Что касается меня, то я всегда избегал прямых столкновений со Злом. Поступлю так и теперь, когда близится конец моего жизненного пути. Годам, проведенным в Изумрудном городе, я обязан тем, что прожил значительно дольше обычных людей. До последней минуты буду с благодарностью вспоминать своих друзей из волшебной страны. Отбрось скептицизм, моя девочка и поверь в свои силы. Не забывай о цветке.
   С уважением. Самюэль В. Тротт. Просто фокусник».
   Джонсон с печальной улыбкой положила цветок и записку на прикроватную тумбочку. Скорее всего, ей следует оставить попытки спасти вымышленную страну и просто обратиться к хорошему психиатру.
   Девушка задумчиво повертела в руках пластмассовый футляр с диском и решила поставить его на полку рядом с книгами, но не успела сделать ни шага. Она почувствовала головокружение и тошноту. Пол комнаты приподнялся и ударил Дороти по лицу. Когда она открыла глаза, то увидела в нескольких сантиметрах от себя лицо девочки, по подбородку которой стекала кровь из ранки на нижней губе.
   – Я знал, что рано или поздно ты сама отыщешь меня, милая и глупая Дороти! – в голосе Страшилы звучали презрение и насмешка. – Полюбуйся на мой дворец, который превзошел по красоте и величию все дворцы Изумрудного города. К тому же здесь все без обмана и нет необходимости пользоваться ухищрениями вроде зеленых очков.
   Джонсон поняла, что лежит на полу в логове Великого Диктатора и видит свое собственное отражение. Она встала. Потолок, стены, и пол громадного зала состоял из зеркал, как и трон на котором восседал Страшила. Пальцы его пухлых ручонок были унизаны перстнями. В одной руке он держал Арбалет, о котором рассказывал Капитан Билл, а другой поглаживал непременный атрибут всех магов и алхимиков – хрустальный шар, установленный у подножия трона. Одежда Диктатора состояла из просторного халата расписанного знаками Зодиака, остроконечного колпака и, усыпанных драгоценными камнями туфель.
   Только лицо Страшилы напоминало о его принадлежности к клану огородных пугал. Правда, задумчивые голубые глаза и приветливая улыбка, нарисованные краской на полотняном мешке теперь казались просто издевкой.
   – Любой философ, Дороти рано или поздно приходит к выводу, что истина кроется в абсолютной власти над миром. Демократия, доброта и нравственные ценности – только химеры, способные выдавить слезу из таких недоумков, как твой дружок Железный Дровосек, – Диктатор хихикнул. – Результат налицо: я сижу здесь и правлю, а эта груда металлолома ржавеет в темном подвале.
   – Ты превратил страну сбывшихся мечтаний в выжженную пустыню! – Джонсон почувствовала тяжесть в правой руке и, опустив глаза, увидела, что держит книгу в потрепанном переплете. – Твоя философия сводится к культу насилия!
   – Только так можно добиться беспрекословного повиновения.
   – Зачем отбирать у жителей страны Оз бессмертие? – Джонсон продолжала осторожно рассматривать книгу, в которую превратился компьютерный диск.
   – А чем же тогда, я буду отличаться от своих рабов? – Страшила взмахнул рукой и, по этому сигналу зеркала на стенах раздвинулись, открыв прямоугольные ниши, в каждой из которых стоял огромные стеклянные колбы, наполненные пузырящейся жидкостью. – Вода из Фонтана Забвения способна стирать не только память. Я научился превращать свободолюбивых граждан этого мира в идеальных солдат. Мои опыты близятся к завершению. Скоро, очень скоро бессмертием буду обладать только я, Великий Диктатор!
   Дороти присмотрелось к колбам, и сердце сжалось от ужаса. В каждом из стеклянных сосудов находились люди. К их телам были присоединены многочисленные трубки. Широко раскрытые глаза подопытных были наполнены страданием, а губы шевелились в тщетных мольбах о пощаде.
   – Ты превратился в палача! – Джонсон перевернула книгу и увидела, что Волшебник снабдил ее всего лишь вторым томом обычного толкового словаря.
   – Ты пришла ко мне с подарком? – насторожился Страшила, направляя свой арбалет на девочку. – Что это у тебя? Быстро показывай!
   Одного взгляда на обложку словаря оказалось достаточно, чтобы Дороти поняла все. Крупные буквы «O» и «Z» когда-то помогли Бауму придумать название новорожденной стране. Только эта книга могла возвратить вернуть жителям Оз мир и благоденствие.
   К сожалению, Джонсон не знала, как воспользоваться своим оружием и сделала первое, что пришло ей в голову: метнула словарь в Страшилу. Книга пролетела только половину расстояния и, упав, закружилась по зеркальному полу. Диктатор ответил выстрелом из арбалета. Стрела, оставив в воздухе сверкающий шлейф, вонзилась в грудь девочки, а Страшила, спрыгнув с трона, бросился к книге.
   – Ты поплатишься за это, мерзкая девчонка! Думаешь, что тебя спасет бессмертие этого мира?! Нет уж! Я отправлю тебя подыхать в собственный мир! Убирайся!
   Сквозь пелену боли, застилавшую глаза, Дороти увидела, что Диктатор пытается топтать книгу. Однако справится со словарем великого сказочника оказалось не так-то просто. Книга продолжала вращаться, постепенно сливаясь в темный круг. Страшила в ужасе попятился, но было поздно. Круг превратился в расширяющуюся воронку, а ее край быстро достиг туфель Диктатора. Последним, что увидела Дороти, была остроконечная верхушка колдовского колпака Страшилы, без остатка втянутого воронкой.
   На этот раз приземление в реальность оказалось значительно мягче предыдущего. Джонсон упала на кровать в своей спальне. Стрела, торчавшая из груди, исчезла, но нанесенная ею страшная рана осталась. Дороти чувствовала, как вместе с кровью, пропитавшей одеяло и простынь, из нее вытекает жизнь. Побежденный Страшила все же сумел отомстить если и не самой девочке Дороти, то хотя бы мисс Джонсон.
   В последние минуты жизни хотелось думать только о хорошем. Закрыв глаза, Дороти представила Страну Оз такой, какой она была задумана изначально и даже почувствовала терпкий аромат ее цветов. Цветов? Ей очень не хотелось покидать блаженное полузабытье, но не давало покоя воспоминание о завядшем цветке на прикроватной тумбочке. Он все еще лежал там.
   Дрожащей от напряжения рукой Джонсон дотянулась до стебелька, поднесла цветок к лицу и втянула ноздрями пьянящий запах мечты.
   Последний вздох студентки из Канзаса совпал с криком радости, который вырвался из груди маленькой Дороти. Она стояла на вымощенной желтым кирпичом дорожке, вьющейся среди цветущих полей и маленьких, утопающих в зелени домиков, у которых суетились человечки в широкополых шляпах. Ловко перепрыгивая высокие изгороди, к Дороти мчался Трусливый Лев. Солнце отражалось от никелированной груди Железного Дровосека, размашисто шагавшего по дорожке из желтого кирпича вместе со Страшилой и говорящей курицей Биллиной. Не в силах больше стоять на месте, Дороти бросилась навстречу старым друзьям.
   – Как хорошо, что мы опять вместе!
   – Мое доброе сердце просто разрывается от счастья! – заявил Железный Дровосек и обернулся к Страшиле. – Как считаешь, мой мудрый товарищ, не вредны ли ему такие сильные чувства?
   – Ничто не может повредить такому славному сердцу, как у тебя, – Страшила помог Дороти взобраться на спину Льва. – А вот с моими мозгами творится что-то неладное. Я начинаю подозревать, что Волшебник перестарался и подарил мне слишком много ума. Надо будет поразмыслить над этим, в одиночестве…
   – Ну, уж нет! – возразила Дороти. – Не желаю больше слышать это противное слово. Размышлять будешь в пути, и делиться своими идеями с нами!
   – А разве мы опять отправляемся в путешествие? – послышался голос Капитана Билла, который спешил присоединиться к компании и уже успел собрать свой матросский вещмешок. – Я начинаю подозревать, что и на этот раз мы пойдем…
   – В Изумрудный город! – хором воскликнули Дороти, Биллина, Трусливый Лев, Страшила и Железный Дровосек.
   Перебрасываясь шутками и не уставая любоваться живописными ландшафтами, друзья весело зашагали по желтой дорожке, ведущей к столице Волшебной Страны Оз.

Меценат

   Больше всего Максима бесило полнейшее безразличие, насквозь пропитавшее голос собеседника.
   – Королевство кривых зеркал, – с фальшивым восторгом цитировал редактор. – Мир ветров и безмолвных скал! Отличные строки, Максим. Просто находка!
   – И, тем не менее, эту находку печатать в газете вы не хотите?
   – Имейте терпение. У вас отличные стихи, но в данный момент…
   – В данный момент ты можешь наконец-то встать с унитаза и подтереться своей паршивой газетенкой!
   Максим с такой силой швырнул трубку на аппарат, что тот сдвинулся к краю письменного стола, с секунду побалансировал там и с грохотом свалился на пол. Дверь комнаты тут же распахнулась с легкостью перевернутой ветром страницы.
   – Опять?! – маленькая женщина в поношенном домашнем халате будто бы только и ждала сигнала к атаке. – Ты за этот телефон платил, чтоб им швыряться?
   – Я починю. И не кричи. Очень тебя прошу.
   – В доме жрать нечего, а он из себя гения корчит, телефоны разбивает! – Маргарита Цаплина собиралась со вкусом поскандалить и брезгливо ткнула пальцем в аккуратную стопку листов на столе. – Ой, как много написали, господин поэт! Если все в макулатуру сдать на целую буханку хлеба хватит!
   – Пошла вон, пьянь подзаборная!
   – Как с матерью разговариваешь, недоносок?! – при виде сжатых кулаков сына Цаплина попятилась к двери.
   – Вон! – Максим схватил со стола пластиковый стаканчик с письменными принадлежностями и швырнул его в стену. – Убирайся!
   Маргарита Нестеровна показала кукиш, захохотала и проворно выскочила из комнаты.
   – Есенин ка-а-астрированный! – донеслось из-за двери.
   Цаплин опустился на корточки, принялся собирать рассыпанные карандаши и ручки, с изгрызенными в творческих муках пластмассовыми колпачками. Открылась входная дверь. По возбужденным голосам из коридора Максим понял, что к мамаше пришли дружки-подружки и рассчитывать на спокойный вечер не приходится. Когда гости собрались на кухне, Цаплин тихо вышел из квартиры и уселся на скамейку у подъезда.
   Поэту недавно исполнилось тридцать три, но, достигнув возраста Иисуса Христа и Ильи Муромца, он не совершил чудес, не обзавелся учениками. Страстное увлечение поэзией, охватило Максима после того, как в районной газете был опубликован десяток его стихов. Цаплин понял свое высокое предназначение и начал выдавать рифмованные откровения поточным методом. Однако первая поэтическая удача стала последней. Поэт рассылал свои произведения в самые разные газеты и журналы, потратил уйму денег на телефонные переговоры с редакторами, но пожелтевший номер «районки» так и остался единственным достижением на ниве стихосложения.
   Цаплин жил на пенсию матери, которую приучил к водочке муж, умерший год назад от цирроза печени. Вечно пьяная Маргарита Нестеровна не уставала напоминать сыну о том, кто у кого сидит на шее и, изощренно издевалась над его поэтическими потугами. Несколько раз Максим испытывал сильное желание раскроить родительнице голову утюгом, но сдерживался.
   От горестных раздумий Цаплина оторвал стук женских каблучков. Появившаяся из-за угла Леночка Мартынова стала предметом обожания Максима еще в школе. Он написал даме сердца бесчисленное количество признаний в любви, посвятил множество стихов и на протяжении десятка лет наблюдал за тем, как ветреная красотка меняет мужей.
   – Привет, страдалец! – Леночка уселась на скамейку, вытащила из сумочки пачку сигарет. – Закуривай, соседушка!
   – Не курю. Ты это прекрасно знаешь.
   – Ага. И не пьешь, и бабы тебе не дают, – Мартынова закинула ногу за ногу. При этом ее вызывающе короткая юбка задралась, обнажив белую полоску трусиков. – Пора, Максик, со стишатами завязывать. – Мы спортивных, хорошо зарабатывающих мужчин уважаем.
   – Доуважалась. Сколько раз замужем была?
   – Не считала, миленький. Помню только, что все мои мужики трахались отменно. А у тебя вообще не встает или иногда все-таки просыпается? Ну, например, когда эротические стишки сочиняешь?
   Максим не успел и глазом моргнуть, как узкая ладонь Леночки легла ему на промежность, а пальцы, с накрашенными ногтями, сжали то, что находилось в трусах. На свою беду Цаплин вышел во двор в тонких спортивных брюках. Неожиданное прикосновение вызвало бурную реакцию. Максим хотел отбросить бесстыжую руку, которая профессионально поглаживала его напрягшийся член. В тоже время он страстно жаждал продолжения.
   – Это и все? – Леночка выпустила в лицо Цаплину струйку дыма. – Никогда не думала, что такие карлики бывают. Явно не мой размерчик. Тебе, Максик, до старости придется без посторонней помощи шкурку гонять.
   – Отвали, стерва! – поэт бросился в подъезд, прикрывая ладонями, выпирающий член и на лестничной площадке столкнулся с двумя в дымину пьяными подругами матери, которые проводили его недоуменными взглядами. – Достали! Все достали!
   Мать не сумела добраться до кровати и храпела у двери в спальню. Полураскрытый рот обнажал бледные десны, пожелтевшие зубы женщины, вид которой вызвал у сына приступ отвращения. Цаплин рухнул в кресло, закрыл глаза, вызывая из подсознания ощущения, испытанные несколькими минутами раньше и сунул руку под резинку брюк…
   Двумя минутами позже он метался по комнате, выдергивая ящики письменного стола и сбрасывая с книжных полок стопки исписанных листов. Бесформенная бумажная груда поэтического наследия Цаплина поразила размерами самого автора. На кухне он открыл все четыре конфорки газовой плиты и вернулся в комнату с коробком спичек. Максим боялся передумать и слишком спешил. Дрожащие от напряжения пальцы ломали спички.
   – Сжигать рукописи не только кощунственнно, – раздался за спиной поэта насмешливый мужской голос. – Это еще и пустая трата времени. Они, как известно, не горят.
   Человек, бесцеремонно развалившийся на диване, был одет в короткую тогу и кожаные сандалии. Черные волосы и смуглое лицо выдавали в нем уроженца южных стран.
   – Позволю себе представиться: Гай Цильний Меценат, личный друг императора Августа и…
   – Что еще за шутки? – Цаплин с трудом обрел дар речи. – Кто ты такой?
   – И знаменитый покровитель поэтов, – продолжил незнакомец, не обращая внимания на слова Максима. – Полагаю, я ответил на твой вопрос?
   – Как ты сюда попал?
   – Клянусь Юпитером, тебе сначала следует выключить газ, а уж потом заниматься расспросами, – назвавший себя Меценатом брезгливо поморщился. – Здесь начинает вонять, как в сточной канаве.
   Цаплин совсем позабыл о том, что совсем недавно собирался свести счеты с жизнью. Он бросился на кухню, до упора завинтил ручки газовой плиты, распахнул окно. Когда вернулся в комнату, загадочный гость держал в руке лист одного из цаплинских сочинений.
   – Бесспорно не Вергилий, но… В твоих стихах чувствуется боль, которую может испытывать только истинный поэт.
   – Вы это поняли?! – Максиму вдруг стало совершенно безразлично, как и откуда в его квартирке появился критик, наряженный древним римлянином. – Да! Боль и разочарование разъедают меня, как ржавчина железо!
   – Прекрасный эпитет! – Меценат несколько раз хлопнул в ладоши. – Ты выражаешься, как и положено любимцу Эвтерпы, благословенной музы лирической поэзии.
   Цаплин подхватил с пола еще один лист.
   – Мне кажется, что это – одно из лучших моих стихотворений!
   – Они все хороши, – Гай Цильний улыбнулся. – Именно поэтому я здесь и намерен помочь тебе.
   – Помочь?
   – Такова моя профессия. Я очень любил поэтов при жизни, когда они собирались в моих прекрасных садах на Эсквилинском холме в Риме.
   – При жизни? – удивленно пробормотал Максим. – Значит…
   – Харон перевез меня на другой берег Стикса в восьмом веке м-м-м… До вашей эры. Я умер, давно умер, но ведь поэзия бессмертна, а значит, всегда нужны те, кто поведет таких, как ты к сияющим вершинам славы. На протяжении многих столетий, друг мой, я покидал царство Аида и спешил на выручку мученикам, избравшим для себя тернистый путь поэзии. Мне доводилось общаться с великими людьми и помогать им в тяжкую минуту отчаяния.
   – Но я не великий, – Цаплин горестно покачал головой. – Над моими стихами насмехаются, их отказываются печатать. Я – неудачник!
   – В моих силах сделать так, что все обидчики станут возносить тебе хвалу и ползать на коленях перед тем, кого оскорбляли.
   Первыми перед глазами Максима возникли храпящая в спальне мать и хохотушка Леночка с нижнего этажа. Эти двое не верили в его исключительность, гораздо больше, чем редактора, отказывающие поэту в публикации.
   Меценат словно читал мысли Цаплина.
   – Впрочем, ползание на коленях, для кого-то слишком малое наказание. Например, твоя подружка, которая носит имя жены царя Спарты Менелая не более чем обычная гетера.
   – Дрянь! Проститутка!
   – И заслуживает того, чтобы с ней поступили так, как следует поступать с дрянью! Ты просто обязан поставить ее на место.
   – Я сделаю это!
   Римлянин кивнул.
   – Не сомневаюсь. И потом… В свое время я помогал великому поэту Домицию Агенобарбу, вошедшему в вашу историю, под именем Нерон. Немного сумасбродный молодой человек, но, сколько страсти и порыва! Сколько жертв ради служения искусству! Свою мать Агриппину, он…
   Максим расправил плечи и тряхнул головой.
   – Ты прав, Меценат. Она поплатится за мою исковерканную судьбу!
   – Мы поняли друг друга, – покровитель поэтов похлопал Цаплина по плечу. – Жизни двух никчемных существ не такая уж высокая плата за славу, которая тебя ждет.
   – Плата?
   – Видишь ли, богам, которых вы называете языческими, необходим чисто символический жест почитания. Таковы традиции. Ты не только отомстишь, но и выполнишь условия контракта, соединив приятное с полезным.
   – Ты говоришь так, словно я заключаю сделку с дьяволом…
   – Не все ли равно. Дьявол и Бог, Добро и Зло, Свет и Тьма. Ха! Это не больше, чем категории и понятия. А они, как известно, весьма относительны. Абсолютны только власть и красота плавно ниспадающих строк. Тебе ли этого не знать!
   Меценат жестом поманил Максима и, наклонившись над ухом поэта, кратко и доходчиво рассказал ему обо всем, что нужно сделать до полуночи. Цаплин слушал, изредка кивая головой.
   – А потом?
   – Я приду за тобой, с первой вспышкой огня на алтаре. Пока этот мир будет готовиться к твоей встрече, мы успеем поучаствовать в каком-нибудь из пиров. Я, признаться соскучился по настоящему веселью. Теперь уж не умеют гулять так, как это делали раньше. – Меценат зевнул. – Человечество разучилось давать волю чувствам. Тебе стоит посмотреть, например, на того же Нерона. Вот кто умел организовывать праздники!
   – Я… Я своими глазам увижу пир Нерона? – Цаплин задыхался от восторга.
   – Не удивляйся. Мне приятно делать приятное тем, с кем я нашел общий язык…
   Меценат приблизился к большому настенному зеркалу и вошел в него с видом человека, входящего в открытую дверь. Поверхность зеркала покрылась паутиной трещин и лопнула, усеяв пол комнаты острыми осколками. Максиму оставалось только поднять один из них.
   Меньше чем через десять минут сын взгромоздил обмякшее тело матери на груду бумаги, которая тут же пропиталась кровью. Перерезанная сонная артерия выбрасывала алую жидкость равномерными толчками. Наблюдению за агонией помешала трель дверного звонка. По пути в коридор, Максим вытер испачканные в крови руки о сорочку и отодвинул засов.
   – Вы, что с ума здесь посходили?! – Леночка просто кипела от злости. – Потолок мне на голову обрушить хотите?
   Цаплин смерил соседку оценивающим взглядом и остался доволен ее короткими шортами, а также тонкой футболкой, которая призывно натягивалась на груди, обрисовывая изящные конуса сосков.
   – По-моему ты никогда не носишь бюстгальтера, – Максим схватил Мартынову за запястье и рывком втащил в квартиру. – Шум? Ничего особенного! Просто мама сопротивлялась, но теперь уже все в порядке: эта змея больше не ужалит.
   – Отпусти, идиот!
   – Не могу, – кулак Цаплина врезался в живот Елены и та, охнув, осела на пол. – Не я решил твою участь.
   Извиваясь на полу, девушка пыталась кричать, но Максим впился в ее открытый рот жадным поцелуем. Сунув руку под край шорт, он разорвал их вместе с трусами. После нескольких ударов по лицу Лена раздвинула ноги. Урча от вожделения, Цаплин слизывал с лица своей первой женщины соленую кровь. Почувствовав приближения оргазма, он сомкнул руки на тонкой шее и сдавливал ее до тех пор, пока не наступил оргазм. Второй труп Максим пристроил рядом с мертвой матерью, вымыл на кухне исцарапанные руки и взглянул на настенные часы. До полуночи оставалось несколько минут.
   Поджигая исписанные листы, поэт вспоминал последние минуты пребывания Мастера и Маргариты в подвальчике на Арбате и находил в их поступках много аналогий со своими действиями. Языки пламени лизнули халат Маргариты Нестеровны, а диван скрипнул под тяжестью тела, усевшегося на него человека. На этот раз голову Мецената украшал венок из цветов.
   – Не слишком приятное, но весьма поучительное зрелище.
   – Я выполнил свою часть контракта, – прошептал Максим.
   – И будешь сполна вознагражден!
   Меценат взял Цаплина за руку, и тот почувствовал себя стрелой, пронзающей пространство и время. Пламя горящих бумаг сделалось нестерпимо ярким, а затем превратилось в огонь многочисленных, прикрепленных к каменным стенам факелов. Максима оглушил гром рукоплесканий.
   – О, небесный голос! Спой еще, император! – поочередно восклицали люди в разноцветных туниках, поднимая кратеры с вином. По огромному, украшенному венками залу бесшумно скользили мускулистые рабы и рабыни, одежда которых состояла из узких набедренных повязок.
   Рядом с Цаплиным за пиршественным столом возлежал Меценат, с виноградной кистью в одной руке и алой розой – в другой. Белокурый молодой человек, сидевший во главе стола коснулся струн кифары и запел.
   – Неплохой голос, – прокомментировал спутник Максима. – А был бы еще лучше, не увлекайся Нерон чревоугодием.
   Цаплин хотел расспросить Мецената о многом, но вопросов было столько, что он никак не мог выбрать наиболее важного. Откуда-то сверху на пирующих сыпались лепестки роз. Рядом с Максимом на колени опустилась чернокожая рабыня. Касаясь его щеки своей упругой грудью, она наполнила один из кубков вином.
   – Пей!
   Цаплин выпил и, почувствовав себя полноправным гостем пиршества, поцеловал девушку влажные губами. К своему удивлению он не испытал удовольствия: запах изо рта красавицы-рабыни был таким словно за белыми зубками скрывалась выгребная яма, полная дохлых кошек.
   – Веселись, поэт! – закричал Меценат, заглушая пение Нерона. – Не думай о завтрашнем дне и получи от жизни все прямо сегодня!
   Максим растерянно смотрел на морщины, которые неожиданно избороздили лицо Мецената. Из уголка его побледневших губ на подбородок стекала струйка крови. Метаморфозы происходили и с другими гостями. Их лихорадочно блестевшие глаза проваливались внутрь черепов, а кожа мускулистых рук съеживалась и падала на стол безобразными хлопьями. Пьянящий аромат роз сменился невыносимым для обоняния запахом тления. Цаплин в ужасе закрыл глаза.
   Он пришел в себя на центральной улице родного города, прямо под вывеской магазина «Мир книг». Нерешительно потоптался у стеклянной двери, размышляя о том, не обманул ли его гость из прошлого. В конце концов, вошел внутрь и сразу понял, что Меценат сдержал свое обещание. Не меньше пятнадцати человек стояли у стеллажа с книжными новинками, сосредоточенно листая издания в красочных переплетах. Другие уже сделали свой выбор и спешили к кассе. Остальные покупатели разбились на группы и, оживленно жестикулируя, что-то обсуждали. Цаплин мельком взглянул обложку книги, которую несла одна девушка. Он ожидал увидеть что-то подобное. Надеялся и все-таки сомневался. С цветной фотографии радостно улыбался молодой человек, в котором Максим узнал самого себя.
   «Сады Мецената» – название книги было набрано готическим шрифтом и пересекало портрет автора по диагонали. На ватных ногах Цаплин подошел к одному из стеллажей и провел пальцами по корешкам собственных сборников. Их было не меньше трех десятков.
   Поэт с умилением просмотрел оглавление одной из книг, в которую вошли стихи, написанные им еще в школе. Он не смог удержаться от желания прочесть стихотворение, называвшееся «Прекрасная Елена» и отыскал нужную страницу.
   Моя любовь – паденье в бездну.
   Экстаз и смерть – одно и то же.
   Сопротивляться бесполезно.
   Приди же на страданий ложе!
   На мгновение Максим почувствовал себя крайне неуютно. Ставя книгу на полку, но увидел малиновые царапины на своих кистях. Перед мысленным взором появилось бледное лицо и вылезшие из орбит глаза, окруженные разводами потекшей туши.
   Цаплин отогнал навязчивое видение и направился к прилавку, за которым молоденькая продавщица бойко торговала периодическими изданиями. Он развернул свежую газету и вынужден был опереться на прилавок, чтобы не упасть. Удар в солнечное сплетение показался бы мелочью, в сравнении с тем, что почувствовал Максим. Он опять увидел свою фотографию. Кричащий заголовок над ней гласил: «Известный поэт зверски убил собственную мать, изнасиловал и задушил соседку по подъезду».