Арсеньева Елена. Твой враг во тьме

   И все-таки от неприятных картин, возникших в воображении, яблочный компот словно бы прокис. Ну и ладно, хватит, она и так умолотила уйму всякой еды. Тошнота, слава богу, прошла бесследно, и головокружение прекратилось, однако никакого особенного прилива сил Лёля не ощутила. Напротив, тело налилось приятной, расслабляющей тяжестью. Еще бы, столько съесть – наверняка отяжелеешь! И тут она вспомнила, что забыла выпить хлористый кальций. Пить или не пить, вот в чем вопрос? Все-таки полезное лекарство, очищает кровь. А, пожалуй, следует очиститься, неизвестно ведь, что ей там кололи, в машине-то!
   Однако стоило представить горький, отвратительно-солоноватый вкус CaCl (недаром его советуют запивать молоком!), как Лёлю перекосило. Ну, ничего, она его столько выпила в детстве, под неусыпным надзором тети Светы (царство ей небесное!), что кровь очистила на много лет вперед. Но чтобы не осложнять и без того сложную здешнюю жизнь, Лёля аккуратно отмерила столовую ложку лекарства и вылила его в термос, где на донышке еще плескался куриный бульон. Надо думать, они здесь моют посуду после еды!
   И вдруг Лёля почувствовала, что страшно устала от этих незамысловатых действий. Откинулась на подушку, не в силах и пальцем шевельнуть. Мало сказать, что неудержимо потянуло в сон: тело ее уже спало и не подчинялось слабо бодрствующему рассудку. Но и над ним Лёля была уже не властна. Мысли словно бы отделились от нее, жили своей вялой, но вполне самостоятельной жизнью, и уж теперь-то Лёля ничего не могла с ними поделать. Как ни хотела она вспоминать, а все же пришлось…

Дмитрий. Весна – лето, 1999

   Уж, казалось бы, он всякого навидался за те несколько месяцев, когда, уйдя из пожарной охраны, стал работать в спасательном отряде!
   Но почему-то никак не мог забыть ту аварию неподалеку от Подновья. Кабина «Газели» была буквально разрублена пополам. Двигатель вылетел на обочину, а правая дверца вывалилась вместе со стойкой и рухнула метрах в пяти от груды искореженного металла. Кабина напоминала смятую консервную банку, а сидящего посредине пассажира зажало так, что без помощи спасателей его шансы на жизнь были равны нулю.
   Этим самым пассажиром был мальчик лет шести. Он не кричал, не бился, не звал маму. Да мама и не откликнулась бы: лежала на обочине, и то, что осталось от ее головы, было прикрыто мокрой от крови и беспрерывного дождя курткой. Мальчик об этом не знал и вряд ли понимал, что произошло. Он просто сидел, чуть закинув голову и глядя на спасателей темными, остановившимися глазами, изредка смаргивая дождевые капли. Может быть, его ранило, однако узнать об этом не было возможности: на вопросы мальчик не отвечал, только тяжело, хрипло дышал – так дышат не дети, а старики… Он был весь в крови, но это могла быть и кровь матери. Тяжелый шок, в котором находился мальчик, пугал, конечно, но, с другой стороны, спасателям было чуть легче: слушать крики ребенка, которому невозможно помочь, просто невыносимо…
   Гидравлика вся была наготове, и руки чесались делать дело, но не тут-то было! Стоило прикоснуться к металлическим частям полуторки, как начинало нещадно бить током. Коротила поврежденная мачта городского освещения, в которую врезалась «Газель». Похоже, именно от удара током, а не от чего-то другого никак не мог прийти в себя водитель, которого вышвырнуло из машины. Ничего, кроме ушибов и ссадин, на его теле врач не нашел, однако парень оставался без сознания. Ну что ж, беспамятство и для него пока что спасение. Каково ему будет, когда очнется и узнает, что жена погибла, а сын… правда, сын был еще жив.
   Связались по рации с аварийными службами, однако Дмитрий уже замучился слушать, как Разумихин пререкается с ними. Там кто-то никак не мог уразуметь, почему, если нужно всего-навсего оттащить одну машину от одной мачты, следует отключать весь район. А ведь там рядом областная больница. Как ее отключить? Вон сколько по телевизору ругались, когда во время недавнего перебоя с энергоснабжением где-то в Сибири погиб человек из-за остановки системы жизнеобеспечения. А в операционной вручную приводили в действие какие-то там аппараты! Нет, диспетчер не может взять на себя такую ответственность. Надо решать в высшей инстанции…
   Дмитрий, который как часовой ходил вокруг «Газели», посмотрел на мальчика. В свете фонарей лицо его казалось неестественно бледным. Слабо моргнул, с трудом облизнул мокрые от дождя губы. Дышит все тише, все реже…
   Разумихин предлагал выдернуть мачту тягачом, но при более подробном рассмотрении оказалось, что вся эта конструкция могла сдвинуться с места только целиком: мачта – «Газель» – ребенок. И если сейчас он относительно защищен вздыбленными сиденьями, то при малейшем неудачном маневре мачта пробьет ему голову.
   Дмитрий задумчиво взглянул на нечто, бывшее раньше подножкой. Плевое дело – заскочить туда, перепрыгнув через нелепо изогнувшийся борт! Он уже перескакивал. Схватился за какую-то железяку, пытаясь удержать равновесие, и тут же получил такой разряд, что кубарем покатился на землю. Шибануло даже сквозь защитную одежду! Если бы хоть не дождь…
   – Юра, – подергал за рукав Разумихина, – я ведь в прошлый раз больше от неожиданности сорвался. Теперь знаю, что меня ждет. И если у меня в руках будет какой-нибудь деревянный крюк – сучок, например, подходящий, чтоб не руками цепляться за дверцу, а этим изолятором… Я возьму резиновый коврик и попытаюсь ребенку голову прикрыть, чтобы металл его ни в коем случае не коснулся. Но это просто для страховки. Я смогу, смогу разжать кабину и вытащить мальчишку!
   – Если только сначала не угробишь его к чертовой матери, – угрюмо ответил Разумихин. – Я тебе еще скажу все, что думаю про тот первый прыжок! Это чудо, что от толчка мальчика еще сильнее не зажало. Погляди только, как мачта висит. Она же прямо над его головой. Малейшее движение…
   Затрещала рация.
   – Да, я, – устало ответил Разумихин, но тотчас его голос оживился: – Нам хватит, хватит пяти минут! Давайте, мы готовы! – И громко: – Сейчас отключат электричество на пять минут! Ребята, ну!..
   Дмитрий схватил резак и подбежал почти вплотную к «Газели», напряженно всматриваясь в цепочку огней, протянувшуюся по шоссе.
   Раз! – огни вдруг погасли, но этого никто не заметил: просто фары автобуса и аварийные фонари засветились еще ярче.
   Он шагнул на подножку. Как все просто, оказывается. Давно бы так!
   – Привет, – сказал, встречаясь взглядом с мальчиком. – Сейчас мы тебя вытащим отсюда.
   Ребенок внимательно смотрел на него блестящими глазами. «Бедняга, да он и не понимает, что я говорю! Ладно, уже чуть-чуть осталось».
   Мощные зубья гидравлического резака без усилий раздвинули смятую кабину.
   – Достанешь теперь? Или еще подрезать? – спросил Молодец, стоявший наготове с другим резаком.
   – Достану!
   Дмитрий осторожно взял мальчика за плечи, потянул:
   – Вот и все. Хватит тебе мокнуть!
   И осекся, когда из глаз ребенка вылилась дождевая вода, в которой радостно играли блики света, и они стали темными, непроглядными… неживыми.
 
   Погибшего мальчишку (Сережа Капитонов, шесть лет) и вспомнил первым делом Дмитрий, когда вертлявенькая медсестричка объяснила ему, как и почему Лёлины анализы оказались в Центре крови.

Лёля. Весна – лето, 1999

   Ее трудно обвинять в том, что так старалась упрятать воспоминания на самое донышко сознания. Она же не мазохистка, в конце концов, а эти мысли непрестанно ранили память, как ржавое лезвие. Мало того, что больно, так еще и заражают смертной тоской по тому, что быть могло, да не сбылось! И что, разве только она в этом виновата?!
   …Раньше Лёля с самого начала чувствовала, что очередной романчик или «дружба» долго не протянет. Ну в самом деле: не может ничем серьезным кончиться то, что началось с банального приглашения потанцевать или с никчемушной болтовни, пока она выбивала очередному покупателю очередную накладную, или с пошловатого знакомства на вечеринке. Та единственная встреча, которая перевернет ее жизнь, должна быть чем-то из ряда вон!
   Ну что же, тут Лёля оказалась права. Встречи с Дмитрием, что первая, что вторая (особенно вторая!), оказались из ряда вон, они перевернули Лёлину жизнь… и тем не менее это оказались «бесплодные усилия любви». Ее, конкретно ее, Лёлиной любви, потому что этот киногерой, супермен и суперлюбовник, этот «спасатель от бога», человек, вернувший ее к жизни и разбивший ее жизнь, ни разу не сказал, что любит ее.
   Как-то так получалось, что он в основном молчал, а обрамляла словесными узорами их встречи, поцелуи и объятия она, Лёля. Конечно, настоящий мужчина и должен быть немногословен, но не до такой же степени! При этом Дмитрий вовсе не был дураком, который молчанием ловко маскирует скудоумие. Лёля ощущала, что в нем шел постоянный напряженный мыслительный процесс, имевший, как позднее выяснилось, весьма отдаленное отношение к ней. А она-то поначалу чувствовала себя объектом какого-то психо-физико-химико-ментального обследования. Казалось, Дмитрий взвешивал каждое ее слово на незримых весах, примерял к невидимому эталону. Она это ощущала всем существом и, вместо того чтобы обидеться, радовалась, дуреха, ужасно волновалась и даже мучилась по этому поводу: соответствует или нет, мечтала, конечно, соответствовать… Потом как-то вдруг Лёле показалось, что стандарты Дмитрия здорово напоминают легендарное прокрустово ложе, в которое она никак не умещается, а потому ее ненаглядный всерьез озабочен, как быть: отрубить ли возлюбленной головенку или ножонки поотсечь? Это ее потрясло, обидело… но оказалось просто ничем по сравнению с потрясением и обидой от нового открытия: какое прокрустово ложе, какое обследование, какой эталон? Да ведь большую часть того времени, которое Дмитрий проводит с Лёлей, его сознание занято чем-то совершенно иным! Не имеющим никакого отношения к любви и будущей семейной жизни, на которую она так надеялась и о которой так мечтала!
   Да, она хотела быть его женой. Очень хорошей, самой лучшей – чтобы по сравнению с ее стряпней все прочие блюда казались мужу безвкусными, а по сравнению с уютом в ее квартире все остальные дома казались бы трущобами. При этом, конечно, она хотела оставаться не полотером и судомойкой, а очаровательной, нежной любовницей и сердечным другом своего мужа. У него не возникнет и мысли о других женщинах, потому что Лёля заменит ему все и всех. А как ее будут любить дети! Лёля не хотела бы много детей, двух вполне достаточно: мальчика и девочку. Но это будут самые счастливые дети на свете, которые станут вспоминать родительский дом со слезами счастья и умиления. Точно так же дом своей бабушки будут вспоминать и внуки, потому что когда-нибудь Лёля предполагала сделаться лучшей на свете бабушкой.
   Дожив до двадцати пяти лет, она уже твердо знала, что больше всего на свете хочет любить свою собственную семью. Конечно, для мамы с папой она свет в окошке, но гораздо чаще этот свет им заменяет электролампочка непрерывной работы. Они живут, чем дольше, тем больше, ради своих книг. А что дочь уже выросла – какие проблемы?
   Раньше Лёля часто сетовала, что одна в семье, ей не хватало братьев и сестер. У мамы при этом делалось нежное, смущенное лицо, она виновато кивала каким-то своим воспоминаниям – может быть, тем самым нерожденным Лёлиным братьям и сестрам, – но вдруг глаза ее вспыхивали, брови взлетали:
   – Да ты что? Еще детей? Но тогда я не написала бы то… и то… и это! Нет! В жизни всегда происходит только то, что должно произойти!
   И, наскоро чмокнув своего взрослого ребенка, мама взлетала с дивана, на котором они только что так уютно, так чудно, так семейно посиживали в обнимку:
   – Ну ладно, моя радость, я совсем забыла, что мне еще надо поработать над библиографией!
   Так вот, Лёля для себя решила: в ее жизни не будет никаких библиографий. Никакой научной работы, никакой служебной карьеры! Она любит книжки больше всего на свете, но не намерена похоронить себя заживо в библиотечной гробовой тишине или под лавиной графоманских рукописей в каком-нибудь издательстве. Она обожает детей, однако вовсе не намерена разрываться на части ради тридцати короедов, которым вообще плевать с высокой башни как на древнюю и древнейшую, так и на новую и новейшую историю. Конечно, если ее будущий муж окажется человеком состоятельным, Лёля с удовольствием сунет в долгий ящик свою трудовую книжку. Если нет – что ж, она будет необременительно работать в книготорговой фирме и воспитывать двух своих детей. И овцы сыты, и волки целы. Семья как цель жизни и вершина карьеры – чем это плохо?
   Да вот, плохо, оказывается… Сначала плохо было то, что никак не появлялась подходящая кандидатура. Лёля хотела впервые лечь в постель с мужчиной только по страстной и смертельной любви, она не желала набираться сексуального опыта в постелях, которые скоро придется забыть. Сейчас столько книжек и даже фильмов на эту тему! Если плоть не ставит вопрос ребром, к чему торопить события?
   Лёлина плоть вопросов ребром не ставила: с интересом воспринимала теорию, и если мечтала о практике, то требовала, чтобы на первом же практическом занятии уже присутствовало надетое на безымянный палец тоненькое золотое колечко.
   Образ грядущего супруга вполне четко нарисовался к тому времени в Лёлином сознании. То есть без прокрустова ложа и здесь не обошлось… Однако она не была такой уж пуристкой, и если, к примеру, Дмитрий оказался не ярким блондином, как в мечтах, а темно-русым шатеном, то Лёля не собиралась бежать в магазин за «Лондой ь 217»! Она полюбила его таким, каким он был, с этими холодноватыми глазами и крутым изломом светлых бровей, ямочкой на подбородке и с этими темно-русыми волосами.