Страница:
Я замираю в неподвижности, сжавшись, сходя с ума от предчувствия.
Пусть он подлый убийца…
Далекие крики и еще более далекий удар. Я смотрю на шляпу на крыше. На мгновение мир кажется мне таким же абсурдным и пустым, как она.
Пусть он подлый убийца…
Далекие крики и еще более далекий удар. Я смотрю на шляпу на крыше. На мгновение мир кажется мне таким же абсурдным и пустым, как она.
Глава 11
Пелерина ажана похожа на швейцарский нож тем, что имеет много применений. Той, что была на убитом ажане, я прикрываю мою почти полную наготу, а пелериной его коллеги накрывают разбитое тело убийцы.
Я похож на факира. Вести расследование в трусах и черной пелерине на оживленной парижской улице, — это подвиг, на который способен не каждый. Зеваки ошеломлены. Среди них оказывается американский турист, который фотографирует меня во всех ракурсах. Я изучаю карманы убитого убийцы. Ни одного документа, ни единой бумажки, даже билета на метро.
Немного денег, и все. Я рассматриваю лицо погибшего — вернее, то, что от него осталось, — и констатирую, что это парень лет тридцати, весь рябой. Мне незачем терять время. Установлением его личности займется служба идентификации.
Я возвращаюсь в квартиру Япаксы. Бедняжка умирает от страха. Она меланхолично поглаживает пальцем дырки от пуль на стене. Одна из пуль расколола севрскую вазочку, еще одна пробила ее лифчик, висящий на спинке стула.
— Ну что, милая, можно сказать, что развлечений в вашем квартале хватает, — говорю я в шутку.
Она спрашивает меня о дальнейших событиях, и я о них рассказываю.
— Но почему в меня стреляли? — бормочет она, — Что я сделала?
Она говорит то же самое, что добряк Пинюш этой ночью. Все невиновные протестуют одинаково, когда судьба слишком несправедлива к ним.
— Трудно сказать, — уклончиво отвечаю я. У меня на этот счет есть одна идейка. Согласен, она довольно расплывчатая, но все-таки.
— Этот тип следил за вами, да? — настаивает она, чтобы успокоиться.
Я качаю головой.
— Нет, сердце мое, простите меня за откровенность, но ему были нужны именно вы. Если бы убийца следовал за мной, то не стал бы представляться полицейским, зная, что у вас находится настоящий комиссар.
Я окидываю ее сладким взглядом, от которого млели многие красотки.
— А ведь можно сказать, что я был у вас, да, моя красавица?
От этого к ее лицу возвращаются некоторые краски.
Поскольку я ничего от вас не скрываю, то раскрою мою мысль до конца. Когда Пинюш явился в консульство Алабании под видом стекольщика, там его узнали. Как вы помните, старик был изображен на фотографии с Япаксой. Из этого они сделали логический вывод, что Мисс Коса тоже замешана в эту историю, и решили провести против нее карательную операцию.
Я могу ошибаться, но это меня удивило бы.
— Я боюсь, — признается мне дрожащая Япакса. Я прижимаю ее к себе.
Распущенные волосы падают ей ниже пояса.
— Но я же с вами! — замечаю я. И чтобы доказать это, делаю все, чтобы стать к ней еще ближе.
Восемь часов. Париж светится неоновыми огнями. Япакса и я заходим в алабанский ресторан. Типичное заведение. Официанты одеты в национальные костюмы, стены украшены фресками. Та, что в глубине, изображает гору Хулалху — наивысшую точку Алабании (восемьдесят восемь сантиметров над уровнем моря). На левой — битва при Хетуйе, в которой алабанцы разбили войска Клистира II. На центральной стене изображена коронация Бугназала I — последнего (и единственного) короля Алабании.
Как известно, его царствование началось 31 января 1904 года и закончилось 1 февраля того же года, после того как монарх издал указ об обязательном использовании туалетной бумаги в общественных уборных…
Метрдотель ведет нас к маленькому скромному столику. Заказ делает Япакса; я попросил ее заказать все самое лучшее в национальной кухне, вот она и старается.
Воркуя с моей спутницей, я ощупываю ее ногу, а поскольку могу одновременно делать несколько дел, то попутно осматриваю заведение.
Клиенты выглядят спокойными людьми.
— Вы здесь никого не знаете? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает Япакса, окинув взглядом зал, — никого.
Ваш прекрасный Сан-Антонио грустит. Он говорит себе, что дело топчется на месте, что ему не понять психологию алабанцев, без колебаний устраивающих вам подлянки, и что лучше ему было сходить в киношку на вестерн, где пушки хоть заряжены холостыми.
Еда не приносит мне удовлетворения, на которое я рассчитывал, поэтому я быстро прошу счет. Тот оказывается еще менее приятным, чем кухня. В конце концов, я вполне могу сводить Япаксу в уютное место, где мы сможем продолжить нашу пантомиму. В раздевалке малышка просит извинить ее, потому что хочет сходить подкрасить губы. Она уходит в туалет. Я смотрю на гардеробщицу, но та не стоит даже взгляда. Это увядшая женщина со слегка перекошенной мордашкой, как после укуса осы.
Чтобы как-то убить время, я смотрю на стеклянную витрину, повешенную на стену гардероба. Под стеклом приколоты кусочки картона с надписями неуклюжим почерком. Речь идет об объявлениях алабанской общины.
Соотечественники предлагают друг другу квартиры, мебель, загородные дома, машины и работу. Я быстро пробегаю глазами тексты. Это похоже на витрину агентства по торговле недвижимостью. Для иллюстрации предложений приклеены фотографии машин и домов. Неожиданно мой зоркий глаз засекает картонку, размером больше, чем все остальные, на которой текст написан двумя цветами. Знаете, о чем там идет речь? Держитесь крепче, чтобы не упасть.
Генеральное консульство приглашает на работу няню и шофера.
Просьба звонить по телефону 967-05-32.
Я не верю своим глазам.
— Это объявление свежее? — спрашиваю я мадам Гардероб.
Выдавальщица клифтов смотрит туда, куда показывает пальцем Сан-Антонио.
— Я приколола его сегодня после обеда, — сообщает она и оставляет меня, чтобы вернуть другому клиенту его пальто.
Я спешу записать телефонный номер, указанный в объявлении. Он должен соответствовать западному предместью Парижа.
Я благодарю бога полицейских за поданную мне идею прочитать эти объявления. Значит, я не потерял время зря, придя сюда. Эта уверенность придает мне сил. Смотрю на часы. Они показывают десять.
Малышка Япакса все еще не покрасила свою мордашку. Она ушла в туалет уже десять минут назад. Я еще некоторое время торчу перед гардеробщицей, которая начинает разделять мое беспокойство.
— Вам не трудно сходить посмотреть, где она? — спрашиваю я.
Она идет и после короткого отсутствия возвращается с озабоченным выражением на лице.
— Она закрылась в кабинке и не отвечает, — говорит она. — Надеюсь, ей не стало плохо.
Я влетаю в туалет и начинаю трясти закрытую дверь.
— Япакса, любовь моя! — кричу я.
Тишина. Я без колебаний выбиваю плечом задвижку двери. Проклятье!
(как написали бы в романе прошлого века). Моя подруга по дивану лежит на полу туалета бледная, с закрытыми глазами. Сую руку под ее блузку проверить, бьется ли сердце. Увы, увы, увы! Оно молчит. Малышка мертва. Вот непруха! Я быстро осматриваю ее и не нахожу никаких подозрительных следов. Она умерла сама.
Восхищаюсь присутствием духа и сообразительностью работников этой жральни. Официанты с завидной корректностью уносят Япаксу в квартиру владельца ресторана, расположенную в соседнем доме. Вызываем районного врача. Он приходит, констатирует смерть и заявляет, что малышка умерла от эмболии. Он нам советует по-тихому увезти ее, чтобы избавить хозяина ресторана от неприятностей с правоохранительными органами. Ее кладут в мою машину, и я гоню в морг. Мне кажется, необходимо произвести вскрытие.
А вы как считаете?
Я похож на факира. Вести расследование в трусах и черной пелерине на оживленной парижской улице, — это подвиг, на который способен не каждый. Зеваки ошеломлены. Среди них оказывается американский турист, который фотографирует меня во всех ракурсах. Я изучаю карманы убитого убийцы. Ни одного документа, ни единой бумажки, даже билета на метро.
Немного денег, и все. Я рассматриваю лицо погибшего — вернее, то, что от него осталось, — и констатирую, что это парень лет тридцати, весь рябой. Мне незачем терять время. Установлением его личности займется служба идентификации.
Я возвращаюсь в квартиру Япаксы. Бедняжка умирает от страха. Она меланхолично поглаживает пальцем дырки от пуль на стене. Одна из пуль расколола севрскую вазочку, еще одна пробила ее лифчик, висящий на спинке стула.
— Ну что, милая, можно сказать, что развлечений в вашем квартале хватает, — говорю я в шутку.
Она спрашивает меня о дальнейших событиях, и я о них рассказываю.
— Но почему в меня стреляли? — бормочет она, — Что я сделала?
Она говорит то же самое, что добряк Пинюш этой ночью. Все невиновные протестуют одинаково, когда судьба слишком несправедлива к ним.
— Трудно сказать, — уклончиво отвечаю я. У меня на этот счет есть одна идейка. Согласен, она довольно расплывчатая, но все-таки.
— Этот тип следил за вами, да? — настаивает она, чтобы успокоиться.
Я качаю головой.
— Нет, сердце мое, простите меня за откровенность, но ему были нужны именно вы. Если бы убийца следовал за мной, то не стал бы представляться полицейским, зная, что у вас находится настоящий комиссар.
Я окидываю ее сладким взглядом, от которого млели многие красотки.
— А ведь можно сказать, что я был у вас, да, моя красавица?
От этого к ее лицу возвращаются некоторые краски.
Поскольку я ничего от вас не скрываю, то раскрою мою мысль до конца. Когда Пинюш явился в консульство Алабании под видом стекольщика, там его узнали. Как вы помните, старик был изображен на фотографии с Япаксой. Из этого они сделали логический вывод, что Мисс Коса тоже замешана в эту историю, и решили провести против нее карательную операцию.
Я могу ошибаться, но это меня удивило бы.
— Я боюсь, — признается мне дрожащая Япакса. Я прижимаю ее к себе.
Распущенные волосы падают ей ниже пояса.
— Но я же с вами! — замечаю я. И чтобы доказать это, делаю все, чтобы стать к ней еще ближе.
Восемь часов. Париж светится неоновыми огнями. Япакса и я заходим в алабанский ресторан. Типичное заведение. Официанты одеты в национальные костюмы, стены украшены фресками. Та, что в глубине, изображает гору Хулалху — наивысшую точку Алабании (восемьдесят восемь сантиметров над уровнем моря). На левой — битва при Хетуйе, в которой алабанцы разбили войска Клистира II. На центральной стене изображена коронация Бугназала I — последнего (и единственного) короля Алабании.
Как известно, его царствование началось 31 января 1904 года и закончилось 1 февраля того же года, после того как монарх издал указ об обязательном использовании туалетной бумаги в общественных уборных…
Метрдотель ведет нас к маленькому скромному столику. Заказ делает Япакса; я попросил ее заказать все самое лучшее в национальной кухне, вот она и старается.
Воркуя с моей спутницей, я ощупываю ее ногу, а поскольку могу одновременно делать несколько дел, то попутно осматриваю заведение.
Клиенты выглядят спокойными людьми.
— Вы здесь никого не знаете? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает Япакса, окинув взглядом зал, — никого.
Ваш прекрасный Сан-Антонио грустит. Он говорит себе, что дело топчется на месте, что ему не понять психологию алабанцев, без колебаний устраивающих вам подлянки, и что лучше ему было сходить в киношку на вестерн, где пушки хоть заряжены холостыми.
Еда не приносит мне удовлетворения, на которое я рассчитывал, поэтому я быстро прошу счет. Тот оказывается еще менее приятным, чем кухня. В конце концов, я вполне могу сводить Япаксу в уютное место, где мы сможем продолжить нашу пантомиму. В раздевалке малышка просит извинить ее, потому что хочет сходить подкрасить губы. Она уходит в туалет. Я смотрю на гардеробщицу, но та не стоит даже взгляда. Это увядшая женщина со слегка перекошенной мордашкой, как после укуса осы.
Чтобы как-то убить время, я смотрю на стеклянную витрину, повешенную на стену гардероба. Под стеклом приколоты кусочки картона с надписями неуклюжим почерком. Речь идет об объявлениях алабанской общины.
Соотечественники предлагают друг другу квартиры, мебель, загородные дома, машины и работу. Я быстро пробегаю глазами тексты. Это похоже на витрину агентства по торговле недвижимостью. Для иллюстрации предложений приклеены фотографии машин и домов. Неожиданно мой зоркий глаз засекает картонку, размером больше, чем все остальные, на которой текст написан двумя цветами. Знаете, о чем там идет речь? Держитесь крепче, чтобы не упасть.
Генеральное консульство приглашает на работу няню и шофера.
Просьба звонить по телефону 967-05-32.
Я не верю своим глазам.
— Это объявление свежее? — спрашиваю я мадам Гардероб.
Выдавальщица клифтов смотрит туда, куда показывает пальцем Сан-Антонио.
— Я приколола его сегодня после обеда, — сообщает она и оставляет меня, чтобы вернуть другому клиенту его пальто.
Я спешу записать телефонный номер, указанный в объявлении. Он должен соответствовать западному предместью Парижа.
Я благодарю бога полицейских за поданную мне идею прочитать эти объявления. Значит, я не потерял время зря, придя сюда. Эта уверенность придает мне сил. Смотрю на часы. Они показывают десять.
Малышка Япакса все еще не покрасила свою мордашку. Она ушла в туалет уже десять минут назад. Я еще некоторое время торчу перед гардеробщицей, которая начинает разделять мое беспокойство.
— Вам не трудно сходить посмотреть, где она? — спрашиваю я.
Она идет и после короткого отсутствия возвращается с озабоченным выражением на лице.
— Она закрылась в кабинке и не отвечает, — говорит она. — Надеюсь, ей не стало плохо.
Я влетаю в туалет и начинаю трясти закрытую дверь.
— Япакса, любовь моя! — кричу я.
Тишина. Я без колебаний выбиваю плечом задвижку двери. Проклятье!
(как написали бы в романе прошлого века). Моя подруга по дивану лежит на полу туалета бледная, с закрытыми глазами. Сую руку под ее блузку проверить, бьется ли сердце. Увы, увы, увы! Оно молчит. Малышка мертва. Вот непруха! Я быстро осматриваю ее и не нахожу никаких подозрительных следов. Она умерла сама.
Восхищаюсь присутствием духа и сообразительностью работников этой жральни. Официанты с завидной корректностью уносят Япаксу в квартиру владельца ресторана, расположенную в соседнем доме. Вызываем районного врача. Он приходит, констатирует смерть и заявляет, что малышка умерла от эмболии. Он нам советует по-тихому увезти ее, чтобы избавить хозяина ресторана от неприятностей с правоохранительными органами. Ее кладут в мою машину, и я гоню в морг. Мне кажется, необходимо произвести вскрытие.
А вы как считаете?
Глава 12
Странная ночная прогулка, вы не находите? Тело моей прекрасной Япаксы прислонено к спинке сиденья и изредка падает на меня. Тогда мне приходится поправлять ее локтем. Настоящий кошмар. Наконец я довожу мою пассажирку до морга, звоню судмедэксперту и прошу его срочно произвести вскрытие. Возможно, малышка действительно умерла от эмболии, но мне это кажется сомнительным.
— Ваше заключение передайте мне завтра по телефону, доктор, говорю я.
Я быстро покидаю зловещее место и захожу в первое же бистро проглотить двойную порцию водки. Решительно, малышке было на роду написано не дожить до конца этого дня. Ее отпуск закончился. Сейчас она разговаривает наверху с бородачом. Надеюсь, он не будет к ней особо придираться из-за ее грехов — они у нее так хорошо получались!
Я выпиваю еще одну двойную порцию водки, но и это не согревает мне душу. Иногда мне хочется биться головой о стенку.
— Ну что же! Можно сказать, что вы влезли в чертовски запутанную историю! — заключает Старик.
Он соединяет руки на бюваре, смотрит на свои розовые ногти и вздыхает:
— Мы ведем расследование, находясь на краю пропасти, и не можем сделать ни единого шага.
— Что насчет погибших прошлой ночью? — спрашиваю.
— Нас попросили сделать вывод, что преступление совершено ворами, которых застали на месте преступления.
— Кто об этом попросил?
— Генеральный консул. Он лично позвонил мне сегодня утром.
— И не дал вам никаких объяснений?
— Он и не должен мне их давать. Ему прекрасно известно, что дипломатический корпус, особенно у нас, пользуется всеми привилегиями.
— Но все-таки у них нет привилегии расстреливать пациентов в больницах, молодых женщин у них дома и ажанов при исполнении служебных обязанностей, равно как и выбрасывать из окон стекольщиков, настоящие они или фальшивые! — взрываюсь я.
Старик жестом успокаивает меня.
— Конечно, нет, — соглашается Безволосый, — но центр расследования находится в консульстве, а это запретная территория.
— А если я проникну на эту запретную территорию, патрон?
Он энергично мотает головой.
— С меня хватит и прошлой ночи! Берюрье застрелил двух членов персонала, этого достаточно!
— Эти члены собирались меня убить, позволю вам заметить. Деталь, может, и малозначительная, но считаю нужным о ней напомнить.
— Вы проникли в консульство путем взлома! — Замечает Старик.
Честное слово, сейчас мы с ним опять начнем грызться.
— По-вашему, дело надо закрыть? Он хмурит брови.
— Разве я сказал что-нибудь подобное? Нет, мой дорогой, я просто прошу вас действовать покорректнее, соблюдая правила игры. А они требуют, чтобы вы игнорировали консульство.
— Консульство ладно, но не личное жилище консула.
— Что вы этим хотите сказать?
— Я только что порылся в телефонных книгах. Очень поучительное чтение, господин директор. Консул живет в Рюэй-Мальмезон, точь-в-точь, как Первый.
— Какой Первый?
— Первый консул, иначе называемый Бонапартом! Старик никогда не любил хохм, особенно в критические периоды. Моя шутка ему совершенно не понравилась.
— Прошу вас, мой дорогой, без каламбуров… Я продолжаю улыбаться, что сдерживает мое желание вылить ему на котелок содержимое его чернильницы.
— Так вот, господин директор, как я вам сказал, консул Алабании живет в Рюэй-Мальмезон. Он ищет прислугу: няню и шофера. Меня всегда интересовала домашняя жизнь людей. Особенно дипломатов… Если вы сможете подготовить мне к завтрашнему дню фальшивые документы и рекомендации, я попытаю удачи…
Он расслабляется.
— Вот это неглупо, — говорит он, — Может быть, вам действительно удалось бы…
Дребезжит телефон. Он снимает трубку.
— Вас, — ворчит Старик, протягивая трубку мне. — Мед-эксперт.
Врач сообщает, что вскрытие бедняжки Япаксы не выявило ничего подозрительного. Кажется, она и вправду умерла естественной смертью, что составляет слабое утешение.
Но для окончательного заключения нужно будет провести целую серию анализов. Я благодарю доктора за его старания и прошу у босса разрешения уйти в мои владения.
Он мне его дает.
Прежде чем идти домой, я заглядываю в бистро напротив пропустить стаканчик. Берю, окруженный группой слушателей, толкает речь. Его лоб заклеен пластырем, нос разбит, глаз окружен синяком, бровь рассечена, а одна рука на перевязи. Он рассказывает, как произошел “несчастный случай”:
— Старуха бросается под колеса автобуса. Он бы ее смял в лепешку.
Я без колебаний мчусь вперед, хватаю ее в охапку, толкаю на тротуар, но сам отскочить не успеваю и получаю такой вот апперкот. Я думал, у меня башка разлетится на кусочки. Собрался народ. Мне еле удалось помешать им пронести меня на руках, как триумфатора. Какой-то старикан с орденской лентой спросил мою фамилию, чтобы представить меня к медали “За спасение”.
Этот подвиг встречен одобрительным шепотом. Я считаю, что момент благоприятен для большого шоу, и делаю вид, будто только что вошел и ничего не слышал.
— Ну что, Берю, — сочувствующе спрашиваю я, — твоя жена успокоилась?
Здорово она тебя разукрасила, бедненький. Ты знаешь, что это основание для развода? Если решишься, можешь рассчитывать на меня как на свидетеля.
— Да о чем ты? — бормочет Жирдяй, бросая на меня умоляющие взгляды.
Слушатели начинают улыбаться.
— Эта людоедка в один прекрасный день убьет его, — мрачно пророчествую я, — Толстяку с ней не справиться!
Хохот становится всеобщим. Слушатели осыпают Жирного саркастическими замечаниями, так что тот, оскорбленный, раскалывает кулаком мрамор столика.
— Я не позволю, чтобы мадам Берюрье называли людоедкой! — гремит он, — Если я с ней поругался, это никого, кроме нас, не касается. Во всех семьях бывают ссоры, это только укрепляет чувства. — Он осушает свой стакан и встает.
— Если вы рассчитываете, что я оплачу выпивку, то шиш вам!
Я догоняю его, когда он уже прошел метров пятьдесят, волоча ноги, как старый мерин.
— Послушай, Толстяк!
— Пошел ты! Я не хочу иметь ничего общего с типами, которые держат мою морду за обезьянью задницу, даже если они мои прямые начальники!
Мне требуются десять минут и тройной чинзано в следующем бистро, чтобы успокоить его.
Когда гнев рыцаря ББ улегся, я начинаю разговор о работе:
— Слушай, старина, завтра мы начинаем генеральное наступление на Алабанию.
— Война?
— Пока нет. Если ты успешно справишься со своей задачей, то ее еще можно будет избежать. И я излагаю ему свой план…
— Ваше заключение передайте мне завтра по телефону, доктор, говорю я.
Я быстро покидаю зловещее место и захожу в первое же бистро проглотить двойную порцию водки. Решительно, малышке было на роду написано не дожить до конца этого дня. Ее отпуск закончился. Сейчас она разговаривает наверху с бородачом. Надеюсь, он не будет к ней особо придираться из-за ее грехов — они у нее так хорошо получались!
Я выпиваю еще одну двойную порцию водки, но и это не согревает мне душу. Иногда мне хочется биться головой о стенку.
— Ну что же! Можно сказать, что вы влезли в чертовски запутанную историю! — заключает Старик.
Он соединяет руки на бюваре, смотрит на свои розовые ногти и вздыхает:
— Мы ведем расследование, находясь на краю пропасти, и не можем сделать ни единого шага.
— Что насчет погибших прошлой ночью? — спрашиваю.
— Нас попросили сделать вывод, что преступление совершено ворами, которых застали на месте преступления.
— Кто об этом попросил?
— Генеральный консул. Он лично позвонил мне сегодня утром.
— И не дал вам никаких объяснений?
— Он и не должен мне их давать. Ему прекрасно известно, что дипломатический корпус, особенно у нас, пользуется всеми привилегиями.
— Но все-таки у них нет привилегии расстреливать пациентов в больницах, молодых женщин у них дома и ажанов при исполнении служебных обязанностей, равно как и выбрасывать из окон стекольщиков, настоящие они или фальшивые! — взрываюсь я.
Старик жестом успокаивает меня.
— Конечно, нет, — соглашается Безволосый, — но центр расследования находится в консульстве, а это запретная территория.
— А если я проникну на эту запретную территорию, патрон?
Он энергично мотает головой.
— С меня хватит и прошлой ночи! Берюрье застрелил двух членов персонала, этого достаточно!
— Эти члены собирались меня убить, позволю вам заметить. Деталь, может, и малозначительная, но считаю нужным о ней напомнить.
— Вы проникли в консульство путем взлома! — Замечает Старик.
Честное слово, сейчас мы с ним опять начнем грызться.
— По-вашему, дело надо закрыть? Он хмурит брови.
— Разве я сказал что-нибудь подобное? Нет, мой дорогой, я просто прошу вас действовать покорректнее, соблюдая правила игры. А они требуют, чтобы вы игнорировали консульство.
— Консульство ладно, но не личное жилище консула.
— Что вы этим хотите сказать?
— Я только что порылся в телефонных книгах. Очень поучительное чтение, господин директор. Консул живет в Рюэй-Мальмезон, точь-в-точь, как Первый.
— Какой Первый?
— Первый консул, иначе называемый Бонапартом! Старик никогда не любил хохм, особенно в критические периоды. Моя шутка ему совершенно не понравилась.
— Прошу вас, мой дорогой, без каламбуров… Я продолжаю улыбаться, что сдерживает мое желание вылить ему на котелок содержимое его чернильницы.
— Так вот, господин директор, как я вам сказал, консул Алабании живет в Рюэй-Мальмезон. Он ищет прислугу: няню и шофера. Меня всегда интересовала домашняя жизнь людей. Особенно дипломатов… Если вы сможете подготовить мне к завтрашнему дню фальшивые документы и рекомендации, я попытаю удачи…
Он расслабляется.
— Вот это неглупо, — говорит он, — Может быть, вам действительно удалось бы…
Дребезжит телефон. Он снимает трубку.
— Вас, — ворчит Старик, протягивая трубку мне. — Мед-эксперт.
Врач сообщает, что вскрытие бедняжки Япаксы не выявило ничего подозрительного. Кажется, она и вправду умерла естественной смертью, что составляет слабое утешение.
Но для окончательного заключения нужно будет провести целую серию анализов. Я благодарю доктора за его старания и прошу у босса разрешения уйти в мои владения.
Он мне его дает.
Прежде чем идти домой, я заглядываю в бистро напротив пропустить стаканчик. Берю, окруженный группой слушателей, толкает речь. Его лоб заклеен пластырем, нос разбит, глаз окружен синяком, бровь рассечена, а одна рука на перевязи. Он рассказывает, как произошел “несчастный случай”:
— Старуха бросается под колеса автобуса. Он бы ее смял в лепешку.
Я без колебаний мчусь вперед, хватаю ее в охапку, толкаю на тротуар, но сам отскочить не успеваю и получаю такой вот апперкот. Я думал, у меня башка разлетится на кусочки. Собрался народ. Мне еле удалось помешать им пронести меня на руках, как триумфатора. Какой-то старикан с орденской лентой спросил мою фамилию, чтобы представить меня к медали “За спасение”.
Этот подвиг встречен одобрительным шепотом. Я считаю, что момент благоприятен для большого шоу, и делаю вид, будто только что вошел и ничего не слышал.
— Ну что, Берю, — сочувствующе спрашиваю я, — твоя жена успокоилась?
Здорово она тебя разукрасила, бедненький. Ты знаешь, что это основание для развода? Если решишься, можешь рассчитывать на меня как на свидетеля.
— Да о чем ты? — бормочет Жирдяй, бросая на меня умоляющие взгляды.
Слушатели начинают улыбаться.
— Эта людоедка в один прекрасный день убьет его, — мрачно пророчествую я, — Толстяку с ней не справиться!
Хохот становится всеобщим. Слушатели осыпают Жирного саркастическими замечаниями, так что тот, оскорбленный, раскалывает кулаком мрамор столика.
— Я не позволю, чтобы мадам Берюрье называли людоедкой! — гремит он, — Если я с ней поругался, это никого, кроме нас, не касается. Во всех семьях бывают ссоры, это только укрепляет чувства. — Он осушает свой стакан и встает.
— Если вы рассчитываете, что я оплачу выпивку, то шиш вам!
Я догоняю его, когда он уже прошел метров пятьдесят, волоча ноги, как старый мерин.
— Послушай, Толстяк!
— Пошел ты! Я не хочу иметь ничего общего с типами, которые держат мою морду за обезьянью задницу, даже если они мои прямые начальники!
Мне требуются десять минут и тройной чинзано в следующем бистро, чтобы успокоить его.
Когда гнев рыцаря ББ улегся, я начинаю разговор о работе:
— Слушай, старина, завтра мы начинаем генеральное наступление на Алабанию.
— Война?
— Пока нет. Если ты успешно справишься со своей задачей, то ее еще можно будет избежать. И я излагаю ему свой план…
Глава 13
Утром следующего дня я прихожу в контору довольно рано и в весьма необычной одежде. Я надел старый темно-серый костюм, поношенный, но приличный, потрескавшиеся, но хорошо начищенные ботинки, белую рубашку и черный галстук. Мое зеркало категорично утверждает: я вылитый шофер из приличного дома. Заботу о достоверности я простер до того, что нашел шляпу цвета кротовой шкурки с немного полинявшей ленточкой.
По сузившимся глазам Старика я вижу, что ему это нравится.
— Вот бумаги и рекомендации, — говорит он мне. — Те люди могут позвонить вашим бывшим работодателям и получат от них самые лестные отзывы о вас.
Я кладу документы в карман и ухожу.
Прежде чем ехать в Рюэй-Мальмезон, я захожу к Морпьону. Его по-прежнему нет дома.
Бедные голодные кошки бегают по квартире. Я прошу консьержку позаботиться о них в ожидании проблематичного возвращения старого учителя.
Я доезжаю на моем “ягуаре” до вокзала Рюэя, оставляю его там на стоянке и сажусь в такси, чтобы доехать до дома, в котором живет его превосходительство. Дом стоит посреди сильно запущенного парка. Когда я звоню в ворота, два немецких дога с воем подбегают к забору. Сколько бы я ни звал их хорошими песиками и даже красавчиками, они продолжают демонстрировать сильную антипатию ко мне.
К воротам направляется субъект с обритым наголо черепом. По-моему, он состоит в родстве с Кинг-Конгом, застреленным позапрошлой ночью в консульстве, пусть даже через лучшего друга его отца.
— Что вы хотите? — сухо спрашивает он меня. Я сглатываю слюну, прежде чем ответить:
— Я пришел насчет места шофера.
Он молча разглядывает меня снизу вверх, слева направо, потом в обратном направлении. Потом, слегка сморщив нос, открывает ворота, успокоив чертовых псин несколькими словами на алабанском. Вот будет весело, если эти собачки не говорят по-французски.
Мы идем по поросшей сорняками аллее между двумя рядами деревьев.
Дом стоит на большой лужайке. Хотя сейчас разгар дня, у меня такое чувство, что я рассматриваю дом при лунном свете. Наверное, из-за бледного цвета его позеленевшей крыши.
Субъект вводит меня в старый холл, откуда идет наверх деревянная лестница с внушительными перилами. Я останавливаюсь и вдыхаю витающий в воздухе неприятный запах. Где-то звучит Моцарта. Моцарт — это красиво.
Звук шагов заставляет меня повернуть голову. Я вижу бледного молодого типа с крупным носом, одетого, как на похороны. Если не ошибаюсь, это тот самый секретарь, которого я видел в бинокль из окна Морпьона.
Его острые глаза неприветливо смотрят на меня.
— Вы профессиональный шофер? — сухо спрашивает он.
— Да, месье. Вам угодно посмотреть мои рекомендации? Последние шесть лет я работал у графа де ла Мотт-Бурре.
— Почему вы его покинули?
— Это он нас покинул, месье, — на полном серьезе отвечаю я. Господин граф скончался на прошлой неделе.
Он изучает документы, предоставленные мне Стариком, которые я успел просмотреть перед тем, как прийти сюда.
— Как вы узнали, что мы ищем шофера?
— Мне об этом сказал один мой друг, работающий в алабанском ресторане на площади Перейр.
— В объявлении просили позвонить, а не приходить.
— Знаю, месье, но я подумал, что прямой контакт предпочтительнее, поэтому позволил себе приехать без предварительного звонка.
Он снова смотрит на меня. В его глазах столько же нежности, сколько у кошки, привязанной за хвост к колокольчику.
— Вы позволите? Я на секунду, — говорит он, потрясая моими рекомендациями.
И уходит. Хорошо, что Старик подготовил почву. Этот козел наверняка звонит моим бывшим “работодателям”. В каком-то смысле это хороший знак. Это значит, что он хочет меня нанять.
Действительно, когда он возвращается через четверть часа, то приносит мне положительный ответ. После обсуждения условий я оказываюсь на службе у алабанцев. Я должен приступить к своим обязанностям после обеда. Все прошло как по маслу, а?
Как же красив ваш Сан-А, милые дамы, в шоферской ливрее! Как вы знаете, мне в жизни пришлось много переодеваться. Я одевался зуавом, кюре, мясником, пожарником, продавцом лимонада.., кем я только не был, но вот шофером впервые. Эта рабская одежда — блестящие краги, хорошего покроя брюки, куртка и фуражка — потрясающе идет мне.
Тип в черном, принявший меня, довольно взмахивает ресницами.
— Я месье Вадонк Гетордю, первый секретарь его превосходительства, — сообщает он мне. — Для начала подготовьте одну машину, “пежо”. В конце дня вы уезжаете в Нормандию.
Я кланяюсь. Утренний амбал показывает мне, где гараж, и я принимаюсь за мою новую работу.
В гараже стоят три тачки: старая “бентли”, торжественная, как прием в Букингемском дворце, серый “пежо-404” и черный “дофин”. Я занимаюсь “404-кой”, спрашивая себя, что же Вадонк Гетордю подразумевает под “подготовить”. У нее все четыре колеса, бак полон бензина, масла тоже столько, сколько надо. Единственное, что я могу для нее сделать, — это протереть тряпочкой.
Я подгоняю “пежо” к дому, на заднем дворе которого заметил водозаборную колонку, и начинаю энергично надраивать машину. Я чувствую, что за мной наблюдают, и потому проявляю рвение. Домишко кажется мне таким же веселым, как лекция о монастырской жизни.
Я быстрым шагом иду в дом. Мне очень хочется разнюхать, что происходит внутри. Разве я здесь не для этого? Идя по двору, я вглядываюсь в унылый фасад и замечаю фигуру в окне второго этажа. Это женщина. Она стоит за отодвинутой шторой и внимательно смотрит на меня. Чем ближе я подхожу, тем яснее вижу, что эта женщина очень красива. Она молода, белокура, у нее правильные черты лица. Я почтительно кланяюсь ей и вхожу в дом через черный ход.
Кухня запущена больше, чем все поместье. Краска облупилась, газовая плита заржавела. Консул не тратится на ремонт. Перед плитой стоит малышка с отличной фигуркой. Она греет на водяной бане бутылочку с соской, из чего я сразу делаю вывод, что в доме есть маленький ребенок.
Сначала я вижу киску со спины и не спешу узреть, как она обернется, потому что ее задняя часть представляет бесспорный интерес.
Тонкая талия, безупречные округлости зада, а ноги такие, что вызвали бы игривые мысли даже у мраморной статуи евнуха. Потом она оборачивается, и я столбенею. Детка рыженькая, с золотистыми точками в зеленых глазах и с веснушками на нежном лице. Когда вы смотрите на ее губы, то это то же самое, что сесть на провод под высоким напряжением.
Чтобы оторвать вас от них, нужны трактор или дюжина верблюдов.
Она мне улыбается: зубы ослепительно белые. Теперь я знаю, что такое жизнь, красота и любовь.
— Добрый день, — бормочу я.
— Добрый день, — отвечает она.
— Я новый шофер, — представляюсь я, — Антуан Симеон.
— А я Клэр Байе, — отвечает рыженькая, — новая няня.
— Сколько лет вашему клиенту?
— Шесть месяцев. Он такой миленький! Вы его еще не видели?
— Я только что поступил на работу.
— Я тоже…
Она касается соски, проверяя, нагрелась ли она до нужной степени.
Должно быть, нет, потому что она снова кладет бутылку в кастрюлю с кипящей водой.
— Странный дом, — бормочет красотка, — Он практически пуст.
— Да?
— Мне кажется, что, кроме ребенка, в нем сейчас находятся только двое мужчин.
— Серьезно?
— Серьезно.
— Могу вам сообщить, что в нем есть еще и красивая блондинка с грустным лицом. Я заметил ее в окне.
— Может быть, это мама малыша?
— Может быть.
— Вы видели консула? — спрашивает она.
— Нет. А вы?
— Тоже нет.
Она дарит мне улыбку, полную обещаний, как предвыборная афиша, и уходит с бутылочкой.
Я остаюсь один. Открываю несколько шкафов с плохо закрывающимися дверцами и нахожу довольно большое количество провизии. Кажется, прислуга тут немногочисленная. Не видно ни кухарки, ни горничной, ни даже уборщицы.
В доме здоровяк, открывший мне, бледный секретарь в трауре, младенец, белокурая женщина и только что нанятые няня и шофер. Не хочу изображать из себя Шерлока Холмса, но эта история кажется мне подозрительной. Нанимать в это запущенное поместье няню и шофера, в то время когда никакой другой прислуги нет, представляется мне странной причудой.
Я немного жду в кухне, но поскольку я не такой человек, который долго торчит на одном месте, то отправляюсь в экспедицию по дому.
По сузившимся глазам Старика я вижу, что ему это нравится.
— Вот бумаги и рекомендации, — говорит он мне. — Те люди могут позвонить вашим бывшим работодателям и получат от них самые лестные отзывы о вас.
Я кладу документы в карман и ухожу.
Прежде чем ехать в Рюэй-Мальмезон, я захожу к Морпьону. Его по-прежнему нет дома.
Бедные голодные кошки бегают по квартире. Я прошу консьержку позаботиться о них в ожидании проблематичного возвращения старого учителя.
Я доезжаю на моем “ягуаре” до вокзала Рюэя, оставляю его там на стоянке и сажусь в такси, чтобы доехать до дома, в котором живет его превосходительство. Дом стоит посреди сильно запущенного парка. Когда я звоню в ворота, два немецких дога с воем подбегают к забору. Сколько бы я ни звал их хорошими песиками и даже красавчиками, они продолжают демонстрировать сильную антипатию ко мне.
К воротам направляется субъект с обритым наголо черепом. По-моему, он состоит в родстве с Кинг-Конгом, застреленным позапрошлой ночью в консульстве, пусть даже через лучшего друга его отца.
— Что вы хотите? — сухо спрашивает он меня. Я сглатываю слюну, прежде чем ответить:
— Я пришел насчет места шофера.
Он молча разглядывает меня снизу вверх, слева направо, потом в обратном направлении. Потом, слегка сморщив нос, открывает ворота, успокоив чертовых псин несколькими словами на алабанском. Вот будет весело, если эти собачки не говорят по-французски.
Мы идем по поросшей сорняками аллее между двумя рядами деревьев.
Дом стоит на большой лужайке. Хотя сейчас разгар дня, у меня такое чувство, что я рассматриваю дом при лунном свете. Наверное, из-за бледного цвета его позеленевшей крыши.
Субъект вводит меня в старый холл, откуда идет наверх деревянная лестница с внушительными перилами. Я останавливаюсь и вдыхаю витающий в воздухе неприятный запах. Где-то звучит Моцарта. Моцарт — это красиво.
Звук шагов заставляет меня повернуть голову. Я вижу бледного молодого типа с крупным носом, одетого, как на похороны. Если не ошибаюсь, это тот самый секретарь, которого я видел в бинокль из окна Морпьона.
Его острые глаза неприветливо смотрят на меня.
— Вы профессиональный шофер? — сухо спрашивает он.
— Да, месье. Вам угодно посмотреть мои рекомендации? Последние шесть лет я работал у графа де ла Мотт-Бурре.
— Почему вы его покинули?
— Это он нас покинул, месье, — на полном серьезе отвечаю я. Господин граф скончался на прошлой неделе.
Он изучает документы, предоставленные мне Стариком, которые я успел просмотреть перед тем, как прийти сюда.
— Как вы узнали, что мы ищем шофера?
— Мне об этом сказал один мой друг, работающий в алабанском ресторане на площади Перейр.
— В объявлении просили позвонить, а не приходить.
— Знаю, месье, но я подумал, что прямой контакт предпочтительнее, поэтому позволил себе приехать без предварительного звонка.
Он снова смотрит на меня. В его глазах столько же нежности, сколько у кошки, привязанной за хвост к колокольчику.
— Вы позволите? Я на секунду, — говорит он, потрясая моими рекомендациями.
И уходит. Хорошо, что Старик подготовил почву. Этот козел наверняка звонит моим бывшим “работодателям”. В каком-то смысле это хороший знак. Это значит, что он хочет меня нанять.
Действительно, когда он возвращается через четверть часа, то приносит мне положительный ответ. После обсуждения условий я оказываюсь на службе у алабанцев. Я должен приступить к своим обязанностям после обеда. Все прошло как по маслу, а?
Как же красив ваш Сан-А, милые дамы, в шоферской ливрее! Как вы знаете, мне в жизни пришлось много переодеваться. Я одевался зуавом, кюре, мясником, пожарником, продавцом лимонада.., кем я только не был, но вот шофером впервые. Эта рабская одежда — блестящие краги, хорошего покроя брюки, куртка и фуражка — потрясающе идет мне.
Тип в черном, принявший меня, довольно взмахивает ресницами.
— Я месье Вадонк Гетордю, первый секретарь его превосходительства, — сообщает он мне. — Для начала подготовьте одну машину, “пежо”. В конце дня вы уезжаете в Нормандию.
Я кланяюсь. Утренний амбал показывает мне, где гараж, и я принимаюсь за мою новую работу.
В гараже стоят три тачки: старая “бентли”, торжественная, как прием в Букингемском дворце, серый “пежо-404” и черный “дофин”. Я занимаюсь “404-кой”, спрашивая себя, что же Вадонк Гетордю подразумевает под “подготовить”. У нее все четыре колеса, бак полон бензина, масла тоже столько, сколько надо. Единственное, что я могу для нее сделать, — это протереть тряпочкой.
Я подгоняю “пежо” к дому, на заднем дворе которого заметил водозаборную колонку, и начинаю энергично надраивать машину. Я чувствую, что за мной наблюдают, и потому проявляю рвение. Домишко кажется мне таким же веселым, как лекция о монастырской жизни.
Я быстрым шагом иду в дом. Мне очень хочется разнюхать, что происходит внутри. Разве я здесь не для этого? Идя по двору, я вглядываюсь в унылый фасад и замечаю фигуру в окне второго этажа. Это женщина. Она стоит за отодвинутой шторой и внимательно смотрит на меня. Чем ближе я подхожу, тем яснее вижу, что эта женщина очень красива. Она молода, белокура, у нее правильные черты лица. Я почтительно кланяюсь ей и вхожу в дом через черный ход.
Кухня запущена больше, чем все поместье. Краска облупилась, газовая плита заржавела. Консул не тратится на ремонт. Перед плитой стоит малышка с отличной фигуркой. Она греет на водяной бане бутылочку с соской, из чего я сразу делаю вывод, что в доме есть маленький ребенок.
Сначала я вижу киску со спины и не спешу узреть, как она обернется, потому что ее задняя часть представляет бесспорный интерес.
Тонкая талия, безупречные округлости зада, а ноги такие, что вызвали бы игривые мысли даже у мраморной статуи евнуха. Потом она оборачивается, и я столбенею. Детка рыженькая, с золотистыми точками в зеленых глазах и с веснушками на нежном лице. Когда вы смотрите на ее губы, то это то же самое, что сесть на провод под высоким напряжением.
Чтобы оторвать вас от них, нужны трактор или дюжина верблюдов.
Она мне улыбается: зубы ослепительно белые. Теперь я знаю, что такое жизнь, красота и любовь.
— Добрый день, — бормочу я.
— Добрый день, — отвечает она.
— Я новый шофер, — представляюсь я, — Антуан Симеон.
— А я Клэр Байе, — отвечает рыженькая, — новая няня.
— Сколько лет вашему клиенту?
— Шесть месяцев. Он такой миленький! Вы его еще не видели?
— Я только что поступил на работу.
— Я тоже…
Она касается соски, проверяя, нагрелась ли она до нужной степени.
Должно быть, нет, потому что она снова кладет бутылку в кастрюлю с кипящей водой.
— Странный дом, — бормочет красотка, — Он практически пуст.
— Да?
— Мне кажется, что, кроме ребенка, в нем сейчас находятся только двое мужчин.
— Серьезно?
— Серьезно.
— Могу вам сообщить, что в нем есть еще и красивая блондинка с грустным лицом. Я заметил ее в окне.
— Может быть, это мама малыша?
— Может быть.
— Вы видели консула? — спрашивает она.
— Нет. А вы?
— Тоже нет.
Она дарит мне улыбку, полную обещаний, как предвыборная афиша, и уходит с бутылочкой.
Я остаюсь один. Открываю несколько шкафов с плохо закрывающимися дверцами и нахожу довольно большое количество провизии. Кажется, прислуга тут немногочисленная. Не видно ни кухарки, ни горничной, ни даже уборщицы.
В доме здоровяк, открывший мне, бледный секретарь в трауре, младенец, белокурая женщина и только что нанятые няня и шофер. Не хочу изображать из себя Шерлока Холмса, но эта история кажется мне подозрительной. Нанимать в это запущенное поместье няню и шофера, в то время когда никакой другой прислуги нет, представляется мне странной причудой.
Я немного жду в кухне, но поскольку я не такой человек, который долго торчит на одном месте, то отправляюсь в экспедицию по дому.
Глава 14
Огромная столовая с лепными украшениями и потолком во французском стиле; еще более огромная гостиная, в которой гипсовые украшения начинают рассыпаться; потом кабинет, где пахнет плесневелым деревом.
На первом этаже больше ничего нет. Мебель старая, некрасивая и колченогая. На некоторых стульях чехлы. Железные жалюзи закрыты, и открыть их, должно быть, трудно из-за ржавчины. По-моему, его превосходительство редко дает здесь костюмированные балы.
Прямо замок Дрыхнущей Красотки, честное слово! Нежилые дома имеют очень специфический запах. Этот пахнет не просто как нежилой, а как заброшенный. В нем хоть в прятки играй.
Возвращаюсь в холл, косясь на лестницу. Мой чемодан все еще стоит там, потому что Вадонк Гетордю не указал мою комнату.
Что делать? Подождать или продолжать экспедицию? Я решаюсь ступить на лестницу. На втором этаже нет того грустного запаха, что стоит на первом. Здесь угадывается человеческое присутствие. Где-то хнычет младенец. Я поворачиваю за угол коридора и замечаю моего друга-гориллу, сидящего на старом облезлом диване. Он читает алабанскую газету. При моем появлении он опускает брехаловку и испепеляет меня зверским взглядом.
— Чего вы хотите?
— Работы, — отвечаю. — Я закончил мыть “пежо” и хотел бы знать, что должен делать теперь.
— Спускайтесь вниз, вам скажут.
Что делает в коридоре этот мускулистый малый? Кажется, за кем-то следит. За кем? За новенькой няней? Или за молодой блондинкой?
Я медленно спускаюсь. Плач младенца в этом запущенном доме производит на меня странное впечатление. В атмосфере есть что-то гнетущее, тревожное, немного зловещее…
Я предпочитаю пройтись по парку. Стоит типичная для Иль-де-Франса погода: хмурая и теплая. Я поворачиваюсь в сторону окна, в котором увидел молодую женщину. Та покинула свой наблюдательный пост. Я слышу, как она с кем-то оживленно разговаривает на алабанском. Потом хлопает дверь и возвращается мертвая тишина.
К счастью, в этих стенах есть Клэр. По крайней мере, хоть она живая.
На крыльцо выходит Вадонк Гетордю. Он щелкает пальцами, подзывая меня к себе.
— Вы отвезете няню с ребенком, — говорит он и вынимает из кармана бумагу. — Доставите их по этому адресу и там оставите. Ночь проведете где хотите, а сюда приедете завтра, скажем, к девятнадцати часам.
Я изображаю радость от короткого, но скорого отпуска.
На первом этаже больше ничего нет. Мебель старая, некрасивая и колченогая. На некоторых стульях чехлы. Железные жалюзи закрыты, и открыть их, должно быть, трудно из-за ржавчины. По-моему, его превосходительство редко дает здесь костюмированные балы.
Прямо замок Дрыхнущей Красотки, честное слово! Нежилые дома имеют очень специфический запах. Этот пахнет не просто как нежилой, а как заброшенный. В нем хоть в прятки играй.
Возвращаюсь в холл, косясь на лестницу. Мой чемодан все еще стоит там, потому что Вадонк Гетордю не указал мою комнату.
Что делать? Подождать или продолжать экспедицию? Я решаюсь ступить на лестницу. На втором этаже нет того грустного запаха, что стоит на первом. Здесь угадывается человеческое присутствие. Где-то хнычет младенец. Я поворачиваю за угол коридора и замечаю моего друга-гориллу, сидящего на старом облезлом диване. Он читает алабанскую газету. При моем появлении он опускает брехаловку и испепеляет меня зверским взглядом.
— Чего вы хотите?
— Работы, — отвечаю. — Я закончил мыть “пежо” и хотел бы знать, что должен делать теперь.
— Спускайтесь вниз, вам скажут.
Что делает в коридоре этот мускулистый малый? Кажется, за кем-то следит. За кем? За новенькой няней? Или за молодой блондинкой?
Я медленно спускаюсь. Плач младенца в этом запущенном доме производит на меня странное впечатление. В атмосфере есть что-то гнетущее, тревожное, немного зловещее…
Я предпочитаю пройтись по парку. Стоит типичная для Иль-де-Франса погода: хмурая и теплая. Я поворачиваюсь в сторону окна, в котором увидел молодую женщину. Та покинула свой наблюдательный пост. Я слышу, как она с кем-то оживленно разговаривает на алабанском. Потом хлопает дверь и возвращается мертвая тишина.
К счастью, в этих стенах есть Клэр. По крайней мере, хоть она живая.
На крыльцо выходит Вадонк Гетордю. Он щелкает пальцами, подзывая меня к себе.
— Вы отвезете няню с ребенком, — говорит он и вынимает из кармана бумагу. — Доставите их по этому адресу и там оставите. Ночь проведете где хотите, а сюда приедете завтра, скажем, к девятнадцати часам.
Я изображаю радость от короткого, но скорого отпуска.