— Джилла, я ничего не вижу! Совсем ничего!
И тут он, видимо, совершенно утратил контроль над собой.
Во всяком случае, он еще помнил, как пытался сорвать с головы бинты, но потом адская боль снова с грохотом захлопнула перед ним двери сознания. Когда же он снова пришел в себя, глаза его были забинтованы. «Я ослеп… — думал он, в очередной раз вспоминая случившееся той ночью. — Неужели это навсегда? И что же мне теперь делать?..»
Целую неделю они жили надеждой — ждали, пока подживет рана на голове, думали, что эта слепота временная и пройдет сама собой. Принц прислал своего личного врача. Тот долго осматривал рану, без умолку болтая всякую чушь о расположении звезд на небосклоне, о дворцовых сплетнях и прочей чепухе, пока Джилла чуть ли не силой не выпроводила его из дому. Вид у врача был, правда, весьма озабоченный. Затем Ведемир привел какого-то хирурга из своего гарнизона — тот оказался куда более знающим и опытным лекарем, однако никаких надежд на благоприятный исход дела внушить раненому не удалось и ему. Он, правда, сказал, что подобные ранения в голову, полученные на поле боя, видел нередко и в большинстве случаев они хоть и вызывали слепоту, но временную; через несколько дней зрение возвращалось.
— Но не всегда? — встревоженно и тихо спросил Ведемир, отведя врача в угол. Но Лало отлично их слышал. Вряд ли они, здоровые, способны были понять, насколько сильно обостряется восприимчивость, всех остальных органов чувств, если отказал какой-то один.
— Не всегда… — согласился хирург и сказал, что не понимает, почему этот удар по голове так сильно сказался на зрении. Единственное лечение, которое он мог порекомендовать, это покой и время. — Ты сейчас в казарму, Ведемир? — спросил хирург довольно громко. Видно, он снова подошел к постели.
— Да, иду.., подожди минутку…
Лало почувствовал, как сильная рука старшего сына сжала его руку.
— Папа, сейчас мне пора на дежурство. Но я скоро вернусь. — Ведемир старался говорить бодрым тоном, и все же голос его чуть-чуть дрожал.
— На дежурство, как же! Ха-ха! Знаю я! Тебе просто Райан снова повидать захотелось! — возмутилась младшая сестренка Ведемира Латилла. — Ты знаешь, пап, у него во дворце завелась возлюбленная! Настоящая благородная ранканка! И очень хорошенькая. Я сама видела, когда прошлый раз ходила Ванду проведать.
— Никакая она не моя возлюбленная! По крайней мере, пока… — Ведемир погрозил сестре. — Она была помолвлена с одним учеником из Гильдии Магов и говорит, что помолвка эта до сих пор в силе…
— Из Гильдии Магов? — переспросила Джилла. — Но те немногие из них, кто еще остался в живых, теперь разбрелись по всему городу или же бежали…
— Неужели ты думаешь, что я не пытался ей это объяснить? — с горечью воскликнул Ведемир. — Если бы ее жених был жив, то уж, наверно, как-нибудь исхитрился бы дать ей знать о себе! Ведь почти год прошел… Но если он действительно жив, то я считаю — он ее просто не достоин!
— Тили-тили-тили тесто, а у Веди есть невеста! — пропела, дразнясь, Латилла, потом Лало услышал пронзительный визг и смех и понял, что Ведемир поймал сестренку и теперь «мучает» ее — щекочет, как бывало в детстве. Лало пытался представить себе их лица и не смог; они все время казались ему детьми, малышами, какими были когда-то.., давным-давно.., когда он еще мог видеть…
Слезы сами собой полились у него из глаз.
Ведемир ушел вместе с хирургом в казармы; Ванда тоже вернулась во дворец к своей бейсибской госпоже. Через несколько дней Глиссельранд прислала обещанную шаль, связанную крючком. Шаль была размером с покрывало для супружеской кровати, и Лало даже обрадовался, что не может видеть это «произведение искусства». Все в доме шло своим чередом.
Лало мысленно рисовал те картины, на которые у него так никогда и не хватало времени. Он почти не замечал, чем его кормят, но однажды случайно услышал, как Альфи и Латилла жалуются друг другу, и понял, что Джилла перестала покупать лакомства, к которым в семье давно привыкли, и постепенно вернулась к тем блюдам, которые готовила когда-то давно, но которые он-то помнил даже слишком хорошо: в основном бобы и еще кое-что в том же духе — посытнее и подешевле. В общем, кухня бедняков.
Осознав это, Лало снова почувствовал на щеках предательские горькие слезинки, выползшие из-под сомкнутых век.
«Она не верит, что я поправлюсь…»
А сам он? В первые недели Джилла не отходила от него ни на шаг и была очень нежной, покорной. Ее обычно резковатая манера сменилась терпеливой заботливостью. Но теперь отношение жены к нему снова начинало меняться. Она по-прежнему заботилась, чтобы он был накормлен и обихожен, но сидела с ним теперь в основном Латилла нарезала для него мясо на мелкие кусочки, помогала поднести ложку ко рту…
— А чем занята мама? — спросил у нее как-то утром Лало. То, что это было утро, он знал — по свежему воздуху, лившемуся в окно. В течение дня воздух постепенно как бы густел от бесчисленных городских запахов.
— Она пошла к Ванде, во дворец, — как ни в чем не бывало откликнулась дочь. — Ванда сказала, что эти бейсибские дамы сейчас очень много шьют — ты же знаешь, там ведь свадьба скоро! А мама — отличная портниха…
Лало застонал.
— Папа, ты что? — встревожилась Латилла. — У тебя что-нибудь болит? Ты не расстраивайся, что мамы нет, — я же с тобой!
И я прекрасно могу о тебе позаботиться! Пожалуйста, папа, не плачь! — Он чувствовал нежное прикосновение ее рук; девочка пригладила ему волосы, стерла следы слез со щек… — Уж я-то тебя НИКОГДА не покину!
Лало стиснул ей руку, в ответ Латилла страстно и крепко его обняла. Руки у нее были еще по-детски слабыми и тонкими, но юное тело уже начинало расцветать. Ей исполнилось двенадцать.
Увидит ли он ее когда-нибудь той красавицей, которая пока что лишь проглядывает в ней?
Итак, Джилла ищет работу портнихи. Она уверена, что работать он больше не сможет! Холодная рассудительность этих выводов потрясла его. Неужели она поэтому так теперь от него отдалилась? А что, если он своими незрячими глазами заметил то, чего сама Джилла еще как следует не осознает? Похоже, он прав.
Ведь он снова — и этот раз стал последним! — не оправдал ее ожиданий. И теперь Джилла считает, что именно на ней лежит главная ответственность за семью. Ей нужно поднимать детей.
Лало почувствовал, что хотя тело его еще живо, но его брак и сама его жизнь подходят к концу.
Он невольно сильнее стиснул Латиллу в своих объятиях, девочка пискнула, и он тут же ее отпустил. Латилла выпрямилась, вздохнула и сразу же принялась весело болтать — о том, что на подоконник уселась какая-то птичка. Лало, устало откинувшись на подушки, почти не слушал ее. Неужели так всегда кончается семейная жизнь?
Он и раньше предполагал, что удары судьбы Джилла будет встречать с достоинством, молча, хотя молчание, в общем-то, не было для нее так уж характерно. Но ведь сейчас-то именно он, Лало, пожирает те скудные средства, которые она могла бы израсходовать на детей! Ну а что касается Латиллы.., о, она-то счастлива! Наконец-то отец полностью принадлежит ей! И она его первая помощница! Дурочка! Она еще не понимает, что подобная любовь к отцу-калеке может украсть у нее молодость.
А что, если попробовать просить милостыню где-нибудь на перекрестке?
Просить милостыню в Санктуарии? Ха! Это все равно, что искать душевного тепла у бейнит, сострадания у пасынка или материнской любви у Роксаны! У Лало вырвался горький смешок, похожий на лай. Встревоженная Латилла тут же умолкла и снова склонилась над ним.
— Помоги-ка мне одеться! — попросил он ее, почувствовав неожиданный прилив сил. — Мне надо побольше двигаться, иначе и ноги у меня станут столь же бесполезными, как глаза!
Пойдем, Латилла.., прогуляемся с тобой по городу.
Когда-то — давным-давно! — Лало считал, что слепых благословили боги, потому что слепые не могут видеть все убожество этого города. Иногда он даже находил это довольно смешным.
Что ж, теперь да помогут боги ему самому! Держась за плечо Латиллы, он понимал, насколько был тогда не прав. Пока они шли по городу, память и воображение порождали вокруг него столько образов, связанных с определенными звуками и запахами, что он был не в состоянии отличить вымышленные образы от реальных и выбрать из множества окружавших его зол — а они чудились ему повсюду — одно, настоящее.
Ночью Лабиринт действительно был именно таков: в каждом темном переулке, свернувшись кольцом, точно змея, человека подстерегала опасность, и лишь яркий свет факела способен был выжечь из его души снедавший ее страх. Но для Лало теперь все пути — днем или ночью — пролегали в кромешной тьме.
Они медленно пробирались в сложном переплетении запахов — на Базаре пахло благовониями, пищей, еще чем-то знакомым; кругом стоял невообразимый гвалт: кричали разносчики и зазывалы, спорили и ссорились покупатели и продавцы. Нервы Лало были напряжены до предела, когда они вышли к Бойне и миновали загоны для скота, откуда доносилось похоронное мычание, а воздух до тошноты был пропитан навозной вонью; потом они двинулись дальше, к гавани. Здесь дышалось легче: морской ветерок довольно успешно сражался с бесчисленными запахами большого города.
Наконец они приблизились к верфям — Дало слышал пронзительные крики чаек, хлопанье их крыльев и шелест маховых перьев у самого своего лица. Птицы, как всегда, ссорились из-за рыбьих потрохов. Пока Латилла вела его по гулко гудящим доскам пирса, он старался не думать о том, как играет солнце на поверхности волн и как дивно прекрасны на фоне ясного неба чайки со своими распростертыми в полете крыльями, похожими на тетиву лука.
В той пьесе, подумал Лало, король утратил зрение, потому что желал видеть слишком многое и хотел вытащить на свет божий то, что лучше было бы скрыть. Неужели и он, Лало, тоже наказан за свое умение видеть не так, как другие? Неужели его ослепили именно за то, что он не боялся смотреть на лики великих богов?
Но ведь сам Илье одарил его этой способностью! И если бы боги действительно желали его наказать, то за последние годы им не раз предоставлялась отличная возможность сделать это. Они могли и вовсе его уничтожить.
«А может, это потому, что я так горько оплакивал свою утраченную способность к колдовству? Я ведь так ни разу и не поблагодарил богов за те благословенные дары, что от них получил…
Что ж, теперь у меня ничего нет! Все мои способности — видеть не только глазами, но и сердцем, — заключены в темницу моих незрячих глаз, а в своем бесполезном теле я стал лишь обузой для тех, кого люблю!»
— Тилла!.. Латилла! Тебя чего так давно не видно? Куда ты запропала? — услышал он громкий девчоночий голос.
— Здравствуй, Карие… — Последовало молчание, и Лало догадался, что Латилла знаками объясняет своей подружке, что отец у нее ослеп. Вторая девочка тоже примолкла.
Лало нащупал рукой потрескавшиеся деревянные перила и, держась за них, стал спускаться вниз.
— Ты как, папа? Не устал?
— Да.., да, немножко, — отвечал он с трудом. — Пожалуй, я посижу тут, отдохну. Тут удобно. А ты ступай, ступай.., поболтай с подружками. Не беспокойся обо мне. Мне здесь вполне хорошо.
Еще несколько минут Латилла крутилась где-то рядом; потом ее легкие шаги стали почти не слышны — она перешла с подружками на другую сторону пирса; он слышал, как девчонки болтают и хихикают.
Волны бились о сваи пирса, когда к нему причаливала рыбачья лодка. Поскрипывало дерево, хлопала парусина. Берега гавани мешали морскому ветру свободно играть в парусах. Зычный мужской голос крикнул кому-то на берегу слова приветствия, потом весь пирс задрожал — кто-то бегом бросился ловить брошенный с лодки конец. Боги, до чего же знакомые звуки! Лало пытался мысленно представить себе, что именно сейчас будут делать те, кто приплыл на лодке: как они будут спускать паруса, как подтянут судно к пирсу, чтоб не болталось на волнах… Но всего припомнить так и не смог.
Опустив голову, он закрыл руками лицо. Сколько раз приходил он сюда, чтобы подумать, помечтать. Порой на душе у него было светло и радостно, порой его одолевало отчаяние… Но почему ему никогда и в голову не пришло рассмотреть все это КАК СЛЕДУЕТ! Почему он никогда не смотрел вокруг, а лишь сидел и пережевывал свои собственные мысли до полного изнеможения или пока за ним не приходила рассерженная Джилла и не уводила его домой?
Он вспомнил те давние времена, когда испытал самое горькое свое горе (если, разумеется, не считать теперешнего!). Тогда дар Инаса Иорла стал для него проклятием, от которого он не находил спасения. Лало помнил, как безнадежно смотрел в тот день в грязные воды гавани и, наверное, бросился бы туда, если бы случайно не обратил внимание на весь тот мусор, который плавал у пирса.
«Но ты же не видишь, что плавает в этих водах сейчас?..»
Неужели это его мысли? Его слова? Тихо, ах, как тихо и ласково плещутся волны о причал — такой глуховатый, успокаивающий звук, точно кто-то поет ему колыбельную… Лало еще немного повернулся к воде, склонил голову набок, прислушался…
Всплеск волны, неслышный спокойный откат… Вскоре начнется прилив, и весь выброшенный на берег залива мусор снова унесет далеко в море… Голова Лало все тяжелела, и под ее тяжестью он склонялся к воде ближе, ближе… Влажный воздух приятно освежал разгоряченный лоб. Как просто было бы позволить себе всего лишь упасть вниз… Темные воды сомкнутся над ним, и тогда какая разница — вернется к нему зрение или нет…
Он с тяжким вздохом, скорее похожим на стон, склонился еще ниже, не позволяя себе думать ни о чем, желая лишь одного — прохлады, тьмы, отдохновения…
— Папа, папа! Осторожней! — Детские пальцы дочери с острыми ногтями вцепились в его плечо, потащили вверх. Лало бессознательно рванулся прочь… — Папа, ты что? Ты заснул? Но ты же чуть в воду не свалился!
Лало в отчаянии покачал головой. Цель была так близка! Он с трудом поднялся на ноги, сделал шаг и остановился, смущенный.
В какой же стороне вода?
Тонкие руки Латиллы крепко обхватили его.
— Ничего, папа. Ты правильно идешь… Не бойся! Я не дам тебе упасть!
Значит, вода сзади. Боги, нужно всего лишь повернуться!..
И прыгнуть… На руку ему что-то капнуло. Слезинка Латиллы…
Всего один прыжок — и для него все будет кончено. А для нее?
Бедная девочка, конечно же, будет во всем винить себя, даже если его смерть сочтут просто несчастным случаем. Сейчас Латилла уверена, что спасла его от случайного падения в воду. Разве может он, отец, убить себя на глазах у дочери?
«Ах, маленькая моя! — с нежностью и горечью думал он, прижимая девочку к себе. — Если бы только ты могла отпустить меня на свободу…»
Он позволил Латилле отвести себя домой и даже не пытался понять, по каким улицам они проходили. Девочка весело, без умолку болтала, а он, практически не отвечая на ее вопросы, погрузился в звуки ее голоса, точно в воды прохладного ручья. Еще на пороге они почуяли разносившийся по всему дому вкусный запах жареной курицы. В голосе вышедшей им навстречу Джиллы звучало явное облегчение: принц пожаловал Лало пенсию. Но даже это ничуть его не обрадовало. Он сказал домашним, что прогулка слишком его утомила, и сразу лег, повернувшись лицом к стене.
Дариос дышал медленно, глубоко, стараясь усмирить панику и убедить себя в том, что воздуха в помещении ему хватит и от удушья он не умрет. То, что по стене сочилась вода, доказывало, что подвал запечатан уже не так тщательно. Видимо, поэтому он и проснулся — даже магические заклятья постепенно начали слабеть.
Но еще далеко не ослабли. Во всяком случае, те заклятья, которыми заперта и скрыта от глаз людских дверь в подвал, все еще очень сильны. Дариос до крови стер кончики пальцев, ощупывая каждый сантиметр каменной стены. Он даже потратил некоторое количество сил, хотя их осталось совсем уж мало, чтобы зажечь волшебный огонек. Но в свете синеватого мерцающего пламени увидел лишь все те же каменные стены, которые и без того уже тщательнейшим образом обследовал. Не имея никакой возможности как-то пополнить запас сил, огонь зажигать он больше не осмеливался. Он, разумеется, не умрет ни от жажды, ни от удушья, но вот сколько времени он сможет протянуть без пищи? Если почти совсем не расходовать жизненную энергию, до предела замедлив все процессы в собственном организме, и впасть в транс, то можно прожить еще достаточно долго. Но зачем? К чему эти усилия, если он все равно в итоге приговорен — к смерти от голода…
Ах, если б вспомнить, каким великим Знаком запечатана эта дверь снаружи!
В ту ночь он и не подумал об этом. Еще бы, он думал только о том, как бы пробраться в этот подвал — ведь он был уверен, что Учитель следует за ним по пятам…
Дариос глубоко вздохнул, сдерживая рыдания, и заставил себя лежать совершенно неподвижно. Неужели погибли все маги? Он попытался воспользоваться внутренним зрением, но это ему не удалось — он ведь так и не успел пройти инициацию, обряд вступления «на путь настоящих волшебников». Единственное, что не покидало его сейчас ни на минуту, это лицо Райан, ее серые глаза, ясные и прозрачные, точно вода, ее рыжеватые волосы, вспыхивающие ярким пламенем в лучах заходящего солнца…
«Неужели я наказан за то, что обманул ее? — думал Дариос. — Но это же был совсем маленький обман, шутка, иллюзия! Мне просто очень хотелось привлечь ее внимание, заставить ее хотя бы посмотреть на меня!»
Еще бы! Какой-то ученик Гильдии, ссутулившийся из-за вечного сидения за книгами, несколько, пожалуй, полноватый (впрочем, сейчас у него вместо живота яма) и бледный, как все люди, редко бывающие на свежем воздухе… Разве мог он, имея такую внешность, соперничать с мускулистыми загорелыми гвардейцами? И все-таки кое-какими умениями он обладал — такие даже не снились этим красавцам! Понадобилось совсем чуть-чуть волшебства, чтобы он стал казаться выше ростом, шире в плечах, чтобы темные глаза его таинственно заблестели.
И это подействовало! Райан подарила ему свою любовь!
«Ах, моя милая! Радость моя! — плакало его сердце. — Где ты теперь? Жива ли, помнишь ли обо мне?»
Вспоминая ее ярко горевшие глаза, он даже страха больше почти не испытывал. Стараясь удержать в мыслях ее дивный образ, Дариос заставил себя вновь погрузиться в тот полусон, который должен был помочь ему пережить хотя бы еще один день.
— Папа , я привел к тебе Райан…
Голос Ведемира дрожал от нарочитой веселости — все теперь разговаривали с Лало исключительно бодрым тоном. Неужели они думают, что он этого не замечает? Он услышал шуршание шелковых юбок и повернул голову. Интересно, как она выглядит, эта девушка, в которую влюбился его старший сын?
— Очень рад познакомиться.
В ответ она пробормотала что-то невнятное. Она что, смущена его слепотой или ее гнетут какие-то свои печали? В последнее время даже у самых привилегированных обитателей дворца немало причин для грусти.
— Так вы служите Бейсе? — спросил он. Ему хотелось услышать ее голос, но в ответ только шелк прошелестел, — похоже, она лишь пожала плечами. Но потом все же заговорила:
— Принц хочет установить взаимопонимание между нашими народами, и я обрадовалась, когда мне предложили эту должность. Отец перевез сюда всю нашу семью, когда принц стал губернатором Санктуария, но потом мои родители опять вернулись в Рэнке — как раз тогда, когда император был.., низвергнут.
Странно. Никакой особой горечи и печали в ее голосе не чувствовалось. Напротив, голос был теплый, проникновенный, богатый оттенками. Какое же, в таком случае, у нее лицо? Лало мысленно представил себе эту девушку: чистые легкие черты, яркие глаза, волосы теплого оттенка — возможно, светло-каштанового, цвета корицы…
В соседней комнате Ведемир о чем-то разговаривал с матерью.
— Я слышал, мой сын за вами ухаживает, — сказал, помолчав, Лало, и снова возникла пауза. Он чувствовал, что Райан озирается вокруг, пытаясь понять, кто еще есть в доме.
— Ведемир — очень хороший человек, — неторопливо начала было она, — вот только… — В ее речи вдруг отчетливо зазвучал ранканский акцент.
— Вот только он, к сожалению, илсиг да к тому же и не из высшего сословия! — резко закончил незаконченную фразу Лало, тщетно пытаясь заглушить горечь своих слов. А он-то думал, что давно уже подавил в себе эту манеру!
— Ах нет, дело совсем не в этом! — поспешила возразить Райан. — Да и какое это имеет значение в наши дни? Но я, еще до встречи с Ведемиром, дала слово одному…
— Одному волшебнику… — Теперь Лало вспомнил. — Да, Ведемир как-то говорил мне. И вы, должно быть, очень его любили? — Он умолк. Да как он смеет столь нагло допрашивать ее? Не потому ли, что не может посмотреть ей в лицо? Впрочем, и она, возможно, отвечает ему так прямо, потому что не боится прочесть в его глазах осуждение?
Райан вздохнула.
— Ведемир всегда такой живой, теплый… Когда я с ним, то ничего не боюсь. Я чувствую, что он меня любит. Но я же обещала Дариосу!..
— Смерть отменяет все данные обещания.
— Дариос не умер!
— Она все время это повторяет, отец! — Лало вздрогнул: он не заметил, как к ним подошел Ведемир. — Но если он не умер, Райан, то, значит, он тебя бросил! Забыл о тебе! — продолжал Ведемир, обращаясь уже к девушке. — Ни в том, ни в другом случае ты ничего ему не должна!
— Но я же постоянно чувствую его присутствие! Если он мертв, значит, меня преследует его дух!
Теперь она почти кричала, и Лало совершенно отчетливо представил ее себе. Она обернулась к Ведемиру, глаза ее сверкали так ярко, точно были полны слез. А может, слез и не было, но та боль, что звучала в ее голосе, заставляла художника видеть Райан именно такой?
— Во сне я часто вижу.., что Дариос попал в какую-то ловушку. Вокруг него царит непроницаемый мрак, и он никак не может освободиться из своей темницы!..
«Ловушка, темница! — думал Лало. — Я тоже попал в ловушку, в темницу!» На мгновение волна ужаса окатила его с ног до головы, но вот что странно: ужас этот как бы не являлся его собственным! Это был чужой ужас! Сам-то он мог слышать голоса людей, ощущать прикосновение солнечных лучей, дышать вольным ветром… Впервые с тех пор, как его ослепили, ему в голову пришла мысль о том, что бывает и куда более худшая судьба, чем его собственная.
— Но он пока еще жив, — продолжала Райан. — Хотя и умирает. Он заживо похоронен, и если я не смогу его отыскать, он так и умрет от голода.., в темноте… Он уже утратил всякую надежду, но по-прежнему думает обо мне…
И опять дикий панический ужас охватил Лало, словно видения Райан каким-то неведомым образом касались и его.
— Но где он может находиться? — воскликнул Ведемир, явно стараясь как-то подстроиться к своей возлюбленной. — Ведь все завалы после бунта расчищены, рухнувшие здания разобраны…
— Не все… — Райан явно колебалась. — Никто не решился даже прикоснуться к зданию Гильдии Магов, а ведь большая часть его рухнула. И Дариос жил именно в этой части здания! Что, если он попытался укрыться в подвалах и его там завалило? Это вполне возможно, и мысли об этом не дают мне покоя!
— Ну что ж, это легко проверить! — рассмеялся Ведемир. — Я получу во дворце разрешение и спущусь в подвалы Гильдии с группой крепких ребят, вооруженных кирками и заступами. Мы там быстренько все завалы раскопаем! И если там какой призрак остался, так мы живо его изловим и бросим к твоим ногам, Райан.
Лало отчетливо почувствовал, как между Ведемиром и Райан вдруг возникла враждебность. Он понимал сына: мальчик защищает свою любовь. Но и эта девушка достойна уважения: при всей своей ранканской изысканности, она обладает поистине стальным характером. И Ведемиру в жизни не добиться ее любви, если он будет продолжать в том же духе. Даже если он действительно ничего не найдет во время этих раскопок. Неужели он сам этого не понимает? Лало напряженно вглядывался в лицо сына своими незрячими глазами, словно это могло заставить Ведемира замолчать, понимая, однако, всю тщетность подобных надежд, и то, что увидеть его «взгляд» им так же невозможно, как невозможно этому Дариосу пронзить своим взглядом непроницаемую тьму.
Дариос легко отличал сон от яви — ведь во сне он мог видеть!
Но стоило открыть глаза, и его вновь окутывала пугающая непроницаемая тьма. Скоро он умрет… Так зачем заставлять свое тело жить в этом полусне, если конец все равно один? И для него может открыться лишь одна-единственная дверь… Что ж, остается надеяться, что боги все же простят ему, ученику великих магов, разные мелкие прегрешения и нанесенные им обиды.
«Но я же ничего особенно плохого не сделал! — уговаривал он себя. — Впрочем, и по-настоящему хороших поступков на моем счету нет». И все же вынести ему приговор за обман можно вполне, и это, наверное, будет справедливо, хотя вряд ли кому-то из Гильдии его проступок показался бы таким уж серьезным. Вряд ли вообще кому-то на белом свете не безразлична его судьба.
К тому же он обманул женщину, пытаясь завоевать ее любовь.
«Большое ли это зло? — без конца спрашивал он себя. — И как сказался бы этот обман на мне.., на нас.., если бы я остался жив?»
Он вспомнил яркую красоту Райан и понял, что со временем его же собственное притворство способно разрушить даже эту красоту, подточить ее подозрениями, запятнать ее недоверием. Когда не можешь видеть глазами, более острым становится внутреннее зрение, благодаря которому даже в будущее можно заглянуть — и увидеть там, что один обман, даже самый маленький, всегда тянет за собой следующий, и эта постоянная ложь в итоге приведет к тому, что он, Дариос, возненавидит истинную красоту Райан, потому что красота эта подчеркивает его собственное ничтожество… А возненавидев ее, он захочет избавиться от взгляда этих ясных глаз, которые станут мешать ему видеть себя таким, каким некогда увидела его она, каким он заставил ее его видеть!