Антон Леонтьев. Святой нимб и терновый венец

   Сестра Марселина поклялась, что не сомкнет глаз.
   Понтифик заснул, а монахиня сидела около его ложа в кресле, не сводя взора с одухотворенного лица Адриана. В опочивальне горело несколько бра, из которых струился рассеянный призрачный свет. Около двух часов ночи в опочивальню постучали, вошел бородатый мужчина в белом халате. В руках у него был поднос, на котором стояли большой бокал, а также вазочка с печеньем.
   – Сестра, – произнес он, как показалось Марселине, с легким акцентом, – вы наверняка утомились и проголодались. Стоит подкрепиться, вам ведь требуются силы. Я приготовил ваше любимое какао.
   Сестра, сердечно поблагодарив медика, видимо, одного из дежурных врачей, поставила поднос на столик. Опустившись в кресло, она отхлебнула какао и захрустела печеньем. Святой отец мирно спал, и от этого на душе у монахини сделалось покойно и радостно.
   Спустя двадцать минут дверь в папскую опочивальню приоткрылась. Тот же бородатый медик, который принес сестре Марселине поздний ужин, прокрался к монахине, обмякшей в кресле. Создавалось впечатление, что она спала. Так, собственно, и было, правда, сон, сморивший добровольную сиделку, был вызван большой дозой растворенного в какао снотворного.
   Мужчина в белом халате подошел к папе Адриану, несколько мгновений смотрел на спящего, затем ухмыльнулся и вытащил из кармана небольшой шприц. Пришелец осторожно отбросил одеяло и впрыснул содержимое святому отцу в паховую область. Папа заворочался во сне. Лжемедик вышел из опочивальни и тихо прикрыл за собой дверь.
   Через несколько секунд приборы, следившие за жизнедеятельностью организма папы Адриана, запищали: возникли экстрасистолы. В опочивальню ворвались медики, но сейчас среди них не было бородатого субъекта, сделавшего понтифику инъекцию.
   – Остановка сердца! – крикнул один из врачей. – Сестра, живо! И везите сюда дефибриллятор!
   Несмотря на все усилия, десять минут спустя врачи констатировали смерть его святейшества папы Адриана Седьмого. Бренный путь Корнелиуса Виллебрандеса завершился ранним утром четвертого августа.
   С трудом растолкав сестру Марселину, один из врачей объяснил ей, что она проспала смерть святого отца. Сестра Марселина залилась слезами.
   – Выпроводите эту особу, – распорядился врач. – Она пренебрегла своими обязанностями!
   К четырем утра на виллу прибыли статс-секретарь кардинал Мальдини и профессор Пелегрино. Последний подтвердил смерть папы.
   – Что, по вашему мнению, послужило причиной смерти? – спросил он у медиков.
   Те, переглянувшись, ответили:
   – Прекращение сердечной деятельности. Весь вопрос в том, что ее спровоцировало.
   – Вы будете молчать обо всем, чему стали свидетелями, – строго сказал статс-секретарь покойного папы. – Где телефон? Дабы в Ватикане открылся период «вакантного престола», требуется, чтобы смерть папы зафиксировал камерленго. Кроме того, я хочу видеть кардинала-декана и великого пенитенциария!
   И, схватив мобильный телефон, услужливо поданный ему кем-то из медиков, статс-секретарь начал набирать первый из номеров.

Старший комиссар Элька Шрепп

   Старший комиссар криминальной полиции Гамбурга Элька Шрепп, взглянув на гроб с телом тетушки Иоганны, стоявший под сводами кирхи, с тоской подумала: «Как же я хотела бы оказаться на ее месте!»
   Невыносимо долгая проповедь наконец-то закончилась. Пастор, размеренно перечислявший благодетели покойной, взял в руки книгу псалмов. Присутствовавшие на траурной церемонии поднялись со скамеек, зазвучали переливы органа, и нестройные голоса дружно затянули старинные слова.
   Старший комиссар Шрепп, открывая и закрывая рот, делала вид, что тоже поет. Она быстро взглянула на наручные часы – эта пытка продолжалась час двадцать пять минут.
   После завершения песнопений многочисленные родственники потянулись к гробу, чтобы попрощаться с тетушкой. Наступила и очередь Эльки. Комиссарша с грустью посмотрела на старую женщину. Тетушка Иоганна, безусловно, была эксцентричной личностью, однако она была одной из немногих, кто понимал Эльку Шрепп, которая, приезжая в родную деревушку, первым делом навещала старушку.
   Тетушка Иоганна (в действительности она была двоюродной теткой ее матери) скончалась в почтенном возрасте – ей уже исполнился девяносто один год. Элька, прибывшая из Гамбурга специально для того, чтобы оказать последние почести тетушке Иоганне, сегодня не меньше двадцати раз слышала реплику о том, что в их семье все отличаются железным здоровьем и долголетием.
   На улице лучи солнца с трудом пробивались сквозь облака, дул прохладный ветерок. Чувствовалось, что лето в Шлезвиг-Гольштейне, так, собственно, толком и не начавшееся, стремительно подходит к завершению.
 
   Старший комиссар не любила кладбища. Возможно, это было связано с тем, что по роду своей деятельности (Элька жила в Гамбурге и работала в отделе по расследованию убийств) она ежедневно сталкивалась с проявлениями людской жестокости и во всех без исключения случаях ей приходилось иметь дело с мертвецами.
   Кладбище было небольшим и ухоженным. Шествуя мимо гранитных и мраморных надгробий и памятников, Элька в очередной раз подумала о бренности бытия. У тетушки Иоганны была насыщенная жизнь. Три мужа, масса любовников и даже любовниц. Она, ничуть не стесняясь этого, не скрывала от Эльки, что взяла за правило наслаждаться существованием. Да еще приговаривала, мол, не следует упускать даруемых судьбой шансов, ведь, может статься, после смерти уже не представится возможность осуществить давно лелеемые мечты.
   Тетушка провела большую часть жизни не в родной деревушке на севере Германии, недалеко от датской границы, а в крупных городах: Берлине, Мюнхене, Франкфурте, Кельне. Да и за границей ей довелось побывать. Только под старость, потеряв последнего супруга, тетушка решила вернуться на родину предков.
   Элька Шрепп хорошо помнила, что разговоры с мудрой тетушкой очень помогли ей. Да, да, много лет назад, когда она была неловкой стеснительной девушкой с длинными темными волосами и полноватой фигурой, будущая комиссарша обращалась за советом не к родителям, а к тетушке Иоганне. Та первой узнала о страшном секрете Эльки, а именно о том, что юная Шрепп, к своему ужасу и негодованию, испытывает запретные чувства – ощущает тягу не к молодым людям, а к представительницам собственного пола.
   Тетушка Иоганна, обожавшая крепкие сигареты и черный кофе (что, кстати, не сказалось негативно ни на ее здоровье, ни на красоте, которой она удивляла всех даже в возрасте семидесяти пяти), отнеслась к признаниям восемнадцатилетней Эльки совершенно спокойно и поразила личной откровенностью в ответ. Вытащив из шкафа старый фотоальбом, она отыскала в нем изображение томной красавицы в серебристом платье с волосами, уложенными по моде тридцатых годов.
   – Это моя самая трепетная любовь, – призналась тетушка. – Ее звали Эльза. Нашей связи не помешало то, что я уже была тогда замужем. Эльза являлась достаточно известной певицей, работающей в кабаре. Она была еврейкой и закончила жизнь в концлагере...
   Элька подошла к вырытой глубокой яме. Появились работники похоронного бюро, которые опустили в могилу гроб из светлого дерева. Элька, чувствуя, что в глазах защипало, отвернулась. Ей будет не хватать тетушки Иоганны. Кстати, именно она помогла Эльке после окончания гимназии сделать правильный выбор. А вот родители Эльки были далеко не в восторге от желания дочери пойти работать в полицию. Они, весьма консервативные по своим убеждениям люди, считали, что ее удел – выйти замуж за богатого соседа (которого, кстати, и присмотрели), нарожать ему кучу детей и заниматься в течение последующих шестидесяти лет домашним хозяйством, трепетно ожидая по вечерам мужа.
   И все же Эльке удалось добиться своего: поссорившись с родителями, она отбыла в Гамбург, где поступила на службу в полицию. Несколько лет она не общалась с родителями, и опять же тетушка Иоганна помогла ей помириться с ними. Оказалось, что отец ревниво следит за успехами старшей дочери и собирает газетные статьи, в которых упоминалось ее имя. Родители даже уверились, что Элька стала полицейской с их согласия и благословения, совершенно забыв прошлые споры и ссоры с дочерью.
   Комиссарша самоотверженно трудилась на ниве раскрытия кровавых преступлений и получала новые похвалы и знаки отличия. А вот в личной ее жизни просвета не было. Как заявил Эльке знакомый психоаналитик, она просто не способна к долговременным серьезным отношениям, поскольку испытывает перед ними непреодолимый страх. Кто знает, может, в словах психоаналитика и содержалась доля правды, но дело было скорее в ином: Элька день и ночь пропадала на работе и была готова пожертвовать сном, выходными, отпуском и праздниками ради расследования очередного злодеяния. Ее подругам подобное быстро надоедало, и раз за разом повторялась одна и та же ситуация: комиссар Шрепп, вернувшись на свою съемную квартиру в гамбургском районе Бармбек, обнаруживала, что та пуста – ее пассия, собрав чемоданы, упорхнула, оставив на столе ключи и записку, в которой сообщала Эльке, что «так больше продолжаться не может». Впрочем, иногда записки не было, а пару раз Элька не только не обнаруживала в шкафах вещей покинувшей ее очередной подруги, но недосчитывалась и своих собственных.
   Набравшись мужества, комиссар Элька Шрепп, которая вообще-то ничего и никого не боялась и с легкостью справлялась с самими отъявленными головорезами, в день своего тридцатилетия, приехав к родителям, выложила им всю правду. Ей надоели вечные попытки отца и матери устроить ее личную жизнь и выдать замуж за очередного состоятельного владельца куриной фермы или хозяина автомастерской, и Элька без обиняков заявила, что является лесбиянкой. Она рассчитывала, что родители будут шокированы, более того, до глубины души потрясены и морально раздавлены. Комиссарша настраивалась на обвинения, упреки, порицания, брань отца, слезы матери и попытки вразумить ее и наставить на путь истинный – то есть наконец-то последовать примеру братьев и сестер, сделаться семейным человеком, плодиться и размножаться.
   Но все произошло не так, как Элька представляла. После ее слов отец, ничуть не удивившись, сдвинул очки на кончик носа и попросил матушку налить ему еще одну чашку кофе. Та недрогнувшей рукой выполнила его просьбу. Затем родители, пропустив признание дочери, которое та репетировала в течение последних двух месяцев, мимо ушей, завели речь о том, что грядущей осенью ожидается падение цен на картошку. Элька, разозлившись, бабахнула кулаком по столу и заявила:
   – Вы слышали? Я люблю женщин! Я лесбиянка!
   Пододвинув ей чашку кофе, матушка любезно сказала:
   – Да, да, это нам понятно, милая. Не хочешь ли немного пирога с ревенем?
   Элька выбежала из родительского дома и, прыгнув в машину, умчалась в Гамбург. За прошедшие с тех пор без малого тринадцать лет она несколько раз пыталась снова и снова заговорить с родителями на щекотливую тему, но каждый раз они делали вид, что ничего не понимают, и немедленно переводили разговор на повседневные предметы.
   Комиссарша со временем убедилась в том, что отец и матушка выбрали изумительную стратегию: делали вид, что ничего не изменилось. Они по-прежнему регулярно напоминали ей, что давно пора обзавестись семьей, то есть любящим мужем и как минимум тремя отпрысками. Ее влечение к женщинам они считали блажью горожанки, неловкой попыткой досадить семье и не воспринимали слова Эльки всерьез. Матушка нахваливала ей все новых и новых кандидатов в супруги, а отец громыхал, заявляя, что лесбиянки в действительности – обжегшиеся на мужчинах дамочки, которым требуются сильная мужская рука и размеренный распорядок жизни...
   – Дорогая, нам пора! – услышала Элька голос одной из своих теток. Она встрепенулась, выныривая из воспоминаний, – многочисленные родственники небольшими группками покидали кладбище. – Не забывай, нам предстоят еще поминки!
   Комиссарша Шрепп, с унынием взглянув на нескончаемую вереницу участников скорбной церемонии, уселась за руль своего «Форда-Эскорта» и порулила в сторону родительского дома. Она пообещала себе, что отдаст дань умершей тетушке и пробудет в семейном гнезде до вечера. Наверняка родители захотят, чтобы она осталась и на выходные, но Элька не желала задерживаться в деревушке и намеревалась тем же вечером вернуться в Гамбург. Она сошлется на неотложную работу (что отчасти правда), а также на то, что ее ожидает подруга (это была ложь). Со своей последней любовницей она рассталась почти полгода назад и с тех пор зализывала душевные раны; в квартире ее дожидалась только одна дама – трехцветная толстая кошка по кличке Ангела Меркель, вверенная по причине сегодняшней поездки в Шлезвиг-Гольштейн заботам коллеги и помощника Эльки долговязого Йохана Пилярски.
   Спустя четверть часа, заглушив мотор, Элька поднялась по ступенькам родительского дома. На первом, как, впрочем, и на втором, этаже и даже в подвале гудели голоса. У Эльки имелось четыре брата и три сестры. Все они, за исключением младшего Штефана, которому только недавно исполнилось восемнадцать, были людьми семейными. Комиссарша толком не знала, сколько именно у нее племянников и племянниц, ибо ее братья и сестры вместе со своими женами и мужьями, в отличие от многих немцев, которые, как и сама Элька, предпочитали жить в одиночестве и не намеревались обзаводиться потомством, прикладывали все силы для улучшения негативной демографической ситуации в Федеративной Республике. На ее малой родине время, казалось, остановилось: мужчины трудились, дабы прокормить семью, женщины, не помышляя об эмансипации, вели домашнее хозяйство и рожали новых и новых детишек, и все были довольны жизнью.
   – Даниэль! – раздался зычный женский голос, и Элька увидела, как на зов повернули головы сразу три или четыре мальчугана.
   Комиссарша подошла к шведскому столу, положила на свою тарелку немного салата и, забившись в угол, принялась сосредоточенно жевать. Там ее и обнаружил отец. Герр Гюнтер Шрепп, высокий полный мужчина лет шестидесяти пяти с короткими седыми волосами и красным обветренным лицом, потрепал старшую дочку по плечу и заявил:
   – Элька, я читал о твоем последнем расследовании в газетах! Все ловишь этого душителя в поездах? На его совести уже восемь жертв!
   – Девять, – поправила отца Элька и вздохнула. Она знала, что последует за восхвалением ее подвигов: отец наверняка заведет речь о том, что у него на примете имеется порядочный и, что важнее всего, богатый молодой человек, который страстно желает познакомиться со знаменитой гамбургской комиссаршей.
   К ним присоединилась фрау Аннелиза Шрепп, матушка Эльки. Невысокая, подвижная, с живым лицом и черными вьющимися волосами, она выглядела как постаревшая копия своей старшей дочери.
   – Вы слышали, что сказал господин пастор? – спросила матушка и, не дожидаясь ответа, сообщила очередную сплетню: – Он знает, кому покойная тетушка Иоганна отписала все свое имущество.
   – Да что ты? – изумился герр Шрепп.
   Элька поморщилась.
   – И откуда же у него подобные сведения? Неужели достопочтенный пастор ненароком вскрыл конверт с последней волей тетушки?
   Матушка, всплеснув руками, ответила:
   – Ему об этом сообщила ключница церкви, а та узнала от своей соседки, которая является кузиной дамы, что убирается у сестры адвоката, составлявшего завещание тетушки Иоганны.
   Фрау Шрепп смолкла, и супруг подстегнул ее вопросом:
   – Так не томи, кто же все унаследовал? Уверен, что мы. У старушки больше не было наследников. Я знаю, у нее денег куры не клюют, хоть она и скромно жила. Один домина чего стоит! А еще она вела речь о каких-то акциях. Не забывай, кстати, и о коллекции картин, о драгоценностях...
   Эльке сделалось невыносимо тошно. Родители, люди далеко не самые бедные в округе, отличались северонемецкой скуповатостью (или, как формулировал отец, – рачительностью) и тряслись над каждым пфеннигом, вернее, евроцентом. И о чем они могут говорить на поминках тетушки Иоганны? Конечно же о том, кому и что она завещала!
   Фрау Шрепп, оглянувшись по сторонам, чуть понизила голос:
   – Слушайте... Все равно это станет через полчаса известно каждому, да и завещание будут на днях вскрывать... Иоганна отписала все одному человеку – Эльке!
   Комиссарша поперхнулась и отчаянно закашляла. Герр Шрепп принялся колотить ее увесистой ладонью по спине.
   – Не хватало еще, Элька, чтобы ты подавилась и умерла! – со смехом заметил он. – Поздравляю, дочка!
   Отец с матерью переглянулись, герр Шрепп снова заговорил:
   – Элька, ты же знаешь, что тетушка Иоганна, хотя она вечно жаловалась на безденежье и на высокие цены в супермаркете, с голоду не пухла. Я тут прикинул... Ее усадьба стоит не меньше трехсот пятидесяти тысяч! Если выбрать правильную стратегию, можно цену процентов на тридцать, а то и на все пятьдесят поднять...
   Элька уставилась в окно, за которым простирался унылый пейзаж: поля, болота и островки деревьев, а также гигантские иглы металлических ветряных мельниц, вырабатывающих электроэнергию. Отец говорил, говорил и говорил... Матушка кивала, кивала и кивала... Комиссарша молчала. Все сводилось к одному: она должна доверить управление неожиданным богатством, свалившимся на ее голову, родителям, которые сумеют и старинный особняк тетушки привести в порядок, и выбить нужную цену за угодья, и выгодно продать картины с драгоценностями.
   К ним подошли несколько человек: дядя Манфред и тетя Андреа Хюбнер, родственники с материнской стороны, а также их сынок Райко, кузен Эльки, в компании со своей пресной супругой Уши. Тетка и дядька принялись энергично поздравлять Эльку, и комиссарша подумала, что поминки превратились в фарс: никто не скорбел по поводу кончины тетушки Иоганны, о ней, собственно, все забыли в тот момент, как только гроб соскользнул в могилу. Многочисленные дети и подростки сновали сейчас по дому, крича и смеясь, родственники оживленно беседовали друг с другом, соседи от пуза наедались, пастор был уже подшофе, кто-то целовался в коридоре, а во дворе слышались звуки хип-хопа.
   Комиссарше Шрепп страстно захотелось одного: оказаться как можно дальше от родителей, родственников и их отпрысков, в гамбургской квартире, и сесть вместе с трехцветной Ангелой Меркель на диван рядом с лазерным проигрывателем, исторгающим «Реквием» Моцарта.
   Элька обладала способностью отключаться – делала вид, что внимательно слушает собеседника, а на самом деле ныряла в собственные мысли. Она зачастую применяла этот нехитрый трюк во время совещания у начальства. Вот и теперь тетка и дядька, как рыбы, раскрывали рты, однако Элька ничего не слышала. Комиссарша блаженно кивала головой и думала о том, что пробудет здесь еще час – всего лишь шестьдесят минут! – и наконец отправится домой.
   – Вот и отлично! – вернул ее к действительности пронзительный голос тети Андреа. Она обернулась, поманила кого-то рукой и добавила: – Я уверена, что он тебе понравится, Элька. Он серьезный мужчина, работает в банке...
   Комиссарша с ужасом поняла, что, впав в нирвану, кивком головы дала согласие на знакомство с одним из очередных кандидатов в мужья. Она подумала: не завизжать ли ей на весь дом, полный родичей, соседей и деревенского истеблишмента в лице пастора, начальника пожарной охраны и аптекарши? Подобная выходка наверняка пришлась бы по душе обожавшей розыгрыши тетушке Иоганне. Элька вообразила выпученные глаза дядек и теток, кузин и кузенов, племянников и племянниц, выпавшую на пол вставную челюсть пастора и вставший дыбом парик главы деревенского самоуправления. Наступила бы тишина, все бы замерли, никто бы ее не задержал, и тогда она смогла бы усесться в машину и смыться с ненавистной малой родины. Возможно даже, что родители оставили бы ее наконец в покое и позволили на пятом десятке жить так, как она того желает, а не так, как это требуется им.
   Элька еле сдержалась, чтобы не осуществить задуманное. Собственно, она уже даже набрала в легкие воздуха, как вдруг узрела видение. Или, может быть, призрака? Перед ней стояла тонкая белокожая девушка с распущенными светлыми волосами, высокими скулами и удивительными, чуть раскосыми зелеными глазами. Такой Элька всегда представляла себе мадам Клавдию Шоша, одну из героинь «Волшебной горы», своего любимого романа.
   Тетя Андреа, задвинув девушку своим крупным бюстом в сторону, объявила:
   – Вот и наш Тобиас! Родной брат Уши, супруги Райко! Он увлекается криминологией, Элька, не пропускает по телевизору ни одной серии «Места преступления»!
   Элька без всякого интереса взглянула на сутулого и лысоватого субъекта с кроличьим оскалом, большой лысиной, обрамленной остатками соломенных кудрей, в мешковатых брюках, рубашке навыпуск и в старомодных очках. Тип протянул ей волосатую руку, и Элька с отвращением пожала вялую мокрую ладонь. Комиссарша наступила Тобиасу на ногу, и пока тот ойкал, отпихнула его в сторону. Видение, поразившее ее, не исчезло.
   – Ах, это Габи, родная сестра Тобиаса, – небрежно произнесла тетя Андреа. – Милочка, принесите мне, пожалуйста, еще сосисок!
   Ангел Габи удалилась. Смотря ей вслед, Элька подумала, что девушка прелестна, как отражение солнца в капле утренней росы. Вообще-то комиссарша предпочитала темнокожих и черноволосых подруг и была уверена, что ее тип – средиземноморские смуглянки, но сейчас она была очарована совершенно противоположной красотой.
   – Я столько слышал о вас, комиссар! Вы разрешите мне называть вас Элькой? – бормотал тем временем Тобиас.
   Комиссарша нехотя взглянула на зануду и подумала, что арестует его и посадит в камеру предварительного заключения, если он будет и впредь ей докучать. И как у такого страшилища могла оказаться такая очаровательная... нет, попросту божественная младшая сестра?
   Отец подтолкнул Эльку к Тобиасу и доверительно шепнул дочери на ушко:
   – Удели нашему гостю чуть-чуть внимания. Его в следующем году прочат в директора филиала банка! Он получает не меньше двенадцати тысяч в месяц! И до сих пор не женат! Не тушуйся, Элька!
   Габи все не было. Эльку вместе с Тобиасом выпихнули в сад. Банкир продолжал что-то бубнить себе под нос. Элька, заметив его сестру, даже не извинившись, покинула его и подошла к Габи. Комиссарша заметила, как девушка смутилась.
   Вести беседу с Габи было чрезвычайно легко. Через пару минут, правда, к ним присоединился Тобиас, но его присутствие женщины игнорировали. Элька могла поклясться, что в раскосых глазках Габи мерцает таинственный огонь. Девушка – что за совпадение! – изучала в Гамбургском университете литературоведение и романистику. Габи пожелала бокал сока, и Элька самолично принесла ей напиток. Когда комиссарша передавала бокал девушке, их пальцы на мгновение соприкоснулись, и Эльке показалось, что она сейчас упадет в обморок от волнения.
   – Благодарю вас, Элька, – произнесла Габи, и сердце комиссарши сладко заныло. Тобиас, ничего не понимая из происходящего, продолжал вести разговор как бы сам с собой. Женщины, засмеявшись, зашли из сада в дом.
   Элька решилась: сейчас или никогда. В коридоре никого не было. Она дотронулась до руки Габи. Девушка обернулась, и по ее взгляду комиссарша Шрепп поняла: студентка не отвергнет ее!
   Пальцы комиссарши дотронулись до льняных волос Габи, изумрудные глаза девицы засверкали. Элька приблизилась к студентке, еще немного... Ей было абсолютно безразлично, что подумают пастор и адвокат, губы Габи были так близко...
   – Труп! Труп! Труп! – раздались вопли и визги.
   Элька отпрянула от Габи, и в тот же момент коридор наводнился людьми. Со стороны сада возник перепуганный Тобиас, из зала появился встревоженный герр Шрепп.
   – Элька, ты нам нужна! – заявил отец.
   Комиссарша с тоской посмотрела на мечтательно улыбавшуюся Габи. Что за черт! О каком трупе идет речь? Кто-то из родственников перепил и свалился в колодец или пастора хватила кондрашка? Да пускай весь мир провалится в преисподнюю, только бы ее оставили наедине с Габи!
   Но любовь любовью, а долг долгом, и старший комиссар криминальной полиции Элька Шрепп последовала за отцом и Тобиасом в сад.
   – Так где обещанный труп? – зло спросила Элька у Тобиаса и дернула его за локоть. – Или это ваша милая шутка? Учтите, за такое можно схлопотать весомый штраф!
   Тобиас, побледнев, икнул и указал на мальчишку лет девяти-десяти, вокруг которого толпились взрослые.
   – Элька, мой сынок нашел труп! – запричитала, бросаясь к ней, кузина, кажется, Мелани или Сандра (не исключено, однако, что Ута).
   Элька, все еще переживавшая по поводу того, что ее поцелуй с Габи прервали столь неподобающим образом под надуманным предлогом – откуда в этой замшелой деревушке криминальный труп? Здесь со времен окончания Тридцатилетней войны не было убийств! – прикрикнула на родственников:
   – Все дружно перестали галдеть! Вот так-то лучше. И расступитесь!
   Она подошла к раскрасневшемуся белобрысому мальчишке, присела на корточки и, сурово взглянув на него, произнесла:
   – Ну что же, мой юный друг... Как тебя зовут?
   – Даниэль, – ответил тот с дрожью в голосе.
   Элька вытащила из кармана джинсов удостоверение и, продемонстрировав его мальчику, сказала:
   – Как ты видишь, я – старший комиссар отдела по расследованию убийств. Так что, Даниэль, расскажи мне все, что тебе известно про труп.