Страница:
Среди «привлеченных знакомых» оказался искусствовед Ростислав Борисович Климов. Он-то и придумал превосходное (в особенности по тем временам) название, но оно по вполне понятным причинам не пригодилось. Однако, я его очень хорошо запомнил, и вот теперь хочу завершить свое несколько затянувшееся повествование эпизодами и новеллами, которые, как и тот магазин, можно было бы наименовать
В послереволюционные годы существовало «общество политкаторжан», куда входили не только большевики, но и тогда еще не уничтоженные меньшевики и даже эсеры. Всем, кто был политическим заключенным в царское время выдавалась какая-то еда, но количество ее и качество соразмерялись с «революционными заслугами». Так вот там висело объявление:
«Всем повидло, а цареубийцам — варенье».
Мне когда-то показывали брошюру, изданную в 1919 году специально для деревни, и там было сказано, что Ленин родился в семье крестьянина-бедняка. И это при том, что его отец был действительный статский советник, то есть генерал, и мать до смерти своей получала соответствующую чину покойного мужа пенсию.
В годы разрухи в Одессе помер некий присяжный поверенный. Семья, лишенная возможности соорудить ему обычный надгробный памятник, поставила на могиле пень, на котором была укреплена медная табличка, в свое время украшавшая дверь кабинета покойного.
«Присяжный поверенный И. М. Чичимбицкий. Прием от 2-х до 4-х».
В первые годы советской власти Сталин, как секретарь ЦК, надзирал за Наркоматом иностранных дел. Все ноты, отправляемые за рубеж, непременно утверждались будущим тираном и весьма часто подвергались правке. Это последнее приводило в бешенство наркома Чичерина, поскольку он профессиональный дипломат — оказывался в подчинении у недоучившегося семинариста. Когда депеши с правкой Сталина возвращались из ЦК, Чичерин приглашал в кабинет своих приближенных и говорил:
— Полюбуйтесь, что нам прислали из шашлычной.
В свое время имела хождение такая шутка. Советский Союз — безусловно самое демократическое государство в мире, поскольку в нашем парламенте, в Верховном совете есть представители не только всех национальностей, классов и социальных групп, но так же и некоторых видов животных. Так, например, лошадей у нас в Верховном совете представляет маршал Буденный.
В двадцатые годы по редакционному заданию Ардов встречался с Буденным. Легендарный командарм делился своими воспоминаниями и в частности рассказывал такое:
— Когда мы брали Ростов, белые никак этого не ожидали. Мы уже ворвались в город, а там еще по улицам офицеры с барышнями гуляют… Я купил у мальчишки газету, смотрю, там написано: «Первая конная армия остановлена в двадцати верстах от города»…
Ардов спрашивает:
— Семен Михайлович, а на какие же деньги вы эту газету купили? На свои — красные или на ихние?..
— Не помню, — отвечал Буденный, — а может, не купил, а так взял…
В двадцатые годы в местной газете в Днепропетровске был опубликован фельетон. Там повествовалось, как у вдовы Циперович в квартире протекла крыша. Она обратилась в жилищное товарищество к управляющему домами Когану, но тот ей не помог, а посоветовал идти в районный совет к товарищу Рабиновичу. Рабинович тоже вопрос не решил, а отправил вдову к главному инженеру Кацнельсону. А тот переадресовал ее к какому-то Феферу… А назывался этот фельетон весьма выразительно:
«Иван кивает на Петра».
С самых первых послереволюционных лет начал формироваться особый советский язык, отличительными особенностями которого стали «идейность» и безграмотность. Эти качества в непременном сочетании порой дают эффект поразительный. В тридцатые годы один из политических противников режима удостоился такого «титула»:
«…этот зарвавшийся хамелеон».
У нас на Ордынке было популярным газетное ругательство «кровавая собака», его применяли по отношению к иностранным политическим деятелям. Помнится, как-то за чаем Ахматова и Ардов стали последовательно припоминать всех «кровавых собак» вплоть до самой последней — югославского коммуниста Ранковича.
Летом пятьдесят третьего года «Правда» писала:
«Враг народа Берия таился долгие годы. Но в последнее время он начал распоясываться и приоткрывать свое истинное лицо».
Я помню, один остроумный человек говорил:
— Интересно, где же у Берии истинное лицо, если его можно приоткрывать, распоясываясь?..
Мне когда-то рассказали об одной замечательной и очень характерной опечатке, которая была в десятой главе «Онегина». Вместо строк:
«Наш рентген ушел в декрет».
По-русски это совершеннейшая абракадабра, а любой советский человек понимает: врачиха-рентгенолог забеременела и ушла в, так называемый, «декретный отпуск».
В 1926 году мосфинотдел запросил Общество драматургов сообщить адреса литераторов Корленко В. Г. и Толстовского Л. Н. на предмет взыскания с них подоходного налога.
Дом семейства Яковлевых на Тверском бульваре, где родился А. И. Герцен, получил название «Дома Герцена». Наименование это усвоил ресторан Союза писателей, располагавшийся в подвале.
Некто не весьма сведущий в русской литературе, явившись в ресторан, известный ему, как «Дом Герцена» был возмущен тем, что ему подали несвежее блюдо.
— Вы что это даете? — сказал посетитель, отодвигая тарелку. — Разве это можно есть? Зови сюда Герцена!..
В Москве в свое время выпустили труд древнегреческого философа Аристотеля «Этика». Обширный комментарий к нему написал профессор Эрнест Радлов. В бухгалтерии издательства произвели обычный расчет и ведомость передали в кассу. Ленинградцу Радлову гонорар был переведен по почте. А деньги, причитавшиеся Аристотелю, были получены сим последним через кассу издательства при следующих обстоятельствах.
Однажды в платежные часы к окошечку подошел некто и сказал кассиру:
— Для Аристотеля есть что-нибудь?
— По журналам или по книгам? — осведомился кассир.
— По книгам.
Кассир пошелестел ведомостями, нашел нужный лист и сказал:
— Сумму прописью.
— Ну, безусловно, — отозвался автор, выводя косыми буквами подпись: «АРИСТОТЕЛЬ». Вернув кассиру ведомость, великий философ не торопясь пересчитал деньги, спрятал пачку в карман и удалился.
Кто был этот знаток бухгалтерских порядков и психологии, установить так и не удалось.
Профессор Б. С. Мейлах рассказывал такую историю. В двадцатых годах на филологическом факультете Ленинградского университета один студент «рабфаковец», в прошлом моряк, участник гражданской войны никак не мог сдать старославянский язык. Он ничего не мог усвоить кроме выражения «вниду во храм». Но для положительной оценки этого было недостаточно, тем паче, что экзаменатором был один из старых университетских профессоров. И вот во время седьмой или восьмой попытки сдать экзамен с бедным «рабфаковцем» случилась истерика. Когда профессор объявил ему, что и в этот раз поставить ему положительную оценку не может, морячок рванул на себе тельняшку и закричал своему мучителю:
— У тебя, наверно, дома иконы есть, а я семь городов проехал!
После этой выходки студента профессор немедленно подал заявление об уходе из университета, чем доставил ректорату множество хлопот. Начальству никак не хотелось терять маститого ученого, но и рабфаковца, как участника гражданской войны, отчислить было решительно невозможно…
Ардов вспоминал, как он сдавал один из экзаменов в экономическом институте. Принимал старенький профессор, и к нему сплошным потоком шли рабфаковцы, которые, разумеется, двух слов связать не могли. От их ответов, а может быть от кошмара всей жизни, у профессора болела голова, и он слушал студентов, прикрыв глаза. Подошел черед Ардова, и он в самом начале ответа произнес какую-то латинскую цитату. Услышав латынь, профессор блаженно улыбнулся, открыл глаза и спросил:
— Вы — гимназист?
— Да, — отвечал Ардов.
— Отлично, отлично, — сказал профессор, — Идите, идите…
И опять зажмурился, чтобы не видеть очередного рабфаковца.
До войны в одном из номеров юмористического журнала «Крокодил» была опубликована карикатура на самогонщика. При этом художник изобразил фантастического вида аппарат для возгонки — с множеством труб, реторт и т. п. Через некоторое время в редакцию пришло письмо от одного из читателей, в котором выражалась претензия:
«Я собрал аппарат по опубликованной вами схеме, но он у меня не работает».
В тридцатые годы в одном из московских судов рассматривалось довольно скандальное дело. Подсудимым являлся директор мюзик-холла. Его квартира находилась в самом здании театра. И как-то в очень сильный мороз директор с женой возвращались из гостей поздно ночью. А дежурный вахтер заснул, и его невозможно было разбудить ни звонками, ни криками, ни стуком… И вот этой паре пришлось провести на морозе больше часа. Когда же, наконец, вахтер пробудился и открыл дверь, разъяренный директор ударил его по лицу. По тем временам поступок неслыханный; советский руководитель ударил рабочего, представителя класса-гегемона. И все бы обошлось, ибо директор был человеком вспыльчивым, но добрым, однако, у него в театре был враг председатель месткома, тот довел дело до суда и стал единственным свидетелем обвинения. Все же прочие работники театра выступили на стороне директора. Защищал подсудимого известный в те годы адвокат по фамилии Брауде. Разумеется, самым важным эпизодом в процессе был допрос единственного свидетеля обвинения. Брауде между прочим спросил его:
— Скажите, вы состояли в партии меньшевиков?
— Да… — свидетель побледнел, — я состоял… но я вышел… Я стал большевиком…
— Хорошо, — сказал Брауде, — тогда ответьте на такой вопрос: отчего все сотрудники театра кроме вас отзываются о подсудимом хорошо? И актеры и простые рабочие сцены? Только вы один его обвиняете…
— Видите ли, — отвечал свидетель, — наш директор очень хитрый человек. Он умеет задабривать рабочих подачками…
— Так, — произнес адвокат, — это вам в меньшевистской партии внушили такие понятия, будто наших рабочих можно задабривать подачками?..
Тут свидетель смешался, и злополучного директора оправдали.
Совершенно замечательные судебные истории рассказывала Мария Сергеевна Благоволи-на, в свое время она была одним из лучших адвокатов Москвы.
Как-то Благоволиной пришлось выступать в суде в Казахстане. Была ужасная жара и местный прокурор присутствовал на заседании без рубашки — в одной майке. В своей защитительной речи московская адвокатесса призывала суд к гуманности, к человечности. В ответном слове прокурор сказал:
— Вот тут товарищ адвокат из Москвы все говорит: щеловещки, щеловещки, щеловещки… А какие, слушай, щеловещки?.. Взрослые люди, преступники…
Вот еще один рассказ М. С. Благоволиной. Дело было в маленьком провинциальном городке. В небольшом доме жила семья — муж, жена и мать жены — теща. Как-то раз женщины отправились в гости, а хозяин остался дома. В одиночестве он опорожнил бутылку водки, впал в веселое расположение духа и решил подшутить над своими дамами. Он выпилил отверстие в середине обеденного стола и прорезал соответствующую дырку в скатерти, потом зарезал кролика и вымазал его кровью свое лицо и голову. После этого он залез под стол и просунул голову в отверстие… В результате создавалось полное впечатление, будто на скатерть брошена окровавленная голова. В этом положении он и дождался прихода своих женщин. Первой в комнату вошла теща и, увидев жуткое зрелище, упала замертво — разрыв сердца. В комнату вбежала жена и тут же выскочила на улицу звать на помощь. Через несколько минут явился участковый… Он вошел в комнату и стал осторожно приближаться к столу. Вот милиционер протянул руки, а шутник в этот момент оскалился и огрызнулся. От испуга упал и участковый, но не замертво — отделался ушибом, ударился головою о батарею отопления… Потом «весельчака» судили, он обвинялся в непреднамеренном убийстве и нанесении тяжких телесных повреждений работнику милиции.
Мария Сергеевна рассказывала об одном московском судье, который в отличие от подавляющего большинства своих коллег мог блеснуть умом, находчивостью и чувством юмора. Как-то слушалось такое дело. Два юнца ограбили квартиру, а указали им ее две девчонки, что жили в том же самом доме. Все четверо попали на скамью подсудимых. Свидетелем по делу выступал дворник. Председательствующий обратился к нему с вопросом:
— Кого из подсудимых вы знаете?
— Эту знаю, — отвечал дворник, — и вот эту… Эта родилась у нас в доме, а эту привезли, когда ей три года было…
— Что можете сказать о подсудимых?
— Так что, гражданин судья, обе — б…. Председательствующий переждал, пока в зале смолкнет смех и сказал:
— Гражданин Иванов, мы вас вызвали сюда, как свидетеля, а не как эксперта…
Судили большую банду, которая грабила загородные магазины. В частности допрашивали свидетельницу, сторожиху. Председательствующий, как обычно, сказал:
— Свидетельница Панкратова, суд предупреждает вас, что за дачу заведомо ложных показаний вы несете ответственность по статье Уголовного кодекса…
— Это за вранье-то? — сказала сторожиха. — Да я, милок, сроду не врала…
— Ну, рассказывайте, как было дело…
— Сижу это я в тамбурчике… Такой у нас тамбурчик перед магазином… Слышу, кто-то в замке снаружи ковыряется… Ну, я и крикнула: «Караул!». А тут дверь открылась и вот этот… Да, вот этот… Как мне гаркнет: «Молчи, старая б…!»
В зале раздался смех, а судья обратился к свидетельнице:
— Гражданка Панкратова, это не существенно… Не обязательно здесь повторять вес, что сказал подсудимый…
— А как же не обязательно?.. Я ведь тебе обещала, что врать не буду… Он как гаркнет: «Молчи, старая б…!»
Опять смех, и опять судья говорит:
— Это слово больше повторять не нужно…
— Как так — не нужно?.. Ведь он мне так и сказал: «Молчи, говорит, старая б….!»
И сбить сторожиху с этой фразы было невозможно. Пришлось объявить перерыв в заседании и долго втолковывать ей, что этот момент в показаниях можно и опустить.
В суде рассматривается дело о разводе. Истец — генерал, ему за шестьдесят, жена — сверстница. Судьиха спрашивает мужа о причине развода.
— Видите ли, — говорит генерал, — мы с ней поженились сорок с лишним лет назад. Я тогда был денщиком у офицера царской армии, а она там же состояла кухаркой. Потом была революция, гражданская война… Я сам стал офицером, учился, закончил военную академию. А она, как была кухаркой, так на этом уровне и осталась. Дети у нас уже взрослые… А мне все время приходиться стесняться ее серости и дикости перед моими друзьями. Прошу суд нас развести. И вот оглашается решение суда.
— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… развести…
— Как?! — кричит с места генеральша. — Почему?
Судьиха прерывает чтение приговора и назидательно говорит ей:
— Надо рость!
Знаменитый артист, чтец Антон Шварц некоторое время был адвокатом. В одной защитительной речи он говорил:
— …Ну, а теперь обратимся к образованию моего подзащитного. Как сказал поэт — «мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь…»
Тут судья прервал его репликой:
— Шварц, без куплетов!
Николай Макарович Олейников, как известно, был редактором издававшегося в Ленинграде детского журнала «ЧИЖ» (Чрезвычайно интересный журнал). Но вот подписка на это издание стала падать, а потому ленинградский отдел народного образования решил поддержать «ЧИЖ». На педагогический совет в одну из школ явилась инструкторша из этого отдела и выступила с речью. (При том она была еврейка и говорила с сильным акцентом.)
— Товарищи! Мы все как один должны подписаться на наш ленинградский пионерский журнал «Чиж»… Мы должны призвать всех детей подписываться на наш журнал «Чиж»… Надо объяснить всем родителям, что «Чиж» — наш лучший пионерский журнал… и т. д. и т. п.
После этой дамы слово взял старый (еще с гимназических времен) учитель словесности, но в своей речи он допустил оговорку прямо по Фрейду:
— Наша гостья из отдела образования совершенно права. Мы все должны подписаться на этот наш ленинградский журнал «Жид»…
Директор школы, в которой в свое время учился режиссер Евгений Рубенович Симонов так говорил своим ученикам:
— Сегодня ты парту ножом режешь, завтра воровать пойдешь. И кто из тебя вырастет? Троцкист-зиновьевец — убийца Кирова!..
В начале тридцатых годов в Ленинграде жил в жуткой коммунальной квартире, буквально погибая от унижений и нищеты, глубокий старик — родной сын М. Е. Салтыкова-Щедрина. Как известно писатель этот ценился и цитировался самим Сталиным, и вот несчастный старик решился написать вождю письмо с просьбой о помощи. Каким-то непостижимым образом это письмо дошло до адресата, и всесильный тиран собственноручно начертал на нем резолюцию: «т. Медведю. Прошу помочь».
Затем письмо было доставлено в печально известный серый дом на Литейном, а Медведь, как известно, возглавлял ленинградское НКВД вплоть до убийства Кирова. Получив бумагу с собственноручной резолюцией Сталина, Медведь разом нажал на все кнопки стоящего перед ним аппарата — вызвал к себе начальников всех отделов. Через минуту из коридора послышался топот сапог, а через две кабинет Медведя наполнился сотрудниками. Дальше хозяин кабинета произнес матерный монолог, смысл которого можно передать примерно так:
— За что я вас, дармоедов, кормлю?.. Куда вы, сукины дети, смотрите?.. Мимо вашего носа письмо попадает самому хозяину, и я об этом ничего не знаю! Сию минуту найти этого, как его, Щедрина!.. И чтоб я завтра же мог рапортовать в Москву!..
А сын знаменитого сатирика сидел в своей жалкой комнатенке со своей старенькой женой и вовсе не подозревал, что вот-вот начнутся события, напоминающие сказку из «Тысячи и одной ночи». А тем временем к его дому подъехали грузовые машины, и доблестные чекисты вошли в квартиру. Для начала они в принудительном порядке выселили всех прочих жильцов этой коммуналки, погрузили их скарб на грузовики и увезли на новые места жительства. И тут же несколько бригад маляров приступили к ремонту всей квартиры — красили, клеили обои… Еще два грузовика доставили со склада мебель, которую тут же расставили по всем комнатам. Привезли массу одежды и обуви для обоих — старика и старухи. Доставленный к ним работник отдела социального обеспечения тут же, на дому выписал им новые пенсионные книжки, где сумма пособия была доведена до максимальной. Привезли новую посуду кухонную и столовую. И, наконец, стали прибывать из елисеевского магазина корзины со всякой роскошной снедью… И все это в течение считанных часов. Затем чекисты стали прощаться с хозяевами обновленного роскошного жилища, и старший, распоряжавшийся всей грандиозной операцией, осведомился у оторопевшего старика:
— Нет ли у вас еще каких-нибудь просьб или пожеланий?
Тот немного подумал и указав на свою жену произнес:
— Вот она хотела в кино сниматься…
В сером доме следователь ведет допрос арестованного.
— Расскажите вашу биографию.
— Я родился в 1887 году в Петербурге.
— В Ленинграде, — поправляет следователь.
— В 1895 году поступил во вторую петербургскую гимназию…
— В ленинградскую гимназию, — опять поправляет следователь.
— По окончании гимназии поступил в Императорский Петербургский университет.
— Ленинградский университет…
— В 1907 году за участие в студенческих волнениях был арестован ленинградской жандармерией…
Валентина Абрамовна Иоффе рассказывала о тридцатых годах:
— Я прихожу с работы, и домашняя работница сообщает, что забрали одного из наших соседей. При этом добавляет такое: «Его арестовали по подозрению, что он — поляк».
А вот еще история, рассказанная В. А. Успенским.
В Москве на улице Дунаевского до сего дня стоит дом, где имели квартиры многие архитекторы. В частности, до войны там жил зодчий Александр Федорович Хряков с супругой (то же архитектором) Зоей Осиповной Брод. На двери их квартиры красовалась массивная медная табличка:
— У них на двери написанов: Хряков зОброт…
В то самое жуткое время в Московском театре Оперетты шел политический митинг. Какой-то активист держал речь. Все было хорошо и правильно, но конец получился неожиданный. Оратор возгласил:
— Да здравствует наш вождь и учитель товарищ… Троцкий!..
В зале воцарилась гробовая тишина.
Осознавши, что он произнес, несчастный впал в сущую истерику.
— Нет!.. Нет!.. — истошно завопил он, — Сталин!.. Сталин!.. Сталин!..
Его увели за кулисы, но истерика продолжалась. Бедняга бился в конвульсиях и кричал:
— Сталин!.. Сталин!..
От ужаса у него начался понос…
А тем временем кто-то позвонил на Лубянку, и через несколько минут оттуда приехали.
Но когда чекисты увидели корчащегося на полу, вопящего человека от которого к тому же шла вонь, они им просто побрезговали, и уехали восвояси.
Ардов всю жизнь дружил с актером Игорем Ильинским. У них был общий приятель — Валерий Трескин. Ардов его шутливо именовал «Лабардан». Это был человек одаренный, умный, по образованию юрист, но при том всю жизнь он был не в ладах с уголовным кодексом. В конце концов, он так и умер в заключении, куда угодил после громкого процесса. Трескин в совершенстве владел искусством подделывания подписей решительно всех знаменитых художников прошлого века. Сообщником его был человек по фамилии Иголь, директор антикварной лавки на Арбате. И вот эти компаньоны наводнили своей «продукцией» частные коллекции и даже собрания некоторых провинциальных музеев.
Игорь Ильинский рассказывал Ардову такую историю. Как-то он с женой пришел к Трескину на обед. Время было не позднее, и Ильинскому предстояло еще выступление в концерте, за ним должны были прислать машину. Хозяева и гости отобедали, лилась беседа, как вдруг затрещал звонок у входной двери. Жена хозяина пошла открывать. Когда она вернулась в комнату — на ней лица не было.
— Валя, — сказала она мужу, — это — из МГБ.
Трескин тоже переменился в лице.
— Ну, это какое-то недоразумение… Я уверен, все разъяснится.
Жена, сдерживая рыдания, стала собирать белье, зубную щетку, мыло…
(Можно себе представить, каково было чете Ильинских.)
Наконец, узелок был собран. Трескин обнял жену, попрощался с гостями и вышел.
Ильинские тоже стали прощаться.
— Подождите. Куда вы? — запротестовала хозяйка. — Ведь за вами же должны приехать…
Неловкое это положение продолжалось еще несколько минут, но тут дверь распахнулась, и в комнате появился сам Трескин.
— Игорь! — закричал он, отшвыривая тюремный узелок. — Это за тобой приехали!.. Ты ведь сегодня выступаешь в клубе МГБ!..
Довольно известный киносценарист Михаил Маклярский в свое время был кадровым офицером на Лубянке. Впрочем, эту историю надо начинать не так.
В шестидесятые годы в Союзе писателей появился юрисконсульт Александр Иванович Орьев. До войны он был офицером госбезопасности, но во время одной из внутриведомственных чисток был арестован и получил срок. И вот он вспоминал, как незадолго до его ареста в их лубянском подразделении появился молодой, интеллигентный сотрудник Миша Маклярский.
И вот уже после войны, отбыв свой срок, Орьев как-то такое встретил на площади Свердлова у входа в метро своего старого сослуживца. Они обрадовались друг другу, разговорились. Стали вспоминать товарищей, где теперь кто… Между прочим Орьев сказал:
— Я очень рад за Мишу Маклярского. Он стал известным сценаристом. Вот видишь — его картина…
И он указал собеседнику на огромную афишу, там рекламировался фильм «Секретная миссия».
— Саша, — сказал ему в ответ старый товарищ, — если бы ты знал, как Миша Маклярский бил меня на допросах, выколачивая показания на тебя, ты бы меньше радовался его успехам…
Самого Маклярского так же не миновала эта чаша. Но его арестовали незадолго до смерти Сталина, а потому просидел он совсем немного. В этой связи рассказывалась забавная история, как я понимаю, выдуманная.
Лето 1953 года. Маклярский — в одиночке, связи с внешним миром никакой. И вот его вызывает следователь.
— Я рад вам сообщить, что дело в отношении вас прекращено за отсутствием состава преступления.
— Спасибо, — отвечает Маклярский, — я знал, что справедливость рано или поздно восторжествует. Я еще смогу послужить делу Ленина — Сталина…
— Иосиф Виссарионович Сталин умер 5 марта этого года, — сдержанно говорит следователь.
— Ах, какая невосполнимая утрата! — восклицает Маклярский. — Но я еще смогу принести пользу нашим доблестным органам, которые возглавляет верный ленинец Лаврентий Павлович Берия!..
СОВЕТСКАЯ ДИЧЬ
Вот история, которую я запомнил со слов Ахматовой.В послереволюционные годы существовало «общество политкаторжан», куда входили не только большевики, но и тогда еще не уничтоженные меньшевики и даже эсеры. Всем, кто был политическим заключенным в царское время выдавалась какая-то еда, но количество ее и качество соразмерялись с «революционными заслугами». Так вот там висело объявление:
«Всем повидло, а цареубийцам — варенье».
Мне когда-то показывали брошюру, изданную в 1919 году специально для деревни, и там было сказано, что Ленин родился в семье крестьянина-бедняка. И это при том, что его отец был действительный статский советник, то есть генерал, и мать до смерти своей получала соответствующую чину покойного мужа пенсию.
В годы разрухи в Одессе помер некий присяжный поверенный. Семья, лишенная возможности соорудить ему обычный надгробный памятник, поставила на могиле пень, на котором была укреплена медная табличка, в свое время украшавшая дверь кабинета покойного.
«Присяжный поверенный И. М. Чичимбицкий. Прием от 2-х до 4-х».
В первые годы советской власти Сталин, как секретарь ЦК, надзирал за Наркоматом иностранных дел. Все ноты, отправляемые за рубеж, непременно утверждались будущим тираном и весьма часто подвергались правке. Это последнее приводило в бешенство наркома Чичерина, поскольку он профессиональный дипломат — оказывался в подчинении у недоучившегося семинариста. Когда депеши с правкой Сталина возвращались из ЦК, Чичерин приглашал в кабинет своих приближенных и говорил:
— Полюбуйтесь, что нам прислали из шашлычной.
В свое время имела хождение такая шутка. Советский Союз — безусловно самое демократическое государство в мире, поскольку в нашем парламенте, в Верховном совете есть представители не только всех национальностей, классов и социальных групп, но так же и некоторых видов животных. Так, например, лошадей у нас в Верховном совете представляет маршал Буденный.
В двадцатые годы по редакционному заданию Ардов встречался с Буденным. Легендарный командарм делился своими воспоминаниями и в частности рассказывал такое:
— Когда мы брали Ростов, белые никак этого не ожидали. Мы уже ворвались в город, а там еще по улицам офицеры с барышнями гуляют… Я купил у мальчишки газету, смотрю, там написано: «Первая конная армия остановлена в двадцати верстах от города»…
Ардов спрашивает:
— Семен Михайлович, а на какие же деньги вы эту газету купили? На свои — красные или на ихние?..
— Не помню, — отвечал Буденный, — а может, не купил, а так взял…
В двадцатые годы в местной газете в Днепропетровске был опубликован фельетон. Там повествовалось, как у вдовы Циперович в квартире протекла крыша. Она обратилась в жилищное товарищество к управляющему домами Когану, но тот ей не помог, а посоветовал идти в районный совет к товарищу Рабиновичу. Рабинович тоже вопрос не решил, а отправил вдову к главному инженеру Кацнельсону. А тот переадресовал ее к какому-то Феферу… А назывался этот фельетон весьма выразительно:
«Иван кивает на Петра».
С самых первых послереволюционных лет начал формироваться особый советский язык, отличительными особенностями которого стали «идейность» и безграмотность. Эти качества в непременном сочетании порой дают эффект поразительный. В тридцатые годы один из политических противников режима удостоился такого «титула»:
«…этот зарвавшийся хамелеон».
У нас на Ордынке было популярным газетное ругательство «кровавая собака», его применяли по отношению к иностранным политическим деятелям. Помнится, как-то за чаем Ахматова и Ардов стали последовательно припоминать всех «кровавых собак» вплоть до самой последней — югославского коммуниста Ранковича.
Летом пятьдесят третьего года «Правда» писала:
«Враг народа Берия таился долгие годы. Но в последнее время он начал распоясываться и приоткрывать свое истинное лицо».
Я помню, один остроумный человек говорил:
— Интересно, где же у Берии истинное лицо, если его можно приоткрывать, распоясываясь?..
Мне когда-то рассказали об одной замечательной и очень характерной опечатке, которая была в десятой главе «Онегина». Вместо строк:
советский наборщик набрал:
Друг Марса, Вакха и Венеры
Тут Лунин…
Вообще, по моему мнению, существует вполне сложившийся советский язык, который существенно отличается от русского. Вот красноречивый пример. Объявление в поликлинике:
Друг Маркса, Вакха и Венеры,
Тут Ленин…
«Наш рентген ушел в декрет».
По-русски это совершеннейшая абракадабра, а любой советский человек понимает: врачиха-рентгенолог забеременела и ушла в, так называемый, «декретный отпуск».
В 1926 году мосфинотдел запросил Общество драматургов сообщить адреса литераторов Корленко В. Г. и Толстовского Л. Н. на предмет взыскания с них подоходного налога.
Дом семейства Яковлевых на Тверском бульваре, где родился А. И. Герцен, получил название «Дома Герцена». Наименование это усвоил ресторан Союза писателей, располагавшийся в подвале.
Некто не весьма сведущий в русской литературе, явившись в ресторан, известный ему, как «Дом Герцена» был возмущен тем, что ему подали несвежее блюдо.
— Вы что это даете? — сказал посетитель, отодвигая тарелку. — Разве это можно есть? Зови сюда Герцена!..
В Москве в свое время выпустили труд древнегреческого философа Аристотеля «Этика». Обширный комментарий к нему написал профессор Эрнест Радлов. В бухгалтерии издательства произвели обычный расчет и ведомость передали в кассу. Ленинградцу Радлову гонорар был переведен по почте. А деньги, причитавшиеся Аристотелю, были получены сим последним через кассу издательства при следующих обстоятельствах.
Однажды в платежные часы к окошечку подошел некто и сказал кассиру:
— Для Аристотеля есть что-нибудь?
— По журналам или по книгам? — осведомился кассир.
— По книгам.
Кассир пошелестел ведомостями, нашел нужный лист и сказал:
— Сумму прописью.
— Ну, безусловно, — отозвался автор, выводя косыми буквами подпись: «АРИСТОТЕЛЬ». Вернув кассиру ведомость, великий философ не торопясь пересчитал деньги, спрятал пачку в карман и удалился.
Кто был этот знаток бухгалтерских порядков и психологии, установить так и не удалось.
Профессор Б. С. Мейлах рассказывал такую историю. В двадцатых годах на филологическом факультете Ленинградского университета один студент «рабфаковец», в прошлом моряк, участник гражданской войны никак не мог сдать старославянский язык. Он ничего не мог усвоить кроме выражения «вниду во храм». Но для положительной оценки этого было недостаточно, тем паче, что экзаменатором был один из старых университетских профессоров. И вот во время седьмой или восьмой попытки сдать экзамен с бедным «рабфаковцем» случилась истерика. Когда профессор объявил ему, что и в этот раз поставить ему положительную оценку не может, морячок рванул на себе тельняшку и закричал своему мучителю:
— У тебя, наверно, дома иконы есть, а я семь городов проехал!
После этой выходки студента профессор немедленно подал заявление об уходе из университета, чем доставил ректорату множество хлопот. Начальству никак не хотелось терять маститого ученого, но и рабфаковца, как участника гражданской войны, отчислить было решительно невозможно…
Ардов вспоминал, как он сдавал один из экзаменов в экономическом институте. Принимал старенький профессор, и к нему сплошным потоком шли рабфаковцы, которые, разумеется, двух слов связать не могли. От их ответов, а может быть от кошмара всей жизни, у профессора болела голова, и он слушал студентов, прикрыв глаза. Подошел черед Ардова, и он в самом начале ответа произнес какую-то латинскую цитату. Услышав латынь, профессор блаженно улыбнулся, открыл глаза и спросил:
— Вы — гимназист?
— Да, — отвечал Ардов.
— Отлично, отлично, — сказал профессор, — Идите, идите…
И опять зажмурился, чтобы не видеть очередного рабфаковца.
До войны в одном из номеров юмористического журнала «Крокодил» была опубликована карикатура на самогонщика. При этом художник изобразил фантастического вида аппарат для возгонки — с множеством труб, реторт и т. п. Через некоторое время в редакцию пришло письмо от одного из читателей, в котором выражалась претензия:
«Я собрал аппарат по опубликованной вами схеме, но он у меня не работает».
В тридцатые годы в одном из московских судов рассматривалось довольно скандальное дело. Подсудимым являлся директор мюзик-холла. Его квартира находилась в самом здании театра. И как-то в очень сильный мороз директор с женой возвращались из гостей поздно ночью. А дежурный вахтер заснул, и его невозможно было разбудить ни звонками, ни криками, ни стуком… И вот этой паре пришлось провести на морозе больше часа. Когда же, наконец, вахтер пробудился и открыл дверь, разъяренный директор ударил его по лицу. По тем временам поступок неслыханный; советский руководитель ударил рабочего, представителя класса-гегемона. И все бы обошлось, ибо директор был человеком вспыльчивым, но добрым, однако, у него в театре был враг председатель месткома, тот довел дело до суда и стал единственным свидетелем обвинения. Все же прочие работники театра выступили на стороне директора. Защищал подсудимого известный в те годы адвокат по фамилии Брауде. Разумеется, самым важным эпизодом в процессе был допрос единственного свидетеля обвинения. Брауде между прочим спросил его:
— Скажите, вы состояли в партии меньшевиков?
— Да… — свидетель побледнел, — я состоял… но я вышел… Я стал большевиком…
— Хорошо, — сказал Брауде, — тогда ответьте на такой вопрос: отчего все сотрудники театра кроме вас отзываются о подсудимом хорошо? И актеры и простые рабочие сцены? Только вы один его обвиняете…
— Видите ли, — отвечал свидетель, — наш директор очень хитрый человек. Он умеет задабривать рабочих подачками…
— Так, — произнес адвокат, — это вам в меньшевистской партии внушили такие понятия, будто наших рабочих можно задабривать подачками?..
Тут свидетель смешался, и злополучного директора оправдали.
Совершенно замечательные судебные истории рассказывала Мария Сергеевна Благоволи-на, в свое время она была одним из лучших адвокатов Москвы.
Как-то Благоволиной пришлось выступать в суде в Казахстане. Была ужасная жара и местный прокурор присутствовал на заседании без рубашки — в одной майке. В своей защитительной речи московская адвокатесса призывала суд к гуманности, к человечности. В ответном слове прокурор сказал:
— Вот тут товарищ адвокат из Москвы все говорит: щеловещки, щеловещки, щеловещки… А какие, слушай, щеловещки?.. Взрослые люди, преступники…
Вот еще один рассказ М. С. Благоволиной. Дело было в маленьком провинциальном городке. В небольшом доме жила семья — муж, жена и мать жены — теща. Как-то раз женщины отправились в гости, а хозяин остался дома. В одиночестве он опорожнил бутылку водки, впал в веселое расположение духа и решил подшутить над своими дамами. Он выпилил отверстие в середине обеденного стола и прорезал соответствующую дырку в скатерти, потом зарезал кролика и вымазал его кровью свое лицо и голову. После этого он залез под стол и просунул голову в отверстие… В результате создавалось полное впечатление, будто на скатерть брошена окровавленная голова. В этом положении он и дождался прихода своих женщин. Первой в комнату вошла теща и, увидев жуткое зрелище, упала замертво — разрыв сердца. В комнату вбежала жена и тут же выскочила на улицу звать на помощь. Через несколько минут явился участковый… Он вошел в комнату и стал осторожно приближаться к столу. Вот милиционер протянул руки, а шутник в этот момент оскалился и огрызнулся. От испуга упал и участковый, но не замертво — отделался ушибом, ударился головою о батарею отопления… Потом «весельчака» судили, он обвинялся в непреднамеренном убийстве и нанесении тяжких телесных повреждений работнику милиции.
Мария Сергеевна рассказывала об одном московском судье, который в отличие от подавляющего большинства своих коллег мог блеснуть умом, находчивостью и чувством юмора. Как-то слушалось такое дело. Два юнца ограбили квартиру, а указали им ее две девчонки, что жили в том же самом доме. Все четверо попали на скамью подсудимых. Свидетелем по делу выступал дворник. Председательствующий обратился к нему с вопросом:
— Кого из подсудимых вы знаете?
— Эту знаю, — отвечал дворник, — и вот эту… Эта родилась у нас в доме, а эту привезли, когда ей три года было…
— Что можете сказать о подсудимых?
— Так что, гражданин судья, обе — б…. Председательствующий переждал, пока в зале смолкнет смех и сказал:
— Гражданин Иванов, мы вас вызвали сюда, как свидетеля, а не как эксперта…
Судили большую банду, которая грабила загородные магазины. В частности допрашивали свидетельницу, сторожиху. Председательствующий, как обычно, сказал:
— Свидетельница Панкратова, суд предупреждает вас, что за дачу заведомо ложных показаний вы несете ответственность по статье Уголовного кодекса…
— Это за вранье-то? — сказала сторожиха. — Да я, милок, сроду не врала…
— Ну, рассказывайте, как было дело…
— Сижу это я в тамбурчике… Такой у нас тамбурчик перед магазином… Слышу, кто-то в замке снаружи ковыряется… Ну, я и крикнула: «Караул!». А тут дверь открылась и вот этот… Да, вот этот… Как мне гаркнет: «Молчи, старая б…!»
В зале раздался смех, а судья обратился к свидетельнице:
— Гражданка Панкратова, это не существенно… Не обязательно здесь повторять вес, что сказал подсудимый…
— А как же не обязательно?.. Я ведь тебе обещала, что врать не буду… Он как гаркнет: «Молчи, старая б…!»
Опять смех, и опять судья говорит:
— Это слово больше повторять не нужно…
— Как так — не нужно?.. Ведь он мне так и сказал: «Молчи, говорит, старая б….!»
И сбить сторожиху с этой фразы было невозможно. Пришлось объявить перерыв в заседании и долго втолковывать ей, что этот момент в показаниях можно и опустить.
В суде рассматривается дело о разводе. Истец — генерал, ему за шестьдесят, жена — сверстница. Судьиха спрашивает мужа о причине развода.
— Видите ли, — говорит генерал, — мы с ней поженились сорок с лишним лет назад. Я тогда был денщиком у офицера царской армии, а она там же состояла кухаркой. Потом была революция, гражданская война… Я сам стал офицером, учился, закончил военную академию. А она, как была кухаркой, так на этом уровне и осталась. Дети у нас уже взрослые… А мне все время приходиться стесняться ее серости и дикости перед моими друзьями. Прошу суд нас развести. И вот оглашается решение суда.
— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… развести…
— Как?! — кричит с места генеральша. — Почему?
Судьиха прерывает чтение приговора и назидательно говорит ей:
— Надо рость!
Знаменитый артист, чтец Антон Шварц некоторое время был адвокатом. В одной защитительной речи он говорил:
— …Ну, а теперь обратимся к образованию моего подзащитного. Как сказал поэт — «мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь…»
Тут судья прервал его репликой:
— Шварц, без куплетов!
Николай Макарович Олейников, как известно, был редактором издававшегося в Ленинграде детского журнала «ЧИЖ» (Чрезвычайно интересный журнал). Но вот подписка на это издание стала падать, а потому ленинградский отдел народного образования решил поддержать «ЧИЖ». На педагогический совет в одну из школ явилась инструкторша из этого отдела и выступила с речью. (При том она была еврейка и говорила с сильным акцентом.)
— Товарищи! Мы все как один должны подписаться на наш ленинградский пионерский журнал «Чиж»… Мы должны призвать всех детей подписываться на наш журнал «Чиж»… Надо объяснить всем родителям, что «Чиж» — наш лучший пионерский журнал… и т. д. и т. п.
После этой дамы слово взял старый (еще с гимназических времен) учитель словесности, но в своей речи он допустил оговорку прямо по Фрейду:
— Наша гостья из отдела образования совершенно права. Мы все должны подписаться на этот наш ленинградский журнал «Жид»…
Директор школы, в которой в свое время учился режиссер Евгений Рубенович Симонов так говорил своим ученикам:
— Сегодня ты парту ножом режешь, завтра воровать пойдешь. И кто из тебя вырастет? Троцкист-зиновьевец — убийца Кирова!..
В начале тридцатых годов в Ленинграде жил в жуткой коммунальной квартире, буквально погибая от унижений и нищеты, глубокий старик — родной сын М. Е. Салтыкова-Щедрина. Как известно писатель этот ценился и цитировался самим Сталиным, и вот несчастный старик решился написать вождю письмо с просьбой о помощи. Каким-то непостижимым образом это письмо дошло до адресата, и всесильный тиран собственноручно начертал на нем резолюцию: «т. Медведю. Прошу помочь».
Затем письмо было доставлено в печально известный серый дом на Литейном, а Медведь, как известно, возглавлял ленинградское НКВД вплоть до убийства Кирова. Получив бумагу с собственноручной резолюцией Сталина, Медведь разом нажал на все кнопки стоящего перед ним аппарата — вызвал к себе начальников всех отделов. Через минуту из коридора послышался топот сапог, а через две кабинет Медведя наполнился сотрудниками. Дальше хозяин кабинета произнес матерный монолог, смысл которого можно передать примерно так:
— За что я вас, дармоедов, кормлю?.. Куда вы, сукины дети, смотрите?.. Мимо вашего носа письмо попадает самому хозяину, и я об этом ничего не знаю! Сию минуту найти этого, как его, Щедрина!.. И чтоб я завтра же мог рапортовать в Москву!..
А сын знаменитого сатирика сидел в своей жалкой комнатенке со своей старенькой женой и вовсе не подозревал, что вот-вот начнутся события, напоминающие сказку из «Тысячи и одной ночи». А тем временем к его дому подъехали грузовые машины, и доблестные чекисты вошли в квартиру. Для начала они в принудительном порядке выселили всех прочих жильцов этой коммуналки, погрузили их скарб на грузовики и увезли на новые места жительства. И тут же несколько бригад маляров приступили к ремонту всей квартиры — красили, клеили обои… Еще два грузовика доставили со склада мебель, которую тут же расставили по всем комнатам. Привезли массу одежды и обуви для обоих — старика и старухи. Доставленный к ним работник отдела социального обеспечения тут же, на дому выписал им новые пенсионные книжки, где сумма пособия была доведена до максимальной. Привезли новую посуду кухонную и столовую. И, наконец, стали прибывать из елисеевского магазина корзины со всякой роскошной снедью… И все это в течение считанных часов. Затем чекисты стали прощаться с хозяевами обновленного роскошного жилища, и старший, распоряжавшийся всей грандиозной операцией, осведомился у оторопевшего старика:
— Нет ли у вас еще каких-нибудь просьб или пожеланий?
Тот немного подумал и указав на свою жену произнес:
— Вот она хотела в кино сниматься…
В сером доме следователь ведет допрос арестованного.
— Расскажите вашу биографию.
— Я родился в 1887 году в Петербурге.
— В Ленинграде, — поправляет следователь.
— В 1895 году поступил во вторую петербургскую гимназию…
— В ленинградскую гимназию, — опять поправляет следователь.
— По окончании гимназии поступил в Императорский Петербургский университет.
— Ленинградский университет…
— В 1907 году за участие в студенческих волнениях был арестован ленинградской жандармерией…
Валентина Абрамовна Иоффе рассказывала о тридцатых годах:
— Я прихожу с работы, и домашняя работница сообщает, что забрали одного из наших соседей. При этом добавляет такое: «Его арестовали по подозрению, что он — поляк».
А вот еще история, рассказанная В. А. Успенским.
В Москве на улице Дунаевского до сего дня стоит дом, где имели квартиры многие архитекторы. В частности, до войны там жил зодчий Александр Федорович Хряков с супругой (то же архитектором) Зоей Осиповной Брод. На двери их квартиры красовалась массивная медная табличка:
А. Ф. Хряков
3. О. Брод
В тридцать седьмом году, во время массового террора их сосед Л. М. Поляков послал к Хрякову по какому-то делу свою домашнюю работницу. Буквально через пять минут полуграмотная женщина прибежала обратно и в смятении объявила:— У них на двери написанов: Хряков зОброт…
В то самое жуткое время в Московском театре Оперетты шел политический митинг. Какой-то активист держал речь. Все было хорошо и правильно, но конец получился неожиданный. Оратор возгласил:
— Да здравствует наш вождь и учитель товарищ… Троцкий!..
В зале воцарилась гробовая тишина.
Осознавши, что он произнес, несчастный впал в сущую истерику.
— Нет!.. Нет!.. — истошно завопил он, — Сталин!.. Сталин!.. Сталин!..
Его увели за кулисы, но истерика продолжалась. Бедняга бился в конвульсиях и кричал:
— Сталин!.. Сталин!..
От ужаса у него начался понос…
А тем временем кто-то позвонил на Лубянку, и через несколько минут оттуда приехали.
Но когда чекисты увидели корчащегося на полу, вопящего человека от которого к тому же шла вонь, они им просто побрезговали, и уехали восвояси.
Ардов всю жизнь дружил с актером Игорем Ильинским. У них был общий приятель — Валерий Трескин. Ардов его шутливо именовал «Лабардан». Это был человек одаренный, умный, по образованию юрист, но при том всю жизнь он был не в ладах с уголовным кодексом. В конце концов, он так и умер в заключении, куда угодил после громкого процесса. Трескин в совершенстве владел искусством подделывания подписей решительно всех знаменитых художников прошлого века. Сообщником его был человек по фамилии Иголь, директор антикварной лавки на Арбате. И вот эти компаньоны наводнили своей «продукцией» частные коллекции и даже собрания некоторых провинциальных музеев.
Игорь Ильинский рассказывал Ардову такую историю. Как-то он с женой пришел к Трескину на обед. Время было не позднее, и Ильинскому предстояло еще выступление в концерте, за ним должны были прислать машину. Хозяева и гости отобедали, лилась беседа, как вдруг затрещал звонок у входной двери. Жена хозяина пошла открывать. Когда она вернулась в комнату — на ней лица не было.
— Валя, — сказала она мужу, — это — из МГБ.
Трескин тоже переменился в лице.
— Ну, это какое-то недоразумение… Я уверен, все разъяснится.
Жена, сдерживая рыдания, стала собирать белье, зубную щетку, мыло…
(Можно себе представить, каково было чете Ильинских.)
Наконец, узелок был собран. Трескин обнял жену, попрощался с гостями и вышел.
Ильинские тоже стали прощаться.
— Подождите. Куда вы? — запротестовала хозяйка. — Ведь за вами же должны приехать…
Неловкое это положение продолжалось еще несколько минут, но тут дверь распахнулась, и в комнате появился сам Трескин.
— Игорь! — закричал он, отшвыривая тюремный узелок. — Это за тобой приехали!.. Ты ведь сегодня выступаешь в клубе МГБ!..
Довольно известный киносценарист Михаил Маклярский в свое время был кадровым офицером на Лубянке. Впрочем, эту историю надо начинать не так.
В шестидесятые годы в Союзе писателей появился юрисконсульт Александр Иванович Орьев. До войны он был офицером госбезопасности, но во время одной из внутриведомственных чисток был арестован и получил срок. И вот он вспоминал, как незадолго до его ареста в их лубянском подразделении появился молодой, интеллигентный сотрудник Миша Маклярский.
И вот уже после войны, отбыв свой срок, Орьев как-то такое встретил на площади Свердлова у входа в метро своего старого сослуживца. Они обрадовались друг другу, разговорились. Стали вспоминать товарищей, где теперь кто… Между прочим Орьев сказал:
— Я очень рад за Мишу Маклярского. Он стал известным сценаристом. Вот видишь — его картина…
И он указал собеседнику на огромную афишу, там рекламировался фильм «Секретная миссия».
— Саша, — сказал ему в ответ старый товарищ, — если бы ты знал, как Миша Маклярский бил меня на допросах, выколачивая показания на тебя, ты бы меньше радовался его успехам…
Самого Маклярского так же не миновала эта чаша. Но его арестовали незадолго до смерти Сталина, а потому просидел он совсем немного. В этой связи рассказывалась забавная история, как я понимаю, выдуманная.
Лето 1953 года. Маклярский — в одиночке, связи с внешним миром никакой. И вот его вызывает следователь.
— Я рад вам сообщить, что дело в отношении вас прекращено за отсутствием состава преступления.
— Спасибо, — отвечает Маклярский, — я знал, что справедливость рано или поздно восторжествует. Я еще смогу послужить делу Ленина — Сталина…
— Иосиф Виссарионович Сталин умер 5 марта этого года, — сдержанно говорит следователь.
— Ах, какая невосполнимая утрата! — восклицает Маклярский. — Но я еще смогу принести пользу нашим доблестным органам, которые возглавляет верный ленинец Лаврентий Павлович Берия!..