Через некоторое время Василий осознал свою ошибку и, потеряв к этой персоне интерес, собирался отправиться восвояси, чтобы вернуться в более подходящий момент. Но в это время до него донеслись настолько странные звуки, что он решил остаться в своем укрытии, и в результате стал свидетелем очередного преступления.
Вначале это были стоны, слишком сладострастные, чтобы свидетельствовать о страданиях производящего их существа, но через некоторое время они превратились в истошные вопли. Можно только представить себе, в какую игру решил поиграть с Люси богатый на подобные выдумки князь, но результатом этой чудовищной игры стало безжизненное тело, которое его верные рабы пару часов спустя отнесли в лес и закопали.
Василий по пятам следовал за ними, хорошо запомнил и брался показать место этого поспешного и не слишком торжественного захоронения. Вся эта история настолько потрясла его, что он, не разбирая дороги, бросился прочь и в себя пришел только несколько часов спустя в собственной избе. С тех пор прошло двое суток, но его колотило при одном воспоминании об этом кошмаре.
— Значит маленькой Люси больше нет на свете, — печально констатировал Петр Анатольевич.
— Да, — согласилась с ним я. — Как ни омерзительна была эта женщина, смерть, которую ей уготовил князь…
Меня трясло не меньше Василия, и не было слов, чтобы выразить обуревавшие меня чувства. Поэтому я предпочла помолиться за упокой этой грешной души и хотя бы постараться простить ей все ее прегрешения. Сразу признаюсь, что мне это плохо удалось, но я искренне этого хотела. Тем более, что я была единственным человеком на свете, который понимал всю чудовищность произошедшего. Ведь настоящим отцом этой женщины… даже сейчас я испытываю волнение, вспоминая тогдашние свои чувства… был никто иной, как сам князь Орловский. То есть замучил и погубил свою он свою собственную дочь. Воистину «…ибо не ведают, что творят». История, достойная стать сюжетом древнегреческой трагедии…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Вначале это были стоны, слишком сладострастные, чтобы свидетельствовать о страданиях производящего их существа, но через некоторое время они превратились в истошные вопли. Можно только представить себе, в какую игру решил поиграть с Люси богатый на подобные выдумки князь, но результатом этой чудовищной игры стало безжизненное тело, которое его верные рабы пару часов спустя отнесли в лес и закопали.
Василий по пятам следовал за ними, хорошо запомнил и брался показать место этого поспешного и не слишком торжественного захоронения. Вся эта история настолько потрясла его, что он, не разбирая дороги, бросился прочь и в себя пришел только несколько часов спустя в собственной избе. С тех пор прошло двое суток, но его колотило при одном воспоминании об этом кошмаре.
— Значит маленькой Люси больше нет на свете, — печально констатировал Петр Анатольевич.
— Да, — согласилась с ним я. — Как ни омерзительна была эта женщина, смерть, которую ей уготовил князь…
Меня трясло не меньше Василия, и не было слов, чтобы выразить обуревавшие меня чувства. Поэтому я предпочла помолиться за упокой этой грешной души и хотя бы постараться простить ей все ее прегрешения. Сразу признаюсь, что мне это плохо удалось, но я искренне этого хотела. Тем более, что я была единственным человеком на свете, который понимал всю чудовищность произошедшего. Ведь настоящим отцом этой женщины… даже сейчас я испытываю волнение, вспоминая тогдашние свои чувства… был никто иной, как сам князь Орловский. То есть замучил и погубил свою он свою собственную дочь. Воистину «…ибо не ведают, что творят». История, достойная стать сюжетом древнегреческой трагедии…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
— У тебя есть хорошие лошади? — спросила я Василия некоторое время спустя, сообразив, что он не просто мужик, а местный староста, то есть, в отличие от всех прочих, мог распоряжаться лошадьми с барской конюшни.
— Как не быть? Вам каких надо?
— Быстрых и выносливых.
— Могу запрячь… — начал было он, но я его остановила.
— Ничего запрягать не надо. Мне нужны верховые лошади.
— Так как же вы…
Василий не поверил бы, если бы я стала уверять его, что увереннее чувствую себя в седле, нежели в карете. Во всяком случае, не уступала в этом отношении ни одному из знакомых мне мужчин. И я не стала этого делать.
— Поторопись, — просто приказала я.
В узле у Петра Анатольевича оказался не один, а два мужских костюма, и снова я могла бы поразиться дару предвидения Анфисы, но уже привыкла к ним и восприняла это как должное. И через четверть часа мы с Петром Анатольевичем уже забирались на двух шустрых ухоженных лошадок.
«Как это мы сразу не догадались одеться таким образом? — с удивлением подумала я. — В конце концов — именно меня разыскивал Алсуфьев, и в изменении внешности прежде всего нуждалась я. Кроме того, мы бы тогда имели возможность передвигаться быстрее…»
Но сделанного воротить было нельзя. Поэтому и думать об этом было нечего. И я уже собиралась хлестнуть доставшуюся мне каурую лошадку, когда стоявший рядом Василий спросил:
— Барыня, а как вас зовут-то?
И снова я сообразила с опозданием, что ему до сих пор не известно мое настоящее имя. Ведь в прошлый мой приезд он считал меня дочерью Павла Семеновича. Я на секунду задумалась и ответила:
— А называй как прежде — Натальей Павловной…
Не знаю, почему я так сказала, может быть, просто потому, что имя красивое. Или в память о так страшно закончившей свой век преступной, но по-своему несчастной женщине. Тем более, что мы с ней были похожи. Разумеется, только внешне.
Путь наш проходил мимо владений Орловского, и когда мой спутник узнал об этом, он неожиданно предложил:
— А почему бы двум заблудившимся джентльменам не заглянуть на огонек к князю?
— Вы это серьезно? — прокричала я ему в ответ, потому что разговор наш происходил на полном скаку.
— А почему бы нет? Тем более что у нас с собой есть пара убедительных доводов, — он достал из-за пояса пистолет и помахал им над головой, словно саблей.
Разгоряченные быстрой ездой, мы не могли размышлять трезво. Ритм погони заставлял нас мыслить стремительно и толкал на совершенно безрассудные поступки. Только этим я могу объяснить и саму идею Петра Анатольевича, и то, что она пришлась мне по вкусу. И мы без лишних слов повернули лошадей в лес. Это было настоящее безумие.
Пожалуй что так. И тем не менее — такой это был человек. А не будь она безумной — разве бы посвятила она свою жизнь столь странному для нормальной женщины делу? Да еще в середине 19 столетия? Вспоминая все глупости, что я совершил в своей беспутной жизни, я теперь догадываюсь, кому этим обязан. Тетушкина кровь — никуда не денешься.
Удивительно, как это мы не поломали себе головы. Ночью, в почти незнакомом лесу. Но, видимо, Силы Небесные в этот день были на нашей стороне. Кроме того — ночь была удивительно светлая благодаря полной луне, которая сопровождала нас всю дорогу от Лисицына до Лесного замка.
Соскочив с лошадей, мы подбежали к его дверям и несколько минут колотили в них, что было сил.
— Господи, кто там? — раздался, наконец, из-за двери испуганный женский голос. Знакомый мне по прошлому визиту в это страшное место. Это была все та же старая прислуга моей матери, ныне принадлежавшая Орловскому.
— Скажи своему барину, что ему грозит смерть, — закричал страшным голосом Петр Анатольевич. И я не поняла — угроза это, или оправдание нашего позднего визита.
Старуха ойкнула за дверью и некоторое время мы стояли в темноте.
Наконец, дверь со скрипом открылась и перед нами выстроилось несколько заспанных мужиков в исподнем. Некоторые из них показались мне знакомыми. Это была гвардия Орловского в полном составе. Причем вооруженная. У одного из них в руках был топор, а еще один недвусмысленно покачивал в руках вилы. Мы выхватили пистолеты и направили их на вооруженных людей.
— Не вздумайте убегать, — зловещим голосом прошептал Петр, — пристрелю, как кутят. — Дом окружен и сопротивление бессмысленно.
Он выражался немного замысловато для этого сброда, но мужики его поняли. Правда один из них все-таки попытался замахнуться на него топором, но я тут же ударила его кнутом по лицу, после чего у него не было ни желания, ни возможности повторять эту попытку.
Вспомнив о той страшной комнатке, в которой мне довелось в качестве пленницы провести в этом доме чуть ли не целый день, я подбежала к ее двери с широким засовом. На мое счастье, в ней никого не оказалось. Вырвав у одного из мужиков большую сальную свечу, я осветила каземат и у меня закружилась голова. Потому что весь пол и даже стены были забрызганы здесь кровью. И я догадалась — чьей.
Не спуская пистолетов с перепуганных насмерть мужиков, мы загнали их туда и закрыли дверь на засов. Знакомой мне старухи нигде не было видно, но она вряд ли представляла собой реальную угрозу.
— Где он может быть? — снова перешел на шепот Петр Анатольевич, и я не стала спрашивать, кого он имеет в виду.
— Вверх по лестнице, — кивнула я головой и подняла руку со свечой повыше.
Я ожидала, что Орловский встретит нас с оружием в руках, но, дорогой читатель, никакой батальной сцены вам прочитать не удастся. Орловский был пьян. Совершенно. И несмотря на ароматические снадобья — его спальня насквозь пропиталась тяжелым сивушным запахом. Поэтому нам потребовалось немало драгоценного времени и целое ведро холодной воды, чтобы привести его в чувство.
Я немного поостыла к тому времени и мысленно стала задавать себе вопросы: «что мы здесь делаем и чего добиваемся?» Ответить на них было не так-то просто, потому что мы даже приблизительно не представляли себе цели своего налета.
«Мы действуем, как разбойники, — думала я, — но не собираемся же мы убивать этого человека?»
Не знаю, как Петр, но у меня таких мыслей точно не было. Хотя если попытаться проанализировать бессознательные порывы души — то, как это ни страшно звучит, но все-таки нужно будет признаться, что смерти Орловского я желала. И что бы ни писал по этому поводу Дюма, инстинкт или голос крови, шепчущий нам «кровь за кровь , зуб за зуб» очень часто определяет наши поступки, особенно в экстремальных ситуациях.
Наконец, Орловский очухался, во всяком случае, стал что-то соображать.
— Какого черта? — осипшим голосом спросил он, пытаясь разглядеть в полутемной комнате, кто мы такие.
В этот момент я увидела свое отражение в зеркале. Мои совершенно не мужские волосы выбились из-под головного убора. И за мужчину меня мог бы в эту минуту принять только совершенно ненормальный или уж совсем пьяный человек. Чтобы не продолжать далее этого бессмысленного маскарада, я сняла его с головы и волосы рассыпались у меня по плечам.
— Люси, — завопил неожиданно Орловский, приняв меня за убитую им женщину, — опять ты здесь!
И в этот самый момент я поняла, почему он пребывал в столь безобразном состоянии. Насколько мне было известно, до этого Орловский никогда не злоупотреблял вином. Каким бы он ни был чудовищем, но то, что произошло у него в замке два дня назад, видимо, до сих пор стояло у него перед глазами. Как это у Пушкина — «и мальчики кровавые в глазах…»
Судя по выражению животного ужаса в его глазах, я была права. И дело тут даже и не в нашем с Люси сходстве. Просто ее он видел во сне и наяву. А уж в каждой оказавшейся рядом женщине — просто наверняка.
Он отмахнулся от меня, как от привидения, видимо, осознав свою ошибку.
— А… — скривился в страшной беззубой улыбке он, и только теперь я поняла, что его безукоризненные зубы были фальшивыми, — прекрасная незнакомка, что же вы в прошлый раз так неожиданно исчезли?
Теперь постаревший, опухший, с провалившимися губами, в мокрой ночной рубашке, он уже не вызывал у меня никаких чувств, кроме отвращения.
— Пойдем отсюда, — предложила я Петру, и, может быть, мы на самом деле ушли бы в этот момент, если бы Орловский не заорал:
— Какого черта? Проваливайте, пока я не приказал вас прикончить.
Он еще плохо ориентировался в окружающей обстановке, предполагая, что может вызвать охрану.
— Что? — обернулся Петр. — Вы хотите и нас убить. Так же, как и Люси? Я вам этого не советую.
— Какую Люси? — отшатнулся от него Орловский. — Не знаю никакой Люси.
Оказывается, испугать его было вовсе не трудно. Он с такой наглостью совершал свои преступления, надеясь, что об этом никогда и никто не узнает. И на самом деле, если бы не случайно оказавшийся рядом в ту ночь Василий, кто бы стал разыскивать эту женщину здесь, в лесу? У такого уважаемого человека? Тем более, что и часть полиции, и сам губернатор были его хорошими друзьями. У кого бы язык повернулся обвинить его в смерти беглой преступницы?
— Как? Вы уже забыли? — вступила в разговор я. — Ну, как же, князь, вспомните, она же так кричала. Наверное ей было очень больно. Как это было? Вы резали ее на кусочки? Или истязали кнутом? И это вы называете изысканными наслаждениями? Вы обещали мне неземное блаженство… Так вот, что вы называете неизведанными ощущениями…
Каждое мое слово вызывало на лице у Орловского чуть ли не судороги. Он корчился, словно слова эти жгли его подобно раскаленному металлу.
В бессильной ярости Орловский рванулся к стене, на которой висел изысканный турецкий ятаган, но переоценил свои силы. Петр отшвырнул его на кровать, как щенка. А когда Орловский попытался встать, то достал пистолет и направил ему в лицо.
— Я предупреждаю вас, Дмитрий Борисович, мы тут одни, и о нашем к вам визите никто и никогда не узнает. А кругом лес. Уж кому, как не вам это знать? Тут можно закопать человека, и никто его никогда не найдет. Вы все поняли?
— Чего вам от меня нужно? Денег?
— Для начала поручитесь за Екатерину Алексеевну Арсаньеву, — неожиданно для меня предложил ему Петр. — А то у нее небольшие неприятности с полицией. Может быть, вы слышали?
Он импровизировал. Причем для импровизации это было совсем неплохо.
— И вы уйдете? — с сомнением спросил Орловский, косясь на наши пистолеты.
— Несомненно. Только чтобы вы не смогли нам отомстить, а вы это наверняка пожелаете сделать… — Петр на секунду задумался и продолжил, — напишите, что убили Наталью Павловну Синицыну по предварительному сговору с Алсуфьевым.
Орловский к этому времени окончательно протрезвел и его заплывшие глазки забегали по сторонам.
— Вы хотите меня погубить?
— Честно говоря, очень, — спокойно ответил Петр и, надо сказать, выглядел в эту минуту великолепно. — Хочу, но не стану этого делать. Просто хочу обезопасить себя и мою уважаемую спутницу. Имея в наличности такой документ, я буду спать спокойнее.
— Почему я должен вам доверять? — затравленно спросил Орловский.
— Потому что я — в отличие от вас — честный благородный человек, — ответил Петр и взвел курок своего пистолета.
Орловский задрожал всем телом. Буквально затрепетал. Ничего подобного мне до этого видеть не приходилось. Куда подевалась его наглая самоуверенность? Он даже отдаленно не напоминал теперь того человека, каким желал мне показаться прошлый раз. Тонкого ценителя изысканных наслаждений.
— Но, — голос у князя сорвался и перешел на фальцет, — по какому праву?
— По праву человека и дворянина, — твердо ответил Петр, -защищающего свою честь и жизнь. К несчастью, я имею дело с вами, то есть с убийцей. И должен это учитывать.
— Но она… — всхлипнул князь, — она сама была убийцей. — Он перешел на крик, — она убила собственного отца, вам это известно.
И я не выдержала.
— Он не был ей отцом. — сказала я тихо. — Он был человеком, которого она ненавидела всю жизнь, и смерти которого желала всегда. Он не был ее отцом. И она не унаследовала ни одного из его замечательных качеств. У нее… был другой отец.
— Вот как? И кто же, если не секрет, кто же, любопытно узнать, наставил рога моему дорогому соседу?
Несмотря на весь свой страх, он снова начал наглеть прямо на глазах, и это переполнило чашу моего терпения.
— Вы сами спросили у меня об этом. Хотя я не собиралась вам этого говорить… Во всяком случае сейчас.
— Чего вы не собирались мне говорить? — насторожился он, почувствовав в моих интонациях угрозу.
— Я не хотела вам говорить об этом, потому что ее кровь еще не застыла на ваших руках. Потому что ее душа еще где-то рядом…
— О чем вы? — взвизгнул Орловский.
— Вспомните, что произошло в этом доме около двадцати лет назад. Однажды к вам пришла молодая красивая женщина…
И я рассказала ему все, что мне было известно. О матери Люси, о их встрече… И судя по тому, что творилось с его лицом на протяжении рассказа, он мне поверил.
— Дайте мне бумагу и перо… — произнес он некоторое время спустя, — вон там, на столике… Я напишу все, что вам нужно.
И он начал писать. Но руки его так дрожали, что перо рвало бумагу.
— Если позволите, я выпью… — еле слышно сказал он, и вытер выступивший на лбу пот.
Налив себе полный бокал коньяку, он, преодолевая спазмы, он осушил его до дна. И после этого размашистым почерком быстро написал два документа, которые хранятся у меня до сих пор.
Передав их Петру Анатольевичу, он поднялся на ноги.
— Извините, проводить я вас не смогу, — довольно твердым голосом сказал он, хотя его немного пошатывало.
Петр спрятал бумаги, и мы тут же покинули спальню князя, оставив его наедине с собственными мыслями.
На лестнице мы никого не повстречали, засов на двери орловской тюрьмы был по-прежнему надежно заперт. Мы вышли на свежий воздух и оседлали отдохнувших за это время лошадей.
Когда мы отъехали от дома на полверсты, до нас донесся приглушенный деревьями звук пистолетного выстрела.
— Если не ошибаюсь, одним врагом у нас с вами меньше, — сурово и печально произнес Петр Анатольевич.
— Честно говоря, я это предполагала, — еле слышно ответила я.
Не знаю, расслышал ли эти слова Петр, но больше мы не обменялись с ним ни единым словом до самого дома Ксении Георгиевны, хотя приехали туда лишь утром.
Эта глава получились немного короче остальных, но, думаю, вы не осудите меня, если я ее на этом закончу.
— Как не быть? Вам каких надо?
— Быстрых и выносливых.
— Могу запрячь… — начал было он, но я его остановила.
— Ничего запрягать не надо. Мне нужны верховые лошади.
— Так как же вы…
Василий не поверил бы, если бы я стала уверять его, что увереннее чувствую себя в седле, нежели в карете. Во всяком случае, не уступала в этом отношении ни одному из знакомых мне мужчин. И я не стала этого делать.
— Поторопись, — просто приказала я.
В узле у Петра Анатольевича оказался не один, а два мужских костюма, и снова я могла бы поразиться дару предвидения Анфисы, но уже привыкла к ним и восприняла это как должное. И через четверть часа мы с Петром Анатольевичем уже забирались на двух шустрых ухоженных лошадок.
«Как это мы сразу не догадались одеться таким образом? — с удивлением подумала я. — В конце концов — именно меня разыскивал Алсуфьев, и в изменении внешности прежде всего нуждалась я. Кроме того, мы бы тогда имели возможность передвигаться быстрее…»
Но сделанного воротить было нельзя. Поэтому и думать об этом было нечего. И я уже собиралась хлестнуть доставшуюся мне каурую лошадку, когда стоявший рядом Василий спросил:
— Барыня, а как вас зовут-то?
И снова я сообразила с опозданием, что ему до сих пор не известно мое настоящее имя. Ведь в прошлый мой приезд он считал меня дочерью Павла Семеновича. Я на секунду задумалась и ответила:
— А называй как прежде — Натальей Павловной…
Не знаю, почему я так сказала, может быть, просто потому, что имя красивое. Или в память о так страшно закончившей свой век преступной, но по-своему несчастной женщине. Тем более, что мы с ней были похожи. Разумеется, только внешне.
Путь наш проходил мимо владений Орловского, и когда мой спутник узнал об этом, он неожиданно предложил:
— А почему бы двум заблудившимся джентльменам не заглянуть на огонек к князю?
— Вы это серьезно? — прокричала я ему в ответ, потому что разговор наш происходил на полном скаку.
— А почему бы нет? Тем более что у нас с собой есть пара убедительных доводов, — он достал из-за пояса пистолет и помахал им над головой, словно саблей.
Разгоряченные быстрой ездой, мы не могли размышлять трезво. Ритм погони заставлял нас мыслить стремительно и толкал на совершенно безрассудные поступки. Только этим я могу объяснить и саму идею Петра Анатольевича, и то, что она пришлась мне по вкусу. И мы без лишних слов повернули лошадей в лес. Это было настоящее безумие.
Пожалуй что так. И тем не менее — такой это был человек. А не будь она безумной — разве бы посвятила она свою жизнь столь странному для нормальной женщины делу? Да еще в середине 19 столетия? Вспоминая все глупости, что я совершил в своей беспутной жизни, я теперь догадываюсь, кому этим обязан. Тетушкина кровь — никуда не денешься.
Удивительно, как это мы не поломали себе головы. Ночью, в почти незнакомом лесу. Но, видимо, Силы Небесные в этот день были на нашей стороне. Кроме того — ночь была удивительно светлая благодаря полной луне, которая сопровождала нас всю дорогу от Лисицына до Лесного замка.
Соскочив с лошадей, мы подбежали к его дверям и несколько минут колотили в них, что было сил.
— Господи, кто там? — раздался, наконец, из-за двери испуганный женский голос. Знакомый мне по прошлому визиту в это страшное место. Это была все та же старая прислуга моей матери, ныне принадлежавшая Орловскому.
— Скажи своему барину, что ему грозит смерть, — закричал страшным голосом Петр Анатольевич. И я не поняла — угроза это, или оправдание нашего позднего визита.
Старуха ойкнула за дверью и некоторое время мы стояли в темноте.
Наконец, дверь со скрипом открылась и перед нами выстроилось несколько заспанных мужиков в исподнем. Некоторые из них показались мне знакомыми. Это была гвардия Орловского в полном составе. Причем вооруженная. У одного из них в руках был топор, а еще один недвусмысленно покачивал в руках вилы. Мы выхватили пистолеты и направили их на вооруженных людей.
— Не вздумайте убегать, — зловещим голосом прошептал Петр, — пристрелю, как кутят. — Дом окружен и сопротивление бессмысленно.
Он выражался немного замысловато для этого сброда, но мужики его поняли. Правда один из них все-таки попытался замахнуться на него топором, но я тут же ударила его кнутом по лицу, после чего у него не было ни желания, ни возможности повторять эту попытку.
Вспомнив о той страшной комнатке, в которой мне довелось в качестве пленницы провести в этом доме чуть ли не целый день, я подбежала к ее двери с широким засовом. На мое счастье, в ней никого не оказалось. Вырвав у одного из мужиков большую сальную свечу, я осветила каземат и у меня закружилась голова. Потому что весь пол и даже стены были забрызганы здесь кровью. И я догадалась — чьей.
Не спуская пистолетов с перепуганных насмерть мужиков, мы загнали их туда и закрыли дверь на засов. Знакомой мне старухи нигде не было видно, но она вряд ли представляла собой реальную угрозу.
— Где он может быть? — снова перешел на шепот Петр Анатольевич, и я не стала спрашивать, кого он имеет в виду.
— Вверх по лестнице, — кивнула я головой и подняла руку со свечой повыше.
Я ожидала, что Орловский встретит нас с оружием в руках, но, дорогой читатель, никакой батальной сцены вам прочитать не удастся. Орловский был пьян. Совершенно. И несмотря на ароматические снадобья — его спальня насквозь пропиталась тяжелым сивушным запахом. Поэтому нам потребовалось немало драгоценного времени и целое ведро холодной воды, чтобы привести его в чувство.
Я немного поостыла к тому времени и мысленно стала задавать себе вопросы: «что мы здесь делаем и чего добиваемся?» Ответить на них было не так-то просто, потому что мы даже приблизительно не представляли себе цели своего налета.
«Мы действуем, как разбойники, — думала я, — но не собираемся же мы убивать этого человека?»
Не знаю, как Петр, но у меня таких мыслей точно не было. Хотя если попытаться проанализировать бессознательные порывы души — то, как это ни страшно звучит, но все-таки нужно будет признаться, что смерти Орловского я желала. И что бы ни писал по этому поводу Дюма, инстинкт или голос крови, шепчущий нам «кровь за кровь , зуб за зуб» очень часто определяет наши поступки, особенно в экстремальных ситуациях.
Наконец, Орловский очухался, во всяком случае, стал что-то соображать.
— Какого черта? — осипшим голосом спросил он, пытаясь разглядеть в полутемной комнате, кто мы такие.
В этот момент я увидела свое отражение в зеркале. Мои совершенно не мужские волосы выбились из-под головного убора. И за мужчину меня мог бы в эту минуту принять только совершенно ненормальный или уж совсем пьяный человек. Чтобы не продолжать далее этого бессмысленного маскарада, я сняла его с головы и волосы рассыпались у меня по плечам.
— Люси, — завопил неожиданно Орловский, приняв меня за убитую им женщину, — опять ты здесь!
И в этот самый момент я поняла, почему он пребывал в столь безобразном состоянии. Насколько мне было известно, до этого Орловский никогда не злоупотреблял вином. Каким бы он ни был чудовищем, но то, что произошло у него в замке два дня назад, видимо, до сих пор стояло у него перед глазами. Как это у Пушкина — «и мальчики кровавые в глазах…»
Судя по выражению животного ужаса в его глазах, я была права. И дело тут даже и не в нашем с Люси сходстве. Просто ее он видел во сне и наяву. А уж в каждой оказавшейся рядом женщине — просто наверняка.
Он отмахнулся от меня, как от привидения, видимо, осознав свою ошибку.
— А… — скривился в страшной беззубой улыбке он, и только теперь я поняла, что его безукоризненные зубы были фальшивыми, — прекрасная незнакомка, что же вы в прошлый раз так неожиданно исчезли?
Теперь постаревший, опухший, с провалившимися губами, в мокрой ночной рубашке, он уже не вызывал у меня никаких чувств, кроме отвращения.
— Пойдем отсюда, — предложила я Петру, и, может быть, мы на самом деле ушли бы в этот момент, если бы Орловский не заорал:
— Какого черта? Проваливайте, пока я не приказал вас прикончить.
Он еще плохо ориентировался в окружающей обстановке, предполагая, что может вызвать охрану.
— Что? — обернулся Петр. — Вы хотите и нас убить. Так же, как и Люси? Я вам этого не советую.
— Какую Люси? — отшатнулся от него Орловский. — Не знаю никакой Люси.
Оказывается, испугать его было вовсе не трудно. Он с такой наглостью совершал свои преступления, надеясь, что об этом никогда и никто не узнает. И на самом деле, если бы не случайно оказавшийся рядом в ту ночь Василий, кто бы стал разыскивать эту женщину здесь, в лесу? У такого уважаемого человека? Тем более, что и часть полиции, и сам губернатор были его хорошими друзьями. У кого бы язык повернулся обвинить его в смерти беглой преступницы?
— Как? Вы уже забыли? — вступила в разговор я. — Ну, как же, князь, вспомните, она же так кричала. Наверное ей было очень больно. Как это было? Вы резали ее на кусочки? Или истязали кнутом? И это вы называете изысканными наслаждениями? Вы обещали мне неземное блаженство… Так вот, что вы называете неизведанными ощущениями…
Каждое мое слово вызывало на лице у Орловского чуть ли не судороги. Он корчился, словно слова эти жгли его подобно раскаленному металлу.
В бессильной ярости Орловский рванулся к стене, на которой висел изысканный турецкий ятаган, но переоценил свои силы. Петр отшвырнул его на кровать, как щенка. А когда Орловский попытался встать, то достал пистолет и направил ему в лицо.
— Я предупреждаю вас, Дмитрий Борисович, мы тут одни, и о нашем к вам визите никто и никогда не узнает. А кругом лес. Уж кому, как не вам это знать? Тут можно закопать человека, и никто его никогда не найдет. Вы все поняли?
— Чего вам от меня нужно? Денег?
— Для начала поручитесь за Екатерину Алексеевну Арсаньеву, — неожиданно для меня предложил ему Петр. — А то у нее небольшие неприятности с полицией. Может быть, вы слышали?
Он импровизировал. Причем для импровизации это было совсем неплохо.
— И вы уйдете? — с сомнением спросил Орловский, косясь на наши пистолеты.
— Несомненно. Только чтобы вы не смогли нам отомстить, а вы это наверняка пожелаете сделать… — Петр на секунду задумался и продолжил, — напишите, что убили Наталью Павловну Синицыну по предварительному сговору с Алсуфьевым.
Орловский к этому времени окончательно протрезвел и его заплывшие глазки забегали по сторонам.
— Вы хотите меня погубить?
— Честно говоря, очень, — спокойно ответил Петр и, надо сказать, выглядел в эту минуту великолепно. — Хочу, но не стану этого делать. Просто хочу обезопасить себя и мою уважаемую спутницу. Имея в наличности такой документ, я буду спать спокойнее.
— Почему я должен вам доверять? — затравленно спросил Орловский.
— Потому что я — в отличие от вас — честный благородный человек, — ответил Петр и взвел курок своего пистолета.
Орловский задрожал всем телом. Буквально затрепетал. Ничего подобного мне до этого видеть не приходилось. Куда подевалась его наглая самоуверенность? Он даже отдаленно не напоминал теперь того человека, каким желал мне показаться прошлый раз. Тонкого ценителя изысканных наслаждений.
— Но, — голос у князя сорвался и перешел на фальцет, — по какому праву?
— По праву человека и дворянина, — твердо ответил Петр, -защищающего свою честь и жизнь. К несчастью, я имею дело с вами, то есть с убийцей. И должен это учитывать.
— Но она… — всхлипнул князь, — она сама была убийцей. — Он перешел на крик, — она убила собственного отца, вам это известно.
И я не выдержала.
— Он не был ей отцом. — сказала я тихо. — Он был человеком, которого она ненавидела всю жизнь, и смерти которого желала всегда. Он не был ее отцом. И она не унаследовала ни одного из его замечательных качеств. У нее… был другой отец.
— Вот как? И кто же, если не секрет, кто же, любопытно узнать, наставил рога моему дорогому соседу?
Несмотря на весь свой страх, он снова начал наглеть прямо на глазах, и это переполнило чашу моего терпения.
— Вы сами спросили у меня об этом. Хотя я не собиралась вам этого говорить… Во всяком случае сейчас.
— Чего вы не собирались мне говорить? — насторожился он, почувствовав в моих интонациях угрозу.
— Я не хотела вам говорить об этом, потому что ее кровь еще не застыла на ваших руках. Потому что ее душа еще где-то рядом…
— О чем вы? — взвизгнул Орловский.
— Вспомните, что произошло в этом доме около двадцати лет назад. Однажды к вам пришла молодая красивая женщина…
И я рассказала ему все, что мне было известно. О матери Люси, о их встрече… И судя по тому, что творилось с его лицом на протяжении рассказа, он мне поверил.
— Дайте мне бумагу и перо… — произнес он некоторое время спустя, — вон там, на столике… Я напишу все, что вам нужно.
И он начал писать. Но руки его так дрожали, что перо рвало бумагу.
— Если позволите, я выпью… — еле слышно сказал он, и вытер выступивший на лбу пот.
Налив себе полный бокал коньяку, он, преодолевая спазмы, он осушил его до дна. И после этого размашистым почерком быстро написал два документа, которые хранятся у меня до сих пор.
Передав их Петру Анатольевичу, он поднялся на ноги.
— Извините, проводить я вас не смогу, — довольно твердым голосом сказал он, хотя его немного пошатывало.
Петр спрятал бумаги, и мы тут же покинули спальню князя, оставив его наедине с собственными мыслями.
На лестнице мы никого не повстречали, засов на двери орловской тюрьмы был по-прежнему надежно заперт. Мы вышли на свежий воздух и оседлали отдохнувших за это время лошадей.
Когда мы отъехали от дома на полверсты, до нас донесся приглушенный деревьями звук пистолетного выстрела.
— Если не ошибаюсь, одним врагом у нас с вами меньше, — сурово и печально произнес Петр Анатольевич.
— Честно говоря, я это предполагала, — еле слышно ответила я.
Не знаю, расслышал ли эти слова Петр, но больше мы не обменялись с ним ни единым словом до самого дома Ксении Георгиевны, хотя приехали туда лишь утром.
Эта глава получились немного короче остальных, но, думаю, вы не осудите меня, если я ее на этом закончу.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Итак, когда луковки елшанской церкви замелькали на нашем горизонте, солнце уже попрощалось с кромкой земли и с каждой минутой поднималось все выше по своей невидимой небесной лестнице.
При всем том, что я считаю себя опытной наездницей, такого большого расстояния мне еще не приходилось преодолевать без отдыха, тем более ночью.
Да что я — даже лошади наши еле передвигали ноги,хотя последний час мы, жалея их, перемежали шаг с легкой рысью.
Поэтому, когда мы наконец смогли опуститься на грешную землю, я почувствовала огромное облегчение. Какой-то парнишка подхватил наших лошадей под уздцы и стал со знанием дела выгуливать их по двору.
— Не вздумай напоить, — на всякий случай напомнил ему Петр Анатольевич, на что парнишка только улыбнулся. Судя про всему он с малолетства был при конюшне, и такой ошибки никогда бы не совершил.
Впрочем, мне было не до него и не до лошадей. Больше всего на свете мне хотелось горячего чая, а после этого — растянуться во весь рост в горизонтальном положении, а если еще и на мягкой перине — то и мечтать больше не о чем.
Но прежде нужно было встретиться с хозяйкой. И обсудить наши дела.
Она не заставила себя ждать и появилась в гостиной через пару минут после нашего приезда.
С удивлением обнаружив кардинальную перемену нашего внешнего вида и даже, как бы это сказать… половой принадлежности, она не стала нас мучить расспросами, а сразу же ушла распорядиться по поводу завтрака и ради этого даже отложила (хотя и недалеко) свое вязанье.
Сил на завтрак у нас не было, но чая мы выпили по несколько чашек, хотя обычно я не злоупотребляю этим нашим национальным напитком, предпочитая ему черный кофе, в крайнем случае — кофе со сливками.
И как только мы с Петром Анатольевичем вернули себе способность к членораздельной речи, мы тут же, перебивая друг друга, выложили Ксении Георгиевне все наши новости. А потом и продемонстрировали наши находки. О визите к Орловскому мы, не сговариваясь, даже не упомянули, боясь,что это произведет на старушку слишком сильное впечатление и надолго выбьет из колеи. Но хитрая старушенция все-таки вытянула у нас все, поймав нас на каком-то противоречии, перекрестилась и спросила:
— И что же мы будем делать дальше?
Люди преклонного возраста не раз поражали меня спокойным и, я бы сказала, достойным отношением к смерти. Наверное, с годами они привыкают к мысли о ее неизбежности, или, что еще вероятнее, смиряются со своей близкой кончиной. Во всяком случае, сама я с годами стала относиться к этому явлению именно так. Тем более, что никогда не сомневалась в существовании загробном, поэтому смерть для меня — просто переход в иную жизнь, а следовательно, не слишком большой повод для отчаянья.
Поэтому я сразу же перешла к изложению своего плана, а заодно — познакомила с ним и Петра Анатольевича, поскольку основную часть реализации этого плана собиралась возложить на его широкие, но сильно уставшие плечи.
Мой замысел был довольно прост: Все найденные нами документы я планировала переправить в Петербург, лично Петру Петровичу. Судя по записям Павла, он и раньше сочувственно относился к этому делу, а теперь, когда так продвинулся по служебной лестнице (а многие уже пророчили ему министерское кресло) был тем единственным человеком, который мог бы завалить такого матерого зверя, как наш преступный, но сильный своими связями и положением губернатор.
Ксения Георгиевна не только горячо одобрила мое предложение, но тут же написала письмо своей двоюродной сестре, муж которой доводился Петру Петровичу… Впрочем, это неважно, в каких родственных отношениях она была с этим сильным и мужественным человеком, важно было другое: рекомендательное письмо в России иной раз способно открыть самые высокие и даже государственные двери. И это сильно облегчило бы задачу Петра Анатольевича, поскольку именно ему предстояло отправиться в Петербург, причем, настолько срочно, что Ксения Георгиевна тут же пошла распорядиться на счет кареты.
Петр Анатольевич только вздохнул, узнав об этом:
— Во всяком случае, — произнес он голосом смиренного мученика, — по дороге высплюсь. Но если бы вы предложили мне совершить этот путь в седле, то, признаюсь честно, я сказался бы больным или, в крайнем случае, перешел на сторону губернатора. Потому что после этой ночи при слове седло у меня тошнота подступает к горлу, и рождаются мечты о светлом будущем, в котором верховых лошадей заменят на воздушные шары.
Он еще долго импровизировал подобным образом, точнее говоря, до тех самых пор, пока мы не усадили его в карету. И только большая бутыль знаменитой настойки вдобавок к корзине с пирогами и закусками, собранными ему в дорогу заботливыми руками Ксении Георгиевны, окончательно примирила его с собственной участью. Но тем не менее у меня сердце немного сжималось, когда я смотрела на его усталое грустное лицо, потому что я уже представляла с каким удовольствием рухну на мягкие перины…
Но не тут-то было. То есть это произошло, но только после того, как я по настоянию Ксении Георгиевны посетила ее баньку.
Зато спала я после этого… Не буду говорить сколько времени, потому что меня до сих пор немного мучит совесть.
Скажу только, что когда я проснулась, Петр Анатольевич, по моим расчетам, уже подъезжал к Москве. И даже если я преувеличиваю, то самую чуточку.
А когда проснулась — отдала себя в руки хлебосольной хозяйки, позволила усадить себя за стол и не вставала из-за него до тех пор, пока не опустошила все закрома, и тем самым обрекла Ксению Георгиевну на полуголодное существование в течение нескольких лет. Но она на меня за это не обиделась, а полюбила еще больше.
В ближайшие несколько дней я чувствовала себя совершенно счастливой, потому что была уверена, что мой гонец сумеет убедить Петра Петровича в необходимости срочных действий. И собранные Павлом документы, красноречивые сами по себе, и подкрепленные красноречием профессионального литератора и говоруна приведут к желанному результату.
Так оно и вышло. Правда не так скоро, как мне бы хотелось. Поэтому я прожила в Елшанке почти целый месяц.
И только то, что через пару недель вернулся похудевший, но абсолютно уверенный в успехе Петр Анатольевич не дало впасть в хандру.
За это время я много думала, рисовала и в результате появился целый альбом моих дорожных эскизов и набросков.
А мой дневник пополнился сотней новых страниц. Ксения Георгиевна, узнав об этой моей привычке, подарила мне толстую красивую тетрадь в кожаном переплете, и я исписала ее почти полностью.
А через месяц регулярно навещавший меня все это время и сообщавший все городские новости Петр Анатольевич приехал с букетом красивых роз и бутылкой шампанского. Для этого у него была весьма уважительная причина. Он приехал сообщить мне, что я могу вернуться в Саратов, ничего не опасаясь. Потому что за это время там произошли чрезвычайно важные события и перемены. Главной из которых был арест Алсуфьева.
Стараниями Петра Петровича на него было заведено уголовное дело, поэтому он уже никому не мог причинить никакого вреда.
А все остальные мои враги (я имею в виду Люси и князя Орловского) тем более не могли мне ничего сделать по причине отсутствия их на этом свете.
Смерть Орловского произвела в городе большой переполох, каким-то образом (подозреваю, что не без участия Петра Анатольевича) некоторые подробности его жизни за несколько дней стали достоянием общественности, поэтому похороны его прошли скромно, никто по этому поводу слез не проливал, и похоронен он был за церковной оградой, как все самоубийцы.
Если кто-то предполагает, что и губернатор в то же время понес серьезное и достойное его преступлений наказание, то он совершенно не понимает нашей российской действительности. Еще долгих три с половиной года он губернаторствовал, более того, продолжал вершить свои темные делишки. И только в конце шестьдесят первого года его, наконец, общими силами удалось снять с этой должности. Дело это было громкое, прославившее нашу губернию на весь мир, во всяком случае, европейские газеты обсуждали его весьма оживленно.
Через некоторое время у своих хороших знакомых я встретилась с Олегом Борисовичем, тогдашним главным полицмейстером Саратова, он принес мне глубокие извинения за действия своего подчиненного, и тяжело вздыхал, не имея возможности говорить со мной откровенно. Игнатьев незримо присутствовал третьим участником в нашей с ним беседе. А совсем откровенно мы поговорили с ним много лет спустя. И он мне рассказал много интересного, в том числе, и о моем «деле», о роли в нем Игнатьева и прочих неприятных подробностях.
На этом можно было бы закончить этот роман, но он бы остался незавершенным. Поскольку в нем не хватало бы главного. А главным я все-таки считаю то дело, с которого началась вся эта история. Расследование истинных причин смерти моего любимого мужа Александра Христофоровича.
При всем том, что я считаю себя опытной наездницей, такого большого расстояния мне еще не приходилось преодолевать без отдыха, тем более ночью.
Да что я — даже лошади наши еле передвигали ноги,хотя последний час мы, жалея их, перемежали шаг с легкой рысью.
Поэтому, когда мы наконец смогли опуститься на грешную землю, я почувствовала огромное облегчение. Какой-то парнишка подхватил наших лошадей под уздцы и стал со знанием дела выгуливать их по двору.
— Не вздумай напоить, — на всякий случай напомнил ему Петр Анатольевич, на что парнишка только улыбнулся. Судя про всему он с малолетства был при конюшне, и такой ошибки никогда бы не совершил.
Впрочем, мне было не до него и не до лошадей. Больше всего на свете мне хотелось горячего чая, а после этого — растянуться во весь рост в горизонтальном положении, а если еще и на мягкой перине — то и мечтать больше не о чем.
Но прежде нужно было встретиться с хозяйкой. И обсудить наши дела.
Она не заставила себя ждать и появилась в гостиной через пару минут после нашего приезда.
С удивлением обнаружив кардинальную перемену нашего внешнего вида и даже, как бы это сказать… половой принадлежности, она не стала нас мучить расспросами, а сразу же ушла распорядиться по поводу завтрака и ради этого даже отложила (хотя и недалеко) свое вязанье.
Сил на завтрак у нас не было, но чая мы выпили по несколько чашек, хотя обычно я не злоупотребляю этим нашим национальным напитком, предпочитая ему черный кофе, в крайнем случае — кофе со сливками.
И как только мы с Петром Анатольевичем вернули себе способность к членораздельной речи, мы тут же, перебивая друг друга, выложили Ксении Георгиевне все наши новости. А потом и продемонстрировали наши находки. О визите к Орловскому мы, не сговариваясь, даже не упомянули, боясь,что это произведет на старушку слишком сильное впечатление и надолго выбьет из колеи. Но хитрая старушенция все-таки вытянула у нас все, поймав нас на каком-то противоречии, перекрестилась и спросила:
— И что же мы будем делать дальше?
Люди преклонного возраста не раз поражали меня спокойным и, я бы сказала, достойным отношением к смерти. Наверное, с годами они привыкают к мысли о ее неизбежности, или, что еще вероятнее, смиряются со своей близкой кончиной. Во всяком случае, сама я с годами стала относиться к этому явлению именно так. Тем более, что никогда не сомневалась в существовании загробном, поэтому смерть для меня — просто переход в иную жизнь, а следовательно, не слишком большой повод для отчаянья.
Поэтому я сразу же перешла к изложению своего плана, а заодно — познакомила с ним и Петра Анатольевича, поскольку основную часть реализации этого плана собиралась возложить на его широкие, но сильно уставшие плечи.
Мой замысел был довольно прост: Все найденные нами документы я планировала переправить в Петербург, лично Петру Петровичу. Судя по записям Павла, он и раньше сочувственно относился к этому делу, а теперь, когда так продвинулся по служебной лестнице (а многие уже пророчили ему министерское кресло) был тем единственным человеком, который мог бы завалить такого матерого зверя, как наш преступный, но сильный своими связями и положением губернатор.
Ксения Георгиевна не только горячо одобрила мое предложение, но тут же написала письмо своей двоюродной сестре, муж которой доводился Петру Петровичу… Впрочем, это неважно, в каких родственных отношениях она была с этим сильным и мужественным человеком, важно было другое: рекомендательное письмо в России иной раз способно открыть самые высокие и даже государственные двери. И это сильно облегчило бы задачу Петра Анатольевича, поскольку именно ему предстояло отправиться в Петербург, причем, настолько срочно, что Ксения Георгиевна тут же пошла распорядиться на счет кареты.
Петр Анатольевич только вздохнул, узнав об этом:
— Во всяком случае, — произнес он голосом смиренного мученика, — по дороге высплюсь. Но если бы вы предложили мне совершить этот путь в седле, то, признаюсь честно, я сказался бы больным или, в крайнем случае, перешел на сторону губернатора. Потому что после этой ночи при слове седло у меня тошнота подступает к горлу, и рождаются мечты о светлом будущем, в котором верховых лошадей заменят на воздушные шары.
Он еще долго импровизировал подобным образом, точнее говоря, до тех самых пор, пока мы не усадили его в карету. И только большая бутыль знаменитой настойки вдобавок к корзине с пирогами и закусками, собранными ему в дорогу заботливыми руками Ксении Георгиевны, окончательно примирила его с собственной участью. Но тем не менее у меня сердце немного сжималось, когда я смотрела на его усталое грустное лицо, потому что я уже представляла с каким удовольствием рухну на мягкие перины…
Но не тут-то было. То есть это произошло, но только после того, как я по настоянию Ксении Георгиевны посетила ее баньку.
Зато спала я после этого… Не буду говорить сколько времени, потому что меня до сих пор немного мучит совесть.
Скажу только, что когда я проснулась, Петр Анатольевич, по моим расчетам, уже подъезжал к Москве. И даже если я преувеличиваю, то самую чуточку.
А когда проснулась — отдала себя в руки хлебосольной хозяйки, позволила усадить себя за стол и не вставала из-за него до тех пор, пока не опустошила все закрома, и тем самым обрекла Ксению Георгиевну на полуголодное существование в течение нескольких лет. Но она на меня за это не обиделась, а полюбила еще больше.
В ближайшие несколько дней я чувствовала себя совершенно счастливой, потому что была уверена, что мой гонец сумеет убедить Петра Петровича в необходимости срочных действий. И собранные Павлом документы, красноречивые сами по себе, и подкрепленные красноречием профессионального литератора и говоруна приведут к желанному результату.
Так оно и вышло. Правда не так скоро, как мне бы хотелось. Поэтому я прожила в Елшанке почти целый месяц.
И только то, что через пару недель вернулся похудевший, но абсолютно уверенный в успехе Петр Анатольевич не дало впасть в хандру.
За это время я много думала, рисовала и в результате появился целый альбом моих дорожных эскизов и набросков.
А мой дневник пополнился сотней новых страниц. Ксения Георгиевна, узнав об этой моей привычке, подарила мне толстую красивую тетрадь в кожаном переплете, и я исписала ее почти полностью.
А через месяц регулярно навещавший меня все это время и сообщавший все городские новости Петр Анатольевич приехал с букетом красивых роз и бутылкой шампанского. Для этого у него была весьма уважительная причина. Он приехал сообщить мне, что я могу вернуться в Саратов, ничего не опасаясь. Потому что за это время там произошли чрезвычайно важные события и перемены. Главной из которых был арест Алсуфьева.
Стараниями Петра Петровича на него было заведено уголовное дело, поэтому он уже никому не мог причинить никакого вреда.
А все остальные мои враги (я имею в виду Люси и князя Орловского) тем более не могли мне ничего сделать по причине отсутствия их на этом свете.
Смерть Орловского произвела в городе большой переполох, каким-то образом (подозреваю, что не без участия Петра Анатольевича) некоторые подробности его жизни за несколько дней стали достоянием общественности, поэтому похороны его прошли скромно, никто по этому поводу слез не проливал, и похоронен он был за церковной оградой, как все самоубийцы.
Если кто-то предполагает, что и губернатор в то же время понес серьезное и достойное его преступлений наказание, то он совершенно не понимает нашей российской действительности. Еще долгих три с половиной года он губернаторствовал, более того, продолжал вершить свои темные делишки. И только в конце шестьдесят первого года его, наконец, общими силами удалось снять с этой должности. Дело это было громкое, прославившее нашу губернию на весь мир, во всяком случае, европейские газеты обсуждали его весьма оживленно.
Через некоторое время у своих хороших знакомых я встретилась с Олегом Борисовичем, тогдашним главным полицмейстером Саратова, он принес мне глубокие извинения за действия своего подчиненного, и тяжело вздыхал, не имея возможности говорить со мной откровенно. Игнатьев незримо присутствовал третьим участником в нашей с ним беседе. А совсем откровенно мы поговорили с ним много лет спустя. И он мне рассказал много интересного, в том числе, и о моем «деле», о роли в нем Игнатьева и прочих неприятных подробностях.
На этом можно было бы закончить этот роман, но он бы остался незавершенным. Поскольку в нем не хватало бы главного. А главным я все-таки считаю то дело, с которого началась вся эта история. Расследование истинных причин смерти моего любимого мужа Александра Христофоровича.