Тут он перебивает меня:
— Ко мне приходил судмедэксперт. Япакса Данлхавви умерла естественной смертью. Не обнаружено никакого яда. У нее было больное сердце, вот и…
— Невероятно, — вздыхаю я.
— Вы же знаете нашего эксперта: он никогда не делает скоропалительных выводов. Если он утверждает, что девушка умерла естественной смертью, мы можем ему верить.
— И все-таки согласитесь, патрон, что совпадение очень странное.
Девушка умирает через несколько часов после того, как ее пытались убить. И вы хотите, чтобы у меня не было никаких задних мыслей?
— Возможно, ее убило сильное волнение, вызванное покушением?
— Если это объяснение кажется вам достоверным, значит, так оно и есть, — говорю я с настолько фальшивым невинным видом, что это заметил бы даже слепоглухонемой.
— Вернемся к нашим баранам, — блеет Безволосый. — Видите ли, Сан-Антонио, я полагаю, что в ближайшее время не нужно принимать никаких решительных мер. Вы, несомненно, были правы, решив, что эти мерзавцы готовят какую-то масштабную операцию. Слишком поспешные действия с нашей стороны могли бы все испортить. Поставим сеть и…
С ума сойти! Боюсь, в эту сеть, которую ему так хочется поставить, мы сможем поймать только сквозняки, и то при условии, что они будут не очень большими.
— Я прикажу установить наблюдение за консульством и поместьем консула. А вы возвращайтесь на ваше рабочее место и смотрите в оба. Вы сказали, что должны везти его превосходительство на прием?
— Кажется. Секретарь сказал — официальный прием.
— Я проверю, — говорит Старик. — Важно следить за всеми перемещениями консула. Мы должны быть готовы ко всему…
Я поднимаю руку, как школьник, просящий разрешения выйти.
— Да? — спрашивает Старик.
— По-моему, патрон, мы добьемся лучших результатов, взяв разом, секретаря, телохранителя, блондинку и, может быть, самого консула тоже. Их будет легко расколоть теперь, когда мы можем ткнуть их мордой в труп Морпьона! Месье Голая Черепушка слегка стукает кулаком по столу.
— Сделаем так, как решил я. Повторяю еще раз: расследование в дипломатических кругах требует от нас самих большой дипломатичности.
— Вы собираетесь миндальничать с дипломатами, которые убили честного учителя, а потом залили его труп известью?
Он встает, — Простите, Сан-Антонио, у меня важная встреча.
Как бы мне хотелось устроить встречу его задницы с моим ботинком сорок второго размера, но, боюсь, в конторе это не оценят.
В таких случаях остается только пойти проветрить легкие и промочить горло.
Я ухожу.
День проходит спокойно. Я чешу: правую ногу, шею, левую щеку и левую ягодицу, правое ухо, нос, затылок и веки Пино. Бедный больной терпеливо сносит свою беду. За ним хорошо ухаживают. Он тут звезда.
Я осторожно сообщаю ему о смерти его бывшей секретарши, но Пинюш умеет мужественно принимать плохие новости, не касающиеся его напрямую.
— Бедная Япакса, — говорит он вместо надгробной речи, — она была милой и почти не ошибалась, когда печатала на машинке.
— Она жаловалась на сердце, когда работала у тебя? Он размышляет.
— Вроде нет, хотя… Погоди, я помню, что однажды вечером, когда мы вышли из бюро, она увидела дорожную аварию и чуть не упала в обморок. Мне пришлось отвести ее к врачу, который дал ей…
— Последнее причастие?
— Нет! Какое-то сердечное лекарство. Правда, многие женщины падают в обморок, увидев автокатастрофу.
Я оставляю больного, пообещав, что в ближайшее время приду для общего отчета.
Прежде чем отправиться “на работу”, я провожу со знаменитым Берюрье поучительную беседу.
— Слушай, Толстяк, сегодня вечером я играю в орлянку моей карьерой, — говорю я ему. — Если выиграю, все О'кей, если нет, мне придется искать место ночного сторожа на Шпицбергене, где ночь длится шесть месяцев. Я рассчитываю на твою дружбу, твою безграничную храбрость, профессионализм, на твою находчивость и инициативность…
Он энергичным жестом отметает мои комплименты.
— От ласк собаки появляются блохи! — отрезает Людоед. — Рожай.
— Сегодня вечером я везу консула на прием.
— Ну и?..
— В его отсутствие ты неофициально явишься в поместье в Рюэй-Мальмезон.
— Опять?
— В этот раз ты обыщешь все снизу доверху и арестуешь находящихся там гориллу и секретаря.
— Ты сказал, что я приду неофициально?
— То есть без ордера на арест и не объявляя о своей принадлежности к полиции, сечешь?
— И ты хочешь, чтобы я один замел этих типов?
— Ты старший инспектор. Возьми с собой людей. Позвони. Арестуй того, кто тебе откроет, потом иди к дому и бери всех, кто в нем будет…
— А дальше?
— Вместо того чтобы везти задержанных в контору, отвезешь их ко мне, в Сен-Клу, и не спускай с них глаз до моего возвращения. Будь внимателен, ты теперь знаешь, что они легко спускают курок.
— Легко или нет, но Берюрье им не шлепнуть.
— Тогда делай то, что я тебе говорю, парень!
— А если что сорвется? — беспокоится Мамонт. — Мне дадут по ушам?
— Нет. Я тебя прикрою. Он кивает:
— Все будет сделано, как желает монсеньер! Довольный, я гоню в сторону западного предместья.
Когда я звоню в ворота, два дога устраивают большой цирк. Сколько я ни всматриваюсь, мадемуазель Ж юли нигде не видно; возможно, горилла вышвырнул ее на улицу, как обычную шлюшку, каковой она, в сущности, и является. Меня удивит, если ее детишки будут чистокровными боксерами; в их родословной будут черные пятна, это я вам говорю.
Является амбал и успокаивает псин. Я по-военному приветствую его.
Он сухо кивает; этот малый общителен, как полярный медведь.
— Приготовьте машину хозяина, — приказывает он мне, — Она пыльная…
Я подчиняюсь. Черная машина выглядит весело, как похороны. Я выгоняю ее в парк и начинаю надраивать куском замши.
Хромированные детали начинают сверкать. Машина действительно шикарная. В отпуск я бы на ней не поехал, но должен признать, что вид у нее представительный. Закончив, я сажусь на подножку и закуриваю сигарету. На парк опускается ночь. На ветках допевают птицы. На бархатном небе высыпают звезды. Как спокоен мир, когда люди оставляют его в покое! Я думаю о трупе моего бедного Морпьона. Этот тихий человек умер слишком драматической смертью. Я думал, что он помрет посреди своих кошек и книжек, от долгой и не очень мучительной болезни. Но ироничная судьба рассудила иначе.
— Вы готовы?
Это горилла. Он враждебным взглядом косится на мою сигарету.
— Жду, — отвечаю я, бросая окурок в траву. Сев за руль, я подъезжаю к парадному крыльцу. Мое сердце сильно колотится. Наконец-то я увижу этого чертова консула! Я выхожу из тачки, открываю заднюю дверцу и с фуражкой в руке замираю по стойке “смирно”, которой позавидовал бы кадровый военный. На крыльце появляются две фигуры. Одна безукоризненная, в зеленой форме с обшитыми шнуром петлицами и золотыми эполетами — принадлежит моему старому знакомому Вадонку Гетордю; вторая — блондинке, которую я видел в окне.
На ней сосредоточивается все мое внимание. Она одета в белое вечернее платье, украшенное массивной золотой розой. Она прекрасна и грустна. Несмотря на макияж, заметно, что у нее заострились черты, под глазами большие темные круги. Ее светлые волосы имеют слегка пепельный оттенок. Ей лет тридцать. На мой личный (и придирчивый) вкус, у нее широковаты бедра и лодыжки, но она все равно полна трогательного шарма. Женщина садится на заднее сиденье, бросив на меня пристальный взгляд, более глубокий, чем угольная шахта. Гетордю садится рядом с ней. Я на секунду замираю в нерешительности.
— Его превосходительство не едет? — спрашиваю.
— Нет, — сухо отвечает секретарь.
Я захлопываю дверцу. Двери в этих лимузинах, как в сейфах, даже толще. Я сажусь за руль и жду инструкций. Гетордю опускает стекло, отделяющее пассажиров от шофера.
— В Елисейский дворец! — приказывает он.
Вот так, все просто. Кровь приливает к моим дыркам для мух.
Значит, месье и мадам едут в Елисейский! Это меня немного озадачило. Почему консул не едет с ними? В каком качестве его заменяет секретарь?
Я трогаю, отягощенный многими тоннами тревожных вопросов.
Проезжая мимо дома Жозефины, я замечаю толстую физиономию Берюрье.
Он смотрит из-за занавески, как дамочка. Надеюсь, у него все пройдет хорошо.
Из-за разделительного стекла я не слышу, что происходит сзади, но благодаря зеркалу заднего обзора могу тайком наблюдать за парочкой.
Месье и мадам не разговаривают. Молодая женщина забилась в угол машины, чтобы оказаться как можно дальше от своего спутника; он же, положив руку на подлокотник, сидит с гордым видом и бросает презрительные взгляды на жителей предместий, спешащих по тротуарам.
Я проезжаю по Дефанс, потом по авеню Гранд Нейи, через заставу Майо, по авеню Гранд Арме. Площадь Этуаль, Елисейские Поля во всем их великолепии. На Рон-Пуэн я сворачиваю направо, чтобы попасть на улицу Фобур Сент-Онорэ, и вижу Елисейский дворец. Президентское жилище ярко освещено. Перед дверями вытянулась длинная цепочка шикарных авто, которыми руководят охранники в парадной форме. Пристраиваюсь в ее хвост. Вот я оказываюсь между послом одной державы и вице-консулом другой. Мы медленно движемся, и наконец я впервые в жизни попадаю в парадный двор. Играет военный оркестр. Прибывающих встречают генералы при всех регалиях. На крыльце я замечаю всех представителей дипломатического корпуса, кардинала-архиепископа Бостона, главу японской делегации, апостолического нунция, академиков, адмиралов, принцев, великого раввина, американского госсекретаря, помощника посла Великобритании ..
Я в свою очередь останавливаюсь перед ступенями. Военный в форме старшего офицера открывает дверцу, отдает честь и протягивает моей белокурой пассажирке руку в белой перчатке. Разряженный охранник делает мне знак поставить мой гроб на колесиках на специально отведенную стоянку. Я подчиняюсь. Из огромных окон Елисейского дворца льется свет. Повсюду охрана, снаружи в военной форме, внутри в штатском. Один из моих коллег (шофер) подходит к моей горе металлолома.
— Ты Алабания? — спрашивает он меня. Я отвечаю, что да, временно.
— А я Марокко.
Каждый есть то, чем может быть.
— Я знаю одну лазейку, как удрать отсюда. Хочешь пропустить стаканчик? — предлагает он.
— Не откажусь.
Мы потихоньку сматываемся, гости все продолжают подъезжать, а музыка играть.
— Ко мне приходил судмедэксперт. Япакса Данлхавви умерла естественной смертью. Не обнаружено никакого яда. У нее было больное сердце, вот и…
— Невероятно, — вздыхаю я.
— Вы же знаете нашего эксперта: он никогда не делает скоропалительных выводов. Если он утверждает, что девушка умерла естественной смертью, мы можем ему верить.
— И все-таки согласитесь, патрон, что совпадение очень странное.
Девушка умирает через несколько часов после того, как ее пытались убить. И вы хотите, чтобы у меня не было никаких задних мыслей?
— Возможно, ее убило сильное волнение, вызванное покушением?
— Если это объяснение кажется вам достоверным, значит, так оно и есть, — говорю я с настолько фальшивым невинным видом, что это заметил бы даже слепоглухонемой.
— Вернемся к нашим баранам, — блеет Безволосый. — Видите ли, Сан-Антонио, я полагаю, что в ближайшее время не нужно принимать никаких решительных мер. Вы, несомненно, были правы, решив, что эти мерзавцы готовят какую-то масштабную операцию. Слишком поспешные действия с нашей стороны могли бы все испортить. Поставим сеть и…
С ума сойти! Боюсь, в эту сеть, которую ему так хочется поставить, мы сможем поймать только сквозняки, и то при условии, что они будут не очень большими.
— Я прикажу установить наблюдение за консульством и поместьем консула. А вы возвращайтесь на ваше рабочее место и смотрите в оба. Вы сказали, что должны везти его превосходительство на прием?
— Кажется. Секретарь сказал — официальный прием.
— Я проверю, — говорит Старик. — Важно следить за всеми перемещениями консула. Мы должны быть готовы ко всему…
Я поднимаю руку, как школьник, просящий разрешения выйти.
— Да? — спрашивает Старик.
— По-моему, патрон, мы добьемся лучших результатов, взяв разом, секретаря, телохранителя, блондинку и, может быть, самого консула тоже. Их будет легко расколоть теперь, когда мы можем ткнуть их мордой в труп Морпьона! Месье Голая Черепушка слегка стукает кулаком по столу.
— Сделаем так, как решил я. Повторяю еще раз: расследование в дипломатических кругах требует от нас самих большой дипломатичности.
— Вы собираетесь миндальничать с дипломатами, которые убили честного учителя, а потом залили его труп известью?
Он встает, — Простите, Сан-Антонио, у меня важная встреча.
Как бы мне хотелось устроить встречу его задницы с моим ботинком сорок второго размера, но, боюсь, в конторе это не оценят.
В таких случаях остается только пойти проветрить легкие и промочить горло.
Я ухожу.
День проходит спокойно. Я чешу: правую ногу, шею, левую щеку и левую ягодицу, правое ухо, нос, затылок и веки Пино. Бедный больной терпеливо сносит свою беду. За ним хорошо ухаживают. Он тут звезда.
Я осторожно сообщаю ему о смерти его бывшей секретарши, но Пинюш умеет мужественно принимать плохие новости, не касающиеся его напрямую.
— Бедная Япакса, — говорит он вместо надгробной речи, — она была милой и почти не ошибалась, когда печатала на машинке.
— Она жаловалась на сердце, когда работала у тебя? Он размышляет.
— Вроде нет, хотя… Погоди, я помню, что однажды вечером, когда мы вышли из бюро, она увидела дорожную аварию и чуть не упала в обморок. Мне пришлось отвести ее к врачу, который дал ей…
— Последнее причастие?
— Нет! Какое-то сердечное лекарство. Правда, многие женщины падают в обморок, увидев автокатастрофу.
Я оставляю больного, пообещав, что в ближайшее время приду для общего отчета.
Прежде чем отправиться “на работу”, я провожу со знаменитым Берюрье поучительную беседу.
— Слушай, Толстяк, сегодня вечером я играю в орлянку моей карьерой, — говорю я ему. — Если выиграю, все О'кей, если нет, мне придется искать место ночного сторожа на Шпицбергене, где ночь длится шесть месяцев. Я рассчитываю на твою дружбу, твою безграничную храбрость, профессионализм, на твою находчивость и инициативность…
Он энергичным жестом отметает мои комплименты.
— От ласк собаки появляются блохи! — отрезает Людоед. — Рожай.
— Сегодня вечером я везу консула на прием.
— Ну и?..
— В его отсутствие ты неофициально явишься в поместье в Рюэй-Мальмезон.
— Опять?
— В этот раз ты обыщешь все снизу доверху и арестуешь находящихся там гориллу и секретаря.
— Ты сказал, что я приду неофициально?
— То есть без ордера на арест и не объявляя о своей принадлежности к полиции, сечешь?
— И ты хочешь, чтобы я один замел этих типов?
— Ты старший инспектор. Возьми с собой людей. Позвони. Арестуй того, кто тебе откроет, потом иди к дому и бери всех, кто в нем будет…
— А дальше?
— Вместо того чтобы везти задержанных в контору, отвезешь их ко мне, в Сен-Клу, и не спускай с них глаз до моего возвращения. Будь внимателен, ты теперь знаешь, что они легко спускают курок.
— Легко или нет, но Берюрье им не шлепнуть.
— Тогда делай то, что я тебе говорю, парень!
— А если что сорвется? — беспокоится Мамонт. — Мне дадут по ушам?
— Нет. Я тебя прикрою. Он кивает:
— Все будет сделано, как желает монсеньер! Довольный, я гоню в сторону западного предместья.
Когда я звоню в ворота, два дога устраивают большой цирк. Сколько я ни всматриваюсь, мадемуазель Ж юли нигде не видно; возможно, горилла вышвырнул ее на улицу, как обычную шлюшку, каковой она, в сущности, и является. Меня удивит, если ее детишки будут чистокровными боксерами; в их родословной будут черные пятна, это я вам говорю.
Является амбал и успокаивает псин. Я по-военному приветствую его.
Он сухо кивает; этот малый общителен, как полярный медведь.
— Приготовьте машину хозяина, — приказывает он мне, — Она пыльная…
Я подчиняюсь. Черная машина выглядит весело, как похороны. Я выгоняю ее в парк и начинаю надраивать куском замши.
Хромированные детали начинают сверкать. Машина действительно шикарная. В отпуск я бы на ней не поехал, но должен признать, что вид у нее представительный. Закончив, я сажусь на подножку и закуриваю сигарету. На парк опускается ночь. На ветках допевают птицы. На бархатном небе высыпают звезды. Как спокоен мир, когда люди оставляют его в покое! Я думаю о трупе моего бедного Морпьона. Этот тихий человек умер слишком драматической смертью. Я думал, что он помрет посреди своих кошек и книжек, от долгой и не очень мучительной болезни. Но ироничная судьба рассудила иначе.
— Вы готовы?
Это горилла. Он враждебным взглядом косится на мою сигарету.
— Жду, — отвечаю я, бросая окурок в траву. Сев за руль, я подъезжаю к парадному крыльцу. Мое сердце сильно колотится. Наконец-то я увижу этого чертова консула! Я выхожу из тачки, открываю заднюю дверцу и с фуражкой в руке замираю по стойке “смирно”, которой позавидовал бы кадровый военный. На крыльце появляются две фигуры. Одна безукоризненная, в зеленой форме с обшитыми шнуром петлицами и золотыми эполетами — принадлежит моему старому знакомому Вадонку Гетордю; вторая — блондинке, которую я видел в окне.
На ней сосредоточивается все мое внимание. Она одета в белое вечернее платье, украшенное массивной золотой розой. Она прекрасна и грустна. Несмотря на макияж, заметно, что у нее заострились черты, под глазами большие темные круги. Ее светлые волосы имеют слегка пепельный оттенок. Ей лет тридцать. На мой личный (и придирчивый) вкус, у нее широковаты бедра и лодыжки, но она все равно полна трогательного шарма. Женщина садится на заднее сиденье, бросив на меня пристальный взгляд, более глубокий, чем угольная шахта. Гетордю садится рядом с ней. Я на секунду замираю в нерешительности.
— Его превосходительство не едет? — спрашиваю.
— Нет, — сухо отвечает секретарь.
Я захлопываю дверцу. Двери в этих лимузинах, как в сейфах, даже толще. Я сажусь за руль и жду инструкций. Гетордю опускает стекло, отделяющее пассажиров от шофера.
— В Елисейский дворец! — приказывает он.
Вот так, все просто. Кровь приливает к моим дыркам для мух.
Значит, месье и мадам едут в Елисейский! Это меня немного озадачило. Почему консул не едет с ними? В каком качестве его заменяет секретарь?
Я трогаю, отягощенный многими тоннами тревожных вопросов.
Проезжая мимо дома Жозефины, я замечаю толстую физиономию Берюрье.
Он смотрит из-за занавески, как дамочка. Надеюсь, у него все пройдет хорошо.
Из-за разделительного стекла я не слышу, что происходит сзади, но благодаря зеркалу заднего обзора могу тайком наблюдать за парочкой.
Месье и мадам не разговаривают. Молодая женщина забилась в угол машины, чтобы оказаться как можно дальше от своего спутника; он же, положив руку на подлокотник, сидит с гордым видом и бросает презрительные взгляды на жителей предместий, спешащих по тротуарам.
Я проезжаю по Дефанс, потом по авеню Гранд Нейи, через заставу Майо, по авеню Гранд Арме. Площадь Этуаль, Елисейские Поля во всем их великолепии. На Рон-Пуэн я сворачиваю направо, чтобы попасть на улицу Фобур Сент-Онорэ, и вижу Елисейский дворец. Президентское жилище ярко освещено. Перед дверями вытянулась длинная цепочка шикарных авто, которыми руководят охранники в парадной форме. Пристраиваюсь в ее хвост. Вот я оказываюсь между послом одной державы и вице-консулом другой. Мы медленно движемся, и наконец я впервые в жизни попадаю в парадный двор. Играет военный оркестр. Прибывающих встречают генералы при всех регалиях. На крыльце я замечаю всех представителей дипломатического корпуса, кардинала-архиепископа Бостона, главу японской делегации, апостолического нунция, академиков, адмиралов, принцев, великого раввина, американского госсекретаря, помощника посла Великобритании ..
Я в свою очередь останавливаюсь перед ступенями. Военный в форме старшего офицера открывает дверцу, отдает честь и протягивает моей белокурой пассажирке руку в белой перчатке. Разряженный охранник делает мне знак поставить мой гроб на колесиках на специально отведенную стоянку. Я подчиняюсь. Из огромных окон Елисейского дворца льется свет. Повсюду охрана, снаружи в военной форме, внутри в штатском. Один из моих коллег (шофер) подходит к моей горе металлолома.
— Ты Алабания? — спрашивает он меня. Я отвечаю, что да, временно.
— А я Марокко.
Каждый есть то, чем может быть.
— Я знаю одну лазейку, как удрать отсюда. Хочешь пропустить стаканчик? — предлагает он.
— Не откажусь.
Мы потихоньку сматываемся, гости все продолжают подъезжать, а музыка играть.
Глава 18
После того как мы выпили четыре стакана божоле в маленьком кафе на улице Анжу и мой коллега предложил мне сгонять на улицу Божоле попить анжу, я его оставляю, чтобы звякнуть домой.
Трубку снимает Фелиси. Она кажется сильно взволнованной.
— У нас месье Берюрье и еще несколько человек, — сообщает мне она. Двое все в крови. Я их перевязываю…
— Дай мне Берю, ма.
Я приободряюсь. Значит, Толстяк успешно справился со своим заданием.
От его громового голоса у меня дрожит барабанная перепонка.
— А, это ты, Сан-А! Раскрывай уши, у меня есть для тебя сенсационная новость!
— Какая?
— Я нашел Морпьона.
— Ты что-то заговариваешься, парень. Мы же были вдвоем этой ночью, когда…
— Да нет, ошибочка вышла. В негашеной извести отдыхает не он, а консул!
— Что?!
— Это чистая правда, корешок. Твой учитель жив и здоров. Ну, насчет здоров — это я немножко загнул. Ему подбили глаз, не считая того, что с ним плохо обращались.
— Да рассказывай, черт побери! — взрываюсь я.
— Они похитили его из дома, как ты и предполагал. Погоди, я дам ему трубку. Не то чтобы он был очень веселым, но говорить может.
— Погоди, а что с тем малым?
— С гориллой? Я разбил ему морду за то, что он хотел на меня напасть. Твоя мама пытается его заштопать, но для этого надо быть настоящим волшебником, потому что он похож на картину Пикассо. — И он орет:
— Эй, месье Морпьон! Идите поговорить с вашим учеником!
Я слышу слабый голос Морпьона:
— Хелло!
— Господин учитель, как вы себя чувствуете?
— Как человек, получивший в мягкие ткани руки пулю и проведший сорок восемь часов на чердаке без еды и связанный металлической проволокой. Теперь благодаря помощи вашей матушки мне уже гораздо лучше. Мне придется вернуться в больницу. Это самое подходящее место для людей моего возраста.
— Расскажите мне, что с вами произошло.
— Я следил в бинокль за теми типами, и они меня заметили. Они меня ранили. Я позвонил вам. Они пришли ко мне посмотреть, жив ли я, и заставили следовать за ними. Очень банальная история.
Забавно! Мой старый педагог стал прожженным искателем приключений.
— Берюрье мне сказал, что в негашеной извести лежит консул. Откуда он это узнал?
— Ему это сказал я, мой юный друг. В те два месяца, что я провел в больнице, моим соседом по палате был глухонемой, и от него я научился читать по губам. Когда люди из консульства заметили меня, я присутствовал при очень поучительной беседе.
— Я вас слушаю, учитель.
— Естественно, большое расстояние и слабое зрение не позволили мне понять все, но в общих чертах могу вам сказать следующее: они убили консула из окна моей квартиры и готовят покушение на министра иностранных дел СССР и на нашего президента. С другой стороны…
Но я не даю ему времени закончить. Я уже бросил трубку, бегу в бистро и трясу шофера марокканского посольства.
— Ты не знаешь, министр иностранных дел СССР должен присутствовать на приеме в Елисейском?
— Да эта хренота устроена в его честь! — смеется он. Я беру другой жетон и возвращаюсь к телефону. На этот раз я звоню Старику.
— Что новенького, Сан-Антонио? Надеюсь, вы не предприняли никакой ненужной инициативы?
— Слушайте меня, черт подери! — надрываюсь я. — С минуты на минуту будет совершено покушение на президента Республики и на русского министра иностранных дел.
— Если это шутка, Сан-Антонио…
— Драма, возможно, происходит в эту самую секунду, патрон. Надо немедленно отдать приказ арестовать прямо посреди приема секретаря консульства, заменяющего консула. Убийство должен совершить он. Пусть его арестуют немедленно, слышите? Сию секунду. И по-тихому!
Я вешаю трубку, весь блестя от пота.
— Ну и физиономия у тебя, браток! — замечает мой новый приятель, Ты съел чего несвежего или что?
— Дайте мне скотч! — говорю я гарсону. — Большой стакан. Это для больного!
Полчаса спустя я нахожусь в помещении охраны Елисейского дворца.
Хотите верьте, хотите нет, но Старик тоже находится там. Принимая во внимание важность обстоятельств, Лысый явился собственной персоной.
Значит, он знает, что существуют улицы, деревья и люди, не являющиеся полицейскими.
Он подходит ко мне, театральным жестом кладет мне на плечи руки и перед всеми собравшимися целует меня.
— Вот, господа, тот, кто предотвратил катастрофу, — говорит он. Мой дорогой Сан-Антонио, могу вас заверить, что присвоение вам звания старшего комиссара не заставит себя ждать. Мое представление завтра же ляжет на стол господину министру внутренних дел и…
Как мило с его стороны. Чтобы успокоить Старика, я рассказываю, что нарушил его приказ. Шефа это не огорчает. Катастрофа-то миновала…
— Смотрите, что при нем нашли!
Он достает пистолет-пулемет, заряженный такими маслинами, что ими можно вылечить от головной боли целое стадо слонов.
— Что говорит Гетордю?
— Ничего. И ничего не скажет.
— А женщина?
— Она здесь. Она жена консула. Она требует своего ребенка. Это террористы похитили его, чтобы оказывать на нее давление и держать в своих руках.
— Успокойте ее, я знаю, где он.
— Я тоже, — наставительно говорит Старик. Не надо заставлять его терять лицо, и я сдерживаю саркастический смех.
— Ты заплатишь за жрачку? — спрашивает Берю и добавляет с завистливой ноткой:
— Когда тебя обещали произвести в старшие комиссары, то можно оплатить обед подчиненного.
— Ладно, дружок, приглашаю тебя в алабанский ресторан на площади Перейр.
— За последние дни я по горло нажрался этой Алабании!
— Есть-то надо каждый день, — замечаю я.
Он смеется…
На лестнице мы встречаем Старика.
— Все идет отлично, — говорит он мне. — Жена консула получила назад своего малыша и собирается вернуться в Алабанию. Рана месье Мопюи благополучно заживает. Куда вы собрались?
— В алабанский ресторан на площади Перейр. Может быть, вы с нами, босс?
— Увы, у меня нет времени.
Утро сегодня просто праздничное…
— Почему ты так хочешь сходить туда? — спрашивает Берю.
Поскольку я не отвечаю, он добавляет:
— Из-за смерти девушки, да? Признайся, что она не дает тебе покоя, — Признаюсь.
Мы заказываем пантагрюэлевский по размерам обед.
— Извини, — говорю, — Толстяк, я на секунду. Мне надо помыть клешни.
— А мне помочиться, — решает он. Мы идем в туалет. Берю заходит в мужской туалет, поскольку его мама снабдила сыночка всеми аксессуарами, позволяющими туда заходить. Я жду его, разговаривая с гардеробщицей. Она меня узнает и кажется смущенной. Я пристально смотрю на нее, и чем больше смотрю, тем сильнее она смущается. Чем сильнее она смущается, тем больше я на нее смотрю, так что мы оба можем взорваться, как хамелеон, которого положили на шотландскую ткань.
Наконец я перехожу в атаку:
— Кажется, вы не в своей тарелке, милая?
— Но… Почему?.. Я…
— Да, да. И, если хотите знать мою мысль до конца, у вас нечиста совесть.
Я прокручиваю в памяти позавчерашнюю сцену. Пока я надевал плащ, малышка Япакса шла в туалет. В этот момент гардеробщица ей что-то сказала… Это произошло так быстро, что я не обратил внимания.
— Что вы сказали девушке?
Я говорю это тихо, как будто для самого себя. Она бледнеет.
— Но…
— Не пытайтесь толкнуть мне фуфло, иначе пожалеете.
— Я вас узнала, — говорит она.
— Как это “узнала”?
— Я работала официанткой в кафе, которое находится напротив вашего управления.
— Ну и что?
— Я подумала, что вы “пасете” девушку. Она несколько раз заходила сюда, мы разговаривали… Она была мне симпатична…
— Продолжайте.
— Я сказала, чтобы она была поосторожнее. Я делаю глубокий вдох, чтобы стабилизировать дыхание.
— Что точно вы ей сказали?
— Прощу прощения, но…
— Повторите, черт вас раздери! Она бормочет:
— Я ей сказала: “Будьте поосторожнее с этим типом. Он не тот, за кого себя выдает”. Мне очень жаль… Честное слово, я думала, она в чем-то провинилась и вы…
— Вы ее убили, — шепчу я.
— Как?!
— Вам не понять. Она была сердечницей…
— Но…
— И она знала, кто я такой. Когда вы сказали, что я выдаю себя за другого, она решила, что я тоже принадлежу к банде.
Я замолкаю. Незачем давать объяснения этой покрытой паутиной тупице. Япакса и так пережила в этот день сильное волнение, а когда эта идиотка сказала ей, что я не тот, за кого себя выдаю, она решила… Простите, я повторяюсь, это от возбуждения.
Мощный звук спущенной воды! Открывается дверь, и появляется Берю, довольный, расслабившийся, готовый к новым победам.
— После этого чувствуешь такое облегчение! — сообщает он.
Жуя, Толстяк спрашивает меня:
— Слушай, ты узнал, почему те субчики шлепнули своего консула?
— Узнал — Ну так поделись со мной, я подыхаю от любопытства.
— Кое-кто из персонала входил в экстремистскую группировку, задачей которой является провоцирование беспорядков в Европе. Их цель — создание хаоса и война.
— Вот гады! Нам так хорошо живется! — возмущается Толстяк, подавившийся куском.
— Они тщательно подготовили свою акцию и сумели убедить даже жену консула и не входящих в их группу служащих из персонала, что покушение осуществил кто-то со стороны. Тот самый киллер, что пытался убить малышку Данлхавви, проник в квартиру Морпьона, которую выбрал из-за ее стратегического положения. К тому же он знал, что квартира пуста…
— Ну и что?
— Он привязал к подоконнику шелковую ленту, чтобы подать Вадонку Гетордю сигнал, что занял позицию…
— А потом?
— В кабинете консула шло совещание: сам консул, его жена, Вадонк и еще двое из персонала…
— А дальше?
— Стрелок кокнул консула у них на глазах. Гетордю сразу же взял руководство на себя. Он убедил остальных, что не следует заявлять в полицию до того, как он свяжется с алабанской столицей. Ввиду серьезности ситуации все согласились. Это позволило Гетордю взять всех в свои руки и занять место консула. Расставив на ключевые посты своих людей, он, чтобы быть полным хозяином ситуации похитил мадам консульшу. Она была нужна ему на вчерашний вечер, чтобы обеспечить прикрытие…
Толстяк кажется мне рассеянным. Я думал, что рассказ увлечет его, но его морда ничего не выражает. В определенное время суток все его мозги, сердце и потенция сосредоточиваются в желудке, — Их планам помешала пальба в консульстве, а потом смерть их наемного убийцы, — продолжаю я не столько для Берю, сколько для внимательного читателя. — Не имея достаточного числа людей, они были вынуждены нанять иностранную рабочую силу. Отсюда объявление, на которое я ответил и которое позволило мне…
Я в ярости втыкаю нож в дерево стола.
— Черт возьми, Берю, ты меня не слушаешь! Куда ты смотришь?
— Прости, — извиняется Толстяк, — но позади тебя сидит такая потрясающая рыженькая! Если бы ты ее увидел, у тебя бы закружилась голова. По-моему, я ей понравился. Она не сводит с меня глаз, шалунья.
Я оборачиваюсь, и мне требуется три десятых секунды, чтобы сообразить, хотя обычно я соображаю быстро. За соседним столиком сидит знакомая мне куколка. Да, да, няня маленького консуленка. Помните, очаровательная девушка, предпочитающая розовую любовь?
— Не может быть! — выговариваю я с полным ртом. — Какой невероятный случай!
Она улыбается. По ее виду не скажешь, что мужчины интересуют ее только в качестве носильщиков и слесарей-сантехников.
— В данном случае, — говорит она, — роль случая сыграл высокий лысый человек с орденом Почетного легиона и лесом телефонов на рабочем столе.
Описание расширяет мне аорту и разжижает мозги.
— Старик, — бормочу я.
— Это он мне сказал, что вы обедаете здесь. Она пересаживается за наш столик, поскольку еще не начала есть.
— Выходит, вы с ним знакомы?
— Он мой отец.
Если бы вы, заснув в своей постели, проснулись на третьем этаже Эйфелевой башни, то и тогда обалдели бы меньше, чем я сейчас.
— Ваш отец?!
— Как видишь, он нормальный мужик! — шепчет Толстяк.
Клэр смеется. Кстати, ее в самом деле зовут Клэр? Да, подтверждает она. Папаша отправил ее в дом консула под видом няни. Смелый он малый, а? Не побоялся. Должно быть, из-за этого он и не хотел рисковать.
— Я пришла к вам, чтобы разъяснить одно маленькое недоразумение, тихо говорит Клэр.
— Какое недоразумение?
— Насчет моих.., э-э.., нравов… Папа меня предупредил, что вы второй Казанова, и предостерег меня от опасностей, грозивших моей добродетели. По его мнению, в этой истории она подвергалась большей опасности, чем моя жизнь. Я поклялась ему, что буду сохранять дистанцию, и для этого придумала ту хитрость. Вы на меня не сердитесь?
Я глупо качаю головой.
— Совсем не сержусь.
Толстяк, весь светящийся, вытирает жирные губы обратной стороной галстука, который видал и не такое.
— А вы более общительная, чем ваш папа, — утверждает он.
Мои глаза тонут в глазах девушки. Во мне поднимается теплая волна нежности. Надеюсь, она чувствует то же самое.
— Что вы делаете сегодня днем? — спрашиваю я.
— То же, что и вы, — отвечает она.
Хотите верьте, хотите нет, но она сдержала слово.
Трубку снимает Фелиси. Она кажется сильно взволнованной.
— У нас месье Берюрье и еще несколько человек, — сообщает мне она. Двое все в крови. Я их перевязываю…
— Дай мне Берю, ма.
Я приободряюсь. Значит, Толстяк успешно справился со своим заданием.
От его громового голоса у меня дрожит барабанная перепонка.
— А, это ты, Сан-А! Раскрывай уши, у меня есть для тебя сенсационная новость!
— Какая?
— Я нашел Морпьона.
— Ты что-то заговариваешься, парень. Мы же были вдвоем этой ночью, когда…
— Да нет, ошибочка вышла. В негашеной извести отдыхает не он, а консул!
— Что?!
— Это чистая правда, корешок. Твой учитель жив и здоров. Ну, насчет здоров — это я немножко загнул. Ему подбили глаз, не считая того, что с ним плохо обращались.
— Да рассказывай, черт побери! — взрываюсь я.
— Они похитили его из дома, как ты и предполагал. Погоди, я дам ему трубку. Не то чтобы он был очень веселым, но говорить может.
— Погоди, а что с тем малым?
— С гориллой? Я разбил ему морду за то, что он хотел на меня напасть. Твоя мама пытается его заштопать, но для этого надо быть настоящим волшебником, потому что он похож на картину Пикассо. — И он орет:
— Эй, месье Морпьон! Идите поговорить с вашим учеником!
Я слышу слабый голос Морпьона:
— Хелло!
— Господин учитель, как вы себя чувствуете?
— Как человек, получивший в мягкие ткани руки пулю и проведший сорок восемь часов на чердаке без еды и связанный металлической проволокой. Теперь благодаря помощи вашей матушки мне уже гораздо лучше. Мне придется вернуться в больницу. Это самое подходящее место для людей моего возраста.
— Расскажите мне, что с вами произошло.
— Я следил в бинокль за теми типами, и они меня заметили. Они меня ранили. Я позвонил вам. Они пришли ко мне посмотреть, жив ли я, и заставили следовать за ними. Очень банальная история.
Забавно! Мой старый педагог стал прожженным искателем приключений.
— Берюрье мне сказал, что в негашеной извести лежит консул. Откуда он это узнал?
— Ему это сказал я, мой юный друг. В те два месяца, что я провел в больнице, моим соседом по палате был глухонемой, и от него я научился читать по губам. Когда люди из консульства заметили меня, я присутствовал при очень поучительной беседе.
— Я вас слушаю, учитель.
— Естественно, большое расстояние и слабое зрение не позволили мне понять все, но в общих чертах могу вам сказать следующее: они убили консула из окна моей квартиры и готовят покушение на министра иностранных дел СССР и на нашего президента. С другой стороны…
Но я не даю ему времени закончить. Я уже бросил трубку, бегу в бистро и трясу шофера марокканского посольства.
— Ты не знаешь, министр иностранных дел СССР должен присутствовать на приеме в Елисейском?
— Да эта хренота устроена в его честь! — смеется он. Я беру другой жетон и возвращаюсь к телефону. На этот раз я звоню Старику.
— Что новенького, Сан-Антонио? Надеюсь, вы не предприняли никакой ненужной инициативы?
— Слушайте меня, черт подери! — надрываюсь я. — С минуты на минуту будет совершено покушение на президента Республики и на русского министра иностранных дел.
— Если это шутка, Сан-Антонио…
— Драма, возможно, происходит в эту самую секунду, патрон. Надо немедленно отдать приказ арестовать прямо посреди приема секретаря консульства, заменяющего консула. Убийство должен совершить он. Пусть его арестуют немедленно, слышите? Сию секунду. И по-тихому!
Я вешаю трубку, весь блестя от пота.
— Ну и физиономия у тебя, браток! — замечает мой новый приятель, Ты съел чего несвежего или что?
— Дайте мне скотч! — говорю я гарсону. — Большой стакан. Это для больного!
Полчаса спустя я нахожусь в помещении охраны Елисейского дворца.
Хотите верьте, хотите нет, но Старик тоже находится там. Принимая во внимание важность обстоятельств, Лысый явился собственной персоной.
Значит, он знает, что существуют улицы, деревья и люди, не являющиеся полицейскими.
Он подходит ко мне, театральным жестом кладет мне на плечи руки и перед всеми собравшимися целует меня.
— Вот, господа, тот, кто предотвратил катастрофу, — говорит он. Мой дорогой Сан-Антонио, могу вас заверить, что присвоение вам звания старшего комиссара не заставит себя ждать. Мое представление завтра же ляжет на стол господину министру внутренних дел и…
Как мило с его стороны. Чтобы успокоить Старика, я рассказываю, что нарушил его приказ. Шефа это не огорчает. Катастрофа-то миновала…
— Смотрите, что при нем нашли!
Он достает пистолет-пулемет, заряженный такими маслинами, что ими можно вылечить от головной боли целое стадо слонов.
— Что говорит Гетордю?
— Ничего. И ничего не скажет.
— А женщина?
— Она здесь. Она жена консула. Она требует своего ребенка. Это террористы похитили его, чтобы оказывать на нее давление и держать в своих руках.
— Успокойте ее, я знаю, где он.
— Я тоже, — наставительно говорит Старик. Не надо заставлять его терять лицо, и я сдерживаю саркастический смех.
— Ты заплатишь за жрачку? — спрашивает Берю и добавляет с завистливой ноткой:
— Когда тебя обещали произвести в старшие комиссары, то можно оплатить обед подчиненного.
— Ладно, дружок, приглашаю тебя в алабанский ресторан на площади Перейр.
— За последние дни я по горло нажрался этой Алабании!
— Есть-то надо каждый день, — замечаю я.
Он смеется…
На лестнице мы встречаем Старика.
— Все идет отлично, — говорит он мне. — Жена консула получила назад своего малыша и собирается вернуться в Алабанию. Рана месье Мопюи благополучно заживает. Куда вы собрались?
— В алабанский ресторан на площади Перейр. Может быть, вы с нами, босс?
— Увы, у меня нет времени.
Утро сегодня просто праздничное…
— Почему ты так хочешь сходить туда? — спрашивает Берю.
Поскольку я не отвечаю, он добавляет:
— Из-за смерти девушки, да? Признайся, что она не дает тебе покоя, — Признаюсь.
Мы заказываем пантагрюэлевский по размерам обед.
— Извини, — говорю, — Толстяк, я на секунду. Мне надо помыть клешни.
— А мне помочиться, — решает он. Мы идем в туалет. Берю заходит в мужской туалет, поскольку его мама снабдила сыночка всеми аксессуарами, позволяющими туда заходить. Я жду его, разговаривая с гардеробщицей. Она меня узнает и кажется смущенной. Я пристально смотрю на нее, и чем больше смотрю, тем сильнее она смущается. Чем сильнее она смущается, тем больше я на нее смотрю, так что мы оба можем взорваться, как хамелеон, которого положили на шотландскую ткань.
Наконец я перехожу в атаку:
— Кажется, вы не в своей тарелке, милая?
— Но… Почему?.. Я…
— Да, да. И, если хотите знать мою мысль до конца, у вас нечиста совесть.
Я прокручиваю в памяти позавчерашнюю сцену. Пока я надевал плащ, малышка Япакса шла в туалет. В этот момент гардеробщица ей что-то сказала… Это произошло так быстро, что я не обратил внимания.
— Что вы сказали девушке?
Я говорю это тихо, как будто для самого себя. Она бледнеет.
— Но…
— Не пытайтесь толкнуть мне фуфло, иначе пожалеете.
— Я вас узнала, — говорит она.
— Как это “узнала”?
— Я работала официанткой в кафе, которое находится напротив вашего управления.
— Ну и что?
— Я подумала, что вы “пасете” девушку. Она несколько раз заходила сюда, мы разговаривали… Она была мне симпатична…
— Продолжайте.
— Я сказала, чтобы она была поосторожнее. Я делаю глубокий вдох, чтобы стабилизировать дыхание.
— Что точно вы ей сказали?
— Прощу прощения, но…
— Повторите, черт вас раздери! Она бормочет:
— Я ей сказала: “Будьте поосторожнее с этим типом. Он не тот, за кого себя выдает”. Мне очень жаль… Честное слово, я думала, она в чем-то провинилась и вы…
— Вы ее убили, — шепчу я.
— Как?!
— Вам не понять. Она была сердечницей…
— Но…
— И она знала, кто я такой. Когда вы сказали, что я выдаю себя за другого, она решила, что я тоже принадлежу к банде.
Я замолкаю. Незачем давать объяснения этой покрытой паутиной тупице. Япакса и так пережила в этот день сильное волнение, а когда эта идиотка сказала ей, что я не тот, за кого себя выдаю, она решила… Простите, я повторяюсь, это от возбуждения.
Мощный звук спущенной воды! Открывается дверь, и появляется Берю, довольный, расслабившийся, готовый к новым победам.
— После этого чувствуешь такое облегчение! — сообщает он.
Жуя, Толстяк спрашивает меня:
— Слушай, ты узнал, почему те субчики шлепнули своего консула?
— Узнал — Ну так поделись со мной, я подыхаю от любопытства.
— Кое-кто из персонала входил в экстремистскую группировку, задачей которой является провоцирование беспорядков в Европе. Их цель — создание хаоса и война.
— Вот гады! Нам так хорошо живется! — возмущается Толстяк, подавившийся куском.
— Они тщательно подготовили свою акцию и сумели убедить даже жену консула и не входящих в их группу служащих из персонала, что покушение осуществил кто-то со стороны. Тот самый киллер, что пытался убить малышку Данлхавви, проник в квартиру Морпьона, которую выбрал из-за ее стратегического положения. К тому же он знал, что квартира пуста…
— Ну и что?
— Он привязал к подоконнику шелковую ленту, чтобы подать Вадонку Гетордю сигнал, что занял позицию…
— А потом?
— В кабинете консула шло совещание: сам консул, его жена, Вадонк и еще двое из персонала…
— А дальше?
— Стрелок кокнул консула у них на глазах. Гетордю сразу же взял руководство на себя. Он убедил остальных, что не следует заявлять в полицию до того, как он свяжется с алабанской столицей. Ввиду серьезности ситуации все согласились. Это позволило Гетордю взять всех в свои руки и занять место консула. Расставив на ключевые посты своих людей, он, чтобы быть полным хозяином ситуации похитил мадам консульшу. Она была нужна ему на вчерашний вечер, чтобы обеспечить прикрытие…
Толстяк кажется мне рассеянным. Я думал, что рассказ увлечет его, но его морда ничего не выражает. В определенное время суток все его мозги, сердце и потенция сосредоточиваются в желудке, — Их планам помешала пальба в консульстве, а потом смерть их наемного убийцы, — продолжаю я не столько для Берю, сколько для внимательного читателя. — Не имея достаточного числа людей, они были вынуждены нанять иностранную рабочую силу. Отсюда объявление, на которое я ответил и которое позволило мне…
Я в ярости втыкаю нож в дерево стола.
— Черт возьми, Берю, ты меня не слушаешь! Куда ты смотришь?
— Прости, — извиняется Толстяк, — но позади тебя сидит такая потрясающая рыженькая! Если бы ты ее увидел, у тебя бы закружилась голова. По-моему, я ей понравился. Она не сводит с меня глаз, шалунья.
Я оборачиваюсь, и мне требуется три десятых секунды, чтобы сообразить, хотя обычно я соображаю быстро. За соседним столиком сидит знакомая мне куколка. Да, да, няня маленького консуленка. Помните, очаровательная девушка, предпочитающая розовую любовь?
— Не может быть! — выговариваю я с полным ртом. — Какой невероятный случай!
Она улыбается. По ее виду не скажешь, что мужчины интересуют ее только в качестве носильщиков и слесарей-сантехников.
— В данном случае, — говорит она, — роль случая сыграл высокий лысый человек с орденом Почетного легиона и лесом телефонов на рабочем столе.
Описание расширяет мне аорту и разжижает мозги.
— Старик, — бормочу я.
— Это он мне сказал, что вы обедаете здесь. Она пересаживается за наш столик, поскольку еще не начала есть.
— Выходит, вы с ним знакомы?
— Он мой отец.
Если бы вы, заснув в своей постели, проснулись на третьем этаже Эйфелевой башни, то и тогда обалдели бы меньше, чем я сейчас.
— Ваш отец?!
— Как видишь, он нормальный мужик! — шепчет Толстяк.
Клэр смеется. Кстати, ее в самом деле зовут Клэр? Да, подтверждает она. Папаша отправил ее в дом консула под видом няни. Смелый он малый, а? Не побоялся. Должно быть, из-за этого он и не хотел рисковать.
— Я пришла к вам, чтобы разъяснить одно маленькое недоразумение, тихо говорит Клэр.
— Какое недоразумение?
— Насчет моих.., э-э.., нравов… Папа меня предупредил, что вы второй Казанова, и предостерег меня от опасностей, грозивших моей добродетели. По его мнению, в этой истории она подвергалась большей опасности, чем моя жизнь. Я поклялась ему, что буду сохранять дистанцию, и для этого придумала ту хитрость. Вы на меня не сердитесь?
Я глупо качаю головой.
— Совсем не сержусь.
Толстяк, весь светящийся, вытирает жирные губы обратной стороной галстука, который видал и не такое.
— А вы более общительная, чем ваш папа, — утверждает он.
Мои глаза тонут в глазах девушки. Во мне поднимается теплая волна нежности. Надеюсь, она чувствует то же самое.
— Что вы делаете сегодня днем? — спрашиваю я.
— То же, что и вы, — отвечает она.
Хотите верьте, хотите нет, но она сдержала слово.