Страница:
Потрясение мое было огромным, когда я узнал, на чье имя зарегистрирован «Порше». Его хозяином был Грегор делла Кьянца, двадцатитрехлетний оболтус, младший сынок моего отца и, таким образом, мой брат. Этот самый Грегор, плейбой и ловелас, получив по завещанию отца изрядное состояние, прожигал жизнь и предавался всевозможным развлечениям, интересуясь только одним – удовлетворением своих низменных желаний.
Я немедленно обратился в полицию, которая была вынуждена отреагировать на мое заявление и, обнаружив автомобиль, взять под стражу Грегора. В столице разразился небывалый скандал – еще бы, ведь перед судом должен был предстать отпрыск одного из благородных и богатых семейств!
Сеньора делла Кьянца наняла сыну лучшего адвоката по уголовным делам. А меня посетил его преподобие архиепископ Антонио делла Кьянца. Он пытался увещевать меня и обещал выплатить десять тысяч реалов в обмен на то, если я публично заявлю, что ошибся. Я ответил, что его и мой брат должен ответить по закону.
Процесс, на который я возлагал столько надежд, оказался фарсом. Я думал, что стоит мне рассказать обо всем суду и присяжным, как будет вынесен обвинительный приговор и Грегор отправится на долгие годы в тюрьму. Однако ловкий законник, нанятый семейством, первым делом потребовал изъятия из дела улик, обнаруженных мной на «Порше». Полиция, как затем выяснилось, неправильно оформила бумаги – затребовала ордер на обыск постфактум, то есть после того, как машина была осмотрена полицейскими. Это означало, что доказательства добыты незаконным с точки зрения права путем и суд не должен был учитывать их.
Обвинение рушилось на моих глазах. Сеньора делла Кьянца под присягой подтвердила, что в тот вечер, когда ее Грегор сбил Риту, он неотлучно находился в их столичном особняке. Слово богатой пожилой дамы было против моего.
Но адвокат на этом не остановился. Он выкопал старую историю о том, что покойный сеньор делла Кьянца был моим отцом, вывернул ее наизнанку, представив мою матушку и меня самого мошенниками и аферистами, припомнил обвинение в краже изумрудных серег и мое пребывание в тюремном интернате, причем подал информацию так искусно, что после перекрестного допроса, длившегося почти полтора часа, ни у судьи, ни у присяжных не оставалось ни тени сомнения: подлинный преступник не Грегор, а я, очернивший благородное семейство с единственной целью – заработать как можно больше денег. Под конец адвокат намекнул, что Риту мог сбить или я сам, или кто-то из моих дружков-головорезов. Тут уж чаша моего терпения переполнилась. Я бросился с кулаками на адвоката и до того, как меня скрутили судебные приставы, успел порядком расквасить его лощеную физиономию.
Я снова предстал перед судом – в качестве обвиняемого. Мне вменялись в вину нападение на адвоката и неуважение к закону. Я отправился на полгода в тюрьму и был вынужден выплатить большой штраф. А Грегор... Присяжные, посовещавшись неполных пять минут, вынесли вердикт: «Невиновен».
В тюрьме я вел внутренние монологи с Богом, задавая несчетное количество раз на дню один и тот же вопрос: «Если ты всемогущ, то почему допускаешь подобное?» Я был на грани отчаяния и подумывал о самоубийстве, ибо не видел смысла в дальнейшем существовании. Но за неделю до освобождения, когда я уже твердо решил, что навещу Риту и нашего сыночка на кладбище, вдрызг напьюсь, а затем брошусь с железнодорожного моста головой вниз, на рельсы, мне был знак свыше.
В газете я обнаружил статью о том, что Грегор делла Кьянца погиб в автомобильной катастрофе. Я, как гурман, смаковал каждую ужасную подробность: молодой человек, в крови которого обнаружили огромную дозу кокаина, врезался на полной скорости на своем новеньком «Ягуаре», подаренном ему матушкой взамен смертоносного «Порше», в бензоколонку. В результате мощного взрыва от Грегора осталось только пара головешек. Самое удивительное, что несчастный случай, приключившийся ранним вечером, унес жизнь только одного Грегора – никто более не пострадал!
То и был знак! Я понял, что Господь, чьи мельницы, как известно, мелют медленно, но верно, излил свой гнев на голову грешника. Прозрение снизошло на меня: высшие силы покарали убийцу моей жены и сына. И Бог не допустил, чтобы вместе с ним умерли и другие, безвинные, иначе чем объяснить, что взрыв бензоколонки убил только Грегора.
Мое отношение к религии было до той поры сложным. Ведь так уж получалось, что именно священники, те самые люди, которые кладут свою жизнь на алтарь служения Господу, оказывали влияние, как позитивное, так и негативное, на мое существование. Только в тюрьме я понял, что с самого рождения Господь посылал мне знаки, которые я, слепец, не мог разглядеть. И даже смерть Риты и нашего сыночка была именно таким знаком, ведь только узрев божественный свет истины, я встал на верный путь.
По выходу из тюрьмы вместо того, чтобы привести в исполнение свой жуткий план суицида, я обратился к священнику одной из столичных церквей и признался ему, что вижу свое призвание в служении Господу.
Принять сан было не так-то легко, и мне пришлось приложить усилия, усмирять плоть и дух, решительно отказаться от прежней жизни и открыть свое сердце для всеобъемлющей любви. Последнее было тяжелее всего. Ведь, следуя заветам Господа, я должен был возлюбить своего врага (Грегора!) так же, как и самое себя. Ибо, как учит церковь, мы должны следовать примеру Иисуса, безропотно отдавшего себя врагам веры и принявшего мученическую смерть на кресте, а через три дня воскресшего.
Спустя четыре года, после обучения в католической семинарии, я принял сан. Моим начальником стал монсеньор Антонио делла Кьянца, к тому времени уже архиепископ Эльпараисский. Я несколько раз встречался с его преосвященством и заверил его, что злоба, которой исходило мое сердце раньше, прошла.
Антонио, как я заметил, был, с одной стороны, рад моему решению, с другой же – сконфужен. Он ведь когда-то предлагал мне деньги, оценив жизнь моей Риты и неродившегося малыша в десять тысяч. Словно замаливая этот грех, он пытался покровительствовать мне.
Я, в отличие от моего брата Антонио, никогда не стремился к власти, поэтому мне не составило ни малейшего труда отвергнуть его заманчивые предложения, приняв которые, я бы вместе с ним мог вознестись к вершинам церковной власти. Я просил его об одном – направить меня в провинциальный приход, считающийся проблемным, лучше всего в бедной местности. Одни, как Антонио, рождены, чтобы повелевать, другие, как я, чтобы служить, – вот что я думал тогда.
Мой брат не без сожаления выполнил мою просьбу, заметив, что я мог бы стать его личным секретарем. Но я оставался тверд и вскоре после того, как Антонио отправился в Ватикан, на автобусе поехал в далекий штат на юге республики. В пути меня застала небывалая весть: сеньора делла Кьянца, матушка Антонио, которой было за семьдесят, стала жертвой разбойного нападения – бандиты, вломившись ночью в особняк, похитили деньги и драгоценности, а ее саму, желавшую поднять тревогу, убили.
К тому времени я уже был в мире с призраками прошлого и, оказавшись в своем новом приходе, первым делом отслужил заупокойную мессу по сеньоре делла Кьянца. Мне было невыносимо жаль Антонио, который был вынужден вернуться на похороны матери, однако, сознаюсь, я не мог отделаться от мысли, что Господь снова проявил свое великомудрие и призвал к себе, хотя бы и таким жестоким образом, старую женщину, на чьей совести было немало грехов.
Работа в приходе увлекла меня, но тайное беспокойство не давало мне покоя. Я ощущал, что не даю страждущим всего того, что им требуется. Да и было ли мне по плечу столь неподъемное задание? Мои прихожане, бедняки, в основном негры и мулаты, видели во мне святого, я был готов помочь им советом и делом двадцать четыре часа в сутки, и они знали, что в любой момент могут прийти в церковь, где найдут утешение. Сомнения терзали мое сердце, и я чувствовал, что еще немного, и я потеряю веру.
Но Господь, как всегда, бесконечно изобретательный, послал мне новый знак.
Я, после долгих раздумий, выложил на исповеди все, что меня угнетало, и просил дать мне отпущение грехов и новые силы, дабы я мог продолжить свою деятельность. Тот мудрый брат, что развеял мои смехотворные сомнения, был местным епископом, очень уважаемым и благородным человеком. Выслушав мои признания, он по завершении исповеди сказал:
– Вижу, что ты мечешься между верой и безверием, все еще спрашиваешь, как Господь может допускать, что бедные и слабые страдают и умирают, а богатые и сильные наслаждаются жизнью. Ты должен знать, что Господь любит всех одинаково, однако он воздает каждому по заслугам: и праведникам, и грешникам. Ты в слезах спрашиваешь меня, что Господь может сделать для тебя. Но вопросил ли ты, что сам сделал для Господа? Ты должен не роптать и отчаиваться, а помогать величавому шествию справедливости по миру! Я вижу, что твое сердце открыто для этого, а душа готова, поэтому ты должен только начать!
Слова святого человека открыли мне глаза. Он помог мне обрести себя и очертил передо мной круг новых задач, выполняя которые я смогу дарить страждущим счастье, любовь и справедливость. До сих пор я был так эгоистичен в своих стремлениях, что не замечал страданий ни в своем приходе, ни в других местах. И вот начались мои скитания и испытания. Несколько лет я провел за границей, где путешествовал по самым страшным местам нашей планеты, помогая прокаженным в бедняцких кварталах Калькутты, голодным – в нищих африканских странах, а позднее отчаявшимся и потерявшим веру – в бывших государствах коммунистического блока.
Но неизменно я возвращался в провинциальный приход, потому что и помыслить не мог нового существования без своих подопечных. Да, мой ментор был совершенно прав: Господь безмерно добр ко всем нам, надо только помочь его милосердию найти путь к зачерствелым, но, в сущности, младенчески-наивным душам мирян...
– Тебе требуется моя помощь, Антонио? – спросил я сейчас, стоя в кабинете кардинала делла Кьянца.
В дверь постучали, Антонио нетерпеливо воскликнул:
– Ну что еще такое!
– Ваше высокопреосвященство, кофе для вашего гостя, – произнес секретарь в сутане, появляясь в кабинете с серебряным подносом.
Я поблагодарил падре (Антонио не произнес ни слова) и, отхлебнув кофе, признался:
– Чудеснейший напиток, Антонио! Если бы я все же решился принять твое предложение и перешел на работу в курию, то ради одного только – ради кофе!
Антонио, выждав, когда секретарь уйдет, подошел к двери и, склонившись, посмотрел в замочную скважину. Меня это рассмешило – мой брат-кардинал (а кто знает, может быть, даже будущий папа) проверяет, не подслушивает ли его собственный секретарь!
– Осторожность никогда не помешает, – объяснил свои действия Антонио. – Запомни первое правило: в Ватикане никому доверять нельзя!
– Ну если так говоришь ты... – Я не сдержал улыбки и снова отхлебнул кофе.
Тут мне подумалось, что десятки тысяч безымянных рабочих в Африке и Южной Америке гнут спину под палящим солнцем, чтобы собрать урожай зерен, из которых производится эта амброзия, и получают за свой труд жалкие гроши. Мне ли не знать, что прибыль с продажи кофе оседает в карманах перекупщиков и у крупных транснациональных пищевых компаний, которые используют бедняков, как рабов, ради того, чтобы доставить в богатые страны Европы, Северной Америки и Ближнего Востока тонны кофейных зерен. Рабочие собирают их, чтобы как-то прокормить семьи, а мы, поощряя столь несправедливую систему, предаемся греховному чревоугодию.
Я поставил чашку на поднос и поклялся, что больше никогда не прикоснусь к кофе. Впрочем, силы воли у меня нет, и через минуту я снова схватил чашку и отпил чудесного напитка.
Антонио, превратно истолковав мой жест (он ведь и понятия не имел о мучительной борьбе, имевшей место в моей душе), вдруг явно испуганно спросил:
– Ты уже обо всем знаешь?
Я решил не сообщать Антонио, что мне ничего не известно, и ответил уклончиво:
– Как тебе известно, брат, слухами земля полнится!
Антонио потер белые ладони друг о друга и воскликнул:
– Ты должен разобраться во всей этой криминальной истории!
– Расскажи мне все более подробно, – попросил я, чувствуя, что у меня просыпается интерес. – Мне не известны детали этой... истории, а ты ведь наверняка в курсе!
– Еще бы, мне ли не быть в курсе! – фыркнул Антонио и, прошествовав к столу, опустился в большое вращающееся кресло, над которым висели распятие и фотопортрет папы. Повернувшись, указал на изображение покойного Адриана и добавил: – И не сомневаюсь, что она каким-то непостижимым образом связана со смертью святого отца.
Смерть Адриана Седьмого повергла меня в шок, как, впрочем, и всех других верных католиков. В особенности меня заинтересовало то, что папа в день кончины пришел в себя после многомесячной комы.
– Мне известно, Фелиппе, чем ты занимаешься, прикрываясь своими постоянными миссионерскими поездками! – вдруг заявил Антонио.
Я поперхнулся кофе и, едва не выпустив из пальцев чашку, закашлялся. Антонио, подбежав ко мне, энергично застучал по спине ладонью. Отдышавшись и смахнув слезу, я прошептал:
– Ты спас мне жизнь!
– О, не стоит благодарности! – усмехнулся Антонио. – Но взамен я попрошу сущую безделицу – спасти мою жизнь.
Я решительно ничего не понимал. Антонио, пройдясь по кабинету, остановился около одного из окон и сказал:
– По официальной версии, Фелиппе, ты занимаешься миссионерской работой, что соответствует действительности лишь отчасти. На самом же деле ты, как и еще несколько священников, путешествуя по миру, всегда оказываешься в тех местах, где происходит что-то из ряда вон выходящее, грозящее скандалом нашей церкви и нанесением урона репутации Ватикана. Одним словом, ты – церковный следователь.
Я шумно вздохнул, а Антонио опять самодовольно усмехнулся:
– Или ты думал, что я, куриальный кардинал, не докопаюсь до твоей тайны? Кстати, правило второе: в Ватикане нельзя долго сохранить тайну!
Антонио был прав: в сферу моей деятельности помимо заботы о зарубежной пастве и помощи несчастным входило вести негласное расследование опасных для Ватикана дел. Католическая церковь никогда не была образцом святости: мне, священнику, тяжело признавать это, но отрицать очевидное бессмысленно. Но если раньше на причастность Святого престола к разного рода махинациям и скандалам смотрели снисходительно, то теперь, в эпоху глобализации, требуется иной подход. Не проходит и недели, чтобы где-то не всплыла информация, что некий католический священник развращает подростков. И если бы только подобная информация! Мне ведомы кое-какие тайны, которые, стань они известны широкой публике, вызвали бы шквал протестов и череду судебных исков против церкви.
Тот епископ, что снял с моей души камень сомнения, и предложил мне стать своего рода следователем при католической церкви. В мои обязанности входило проводить собственные расследования наиболее вопиющих дел, находить виновных и выгораживать католическую церковь. Занятие для священника не из достойных, прямо скажем, однако сейчас, когда католическая церковь переживает самый глубокий кризис за две тысячи лет, по-другому нельзя. Раньше чем-то подобным занималась священная инквизиция, однако я – не беспощадный фанатик с горящими глазами, а всепрощающий провинциальный monsi– gnore, который как-то пытается сохранить репутацию фирмы, в которой работает...
– Поэтому, мой дорогой брат, ты и должен использовать свою смекалку и полномочия, дабы... дабы обезопасить мою жизнь! – прервал мои размышления неожиданным заявлением Антонио. – Меня пытались отравить!
Я снова закашлялся, но на сей раз Антонио не пришлось прибегать мне на помощь.
– Ты не шутишь? – спросил я осторожно.
Антонио холодно взглянул на меня.
– Конечно же нет, Фелиппе! Я бы никогда не стал шутить подобными вещами. Это случилось позавчера, через день после того, как скончался наш любимейший святой отец. Мой секретарь подал кофе, вкус которого показался мне необычным, очень уж горький. Мне повезло – я сделал только один или два глотка, а мой тогдашний секретарь, увы, опорожнил кофейник полностью. И скончался в страшных мучениях у меня на глазах.
– А как же тот падре, коего я видел в приемной... – произнес я.
Антонио пояснил:
– У меня, главы папской комиссии, имеется два секретаря. Вернее, имелось, ибо один был отравлен. Но на его месте должен был оказаться я, Фелиппе!
Теперь я понял, почему Антонио так и не прикоснулся к кофе: мой брат решил испытать на мне, как на лакмусовой бумажке, подсыпал неизвестный враг в напиток яд или нет. Хм, Антонио остался тем, кем всегда был: эгоистичным и черствым человеком. Однако я не могу изменить того обстоятельства, что он является моим единокровным братом.
– Тебе следует немедленно обратиться в полицию, – предложил я.
Антонио фыркнул.
– Полиция! Как ты представляешь себе это: я звоню в комиссариат и заявляю, что меня хотели отправить на тот свет? Представляешь, что за скандал вызовет подобное заявление? Особенно сейчас, в период междувластия, за несколько дней до выборов нового папы!
– Антонио, – продолжал настаивать я, – иного выхода, боюсь, у тебя нет. Если тебя пытались отравить и один из твоих секретарей стал жертвой преступления...
– И что с того! – отмахнулся Антонио. – Конечно, жаль беднягу, к тому же я лишился толкового работника. Но свидетелем его смерти был только я, поэтому мне поверили, когда я сказал, что мой секретарь жаловался в течение нескольких дней на боли в груди. Один из ватиканских врачей выписал свидетельство о смерти.
Я был потрясен.
– Антонио, ты ведь кардинал Римско-католической церкви, тебе не к лицу лгать! Полиция...
– Что сделает полиция? – прервал меня Антонио. – Не забывай, что Ватикан – суверенное государство и итальянская полиция не имеет права шнырять здесь без разрешения папы. А папа мертв! Сейчас имеются куда более важные дела, чем смерть моего секретаря. Потому-то я и просил тебя прибыть из Коста-Бьянки в Ватикан.
Я пожал плечами в некоторой растерянности. Ну что ж, по всей видимости, мне придется приняться за расследование. Никогда не мог даже помыслить, что займусь подобным в стенах Ватикана!
– И вот еще что, – после короткой паузы добавил Антонио. – Если бы все ограничивалось только попыткой убить меня, я бы не стал так тревожиться...
Слова Антонио не произвели на меня должного впечатления. Я отлично знал, как он пекся о собственном здоровье и благополучии.
– Ходят странные слухи... – сказал мой брат. – А здешнее правило номер три гласит: всегда доверяй ватиканским слухам, потому что они окажутся правдой. Смерть святого отца была уж слишком неожиданной! Вернее, если бы он не пришел незадолго до кончины в сознание, в ней не было бы ничего подозрительного. Но папа открыл глаза, Фелиппе, и разговаривал с кардиналами. Я лично был во время коллективной аудиенции у него и убедился: он был в неплохом состоянии. А следующей же ночью последовала смерть!
– Согласно официальному бюллетеню, его святейшество скончался от остановки сердца, – произнес я.
– Так, по всей видимости, и было, – подтвердил Антонио, – но что вызвало остановку сердца? Мертвого Адриана в первые часы после кончины видели всего несколько человек: статс-секретарь, камерленго, великий пенитенциарий, декан кардинальской коллегии и лейб-медик. Тело папы очень быстро забальзамировали и выставили на всеобщее обозрение в соборе Святого Петра.
– И что же гласят слухи, которые ты называешь странными? – спросил я осторожно, подумав: одно дело – заниматься попыткой покушения на одного из сотни кардиналов и смертью его секретаря, а совсем другое – убийством римского папы!
Антонио прошелся по кабинету, заложив руки за спину.
– Вроде бы врач и бальзаминаторы обнаружили на теле папы Адриана след от инъекции, хотя никаких уколов святому отцу не назначалось. Да и остановка сердца, опять же, если верить слухам, вызвана не естественными причинами, а злым умыслом! Вернее, убойной дозой какого-то медикамента!
Я с испугом перекрестился и взглянул на Антонио. Лицо моего брата выражало решимость и даже жестокость.
– Антонио, я еще раз взываю к твоему рассудку! Только полиция может разобраться в подобном! Если папу... убили, – последнее слово я произнес с большим трудом, – то мы не имеем права скрывать происшедшее от общественности!
– Никто ни о чем не узнает! – резко сказал Антонио. – Слухи, конечно, пресечь нельзя, но ничто не должно помешать погребению Адриана и созыву конклава. Даже если предположить, что святой отец был убит, то это ничего не изменит. Тебе ведь прекрасно известно, что он почти девять месяцев находился в коме. Кое-кто в Ватикане уже задумывался над тем, чтобы отключить приборы, обеспечивающие жизненные функции. Ведь в течение последних месяцев важные решения не принимались, реформы откладывались, все замерло!
– Но папа пришел в себя, так что все могло измениться к лучшему! – возразил я. – Какой смысл кому-то, уставшему ждать, лишать святого отца жизни?
Антонио поколебался, но в конце концов продолжил:
– Я поведаю тебе и другую сплетню, которая гуляет по Ватикану с того момента, как Адриан впал в кому. Было объявлено об инфаркте и остановке сердца, однако на самом деле, Фелиппе, Адриана обнаружили в луже крови и с разбитым черепом! Кто-то пытался убить его уже тогда, но потерпел поражение: папа, вместо того чтобы умереть, впал в кому. А когда он из нее вышел, тот же самый некто сделал ему (или приказал сделать) смертельную инъекцию – и понтифик отдал Богу душу.
Мой брат-кардинал говорил столь кошмарные вещи таким спокойным тоном, что у меня перехватило дыхание. На мгновение мне сделалось очень страшно.
– Антонио, я не могу поверить, что кто-то поднял руку на его святейшество! – вскричал я. – Столь гнусное преступление необходимо предать огласке и...
– Ты сошел с ума! – перебил меня Антонио. – Я же сказал: это все слухи! Ватикан никогда официально не подтвердит подобную версию, если она появится в печати. Даже если принять за аксиому, что папу убили, то, прости Господи, это не единичный случай за длинную историю нашей церкви. Многие из средневековых пап умерли не своей смертью, к примеру Стефан VI, задушенный в тюрьме, ставший жертвой собственного коварства Александр VI Борджиа и сменивший его Пий III, правивший всего три недели и вроде бы отравленный огорченными кардиналами ввиду профнепригодности. Да и в двадцатом веке тоже, по мнению некоторых, не одному папе помогли покинуть бренный мир при помощи козней: Пий XI скончался за день до своего торжественного выступления по поводу десятой годовщины Латеранских соглашений, принесших Ватикану статус отдельного государства, а ведь папа, обеспокоенный кризисной ситуацией в Европе (стоял февраль 1939 года), хотел предать анафеме фашизм и нацизм и опубликовать энциклику, призывая католиков к активному противлению Гитлеру и Муссолини. Потому-то его и отравил личный врач, который являлся отцом любовницы дуче.
Эта версия кончины Пия Одиннадцатого была мне знакома, хотя многие историки уверяли, что папа умер от банального, хотя и тяжелого, сердечного приступа и никакого осуждения европейских диктаторов не планировал. Но кто точно знает, что случилось тогда в Ватикане?
– А Иоанн Павел Первый, занимавший престол святого Петра только тридцать три дня? – продолжил Антонио. – Ему было шестьдесят пять лет, и ничто не предвещало его скорой кончины. Папа намеревался провести в курии значительные реформы, которые кое-кому очень не нравились.
– Именно поэтому, чтобы Ватикану не предъявлялись обвинения в том, что он покрывает убийц и не желает предавать огласке правду, на сей раз все должно произойти совершенно иным образом! – сказал я.
Антонио стукнул по столу кулаком:
– Сейчас уже слишком поздно! Ватикан не может признаться в том, что намеренно распространил фальшивое коммюнике по случаю смерти папы и делал вид, что ничего особенного не произошло.
– Ради сохранения лица вы готовы замолчать убийство понтифика? – изумился я.
– Папа, несмотря на догмат о его непогрешимости, всего лишь простой смертный, и из-за него мы не можем ставить под удар всю церковь, – назидательно ответил Антонио. – Она сейчас и так находится в перманентном кризисе, и весть об убийстве папы только дестабилизирует обстановку.
– Но если вы не намерены предпринимать никаких официальных шагов, то для чего ты просишь моей помощи? – подивился я.
Антонио прикоснулся тонкими белыми пальцами к вискам, закрыл глаза и произнес:
– Выборы понтифика, Фелиппе, ни в чем не уступают президентской гонке. Только в Ватикане не принято выдвигать кандидатуры и проводить предвыборную кампанию. Все делается тайно, хоть и не менее эффективно. Не буду скрывать, брат, я хочу... – Антонио замолчал и, подумав, переформулировал фразу: – Я считаю, что обладаю всеми достоинствами, необходимыми для нового понтифика.
Я немедленно обратился в полицию, которая была вынуждена отреагировать на мое заявление и, обнаружив автомобиль, взять под стражу Грегора. В столице разразился небывалый скандал – еще бы, ведь перед судом должен был предстать отпрыск одного из благородных и богатых семейств!
Сеньора делла Кьянца наняла сыну лучшего адвоката по уголовным делам. А меня посетил его преподобие архиепископ Антонио делла Кьянца. Он пытался увещевать меня и обещал выплатить десять тысяч реалов в обмен на то, если я публично заявлю, что ошибся. Я ответил, что его и мой брат должен ответить по закону.
Процесс, на который я возлагал столько надежд, оказался фарсом. Я думал, что стоит мне рассказать обо всем суду и присяжным, как будет вынесен обвинительный приговор и Грегор отправится на долгие годы в тюрьму. Однако ловкий законник, нанятый семейством, первым делом потребовал изъятия из дела улик, обнаруженных мной на «Порше». Полиция, как затем выяснилось, неправильно оформила бумаги – затребовала ордер на обыск постфактум, то есть после того, как машина была осмотрена полицейскими. Это означало, что доказательства добыты незаконным с точки зрения права путем и суд не должен был учитывать их.
Обвинение рушилось на моих глазах. Сеньора делла Кьянца под присягой подтвердила, что в тот вечер, когда ее Грегор сбил Риту, он неотлучно находился в их столичном особняке. Слово богатой пожилой дамы было против моего.
Но адвокат на этом не остановился. Он выкопал старую историю о том, что покойный сеньор делла Кьянца был моим отцом, вывернул ее наизнанку, представив мою матушку и меня самого мошенниками и аферистами, припомнил обвинение в краже изумрудных серег и мое пребывание в тюремном интернате, причем подал информацию так искусно, что после перекрестного допроса, длившегося почти полтора часа, ни у судьи, ни у присяжных не оставалось ни тени сомнения: подлинный преступник не Грегор, а я, очернивший благородное семейство с единственной целью – заработать как можно больше денег. Под конец адвокат намекнул, что Риту мог сбить или я сам, или кто-то из моих дружков-головорезов. Тут уж чаша моего терпения переполнилась. Я бросился с кулаками на адвоката и до того, как меня скрутили судебные приставы, успел порядком расквасить его лощеную физиономию.
Я снова предстал перед судом – в качестве обвиняемого. Мне вменялись в вину нападение на адвоката и неуважение к закону. Я отправился на полгода в тюрьму и был вынужден выплатить большой штраф. А Грегор... Присяжные, посовещавшись неполных пять минут, вынесли вердикт: «Невиновен».
В тюрьме я вел внутренние монологи с Богом, задавая несчетное количество раз на дню один и тот же вопрос: «Если ты всемогущ, то почему допускаешь подобное?» Я был на грани отчаяния и подумывал о самоубийстве, ибо не видел смысла в дальнейшем существовании. Но за неделю до освобождения, когда я уже твердо решил, что навещу Риту и нашего сыночка на кладбище, вдрызг напьюсь, а затем брошусь с железнодорожного моста головой вниз, на рельсы, мне был знак свыше.
В газете я обнаружил статью о том, что Грегор делла Кьянца погиб в автомобильной катастрофе. Я, как гурман, смаковал каждую ужасную подробность: молодой человек, в крови которого обнаружили огромную дозу кокаина, врезался на полной скорости на своем новеньком «Ягуаре», подаренном ему матушкой взамен смертоносного «Порше», в бензоколонку. В результате мощного взрыва от Грегора осталось только пара головешек. Самое удивительное, что несчастный случай, приключившийся ранним вечером, унес жизнь только одного Грегора – никто более не пострадал!
То и был знак! Я понял, что Господь, чьи мельницы, как известно, мелют медленно, но верно, излил свой гнев на голову грешника. Прозрение снизошло на меня: высшие силы покарали убийцу моей жены и сына. И Бог не допустил, чтобы вместе с ним умерли и другие, безвинные, иначе чем объяснить, что взрыв бензоколонки убил только Грегора.
Мое отношение к религии было до той поры сложным. Ведь так уж получалось, что именно священники, те самые люди, которые кладут свою жизнь на алтарь служения Господу, оказывали влияние, как позитивное, так и негативное, на мое существование. Только в тюрьме я понял, что с самого рождения Господь посылал мне знаки, которые я, слепец, не мог разглядеть. И даже смерть Риты и нашего сыночка была именно таким знаком, ведь только узрев божественный свет истины, я встал на верный путь.
По выходу из тюрьмы вместо того, чтобы привести в исполнение свой жуткий план суицида, я обратился к священнику одной из столичных церквей и признался ему, что вижу свое призвание в служении Господу.
Принять сан было не так-то легко, и мне пришлось приложить усилия, усмирять плоть и дух, решительно отказаться от прежней жизни и открыть свое сердце для всеобъемлющей любви. Последнее было тяжелее всего. Ведь, следуя заветам Господа, я должен был возлюбить своего врага (Грегора!) так же, как и самое себя. Ибо, как учит церковь, мы должны следовать примеру Иисуса, безропотно отдавшего себя врагам веры и принявшего мученическую смерть на кресте, а через три дня воскресшего.
Спустя четыре года, после обучения в католической семинарии, я принял сан. Моим начальником стал монсеньор Антонио делла Кьянца, к тому времени уже архиепископ Эльпараисский. Я несколько раз встречался с его преосвященством и заверил его, что злоба, которой исходило мое сердце раньше, прошла.
Антонио, как я заметил, был, с одной стороны, рад моему решению, с другой же – сконфужен. Он ведь когда-то предлагал мне деньги, оценив жизнь моей Риты и неродившегося малыша в десять тысяч. Словно замаливая этот грех, он пытался покровительствовать мне.
Я, в отличие от моего брата Антонио, никогда не стремился к власти, поэтому мне не составило ни малейшего труда отвергнуть его заманчивые предложения, приняв которые, я бы вместе с ним мог вознестись к вершинам церковной власти. Я просил его об одном – направить меня в провинциальный приход, считающийся проблемным, лучше всего в бедной местности. Одни, как Антонио, рождены, чтобы повелевать, другие, как я, чтобы служить, – вот что я думал тогда.
Мой брат не без сожаления выполнил мою просьбу, заметив, что я мог бы стать его личным секретарем. Но я оставался тверд и вскоре после того, как Антонио отправился в Ватикан, на автобусе поехал в далекий штат на юге республики. В пути меня застала небывалая весть: сеньора делла Кьянца, матушка Антонио, которой было за семьдесят, стала жертвой разбойного нападения – бандиты, вломившись ночью в особняк, похитили деньги и драгоценности, а ее саму, желавшую поднять тревогу, убили.
К тому времени я уже был в мире с призраками прошлого и, оказавшись в своем новом приходе, первым делом отслужил заупокойную мессу по сеньоре делла Кьянца. Мне было невыносимо жаль Антонио, который был вынужден вернуться на похороны матери, однако, сознаюсь, я не мог отделаться от мысли, что Господь снова проявил свое великомудрие и призвал к себе, хотя бы и таким жестоким образом, старую женщину, на чьей совести было немало грехов.
Работа в приходе увлекла меня, но тайное беспокойство не давало мне покоя. Я ощущал, что не даю страждущим всего того, что им требуется. Да и было ли мне по плечу столь неподъемное задание? Мои прихожане, бедняки, в основном негры и мулаты, видели во мне святого, я был готов помочь им советом и делом двадцать четыре часа в сутки, и они знали, что в любой момент могут прийти в церковь, где найдут утешение. Сомнения терзали мое сердце, и я чувствовал, что еще немного, и я потеряю веру.
Но Господь, как всегда, бесконечно изобретательный, послал мне новый знак.
Я, после долгих раздумий, выложил на исповеди все, что меня угнетало, и просил дать мне отпущение грехов и новые силы, дабы я мог продолжить свою деятельность. Тот мудрый брат, что развеял мои смехотворные сомнения, был местным епископом, очень уважаемым и благородным человеком. Выслушав мои признания, он по завершении исповеди сказал:
– Вижу, что ты мечешься между верой и безверием, все еще спрашиваешь, как Господь может допускать, что бедные и слабые страдают и умирают, а богатые и сильные наслаждаются жизнью. Ты должен знать, что Господь любит всех одинаково, однако он воздает каждому по заслугам: и праведникам, и грешникам. Ты в слезах спрашиваешь меня, что Господь может сделать для тебя. Но вопросил ли ты, что сам сделал для Господа? Ты должен не роптать и отчаиваться, а помогать величавому шествию справедливости по миру! Я вижу, что твое сердце открыто для этого, а душа готова, поэтому ты должен только начать!
Слова святого человека открыли мне глаза. Он помог мне обрести себя и очертил передо мной круг новых задач, выполняя которые я смогу дарить страждущим счастье, любовь и справедливость. До сих пор я был так эгоистичен в своих стремлениях, что не замечал страданий ни в своем приходе, ни в других местах. И вот начались мои скитания и испытания. Несколько лет я провел за границей, где путешествовал по самым страшным местам нашей планеты, помогая прокаженным в бедняцких кварталах Калькутты, голодным – в нищих африканских странах, а позднее отчаявшимся и потерявшим веру – в бывших государствах коммунистического блока.
Но неизменно я возвращался в провинциальный приход, потому что и помыслить не мог нового существования без своих подопечных. Да, мой ментор был совершенно прав: Господь безмерно добр ко всем нам, надо только помочь его милосердию найти путь к зачерствелым, но, в сущности, младенчески-наивным душам мирян...
– Тебе требуется моя помощь, Антонио? – спросил я сейчас, стоя в кабинете кардинала делла Кьянца.
В дверь постучали, Антонио нетерпеливо воскликнул:
– Ну что еще такое!
– Ваше высокопреосвященство, кофе для вашего гостя, – произнес секретарь в сутане, появляясь в кабинете с серебряным подносом.
Я поблагодарил падре (Антонио не произнес ни слова) и, отхлебнув кофе, признался:
– Чудеснейший напиток, Антонио! Если бы я все же решился принять твое предложение и перешел на работу в курию, то ради одного только – ради кофе!
Антонио, выждав, когда секретарь уйдет, подошел к двери и, склонившись, посмотрел в замочную скважину. Меня это рассмешило – мой брат-кардинал (а кто знает, может быть, даже будущий папа) проверяет, не подслушивает ли его собственный секретарь!
– Осторожность никогда не помешает, – объяснил свои действия Антонио. – Запомни первое правило: в Ватикане никому доверять нельзя!
– Ну если так говоришь ты... – Я не сдержал улыбки и снова отхлебнул кофе.
Тут мне подумалось, что десятки тысяч безымянных рабочих в Африке и Южной Америке гнут спину под палящим солнцем, чтобы собрать урожай зерен, из которых производится эта амброзия, и получают за свой труд жалкие гроши. Мне ли не знать, что прибыль с продажи кофе оседает в карманах перекупщиков и у крупных транснациональных пищевых компаний, которые используют бедняков, как рабов, ради того, чтобы доставить в богатые страны Европы, Северной Америки и Ближнего Востока тонны кофейных зерен. Рабочие собирают их, чтобы как-то прокормить семьи, а мы, поощряя столь несправедливую систему, предаемся греховному чревоугодию.
Я поставил чашку на поднос и поклялся, что больше никогда не прикоснусь к кофе. Впрочем, силы воли у меня нет, и через минуту я снова схватил чашку и отпил чудесного напитка.
Антонио, превратно истолковав мой жест (он ведь и понятия не имел о мучительной борьбе, имевшей место в моей душе), вдруг явно испуганно спросил:
– Ты уже обо всем знаешь?
Я решил не сообщать Антонио, что мне ничего не известно, и ответил уклончиво:
– Как тебе известно, брат, слухами земля полнится!
Антонио потер белые ладони друг о друга и воскликнул:
– Ты должен разобраться во всей этой криминальной истории!
– Расскажи мне все более подробно, – попросил я, чувствуя, что у меня просыпается интерес. – Мне не известны детали этой... истории, а ты ведь наверняка в курсе!
– Еще бы, мне ли не быть в курсе! – фыркнул Антонио и, прошествовав к столу, опустился в большое вращающееся кресло, над которым висели распятие и фотопортрет папы. Повернувшись, указал на изображение покойного Адриана и добавил: – И не сомневаюсь, что она каким-то непостижимым образом связана со смертью святого отца.
Смерть Адриана Седьмого повергла меня в шок, как, впрочем, и всех других верных католиков. В особенности меня заинтересовало то, что папа в день кончины пришел в себя после многомесячной комы.
– Мне известно, Фелиппе, чем ты занимаешься, прикрываясь своими постоянными миссионерскими поездками! – вдруг заявил Антонио.
Я поперхнулся кофе и, едва не выпустив из пальцев чашку, закашлялся. Антонио, подбежав ко мне, энергично застучал по спине ладонью. Отдышавшись и смахнув слезу, я прошептал:
– Ты спас мне жизнь!
– О, не стоит благодарности! – усмехнулся Антонио. – Но взамен я попрошу сущую безделицу – спасти мою жизнь.
Я решительно ничего не понимал. Антонио, пройдясь по кабинету, остановился около одного из окон и сказал:
– По официальной версии, Фелиппе, ты занимаешься миссионерской работой, что соответствует действительности лишь отчасти. На самом же деле ты, как и еще несколько священников, путешествуя по миру, всегда оказываешься в тех местах, где происходит что-то из ряда вон выходящее, грозящее скандалом нашей церкви и нанесением урона репутации Ватикана. Одним словом, ты – церковный следователь.
Я шумно вздохнул, а Антонио опять самодовольно усмехнулся:
– Или ты думал, что я, куриальный кардинал, не докопаюсь до твоей тайны? Кстати, правило второе: в Ватикане нельзя долго сохранить тайну!
Антонио был прав: в сферу моей деятельности помимо заботы о зарубежной пастве и помощи несчастным входило вести негласное расследование опасных для Ватикана дел. Католическая церковь никогда не была образцом святости: мне, священнику, тяжело признавать это, но отрицать очевидное бессмысленно. Но если раньше на причастность Святого престола к разного рода махинациям и скандалам смотрели снисходительно, то теперь, в эпоху глобализации, требуется иной подход. Не проходит и недели, чтобы где-то не всплыла информация, что некий католический священник развращает подростков. И если бы только подобная информация! Мне ведомы кое-какие тайны, которые, стань они известны широкой публике, вызвали бы шквал протестов и череду судебных исков против церкви.
Тот епископ, что снял с моей души камень сомнения, и предложил мне стать своего рода следователем при католической церкви. В мои обязанности входило проводить собственные расследования наиболее вопиющих дел, находить виновных и выгораживать католическую церковь. Занятие для священника не из достойных, прямо скажем, однако сейчас, когда католическая церковь переживает самый глубокий кризис за две тысячи лет, по-другому нельзя. Раньше чем-то подобным занималась священная инквизиция, однако я – не беспощадный фанатик с горящими глазами, а всепрощающий провинциальный monsi– gnore, который как-то пытается сохранить репутацию фирмы, в которой работает...
– Поэтому, мой дорогой брат, ты и должен использовать свою смекалку и полномочия, дабы... дабы обезопасить мою жизнь! – прервал мои размышления неожиданным заявлением Антонио. – Меня пытались отравить!
Я снова закашлялся, но на сей раз Антонио не пришлось прибегать мне на помощь.
– Ты не шутишь? – спросил я осторожно.
Антонио холодно взглянул на меня.
– Конечно же нет, Фелиппе! Я бы никогда не стал шутить подобными вещами. Это случилось позавчера, через день после того, как скончался наш любимейший святой отец. Мой секретарь подал кофе, вкус которого показался мне необычным, очень уж горький. Мне повезло – я сделал только один или два глотка, а мой тогдашний секретарь, увы, опорожнил кофейник полностью. И скончался в страшных мучениях у меня на глазах.
– А как же тот падре, коего я видел в приемной... – произнес я.
Антонио пояснил:
– У меня, главы папской комиссии, имеется два секретаря. Вернее, имелось, ибо один был отравлен. Но на его месте должен был оказаться я, Фелиппе!
Теперь я понял, почему Антонио так и не прикоснулся к кофе: мой брат решил испытать на мне, как на лакмусовой бумажке, подсыпал неизвестный враг в напиток яд или нет. Хм, Антонио остался тем, кем всегда был: эгоистичным и черствым человеком. Однако я не могу изменить того обстоятельства, что он является моим единокровным братом.
– Тебе следует немедленно обратиться в полицию, – предложил я.
Антонио фыркнул.
– Полиция! Как ты представляешь себе это: я звоню в комиссариат и заявляю, что меня хотели отправить на тот свет? Представляешь, что за скандал вызовет подобное заявление? Особенно сейчас, в период междувластия, за несколько дней до выборов нового папы!
– Антонио, – продолжал настаивать я, – иного выхода, боюсь, у тебя нет. Если тебя пытались отравить и один из твоих секретарей стал жертвой преступления...
– И что с того! – отмахнулся Антонио. – Конечно, жаль беднягу, к тому же я лишился толкового работника. Но свидетелем его смерти был только я, поэтому мне поверили, когда я сказал, что мой секретарь жаловался в течение нескольких дней на боли в груди. Один из ватиканских врачей выписал свидетельство о смерти.
Я был потрясен.
– Антонио, ты ведь кардинал Римско-католической церкви, тебе не к лицу лгать! Полиция...
– Что сделает полиция? – прервал меня Антонио. – Не забывай, что Ватикан – суверенное государство и итальянская полиция не имеет права шнырять здесь без разрешения папы. А папа мертв! Сейчас имеются куда более важные дела, чем смерть моего секретаря. Потому-то я и просил тебя прибыть из Коста-Бьянки в Ватикан.
Я пожал плечами в некоторой растерянности. Ну что ж, по всей видимости, мне придется приняться за расследование. Никогда не мог даже помыслить, что займусь подобным в стенах Ватикана!
– И вот еще что, – после короткой паузы добавил Антонио. – Если бы все ограничивалось только попыткой убить меня, я бы не стал так тревожиться...
Слова Антонио не произвели на меня должного впечатления. Я отлично знал, как он пекся о собственном здоровье и благополучии.
– Ходят странные слухи... – сказал мой брат. – А здешнее правило номер три гласит: всегда доверяй ватиканским слухам, потому что они окажутся правдой. Смерть святого отца была уж слишком неожиданной! Вернее, если бы он не пришел незадолго до кончины в сознание, в ней не было бы ничего подозрительного. Но папа открыл глаза, Фелиппе, и разговаривал с кардиналами. Я лично был во время коллективной аудиенции у него и убедился: он был в неплохом состоянии. А следующей же ночью последовала смерть!
– Согласно официальному бюллетеню, его святейшество скончался от остановки сердца, – произнес я.
– Так, по всей видимости, и было, – подтвердил Антонио, – но что вызвало остановку сердца? Мертвого Адриана в первые часы после кончины видели всего несколько человек: статс-секретарь, камерленго, великий пенитенциарий, декан кардинальской коллегии и лейб-медик. Тело папы очень быстро забальзамировали и выставили на всеобщее обозрение в соборе Святого Петра.
– И что же гласят слухи, которые ты называешь странными? – спросил я осторожно, подумав: одно дело – заниматься попыткой покушения на одного из сотни кардиналов и смертью его секретаря, а совсем другое – убийством римского папы!
Антонио прошелся по кабинету, заложив руки за спину.
– Вроде бы врач и бальзаминаторы обнаружили на теле папы Адриана след от инъекции, хотя никаких уколов святому отцу не назначалось. Да и остановка сердца, опять же, если верить слухам, вызвана не естественными причинами, а злым умыслом! Вернее, убойной дозой какого-то медикамента!
Я с испугом перекрестился и взглянул на Антонио. Лицо моего брата выражало решимость и даже жестокость.
– Антонио, я еще раз взываю к твоему рассудку! Только полиция может разобраться в подобном! Если папу... убили, – последнее слово я произнес с большим трудом, – то мы не имеем права скрывать происшедшее от общественности!
– Никто ни о чем не узнает! – резко сказал Антонио. – Слухи, конечно, пресечь нельзя, но ничто не должно помешать погребению Адриана и созыву конклава. Даже если предположить, что святой отец был убит, то это ничего не изменит. Тебе ведь прекрасно известно, что он почти девять месяцев находился в коме. Кое-кто в Ватикане уже задумывался над тем, чтобы отключить приборы, обеспечивающие жизненные функции. Ведь в течение последних месяцев важные решения не принимались, реформы откладывались, все замерло!
– Но папа пришел в себя, так что все могло измениться к лучшему! – возразил я. – Какой смысл кому-то, уставшему ждать, лишать святого отца жизни?
Антонио поколебался, но в конце концов продолжил:
– Я поведаю тебе и другую сплетню, которая гуляет по Ватикану с того момента, как Адриан впал в кому. Было объявлено об инфаркте и остановке сердца, однако на самом деле, Фелиппе, Адриана обнаружили в луже крови и с разбитым черепом! Кто-то пытался убить его уже тогда, но потерпел поражение: папа, вместо того чтобы умереть, впал в кому. А когда он из нее вышел, тот же самый некто сделал ему (или приказал сделать) смертельную инъекцию – и понтифик отдал Богу душу.
Мой брат-кардинал говорил столь кошмарные вещи таким спокойным тоном, что у меня перехватило дыхание. На мгновение мне сделалось очень страшно.
– Антонио, я не могу поверить, что кто-то поднял руку на его святейшество! – вскричал я. – Столь гнусное преступление необходимо предать огласке и...
– Ты сошел с ума! – перебил меня Антонио. – Я же сказал: это все слухи! Ватикан никогда официально не подтвердит подобную версию, если она появится в печати. Даже если принять за аксиому, что папу убили, то, прости Господи, это не единичный случай за длинную историю нашей церкви. Многие из средневековых пап умерли не своей смертью, к примеру Стефан VI, задушенный в тюрьме, ставший жертвой собственного коварства Александр VI Борджиа и сменивший его Пий III, правивший всего три недели и вроде бы отравленный огорченными кардиналами ввиду профнепригодности. Да и в двадцатом веке тоже, по мнению некоторых, не одному папе помогли покинуть бренный мир при помощи козней: Пий XI скончался за день до своего торжественного выступления по поводу десятой годовщины Латеранских соглашений, принесших Ватикану статус отдельного государства, а ведь папа, обеспокоенный кризисной ситуацией в Европе (стоял февраль 1939 года), хотел предать анафеме фашизм и нацизм и опубликовать энциклику, призывая католиков к активному противлению Гитлеру и Муссолини. Потому-то его и отравил личный врач, который являлся отцом любовницы дуче.
Эта версия кончины Пия Одиннадцатого была мне знакома, хотя многие историки уверяли, что папа умер от банального, хотя и тяжелого, сердечного приступа и никакого осуждения европейских диктаторов не планировал. Но кто точно знает, что случилось тогда в Ватикане?
– А Иоанн Павел Первый, занимавший престол святого Петра только тридцать три дня? – продолжил Антонио. – Ему было шестьдесят пять лет, и ничто не предвещало его скорой кончины. Папа намеревался провести в курии значительные реформы, которые кое-кому очень не нравились.
– Именно поэтому, чтобы Ватикану не предъявлялись обвинения в том, что он покрывает убийц и не желает предавать огласке правду, на сей раз все должно произойти совершенно иным образом! – сказал я.
Антонио стукнул по столу кулаком:
– Сейчас уже слишком поздно! Ватикан не может признаться в том, что намеренно распространил фальшивое коммюнике по случаю смерти папы и делал вид, что ничего особенного не произошло.
– Ради сохранения лица вы готовы замолчать убийство понтифика? – изумился я.
– Папа, несмотря на догмат о его непогрешимости, всего лишь простой смертный, и из-за него мы не можем ставить под удар всю церковь, – назидательно ответил Антонио. – Она сейчас и так находится в перманентном кризисе, и весть об убийстве папы только дестабилизирует обстановку.
– Но если вы не намерены предпринимать никаких официальных шагов, то для чего ты просишь моей помощи? – подивился я.
Антонио прикоснулся тонкими белыми пальцами к вискам, закрыл глаза и произнес:
– Выборы понтифика, Фелиппе, ни в чем не уступают президентской гонке. Только в Ватикане не принято выдвигать кандидатуры и проводить предвыборную кампанию. Все делается тайно, хоть и не менее эффективно. Не буду скрывать, брат, я хочу... – Антонио замолчал и, подумав, переформулировал фразу: – Я считаю, что обладаю всеми достоинствами, необходимыми для нового понтифика.