только что вышедший из глубокой задумчивости. Затем нахмурился и сказал:
– Присмотришь за моим хозяйством?
– Конечно. А ты далеко ли собрался?
– Далеко, – ответил Глеб.
Назарий сдвинул брови и внимательно посмотрел на Глеба.
– Хочешь отправиться в Хлынь?
Глеб промолчал.
– Зря ты это затеял, – хмуро проговорил целовальник. – Знаешь ведь, как тебя там встретят.
– Да уж знаю. Нет пророков в своем отечестве. А людская любовь переменчива. Сегодня тебя носят на руках, а завтра втаптывают в грязь.
– Ты ослушался князя, – напомнил Назарий. – А это хуже любого преступления. Кабы не твои ратные подвиги, не выпустили бы тебя из Хлыни живым.
На это Глеб ничего не сказал.
– Я слышал, ваш князь набрал охоронцев из викингов, – снова заговорил Назарий. – Сказывают, лютее и сильнее их не найти. Убьют они тебя.
– Пусть попробуют, – мрачно проговорил Глеб. – Ладно. Мне тоже пора.
Он достал из кармана охотничьей куртки связку ключей, снял один ключ и брякнул его на стойку. Затем убрал всю связку обратно в карман, положил на стойку пару медных монеток, повернулся и зашагал к выходу.
Назарий посмотрел ему вслед, вздохнул и покачал головой.
– Угу, – с холодноватой усмешкой отозвался парень, сидевший на лавке у деревянной стойки. – Веревку и шаткий стул.
Парень был широкоплеч и строен – смуглое, худощавое, сосредоточенное лицо, уверенные легкие движения. Одет он был в короткую меховую куртку, а волосы имел темные и длинные. По виду – молодой охотник-промысловик. Впрочем, не такой уж и молодой. Лет тридцать, наверно, не меньше.
Целовальник вскинул бровь.
– Ты сегодня не в духе, Первоход?
Парень раздраженно дернул щекой:
– Сон дурной приснился.
– Опять? И что за сон?
– Да чепуха. Как будто выхожу я в праздничный день на площадь, шляюсь в толпе, покупаю пряники, пью медовуху. И вдруг гвалт смолкает, и наступает мертвая тишина. И в этой тишине все люди – все до единого – молча смотрят на меня. Сначала мне все это странно, а потом до меня вдруг доходит...
Глеб Первоход сделал паузу, чтобы отхлебнуть из кружки.
– Доходит – что? – спросил Назарий.
Глеб поставил кружку, посмотрел целовальнику в глаза и сухо проговорил:
– Что на этой площади лишь я один – человек. А остальные только притворяются людьми. Гляжу на них, а у них вместо лиц – темные дыры. Я хватаюсь за меч, а меча нет. Тянусь к кобуре, но и она пуста.
– Эвона как, – завороженно проговорил целовальник. – И что было дальше?
Глеб хмыкнул:
– Дальше все было хорошо. Дальше я проснулся.
Назарий нахмурился и покачал головой.
– Сон твой и впрямь страшен, – тихо сказал он. – А мне сны вообще не снятся. Раньше я тревожился, но потом понял – лучше совсем никаких снов, чем такие, как бывают у тебя.
Целовальник сполоснул в ведре с водой второй оловянный стаканчик и принялся тщательно натирать его рушником.
– Что северные купцы? – поинтересовался он, меняя тему. – Купили твою свеклу?
Глеб оживился.
– Все купили, – ответил он. – И свеклу, и клубнику, и крыжовник. Золотом заплатили.
– Прибыльное, значит, дело – огородничество?
– Смотря что выращивать. Вот ты, например, знаешь, что такое огурец?
Назарий покачал головой:
– Нет.
– А скоро его во всех русских землях есть станут.
– Это вряд ли, – возразил целовальник. – Русский человек иноземную пакость в рот никогда не возьмет.
Глеб хотел высказаться, но вдруг замолчал и прислушался.
– Что это там за шум? – спросил он.
Прислушался и целовальник. С улицы доносились приглушенные голоса, и звучали они угрожающе. Целовальник нахмурился.
– Никак опять бродяги у кружала людей обирают, – с досадой проговорил он. – Совсем испаскудился народ. Ни богов, ни княжьей власти не страшится.
– Пойду посмотрю, – сказал Глеб.
Назарий посмотрел на него опасливо.
– Не ходил бы, – осторожно проронил он. – Бродяги нынче границ не знают, чуть что – за нож хватаются.
– Ничего. – Глеб поставил кружку на стол. – Посторожи мой сбитень.
Он слез со скамьи, поправил, откинув полу длинного плаща, ножны и зашагал к выходу.
На улице похолодало и свечерело. Черная, мокрая земля поблескивала в свете слюдяного фонаря. Снег в здешних местах и в январе был редкостью, а в марте его совсем не осталось. Глеб успел немного соскучиться по настоящим белым сугробам, серебрящимся в свете луны.
Чуть в стороне от кружала он увидел то, что ожидал. Трое здоровенных бродяг окружили богато одетого человека, который только что спешился с рослого вороного коня, и вымогали у него деньги.
Этап жалобного скулежа они уже миновали и теперь перешли к прямым угрозам. Глеб услышал, как странник приглушенно проговорил:
– Нету денег, мужики! Сварогом клянусь – нету!
Один из лиходеев ощерился.
– Чего ж тогда к карманам не пускаешь? Дай сами поглядим!
– Это мои карманы, – ответил путешественник, угрюмо глядя на бродягу. – И, кроме меня, туда никто руку не запустит.
– Карманы твои, – согласился другой верзила, еще выше прежнего, со смуглой разбойничьей физиономией. – А то, что в них, – наше. Кто по этой дороге идет, нам мзду платит. Плати и ты.
Глеб увидел, что двое из бродяг сунули правые руки в карманы залатанных кафтанов. Путешественник тоже, как бы невзначай, положил пальцы на рукоять сабли.
Поняв, что сейчас начнется кровавая драка, Глеб шагнул вперед и вышел из тени.
– Эй, вы! – грубо окликнул он бродяг. – Оставьте человека в покое!
Уличные громилы повернулись на голос и зыркнули на Глеба холодными глазищами.
– Не нарывайся, огородник, – сказал один из них, самый низкорослый и широкоплечий. – Этот мытарь – наша добыча.
– Иди поли свою репу, а в наши дела не суйся! – рявкнул другой.
Бродяги снова повернулись к мытарю.
– Так не дашь обыскать карманы? – спросил самый рослый из них.
Мытарь насупил брови и тихо ответил:
– Не дам.
– Ну, пеняй на себя. Мочи его, ребята!
Двое молодчиков выхватили из карманов раскладные ножи, а третий, самый низкий и широкоплечий, схватил огромной пятерней руку мытаря, лежащую на рукояти сабли, и крепко сжал ее.
Лезвие ножа чиркнуло путешественника по предплечью, он вскрикнул и шатнулся в сторону, но тут второй верзила саданул его ножом в бок. Но мытарю снова удалось увернуться. Лезвие ножа лишь распороло его кафтан и слегка прорезало кожу.
Мытарь выхватил из ножен саблю, но тут коренастый бродяга ударил его по запястью камнем, и сабля со звоном упала на мерзлый кругляш замощенной площадки.
Мытарь попятился и прижался спиной к стене кружала. Он стоял, тяжело дыша, придерживая рукой порезанный бок, и смотрел на окруживших его головорезов сверкающими глазами загнанного в ловушку зверя.
Решив, что самое время вмешаться, Глеб с лязгом выхватил меч из ножен и шагнул к бродягам. Движения его были быстрыми и точными. Первым же ударом он выбил нож из руки самого рослого бандита, затем ударил его ногой в колено и двинул в челюсть крестовиной меча. Верзила рухнул наземь.
Второй бродяга бросился на Глеба, но получил встречный удар голоменью меча в лоб и грохнулся в покрытую тонкой коркой льда лужу.
Увидев, что приятели повержены, коренастый головорез подхватил с земли саблю и приставил ее острие к горлу мытаря.
– Сделаешь еще шаг, перережу мытарю горло! – процедил он сквозь зубы, поглядывая на Глеба свирепыми глазами.
Глеб вложил меч в ножны, затем спокойно достал из заплечной кобуры ольстру и направил ее дуло бродяге в лоб.
– Давай, – просто сказал он. – Перережь ему горло, а я прострелю тебе башку.
Несколько секунд Глеб и коренастый разбойник смотрели друг другу в глаза. Затем негодяй усмехнулся и медленно опустил саблю.
– Положи ее на землю! – скомандовал Глеб, качнув стволом ольстры.
Бродяга подчинился.
– Теперь бери своих дружков за шиворот и тащи их отсюда прочь, – приказал Глеб. – И запомни: еще раз увижу вас возле кружала, убью.
Коренастый сделал все в точности, как велел Глеб, схватил бродяг за шиворот и одним рывком поставил их на ноги.
– Еще свидимся, огородник! – тихо, с едва заметной усмешкой, проговорил он и потащил дружков прочь.
Бродяги скрылись за углом.
Глеб сунул ольстру в кобуру и взглянул на мытаря. Тот уже поднял свою саблю. Кафтан на его правом боку промок от крови.
– Сильно они тебя? – спросил Глеб.
Мытарь мотнул головой:
– Нет. Ты вовремя подоспел. – Он вложил саблю в ножны и взглянул на Глеба: – Кто ты такой, негаданный защитник?
Глеб усмехнулся.
– Я светлый лучик в беспросветной тьме твоей жизни, мытарь. Идем в кружало. Нужно обработать твои царапины.
Мытарь неуверенно посмотрел на своего вороного скакуна, переминающего копытами у коновязи.
– А как же конь? – спросил он. – Эти мерзавцы его не украдут?
– Нет, – ответил Глеб. – В здешних краях почитают бога Камоку. У него лошадиная голова, и он ненавидит конокрадов. Местные бродяги скорей размозжат голову женщине или старику, чем украдут лошадь. Идем!
Глеб повернулся и первым зашагал к кружалу. Мытарь, пораздумав секунду, последовал за ним.
– Садись. – Глеб помог мытарю усесться на лавку. – Назарий, дай нам водку и чистую тряпицу. Да, и еще одну кружку для моего приятеля.
Целовальник кивнул и пошел в чулан. Мытарь посмотрел, как Глеб берет кружку с недопитым сбитнем, и сказал:
– Они назвали тебя огородником. Ты правда огородник?
Глеб хлебнул сбитня и кивнул:
– Угу.
Целовальник вышел из чулана и опустил на стойку кубышку с водкой и чистые тряпичные лоскуты.
Глеб поставил кружку на стойку, взял лоскут и повернулся к мытарю.
– Снимай кафтан и задирай рубаху.
Мытарь скинул дорогой кафтан и обнажил разрезанный бок.
– Ты ведь не просто огородник, верно? – слегка поморщиваясь от боли, поинтересовался он, глядя на то, как быстро и ловко Глеб накладывает повязку.
– Почему ты так решил?
Мытарь хмыкнул:
– Скажем так: на своем веку я повидал немало огородников, и ты не похож ни на одного из них.
Глеб закончил дело и смахнул с колен тряпичные нитки.
– Ошибаешься, – сухо проговорил он. – Если захочешь, могу продать тебе капусту или баклажаны, выращенные собственными руками. Одевайся.
Пока Глеб наполнял кружку мытаря хмельным сбитнем, тот заправил рубаху в штаны и натянул теплый, подбитый соболями кафтан. Глянув на приклад обреза, торчащий из кобуры Глеба, он вдруг сказал:
– А я понял, кто ты. Твоя ольстра тебя выдала. Ты ведь Первоход, верно? Ходок в места погиблые.
Глеб не ответил. Он молча повернулся к стойке и взялся за свою кружку. Но мытаря, казалось, охватил новый приступ любопытства, и остановиться он уже не мог:
– Что ты делаешь в этой дыре, Первоход?
– Живу, – ответил Глеб, прихлебывая сбитень.
– Живешь? – Мытарь прищурился. – В Хлынском княжестве про тебя ходят легенды. Говорят, что ты был лучшим ходоком! И что самая злобная нечисть обходила тебя стороной! А теперь ты простой огородник?
Глеб покачал головой и едва заметно усмехнулся.
– Не простой. Я лучший огородник на всем Северном побережье.
Мытарь тихо засмеялся:
– Ну, пусть будет так. – Он взял свою кружку и осторожно глотнул. – М-м... А это вкусно! – Сделав еще глоток, мытарь поставил кружку на стойку и спросил, понизив голос: – Послушай-ка, Первоход, а молодой ходок Дивлян – не твой ли ученик?
– Дивлян? – Глеб прищурил недобрые глаза. – Возможно. А тебе что за дело?
Охотник хлебнул сбитня и облизнул сладкие губы.
– С месяц назад ходок Дивлян вернулся из Гиблого места.
– Вот как? – Глеб недоверчиво нахмурился. – А я слышал, что в Гиблое место уже никто не ходит.
– Верно, – кивнул мытарь. – Дивлян был последним. Говорят, Бава Прибыток отвалил ему за это целый пуд золота.
– Вот как, – неопределенно проговорил Глеб. – И что Баве понадобилось в Гиблом месте?
– Того никто не ведает, – ответил странник. – Сговор у них был тайный. Дивлян пропадал в Гиблом месте три дня, а вернулся с культяпой вместо левой руки. С тех пор он жил в своей конуре один, ни с кем из старых знакомцев не разговаривал, а на улицу, сказывают, выходил только по вечерам.
Глеб немного помолчал, попивая сбитень, затем покосился на странника и глухо спросил:
– Зачем ты мне все это рассказываешь?
Мытарь пожал плечами:
– Сам не знаю. Думал, тебе интересно. Дивляна-то убили. С неделю назад.
Несколько секунд Глеб молчал. Лицо его потемнело, глаза замерцали мрачным огнем. Потом он облизнул губы и хрипло спросил:
– Как это случилось?
Мытарь пожал плечами:
– Да ведь никто не знает. Известно только, что смерть его была страшной. Точно не ведаю, но сказывают, что Дивлян сидел на полу, весь иссохшийся, будто из него выпили все соки. Глаза вытаращены и смотрят в угол комнаты. – Мытарь передернул плечами и обмахнул себя охранным знаком от нечисти, после чего договорил: – А в глазах его стоял такой ужас, что даже княжьему дознавателю стало не по себе.
Глеб молчал, о чем-то размышляя. Мытарь тем временем допил сбитень и вытер рукавом рот.
– Жалко Дивляна, – сказал он со вздохом. – Совсем ведь еще мальчишка был. Говорят, у него остались сестры-калеки. Теперь пойдут по миру.
Глянув на молчаливого Глеба, мытарь сдвинул брови и сказал:
– Ладно, Первоход, мне пора. Спасибо, что помог отбиться от лиходеев.
Мытарь поднялся с лавки и оправил дорогой кафтан. Затем взял со стойки соболью шапку и нахлобучил на голову.
– Слышь, ходок, – тихо позвал он, – ты только не возвращайся в Хлынь. Слыхал я, что за твою голову князь назначил щедрую награду.
Глеб продолжал молчать, стиснув в пятерне кружку со сбитнем и нахмурив смуглый, обветренный лоб.
– Ну, ладно. Бывай здоров!
Мытарь повернулся и торопливо вышел из кружала.
Целовальник вернулся с другого конца стойки и, взглянув на Глеба, спросил:
– О чем задумался, Первоход?
Глеб качнул головой и посмотрел на целовальника туманным взглядом, как человек, только что вышедший из глубокой задумчивости. Затем нахмурился и сказал:
– Присмотришь за моим хозяйством?
– Конечно. А ты далеко ли собрался?
– Далеко, – ответил Глеб.
Назарий сдвинул брови и внимательно посмотрел на Глеба.
– Хочешь отправиться в Хлынь?
Глеб промолчал.
– Зря ты это затеял, – хмуро проговорил целовальник. – Знаешь ведь, как тебя там встретят.
– Да уж знаю. Нет пророков в своем отечестве. А людская любовь переменчива. Сегодня тебя носят на руках, а завтра втаптывают в грязь.
– Ты ослушался князя, – напомнил Назарий. – А это хуже любого преступления. Кабы не твои ратные подвиги, не выпустили бы тебя из Хлыни живым.
На это Глеб ничего не сказал.
– Я слышал, ваш князь набрал охоронцев из викингов, – снова заговорил Назарий. – Сказывают, лютее и сильнее их не найти. Убьют они тебя.
– Пусть попробуют, – мрачно проговорил Глеб. – Ладно. Мне тоже пора.
Он достал из кармана охотничьей куртки связку ключей, снял один ключ и брякнул его на стойку. Затем убрал всю связку обратно в карман, положил на стойку пару медных монеток, повернулся и зашагал к выходу.
Назарий посмотрел ему вслед, вздохнул и покачал головой.
3
Холодно и голодно жил Хлынь-град после недавней войны. Многие лавки на торжке и в гостиных рядах позакрывались. Иные купцы обезденежели от лютых княжьих поборов, другие припрятали товары до лучших времен.
То, что осталось, стоило дорого, а качества было отвратительного. Рыба и та стала будто бы мельче и тощее после войны. Как писали в старинном романе – озлобленно, праздно и голодно шумел большой город.
Глеб въехал в город в сумерках, в складчинной телеге, на которой помимо него сидели, закутавшись в шубы и шали, трое замерзших купчиков. У гостиных рядов Глеб спрыгнул с телеги, взял свою суму, сшитую из оленьей кожи, и махнул возчику, чтобы ехал дальше.
На обочине дороги сидел на деревянной тележке безногий калика. Глеб сунул в его грязную ладонь монетку и спросил:
– Как тут у вас?
– В Хлыни-то? – Калика сверкнул на Глеба лукавыми глазами. – Да по-всякому. То нас дерут, то мы деремся. А пузо у всех одинаково пухнет – у богатого от брашна, у бедного – с голодухи.
Глеб улыбнулся.
– Язык-то у тебя длинный, калика, – заметил он. – Гляди, подрежут.
– Оно и к лучшему, – отозвался калика. – В последние месяцы я им все равно ничего не лижу, окромя купецких задниц. А для этого дела и без меня охотники найдутся.
Глеб засмеялся, поправил на голове охотничью шапку, закинул сумку на плечо и зашагал по мостовой.
Мимо проскользила кавалькада из трех расписных саней. Перед санями бежали фонарщики со слюдяными фонарями на длинных древках. Знатные, видать, поехали купцы. Уж не сам ли Бава Прибыток?
Глеб усмехнулся, перешел через дорогу и, дойдя до торжка, свернул в темный переулок. По нему он шел минут двадцать, после чего снова вывернул на большую дорогу, прошел еще чуток и остановился возле постоялого двора Дулея Кривого, огороженного высоченным забором.
Сторожу, топчащемуся под слюдяным фонарем с колотушкой в руке, Глеб дал резаную медяшку и спросил:
– Сестры-калики все еще здесь живут?
– Здесь, – ответил тот. – Но к ночи съедут.
– Чего это вдруг?
– Дулей их гонит в шею. Живут, а не плотют.
– Ясно.
Глеб прошел мимо сторожа, распахнул калитку и, поскрипывая снежком, зашагал к большому дому.
Комната, где жили сестры ходока Дивляна, располагалась на первом этаже, сразу за хозяйственными помещениями, и была, без сомнения, самой ветхой и плохо обставленной конурой в доме Дулея Кривого.
Дверь они не запирали, потому как каждый знал, что красть у сестер нечего, а на их колченогую красоту никто не зарился. Завидев на пороге Глеба, обе сестры вскочили с лавок и с радостными криками захромали ему навстречу.
– Глеб!
– Глебушка!
Глеб крепко их обнял, и девушки зарыдали у него на груди.
– Ну-ну-ну, – улыбнулся Глеб, крепко обнимая девушек и поглаживая их по вздрагивающим спинам. – Все будет хорошо. Все наладится.
– Глеб, Дивляна сгубили...
– Да, я знаю.
Он вновь погладил сестер по худым спинам. Затем неловко проговорил:
– Ну, будет... Будет вам. Дайте я на вас посмотрю.
Как и каждый раз, когда Глеб встречался с сестрами Дивляна, он удивился несправедливости природы, которая наградила девушек изумительной красотой, но при этом, словно издеваясь сама над собой, сделала их хромоножками.
Через тысячу с лишним лет, в начале двадцать первого века, их лица неплохо бы смотрелись на глянцевой обложке «Воуга» или «Вэнити фэйр». А их точеным фигуркам позавидовали бы лучшие манекенщицы. Но из-за хромоты девушки считались в городе едва ли не самыми жуткими уродинами. Да и себя наверняка считали таковыми. Кроме того, по здешним меркам они были излишне худосочны.
Внешне Рожена и Божена были совершенно неотличимы. Но Божена была милой и приветливой девушкой, и улыбка у нее была милой и приветливой, а Рожена улыбаться почти не умела, от постоянной хмурости между бровей у нее обозначилась тонкая поперечная морщинка.
Вытерев мокрое от слез лицо платком, Рожена сказала:
– Глеб, как мы рады, что ты вернулся!
– Мы по тебе скучали! – с улыбкой добавила Божена.
– Жаль, что Дивлян не дожил до твоего возвращения!
– Проходи к столу!
Глеб вошел в горницу, прошел к столу и сел на лавку.
– Как вы? – спросил он.
– Ничего, живем. Прости, нам совсем нечего подать на стол.
– Это не беда.
Глеб скинул с плеча сумку, ослабил стяжку и сунул в нее руку. Сестры, несмотря на то что глаза их все еще были на мокром месте, уставились на сумку завороженными взглядами, словно дети, с восхищением ожидающие, что же достанет из своего мешка Дед Мороз.
Глеб выгрузил на стол каравай хлеба, кусок вяленого мяса, сырную голову и кожаный бурдючок с красным византийским вином. Сестры зарделись.
– Глеб, мы...
– Только не надо слов, – спокойно сказал он. – Дивлян не раз выручал меня. Теперь моя очередь.
Пока сестры накрывали на стол, Глеб порезал хлеб, мясо и сыр, разлил вино по глиняным стаканчикам.
Сестры стеснялись есть при Глебе, и ему приходилось едва ли не силой заставлять их проглатывать очередной кусок. Посчитав наконец, что Рожена и Божена сыты, Глеб заговорил о деле. Начал он почти издалека:
– Мне жаль, что так случилось с Дивляном. Он не заслужил такой смерти.
– Он был хорошим братом, – тихо сказала Божена. – Никогда не обижал нас.
То, что осталось, стоило дорого, а качества было отвратительного. Рыба и та стала будто бы мельче и тощее после войны. Как писали в старинном романе – озлобленно, праздно и голодно шумел большой город.
Глеб въехал в город в сумерках, в складчинной телеге, на которой помимо него сидели, закутавшись в шубы и шали, трое замерзших купчиков. У гостиных рядов Глеб спрыгнул с телеги, взял свою суму, сшитую из оленьей кожи, и махнул возчику, чтобы ехал дальше.
На обочине дороги сидел на деревянной тележке безногий калика. Глеб сунул в его грязную ладонь монетку и спросил:
– Как тут у вас?
– В Хлыни-то? – Калика сверкнул на Глеба лукавыми глазами. – Да по-всякому. То нас дерут, то мы деремся. А пузо у всех одинаково пухнет – у богатого от брашна, у бедного – с голодухи.
Глеб улыбнулся.
– Язык-то у тебя длинный, калика, – заметил он. – Гляди, подрежут.
– Оно и к лучшему, – отозвался калика. – В последние месяцы я им все равно ничего не лижу, окромя купецких задниц. А для этого дела и без меня охотники найдутся.
Глеб засмеялся, поправил на голове охотничью шапку, закинул сумку на плечо и зашагал по мостовой.
Мимо проскользила кавалькада из трех расписных саней. Перед санями бежали фонарщики со слюдяными фонарями на длинных древках. Знатные, видать, поехали купцы. Уж не сам ли Бава Прибыток?
Глеб усмехнулся, перешел через дорогу и, дойдя до торжка, свернул в темный переулок. По нему он шел минут двадцать, после чего снова вывернул на большую дорогу, прошел еще чуток и остановился возле постоялого двора Дулея Кривого, огороженного высоченным забором.
Сторожу, топчащемуся под слюдяным фонарем с колотушкой в руке, Глеб дал резаную медяшку и спросил:
– Сестры-калики все еще здесь живут?
– Здесь, – ответил тот. – Но к ночи съедут.
– Чего это вдруг?
– Дулей их гонит в шею. Живут, а не плотют.
– Ясно.
Глеб прошел мимо сторожа, распахнул калитку и, поскрипывая снежком, зашагал к большому дому.
Комната, где жили сестры ходока Дивляна, располагалась на первом этаже, сразу за хозяйственными помещениями, и была, без сомнения, самой ветхой и плохо обставленной конурой в доме Дулея Кривого.
Дверь они не запирали, потому как каждый знал, что красть у сестер нечего, а на их колченогую красоту никто не зарился. Завидев на пороге Глеба, обе сестры вскочили с лавок и с радостными криками захромали ему навстречу.
– Глеб!
– Глебушка!
Глеб крепко их обнял, и девушки зарыдали у него на груди.
– Ну-ну-ну, – улыбнулся Глеб, крепко обнимая девушек и поглаживая их по вздрагивающим спинам. – Все будет хорошо. Все наладится.
– Глеб, Дивляна сгубили...
– Да, я знаю.
Он вновь погладил сестер по худым спинам. Затем неловко проговорил:
– Ну, будет... Будет вам. Дайте я на вас посмотрю.
Как и каждый раз, когда Глеб встречался с сестрами Дивляна, он удивился несправедливости природы, которая наградила девушек изумительной красотой, но при этом, словно издеваясь сама над собой, сделала их хромоножками.
Через тысячу с лишним лет, в начале двадцать первого века, их лица неплохо бы смотрелись на глянцевой обложке «Воуга» или «Вэнити фэйр». А их точеным фигуркам позавидовали бы лучшие манекенщицы. Но из-за хромоты девушки считались в городе едва ли не самыми жуткими уродинами. Да и себя наверняка считали таковыми. Кроме того, по здешним меркам они были излишне худосочны.
Внешне Рожена и Божена были совершенно неотличимы. Но Божена была милой и приветливой девушкой, и улыбка у нее была милой и приветливой, а Рожена улыбаться почти не умела, от постоянной хмурости между бровей у нее обозначилась тонкая поперечная морщинка.
Вытерев мокрое от слез лицо платком, Рожена сказала:
– Глеб, как мы рады, что ты вернулся!
– Мы по тебе скучали! – с улыбкой добавила Божена.
– Жаль, что Дивлян не дожил до твоего возвращения!
– Проходи к столу!
Глеб вошел в горницу, прошел к столу и сел на лавку.
– Как вы? – спросил он.
– Ничего, живем. Прости, нам совсем нечего подать на стол.
– Это не беда.
Глеб скинул с плеча сумку, ослабил стяжку и сунул в нее руку. Сестры, несмотря на то что глаза их все еще были на мокром месте, уставились на сумку завороженными взглядами, словно дети, с восхищением ожидающие, что же достанет из своего мешка Дед Мороз.
Глеб выгрузил на стол каравай хлеба, кусок вяленого мяса, сырную голову и кожаный бурдючок с красным византийским вином. Сестры зарделись.
– Глеб, мы...
– Только не надо слов, – спокойно сказал он. – Дивлян не раз выручал меня. Теперь моя очередь.
Пока сестры накрывали на стол, Глеб порезал хлеб, мясо и сыр, разлил вино по глиняным стаканчикам.
Сестры стеснялись есть при Глебе, и ему приходилось едва ли не силой заставлять их проглатывать очередной кусок. Посчитав наконец, что Рожена и Божена сыты, Глеб заговорил о деле. Начал он почти издалека:
– Мне жаль, что так случилось с Дивляном. Он не заслужил такой смерти.
– Он был хорошим братом, – тихо сказала Божена. – Никогда не обижал нас.