Антон Грановский. Тайный враг

   Но не усидела Евдокия дома. Не смогла, не вынесла. Мальчику после ухода лекаря стало еще хуже – теперь его изможденное личико было так бледно и тенисто, что более приличествовало мертвецу, нежели живому человеку. Лоб его был холоден, как лед, а губы – обескровлены и белы, будто у голодного стригоя.
   Устав от душевных переживаний, Евдокия сама отнесла мальчишку на телегу, сама, не дожидаясь запропавшего где-то возчика Матвея, взяла в руки поводья и сама направила лошадку за торжок к единственной вещунье, о которой она не слышала ни одного худого слова.
   И вот она уже у Голицы. Голица – баба дородная, румяная, в белом кружевном чепце – смотрит на Евдокию удивленно, но без вражды.
   – Не думала, что когда-нибудь увижу тебя здесь, Евдокия. – Голос у Голицы чистый и звонкий, а руки, лежащие на старательно выскобленной столешнице, нежны и мягки, как поднявшийся хлеб. – Чего в глаза не смотришь, матушка? Али вину за собой какую знаешь?
   – Ни в чем я перед тобой не виновата, вещунья. И виниться не собираюсь.
   – Вот как? Зачем же тогда пожаловала?
   Евдокия вздохнула и как-то вся обмякла, потускнела, будто со вздохом этим из ее стройного молодого тела улетучились остатки сил.
   – Несколько месяцев назад к нашей общине прибился мальчик, – произнесла она. – Сейчас он болен и лежит в моей телеге. Я вызывала лекаря Елагу, но он сказал, что ничем не сможет помочь.
   – И тогда ты вспомнила обо мне?
   Евдокия кивнула:
   – Да.
   Голица чуть склонила голову набок и пристально вгляделась в лицо гостьи своими бледно-голубыми, почти бесцветными, глазами.
   – Что же твой плачущий бог не поможет тебе советом? – спросила она спокойно, без тени насмешки или издевки.
   Проповедница побледнела и медленно поднялась с лавки.
   – Прости… – вымолвила она. – Я пойду.
   – Погоди, – остановила ее Голица и прищурила прозрачные глаза. – В спешке правды нет. Сядь. Сядь, говорю!
   Евдокия снова опустилась на лавку. Голица улыбнулась улыбкой столь же светлой и прозрачной, как ее глаза, и неспешно, мягко проговорила:
   – Не обижайся, Евдокия. Я не хочу ссориться ни с тобой, ни с твоим богом. Где мальчик?
   – Лежит в телеге, – ответила матушка Евдокия. – Хочешь, чтобы я принесла его?
   Она уже хотела подняться, но вещунья накрыла ее руку своей мягкой, белой ладонью и распорядилась:
   – Сиди. Мой слуга это сделает. Валуй! – окликнула она.
   В горницу вошел крепкий мужик в грубой, застиранной до ветхости рубахе.
   – В телеге лежит мальчик. Принеси его сюда и положи на топчан.
   Мужик повернулся и вышел из горницы. Голица вновь, еще внимательнее, чем прежде, взглянула на Евдокию.
   – Хотела тебя спросить, матушка… Я слышала, ваш бог запрещает людям заглядывать в будущее. Правда ли это?
   – Будущее уже предрешено, – сказала проповедница, не глядя вещунье в глаза. – Для всех.
   – И что же со всеми нами будет?
   – Высший судия придет судить людей. И каждому воздастся по заслугам его.
   Голица задумалась.
   – Это было бы справедливо, – сказала она после раздумий. – Но ничего этого не будет. Боги помогают только сильным.
   – Мой Бог жалеет слабых и увечных, и сам открывает пред ними двери в царствие свое, – возразила Евдокия.
   Голица усмехнулась:
   – Что же это будет за царство, коли в нем станут жить только слабые да увечные?
   – Царство добра, – спокойно ответила Евдокия. – В том царстве не останется лютости и несправедливости, и людям не будет нужды лить слезы.
   Голица посмотрела на гостью мягким, лучистым взглядом, вздохнула и проговорила:
   – Хотела бы я жить в таком царстве, матушка Евдокия. Но, боюсь, не доведется. Да и как сотворить такое царство?
   – Просто, – ответила проповедница. – Коли вспомним, что мы люди, а не звери, так дело сразу пойдет на лад. Учение Христа потому и открыто всем до единого, что задает простые задачи. Занес руку для удара – опусти ее. Сжал кулак – разожми. Держи свой меч в ножнах, а ножны – в погребе. Коли все будут так поступать, то и сделается для всех благоденствие.
   – Где ж это видано, чтобы людишки перестали драться? – усомнилась Голица. – Человеку только одного и надо: чтобы ближнему хуже жилось, чем ему. Даже если и злобы к нему не имеют, то все равно завидуют. А от зависти единый шаг до ненависти. Как тут за меч не взяться?
   – Гнев – он ведь словно огонь. Возьми воду и залей. Источник с водой рядом.
   Голица внимательно вгляделась в лицо Евдокии и усмехнулась.
   – Нравится мне твой Бог, матушка, но уж больно он простодушен. Его учение не для нашего мира.
   В горницу вошел Валуй с мальчиком на руках. Прошел к топчану и неуклюже опустил мальчишку на соломенный тюфяк, неловко подогнув ему ноги.
   – Осторожнее, леший! – сердито окликнула его Голица. – Ногу-то не зажми!
   Валуй поправил мальчишке ногу. Затем выпрямился и выжидающе посмотрел на вещунью.
   – Ступай теперь, – распорядилась она. – Но далеко не уходи, скоро позову.
   Валуй кивнул и вышел из избы. Голица и Евдокия поднялись с лавок и подошли к топчану. Рядом они смотрелись странно. Матушка Евдокия – высокая, тонкая, угловатая, с худым красивым лицом, вся закутанная в темную ткань. Голица – приземистая, ширококостная, в светлом чепце и светлом платье, медлительная до томности.
   Вещунья склонилась над мальчиком и всмотрелась в его землисто-бледное лицо. Затем выпрямилась, чуток помолчала и сказала:
   – Лекарь не обманул, твой мальчик очень хвор. И хворь его не в теле, а в душе. Душа его – как смятый цветок, брошенный в темный чулан, где нет лучика света.
   Евдокия подалась вперед.
   – Что это значит, Голица? – взволнованно спросила она.
   Вещунья нахмурилась и четко проговорила:
   – Он что-то оставил.
   – Где?
   – Там, откуда пришел.
   Несколько мгновений Евдокия изумленно смотрела на Голицу, потом горько усмехнулась и качнула головой.
   – Нет, вещунья, это невозможно. Для него нет дороги назад, ибо путь его лежал через Гиблое место.
   Голица внимательно взглянула на матушку Евдокию и спросила, не скрывая любопытства:
   – Это он сам тебе рассказывал?
   Проповедница слегка стушевалась.
   – Я слышала, как он бредит по ночам, – призналась она. – И в бреду своем он постоянно толковал о страшной чащобе, в которой бродят чудовища.
   – Вот оно что. – Голица вновь перевела взгляд на мальчика. Тот все так же неподвижно лежал на топчане и смотрел в потолок безразличным взглядом. Личико его было бледным, как полотно, кончик носа заострился, а под темными глазами пролегли фиолетовые тени.
   – Странно это все, – сказала Голица после долгой паузы. – И странный это мальчик. Пыталась я заглянуть в его прошлое, Евдокия, но увидела там одну лишь тьму. Но самое страшное, что и в будущем его – такая же тьма. И это сильно меня тревожит.
   Лицо Евдокии стало растерянным.
   – Что же мне теперь делать? – проговорила она тусклым голосом. – Лекарь Елага тоже говорил, что снадобьями мальчика не излечишь. Чем же мне его лечить?
   – Ежели хочешь для него добра, не жалей и не заботься о нем, а положи его на телегу и отвези туда, откуда прибыл.
   Лицо матушки вытянулось от изумления.
   – Ты говоришь о Гиблом месте? – не поверила она своим ушам.
   Голица кивнула:
   – Да.
   – Ты в самом деле хочешь, чтобы я отнесла его в чащобу, кишащую темными тварями?
   – Этого хочу не я, – спокойно ответила Голица. – Этого хотят боги. Если ты оставишь его здесь, мальчик умрет через несколько дней.
   Голица вдруг взяла со стола нож и потянулась к мальчику. Евдокия схватила ее за руку и испуганно воскликнула:
   – Ты что!
   – Не бойся, – сказала Голица. – Я не сделаю ему плохого.
   Евдокия нехотя отступилась. Вещунья поддела пальцами прядку волос на голове мальчика и аккуратно срезала ее ножом. Затем поднесла прядку к горящей лучине.
   Прядка вспыхнула, и Голица бросила ее на глиняную тарелку. Подождала, пока волосы прогорят, затем собрала пепел, взяла с полки какую-то круглую деревянную штуку, ковырнула ее пальцем и сунула в получившуюся щелку пепел. Затем протянула штуковину Евдокии и сказала:
   – Это лешья указка. На иголку наткнута стрелка из кошачьей кости. Она укажет, куда идти.
   Евдокия взяла штуковину и поднесла к глазам. Это была небольшая глубокая чаша, посреди которой колыхалась на железной игле костяная стрелка.
   – Подожди, пока она остановится, – велела Голица. – Да сама не шевелись.
   Дрогнув еще пару раз, стрелка замерла. Проповедница нахмурилась и взглянула на вещунью:
   – Стрелка указывает на Гиблое место?
   Голица кивнула:
   – Да.
   – Сколько же нам идти?
   – Этого я не знаю. Но ежели ты не отвезешь мальчишку туда, куда ему нужно, он скоро умрет. Тебе решать.
   Евдокия помолчала, обдумывая слова Голицы, потом вздохнула и сказала:
   – Благодарю тебя за помощь, Голица. Сколько я тебе должна за эту вещь?
   – Нисколько, – ответила вещунья.
   – Но…
   Голица усмехнулась:
   – Просто помолись за меня своему доброму богу. И скажи ему, что я не так плоха, как он про меня думает.

3

   Выйдя в отставку, воевода Видбор уже не носил шелом и броню, заменив их на шерстяную стеганку, серый суконный плащ и шапку замысловатого покроя. Но благодаря горделивой осанке, твердому взгляду и богатырскому сложению даже в этом одеянии он выглядел настоящим ратником.
   Рыжеватую бороду, тронутую кое-где сединой, Видбор стриг теперь коротко – очевидно, для того, чтобы казаться моложе своих лет.
   – Здравствуй, Евдокия! – с улыбкой поприветствовал он проповедницу и спешился с могучего коня.
   – Здравствуй, воевода Видбор! – улыбнулась и Евдокия.
   Видбор выпростал из-под плаща руку и протянул матушке берестяную коробочку.
   – Это что? – вскинула брови Евдокия.
   – Подарок, – пробасил Видбор.
   – И что там?
   – Открой и посмотри.
   Проповедница взяла коробочку, откинула крышку и достала нечто разноцветное, невесомое, мягкое, как крыло бабочки.
   – Платок? – удивилась Евдокия.
   Видбор кивнул:
   – Да.
   Проповедница улыбнулась и покачала головой.
   – Видбор, я ношу черный платок не потому, что у меня нет других. Мой черный платок – это знак того, что я отрешилась от этого мира с его соблазнами. Я ведь уже говорила тебе, что хочу стать невестой Иисуса.
   – Разве женщина может стать невестой бога? – усомнился воевода Видбор. – Никогда не слышал, чтобы девки набивались в жены к Сварогу или Перуну.
   Евдокия нахмурилась. Видбор заметил это и поспешно проговорил:
   – Прости, Евдокия. Я, должно быть, слишком глуп, чтобы толковать о таких вещах. Я двадцать пять лет был ратником и отвык от обычной людской жизни. Теперь мне приходится многому учиться заново. Ты обещала прогуляться со мной в роще, помнишь?
   – Не совсем так. Я обещала, что расскажу тебе о страстях Христовых.
   Видбор покраснел.
   – Прости, если я опять сморозил глупость, – смущенно произнес он.
   Несколько секунд матушка Евдокия разглядывала богатыря, потом засмеялась.
   – На тебя совершенно невозможно сердиться, Видбор. И ты тоже – не обижайся на меня. На самом деле, я ждала тебя.
   – Правда? – вскинул брови воевода, и в голосе его послышалось тщательно скрываемое волнение.
   Евдокия кивнула.
   – Да. Мне нужна твоя помощь.
   Глаза пожилого ратника блеснули.
   – Я сделаю все, что ты скажешь, Евдокия, – пробасил он. – Клянусь Перуном.
   – Погоди, – остановила его проповедница. – Сперва выслушай, а потом будешь клясться. Помнишь мальчика, который прибился к нашей общине?
   – Конечно. В последнее время ты заботишься о нем больше, чем о храме.
   Евдокия поморщилась от его слов, и Видбор снова виновато нахмурился.
   – Он, кажется, был не совсем здоров? – смиренно проговорил воевода.
   – Он и теперь нездоров. Но хворь его усугубилась.
   – И что я могу для него сделать? Если тебе нужен хороший лекарь, я сей же час…
   Евдокия нетерпеливо качнула головой:
   – Нет, Видбор. Лекари ему не помогут. Сегодня утром я возила мальчика к повитухе-вещунье Голице.
   – Что? Ты ходила к Голице? Но ты ведь сама говорила, что вещуньи и ведуны противны твоему богу.
   – Я вынуждена была это сделать, – с горечью пояснила Евдокия. – Я поступилась своими убеждениями ради мальчика, Видбор. Теперь я хочу, чтобы ты поступился своими.
   Видбор посмотрел на проповедницу удивленно.
   – О каких убеждениях ты говоришь, Евдокия? Клянусь, я сделаю все, что ты скажешь.
   Евдокия прищурила зеленовато-карие глаза и сказала:
   – Ловлю тебя на слове, Видбор. Помнишь, ты рассказывал мне, что ходил в Гиблое место?
   По обветренному лицу воеводы Видбора пробежала тень.
   – Да, – подтвердил он, сдвигая брови. – Я ходил туда. Но это было один раз. А почему ты спрашиваешь? – повторил он.
   – Раз ты был там один раз, значит, сможешь пойти туда и во второй. Верно?
   Видбор усмехнулся и качнул головой.
   – Не думаю. В прошлый раз я едва унес оттуда ноги. А почему ты спрашиваешь? – повторил он.
   – Вещунья Голица сказала, что мальчик умрет, если я не отведу его в Гиблое место. Я переговорила со всеми ходоками, которых знаю или о которых слышала, но ни один из них не взялся проводить меня в Гиблое место. И тут я вспоминал о тебе, Видбор. – Евдокия положила длинные, тонкие пальцы на могучее предплечье воеводы и заглянула ему в глаза. – Проводи меня и мальчика в Гиблое место.
   Видбор взглянул на пальцы матушки и нахмурился.
   – Евдокия… – проговорил он, тяжело, будто с трудом, ворочая языком. – …Ты не понимаешь, о чем просишь. Я еще не настолько очерствел сердцем, чтобы губить тебя.
   – Видбор, мальчик умрет, если мы не сделаем этого!
   – Ты ошибаешься. Гиблое место не несет людям избавления, оно несет только смерть.
   Евдокия прищурилась.
   – А как же пробуди-трава, которую Первоход принес княжне Наталье и которая исцелила ее от смертельной немощи?
   – Это все вранье.
   – А что, если нет? Я пойду в Гиблое место, Видбор. С тобой или без тебя. Так каков будет твой ответ?
   – Мой ответ будет «нет!», – отчеканил Видбор. – И лучше тебе совсем об этом забыть.
   Проповедница долго молчала, кусая губы. Наконец, заговорила:
   – Хорошо… Тогда я снова поищу среди ходоков. Кто-нибудь из них согласится мне помочь.
   – Нынче мало ходоков, – возразил Видбор угрюмым голосом. – Те из них, которые решаются пойти в Гиблое место, берут за это огромные деньги серебром и золотом. У тебя нет таких денег.
   – Я могу продать усадьбу отца! – порывисто заявила Евдокия.
   – Это не поможет, – сказал Видбор. – Болото подступило к твоей усадьбе вплотную, и нынче она ничего не стоит.
   Щеки Евдокии вспыхнули.
   – Что ж, тогда я пойду одна! – выдохнула она дрожащим от негодования голосом.
   – Не зная дороги, ты заблудишься в лесу, – вновь возразил Видбор. – Погубишь и себя, и мальчика.
   Кровь отлила от щек матушки Евдокии, зеленовато-карие глаза блеснули недобрым светом, и она выпалила:
   – Уходи, Видбор. Не хочу тебя больше видеть!
   – Что? – не поверил воевода своим ушам.
   – Уходи! – гневно повторила Евдокия. – Убирайся! И больше не показывайся мне на глаза!
   Видбор открыл рот, затем снова закрыл его, с усилием сглотнул слюну и тяжело выговорил:
   – Вот, значит, как. Ты выгоняешь меня из-за того, что я отказался тебя погубить. Что ж… – Он нахлобучил на голову шапку и повернулся к коню.
   – Убирайся! – выкрикнула ему вслед матушка Евдокия, тряхнув маленькими кулаками. – И забудь дорогу к моему дому!
   Видбор молча сел на коня. На проповедницу он больше не смотрел. Да и Евдокия не стала ждать, пока он уедет со двора, не махнула, как обычно, рукой, не проводила добрым взглядом, но резко повернулась и быстро зашагала к избе.
   – Глупая девчонка, – с досадой произнес Видбор, глядя на удаляющуюся стройную фигурку, закутанную в черное платье. – Даром что проповедница… В голове сущий ветер.
   Он досадливо крякнул, повернул коня и направил его к большаку.

4

   С наступлением сумерек жизнь в Порочном граде ожила. По узким улочкам, отделяющим кружала от срамных домов, сновали купцы и пьяные бродяги. Время от времени в игровых домах, где шла бойкая и шумная игра в кости и в карточки, открывались двери, и охранники вышвыривали очередного проигравшегося в пух и прах игрока.
   Высокий рыжеволосый человек спрыгнул с телеги и швырнул возчику медную монетку.
   – Выпей за мое здоровье, приятель!
   – Отчего ж не выпить – выпью, – пообещал возчик, вновь взялся за поводья и тронул телегу с места.
   Рыжеволосый огляделся и негромко изрек:
   – Все-таки в дерьме что-то есть, ведь миллионы мух не могут ошибаться.
   Он поправил на поясе чехол с торчащей из него черной ручкой выжигателя и зашагал к самому большому кружалу. Походка его была легка и бесшумна, словно у хищного зверя. Да и во внешности его было что-то звериное. Рыжая щетина так густо покрывала щеки, что напоминала стриженую шерсть. Лицо, узкое и худое, было вытянуто вперед, и нос с выпяченной верхней губой слегка напоминали звериную морду.
   Войдя в кружало и услышав завывание рожков, гул голосов и грохот сдвигаемых кружек, рыжеволосый улыбнулся, словно попал в родную стихию.
   – Эй, братец! – окликнул он целовальника.
   Тот подошел, окинул рыжего безразличным взглядом и спросил:
   – Чего подать?
   – А чего есть?
   – Олус, березовица, брага, квас, сбитень, водка…
   – Водку, – оборвал перечень целовальника рыжий. – Дай мне стопку водки.
   Целовальник небрежно поставил на деревянную стойку оловянный стаканчик и плеснул в него водки из оловянного кувшинчика. Рыжий взял стаканчик, выдохнул через плечо, затем резко выпил и хлопнул стаканчиком об стойку.
   – Уф-ф… – сипло проговорил он. – Дрянь, конечно, но бодрит. А теперь скажи мне, братец, где тут у вас начальство?
   – Чего? – не понял целовальник.
   – Ну, где тут у вас самый главный?
   – Ты про Крысуна Скоробогата?
   – Если он главный, то про него.
   Целовальник приосанился и произнес голосом торжественным, почти благоговейным:
   – Господин наш Крысун располагается наверху, в своих покоях.
   – Ну да, – кивнул рыжий незнакомец и криво усмехнулся. – Где ж ему еще и быть, как не наверху. Начальство всегда забирается на самую верхотуру. – Рыжеволосый подмигнул целовальнику, швырнул на стойку монету и зашагал к лестнице.
   Целовальник повернулся в сторону начальника Избора, беседующего о чем-то у двери с группой охоронцев, и тихонько свистнул. Когда начальник Избор подошел к стойке, целовальник указал ему на рыжего и сказал:
   – Вон тот спрашивал про Крысуна.
   Избор взглянул на удаляющуюся спину незнакомца.
   – Ждан! Липа! – окликнул он своих людей, резко повернулся и зашагал за незнакомцем.
   Два охоронца быстро последовали за ним.
   Рыжий ступил ногой на ступеньку, намереваясь подняться наверх, но охоронцы догнали его и преградили ему путь. Избор, подошедший сзади, положил руку на плечо незнакомцу и холодно поинтересовался:
   – Далеко навострился, парень?
   Рыжий глянул на него, перевел взгляд на охоронцев, снова оглянулся на Избора и сухо вопросил:
   – Может, уберешь лапу с моего плеча, здоровяк?
   – А то что?
   Рыжий пару мгновений пристально смотрел в глаза Избору, затем с явным усилием улыбнулся и сказал:
   – Я не хочу ни с кем ссориться, здоровяк. Просто проводи меня к Крысуну Скоробогату.
   – Зачем он тебе?
   – Хочу предложить ему выгодное дельце.
   – Что это за дельце?
   – Извини, здоровяк, но тебя это не касается, – ответил рыжий незнакомец и посмотрел на Избора спокойным, небоязливым взглядом.
   Избор оценил этот взгляд.
   – Стой здесь, – сказал он, обошел рыжего незнакомца и зашагал наверх.
   Незнакомец посмотрел ему вслед, затем подмигнул охоронцам и с усмешкой заявил:
   – Здоровый у вас начальник, ребята. А взгляд – прямо насквозь прожигает. Я чуть не обделался от страха.
   Охоронцы ничего на это не сказали.
   Вскоре начальник вернулся.
   – Ступай за мной, – коротко приказал он, повернулся и снова пошел наверх.
   Рыжеволосый зашагал за ним. У двери, ведущей в покои Крысуна, начальник вновь остановил его и дал знак охоронцам. Один из них приставил к груди незнакомца острие меча, а другой быстро и умело обыскал его.
   Пока происходил обыск, рыжеволосый стоял молча и ухмылялся – не дерзко и бесстрашно, а скорей насмешливо, словно все происходящее жутко его забавляло. Лишь раз он позволил себе заговорить – когда один из охоронцев попытался забрать у него висевшие на поясе ножны с какой-то черной деревяшкой.
   – Э, нет, – сказал он и положил руку на деревяшку. – С этим я не расстанусь. Это мой личный оберег.
   Охоронец взглянул на своего начальника – тот небрежно кивнул: можно.
   Когда обыск был закончен, охоронец грубо толкнул гостя в спину.
   – Иди.
   Начальник, ухватившись за толстое чугунное кольцо, открыл дубовую дверь, прошел сам и чуть посторонился, впуская рыжеволосого гостя в покои самого могущественного купца княжества – Крысуна Скоробогата.
   Шесть охоронцев, стоявших у двери, хмуро взглянули на вошедшего. Тот усмехнулся и весело спросил:
   – А где хлеб-соль?
   Человек, сидевший в глубине комнаты, на высоком и широком троне, обложенном бархатными подушками и мягкими коврами, отнял руку от лица, рассеянно взглянул на гостя и сипловато приказал:
   – Ближе.
   Двое охоронцев взяли гостя под руки и повели к трону. Вблизи Крысун Скоробогат оказался высоким, тощим и кадыкастым мужчиной с хилой темной бородкой и такими же хилыми усиками. В лице его, тощем, скуластом, и впрямь было что-то от крысы или хорька. Хозяин Порочного града был закутан в красный плащ с каракулевой подкладкой, расшитый золотыми нитями, а ноги его были обуты в красные сапожки из мягкой кожи.
   Рыжебородый церемонно поклонился и громко произнес:
   – Приветствую тебя, солнцеподобный Крысун, сын Перуна, внук Сварога, и так далее, и тому подобное! Не вели казнить, вели слово молвить!
   Лицо Крысуна и без того длинное, слегка вытянулось от изумления. Он коротко моргнул, затем нахмурился и грубо спросил:
   – Кто ты и чего тебе надо?
   Рыжеволосый приосанился и громко ответил:
   – Меня зовут Рах, сын Раха-Костолома, внук Рола-Кровопийцы, и так далее, и тому подобное.
   Крысун при этих словах нахмурился еще больше.
   – Мне передали, что ты хочешь со мной поговорить, – холодно вымолвил он. – Так что перестань трепать языком и говори, зачем пожаловал в мои покои. Иначе я прикажу охоронцам выбросить тебя в окно.
   Рыжеволосый Рах улыбнулся.
   – А ты и впрямь деловой человек, Крысун, – сказал он, щуря лукавые зеленоватые глаза. – Это делает тебе честь. Я был бы рад поболтать с тобой о природе и погоде, но раз ты настаиваешь, я сразу перейду к делу.
   При этих словах Рах и впрямь напустил на себя деловой вид и заговорил сухим голосом:
   – Ты преуспевающий человек, Крысун. Посуда у тебя из серебра, ножны увиты золотом, а брильянт на пальце тянет карат на десять. А теперь скажи мне, богатый купец Крысун: нужны ли тебе деньги?
   Крысун прищурил злые глаза.
   – Ты пришел сюда, чтобы издеваться надо мной? – сипло спросил он.
   Рыжеволосый улыбнулся.
   – Отлично! Я всегда говорил: чем больше человек зарабатывает, тем острее он нуждается в деньгах. Что до тебя, Крысун, то ты…
   – Ты меня утомил, бродяга, – небрежно протянул Крысун. – Избор, вышвырни этого мерзавца из кружала.
   Начальник охоронцев двинулся с места, но Рах отступил на шаг и прорычал, зыркнув на Избора холодными, жесткими глазами:
   – Только попробуй, верзила. Последний, кто пытался это сделать, лежит на дне Касского озера с проломленной головой. – Затем перевел взгляд на Крысуна и добавил: – Я не обидчив, но постарайся держать себя в руках, купец.
   Крысун усмехнулся.
   – Избор, я передумал, – сказал он начальнику охоронцев. – Вышвырни этого наглеца в окно. И если при этом он свернет себе шею, я не обижусь.
   – Ждан! Липа! – окликнул начальник охраны.
   Двое охоронцев подняли мечи и двинулись на рыжеволосого Раха.
   Тот вдруг выхватил из ножен свою черную палку, похожую на обломок посоха, и направил ее на коренастого бородатого богатыря Ждана. Белый всполох на мгновение озарил комнату – и Ждан осыпался на пол кучкой серебристо-черного пепла.
   Рах ловко крутанул своей черной корягой в воздухе и сунул ее в чехол. Затем обвел взглядом изумленные лица охоронцев, прищурился и спросил:
   – Кто-нибудь еще хочет вышвырнуть меня в окно? Нет? Отлично! – Он вновь повернулся к Крысуну: – Ну что, Скоробогат, теперь-то мы поговорим о деле?
   Купец поджал губы и, опасливо поглядывая на волшебный посох Раха, пробормотал:
   – Что тебе нужно?
   – Я хочу стать твоим помощником, – ответил Рах. – Тебе ведь нужен помощник, Крысун?
   – Крысун Скоробогат не нуждается в помощниках, – неуверенно прогудел у него за спиной начальник Избор.
   – Скажешь еще слово, здоровяк, и я превращу тебя в кучку пепла, – не оборачиваясь, пообещал ему рыжий Рах. – Есть возражения?
   Избор нахмурился, но предпочел промолчать.
   – Вот так, – кивнул Рах. Затем мечтательно улыбнулся и добавил: – Если бы все люди были такими понятливыми, в мире бы давно наступила гармония. Итак, господин Крысун, на чем мы остановились?
   Крысун облизнул тонкие губы и проговорил с затаившейся в маленьких, мышиных глазках ненавистью: