истерику, потому что с ним якобы дурно обращались.
-- Но если вы... -- запротестовал Хейри.
-- Вы думаете, что ведете эти переговоры с позиции силы? -- огрызнулся
Тамбу, не обращая внимания на то, что его перебили. -- Сынок, да вы даже
понятия не имеете о том, что такое сила. Я скорее отдам приказ сжечь дотла
целую планету вместе с людьми и всем остальным, чем позволю вам шантажом
вынудить меня ввести ваши порядки во флоте. Вы пытаетесь торговаться
со мной, имея в своем распоряжении полный зал заложников! Вы просто дурак,
Хейри! Да если бы моя родная мать находилась там, я бы и пальцем не
пошевельнул, чтобы спасти ее!
Лицо Хейри на экране побледнело. Он больше не казался надменным и
самоуверенным. Он явно был не на шутку напуган.
-- Если вы попытаетесь что-либо предпринять против нас, мы откроем
огонь по флоту. Внутри зоны поражения находится много кораблей, а их команды
сейчас все заняты приемом гостей. "Скорпион" успеет нанести немалый ущерб,
прежде чем мы сдадимся.
Флот! Тамбу напряг память, пытаясь зрительно представить себе
дислокацию кораблей рядом со "Скорпионом". Ни один из них не находился в
непосредственной близости от звездолета мятежников, однако около полудюжины
из них располагались в пределах максимальной досягаемости для его орудий.
Члены их экипажей были слишком поглощены сборами на борту, чтобы успеть
отреагировать быстрее, чем "Скорпион" пустит в ход свои орудия. Более того,
в ситуации, когда он поддерживал связь с мятежниками, у него не было
никакого способа предостеречь флот или приказать кораблям покинуть опасную
зону, не вызвав при этом подозрений у Хейри.
И все же он не мог позволить себе потерять контроль над двумя сотнями
кораблей, чтобы сохранить шесть из них, и уж подавно не мог сделать это ради
спасения одного -- одного-единственного корабля!
Его рука медленно высвободила двойной предохранитель на одном из
рычагов пульта.
-- Хейри, -- произнес Тамбу холодно, -- вы только что совершили большую
ошибку. Я готов был выслушать ваши жалобы, так как считал их обоснованными.
Но теперь я не могу больше с вами церемониться. Вы стали прямой угрозой для
флота.
Теперь Хейри был охвачен паникой. Он облизнул губы и попытался что-то
сказать, но слова не шли у него с языка.
-- Взгляните на пульт перед собой, Хейри. Вы видите этот красный
рычажок? Тот, на котором установлен двойной предохранитель? Вам известно,
что это такое, Хейри?
-- Это... это механизм автоматического самоуничтожения корабля, --
наконец с трудом пробормотал тот.
-- Верно, Хейри. А вам известно о том, что я могу привести его
в действие прямо отсюда, с моего пульта управления? Вам известно об этом,
Хейри? В ответ тот едва заметно покачал головой.
-- Хорошо, теперь вы об этом знаете! Игра окончена, Хейри. Я даю вам
пять секунд, чтобы собрать вашу команду здесь, перед экраном, где я смогу
видеть вас всех, иначе приведу этот механизм в действие.
Несмотря на твердый тон своего заявления, Тамбу затаил дыхание
в последней отчаянной надежде. Если бы только мятежники выполнили
его требование... и все были у него на виду, чтобы он мог быть уверенным,
что они не заняли позиции у орудий, наводя их прицелы на ни о чем не
подозревающий флот...
На какой-то миг Хейри заколебался. На лбу его выступил пот, глаза
метнулись куда-то в сторону за пределы экрана. Оттуда донесся другой голос,
и, хотя слов разобрать было невозможно, они, судя по всему, укрепили
решимость Хейри.
-- Вы просто блефуете, -- произнес он вызывающе, надменно вскинув
голову. -- Все капитаны сейчас находятся у нас на борту. Даже если бы у вас
была возможность, вы бы не стали...
-- Прощайте, Хейри, -- произнес Тамбу, опустив руку на панель пульта.
На долю секунды лицо Хейри заполнило собой экран, глаза его расширились
от ужаса. Затем, во второй раз за эти сутки, экран погас.
Тамбу немедленно переключил изображение на дисплее, и перед ним снова
возникла панорама флота -- "Скорпиона" на ней не было. От звездолета, на
котором проходило собрание капитанов, не осталось даже следа.
Сигнальная панель пульта вспыхнула огнями, словно рождественская елка.
Мигающие красные лампочки одна за другой загорались на панели, пока Тамбу
молча сидел и рассеянно смотрел на них, невольно отмечая про себя, каким
кораблям понадобилось больше всего времени, чтобы выйти на связь.
Наконец ему удалось собраться с мыслями, и он резко подался вперед,
одной рукой схватившись за микрофон, а другой быстро перебирая кнопки на
пульте.
-- Говорит Тамбу, ---объявил он. -- Всем кораблям приказываю
аннулировать вызовы и быть готовыми принять экстренное сообщение по флоту.
Он выждал, пока лампы на панели, мигнув в последний раз, не погасли.
-- На борту "Скорпиона" произошел взрыв, причина которого не
установлена, -- продолжал он. -- Мы можем только предположить, что никто из
находившихся там не остался в живых.
Он сделал короткую паузу, чтобы дать сообщению пройти по каналам связи.
-- Старшим офицерам предписываю немедленно принять на себя командование
своими кораблями, -- распорядился он. -- Вы можете использовать оставшееся
время суток вне установленного распорядка, чтобы совершить поминальные
службы по погибшему персоналу. Завтра, начиная с восьми часов, я свяжусь с
каждым из вас индивидуально, чтобы помочь вам провести реорганизацию в ваших
экипажах, а также отдать ряд конкретных приказов и распоряжений. Экипажам
тех кораблей, которые находились ближе всех к "Скорпиону", даю один час,
чтобы проверить наличие повреждений на борту. После этого они должны
доложить мне о своем техническом состоянии. Подтвердите прием сообщения
сигналами золотистого цвета.
Он следил за тем, как на панели снова загорались огоньки. На этот раз
все они были золотистыми -- все, кроме одного. "Скорпион" никогда уже больше
не выйдет на связь.
-- Конец связи.
Убедившись в безопасности флота, Тамбу тяжело опустился в кресло,
охваченный сознанием всей чудовищности своего поступка. Они погибли! Все
до единого -- Района, Эгор, Эй-Си, Джелли -- канули в небытие, стоило ему
повернуть всего одну лишь ручку на своем пульте.
В глубине его пораженного шоком сознания возникла мысль, что он
потерпел полное поражение в противоборстве с самим собой. Под давлением
обстоятельств Тамбу руководил его действиями, и он же положил конец его
последней надежде на уход от дел. Теперь, когда капитанов не стало, он не
вправе был покинуть флот, поскольку не осталось больше никого, кому он мог
бы передать свои обязанности. Ему придется остаться на своем посту, готовить
новых капитанов, заниматься реорганизацией... Он перестал быть самим собой.
Он стал Тамбу. Ужас наполнил все его существо, он лишился последних сил...
Тамбу зарыдал.
-- Вскоре после этого случая я сменил корабль, так как обнаружил, что
моя прежняя каюта хранила слишком много воспоминаний, чтобы я мог
чувствовать себя там комфортно. Итак, мы подходим к настоящему моменту.
За последние два года я подготовил новых капитанов. Совет уже основан и
функционирует, оставляя мне немного свободного времени, что в конечном итоге
позволило мне дать вам это интервью.
-- И никто во флоте так и не узнал об истинной причине взрыва на борту
"Скорпиона"? -- спросил Эриксон.
-- Разумеется, они обо всем узнали. Я сам сообщил об этом каждому вновь
назначенному капитану во время вводного инструктажа. Я счел, что это
наглядный урок того, к чему могут привести плохие отношения между капитаном
и его командой.
-- Неужели никто так и не подверг сомнению ваш поступок? --
поинтересовался Эриксон. -- Я думаю, что кто-то из них непременно должен был
проявить недовольство тем выбором, который вы сделали в той ситуации.
-- Вспомните наш недавний разговор о знаменитостях, -- подсказал ему
Тамбу. -- Ни один из новых капитанов прежде не общался со мной напрямую.
Оказавшись вдруг волею судьбы на высоком посту, они всеми силами стремились
заручиться моей поддержкой и одобрением. Заранее предрасположенные к тому,
чтобы смотреть на меня с благоговением и страхом, они с готовностью признали
меня в качестве естественного лидера -- единственной силы, отделяющей их от
хаоса. Никто не ставил под сомнение мои действия, более того, все они охотно
извлекли урок из этого несчастья.
-- Но вы, конечно, не делали ничего со своей стороны, чтобы поощрить
это благоговение и страх, -- произнес Эриксон.
-- Напротив, -- признался Тамбу непринужденным тоном. -- Я делал все
возможное, чтобы создать определенный имидж. Большая часть моей работы за
последние два года состояла в том, чтобы. поддерживать дистанцию между собой
и флотом.
-- Но почему? -- спросил репортер. -- Похоже, что вы не только
добровольно приняли вашу изоляцию, но и сами создали ее.
-- Сильно сказано, мистер Эриксон. Почему я пошел на это? Вспомните
эпизод со "Скорпионом". Я потерял звездолет, хорошую команду и всех
моих капитанов только потому, что позволил личной дружбе повлиять на
беспристрастность моих суждений. Я уже имел случай убедиться в том, что могу
действовать более эффективно, находясь в полной изоляции. Так как я вступил
в эту последнюю фазу без друзей или близких, мне было сравнительно легко
избежать проявления сантиментов. Я считаю, что объективность моих оценок
только выиграла от такой обособленности.
-- Вы взяли себе новую возлюбленную? -- спросил Эриксон с несколько
грубоватой прямотой.
-- Нет, -- ответил Тамбу после короткой паузы. -- Я не пытаюсь делать
вид, будто до сих пор верен памяти Рамоны. У меня нет сомнений в том, что
рано или поздно я снова захочу иметь кого-то рядом, но только не так скоро.
-- Мне это уже приходило в голову раньше по ходу нашего интервью, но
теперь, когда я выслушал всю вашу историю, я считаю своим долгом высказать
свою мысль вслух: вы платите ужасную цену за свое положение, Тамбу.
-- Не надо жалеть меня, мистер Эриксон, -- сказал Тамбу холодно. -- Я
делаю то, что делаю, по собственной воле, точно так же как вы воспринимаете
постоянные переезды, номера в дешевых отелях и ресторанную еду как
неотъемлемую часть избранной вами профессии. Когда-то, думая о возможности
отставки, я чувствовал сожаление и раскаяние. Однако, как я уже рассказывал
в конце того эпизода, эта внутренняя борьба была мною выиграна -- или
проиграна, в зависимости от вашей точки зрения. Теперь я окончательно стал
Тамбу. Я был рожден в первые дни существования флота, и теперь флот -- вся
моя жизнь.
-- Значит, у вас нет намерения покинуть свой пост сейчас, когда Совет
капитанов готов взять командование на себя? -- осведомился Эриксон.
-- Покинуть ради чего? -- возразил Тамбу. -- Мои родные умерли. Мои
друзья погибли. За пределами флота для меня больше ничего и никого нет.
-- Яснее сказать нельзя, -- согласился репортер. -- А как насчет
будущего? Что вы видите впереди для вас и вашего флота? Сохранение
существующего положения вещей?
-- Ничто не вечно, мистер Эриксон. С уверенностью можно утверждать лишь
то, что Вселенная меняется. Насчет деталей можно только строить догадки.
Силы Альянса растут с каждым годом. В конце концов они могут решить, что
обладают достаточной мощью, чтобы пойти с нами на прямую конфронтацию.
Я думаю, что подобная попытка была бы с их стороны глупостью, но они уже
прошли долгий путь, делая то, что мне казалось глупостями. Впрочем, они
могут просто вытеснить нас с межзвездных трасс.
-- Похоже, что вас не особенно беспокоят обе эти возможности. Тамбу
рассмеялся.
-- Вы хотите знать мое видение будущего? Ну, я с полным основанием могу
предположить, что однажды поскользнусь случайно на куске мыла и разобью себе
голову о ванну. Я вел слишком волнующую и полную приключений жизнь, чтобы
ожидать какого-то другого конца, кроме самого что ни на есть заурядного.
Но что бы ни случилось в дальнейшем, я и есть флот. Если я умру, флот умрет
вместе со мной, и наоборот. Остальные детали я оставляю на волю судьбы.
-- Подходящая эпитафия, -- заметил Эриксон с улыбкой. -- Я готов сидеть
тут целыми днями, беседуя с вами, но вынужден признать, что теперь у меня
есть более чем достаточно материала для статьи.
-- Очень хорошо, мистер Эриксон. Для меня было редким удовольствием
общаться с вами в течение этих нескольких часов. Вы найдете дорогу к
причалу, где находится ваш челнок, или мне дать вам провожатого?
-- Я помню дорогу. Только прошу еще минуту, чтобы собрать вещи.
-- Вы не будете возражать, мистер Эриксон, если задам вам один вопрос,
перед тем как вы уйдете?
-- Да, конечно, --ответил репортер, моргнув. -- Что именно вам хотелось
бы знать?
-- Исключительно ради того, чтобы удовлетворить собственное
любопытство, я хотел спросить у вас, о чем вы собираетесь написать в своей
статье?
По спине Эриксона пробежал неприятный холодок. Ощущение враждебности
окружающей обстановки снова в одно мгновение вернулось к нему, так же как
и мысль о том пути, который ему придется преодолеть, чтобы оказаться
в безопасности на борту своего корабля. Глубоко вздохнув, он обернулся и
взглянул прямо на пустой экран.
-- Я попытаюсь передать вашу историю такой, какой она представляется в
моих глазах, -- произнес он осторожно. -- Это история сильного и волевого
человека, у которого была мечта -- мечта, которая обернулась своей уродливой
противоположностью и увлекла его за собой.
Он сделал короткую паузу, однако никаких возражений со стороны экрана
не последовало.
-- Человек, о котором идет речь, обладал невероятным чувством
преданности и долга, -- продолжал он нерешительно. -- Это чувство
преданности было настолько сильным, что делало его слепым ко всему
остальному в окружающем мире и в его собственном сознании. Сначала он был
предан своим, друзьям, потом планетам и, наконец, флоту... делу, которое
он создал. И на каждой ступени его чувство долга было настолько сильным,
настолько всеобъемлющим, что выходило за пределы понимания всех, кто с ним
общался. На всем протяжении его жизни рядом с ним были люди, которые могли
бы побудить его свернуть с избранного пути, однако они не отдавали себе
отчета в том, что происходит, и своими действиями только еще больше
подталкивали его к краю пропасти. Это история человека, который отдал так
много, что теперь уже в нем. не осталось ничего человеческого -- только
образ, который он создал с помощью тех, кто поддерживал его или противостоял
ему. Вот такого рода историю я намерен написать, сэр... при условии,
конечно, что мне будет позволено покинуть звездолет целым и невредимым
вместе со своими записями.
-- Интересная история, -- произнес Тамбу после минутного молчания. --
Я с нетерпением буду ждать ее появления. Не со всеми вашими замечаниями
согласен, но даже если бы я хотел опровергнуть сказанное вами, вам все равно
было бы позволено беспрепятственно покинуть корабль. Я обещал вам интервью
и неприкосновенность журналиста, мистер Эриксон. Не было никаких условий
относительно того, придется ли мне ваша статья по вкусу или нет. Если бы
я хотел увидеть мои собственные суждения в опубликованном виде, я бы просто
написал статью сам и передал ее в службу новостей.
-- Но вы все же думали над тем, что рассказать мне, а что -- нет, --
заметил Эриксон. -- Помнится, раньше по ходу нашего разговора вы утверждали,
что те, у кого берут интервью, обычно склонны искажать факты, чтобы создать
определенное о себе впечатление. Не могли бы вы сказать мне, только между
нами, многое ли из того, о чем вы мне рассказали, было преувеличено или,
напротив, преуменьшено, с тем чтобы дополнить ваш уже сложившийся в общем
сознании имидж?
-- Вы никогда не сможете знать это достоверно, мистер Эриксон. --
Однако, если вы вообще готовы принять мои слова на веру, учтите, что я не
искажал факты умышленно. Видите ли, я считаю, что человеческие поступки и те
реакции, которые они вызывают, сами по себе достаточно колоритны без всякого
преувеличения. Кроме того, есть еще одно обстоятельство. До моему глубокому
убеждению, ваша статья не способна каким-либо образом повлиять на мою личную
судьбу или судьбу моего флота -- ни в позитивном, ни в негативном плане.
Наши сторонники или противники просто примут или отвергнут некоторые ее
части, в зависимости от их заранее сформировавшихся концепций о мотивах
наших действий. Возможно, если бы я искренне верил в то, что ваша статья
может изменить общественное мнение в ту или другую сторону, я был бы более
заинтересован в том, чтобы вам солгать. Но сейчас дело обстоит так, что
любая ложь, как, впрочем, и правда, не принесет флоту ни пользы, ни вреда.
-- Но если моя статья действительно так мало значит для вас, почему вы
вообще взяли на себя труд дать мне это интервью?
-- Я уже ответил вам на это в самом начале нашего разговора.
Из любопытства. Как человеку, заклейменному в качестве главного злодея
современности, мне было интересно встретиться и иметь продолжительную беседу
с кем-то, кто действительно верит в существование героев и негодяев. И то же
самое любопытство побуждает меня задать вам еще один вопрос. В течение всего
интервью вы проявляли одновременно неприязнь и сочувствие ко мне. Скажите
мне теперь, как, по вашему мнению, я негодяй?
Эриксон нахмурился.
-- Не знаю, -- признался он наконец. -- Хотя я все еще верю
в существование зла, я больше не уверен в его определении. Кроется ли зло
в делах или в намерениях? Если в делах, то вы, безусловно, негодяй. Слишком
много трупов устилают ваш путь, чтобы не обращать на это внимания. Впрочем,
если бы это было нашей единственной меркой, то тогда любой уважаемый
полководец за всю историю человечества должен был тотчас же сгореть в аду.
-- Вы совершенно правы, -- согласился Тамбу. -- Я лично склонен судить
себя на основе намерений. По этому критерию я не чувствую за собой никакой
вины на всем протяжении моей карьеры. Хотелось бы знать, многие ли люди
могут утверждать то же самое? К примеру, вы сами, мистер Эриксон. Во время
интервью я не раз замечал, как вы вели в глубине души борьбу с самим собой
-- живой человек против холодного профессионала. Вы постоянно пытались
вставить то, что вам следовало бы сказать, вместо того, что вам хотелось бы
сказать. В этом смысле ваши трудности ничем не отличаются от моей
собственной проблемы "Эйснер -- Тамбу".
-- Вы на редкость наблюдательны, -- признал Эриксон, -- но я склонен
думать, что не являюсь единственным, кто сталкивается с подобными
затруднениями. Я уверен в том, что большинство репортеров страдают от той же
самой дилеммы.
-- Большинство людей страдают от той же самой дилеммы, -- уточнил
Тамбу. -- Я не пытаюсь вас в чем-либо упрекнуть. Я только хотел отметить,
как много людей чувствуют потребность приносить свои естественные склонности
в жертву избранной профессии. Я предрекаю вам, что если вы станете
продолжать свою карьеру репортера, то рано или поздно настанет день, когда
искренно волнующие вас вопросы или суждения даже не будут приходить вам
в голову во время интервью. Вы будете вести себя, сознательно и
подсознательно, как репортер и в тот день превратитесь в репортера точно так
же, как я превратился в Тамбу.
-- Возможно, вы правы, -- пожал плечами Эриксон. -- Однако стандарты и
этические нормы моей профессии были установлены задолго до того, как я
вступил на это поприще. Если я буду их придерживаться, очень мало шансов,
что я обрету столь же дурную славу, что и вы. Вспомните, сэр, что вы сами
установили ваши собственные стандарты и, следовательно, должны нести на себе
всю тяжесть их последствий.
-- Я не могу этого отрицать, -- признался Тамбу, -- ни того, что я сам
установил свои стандарты, ни моей ответственности за них. Однако мы сейчас
говорим о намерениях и чувстве вины. Хотя на мне лежит клеймо злодея, в
течение всей моей карьеры я действовал, как мне казалось, исходя из самых
чистых побуждений. И хотя слишком часто результаты оказывались не такими,
как мне бы хотелось, все принятые мною решения были направлены на благо
других, а не на меня самого и потому соответствовали моим собственным
этическим нормам. Это соображение служит для меня тем средством, к которому
я всегда прибегаю, когда меня одолевают сомнения или угрызения совести. Есть
ли у вас такое же спасительное средство, мистер Эриксон? Можете ли вы
утверждать, что за всю вашу карьеру репортера вы ни разу не обманули
чье-либо доверие, ни разу не предали друга и не нарушили данного обещания
ради выгодного газетного материала? Что вы никогда не поступались своими
принципами ради продвижения по службе? Что вы ни в коем случае не позволяли
вашим собственным корыстным интересам возобладать над соображениями
нравственности?
Репортер опустил глаза и нахмурился, задумавшись, однако ничего не смог
ответить.
-- Тогда позвольте мне спросить вас, мистер Эриксон, -- заключил Тамбу,
-- кто же из нас двоих больший негодяй -- вы или я?
-- Но если вы... -- запротестовал Хейри.
-- Вы думаете, что ведете эти переговоры с позиции силы? -- огрызнулся
Тамбу, не обращая внимания на то, что его перебили. -- Сынок, да вы даже
понятия не имеете о том, что такое сила. Я скорее отдам приказ сжечь дотла
целую планету вместе с людьми и всем остальным, чем позволю вам шантажом
вынудить меня ввести ваши порядки во флоте. Вы пытаетесь торговаться
со мной, имея в своем распоряжении полный зал заложников! Вы просто дурак,
Хейри! Да если бы моя родная мать находилась там, я бы и пальцем не
пошевельнул, чтобы спасти ее!
Лицо Хейри на экране побледнело. Он больше не казался надменным и
самоуверенным. Он явно был не на шутку напуган.
-- Если вы попытаетесь что-либо предпринять против нас, мы откроем
огонь по флоту. Внутри зоны поражения находится много кораблей, а их команды
сейчас все заняты приемом гостей. "Скорпион" успеет нанести немалый ущерб,
прежде чем мы сдадимся.
Флот! Тамбу напряг память, пытаясь зрительно представить себе
дислокацию кораблей рядом со "Скорпионом". Ни один из них не находился в
непосредственной близости от звездолета мятежников, однако около полудюжины
из них располагались в пределах максимальной досягаемости для его орудий.
Члены их экипажей были слишком поглощены сборами на борту, чтобы успеть
отреагировать быстрее, чем "Скорпион" пустит в ход свои орудия. Более того,
в ситуации, когда он поддерживал связь с мятежниками, у него не было
никакого способа предостеречь флот или приказать кораблям покинуть опасную
зону, не вызвав при этом подозрений у Хейри.
И все же он не мог позволить себе потерять контроль над двумя сотнями
кораблей, чтобы сохранить шесть из них, и уж подавно не мог сделать это ради
спасения одного -- одного-единственного корабля!
Его рука медленно высвободила двойной предохранитель на одном из
рычагов пульта.
-- Хейри, -- произнес Тамбу холодно, -- вы только что совершили большую
ошибку. Я готов был выслушать ваши жалобы, так как считал их обоснованными.
Но теперь я не могу больше с вами церемониться. Вы стали прямой угрозой для
флота.
Теперь Хейри был охвачен паникой. Он облизнул губы и попытался что-то
сказать, но слова не шли у него с языка.
-- Взгляните на пульт перед собой, Хейри. Вы видите этот красный
рычажок? Тот, на котором установлен двойной предохранитель? Вам известно,
что это такое, Хейри?
-- Это... это механизм автоматического самоуничтожения корабля, --
наконец с трудом пробормотал тот.
-- Верно, Хейри. А вам известно о том, что я могу привести его
в действие прямо отсюда, с моего пульта управления? Вам известно об этом,
Хейри? В ответ тот едва заметно покачал головой.
-- Хорошо, теперь вы об этом знаете! Игра окончена, Хейри. Я даю вам
пять секунд, чтобы собрать вашу команду здесь, перед экраном, где я смогу
видеть вас всех, иначе приведу этот механизм в действие.
Несмотря на твердый тон своего заявления, Тамбу затаил дыхание
в последней отчаянной надежде. Если бы только мятежники выполнили
его требование... и все были у него на виду, чтобы он мог быть уверенным,
что они не заняли позиции у орудий, наводя их прицелы на ни о чем не
подозревающий флот...
На какой-то миг Хейри заколебался. На лбу его выступил пот, глаза
метнулись куда-то в сторону за пределы экрана. Оттуда донесся другой голос,
и, хотя слов разобрать было невозможно, они, судя по всему, укрепили
решимость Хейри.
-- Вы просто блефуете, -- произнес он вызывающе, надменно вскинув
голову. -- Все капитаны сейчас находятся у нас на борту. Даже если бы у вас
была возможность, вы бы не стали...
-- Прощайте, Хейри, -- произнес Тамбу, опустив руку на панель пульта.
На долю секунды лицо Хейри заполнило собой экран, глаза его расширились
от ужаса. Затем, во второй раз за эти сутки, экран погас.
Тамбу немедленно переключил изображение на дисплее, и перед ним снова
возникла панорама флота -- "Скорпиона" на ней не было. От звездолета, на
котором проходило собрание капитанов, не осталось даже следа.
Сигнальная панель пульта вспыхнула огнями, словно рождественская елка.
Мигающие красные лампочки одна за другой загорались на панели, пока Тамбу
молча сидел и рассеянно смотрел на них, невольно отмечая про себя, каким
кораблям понадобилось больше всего времени, чтобы выйти на связь.
Наконец ему удалось собраться с мыслями, и он резко подался вперед,
одной рукой схватившись за микрофон, а другой быстро перебирая кнопки на
пульте.
-- Говорит Тамбу, ---объявил он. -- Всем кораблям приказываю
аннулировать вызовы и быть готовыми принять экстренное сообщение по флоту.
Он выждал, пока лампы на панели, мигнув в последний раз, не погасли.
-- На борту "Скорпиона" произошел взрыв, причина которого не
установлена, -- продолжал он. -- Мы можем только предположить, что никто из
находившихся там не остался в живых.
Он сделал короткую паузу, чтобы дать сообщению пройти по каналам связи.
-- Старшим офицерам предписываю немедленно принять на себя командование
своими кораблями, -- распорядился он. -- Вы можете использовать оставшееся
время суток вне установленного распорядка, чтобы совершить поминальные
службы по погибшему персоналу. Завтра, начиная с восьми часов, я свяжусь с
каждым из вас индивидуально, чтобы помочь вам провести реорганизацию в ваших
экипажах, а также отдать ряд конкретных приказов и распоряжений. Экипажам
тех кораблей, которые находились ближе всех к "Скорпиону", даю один час,
чтобы проверить наличие повреждений на борту. После этого они должны
доложить мне о своем техническом состоянии. Подтвердите прием сообщения
сигналами золотистого цвета.
Он следил за тем, как на панели снова загорались огоньки. На этот раз
все они были золотистыми -- все, кроме одного. "Скорпион" никогда уже больше
не выйдет на связь.
-- Конец связи.
Убедившись в безопасности флота, Тамбу тяжело опустился в кресло,
охваченный сознанием всей чудовищности своего поступка. Они погибли! Все
до единого -- Района, Эгор, Эй-Си, Джелли -- канули в небытие, стоило ему
повернуть всего одну лишь ручку на своем пульте.
В глубине его пораженного шоком сознания возникла мысль, что он
потерпел полное поражение в противоборстве с самим собой. Под давлением
обстоятельств Тамбу руководил его действиями, и он же положил конец его
последней надежде на уход от дел. Теперь, когда капитанов не стало, он не
вправе был покинуть флот, поскольку не осталось больше никого, кому он мог
бы передать свои обязанности. Ему придется остаться на своем посту, готовить
новых капитанов, заниматься реорганизацией... Он перестал быть самим собой.
Он стал Тамбу. Ужас наполнил все его существо, он лишился последних сил...
Тамбу зарыдал.
-- Вскоре после этого случая я сменил корабль, так как обнаружил, что
моя прежняя каюта хранила слишком много воспоминаний, чтобы я мог
чувствовать себя там комфортно. Итак, мы подходим к настоящему моменту.
За последние два года я подготовил новых капитанов. Совет уже основан и
функционирует, оставляя мне немного свободного времени, что в конечном итоге
позволило мне дать вам это интервью.
-- И никто во флоте так и не узнал об истинной причине взрыва на борту
"Скорпиона"? -- спросил Эриксон.
-- Разумеется, они обо всем узнали. Я сам сообщил об этом каждому вновь
назначенному капитану во время вводного инструктажа. Я счел, что это
наглядный урок того, к чему могут привести плохие отношения между капитаном
и его командой.
-- Неужели никто так и не подверг сомнению ваш поступок? --
поинтересовался Эриксон. -- Я думаю, что кто-то из них непременно должен был
проявить недовольство тем выбором, который вы сделали в той ситуации.
-- Вспомните наш недавний разговор о знаменитостях, -- подсказал ему
Тамбу. -- Ни один из новых капитанов прежде не общался со мной напрямую.
Оказавшись вдруг волею судьбы на высоком посту, они всеми силами стремились
заручиться моей поддержкой и одобрением. Заранее предрасположенные к тому,
чтобы смотреть на меня с благоговением и страхом, они с готовностью признали
меня в качестве естественного лидера -- единственной силы, отделяющей их от
хаоса. Никто не ставил под сомнение мои действия, более того, все они охотно
извлекли урок из этого несчастья.
-- Но вы, конечно, не делали ничего со своей стороны, чтобы поощрить
это благоговение и страх, -- произнес Эриксон.
-- Напротив, -- признался Тамбу непринужденным тоном. -- Я делал все
возможное, чтобы создать определенный имидж. Большая часть моей работы за
последние два года состояла в том, чтобы. поддерживать дистанцию между собой
и флотом.
-- Но почему? -- спросил репортер. -- Похоже, что вы не только
добровольно приняли вашу изоляцию, но и сами создали ее.
-- Сильно сказано, мистер Эриксон. Почему я пошел на это? Вспомните
эпизод со "Скорпионом". Я потерял звездолет, хорошую команду и всех
моих капитанов только потому, что позволил личной дружбе повлиять на
беспристрастность моих суждений. Я уже имел случай убедиться в том, что могу
действовать более эффективно, находясь в полной изоляции. Так как я вступил
в эту последнюю фазу без друзей или близких, мне было сравнительно легко
избежать проявления сантиментов. Я считаю, что объективность моих оценок
только выиграла от такой обособленности.
-- Вы взяли себе новую возлюбленную? -- спросил Эриксон с несколько
грубоватой прямотой.
-- Нет, -- ответил Тамбу после короткой паузы. -- Я не пытаюсь делать
вид, будто до сих пор верен памяти Рамоны. У меня нет сомнений в том, что
рано или поздно я снова захочу иметь кого-то рядом, но только не так скоро.
-- Мне это уже приходило в голову раньше по ходу нашего интервью, но
теперь, когда я выслушал всю вашу историю, я считаю своим долгом высказать
свою мысль вслух: вы платите ужасную цену за свое положение, Тамбу.
-- Не надо жалеть меня, мистер Эриксон, -- сказал Тамбу холодно. -- Я
делаю то, что делаю, по собственной воле, точно так же как вы воспринимаете
постоянные переезды, номера в дешевых отелях и ресторанную еду как
неотъемлемую часть избранной вами профессии. Когда-то, думая о возможности
отставки, я чувствовал сожаление и раскаяние. Однако, как я уже рассказывал
в конце того эпизода, эта внутренняя борьба была мною выиграна -- или
проиграна, в зависимости от вашей точки зрения. Теперь я окончательно стал
Тамбу. Я был рожден в первые дни существования флота, и теперь флот -- вся
моя жизнь.
-- Значит, у вас нет намерения покинуть свой пост сейчас, когда Совет
капитанов готов взять командование на себя? -- осведомился Эриксон.
-- Покинуть ради чего? -- возразил Тамбу. -- Мои родные умерли. Мои
друзья погибли. За пределами флота для меня больше ничего и никого нет.
-- Яснее сказать нельзя, -- согласился репортер. -- А как насчет
будущего? Что вы видите впереди для вас и вашего флота? Сохранение
существующего положения вещей?
-- Ничто не вечно, мистер Эриксон. С уверенностью можно утверждать лишь
то, что Вселенная меняется. Насчет деталей можно только строить догадки.
Силы Альянса растут с каждым годом. В конце концов они могут решить, что
обладают достаточной мощью, чтобы пойти с нами на прямую конфронтацию.
Я думаю, что подобная попытка была бы с их стороны глупостью, но они уже
прошли долгий путь, делая то, что мне казалось глупостями. Впрочем, они
могут просто вытеснить нас с межзвездных трасс.
-- Похоже, что вас не особенно беспокоят обе эти возможности. Тамбу
рассмеялся.
-- Вы хотите знать мое видение будущего? Ну, я с полным основанием могу
предположить, что однажды поскользнусь случайно на куске мыла и разобью себе
голову о ванну. Я вел слишком волнующую и полную приключений жизнь, чтобы
ожидать какого-то другого конца, кроме самого что ни на есть заурядного.
Но что бы ни случилось в дальнейшем, я и есть флот. Если я умру, флот умрет
вместе со мной, и наоборот. Остальные детали я оставляю на волю судьбы.
-- Подходящая эпитафия, -- заметил Эриксон с улыбкой. -- Я готов сидеть
тут целыми днями, беседуя с вами, но вынужден признать, что теперь у меня
есть более чем достаточно материала для статьи.
-- Очень хорошо, мистер Эриксон. Для меня было редким удовольствием
общаться с вами в течение этих нескольких часов. Вы найдете дорогу к
причалу, где находится ваш челнок, или мне дать вам провожатого?
-- Я помню дорогу. Только прошу еще минуту, чтобы собрать вещи.
-- Вы не будете возражать, мистер Эриксон, если задам вам один вопрос,
перед тем как вы уйдете?
-- Да, конечно, --ответил репортер, моргнув. -- Что именно вам хотелось
бы знать?
-- Исключительно ради того, чтобы удовлетворить собственное
любопытство, я хотел спросить у вас, о чем вы собираетесь написать в своей
статье?
По спине Эриксона пробежал неприятный холодок. Ощущение враждебности
окружающей обстановки снова в одно мгновение вернулось к нему, так же как
и мысль о том пути, который ему придется преодолеть, чтобы оказаться
в безопасности на борту своего корабля. Глубоко вздохнув, он обернулся и
взглянул прямо на пустой экран.
-- Я попытаюсь передать вашу историю такой, какой она представляется в
моих глазах, -- произнес он осторожно. -- Это история сильного и волевого
человека, у которого была мечта -- мечта, которая обернулась своей уродливой
противоположностью и увлекла его за собой.
Он сделал короткую паузу, однако никаких возражений со стороны экрана
не последовало.
-- Человек, о котором идет речь, обладал невероятным чувством
преданности и долга, -- продолжал он нерешительно. -- Это чувство
преданности было настолько сильным, что делало его слепым ко всему
остальному в окружающем мире и в его собственном сознании. Сначала он был
предан своим, друзьям, потом планетам и, наконец, флоту... делу, которое
он создал. И на каждой ступени его чувство долга было настолько сильным,
настолько всеобъемлющим, что выходило за пределы понимания всех, кто с ним
общался. На всем протяжении его жизни рядом с ним были люди, которые могли
бы побудить его свернуть с избранного пути, однако они не отдавали себе
отчета в том, что происходит, и своими действиями только еще больше
подталкивали его к краю пропасти. Это история человека, который отдал так
много, что теперь уже в нем. не осталось ничего человеческого -- только
образ, который он создал с помощью тех, кто поддерживал его или противостоял
ему. Вот такого рода историю я намерен написать, сэр... при условии,
конечно, что мне будет позволено покинуть звездолет целым и невредимым
вместе со своими записями.
-- Интересная история, -- произнес Тамбу после минутного молчания. --
Я с нетерпением буду ждать ее появления. Не со всеми вашими замечаниями
согласен, но даже если бы я хотел опровергнуть сказанное вами, вам все равно
было бы позволено беспрепятственно покинуть корабль. Я обещал вам интервью
и неприкосновенность журналиста, мистер Эриксон. Не было никаких условий
относительно того, придется ли мне ваша статья по вкусу или нет. Если бы
я хотел увидеть мои собственные суждения в опубликованном виде, я бы просто
написал статью сам и передал ее в службу новостей.
-- Но вы все же думали над тем, что рассказать мне, а что -- нет, --
заметил Эриксон. -- Помнится, раньше по ходу нашего разговора вы утверждали,
что те, у кого берут интервью, обычно склонны искажать факты, чтобы создать
определенное о себе впечатление. Не могли бы вы сказать мне, только между
нами, многое ли из того, о чем вы мне рассказали, было преувеличено или,
напротив, преуменьшено, с тем чтобы дополнить ваш уже сложившийся в общем
сознании имидж?
-- Вы никогда не сможете знать это достоверно, мистер Эриксон. --
Однако, если вы вообще готовы принять мои слова на веру, учтите, что я не
искажал факты умышленно. Видите ли, я считаю, что человеческие поступки и те
реакции, которые они вызывают, сами по себе достаточно колоритны без всякого
преувеличения. Кроме того, есть еще одно обстоятельство. До моему глубокому
убеждению, ваша статья не способна каким-либо образом повлиять на мою личную
судьбу или судьбу моего флота -- ни в позитивном, ни в негативном плане.
Наши сторонники или противники просто примут или отвергнут некоторые ее
части, в зависимости от их заранее сформировавшихся концепций о мотивах
наших действий. Возможно, если бы я искренне верил в то, что ваша статья
может изменить общественное мнение в ту или другую сторону, я был бы более
заинтересован в том, чтобы вам солгать. Но сейчас дело обстоит так, что
любая ложь, как, впрочем, и правда, не принесет флоту ни пользы, ни вреда.
-- Но если моя статья действительно так мало значит для вас, почему вы
вообще взяли на себя труд дать мне это интервью?
-- Я уже ответил вам на это в самом начале нашего разговора.
Из любопытства. Как человеку, заклейменному в качестве главного злодея
современности, мне было интересно встретиться и иметь продолжительную беседу
с кем-то, кто действительно верит в существование героев и негодяев. И то же
самое любопытство побуждает меня задать вам еще один вопрос. В течение всего
интервью вы проявляли одновременно неприязнь и сочувствие ко мне. Скажите
мне теперь, как, по вашему мнению, я негодяй?
Эриксон нахмурился.
-- Не знаю, -- признался он наконец. -- Хотя я все еще верю
в существование зла, я больше не уверен в его определении. Кроется ли зло
в делах или в намерениях? Если в делах, то вы, безусловно, негодяй. Слишком
много трупов устилают ваш путь, чтобы не обращать на это внимания. Впрочем,
если бы это было нашей единственной меркой, то тогда любой уважаемый
полководец за всю историю человечества должен был тотчас же сгореть в аду.
-- Вы совершенно правы, -- согласился Тамбу. -- Я лично склонен судить
себя на основе намерений. По этому критерию я не чувствую за собой никакой
вины на всем протяжении моей карьеры. Хотелось бы знать, многие ли люди
могут утверждать то же самое? К примеру, вы сами, мистер Эриксон. Во время
интервью я не раз замечал, как вы вели в глубине души борьбу с самим собой
-- живой человек против холодного профессионала. Вы постоянно пытались
вставить то, что вам следовало бы сказать, вместо того, что вам хотелось бы
сказать. В этом смысле ваши трудности ничем не отличаются от моей
собственной проблемы "Эйснер -- Тамбу".
-- Вы на редкость наблюдательны, -- признал Эриксон, -- но я склонен
думать, что не являюсь единственным, кто сталкивается с подобными
затруднениями. Я уверен в том, что большинство репортеров страдают от той же
самой дилеммы.
-- Большинство людей страдают от той же самой дилеммы, -- уточнил
Тамбу. -- Я не пытаюсь вас в чем-либо упрекнуть. Я только хотел отметить,
как много людей чувствуют потребность приносить свои естественные склонности
в жертву избранной профессии. Я предрекаю вам, что если вы станете
продолжать свою карьеру репортера, то рано или поздно настанет день, когда
искренно волнующие вас вопросы или суждения даже не будут приходить вам
в голову во время интервью. Вы будете вести себя, сознательно и
подсознательно, как репортер и в тот день превратитесь в репортера точно так
же, как я превратился в Тамбу.
-- Возможно, вы правы, -- пожал плечами Эриксон. -- Однако стандарты и
этические нормы моей профессии были установлены задолго до того, как я
вступил на это поприще. Если я буду их придерживаться, очень мало шансов,
что я обрету столь же дурную славу, что и вы. Вспомните, сэр, что вы сами
установили ваши собственные стандарты и, следовательно, должны нести на себе
всю тяжесть их последствий.
-- Я не могу этого отрицать, -- признался Тамбу, -- ни того, что я сам
установил свои стандарты, ни моей ответственности за них. Однако мы сейчас
говорим о намерениях и чувстве вины. Хотя на мне лежит клеймо злодея, в
течение всей моей карьеры я действовал, как мне казалось, исходя из самых
чистых побуждений. И хотя слишком часто результаты оказывались не такими,
как мне бы хотелось, все принятые мною решения были направлены на благо
других, а не на меня самого и потому соответствовали моим собственным
этическим нормам. Это соображение служит для меня тем средством, к которому
я всегда прибегаю, когда меня одолевают сомнения или угрызения совести. Есть
ли у вас такое же спасительное средство, мистер Эриксон? Можете ли вы
утверждать, что за всю вашу карьеру репортера вы ни разу не обманули
чье-либо доверие, ни разу не предали друга и не нарушили данного обещания
ради выгодного газетного материала? Что вы никогда не поступались своими
принципами ради продвижения по службе? Что вы ни в коем случае не позволяли
вашим собственным корыстным интересам возобладать над соображениями
нравственности?
Репортер опустил глаза и нахмурился, задумавшись, однако ничего не смог
ответить.
-- Тогда позвольте мне спросить вас, мистер Эриксон, -- заключил Тамбу,
-- кто же из нас двоих больший негодяй -- вы или я?