— Была какая-то история, — нахмурила я брови и принялась отчаянно растирать себе виски. Но как ни старалась — так и не смогла вспомнить ничего определенного.
— А жаль, — разочарованно покачала головой старушка. — Думаю, что нам это было бы не менее интересно, чем господину Алсуфьеву. А он в поисках этого крестика разломал старинный секретер, выломав из него все секретные ящики…
— Стоп, — воскликнула я так громко, что Ксения Георгиевна и Петр так и подскочили на своих стульях. — Все верно. Секретные ящики — вы говорите? Как же я могла забыть. Крестик этот — не просто нательный. Ну-ка, дайте я на него взгляну…
И как только он оказался в моих руках, мне было достаточно взглянуть на него мельком, чтобы невидимая пелена упала с моих глаз. Я увидела его в совершенно новом свете и вспомнила ту историю, что рассказал нам Павел много лет назад, будто услышала ее только вчера. Все эти годы, оказывается, она хранилась в потайных помещениях моего сознания, чтобы выйти оттуда в самый нужный момент.
— Алсуфьев сломал секретер не для того, чтобы найти крестик, а именно потому, что крестика у него не было.
— С досады что ли? — с сомнением спросил Петр.
— Нет, — рассмеялась я в ответ на это его предположение, — надеюсь, до этого он еще не дошел.
— Тогда потрудитесь объяснить…
— Посмотрите на крестик еще раз. И повнимательнее. Вы не замечаете в нем ничего странного?
Мои собеседники ничего особенно странного в крестике не находили. Это было понятно по их лицам. И не удивительно. До сегодняшнего дня я тоже ничего этого не замечала.
— А он не напоминает вам ключ? — спросила я, прищурив один глаз.
— В иносказательном смысле? — уточнил Петр.
— Да в каком там — иносказательном, в самом, что ни на есть прямом, — меня уже начинала раздражать его непонятливость, хотя за минуту до этого я сама была не лучше. — Ключ от замка.
— Вы думаете? — Петр с недоверием пожал плечами.
И мне пришлось в течение нескольких минут объяснять им обоим, чем отличался лежащий перед ними крест от сотен и тысяч нательных крестов наших соотечественников. И только увидев, что не смогла их в этом убедить, рассказала им его историю.
Дедушка Синицына…
Вы заметили, как долго я не вмешивался в ход повествования. Хотя, честно говоря, мне уже давно хотелось это сделать. Все эти провалы в памяти и внезапные воспоминания — дело, безусловно, очень интересное. Но в наше время мы привыкли к иным ритмам. И мне страшно хотелось сразу вам выложить все, как есть. Но я сдерживал себя из последних сил. И теперь вмешался только потому, что в дневнике, написанном самой Екатериной Алексеевной пару недель спустя, она сама же пересказывает эту историю точнее, и главное — короче. Поэтому я и приведу вам ее в этом самом дневниковом изложении:
«Дедушка Павла Синицына в бытность свою адъютантом чуть ли не самого Багратиона однажды должен был привезти ему секретное донесение из штаба, но, к несчастью, оказался на занятой французами территории.
Чтобы важный документ не попал им в руки, он переоделся странствующим монахом. На эту мысль его навела икона, которую подарил ему какой-то старичок, у которого он прятался всего одну ночь. Икона эта была старинная, староверческая, к тому же с секретом. Она раскрывалась наподобие книги, и туда можно было при желании спрятать довольно толстый пакет.
Старичок, оказавшийся патриотом, сам предложил эту икону деду Синицына, и тот под видом монаха с иконой в руках прошел через всю занятую неприятелем территорию и благополучно добрался до своего полка. И всю жизнь почитал эту икону за чудотворную, поскольку она не только помогла сохранить ему жизнь, но и позволила выполнить задание, за которое он был повышен в звании и получил первый орден. А крестик, служивший ключом к потайному замку, всю жизнь носил сам, а перед смертью — передал внуку. На счастье.
За точность деталей не ручаюсь. Может быть, я что-то перепутала. Но слышала я эту историю давно и посчитала ее…»
И так далее. Вот такая история. Честно говоря, мне она кажется не совсем правдоподобной и почти анекдотической. Да и сама тетушка, как видно из дневника, ей не очень доверяла. Но ее собеседникам она таковой не показалась. И они восприняли ее на полном серьезе… Однако, я, кажется, снова увлекся. Поэтому с почтением спешу передать слово уважаемому автору.
— Вы думаете, что Алсуфьева интересовала эта икона, вернее, ее содержимое? — спросила меня Ксения Георгиевна. — Что же такое важное мог прятать в ней Павел?
— Одно знаю наверняка, — ответила я, — то, что там лежит, в одинаковой мере интересовало как Люси, так и Алсуфьева.
— Похоже, это действительно так, — согласился Петр. — Но что им мешало раскурочить эту икону и безо всякого ключа достать ее содержимое? — спросил он чуть позже. — Не думаю, что богобоязненность.
— Этого я тоже не знаю, — призналась я. — Так же, как и того, сохранилась ли эта икона до наших дней. О ней Павел нам тогда ничего не сказал. Так что, где она находится теперь — я не знаю. Тем более, что не видела ее никогда в жизни.
— А может быть… — нерешительно начала Ксения Георгиевна.
— О чем вы подумали? — постаралась я ее ободрить,потому что ей в голову в последнее время приходили удивительно интересные мысли, и я уже боялась лишиться хотя бы одной из них.
— Не знаю, — неуверенно продолжила она, может быть, я ошибаюсь, но не завещание ли там было? Во всяком случае, ничего другого мне в голову не приходит, — поспешила откреститься она от своего предположения.
— А что? Пожалуй, в этом есть рациональное зерно, — задумчиво протянул Петр. А разве завещание до сих пор не найдено?
— Насколько я понимаю — нет, — ответила ему я, поскольку до последнего времени это было действительно так. — Но я могу понять, каким образом это могло интересовать Люси. Но Алсуфьева…
Мы некоторое время обсуждали эту проблему, и не могли найти ответа на этот вопрос, пока Петр не высказал совершенно невероятной гипотезы:
— А что, если Синицын завещал все свое состояние вам, Екатерина Алексеевна? — спросил он.
— Мне? — удивилась я. — Но, позвольте, с какой стати?
— А подумайте сами, — остановил он меня. — Кроме Люси и Личарды у него на белом свете никого не было. Но допустим на одно мгновенье, что произошедшая трагедия имела причиной крупную ссору. Между Павлом и его милыми родственничками. И он переписывает завещание на имя… вашего мужа. Они же были лучшими друзьями, если я правильно понимаю?
— Да, но…
— Кстати, — хлопнул он в ладоши, — это было бы весьма любопытно для Алсуфьева. По его логике — это было бы веской причиной для того, чтобы вы желали Павлу смерти. И найди он такое завещание — он бы сильно порадовался. А Люси в этом случае… — он замолчал, пораженный новой идеей, — она же убила своего отца по единственной причине…
— По какой?
— Чтобы уничтожить его завещание, — как нечто само собой разумеющееся, заявил он. — А без оного — все досталось бы ей, как единственной прямой наследнице. Ведь кроме нее, как мы выяснили, у Павла Семеновича никого из родственников не осталось, дедушка Личарда постарался…
Самое удивительное, что весь этот разговор не помешал нам съесть все приготовленное кухаркой Ксении Георгиевны, а уж сколько мы выпили кофе — невозможно сосчитать.
А поскольку к моменту последней фразы Петра обед этот подошел к концу — давайте на этом закончим и посвященную ему главу. Во всяком случае, в этом будет определенная логика.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— А жаль, — разочарованно покачала головой старушка. — Думаю, что нам это было бы не менее интересно, чем господину Алсуфьеву. А он в поисках этого крестика разломал старинный секретер, выломав из него все секретные ящики…
— Стоп, — воскликнула я так громко, что Ксения Георгиевна и Петр так и подскочили на своих стульях. — Все верно. Секретные ящики — вы говорите? Как же я могла забыть. Крестик этот — не просто нательный. Ну-ка, дайте я на него взгляну…
И как только он оказался в моих руках, мне было достаточно взглянуть на него мельком, чтобы невидимая пелена упала с моих глаз. Я увидела его в совершенно новом свете и вспомнила ту историю, что рассказал нам Павел много лет назад, будто услышала ее только вчера. Все эти годы, оказывается, она хранилась в потайных помещениях моего сознания, чтобы выйти оттуда в самый нужный момент.
— Алсуфьев сломал секретер не для того, чтобы найти крестик, а именно потому, что крестика у него не было.
— С досады что ли? — с сомнением спросил Петр.
— Нет, — рассмеялась я в ответ на это его предположение, — надеюсь, до этого он еще не дошел.
— Тогда потрудитесь объяснить…
— Посмотрите на крестик еще раз. И повнимательнее. Вы не замечаете в нем ничего странного?
Мои собеседники ничего особенно странного в крестике не находили. Это было понятно по их лицам. И не удивительно. До сегодняшнего дня я тоже ничего этого не замечала.
— А он не напоминает вам ключ? — спросила я, прищурив один глаз.
— В иносказательном смысле? — уточнил Петр.
— Да в каком там — иносказательном, в самом, что ни на есть прямом, — меня уже начинала раздражать его непонятливость, хотя за минуту до этого я сама была не лучше. — Ключ от замка.
— Вы думаете? — Петр с недоверием пожал плечами.
И мне пришлось в течение нескольких минут объяснять им обоим, чем отличался лежащий перед ними крест от сотен и тысяч нательных крестов наших соотечественников. И только увидев, что не смогла их в этом убедить, рассказала им его историю.
Дедушка Синицына…
Вы заметили, как долго я не вмешивался в ход повествования. Хотя, честно говоря, мне уже давно хотелось это сделать. Все эти провалы в памяти и внезапные воспоминания — дело, безусловно, очень интересное. Но в наше время мы привыкли к иным ритмам. И мне страшно хотелось сразу вам выложить все, как есть. Но я сдерживал себя из последних сил. И теперь вмешался только потому, что в дневнике, написанном самой Екатериной Алексеевной пару недель спустя, она сама же пересказывает эту историю точнее, и главное — короче. Поэтому я и приведу вам ее в этом самом дневниковом изложении:
«Дедушка Павла Синицына в бытность свою адъютантом чуть ли не самого Багратиона однажды должен был привезти ему секретное донесение из штаба, но, к несчастью, оказался на занятой французами территории.
Чтобы важный документ не попал им в руки, он переоделся странствующим монахом. На эту мысль его навела икона, которую подарил ему какой-то старичок, у которого он прятался всего одну ночь. Икона эта была старинная, староверческая, к тому же с секретом. Она раскрывалась наподобие книги, и туда можно было при желании спрятать довольно толстый пакет.
Старичок, оказавшийся патриотом, сам предложил эту икону деду Синицына, и тот под видом монаха с иконой в руках прошел через всю занятую неприятелем территорию и благополучно добрался до своего полка. И всю жизнь почитал эту икону за чудотворную, поскольку она не только помогла сохранить ему жизнь, но и позволила выполнить задание, за которое он был повышен в звании и получил первый орден. А крестик, служивший ключом к потайному замку, всю жизнь носил сам, а перед смертью — передал внуку. На счастье.
За точность деталей не ручаюсь. Может быть, я что-то перепутала. Но слышала я эту историю давно и посчитала ее…»
И так далее. Вот такая история. Честно говоря, мне она кажется не совсем правдоподобной и почти анекдотической. Да и сама тетушка, как видно из дневника, ей не очень доверяла. Но ее собеседникам она таковой не показалась. И они восприняли ее на полном серьезе… Однако, я, кажется, снова увлекся. Поэтому с почтением спешу передать слово уважаемому автору.
— Вы думаете, что Алсуфьева интересовала эта икона, вернее, ее содержимое? — спросила меня Ксения Георгиевна. — Что же такое важное мог прятать в ней Павел?
— Одно знаю наверняка, — ответила я, — то, что там лежит, в одинаковой мере интересовало как Люси, так и Алсуфьева.
— Похоже, это действительно так, — согласился Петр. — Но что им мешало раскурочить эту икону и безо всякого ключа достать ее содержимое? — спросил он чуть позже. — Не думаю, что богобоязненность.
— Этого я тоже не знаю, — призналась я. — Так же, как и того, сохранилась ли эта икона до наших дней. О ней Павел нам тогда ничего не сказал. Так что, где она находится теперь — я не знаю. Тем более, что не видела ее никогда в жизни.
— А может быть… — нерешительно начала Ксения Георгиевна.
— О чем вы подумали? — постаралась я ее ободрить,потому что ей в голову в последнее время приходили удивительно интересные мысли, и я уже боялась лишиться хотя бы одной из них.
— Не знаю, — неуверенно продолжила она, может быть, я ошибаюсь, но не завещание ли там было? Во всяком случае, ничего другого мне в голову не приходит, — поспешила откреститься она от своего предположения.
— А что? Пожалуй, в этом есть рациональное зерно, — задумчиво протянул Петр. А разве завещание до сих пор не найдено?
— Насколько я понимаю — нет, — ответила ему я, поскольку до последнего времени это было действительно так. — Но я могу понять, каким образом это могло интересовать Люси. Но Алсуфьева…
Мы некоторое время обсуждали эту проблему, и не могли найти ответа на этот вопрос, пока Петр не высказал совершенно невероятной гипотезы:
— А что, если Синицын завещал все свое состояние вам, Екатерина Алексеевна? — спросил он.
— Мне? — удивилась я. — Но, позвольте, с какой стати?
— А подумайте сами, — остановил он меня. — Кроме Люси и Личарды у него на белом свете никого не было. Но допустим на одно мгновенье, что произошедшая трагедия имела причиной крупную ссору. Между Павлом и его милыми родственничками. И он переписывает завещание на имя… вашего мужа. Они же были лучшими друзьями, если я правильно понимаю?
— Да, но…
— Кстати, — хлопнул он в ладоши, — это было бы весьма любопытно для Алсуфьева. По его логике — это было бы веской причиной для того, чтобы вы желали Павлу смерти. И найди он такое завещание — он бы сильно порадовался. А Люси в этом случае… — он замолчал, пораженный новой идеей, — она же убила своего отца по единственной причине…
— По какой?
— Чтобы уничтожить его завещание, — как нечто само собой разумеющееся, заявил он. — А без оного — все досталось бы ей, как единственной прямой наследнице. Ведь кроме нее, как мы выяснили, у Павла Семеновича никого из родственников не осталось, дедушка Личарда постарался…
Самое удивительное, что весь этот разговор не помешал нам съесть все приготовленное кухаркой Ксении Георгиевны, а уж сколько мы выпили кофе — невозможно сосчитать.
А поскольку к моменту последней фразы Петра обед этот подошел к концу — давайте на этом закончим и посвященную ему главу. Во всяком случае, в этом будет определенная логика.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Как бы то ни было, но мы с Петром Анатольевичем решили хотя бы попытаться разыскать эту загадочную икону. И для этого покинули гостеприимный дом Ксении Георгиевны, дав ей клятвенное обещание вновь появиться у нее в ближайшее время при первой же возможности.
Ксения Георгиевна предоставила нам свою карету, и мы отправились на ней в сторону Куницына.
Появляться там открыто нам было довольно рискованно. Можно себе представить, что бы произошло, нарвись мы там на людей Алсуфьева. Поэтому, скорее всего, под впечатлением моего рассказа о дедушке Павла Синицына, Петру Анатольевичу пришла весьма интересная идея — снова переодеться до неузнаваемости. Мне уже была известна его способность к карнавальным метаморфозам, но на этот раз он превзошел сам себя, вырядившись даже не монахом, а монашкой. У Ксении Георгиевны нашлись пара монашеских одеяний, таким образом через час с небольшим мы уже ехали по довольно приличной дороге на карете, хотя и в довольно странном для нас обличье.
— Я так и не понял, откуда у Ксении Георгиевны монашеское платье, — разглядывая себя в зеркальце, спросил меня Петр Анатольевич через некоторое время. — Она что — решила остаток жизни провести в монастыре и заранее приготовила себе гардероб?
— Вы разве не слышали, — ответила ему я, — она же объяснила, что собиралась подарить их своим странницам, которые должны были объявиться у нее еще на Пасху. Обычно они приходят к ней ранней весной, но в этом году что-то припозднились. Так что, можно сказать, нам повезло.
И это действительно было так. Монашеское одеяние как будто создано для того чтобы изменить человека до неузнаваемости. Насколько мы могли судить, даже у нашего возницы ни на минуту не возникло сомнений в том, что он везет не странствующих монахинь, а скрывающихся от полиции лиц. Хотя он не только находился с нами лицом к лицу, но даже помогал усаживаться в карету. А если бы ему сказали, что одна из его пассажирок вообще мужчина, думаю — он принял бы эти слова за шутку.
Я и сама верила в это с трудом, сидя рядом с миловидной розовощекой девицей, кокетливо (может быть, даже слишком кокетливо для монашки) разглядывающей в зеркальце свое отражение и болтающей без умолку.
— Наверняка эта икона должна быть где-то там, — уверенно говорила «она», имея в виду дом Павла Семеновича в Синицыне. — Вспомните, вы же провели там два дня.
— Поверьте, сестра, мне тогда было совершенно не до икон. И, кстати, что это у вас с голосом, охрипли нешто?
Петр Анатольевич, переодевшись, попробовал сменить тембр своего типично мужского голоса, и, надо сказать, у него это неплохо получилось. Но иной раз забывался, и тогда контраст между его внешностью и звуками, что он издавал, был совершенно разительный.
— Холодного молочка выпила, — самым невинным и тоненьким голоском ответил он, — должно простудилась.
Это было настолько уморительно, что я не выдержала и рассмеялась во весь голос. Петр осуждающе посмотрел на меня и кивнул в сторону кучера.
— Надо быть осторожнее, сестра. Нам не пристало уподобляться мирским девицам и хохотать до упаду, иначе вынуждена буду сообщить о вашем предосудительном поведении матери-настоятельнице, и она наложит на вас епитимью.
— И не говорите, сестра, — перекрестилась я, — а то и вовсе предаст анафеме.
И мы едва сдержали себя, чтобы снова не расхохотаться.
Уже по этому вы можете судить о нашем тогдашнем настроении. Что поделаешь, мы были молоды, здоровы и потребность в присущих этому возрасту развлечениях и эмоциях — нет-нет, да и давала себя знать. Кроме того, мы явно засиделись в четырех стенах, и ощущение свободы и, тем более, быстрого и довольно комфортного передвижения сильно улучшило нам и без того неплохое к тому моменту настроение.
«А, может быть, я действительно авантюристка? — думала я, глядя в окно и размышляя на эту тему. — И мне действительно нравится время от времени пребывать в состоянии опасности и искать на свою голову приключений? Недаром же мне постоянно твердит об этом Шурочка? А лучшей подруге — как ни крути — видней».
Ксения Георгиевна основательно снабдила нас в дорогу разносолами, так что наши грядущие трапезы обещали быть далеко не монастырскими. Она даже, подмигнув Петру, положила ему в котомку бутылочку своей знаменитой настойки, за что «сестра Манефа», как Петр тут же назвал себя, обещала молиться денно и нощно за рабу божью Ксению.
— Да ну тебя, — притворно шикнула на него Ксения Георгиевна и снова расплылась в улыбке. Несмотря на все его проказы, этот молодой человек явно был ей по душе.
Солнце уже клонилось к закату, когда мы попросили кучера остановиться неподалеку от Синицына, объяснив ему, что наш путь теперь лежит к ближайшему от того места монастырю. Его мало интересовали наши планы, и он, пробурчав под нос что-то наподобие «Бог в помощь, по мне хоть в монастырь, хоть в кабак», зевнул, перекрестил щепотью рот и, развернув лошадей, направил их в обратный путь.
— Передай хозяйке нашу благодарность, — крикнула ему вслед «сестра Манефа», пробуя свой новый голос на открытом воздухе.
Целая стая ворон, перепуганная насмерть этим пронзительным криком, сорвалась с ближайшего дерева и поднялась в небо,
— Господи, Манефа, да что же ты так орешь-то — надсадишься, не дай Бог, — не преминула заметить я по этому поводу, и мы снова рассмеялись от души, предчувствуя, что короткая передышка на этом заканчивается, и скоро нам, возможно, будет совсем не до смеха.
Мы не рискнули появиться в деревне прежде, чем окончательно не стемнело. И некоторое время еще пережидали в тени деревьев на ее окраине.
Когда последние голоса людей и животных утонули в вечернем тумане, и деревня погрузилась в сон, Петр Анатольевич поднялся с поваленного дерева и прошептал:
— По-моему, пора.
Мне уже давно не терпелось приступить к делу, и мы, обогнув старый заросший пруд, подошли к печально знакомому мне строению.
И снова, как и в прошлый раз, я почувствовала, что от дома этого будто бы исходит какая-то тревога. И синицынская усадьба снова напомнила мне дом с привидениями.
— Петр Анатольевич, вы как относитесь к привидениям? — шепотом спросила я своего спутника.
— Господи, сестра Катерина, с кем это ты разговариваешь? — тихо ответил мне он, — нешто мужик привиделся?
Но мне уже было не до смеха. На цыпочках мы подошли к невысокому крыльцу и поднялись по ступенькам. Одна из них пронзительно скрипнула, заставив нас вздрогнуть и на некоторое время замереть на месте.
Дверь в дом была не заперта. В те времена это было скорее нормой, но тем не менее — я облегченно вздохнула. Я готова была проникнуть внутрь и через окно, но делать мне этого совершенно не хотелось. Без крайней необходимости не люблю уподобляться воровским людям.
Закрыв за собой дверь, мы оказались в полной темноте.
— Как же мы ее тут найдем? — прошептал Петр, наткнувшись на какое-то полено на полу и чертыхнувшись.
— Окна гостиной и кабинета выходят на противоположную деревне сторону, так что мы сможем зажечь свечу, — успокоила я его.
— Слава Богу, — а то я чуть ногу себе не сломал.
Едва мы зажгли свечу, как стали свидетелями того разгрома, который учинили в доме люди Алсуфьева, и о котором поведала нам днем Ксения Георгиевна. Они буквально не оставили нетронутой ни одной вещи в доме. Все было перевернуто вверх дном, и это несмотря на то, что Варвара после их отъезда постаралась вернуть дому былой вид.
Но то, что мы увидели в некогда уютном кабинете Павла — уже ни в какие ворота не лезло. Секретер был разобран на кусочки. И я с трудом узнала этот еще недавно красивый старинный предмет мебели.
— Судя по тому, в каком настроении они отсюда уехали, — присвистнув, прошептал Петр, — им так и не удалось здесь ничего найти. Хотя они постарались, ничего не скажешь…
— Он просто не знал, в каком месте искать, — в тон ему ответила я. — Поэтому действовал, скорее всего, наобум. Как говорится, слышал звон, да не знает, где он. Он что-то узнал о секрете крестика, но, скорее всего, не знал, какой замок им можно открыть. Ничем другим я его варварских действий объяснить не могу.
— Он знал, что ищет, но не знал, где оно спрятано. Мы знаем где искать, но не знаем, что именно.
Обмениваясь подобными фразами, мы осмотрели каждый уголок комнаты, и прощупали каждую найденную нами икону. Ни одна из них даже отдаленно не подходила под наши требования. В основном это были маленькие с ладошку иконки, а одна — напротив, была тяжеленная и едва ли не в аршин длиной. Так что представить, что дед Павла Семеновича именно с ней в течение нескольких дней продвигался через вражеские редуты, было трудно. Он бы просто-напросто надорвался.
Осмотр гостиной также не дал нам никакого результата. Там в красном углу висело три небольших иконы, которые мы исследовали самым тщательным образом и повесили на место. Мало того, что они были крохотные, но и написаны они были не менее пяти лет назад. А нужной нам иконе было по меньшей мере лет сто.
Для очистки совести мы прошлись по всему дому, осмотрели все кладовые и коридоры, и пришли к выводу, что или икона спрятана так надежно, что найти ее не сможет ни один непосвященный в тайну человек (например, закопана в саду), либо ее в настоящее время в доме нет. На это все у нас ушло несколько часов. И мы буквально валились с ног усталости.
За это время мы сожгли несколько толстых свечей, и все руки и часть одежды у меня были перепачканы воском. Кроме того в доме было очень душно, поэтому когда мы вновь оказались на свежем воздухе, то не могли им надышаться. И только через пару минут заметили, что с неба накрапывает неприятный холодный дождик, а в нашем бездомном положении это было совсем не к чему.
Оставаться в деревне нам было не только опасно, но уже и не имело смысла, поэтому мы поспешили покинуть ее, надеясь, что дождь не станет проливным. На наше счастье наши надежды оправдались. Хотя он моросил до самого утра и закончился лишь на рассвете.
Наши толстые монастырские одеяния к тому времени насквозь промокли и стали настоящими веригами. Они натирали кожу и оттягивали своей тяжестью мои не привыкшие к подобным нарядам плечи. Единственным преимуществом этой одежды было то, что под ее складками можно было спрятать не только заряженные пистолеты, но и меч-кладенец. А оружие мы на всякий случай с собой прихватили. Да-да, те самые пистолеты, которые принес мне Петр с места трагедии. И их тяжесть давала нам некое ощущение уверенности в собственных силах. Я давно заметила за оружием эту способность — передавать человеку часть своей силы и металлической самоуверенности.
Петр Анатольевич держался молодцом, но и ему приходилось несладко. Кроме того, у него за ночь немного выросла щетина, а бритву, как выяснилось, он забыл дома. Поэтому через день-другой его принадлежность к женскому полу вызывала бы у окружающих большие сомнения. Хотя Петр и уверял меня, что знаком с бородатой женщиной из балагана, но и сам прекрасно понимал, что это не самая лучшая новость, и даже шутить на эту тему ему не очень хотелось.
Когда мы подошли к маленькой забытой Богом деревушке, солнце стояло уже высоко. И мы присели у одной из изб, чтобы дать отдых ногам, немного просохнуть на солнышке, а заодно и перекусить.
— Тем более, что котомки наши от этого только полегчают, — весело сказал Петр Анатольевич, доставая оттуда кровяную колбасу и каравай хлеба.
Перекусив, мы впервые задумались о дальнейших перспективах. Действуя впопыхах, мы даже не запаслись запасным вариантом на случай неудачи в Синицыно. Нам казалось, что успех нам практически гарантирован, уж коли мне удалось вспомнить о самом существовании этой иконы. И одно это способно каким-то чудодейственным способом повлиять на всю нашу дальнейшую судьбу. А может быть, я все это придумала уже теперь, а на самом деле мы просто забыли об этом подумать. В конечном итоге, теперь это уже не имеет никакого значения.
Не буду пересказывать всего нашего разговора, а сразу сообщу о принятом нами решении.
Не удержусь и признаюсь, что последнюю фразу написал для Катеньки я, потому что в оригинале она и на этот раз таки пересказывает весь этот разговор. А он, да простит меня тетушка, не содержит абсолютно никакой новой и сколько-нибудь полезной для читателя информации.
А решили мы отправиться в Лисицыно, правда уже не питая каких-то больших иллюзий по поводу этого намерения и почти не надеясь на успех. Но я напомнила Петру, что Павел Семенович некоторое время прожил там, и он предложил продолжить наши поиски таинственной иконы в этой деревне, благо до нее было не слишком далеко.
Но пройдя несколько верст пешком, я поняла, что мои представления о расстояниях были до этого дня весьма относительны. Привыкнув к передвижению в карете, я даже представить себе не могла, каково это — обойти всю Россию пешком. А ведь таких людей у нас в отечестве немало. Теперь я поняла, что они воистину подвижники. И именно в этот день дала обет принимать у себя в доме любого странника, сколько бы ни прожила на этом свете. И частично его выполнила, тем более, что некоторые из них зачастую оказывали мне чрезвычайно большие, а иной раз — просто неоценимые услуги, о чем я непременно когда-нибудь расскажу.
А пока вернемся на проселочную дорогу в тот самый момент, когда неожиданное счастье улыбнулось нам во весь рот, вывернув из-за поворота. Я имею в виду крестьянскую подводу, на которую хозяин позволил нам взгромоздиться, благодаря чему большую часть оставшегося пути до Лисицына мы с сестрой Манефой провалялись на мягкой соломе. Лишь иногда спрыгивая с нее, чтобы размять ноги. На радостях Манефа сделала большой глоток из заветной бутылочки, и после этого ее присутствию духа позавидовал бы даже самый неприхотливый паломник.
Подвода — это далеко не карета. И то расстояние, которое мои лошадки с легкостью преодолели бы за час-другой, для подводы — целое путешествие. По сути она передвигается со скоростью пешехода, унылые сонные клячи чуть не засыпают на ходу, а каждые несколько верст требуют остановки. Так что мы не слишком выиграли во времени. Но с другой стороны — нам это было даже на руку, потому что и в Лисицыне мы не хотели появляться до захода солнца.
Поэтому когда до него оставалось каких-нибудь полторы версты, мы расстались с приютившей нас подводой без особого сожаления, ощущение близости цели утроило наши силы, и мы прошли это расстояние в хорошем темпе и без особого труда.
И все-таки оказались на месте слишком рано. Поэтому нам снова пришлось дожидаться заката в одной из близлежащих к Лисицыну рощиц, где мы основательно облегчили наши котомки, в основном — за счет разыгравшегося аппетита сестры Манефы. Казалось, она никогда не насытит его и готова уничтожить все наши припасы разом. А когда наконец это произошло, то есть Манефа отвалилась от импровизированного стола, представлявшего собой красивую кружевную салфетку на зеленой свежей траве, то ее сильно потянуло в сон. И это несмотря на то, что «для бодрости» она выпивала стаканчик за стаканчиком, пока ее заветная бутылка не подошла к концу.
И я позволила ей прилечь на полчасика, которые на самом деле вылились в два с лишним часа. Так что, когда она, сладко потянувшись, окликнула меня по имени, то разглядеть меня уже не имела возможности: к тому времени солнце уже спряталось за край земли, и день буквально на глазах превратился в ночь.
— Екатерина Алексеевна, — позвал меня из темноты Петр Алексеевич своим голосом, тем самым как бы вернув себе истинное лицо. Что ни говори, а его женский наряд настраивал меня на авантюрный, почти легкомысленный тон. В мужском обличье он внушал мне большее доверие.
— С добрым утром, ваше светлость, — вполголоса откликнулась я. — Как спалось на свежем воздухе?
— Господи, уже ночь… Почему вы меня не разбудили?
— Чем позже мы там появимся, тем лучше. К тому же не так сейчас и поздно. Просто тучки снова собрались на небе, а солнце еще недавно согревало ваш сон своими последними лучами.
— Вам бы Катенька стихи в альбом писать, а не от полиции бегать, — успокоившись, сказал Петр, а потом добавил вполголоса, уже явно не для моих ушей:
— Черт, из чего эта ведьма гонит свою настойку…
И, судя по звукам, резко поднялся на ноги и сделал несколько пружинистых гимнастических движений, чтобы сбросить с себя остатки сна.
— Не стоит, сестра, поминать эту публику на ночь глядя. Того и гляди накликаешь… Места тут для нее самые подходящие, болотистые…
— Предпочитаю встретиться с кикиморой в компании с лешим, нежели с одним господином Алсуфьевым, — сладко зевнув, ответил Петр, — вот он-то точно не к ночи будь помянут. Вы помните, в какой стороне деревня?
— Я же тут целую неделю прожила. И едва ноги не лишилась, прыгая по местным оврагам.
— В таком случае — веди меня, мой Вергилий.
— Что-то, Петр Анатольевич, у вас сегодня исключительно инфернальные ассоциации. К чему бы это?
— К дождю.
Не успел он произнести этого слова, как первая тяжелая капля упала мне на лицо.
— Только этого нам хватало, — простонала я, словно от зубной боли. — Не успели просохнуть…
И мы, взявшись за руки, чтобы не потеряться, отправились в деревню.
Злосчастный овраг находился с противоположной от нас стороны, поэтому опасность еще раз свалиться в него мне не грозила. И передвигались мы довольно уверенно. Редкие капли изредка шлепались нам на головы, но в дождь так и не перешли, хотя в воздухе явно пахло грозой, и через некоторое время я почувствовала, как волосы у меня на голове встают дыбом. Чувства мои обострились, как всегда происходит в такую погоду, и я поймала себя на том, что вздрагиваю при каждом звуке.
Наконец, мы вошли в деревню, и чуткие местные собаки оповестили друг друга о нашем появлении. Впрочем, они давно уже тревожно переговаривались в ночи, обсуждая капризы погоды, и теперь лишь слегка активизировались.
Ксения Георгиевна предоставила нам свою карету, и мы отправились на ней в сторону Куницына.
Появляться там открыто нам было довольно рискованно. Можно себе представить, что бы произошло, нарвись мы там на людей Алсуфьева. Поэтому, скорее всего, под впечатлением моего рассказа о дедушке Павла Синицына, Петру Анатольевичу пришла весьма интересная идея — снова переодеться до неузнаваемости. Мне уже была известна его способность к карнавальным метаморфозам, но на этот раз он превзошел сам себя, вырядившись даже не монахом, а монашкой. У Ксении Георгиевны нашлись пара монашеских одеяний, таким образом через час с небольшим мы уже ехали по довольно приличной дороге на карете, хотя и в довольно странном для нас обличье.
— Я так и не понял, откуда у Ксении Георгиевны монашеское платье, — разглядывая себя в зеркальце, спросил меня Петр Анатольевич через некоторое время. — Она что — решила остаток жизни провести в монастыре и заранее приготовила себе гардероб?
— Вы разве не слышали, — ответила ему я, — она же объяснила, что собиралась подарить их своим странницам, которые должны были объявиться у нее еще на Пасху. Обычно они приходят к ней ранней весной, но в этом году что-то припозднились. Так что, можно сказать, нам повезло.
И это действительно было так. Монашеское одеяние как будто создано для того чтобы изменить человека до неузнаваемости. Насколько мы могли судить, даже у нашего возницы ни на минуту не возникло сомнений в том, что он везет не странствующих монахинь, а скрывающихся от полиции лиц. Хотя он не только находился с нами лицом к лицу, но даже помогал усаживаться в карету. А если бы ему сказали, что одна из его пассажирок вообще мужчина, думаю — он принял бы эти слова за шутку.
Я и сама верила в это с трудом, сидя рядом с миловидной розовощекой девицей, кокетливо (может быть, даже слишком кокетливо для монашки) разглядывающей в зеркальце свое отражение и болтающей без умолку.
— Наверняка эта икона должна быть где-то там, — уверенно говорила «она», имея в виду дом Павла Семеновича в Синицыне. — Вспомните, вы же провели там два дня.
— Поверьте, сестра, мне тогда было совершенно не до икон. И, кстати, что это у вас с голосом, охрипли нешто?
Петр Анатольевич, переодевшись, попробовал сменить тембр своего типично мужского голоса, и, надо сказать, у него это неплохо получилось. Но иной раз забывался, и тогда контраст между его внешностью и звуками, что он издавал, был совершенно разительный.
— Холодного молочка выпила, — самым невинным и тоненьким голоском ответил он, — должно простудилась.
Это было настолько уморительно, что я не выдержала и рассмеялась во весь голос. Петр осуждающе посмотрел на меня и кивнул в сторону кучера.
— Надо быть осторожнее, сестра. Нам не пристало уподобляться мирским девицам и хохотать до упаду, иначе вынуждена буду сообщить о вашем предосудительном поведении матери-настоятельнице, и она наложит на вас епитимью.
— И не говорите, сестра, — перекрестилась я, — а то и вовсе предаст анафеме.
И мы едва сдержали себя, чтобы снова не расхохотаться.
Уже по этому вы можете судить о нашем тогдашнем настроении. Что поделаешь, мы были молоды, здоровы и потребность в присущих этому возрасту развлечениях и эмоциях — нет-нет, да и давала себя знать. Кроме того, мы явно засиделись в четырех стенах, и ощущение свободы и, тем более, быстрого и довольно комфортного передвижения сильно улучшило нам и без того неплохое к тому моменту настроение.
«А, может быть, я действительно авантюристка? — думала я, глядя в окно и размышляя на эту тему. — И мне действительно нравится время от времени пребывать в состоянии опасности и искать на свою голову приключений? Недаром же мне постоянно твердит об этом Шурочка? А лучшей подруге — как ни крути — видней».
Ксения Георгиевна основательно снабдила нас в дорогу разносолами, так что наши грядущие трапезы обещали быть далеко не монастырскими. Она даже, подмигнув Петру, положила ему в котомку бутылочку своей знаменитой настойки, за что «сестра Манефа», как Петр тут же назвал себя, обещала молиться денно и нощно за рабу божью Ксению.
— Да ну тебя, — притворно шикнула на него Ксения Георгиевна и снова расплылась в улыбке. Несмотря на все его проказы, этот молодой человек явно был ей по душе.
Солнце уже клонилось к закату, когда мы попросили кучера остановиться неподалеку от Синицына, объяснив ему, что наш путь теперь лежит к ближайшему от того места монастырю. Его мало интересовали наши планы, и он, пробурчав под нос что-то наподобие «Бог в помощь, по мне хоть в монастырь, хоть в кабак», зевнул, перекрестил щепотью рот и, развернув лошадей, направил их в обратный путь.
— Передай хозяйке нашу благодарность, — крикнула ему вслед «сестра Манефа», пробуя свой новый голос на открытом воздухе.
Целая стая ворон, перепуганная насмерть этим пронзительным криком, сорвалась с ближайшего дерева и поднялась в небо,
— Господи, Манефа, да что же ты так орешь-то — надсадишься, не дай Бог, — не преминула заметить я по этому поводу, и мы снова рассмеялись от души, предчувствуя, что короткая передышка на этом заканчивается, и скоро нам, возможно, будет совсем не до смеха.
Мы не рискнули появиться в деревне прежде, чем окончательно не стемнело. И некоторое время еще пережидали в тени деревьев на ее окраине.
Когда последние голоса людей и животных утонули в вечернем тумане, и деревня погрузилась в сон, Петр Анатольевич поднялся с поваленного дерева и прошептал:
— По-моему, пора.
Мне уже давно не терпелось приступить к делу, и мы, обогнув старый заросший пруд, подошли к печально знакомому мне строению.
И снова, как и в прошлый раз, я почувствовала, что от дома этого будто бы исходит какая-то тревога. И синицынская усадьба снова напомнила мне дом с привидениями.
— Петр Анатольевич, вы как относитесь к привидениям? — шепотом спросила я своего спутника.
— Господи, сестра Катерина, с кем это ты разговариваешь? — тихо ответил мне он, — нешто мужик привиделся?
Но мне уже было не до смеха. На цыпочках мы подошли к невысокому крыльцу и поднялись по ступенькам. Одна из них пронзительно скрипнула, заставив нас вздрогнуть и на некоторое время замереть на месте.
Дверь в дом была не заперта. В те времена это было скорее нормой, но тем не менее — я облегченно вздохнула. Я готова была проникнуть внутрь и через окно, но делать мне этого совершенно не хотелось. Без крайней необходимости не люблю уподобляться воровским людям.
Закрыв за собой дверь, мы оказались в полной темноте.
— Как же мы ее тут найдем? — прошептал Петр, наткнувшись на какое-то полено на полу и чертыхнувшись.
— Окна гостиной и кабинета выходят на противоположную деревне сторону, так что мы сможем зажечь свечу, — успокоила я его.
— Слава Богу, — а то я чуть ногу себе не сломал.
Едва мы зажгли свечу, как стали свидетелями того разгрома, который учинили в доме люди Алсуфьева, и о котором поведала нам днем Ксения Георгиевна. Они буквально не оставили нетронутой ни одной вещи в доме. Все было перевернуто вверх дном, и это несмотря на то, что Варвара после их отъезда постаралась вернуть дому былой вид.
Но то, что мы увидели в некогда уютном кабинете Павла — уже ни в какие ворота не лезло. Секретер был разобран на кусочки. И я с трудом узнала этот еще недавно красивый старинный предмет мебели.
— Судя по тому, в каком настроении они отсюда уехали, — присвистнув, прошептал Петр, — им так и не удалось здесь ничего найти. Хотя они постарались, ничего не скажешь…
— Он просто не знал, в каком месте искать, — в тон ему ответила я. — Поэтому действовал, скорее всего, наобум. Как говорится, слышал звон, да не знает, где он. Он что-то узнал о секрете крестика, но, скорее всего, не знал, какой замок им можно открыть. Ничем другим я его варварских действий объяснить не могу.
— Он знал, что ищет, но не знал, где оно спрятано. Мы знаем где искать, но не знаем, что именно.
Обмениваясь подобными фразами, мы осмотрели каждый уголок комнаты, и прощупали каждую найденную нами икону. Ни одна из них даже отдаленно не подходила под наши требования. В основном это были маленькие с ладошку иконки, а одна — напротив, была тяжеленная и едва ли не в аршин длиной. Так что представить, что дед Павла Семеновича именно с ней в течение нескольких дней продвигался через вражеские редуты, было трудно. Он бы просто-напросто надорвался.
Осмотр гостиной также не дал нам никакого результата. Там в красном углу висело три небольших иконы, которые мы исследовали самым тщательным образом и повесили на место. Мало того, что они были крохотные, но и написаны они были не менее пяти лет назад. А нужной нам иконе было по меньшей мере лет сто.
Для очистки совести мы прошлись по всему дому, осмотрели все кладовые и коридоры, и пришли к выводу, что или икона спрятана так надежно, что найти ее не сможет ни один непосвященный в тайну человек (например, закопана в саду), либо ее в настоящее время в доме нет. На это все у нас ушло несколько часов. И мы буквально валились с ног усталости.
За это время мы сожгли несколько толстых свечей, и все руки и часть одежды у меня были перепачканы воском. Кроме того в доме было очень душно, поэтому когда мы вновь оказались на свежем воздухе, то не могли им надышаться. И только через пару минут заметили, что с неба накрапывает неприятный холодный дождик, а в нашем бездомном положении это было совсем не к чему.
Оставаться в деревне нам было не только опасно, но уже и не имело смысла, поэтому мы поспешили покинуть ее, надеясь, что дождь не станет проливным. На наше счастье наши надежды оправдались. Хотя он моросил до самого утра и закончился лишь на рассвете.
Наши толстые монастырские одеяния к тому времени насквозь промокли и стали настоящими веригами. Они натирали кожу и оттягивали своей тяжестью мои не привыкшие к подобным нарядам плечи. Единственным преимуществом этой одежды было то, что под ее складками можно было спрятать не только заряженные пистолеты, но и меч-кладенец. А оружие мы на всякий случай с собой прихватили. Да-да, те самые пистолеты, которые принес мне Петр с места трагедии. И их тяжесть давала нам некое ощущение уверенности в собственных силах. Я давно заметила за оружием эту способность — передавать человеку часть своей силы и металлической самоуверенности.
Петр Анатольевич держался молодцом, но и ему приходилось несладко. Кроме того, у него за ночь немного выросла щетина, а бритву, как выяснилось, он забыл дома. Поэтому через день-другой его принадлежность к женскому полу вызывала бы у окружающих большие сомнения. Хотя Петр и уверял меня, что знаком с бородатой женщиной из балагана, но и сам прекрасно понимал, что это не самая лучшая новость, и даже шутить на эту тему ему не очень хотелось.
Когда мы подошли к маленькой забытой Богом деревушке, солнце стояло уже высоко. И мы присели у одной из изб, чтобы дать отдых ногам, немного просохнуть на солнышке, а заодно и перекусить.
— Тем более, что котомки наши от этого только полегчают, — весело сказал Петр Анатольевич, доставая оттуда кровяную колбасу и каравай хлеба.
Перекусив, мы впервые задумались о дальнейших перспективах. Действуя впопыхах, мы даже не запаслись запасным вариантом на случай неудачи в Синицыно. Нам казалось, что успех нам практически гарантирован, уж коли мне удалось вспомнить о самом существовании этой иконы. И одно это способно каким-то чудодейственным способом повлиять на всю нашу дальнейшую судьбу. А может быть, я все это придумала уже теперь, а на самом деле мы просто забыли об этом подумать. В конечном итоге, теперь это уже не имеет никакого значения.
Не буду пересказывать всего нашего разговора, а сразу сообщу о принятом нами решении.
Не удержусь и признаюсь, что последнюю фразу написал для Катеньки я, потому что в оригинале она и на этот раз таки пересказывает весь этот разговор. А он, да простит меня тетушка, не содержит абсолютно никакой новой и сколько-нибудь полезной для читателя информации.
А решили мы отправиться в Лисицыно, правда уже не питая каких-то больших иллюзий по поводу этого намерения и почти не надеясь на успех. Но я напомнила Петру, что Павел Семенович некоторое время прожил там, и он предложил продолжить наши поиски таинственной иконы в этой деревне, благо до нее было не слишком далеко.
Но пройдя несколько верст пешком, я поняла, что мои представления о расстояниях были до этого дня весьма относительны. Привыкнув к передвижению в карете, я даже представить себе не могла, каково это — обойти всю Россию пешком. А ведь таких людей у нас в отечестве немало. Теперь я поняла, что они воистину подвижники. И именно в этот день дала обет принимать у себя в доме любого странника, сколько бы ни прожила на этом свете. И частично его выполнила, тем более, что некоторые из них зачастую оказывали мне чрезвычайно большие, а иной раз — просто неоценимые услуги, о чем я непременно когда-нибудь расскажу.
А пока вернемся на проселочную дорогу в тот самый момент, когда неожиданное счастье улыбнулось нам во весь рот, вывернув из-за поворота. Я имею в виду крестьянскую подводу, на которую хозяин позволил нам взгромоздиться, благодаря чему большую часть оставшегося пути до Лисицына мы с сестрой Манефой провалялись на мягкой соломе. Лишь иногда спрыгивая с нее, чтобы размять ноги. На радостях Манефа сделала большой глоток из заветной бутылочки, и после этого ее присутствию духа позавидовал бы даже самый неприхотливый паломник.
Подвода — это далеко не карета. И то расстояние, которое мои лошадки с легкостью преодолели бы за час-другой, для подводы — целое путешествие. По сути она передвигается со скоростью пешехода, унылые сонные клячи чуть не засыпают на ходу, а каждые несколько верст требуют остановки. Так что мы не слишком выиграли во времени. Но с другой стороны — нам это было даже на руку, потому что и в Лисицыне мы не хотели появляться до захода солнца.
Поэтому когда до него оставалось каких-нибудь полторы версты, мы расстались с приютившей нас подводой без особого сожаления, ощущение близости цели утроило наши силы, и мы прошли это расстояние в хорошем темпе и без особого труда.
И все-таки оказались на месте слишком рано. Поэтому нам снова пришлось дожидаться заката в одной из близлежащих к Лисицыну рощиц, где мы основательно облегчили наши котомки, в основном — за счет разыгравшегося аппетита сестры Манефы. Казалось, она никогда не насытит его и готова уничтожить все наши припасы разом. А когда наконец это произошло, то есть Манефа отвалилась от импровизированного стола, представлявшего собой красивую кружевную салфетку на зеленой свежей траве, то ее сильно потянуло в сон. И это несмотря на то, что «для бодрости» она выпивала стаканчик за стаканчиком, пока ее заветная бутылка не подошла к концу.
И я позволила ей прилечь на полчасика, которые на самом деле вылились в два с лишним часа. Так что, когда она, сладко потянувшись, окликнула меня по имени, то разглядеть меня уже не имела возможности: к тому времени солнце уже спряталось за край земли, и день буквально на глазах превратился в ночь.
— Екатерина Алексеевна, — позвал меня из темноты Петр Алексеевич своим голосом, тем самым как бы вернув себе истинное лицо. Что ни говори, а его женский наряд настраивал меня на авантюрный, почти легкомысленный тон. В мужском обличье он внушал мне большее доверие.
— С добрым утром, ваше светлость, — вполголоса откликнулась я. — Как спалось на свежем воздухе?
— Господи, уже ночь… Почему вы меня не разбудили?
— Чем позже мы там появимся, тем лучше. К тому же не так сейчас и поздно. Просто тучки снова собрались на небе, а солнце еще недавно согревало ваш сон своими последними лучами.
— Вам бы Катенька стихи в альбом писать, а не от полиции бегать, — успокоившись, сказал Петр, а потом добавил вполголоса, уже явно не для моих ушей:
— Черт, из чего эта ведьма гонит свою настойку…
И, судя по звукам, резко поднялся на ноги и сделал несколько пружинистых гимнастических движений, чтобы сбросить с себя остатки сна.
— Не стоит, сестра, поминать эту публику на ночь глядя. Того и гляди накликаешь… Места тут для нее самые подходящие, болотистые…
— Предпочитаю встретиться с кикиморой в компании с лешим, нежели с одним господином Алсуфьевым, — сладко зевнув, ответил Петр, — вот он-то точно не к ночи будь помянут. Вы помните, в какой стороне деревня?
— Я же тут целую неделю прожила. И едва ноги не лишилась, прыгая по местным оврагам.
— В таком случае — веди меня, мой Вергилий.
— Что-то, Петр Анатольевич, у вас сегодня исключительно инфернальные ассоциации. К чему бы это?
— К дождю.
Не успел он произнести этого слова, как первая тяжелая капля упала мне на лицо.
— Только этого нам хватало, — простонала я, словно от зубной боли. — Не успели просохнуть…
И мы, взявшись за руки, чтобы не потеряться, отправились в деревню.
Злосчастный овраг находился с противоположной от нас стороны, поэтому опасность еще раз свалиться в него мне не грозила. И передвигались мы довольно уверенно. Редкие капли изредка шлепались нам на головы, но в дождь так и не перешли, хотя в воздухе явно пахло грозой, и через некоторое время я почувствовала, как волосы у меня на голове встают дыбом. Чувства мои обострились, как всегда происходит в такую погоду, и я поймала себя на том, что вздрагиваю при каждом звуке.
Наконец, мы вошли в деревню, и чуткие местные собаки оповестили друг друга о нашем появлении. Впрочем, они давно уже тревожно переговаривались в ночи, обсуждая капризы погоды, и теперь лишь слегка активизировались.