Арсан Эммануэль. Дети Эммануэль

   Подойдя к Брюсу спереди, она села к нему на колени и впилась в губы возлюбленного. Эммануэль чувствовала животом все возрастающее давление полового органа Брюса. Она разжала объятия, опустилась перед ним на колени, уверенным движением расстегнула его брюки и освободила из заточения истосковавшийся по свободе член своего любовника.
   Брюс сделал попытку раздеться, но Эммануэль остановила его.
   — Оставь нас с ним наедине, — сказала она. — Пока ты сомневаешься, мы с ним займемся любовью. Закрой глаза и не смотри на нас.
   Эммануэль подняла с пола свою блузку и кинула ее Брюсу. Тот инстинктивно поймал ее и, как бы принимая условия игры, предложенные Эммануэль, накинул себе на глаза.
   — Как я люблю твой член! Как я его люблю! — восторженно повторяла Эммануэль. — Я хочу ласкать его, наслаждаться им, целовать и пить его сок! Когда я вижу его, я чувствую себя совсем маленькой девочкой, как Из.
   Эммануэль гладила его медленными, плавными движениями, ощущая смешанное чувство нежности и гордости за то, что именно она нашла и отшлифовала этот первозданный алмаз.
   Эммануэль держала половой член Брюса во рту, слегка сжимая его зубами, в то время как ее ладони гладили бедра, живот и ноги возлюбленного. Вместе с наступившей ночью пришла тишина; ничто не мешало их уединению. Член Брюса, несмотря на размеры и неподвижность, казался ей гораздо более эластичным и чувственным, чем язык. Она ощущала биение буквально каждой вены на нем, и это наполняло ее каким-то новым, незнакомым наслаждением, которое не имеет ни начала, ни конца…
   Брюс слегка сжал руками ее голову, прижимая к себе все крепче и крепче. Нарастающее возбуждение заставляло его тело самопроизвольно отвечать на ласку Эммануэль, ускоряя движение своего члена, продвигая его все глубже и глубже.
   — Иди, иди… — ободряла его Эммануэль. Никто, кроме Эммануэль, не умел настолько тонко чувствовать ситуацию и руководить ею.
   — Еще немного и хватит… Я остановлюсь вовремя. Молодая женщина ощущала, что и ее все сильнее охватывает возбуждение и она готова испытать его полностью, но еще больше она стремилась продлить его, заставляя себя и партнера сдерживать страсть. Конечно, она признавалась в любви и другим людям, причем была совершенно искренней, но все это было до Брюса. Этот молодой человек поразил ее своей красотой. Он был красив от головы до ног, он был просто ошеломляюще прекрасен. Но самой совершенной, самой вожделенной частью его тела был для Эммануэль половой орган, который был одновременно крепким и хрупким, мудрым и бестолковым, медленно-ленивым и стремительно-быстрым…
   Брюс взял Эммануэль за плечи и легким движением заставил ее лечь на пол… Несколько раз за этот вечер двое возлюбленных испытали оргазм и хотели повторить все вновь и вновь, но силы оставили их, и они лежали в полной тишине друг возле друга, еще не совсем отдышавшись после бурной и изнуряющей любви.
   Брюс никак не мог отделаться от мысли, что весь дом слышал их крики и вздохи, и не решался выйти из комнаты, по крайней мере, до тех пор, пока не пройдет первое смущение.
   Эммануэль, отдышавшись, неожиданно возобновила разговор с того места, на котором он прервался.
   — Я просто влюблена в твой член. Я люблю и тебя, но его больше. Он все знает, все умеет, именно этим он и отличается от тебя.
   Брюс слушал ее невнимательно, смысл ее слов доходил до него урывками. Главной для него была возможность видеть ее лицо, ощущать ее тело, чувствовать его запах.
   — О чем ты думаешь, когда занимаешься со мной любовью? Когда я нахожусь перед тобой в твоей излюбленной позе? Когда мое влагалище предстает перед тобой как мишень? Ведь ты не можешь устоять, когда видишь меня в такой позе… Ты не можешь не обнять меня, не взять меня — силой, лаской, уговором, но взять. Все твое естество стремится к этому, ты жаждешь меня! — Эммануэль продолжала говорить, не открывая глаз. — Я тоже могу любить тебя, потому что мой половой орган так же прекрасен, как и твой.
   Брюс не дал ей продолжить. Он повернулся к ней и буквально впился властным, но нежным поцелуем. Он почувствовал, как вновь набухают соски Эммануэль под влиянием новой волны возбуждения. Он оторвался от ее губ и начал ласкать ее грудь. Он перебирал губами ее соски, слегка дотрагиваясь до них зубами, словно желая попробовать их на вкус.
   Его язык опускался все ниже и ниже, пока не достиг влагалища, и, проникая в святая святых каждой женщины, он словно остановился на мгновение в нерешительности, потом двинулся вперед, осторожно ощупывая все вокруг с тем, чтобы чуть позже, уже полностью освоившись, впиться зубами в клитор Эммануэль, заставив ее вскрикнуть то ли от боли, то ли от переполняющего ее тело наслаждения. Теперь никто из них не знал, где кончается одно тело и начинается другое, пот, слезы — все стало общим и неразделимым…
   Первой пришла в себя Эммануэль.
   — Ты, наверное, удивился, когда я предложила тебе заняться любовью буквально через несколько часов после того, как с моими детьми случилось несчастье? Но мы все каждую минуту рискуем умереть. Так что же, нам из-за этого отказываться от любви? Наоборот, нужно, скорее восполнять упущенное время, ведь никто не знает, сколько именно ему отмерено прожить!
   Брюс, видимо, не испытывал удовольствия от этого разговора и попытался прервать ее:
   — Ты не могла бы поговорить о чем-нибудь другом? Твои доводы в пользу любви мне кажутся слишком мрачными.
   — Мрачными? Но ты все понимаешь совсем наоборот! Разве тебе, проводящему все свое время за черными стенами и под закопченным потолком, заменяющим чистое небо, чужды те желания, которые испытываю я и мои дети? Мы все думаем о развлечениях и наслаждении и забываем о риске, которому иногда подвергаемся. Мы забываем о риске, чтобы в нашей памяти осталось лишь воспоминание о наслаждении и радости!
   — Какая радость? Откуда ты знаешь, чем они там внутри занимались?
   — Они обменялись одеждой для какой-то новой, неизвестной нам игры, а мои дети умеют играть так, чтобы приносить друг другу радость. Да, они задыхались, но задыхались обнявшись, и, как это ни парадоксально, они были свободны.
   — В закрытой и задымленной печке?
   — Человек всегда свободен, когда настоящее и будущее для него едины. Именно это и дает нам секс. Ты никогда не обращал внимания на то, что некоторые детские рисунки весьма сексуальны? Вернее, имеют оттенок любви. Это потому, что новорожденные занимаются любовью гораздо чаще, чем мы, причем с куда большим желанием, я уверена. Именно их сила воображения, остающаяся в нас долгие годы, продолжает влиять на наше взрослое сознание.
   — Хорошо, — согласился Брюс, — иногда ты рассуждаешь, как ребенок, в то время как меня упрекаешь в незрелости! Как же мне понять тебя?
   — А ты попытайся! Тебе все же двадцать восемь лет, и ты старше меня.
   — Да, старше, причем намного. Иногда мне кажется, что тебе не двадцать пять лет, а всего четырнадцать или пятнадцать.
   — Пусть так, но я никогда не боялась будущего и не старалась уйти от прошлого. Ты же изобрел собственный способ сохранять мечты, помещая в своей мастерской фотографии и скульптуры молодых девушек и их матерей. Они для тебя важнее, чем живое тело.
   Они надолго замолчали, потом Эммануэль встала и подошла к окну. Ее лицо было серьезно и задумчиво. Постояв немного у окна, она вернулась к Брюсу.
   — Ты был прав, — сказала она. — Я замечталась. Действительно, какое могло быть удовольствие или радость в этой проклятой печке! Самое лучшее, самое настоящее должно происходить при свете дня.
   Неожиданно она взмахнула рукой, словно сбрасывая наваждение, и произнесла:
   — Пойдем приготовим ужин, а то скоро вернется Жан. Подай мне, пожалуйста, блузку.
   — Ты не настолько эмансипирована, как хочешь казаться! — воскликнул Брюс. — Почему ты не хочешь заняться со мной любовью при своем муже? Почему не предложишь ему присоединиться к нам?
   — Только потому, что не уверена, что ты достаточно влюблен в меня. Когда я смогу убедиться в этом, для тебя не будет ничего невозможного. — Не давая Брюсу опомниться от этих слов, она продолжала:
   — Я тебя люблю, и именно поэтому ты мой любовник. Далеко не каждый человек имеет шанс стать моим любовником. Но еще меньше существует возможностей стать моим мужем. — Она бросила на молодого человека несколько озорной взгляд и добавила:
   — А быть моим мужем куда лучше… — С этими словами Эммануэль обняла Брюса и поцеловала. — Разве ты не хотел бы в один прекрасный день стать моим мужем?
   Брюс стоял молча и неподвижно, словно боясь неосторожным движением погасить такой порыв откровенности со стороны Эммануэль.
   Эммануэль взяла его за руку, подвела к постели, легла сама и знаком пригласила Брюса последовать ее примеру.
   — Я отдаю себе отчет, что ты знаешь меня совсем недавно, где-то около месяца. Что касается меня, мне требуются годы, чтобы сделать вывод, люблю я человека или нет. Но тебе гораздо труднее понять это. Ты должен знать не только меня, но и весь этот дом, всех тех, кто живет здесь или просто бывает в гостях. Но, может быть, я требую от тебя слишком многого?
   Брюс отрицательно покачал головой.
   — Если я и излишне настойчива, — продолжала Эммануэль, — то это из-за того, что я просто боюсь времени. Ты понимаешь меня?
   На этот раз Брюс кивнул утвердительно.
   — Ты же не боишься времени, поэтому ты нужен мне.
   — А твои дети?
   — Они очень похожи на тебя. Вернее, они такие же, как и ты. Кристофер, Из, двое их друзей еще не выросли настолько, чтобы думать об этом, и это вполне естественно. Меня больше беспокоят люди типа Маттиаса, Монель и Стефани. Я никак не могу понять, что у них в глубине души.
   Брюс улыбнулся и несколько меланхолично заметил:
   — Не стоит особенно сетовать на время.
   — Конечно, тем более что нам остается пространство! Естественно, не абсолютно все, а лишь та часть, которая доступна человечеству. — Эммануэль поспешила уточнить свои слова, увидев, что на лице Брюса появилась тень сомнения, хотя и не совсем точно представляла, что именно могло вызвать его недоумение:
   — Я знаю, что пространство иногда может быть сурово к нам, но, в отличие от времени, далеко не всегда. Если все окружающее неприятно тебе, ты можешь дотронуться до моей кожи, и радость ее осязания будет для тебя истинным пространством. Все остальное не должно тебя интересовать. Как видишь, ты ошибался, утверждая, что мы бессильны против времени. Радость, которую ты ощутил, прикасаясь к моей коже, способна остановить время. — Разговаривая с Брюсом, Эммануэль ни на минуту не прекращала ласкать его грудь, живот, словно втирая в его тело свои мысли. — Камни, из которых сложена печь, были грубыми. Такими же грубыми были тела Кристофера и Из, когда мы их вытащили на воздух. Но вся эта грубость отступает в моей памяти, когда я глажу тебя, ощущаю твое тело. Если бы я была грубой, как большинство живущих на земле людей, я, наверное, уже давно сделалась бы старухой. Я рассказываю тебе все это, чтобы ты понял, для чего мне нужен этот дом и почему я хочу жить так, как мы здесь живем. Я хочу, чтобы наша жизнь была такой же приятной и сладкой, как сама любовь, и такой же долгой. Шан-Лу — это не только место, где все мы находимся сегодня и будем находиться завтра. Это то, что позволит людям с теплом вспоминать о нас, а нам о них и не становиться стариками и старухами.
 

***

 
   Жан и Маттиас бросили в камин последнее полено. Они только что пообещали Стефани послезавтра раскрыть ей все тайны своей работы. Сегодня же ужин кончился слишком поздно, да и они порядком устали. Единственное, что они хотели еще успеть сделать сегодня, — это закончить книгу.
   Эа, Оранж и Дэвид уже отправились спать. Монель, удобно устроившись на диване, незаметно задремала.
   Вернулась Эммануэль, ходившая в спальню проведать близнецов, которые к этому времени совсем оправились от шока и выглядели вполне нормально. Брюс задержал ее, взяв за руку, и неожиданно тихим голосом спросил:
   — Ты так и не сказала мне, почему дала им такие имена.
   — Пожалуйста. Анна-Мария и я всегда мечтали, чтобы у нас с ней был ребенок, и даже придумали имя — Из. Наша девочка позволила воплотить мечту в реальность. Кристофером звали друга Жана, который добивался меня целый год. Я тоже желала его, особенно когда внутри меня уже сидели близнецы, но мы так никогда и не были близки.
   По выражению лица Брюса Эммануэль поняла, что ответ не удовлетворил его. Она улыбнулась:
   — Я должна была чем-нибудь отплатить ему. К тому же если бы я дала своему ребенку имя одного из его настоящих отцов, то неминуемо вызвала бы между ними ревность друг к другу.
   Брюс, казалось, был несколько ошеломлен, но сказал:
   — Ты только что говорила, что выйдешь за меня замуж, если твой муж, дети и друзья, живущие у тебя в доме, не будут против.
   — У меня есть и друзья, которые не живут здесь, но тем не менее никогда не покинут меня. Есть еще друзья моих детей. В любом случае речь идет о каком-то разрешении. Главное, чтобы все они любили тебя. Если они полюбят тебя, то разрешат мне доставить тебе радость.
   — И мне доставить радость тебе?
   — Именно так. Они должны быть уверены, что я нужна тебе.
   — Предположим, что одному из них эта идея не слишком понравится…
   — Тогда я ничего не смогу поделать.
   — Мне еще нужно понравиться отцам Кристофера и Из?
   — Естественно.
   — Всем? — решил уточнить Брюс.
   Резким движением головы Эммануэль откинула назад мешавшие ей волосы и, с трудом открывая слипающиеся глаза, произнесла:
   — Всем. Спокойной ночи, мой дорогой жених-любовник.

Глава 2
ИЗМЕНЧИВОСТЬ ВЗГЛЯДОВ

   — Дети! Кризе! Мы уезжаем! — позвала Эммануэль, уже успев сесть за руль и включить двигатель.
   Стефани, устроившись рядом с ней впереди, с любопытством посмотрела на нее:
   — Как ты их назвала?
   — Ты же слышала: Кризе. Я зову их так, когда нет необходимости называть их по отдельности.
   — Я думаю, что ты знала это имя еще до того, как Кристофер и Из появились на свет.
   — Почему?
   — Разве ты никогда не слышала имя любовницы Афродиты?
   — Вот теперь я вспомнила: Кризеид! Как я могла забыть! Ты считаешь, что мои дети похожи на нее? Стефани хитро улыбнулась и отвернулась к окну. Кристофер и Из не выходили из дома, занятые тем, что отдавали приказания собаке, так что матери пришлось позвать их еще раз.
   — Поторапливайтесь, а то мы не успеем! Жан, Маттиас и Монель нас ждут к часу на обед.
   — А где? — поинтересовался Кристофер.
   — В ресторанчике в Эзе.
   — А мы поедем смотреть плотину?
   — Будет видно, а сейчас поторапливайтесь. Близнецы устроились на заднем сиденье и, не успев закрыть дверцу, поинтересовались:
   — А Эа? Она разве не поедет с нами?
   — Нет. У нее очень важное дело в поселке, так что вы встретитесь с ней только к вечеру. Пристегните ремни.
   Эммануэль осторожно вывела машину со двора и выехала на шоссе. Неожиданно она задала Стефани вопрос, который пришел ей на ум во время их разговора несколько минут назад.
   — Ты лесбиянка?
   Стефани молчала и смотрела в окно, словно там происходило нечто интересное и ей некогда было ответить.
   — Не знаю, как ты, — не сдавалась Эммануэль, но я — да. Правда, у меня давно не было любимой.
   — Ты слишком увлечена своими мужчинами. Последняя фраза Стефани заставила Эммануэль улыбнуться:
   — Ты, я вижу, не слишком любишь мужчин?
   — У меня нет причин любить их.
   — Если бы для любви требовались какие-то причины, мы все жили бы врозь, в полном одиночестве!
   — Именно это и произошло со мной, — сказала Стефани без напускного драматизма.
   Эммануэль поняла, что подобные мысли не могут расстроить Стефани, и решилась пошутить:
   — Ну, во всяком случае, теперь у тебя появился, по крайней мере, один тайный воздыхатель. Кристофер просто очарован тобой! — Эммануэль повернулась к сыну:
   — Правда, львенок? Ты любишь Стефани?
   Кристофер словно нехотя оторвал голову от стекла и утвердительно кивнул.
   Мысленно Стефани спрашивала себя, успел ли Кристофер рассказать матери о том, что произошло сегодня утром.
   Когда Стефани еще спала, в дверь негромко постучали. Она проснулась и увидела, что в комнату входит Кристофер. Он, не говоря ни слова, подошел к кровати и сел.
   — Открой глаза, — сказал он и поцеловал ее.
   — Доброе утро.
   Он поцеловал Стефани еще раз, но уже с большим чувством.
   — Я тебе очень благодарен, — добавил он.
   — За что? — спросила Стефани, отгоняя от себя мысль, что если бы не ранний визит Кристофера, она с удовольствием поспала бы еще полчасика.
   — Ты спасла меня вчера.
   Стефани попыталась несколько снизить степень опасности, угрожавшей вчера детям.
   — Вы просто очень крепко заснули, ты и твоя сестра, вот и все.
   Но мальчик не хотел приуменьшать опасность происшедшего и тем более признаваться в том, что он спал.
   — Я все видел, — убеждал он Стефани. — Все дело было в этой проклятой дверце. Мой отец строит большие двери, прямо как горы, и они никогда не ломаются. Ты была когда-нибудь в Бангкоке?
   — Никогда. А тебе там понравилось? Ты хотел бы туда вернуться?
   — Нет. А что касается печи, там нужно будет поставить электронный замок, вот и все. Никогда нельзя доверять старой технике.
   Стефани уже начала привыкать к тому, что в речи детей то и дело слышались технические термины. Но ее удивил смысл слов Кристофера.
   — Ты хочешь опять залезть в печь?
   Наивность вопроса заставила мальчика улыбнуться.
   — Мы с Из поставим на дверцу электронный замок. Эа нарисует его нам. Я тебе сейчас объясню, как он будет работать.
   — Только не сейчас, — запротестовала Стефани. — Я уже должна вставать.
   — Ну так вставай.
   Стефани чувствовала себя неловко. Тогда, несколько дней назад, она принимала душ, нисколько не стесняясь присутствия всей семьи. Сейчас же вылезти из-под одеяла, когда мальчик смотрит на нее широко раскрытыми глазами, казалось ей несколько неудобным и нескромным. Стефани видела, что Кристофер прекрасно понимает, что она испытывает. Мальчик придвинулся к ней.
   — Покажи мне свою грудь, — сказал он.
   — Что в ней интересного для тебя? Ты же ее уже видел. Она такая же, как и у твоей мамы, — сопротивлялась Стефани.
   — Нет, — не соглашался Кристофер. — У мамы грудь больше, чем у тебя!
   Отступать было некуда, и Стефани решила сделать вид, что присутствие мальчика больше не смущает ее. Она непринужденно сбросила с себя одеяло и не спеша направилась в ванную. Кристофер следовал как ни в чем не бывало за ней, стараясь не упустить ничего из виду. Внимательно осмотрев Стефани со всех сторон, он поспешил высказать свое мнение:
   — Ты красивая. И очень похожа на Оранж. Этот неуклюжий комплимент неожиданно приободрил Стефани.
   — Спасибо, но я все же несколько старше ее.
   — Оранж исполнилось шестнадцать лет, — пояснил Кристофер, который любил точность во всем. — А мне пять. А сколько тебе? — Как только Кристофер выпалил этот вопрос, ему тут же в голову пришел другой, и он не стал дожидаться ответа. — А ты бы хотела, чтобы тебе было пять лет?
   — Не знаю, — чистосердечно призналась Стефани, у которой сохранились не слишком приятные воспоминания о детстве.
   Тем временем Кристофер продолжал допрос:
   — Тебе столько же лет, сколько и маме?
   — В два раза больше. Ты можешь подсчитать, сколько мне лет? — спросила Стефани и критически осмотрела свое тело, которое для ее возраста совсем неплохо сохранилось.
   Губы Кристофера пришли в движение, он честно пытался считать, но подумал, что сейчас не время для подсчетов и перевел разговор на другую тему.
   — А Дэвид ее близнец…
   Стефани никак не могла согласиться с подобным утверждением:
   — Но ему же всего тринадцать лет! А Оранж — шестнадцать. Близнецы должны быть одного возраста.
   Кристофер начал проявлять признаки раздражения, но удовлетворился тем, что сказал:
   — Мы все близнецы: Из, я, Оранж и Дэвид. Стефани удобно устроилась в ванне, предоставив мальчику возможность смотреть на нее, стоя на коленях и положив руки на край ванны.
   — Мне нравится смотреть на тебя, — признался он. Стефани едва удержалась, чтобы не сказать: «Так смотри!», но вовремя прикусила язык — Кристофер и так слишком рано начал проявлять к ней интерес.
   — Ты какая-то таинственная, — признался он. Стефани улыбнулась и повернула к нему голову. По ее взгляду было понятно, что слова мальчика ей нравятся.
   — У тебя красивые глаза, — пробормотала она и осеклась. Не следовало давать мальчику повод гордиться собой в этом возрасте. Но Стефани не кривила душой: ей редко приходилось встречать людей с такими светлыми и чистыми глазами.
   — Как тебя зовут? — спросил он. Вопрос застал Стефани врасплох.
   — Но ты же прекрасно знаешь, что меня зовут Стефани!
   — Нет, не твое имя. Мне нужно имя твоего мужа.
   — Но у меня нет мужа.
   — Ты разведена?
   — Нет, просто я никогда не была замужем.
   — Почему? — поинтересовался Кристофер.
   — Просто у меня никогда не возникало желания выходить замуж. В принципе нет никакой необходимости обязательно всем женщинам быть замужем.
   — Нет, я считаю по-другому, — не согласился Кристофер.
   — Ты разрешишь мне закончить утренний туалет? Увидимся за завтраком, — оборвала его Стефани.
   Кристофер был вынужден подчиниться. Он поднялся, но перед тем как уйти решил все же выяснить до конца:
   — И как же тебя зовут?
   — Ауриак. Это фамилия моего отца.
   Кристофер долго переминался с ноги на ногу, словно раздумывая над чем-то, затем его голубые глаза вспыхнули, и он посмотрел на Стефани, в его взгляде было нечто вроде вызова:
   — А меня зовут Авенжак!
   — Ну это ты слишком! Это же название городка, куда ты ходишь в школу.
   — С этого дня меня зовут Авенжак. Это больше похоже на твое имя. — С этими словами мальчик наклонился к ней с явным желанием поцеловать ее.
   Стефани подставила ему щеку, но намерения Кристофера этим не исчерпывались.
   — Я хочу тебя! — сказал Кристофер несколько торжественным голосом, довольный, что их разговор принял такой оборот.
   Стефани опасалась сделать какую-нибудь ошибку и никак не могла найти достойный в подобной ситуации ответ. Кристофер, в свою очередь, как истинный джентльмен, решил дать ей время обдумать его слова.
   — Мы еще поговорим об этом. А сейчас поторопись, чтобы не опоздать на завтрак. — С этими словами он вышел из ванной комнаты, на прощание помахав Стефани рукой.
   — Рассказывай скорей! — было первое, что сказала Из, когда они сели за стол и она принялась за свой традиционный йогурт.
   — У нее волоски, как у нашего Калоса, — упоенно рассказывал Кристофер. — Светло-желтые и немного курчавятся…
   С важным видом он принялся за еду, несмотря на бурный протест Из, которая хотела узнать как можно больше о разговоре брата со Стефани. Когда он поел, ему пришла мысль внимательно взглянуть на Из и сравнить ее со Стефани. Словно понимая мысли брата, Из вырвалась из его объятий и заявила:
   — Я разрешу тебе дотронуться до меня только после того, как ты займешься с ней любовью.
   Кристоферу не понравилось детское упрямство Из. В подобной ситуации Оранж или Дэвид повели бы себя куда лучше. Он постарался быстрее позавтракать и отправился на поиски своих друзей, но безрезультатно: они уже уехали на прогулку. Кристофер подумал, что эти проклятые велосипеды просто лишают его друзей. Ему невольно захотелось испортить их велосипеды, но он сразу же отказался от этой идеи — Дэвид и Оранж слишком дорожили ими.
   Дэвид и Оранж действительно имели все основания гордиться своими велосипедами — это были настоящие произведения искусства. Оранжевая у Дэвида и перламутровая у Оранж, двухколесные машины поражали своей элегантностью, не мешавшей их прочности и надежности. Одним словом, все, из чего они были сделаны, все их многочисленные детали были предметом гордости ребят и объектом их забот: великолепные тормоза, мягкие кожаные седла, пятискоростная передача, красиво изогнутый спортивный руль. Такое великолепие не могло оставить подростков равнодушными и в свое время предопределило их выбор: они отказались от предложенных родителями мотоциклов.
   Родители Оранж и Дэвида были готовы на все, чтобы угодить детям. Их посылали работать на два года в Саудовскую Аравию, и взять с собой детей означало в очередной раз оторвать их от занятий в школе.
   Однако эта проблема разрешилась на удивление легко: семья Сальван пригласила Дэвида и Оранж к себе на время, пока их родители будут в отъезде. Приглашение не могло оставить ребят равнодушными: они обожали Эммануэль и Жана, а с Кристофером и Из их связывало чувство настоящей дружбы. Что касается желания посмотреть Саудовскую Аравию, то им твердо было обещано, что они смогут сделать это во время школьных каникул.
   Пятнадцать километров, отделявших школу в Авенжаке от Шан-Лу, не являлись для ребят чем-то, что могло омрачить настроение. Более того, сама дорога с многочисленными подъемами и спусками представляла для Дэвида и Оранж сплошную цепочку удовольствий.
   Они испытывали чувство удовлетворения окружающим миром, а любопытство, которое проявляли к ним местные жители, наполняло их гордостью и самоуважением, хотя внешне это было незаметно, и они демонстрировали полное равнодушие к любопытству авенжакцев.
   Положа руку на сердце, нужно все же признаться, что в большей степени это любопытство было вызвано внутренней раскованностью Оранж, проявляющейся как в ее поведении, так и манере одеваться. Ее полуобнаженная фигурка, то и дело мелькавшая на улочках Авенжака, просто не могла не привлекать внимания не привыкших к такому зрелищу окрестных мальчишек.