Из разговоров с Агочкой я давно узнала, что АРэ старше меня на девять лет, что он женат или был женат и у него есть сын, но в Томске он живет один, снимая комнату. Я никогда ни о чем его не спрашивала.
В самом конце августа Тельбессбюро в Томске закрылось. Его сотрудники, в том числе АРэ и Володя Кудрявцев с Агочкой, должны были переехать на Кузнецкстрой, где к этому времени была закончена постройка здания заводоуправления. Андрей Дмитриевич Крячков и некоторые другие сотрудники, которые, очевидно, были тесно связаны с городом и у которых были другие перспективы в отношении работы, остались в Томске. Прощаясь со мной, АРэ подарил мне один цветок ландыша, конечно же, украденный им в ботаническом саду университета. Я была восхищена красотой и ароматом этого незнакомого мне до тех пор цветка и, придя к себе, поставила его в граненый стакан с водой. Этот единственный стебелек с белыми миниатюрными колокольчиками и двумя зелеными листьями казался сказочно красивым. С тех пор я не люблю букетов из ландышей и считаю, что красота его раскрывается в полной мере, только когда любуешься одним-единственным цветком.
Проводив АРэ и Кудрявцевых на Кузнецкстрой, я принялась готовиться к экзаменам по двум оставшимся несданными предметам и сделала курсовую работу по шоссейным дорогам. В конце сентября я пришла на прием к профессору Николаю Семеновичу Макерову, показала ему курсовую работу, сказала, что я уже защитила дипломный проект и что шоссейные дороги – последний предмет, который мне надо сдать, чтобы окончить институт. Он подписал мой проект и предложил мне вытащить билет для экзамена. Я взяла билет и не успела сказать несколько фраз, как Макеров взял со стола мою зачетную книжку и, проставив отметку «отлично», вдруг схватил мою руку и начал говорить, что он давно в меня влюблен, что он не сводил с меня глаз, когда читал нам лекции. Конечно, я это замечала и, может быть, поэтому всё откладывала работу над проектом по шоссейным дорогам и сдачу экзамена. Услышав его слова, я освободила свою руку, встала и, положив зачетку в сумочку, быстро пошла к выходу. Он – за мной. Всю дорогу он держал меня под руку, и так крепко, что вырываться было просто неудобно перед прохожими. По дороге Макеров говорил мне нежные слова, а когда мы проходили мимо какого-то дома с пустой скамьей возле ворот, он посадил меня на скамейку рядом с собой. Он стал объясняться мне в любви такими словами, каких я никогда ни от кого не слышала и встречала только в романах, быть может, у Мопассана. Я не хочу повторять здесь его откровенных речей – в тот момент они меня просто испугали. Когда он попытался меня поцеловать, я вскочила и убежала.
Я была потрясена поведением Макерова и, когда пришла домой, рассказала маме о том, что произошло. Мама меня спокойно выслушала и сказала: «Да он просто посмеяться над тобой захотел. Что он в тебе нашел? Ты же некрасивая такая!» Она как будто вылила на меня ушат холодной воды, и это помогло мне справиться с потрясением и успокоиться. Так было и раньше: стоило мне рассказать маме о комплиментах, которые мне приходилось слышать от студентов, как мама тут же умеряла мой пыл, говоря: «Да ты посмотрись в зеркало!» И в этот раз я посмотрелась в зеркало и согласилась с мамой. Ну ничего красивого во мне не было: нос курносый и широковатый (а у красавиц носики узкие, красивой формы), лоб слишком высокий, глаза, правда, большие, но с редкими ресницами на нижних веках. (У меня в детстве от малокровия часто бывали ячмени, и ресницы на нижних веках кое-где выпали.) Да и цвет лица не был бело-розовым, как у красавиц, а какой-то бледный. Так я и жила в уверенности, что некрасивая, и когда самый красивый студент Игорь Брейденбах приглашал меня в кино или погулять, я всегда отказывалась, боясь, что все будут говорить: «Такой красивый молодой человек идет с такой некрасивой девушкой!»
На другой день после злополучного экзамена у профессора Макерова я пришла в деканат, чтобы передать мой проект шоссейной дороги и показать зачетную книжку со всеми отметками. Но проект мой остался на столе у Макерова, и я боялась туда зайти. Я приоткрыла дверь, в комнате никого не было и проект мой лежал на столе. Теперь мне оставалось только взять диплом об окончании института и направление на работу. В деканате меня попросили прийти за документами на следующий день и сказали, что вместо диплома мне будет выдана справка, а диплом я смогу получить уже в Новосибирске, куда поеду работать. Еще весной после защиты дипломного проекта профессор Ульянинский сказал мне, что научно-исследовательский институт в Москве, где я проходила практику, прислал на меня запрос, ссылаясь на то, что у меня есть склонность к научно-исследовательской работе. Но дирекция института или еще кто-то, рассматривая этот запрос, решили, что в Сибири такие инженеры нужнее, и меня направили работать в научно-исследовательский институт в Новосибирске. Взяв справку и направление, я простилась с институтом. Теперь мне полагался месячный отпуск, прежде чем я начну работать.
Побыв неделю дома с мамой и братьями, я заскучала и вдруг решила съездить на недельку на Кузнецкстрой и повидать моих друзей из бывшего Тельбессбюро, главным образом АРэ, а также брата, который там работал. Маме особенно понравилось, что я увижу Игоря и расскажу ей о нем всё подробно: как выглядит, как питается, как живет. И я уехала на Кузнецкстрой.
На Кузнецкстрое: «Принцесса Турандот из конструкторского отдела»
В самом конце августа Тельбессбюро в Томске закрылось. Его сотрудники, в том числе АРэ и Володя Кудрявцев с Агочкой, должны были переехать на Кузнецкстрой, где к этому времени была закончена постройка здания заводоуправления. Андрей Дмитриевич Крячков и некоторые другие сотрудники, которые, очевидно, были тесно связаны с городом и у которых были другие перспективы в отношении работы, остались в Томске. Прощаясь со мной, АРэ подарил мне один цветок ландыша, конечно же, украденный им в ботаническом саду университета. Я была восхищена красотой и ароматом этого незнакомого мне до тех пор цветка и, придя к себе, поставила его в граненый стакан с водой. Этот единственный стебелек с белыми миниатюрными колокольчиками и двумя зелеными листьями казался сказочно красивым. С тех пор я не люблю букетов из ландышей и считаю, что красота его раскрывается в полной мере, только когда любуешься одним-единственным цветком.
Проводив АРэ и Кудрявцевых на Кузнецкстрой, я принялась готовиться к экзаменам по двум оставшимся несданными предметам и сделала курсовую работу по шоссейным дорогам. В конце сентября я пришла на прием к профессору Николаю Семеновичу Макерову, показала ему курсовую работу, сказала, что я уже защитила дипломный проект и что шоссейные дороги – последний предмет, который мне надо сдать, чтобы окончить институт. Он подписал мой проект и предложил мне вытащить билет для экзамена. Я взяла билет и не успела сказать несколько фраз, как Макеров взял со стола мою зачетную книжку и, проставив отметку «отлично», вдруг схватил мою руку и начал говорить, что он давно в меня влюблен, что он не сводил с меня глаз, когда читал нам лекции. Конечно, я это замечала и, может быть, поэтому всё откладывала работу над проектом по шоссейным дорогам и сдачу экзамена. Услышав его слова, я освободила свою руку, встала и, положив зачетку в сумочку, быстро пошла к выходу. Он – за мной. Всю дорогу он держал меня под руку, и так крепко, что вырываться было просто неудобно перед прохожими. По дороге Макеров говорил мне нежные слова, а когда мы проходили мимо какого-то дома с пустой скамьей возле ворот, он посадил меня на скамейку рядом с собой. Он стал объясняться мне в любви такими словами, каких я никогда ни от кого не слышала и встречала только в романах, быть может, у Мопассана. Я не хочу повторять здесь его откровенных речей – в тот момент они меня просто испугали. Когда он попытался меня поцеловать, я вскочила и убежала.
Я была потрясена поведением Макерова и, когда пришла домой, рассказала маме о том, что произошло. Мама меня спокойно выслушала и сказала: «Да он просто посмеяться над тобой захотел. Что он в тебе нашел? Ты же некрасивая такая!» Она как будто вылила на меня ушат холодной воды, и это помогло мне справиться с потрясением и успокоиться. Так было и раньше: стоило мне рассказать маме о комплиментах, которые мне приходилось слышать от студентов, как мама тут же умеряла мой пыл, говоря: «Да ты посмотрись в зеркало!» И в этот раз я посмотрелась в зеркало и согласилась с мамой. Ну ничего красивого во мне не было: нос курносый и широковатый (а у красавиц носики узкие, красивой формы), лоб слишком высокий, глаза, правда, большие, но с редкими ресницами на нижних веках. (У меня в детстве от малокровия часто бывали ячмени, и ресницы на нижних веках кое-где выпали.) Да и цвет лица не был бело-розовым, как у красавиц, а какой-то бледный. Так я и жила в уверенности, что некрасивая, и когда самый красивый студент Игорь Брейденбах приглашал меня в кино или погулять, я всегда отказывалась, боясь, что все будут говорить: «Такой красивый молодой человек идет с такой некрасивой девушкой!»
На другой день после злополучного экзамена у профессора Макерова я пришла в деканат, чтобы передать мой проект шоссейной дороги и показать зачетную книжку со всеми отметками. Но проект мой остался на столе у Макерова, и я боялась туда зайти. Я приоткрыла дверь, в комнате никого не было и проект мой лежал на столе. Теперь мне оставалось только взять диплом об окончании института и направление на работу. В деканате меня попросили прийти за документами на следующий день и сказали, что вместо диплома мне будет выдана справка, а диплом я смогу получить уже в Новосибирске, куда поеду работать. Еще весной после защиты дипломного проекта профессор Ульянинский сказал мне, что научно-исследовательский институт в Москве, где я проходила практику, прислал на меня запрос, ссылаясь на то, что у меня есть склонность к научно-исследовательской работе. Но дирекция института или еще кто-то, рассматривая этот запрос, решили, что в Сибири такие инженеры нужнее, и меня направили работать в научно-исследовательский институт в Новосибирске. Взяв справку и направление, я простилась с институтом. Теперь мне полагался месячный отпуск, прежде чем я начну работать.
Побыв неделю дома с мамой и братьями, я заскучала и вдруг решила съездить на недельку на Кузнецкстрой и повидать моих друзей из бывшего Тельбессбюро, главным образом АРэ, а также брата, который там работал. Маме особенно понравилось, что я увижу Игоря и расскажу ей о нем всё подробно: как выглядит, как питается, как живет. И я уехала на Кузнецкстрой.
На Кузнецкстрое: «Принцесса Турандот из конструкторского отдела»
Я никому не сообщила о своем приезде и, когда сошла с поезда, отправилась искать конструкторский отдел Кузнецкстроя, где должны были работать мои знакомые из Тельбессбюро. Придя в здание заводоуправления, я разделась и, оставив в гардеробной чемодан, пошла в конструкторский отдел, который располагался, как я узнала от гардеробщицы, на втором этаже. Увидев меня, несколько человек, которые раньше работали в Тельбессбюро, подошли ко мне, чтобы поздороваться. Когда мы работали в Томске, они стеснялись подходить ко мне, а здесь вели себя как знакомые, и я отвечала им тем же. Главный вопрос, который их волновал, – приехала ли я для того, чтобы здесь работать. Я ответила, что приехала в отпуск на несколько дней, чтобы повидать брата и знакомых. Из соседней комнаты вышел АРэ, очень удивился и явно обрадовался, полагая, что я приехала сюда работать. Мне было неудобно, что из-за моего появления поднялся такой шум. Я сказала, что зайду еще к концу рабочего дня, и отправилась осматривать площадку строительства.
Всё изменилось до неузнаваемости – так много было построено за последний год. Здание заводоуправления выглядело солидно, за ним тянулся целый ряд недавно построенных двухэтажных домов для инженерно-технического персонала. Эти дома располагались у подножия довольно высокого холма, на вершине которого была отгорожена часть леса и устроен парк с аллеями, эстрадой и скамьями.
На заводе шли работы по сооружению цехов, закладывались фундаменты под доменные печи и фундаменты зданий соцгорода. Каждый новый город, строящийся в нашей стране, назывался социалистическим городом. И на всех стендах площадки я увидела красочные объявления о том, что на Кузнецкстрой из Москвы приезжает Вахтанговский театр. В конце рабочего дня я пришла в конструкторский отдел. Я взяла чемодан и дождалась АРэ и Володю Кудрявцева, который сразу же заявил, что обедать мы будем у него и что Агочка нас ждет. Встреча с Агочкой была радостной, мы расцеловались. Во время обеда я узнала, что мой брат живет в рабочем общежитии в комнате, где вместе с ним проживает еще несколько человек, а АРэ живет в доме у подножия холма вместе с другим инженером. Володя Кудрявцев предложил мне занять комнату его помощника Малова, который вчера вместе с женой уехал в отпуск в Москву и оставил ему ключ. Тут же было решено, что мы покупаем билеты на представления вахтанговцев – для меня это было приятной неожиданностью. Поздно вечером Володя и АРэ проводили меня в комнату Малова. Постельное белье у меня было с собой благодаря заботам мамы, а чай, сахар, хлеб и что-то еще из еды дала мне Агочка.
Слух о моем приезде быстро распространился по заводоуправлению и, конечно, дошел до начальства. Начальником Кузнецкстроя был Франкфурт, а главным инженером – Казарновский. И уже на третий день моего пребывания на стройке меня просил зайти Казарновский, о чем мне сообщил АРэ. Когда я пришла, он стал уговаривать меня остаться работать на Кузнецкстрое, хвалил меня как инженера, сказал, что им очень нужен именно такой человек, знающий заводские конструкции и уже много сделавший для Кузнецкстроя. Я отказывалась, ведь у меня было направление на работу в НИИ Новосибирска и я не могла остаться. Во время нашего разговора зашел Франкфурт, познакомился со мной и тоже начал меня уговаривать: «Зачем Вам НИИ? Это же исследовательская работа, которая пригодится, быть может, в будущем, а не сейчас. А у нас работа живая, Вы будете видеть ее результат». Но я категорически отказалась и ушла.
Пока мои друзья работали, я отдыхала: читала, заходила к Агочке и слушала ее игру на пианино. Навестила брата Игоря, которого пришлось разбудить, так как застала его спящим после ночной смены. Узнала, как он живет, как питается, с кем дружит – всё это надо было потом рассказать нашей маме.
Октябрь был солнечный, сухой, настоящего снега еще не было, и я уходила в парк или в лес и гуляла там. Обедала часто вместе с АРэ и другими знакомыми в заводской столовой в отдельной комнате для инженеров и служащих. Еда была не очень-то вкусная. Но какое это имело значение, если вечерами мы все вместе шли на спектакли Вахтанговского театра – на «Принцессу Турандот» с Мансуровой и Завадским в главных ролях, на «Виринею» и «Разлом»? «Принцессу Турандот» я смотрела дважды, была потрясена игрой актеров и самим спектаклем. Дней через семь я решила уехать домой и пришла к начальнику железнодорожной ветки, чтобы взять билет до Кемерова. Но он мне сказал, что Франкфурт распорядился билета мне не продавать. (Железнодорожная ветка на Кузнецкстрой была в подчинении Франкфурта.) Я задохнулась от возмущения. Я думала, что могу попросить кого-нибудь другого купить мне билет, но оказалось, что это невозможно: билеты были именные, их выдавали по паспорту. Конечно, такое правило продажи железнодорожных билетов было принято не специально для меня. Некоторые мобилизованные на это строительство специалисты, попав в тяжелые бытовые условия, бежали обратно. И Франкфурт стремился их задержать. Но какое отношение это имело ко мне? Ведь я приехала просто в отпуск, а не по мобилизации на работу. Говорить с Франкфуртом было бесполезно, и я могла только возмущаться. Мои друзья мне сочувствовали, все говорили об этом как о насилии над человеком. Много беззакония творилось в те времена в нашей стране, где люди были бесправны.
Я пребывала в отчаянии, когда меня нашли журналисты – несколько человек из разных городов – и посоветовали мне попросить у начальства высокий оклад и отдельную комнату. Они полагали, что мне, только что окончившей институт, высокого оклада не дадут и отдельной комнаты тоже. Комнат катастрофически не хватало, в одну комнату селили по два, а то и по три человека. И начальству придется меня отпустить. По собственной инициативе я никогда не стала бы этого делать. Но уехать хотелось, и я пришла к Франкфурту и сказала ему всё, что мне советовали сказать журналисты. К моему великому удивлению, Франкфурт, выслушав меня, улыбнулся и сказал, что он согласен. Он даст мне оклад в 365 рублей – ставка старшего инженера – и отдельную комнату в только что отстроенном доме. И я проиграла. Вместо того чтобы настаивать на отъезде, я, по совету журналистов, выставила свои требования, а Франкфурт на них согласился. У меня уже не было другого выбора, и пришлось остаться.
Через два дня в стенной газете появилась заметка под названием «Принцесса Турандот из конструкторского отдела», подписанная начальником отдела кадров Красной. Это была красивая брюнетка средних лет, получившая фамилию Красная, быть может, за участие в Гражданской войне, – в то время было модно менять свою фамилию на другую с революционным смыслом. Она возмутилась, что девчонка в двадцать один год, только что получившая диплом, позволяет себе выставлять такие непомерные требования. Я ее понимала и сама этого стеснялась, но отступать было поздно. Из-за этой заметки в стенной газете многие стали называть меня принцессой Турандот, хотя во мне ничего от Турандот не было и никаких загадок я никому не задавала. Я так прославилась тем, что меня насильно оставили на Кузнецкстрое, что все, кто приезжал туда, непременно хотели со мной познакомиться. Однажды, вскоре после появления заметки, из Москвы приехал журналист от газеты «Известия» Владимир Яковлевич Рузов и тоже захотел со мной встретиться. Он выслушал мою историю и написал статью под заголовком «Дело о…».
Начальником конструкторского отдела, куда я пришла работать, был архитектор Лев Николаевич Александри[5]. Снова моим начальником стал архитектор: в Томске был Крячков, здесь – Александри. И снова я работала без непосредственного начальника из конструкторов, и снова, как в Томске, никто мною не руководил и я по специальности никому не подчинялась. Но зато здесь в моем распоряжении были чертежники и копировщики, и я, рассчитав конструкцию на прочность, могла начертить только эскизы и отдать их чертежникам для оформления в рабочие чертежи, а потом, после моей проверки, передать копировщикам, чтобы они сняли копии на кальку. Кальки я снова проверяла и, подписанные чертежниками и мною, несла на подпись к Александри. Александри подписывал чертежи, не особенно вникая, поскольку полностью мне доверял. В большой комнате конструкторского отдела, где работало несколько человек, мне выделили большой стол посередине комнаты, и я могла видеть всех сотрудников, сидящих передо мной. В правом углу работала группа американских инженеров, приглашенных на строительство завода. Я думаю, что они занимались технологической частью металлургического завода. Александри сидел в смежной комнате, в которую он собрал всех, кто занимался проектированием зданий для будущего города. Дверь в его комнату была всегда открыта, и я могла его видеть, но не видела никого из сидящих в его комнате, в том числе и АРэ.
Задания на проектирование я получала от Александри, и сначала это были конструкции прокатного цеха, а потом – путепровод, по которому горячий шлак должен был отвозиться в отвал. Вагонетки с горячим шлаком опрокидывались на бок, и их содержимое высыпалось в большой овраг. Двигались вагонетки по двум узкоколейным путям туда и обратно и могли перемещаться с одного пути на другой у доменных печей и у отвала. Под путепроводом должны были проходить несколько заводских путей, расположенных косо к путепроводу, что усложняло проектирование его колонн. Получив от Александри это задание, я осталась один на один со всеми сложностями и принялась за работу. После этой большой работы я делала много других, среди них, в частности, были конструкции для подземной теплофикации завода и фундаменты под оборудование в цехах. Для зданий будущего соцгорода я не делала никаких работ – этим занимались другие инженеры.
Новый год я встречала у Кудрявцевых в обществе АРэ и их друзей, и было очень весело. Коллективно лепили пельмени, готовили закуски и салаты. Всё это было не очень-то богато – с продуктами было трудно. Продуктовых магазинов, мне кажется, вообще не было, кроме булочных. Мясо, овощи, молоко можно было купить по воскресеньям у местных крестьян, привозивших продукты на импровизированный базар, местом для которого служила поляна.
Однажды, уже после Нового года, меня вызвал к себе главный инженер Казарновский и попросил провести занятия по бетону и железобетону для прорабов, которые до тех пор умели строить только из кирпича и дерева, иногда с применением металла. Их надо было познакомить с новым материалом – бетоном, который широко использовался на Кузнецкстрое. Я составила программу занятий и расписание, которое было вывешено на доске.
Собрались бородатые мужчины среднего возраста и смотрели на меня во все глаза – должно быть, удивлялись, увидев в качестве преподавателя совсем молодую девушку. Я смутилась, но затем взяла себя в руки и начала им рассказывать про состав бетона, как его приготовить, и прочее. Слушали внимательно, записывали всё, что я говорила или рисовала мелом на доске. Когда прошло несколько занятий, я стала получать записки с комплиментами и объяснениями в любви. Записки, иногда очень безграмотные и смешные, я находила на столе или в ящике стола. Я не отвечала на них, а вечерами, когда мы собирались у Кудрявцевых, зачитывала вслух, и все очень смеялись.
После окончания занятий с прорабами я устроила им экзамен, и все отвечали хорошо, видно было, что старались освоить материал, не желая осрамиться перед молодой девушкой. За эти занятия мне была вынесена благодарность, и приказ об этом был напечатан в стенной газете.
Зима 1931 года выдалась в Сибири очень суровая, в отдельные дни морозы доходили до 60 градусов, холода в 40–45 градусов были обычным явлением и держались неделями, пока температура не поднималась до 30–35 градусов. В такие особенно морозные дни нас всех предупреждали, чтобы мы, выйдя на улицу, дышали только через шерстяной шарф или платок. Еще осенью, когда стало ясно, что мне придется остаться на Кузнецкстрое, мама прислала мне все зимние вещи, в том числе связанные ею шерстяные чулки и платок, через который я могла дышать в морозы.
В первый же день утром, когда был мороз в 60 градусов, за мной зашел АРэ и, увидев, что на ногах у меня простые чулки, спросил, нет ли у меня чего-нибудь потеплее, чтобы надеть на ноги. Я ответила, что мама прислала мне белые шерстяные чулки, но надевать их я не хочу – ноги выглядят уродливо, кажутся слишком толстыми. АРэ заставил меня надеть их и сказал, что очень даже красиво, что ножки выглядят, как белые медвежатки, просто прелесть. И я не стала снимать их и потом носила во все морозные дни, снимая, когда приходила в здание заводоуправления.
Однажды, где-то в феврале, в конструкторский отдел строительства из конторы какой-то угольной шахты пришел запрос на консультанта-специалиста по основаниям и фундаментам. Александри послал меня, предупредив, что там работают сосланные после Шахтинского процесса[6] инженеры. Ехать надо было километров тридцать в санях. Меня встретили солидные бородатые люди в полушубках и форменных фуражках. Дело оказалось пустяковым – им надо было построить одноэтажное здание новой конторы, но грунты были лёссовые, размокающие от воды. Все домны и цеха Кузнецкого металлургического завода возводились именно на лёссовом основании, поэтому можно понять, как рассмешило меня требование маститых инженеров выслать им консультанта по такому пустяковому поводу. А консультанту не было и двадцати двух лет.
После того как я письменно и с чертежами изложила им мои соображения по поводу закладки здания, главным образом связанные с отводом воды, меня пригласили обедать, очевидно, к начальнику угольной шахты. Квартира была со старинной мебелью, с картинами на бревенчатых стенах и ковром на полу, даже с роялем. Общее впечатление дополняли великолепно сервированный стол и дамы – жены инженеров – в старомодных платьях с бриллиантовыми серьгами в ушах и солидные мужчины в форме горных инженеров. Всё это казалось невероятным для такой глуши. После обеда мне заплатили сто рублей, и я уехала домой. Эта поездка казалась мне чем-то нереальным: и то, что я там увидела, и вызов консультанта по пустяковому вопросу, и моя консультация, и размер оплаты за нее. Сто рублей была невероятно большая сумма, и я вовсе не предполагала, что мне что-то заплатят, – это было мое рабочее время. Зато вечером у Кудрявцевых все слушали меня с большим интересом.
Всё изменилось до неузнаваемости – так много было построено за последний год. Здание заводоуправления выглядело солидно, за ним тянулся целый ряд недавно построенных двухэтажных домов для инженерно-технического персонала. Эти дома располагались у подножия довольно высокого холма, на вершине которого была отгорожена часть леса и устроен парк с аллеями, эстрадой и скамьями.
На заводе шли работы по сооружению цехов, закладывались фундаменты под доменные печи и фундаменты зданий соцгорода. Каждый новый город, строящийся в нашей стране, назывался социалистическим городом. И на всех стендах площадки я увидела красочные объявления о том, что на Кузнецкстрой из Москвы приезжает Вахтанговский театр. В конце рабочего дня я пришла в конструкторский отдел. Я взяла чемодан и дождалась АРэ и Володю Кудрявцева, который сразу же заявил, что обедать мы будем у него и что Агочка нас ждет. Встреча с Агочкой была радостной, мы расцеловались. Во время обеда я узнала, что мой брат живет в рабочем общежитии в комнате, где вместе с ним проживает еще несколько человек, а АРэ живет в доме у подножия холма вместе с другим инженером. Володя Кудрявцев предложил мне занять комнату его помощника Малова, который вчера вместе с женой уехал в отпуск в Москву и оставил ему ключ. Тут же было решено, что мы покупаем билеты на представления вахтанговцев – для меня это было приятной неожиданностью. Поздно вечером Володя и АРэ проводили меня в комнату Малова. Постельное белье у меня было с собой благодаря заботам мамы, а чай, сахар, хлеб и что-то еще из еды дала мне Агочка.
Слух о моем приезде быстро распространился по заводоуправлению и, конечно, дошел до начальства. Начальником Кузнецкстроя был Франкфурт, а главным инженером – Казарновский. И уже на третий день моего пребывания на стройке меня просил зайти Казарновский, о чем мне сообщил АРэ. Когда я пришла, он стал уговаривать меня остаться работать на Кузнецкстрое, хвалил меня как инженера, сказал, что им очень нужен именно такой человек, знающий заводские конструкции и уже много сделавший для Кузнецкстроя. Я отказывалась, ведь у меня было направление на работу в НИИ Новосибирска и я не могла остаться. Во время нашего разговора зашел Франкфурт, познакомился со мной и тоже начал меня уговаривать: «Зачем Вам НИИ? Это же исследовательская работа, которая пригодится, быть может, в будущем, а не сейчас. А у нас работа живая, Вы будете видеть ее результат». Но я категорически отказалась и ушла.
Пока мои друзья работали, я отдыхала: читала, заходила к Агочке и слушала ее игру на пианино. Навестила брата Игоря, которого пришлось разбудить, так как застала его спящим после ночной смены. Узнала, как он живет, как питается, с кем дружит – всё это надо было потом рассказать нашей маме.
Октябрь был солнечный, сухой, настоящего снега еще не было, и я уходила в парк или в лес и гуляла там. Обедала часто вместе с АРэ и другими знакомыми в заводской столовой в отдельной комнате для инженеров и служащих. Еда была не очень-то вкусная. Но какое это имело значение, если вечерами мы все вместе шли на спектакли Вахтанговского театра – на «Принцессу Турандот» с Мансуровой и Завадским в главных ролях, на «Виринею» и «Разлом»? «Принцессу Турандот» я смотрела дважды, была потрясена игрой актеров и самим спектаклем. Дней через семь я решила уехать домой и пришла к начальнику железнодорожной ветки, чтобы взять билет до Кемерова. Но он мне сказал, что Франкфурт распорядился билета мне не продавать. (Железнодорожная ветка на Кузнецкстрой была в подчинении Франкфурта.) Я задохнулась от возмущения. Я думала, что могу попросить кого-нибудь другого купить мне билет, но оказалось, что это невозможно: билеты были именные, их выдавали по паспорту. Конечно, такое правило продажи железнодорожных билетов было принято не специально для меня. Некоторые мобилизованные на это строительство специалисты, попав в тяжелые бытовые условия, бежали обратно. И Франкфурт стремился их задержать. Но какое отношение это имело ко мне? Ведь я приехала просто в отпуск, а не по мобилизации на работу. Говорить с Франкфуртом было бесполезно, и я могла только возмущаться. Мои друзья мне сочувствовали, все говорили об этом как о насилии над человеком. Много беззакония творилось в те времена в нашей стране, где люди были бесправны.
Я пребывала в отчаянии, когда меня нашли журналисты – несколько человек из разных городов – и посоветовали мне попросить у начальства высокий оклад и отдельную комнату. Они полагали, что мне, только что окончившей институт, высокого оклада не дадут и отдельной комнаты тоже. Комнат катастрофически не хватало, в одну комнату селили по два, а то и по три человека. И начальству придется меня отпустить. По собственной инициативе я никогда не стала бы этого делать. Но уехать хотелось, и я пришла к Франкфурту и сказала ему всё, что мне советовали сказать журналисты. К моему великому удивлению, Франкфурт, выслушав меня, улыбнулся и сказал, что он согласен. Он даст мне оклад в 365 рублей – ставка старшего инженера – и отдельную комнату в только что отстроенном доме. И я проиграла. Вместо того чтобы настаивать на отъезде, я, по совету журналистов, выставила свои требования, а Франкфурт на них согласился. У меня уже не было другого выбора, и пришлось остаться.
Через два дня в стенной газете появилась заметка под названием «Принцесса Турандот из конструкторского отдела», подписанная начальником отдела кадров Красной. Это была красивая брюнетка средних лет, получившая фамилию Красная, быть может, за участие в Гражданской войне, – в то время было модно менять свою фамилию на другую с революционным смыслом. Она возмутилась, что девчонка в двадцать один год, только что получившая диплом, позволяет себе выставлять такие непомерные требования. Я ее понимала и сама этого стеснялась, но отступать было поздно. Из-за этой заметки в стенной газете многие стали называть меня принцессой Турандот, хотя во мне ничего от Турандот не было и никаких загадок я никому не задавала. Я так прославилась тем, что меня насильно оставили на Кузнецкстрое, что все, кто приезжал туда, непременно хотели со мной познакомиться. Однажды, вскоре после появления заметки, из Москвы приехал журналист от газеты «Известия» Владимир Яковлевич Рузов и тоже захотел со мной встретиться. Он выслушал мою историю и написал статью под заголовком «Дело о…».
Начальником конструкторского отдела, куда я пришла работать, был архитектор Лев Николаевич Александри[5]. Снова моим начальником стал архитектор: в Томске был Крячков, здесь – Александри. И снова я работала без непосредственного начальника из конструкторов, и снова, как в Томске, никто мною не руководил и я по специальности никому не подчинялась. Но зато здесь в моем распоряжении были чертежники и копировщики, и я, рассчитав конструкцию на прочность, могла начертить только эскизы и отдать их чертежникам для оформления в рабочие чертежи, а потом, после моей проверки, передать копировщикам, чтобы они сняли копии на кальку. Кальки я снова проверяла и, подписанные чертежниками и мною, несла на подпись к Александри. Александри подписывал чертежи, не особенно вникая, поскольку полностью мне доверял. В большой комнате конструкторского отдела, где работало несколько человек, мне выделили большой стол посередине комнаты, и я могла видеть всех сотрудников, сидящих передо мной. В правом углу работала группа американских инженеров, приглашенных на строительство завода. Я думаю, что они занимались технологической частью металлургического завода. Александри сидел в смежной комнате, в которую он собрал всех, кто занимался проектированием зданий для будущего города. Дверь в его комнату была всегда открыта, и я могла его видеть, но не видела никого из сидящих в его комнате, в том числе и АРэ.
Задания на проектирование я получала от Александри, и сначала это были конструкции прокатного цеха, а потом – путепровод, по которому горячий шлак должен был отвозиться в отвал. Вагонетки с горячим шлаком опрокидывались на бок, и их содержимое высыпалось в большой овраг. Двигались вагонетки по двум узкоколейным путям туда и обратно и могли перемещаться с одного пути на другой у доменных печей и у отвала. Под путепроводом должны были проходить несколько заводских путей, расположенных косо к путепроводу, что усложняло проектирование его колонн. Получив от Александри это задание, я осталась один на один со всеми сложностями и принялась за работу. После этой большой работы я делала много других, среди них, в частности, были конструкции для подземной теплофикации завода и фундаменты под оборудование в цехах. Для зданий будущего соцгорода я не делала никаких работ – этим занимались другие инженеры.
Новый год я встречала у Кудрявцевых в обществе АРэ и их друзей, и было очень весело. Коллективно лепили пельмени, готовили закуски и салаты. Всё это было не очень-то богато – с продуктами было трудно. Продуктовых магазинов, мне кажется, вообще не было, кроме булочных. Мясо, овощи, молоко можно было купить по воскресеньям у местных крестьян, привозивших продукты на импровизированный базар, местом для которого служила поляна.
Однажды, уже после Нового года, меня вызвал к себе главный инженер Казарновский и попросил провести занятия по бетону и железобетону для прорабов, которые до тех пор умели строить только из кирпича и дерева, иногда с применением металла. Их надо было познакомить с новым материалом – бетоном, который широко использовался на Кузнецкстрое. Я составила программу занятий и расписание, которое было вывешено на доске.
Собрались бородатые мужчины среднего возраста и смотрели на меня во все глаза – должно быть, удивлялись, увидев в качестве преподавателя совсем молодую девушку. Я смутилась, но затем взяла себя в руки и начала им рассказывать про состав бетона, как его приготовить, и прочее. Слушали внимательно, записывали всё, что я говорила или рисовала мелом на доске. Когда прошло несколько занятий, я стала получать записки с комплиментами и объяснениями в любви. Записки, иногда очень безграмотные и смешные, я находила на столе или в ящике стола. Я не отвечала на них, а вечерами, когда мы собирались у Кудрявцевых, зачитывала вслух, и все очень смеялись.
После окончания занятий с прорабами я устроила им экзамен, и все отвечали хорошо, видно было, что старались освоить материал, не желая осрамиться перед молодой девушкой. За эти занятия мне была вынесена благодарность, и приказ об этом был напечатан в стенной газете.
Зима 1931 года выдалась в Сибири очень суровая, в отдельные дни морозы доходили до 60 градусов, холода в 40–45 градусов были обычным явлением и держались неделями, пока температура не поднималась до 30–35 градусов. В такие особенно морозные дни нас всех предупреждали, чтобы мы, выйдя на улицу, дышали только через шерстяной шарф или платок. Еще осенью, когда стало ясно, что мне придется остаться на Кузнецкстрое, мама прислала мне все зимние вещи, в том числе связанные ею шерстяные чулки и платок, через который я могла дышать в морозы.
В первый же день утром, когда был мороз в 60 градусов, за мной зашел АРэ и, увидев, что на ногах у меня простые чулки, спросил, нет ли у меня чего-нибудь потеплее, чтобы надеть на ноги. Я ответила, что мама прислала мне белые шерстяные чулки, но надевать их я не хочу – ноги выглядят уродливо, кажутся слишком толстыми. АРэ заставил меня надеть их и сказал, что очень даже красиво, что ножки выглядят, как белые медвежатки, просто прелесть. И я не стала снимать их и потом носила во все морозные дни, снимая, когда приходила в здание заводоуправления.
Однажды, где-то в феврале, в конструкторский отдел строительства из конторы какой-то угольной шахты пришел запрос на консультанта-специалиста по основаниям и фундаментам. Александри послал меня, предупредив, что там работают сосланные после Шахтинского процесса[6] инженеры. Ехать надо было километров тридцать в санях. Меня встретили солидные бородатые люди в полушубках и форменных фуражках. Дело оказалось пустяковым – им надо было построить одноэтажное здание новой конторы, но грунты были лёссовые, размокающие от воды. Все домны и цеха Кузнецкого металлургического завода возводились именно на лёссовом основании, поэтому можно понять, как рассмешило меня требование маститых инженеров выслать им консультанта по такому пустяковому поводу. А консультанту не было и двадцати двух лет.
После того как я письменно и с чертежами изложила им мои соображения по поводу закладки здания, главным образом связанные с отводом воды, меня пригласили обедать, очевидно, к начальнику угольной шахты. Квартира была со старинной мебелью, с картинами на бревенчатых стенах и ковром на полу, даже с роялем. Общее впечатление дополняли великолепно сервированный стол и дамы – жены инженеров – в старомодных платьях с бриллиантовыми серьгами в ушах и солидные мужчины в форме горных инженеров. Всё это казалось невероятным для такой глуши. После обеда мне заплатили сто рублей, и я уехала домой. Эта поездка казалась мне чем-то нереальным: и то, что я там увидела, и вызов консультанта по пустяковому вопросу, и моя консультация, и размер оплаты за нее. Сто рублей была невероятно большая сумма, и я вовсе не предполагала, что мне что-то заплатят, – это было мое рабочее время. Зато вечером у Кудрявцевых все слушали меня с большим интересом.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента