Время на секунду остановилось, затем снова пустилось вскачь. Шупансея наконец шумно и прерывисто вздохнула.
— Я… Мне приснился кошмарный сон… Я думала, ты сможешь мне помочь… Мне кажется, если б я сумела придумать для этих снов какой-то другой конец, они, возможно, оставили бы меня наконец… А ведь ты, по-моему, всегда знаешь, что и как должно кончаться…
Хаким грустно покачал головой.
— Это только в сказке можно сделать так, что в конце герой или героиня остаются живы. В жизни все иначе, о Бейса. Но я с радостью выслушаю тебя.
— Нет, теперь я понимаю: это МОИ сны, и я САМА должна с ними справиться. — Присев на корточки, она принялась собирать рассыпавшиеся пестрые рисунки. Вдруг пальцы ее замерли — перед ней был портрет принца Кадакитиса, в смятении склонившегося над телом поверженного врага. — Думаю, я кое-что поняла, всего лишь внимательно рассмотрев твои рисунки, — сказала она. — Странно — я никогда не думала, что Китус может воспользоваться своим мечом… И вовсе не потому, что он слаб.
Нет. Но я-то люблю его за то, что он добр. Он сильный и добрый, и, может быть, это когда-нибудь поймет и его народ. Но когда я смотрю на этот рисунок… Знаешь, я прямо-таки ВИЖУ, как это происходит наяву… Я знаю, этот человек был предателем и Китусу пришлось убить его. Но тогда он испытал не только гордость; он испытал также отвращение.., и за одну ночь стал взрослым.
Видимо, и мне предстоит через это пройти — повзрослеть, хотя, вероятно, и не с помощью меча, если я хочу помочь ему превратить Санктуарий в город, принадлежащий всем людям.
Таких картин следует нарисовать как можно больше и развесить их повсюду, чтобы каждый мог видеть!..
Хаким с кислым видом отобрал у нее рисунки.
— Боюсь, эти рисунки носят чересчур общий характер, госпожа. Чаще всего я лишь рассказываю разные истории, а художник делает наброски по ходу сюжета, и только потом Молин — прошу прощения, досточтимый Факельщик! — может высказать пожелание украсить тем или иным рисунком новые городские стены.
Шупансея так резко выпрямилась, словно в комнату вошел упомянутый Хакимом жрец. Ее мнение относительно этого вездесущего чиновника было крайне неопределенным. Да и вряд ли нашелся бы хоть один человек, способный утверждать, что полностью понимает Молина Факельщика. Черноволосый ранканский жрец остался предан своему поверженному богу и ныне руководил восстановлением того города, который открыто презирал и ненавидел.
— Ну что ж, ты подал мне неплохую идею. Молин, правда, ни разу об этом не упоминал, но упомянуть ему придется, а если нет, то мы с Китусом ему напомним. Он, конечно, станет ворчать, что есть и более насущные проблемы, а потом не захочет продолжать разговор, помрачнеет и захочет уйти… Должно быть, действительно очень трудно так много работать и получать в результате столь малое удовлетворение…
— Говорят, ненависть приносит не меньшее удовлетворение, чем любовь.
— Я предпочитаю любовь.
— А Факельщик — нет.
Последний рисунок залетел под подушки. Они увидели его одновременно, и Хаким сразу понял, что на нем изображено — по торчавшему наружу уголку, а потому поспешил первым схватить его. И он бы успел, но своим резким движением испугал змею, прятавшуюся в волосах Шупансеи. Благоразумие всегда было лучшей стороной доблести, и все же он почувствовал в горле комок, когда она сама подняла этот рисунок.
Приказ Факельщика был четким и ясным: сделать иллюстрации к тем историям Хакима, которые повествовали о судьбе Санктуария с тех пор, как принц прибыл сюда в качестве правителя.
Вряд ли нашлось бы более важное событие, чем тот день, когда Кадакитис вручил Бейсе и сопровождавшей ее свите Сэванх, «дабы она его сберегла». Теперь-то Хакиму Шупансея была симпатична — да и принц желал сделать ее своей женой, но тогда все они ее ненавидели, и об этом явственно свидетельствовал рисунок Лало.
Бейса была в одеждах из золоченой парчи, изукрашенной драгоценными каменьями, лицо и обнаженные груди — переливчато-зеленого цвета, и вся она — воплощенное высокомерие. Хаким редко соединял их теперь в единый образ — эту молодую женщину, которую знал уже достаточно хорошо, и то неведомое создание, которое с трудом помнил; однако он не мог отрицать того, что именно бейсибцы, обладавшие немыслимыми золотыми запасами и невероятным презрением ко всему не-бейсибскому, послужили главной причиной страданий, выпавших на долю Санктуария. Ранканская военная кампания на севере практически не задела бы город — и, уж конечно, не вызвала бы в нем раскола! — если бы бейсибцы с самого начала не мутили воду.
— И что же, Молин намерен все это изобразить на городских стенах? — спросила Шупансея абсолютно спокойным тоном, но не поднимая глаз от рисунка.
— Да, если на то, конечно, будет воля принца. И твоя, госпожа.
Пергамент задрожал у нее в руке. Глаза расширились, взгляд остекленел; из волос высунулась голова змеи, и Хаким вдруг усомнился: а действительно ли она так уж изменилась за эти годы, пока он был ее советником? Да, разумеется, она давно уже вернула сам Сэванх принцу, но вот вернула ли она ему ту власть, которую давал Сэванх?
— Так вот как мы, оказывается, выглядели… Ужасно, да? — прошептала Шупансея и положила пергамент на стопку остальных рисунков. — И что бы я ни делала, этот образ ничто не может стереть из памяти, верно?
Хаким взял ее руку и слегка пожал.
— Ты же знаешь, госпожа, что я люблю рассказывать о будущем, но мне кажется, что досточтимый Молин намерен оставить больше всего места — прямо над главными воротами — для картины, на которой будет увековечено празднование вашей свадьбы с принцем Кадакитисом…
Шупансея вздохнула и отняла у него руку.
— Если эта свадьба состоится. Ведь может еще оказаться, что ненависть действительно сильнее любви.
Она сказала это уже в дверях и обернулась, ожидая, что Хаким станет отрицать то, в чем, как она сама была уверена, нет сомнений.
— Надежда сильнее и ненависти, и любви, — заверил он ее и долго смотрел, как она медленно идет по коридору прочь.
Роберт АСПРИН
ТОРГОВЦЫ РАБАМИ
Салиману не требовалось особого актерского таланта, чтобы изобразить глубокое презрение, когда он с надменным видом пробирался сквозь ряды скованных цепями рабов. Он делал это сотни раз, и вонь, исходившая от множества давно не мытых тел, тесно прижатых друг к другу, была для него совсем не в новинку.
Лишь то, что они сейчас находились на борту корабля, вносило некоторое разнообразие в это смешение отвратительных ароматов. И можно было особенно не стараться поднимать плащ повыше, чтобы не запачкать о грязную палубу: все равно эта вонища насквозь пропитает ткань, и плащ придется либо очень тщательно выстирать, либо просто выбросить. Когда покупаешь очередную партию рабов, не стоит надевать свою лучшую одежду.
Нет, причиной скверного настроения Салимана было отнюдь не то, что он занимается столь мерзким делом. Просто ему пришлось слишком рано встать. И можно было с уверенностью сказать: раз его подняли из теплой постели, оторвав от разгоряченного тела наложницы, и заставили еще до рассвета тащиться сюда, не стоит и надеяться, что в переговорах с работорговцами он проявит добродушие и щедрость.
— Да с какой стати я должен этим заниматься! — громко ворчал человек, державший фонарь. — Что у меня, других дел нет?
С якоря сниматься пора, и вообще…
В этом, собственно, и заключалась основная причина того, что Салиману пришлось так срочно поспешить сюда. Корабль должен был отплыть с утренним отливом, и требовалось покончить с делами до того, как он покинет гавань Санктуария. Тем не менее Салиман продолжал раздражаться по каждому пустяку.
— Может, хочешь, чтобы я рассказал о твоем поведении Джабалу? — спросил он нарочито спокойно. — Думаю, если он узнает, что тебе так сложно справляться со своими обязанностями, то и не станет впредь беспокоить тебя по пустякам…
Намек был достаточно толстым, чтобы работорговец пролепетал:
— Нет, нет! Что ты! Зачем же!..
Работорговцы и без того хорошо заплатили главарю городских уголовников Джабалу, чтобы он не вмешивался в их дела, и отнюдь не желали, разумеется, чтобы он еще задрал цену откупного, если они не выполнят его просьбу. Особенно если учесть, что откуп, назначаемый Джабалом, частенько уплачивался не только деньгами, но и кровью.
— Но, может, ты все-таки чуточку поторопишься, а? — Тон работорговца стал почти умоляющим. — Мы уже в третий раз тут проходим! А если я паруса не успею поставить, то пропущу утренний отлив и целый день потеряю…
Но Салиман не обратил на него внимания; он даже не удостоил его ответом, молча вглядываясь в темноту корабельного трюма.
Ему было прекрасно известно, что точного расписания для парусных судов не существует — порою ветры, а уж тем более штормы, могут задержать корабль на несколько дней, а то и недель.
Хотя в душе он, конечно, был согласен с работорговцем. Осмотр рабов потребовал гораздо больше времени, чем можно было ожидать. Разумеется, он не пожелал признаться, что ищет вполне конкретных людей, а не любых подходящих рабов. Скажи он об этом работорговцу, дело пошло бы куда быстрее, но и цена, несомненно, значительно выросла бы — ведь тогда мерзавцу стало бы ясно, что те двое, которых он ищет, кому-то очень нужны.
Как ни странно, но легче всего оказалось найти того человека, о котором Салиман имел лишь самое общее представление. И хотя он узнал его по описанию — черты лица пленника и цвет волос было нетрудно различить даже в темноте — этот тип к тому же все время раскачивался взад-вперед, обняв себя за колени и непрерывно выкрикивая свое имя, словно цеплялся за свое прошлое, когда был еще свободным человеком. А вот другой человек, которого Салиман знал в лицо, никак не попадался.
Какое-то шевеление во мраке вдруг привлекло его внимание.
Схватив работорговца за руку, он направил в ту сторону фонарь.
— Что это? — резко спросил он, указывая на большой мешок, горловина которого была затянута веревкой.
— Это? А-а, это особый случай… Это нам один парень вместе со своими приятелями приволок… Говорит, хочу, мол, избавиться от этого гада. Вроде бы любовник его жены… Заставили меня слово им дать, что не выпущу его из мешка, пока мы в море не выйдем.
— И ты купил раба, даже не осмотрев его?
— Да они за него много не просили… — Работорговец пожал плечами. — Коли не сдохнет, так мы все равно внакладе не останемся. Вон мешок-то все время шевелится — живой, значит.
— А ну-ка развяжи. Посмотреть хочу.
— Но я ж тебе сказал…
— Да-да, я слышал. Ты, говоришь, слово дал? Ну и что? Все равно вы сейчас отплываете, никто ничего и не узнает.
Работорговец хотел было еще поспорить, но потом, пожав плечами, махнул двум здоровенным матросам, что присматривали за рабами в трюме, чтобы никто не вздумал удрать, пока люк еще не заперт. Матросы растолкали рабов, что сидели рядом с мешком, и стали распутывать веревку, которой была затянута горловина, страшно ругая «идиотов, которые даже узлы правильно вязать не умеют». Наконец мешок был развязан и его содержимое вытряхнули наружу, на всеобщее обозрение.
— Это был хрупкого сложения юноша, полностью одетый, — видимо, работорговец действительно не заглядывал в мешок с тех пор, как его принесли на борт. Руки юноши были связаны, во рту торчал кляп. Несчастный все время моргал и жмурился, потому что свет фонаря бил ему прямо в глаза.
Салиман узнал его сразу, однако ничем себя не выдал. Ага, Шедоуспан! Один из самых известных и почитаемых воров Санктуария!
Вор тоже не подал вида, что узнал Салимана, хотя трудно было понять, то ли он просто хитрил, то ли его слепил свет фонаря, то ли он был одурманен наркотиками. В общем, Салиман решил действовать, пока не поздно.
— Да-а-а, ну и заморыш… Но мне он, пожалуй, подходит… Во всяком случае, больше всех, кого я видел. Ладно, беру.
— Но как же.., ведь я не могу!.. — Работорговец, естественно, испугался и запротестовал. — Я же говорил, что нам нельзя даже открыть мешок, пока в море не выйдем! Если эти парни, что его мне продали, увидят, что он снова разгуливает по городу…
— То тебе до этого уже никакого дела не будет, — перебил его Салиман. — Ты давно уже будешь в море со своим грузом и денежками, — добавил он надменно. — И не пытайся набить цену!
Избавь меня от этого. Я тебе не какой-нибудь вшивый владелец жалкого поместья, который по одному рабу в год покупает. Я вашего брата слишком хорошо знаю. И цену слову работорговца — тоже!
— Но…
— Плачу за него пятьдесят золотых. Если скажешь, что мало, придется мне еще разок весь твой груз пересмотреть. Мне не хотелось нарушать твой график, но если ты предпочитаешь весь день со мной препираться, пожалуйста! У меня до обеда никаких Дел.
Перед лицом логики, начинающегося отлива и более чем щедрого вознаграждения работорговец сдался… Впрочем, Салиман был уверен, что так и будет. Пока он отсчитывал деньги и пока купленных рабов вытаскивали из трюма и выгружали на пристань, солнце успело взойти и начало свой неторопливый путь по небосклону.
Салимана уже ждала крытая повозка; рабов затолкали внутрь и прикрыли просмоленной парусиной; вора на всякий случай так и оставили в мешке. Салиман с должным уважением относился к недюжинным талантам этого молодца. Кроме того, ему вовсе не хотелось возвращаться к Джабалу всего лишь с одним рабом и сообщать ему о побеге второго. Так что придется Гансу потерпеть, пока они не доберутся до более безопасного места, где его можно будет выпустить из мешка… Безопасного не только в том смысле, что сбежать оттуда ему не удастся. Но также и потому, что его не должен видеть никто из посторонних.
Несмотря на свою нарочитую беспечность в присутствии работорговца, Салиман глаз не спускал со своего «груза», не желая, чтобы хоть кто-то видел, как рабов заталкивают в повозку. Рыбаки уже вышли в море, и пристань была пуста, но тем заметнее он был там и тем скорее его повозка могла привлечь чье-то внимание.
Хотя Салиман и не получил никаких особых указаний насчет сохранения всей операции в строжайшей тайне, он не видел смысла в том, чтобы стало известно о пребывании в Санктуарии этих двоих «рабов». Такой поворот дела сулил одни неприятности.
Возница щелкнул языком и, не оглядываясь, отбыл, оставив Салимана в одиночестве, предоставив ему самому искать пути для последующей встречи. Это тоже было обговорено заранее.
Конечно, было бы гораздо удобнее и ему уехать в той же повозке, но слишком многие в городе могли узнать его с первого взгляда, тут же вспомнив, что он помощник Джабала. Торговые операции и переправка рабов обычно не входили в круг его непосредственных обязанностей, а потому ехать вместе с рабами было опасно: это могло привлечь совершенно ненужное внимание как к самому «грузу», так и к месту его назначения.
Салиман крайне редко вставал в такую рань и теперь, пробираясь по улицам Санктуария, с любопытством озирался по сторонам. В городских лавках и конюшнях пробуждалась жизнь; обитатели Санктуария готовились к новому трудовому дню, и Салиману показалось, что их стало значительно больше — множество новых, незнакомых лиц мелькало всюду с тех пор, как начались работы по возведению стен. Работа означала деньги в карманах рабочих, и деньги эти быстро перетекали в кошельки лавочников, кабатчиков и шлюх. Былая безнадежность и совсем недавние страхи, вызванные уличными волнениями и сражениями магов, как будто уже успели растаять под воздействием нынешнего процветания. Даже у лотков уличных торговцев чувствовались перемены в общем настроении — горожане торговались и спорили из-за товара теперь как-то озорно и весело, чего прежде, в минувшие дни отчаяния, не было совершенно.
Озираясь и лениво прислушиваясь к тому, что происходит вокруг, Салиман даже позволил себе на минутку позавидовать этим людям. Нынче простому горожанину совсем нетрудно заработать на жизнь… Никаких особых хлопот — лишь самые непосредственные обычные заботы: товар, склад, покупатели… И все сделки осуществляются напрямую, а беспокоиться надо разве что о ценах да об арендной плате…
Сколько лет он уже работает на Джабала? Да понимает ли хоть кто-нибудь из этих людишек, сколько требуется усилий, чтобы постоянно поддерживать иллюзию абсолютного могущества этого вожака преступного мира Санктуария?!
Взять хотя бы сегодняшнюю операцию. Порученное ему на первый взгляд казалось достаточно простым: найти по описанию двоих рабов — точнее, одного просто найти, а другого, вполне известного типа, найти непременно — и выкупить их у того работорговца, на корабле которого они находятся, пока этот корабль не вышел в море. Больше никаких объяснений он не получил — ни откуда Джабал узнал о том, что эти люди попали в рабство, ни о причинах, по которым их непременно следует отыскать. Салиману просто приказали найти их, выкупить и доставить к Джабалу, не производя при этом излишнего шума и привлекая как можно меньше внимания.
Задача как будто несложная, если бы не строгие временные рамки. Во-первых, довольно сложно было раздобыть нужную сумму денег в такой час, когда не работает еще ни один ювелир или ростовщик. Во-вторых, кого-то надо было послать за повозкой, чтобы пригнал ее прямо на пристань и ждал там, пока Салиман подготовит сделку и наведет все необходимые справки о данном работорговце. Впрочем, в этом случае собранные сведения оказались бесполезными; но порой тот факт, что у работорговца есть в городе любовница, которую он к тому же предпочитает всем остальным женщинам, мог оказаться просто бесценным. Но это — если б с ним оказалось трудно договориться. Любовницу можно было бы запросто похитить, и у Салимана на руках оказались бы все необходимые козыри, чтобы заполучить тех двоих… Но тогда, конечно же, пришлось бы еще похлопотать. Например, заплатить людям, которые сидели бы в засаде возле дома этой любовницы — за потраченное время (даже если бы они потратили его впустую) и за профессиональные навыки (даже если б им не пришлось пустить их в дело), ну и так далее.
К счастью, Салиман располагал совершенно точными сведениями о том, когда в городе происходит ночная смена караула, хотя недавняя реорганизация городской стражи повергла ее в состояние близкое к полному хаосу. Он четко знал, кто и где сегодня дежурит, по каким маршрутам пройдут патрули, кто смотрит в оба, а кого в случае чего можно подкупить и таким образом избежать ненужных вопросов и приставаний на обратном пути из гавани. Вроде бы незначительная деталь, но ввиду того, что в последнее время наблюдался стремительный рост числа похищений людей и продажи их в рабство, стражники были начеку, а Салиман не имел ни малейшего желания покупать рабов только для того, чтобы его потом обвинили в их похищении.
Да, разумеется, неплохо было бы вести дела в открытую, всем известными способами Может, несколько скучновато, но в любом случае куда лучше, чем так, как сейчас. Салиман усмехнулся: нет, такая спокойная жизнь ему, честно говоря, не по душе! С тех пор как Джабал ушел в подполье, административная ответственность Салимана возросла вдвое, а стало быть, даже простейшие проблемы (вроде сегодняшнего выкупа тех двух рабов) были связаны с определенными сложностями и риском, и, когда ему удавалось удачно их разрешить, он испытывал такое приятное возбуждение и радость, каких не купишь ни за какие деньги.., ну и реальное его жалованье было вполне пристойным, тут уж грех жаловаться.
И то, что он являлся правой рукой главаря преступного мира, означало многое: он не только знал обо всем, что происходит в городе, но и сам мог реально участвовать в этих событиях, порой предопределяя их исход. Нет, работа у Джабала его устраивала во всех отношениях. Это была просто замечательная работа! И от нее Салиман не отказался бы ни за что на свете.
Вот о чем думал он по пути от пристани к назначенному месту встречи — а именно к черному ходу одного борделя с весьма сомнительной репутацией и многообещающим названием «Дом Плеток». Это заведение славилось на Улице Красных Фонарей тем, что здесь любой извращенец мог удовлетворить самые низменные вкусы и потребности. И все же Салиман не решился подогнать повозку к парадному входу: во-первых, все припасы в бордель всегда поставлялись с черного хода, а во-вторых, на этой улице каждый камень имел глаза и уши, и нужно было проявлять особую осторожность.
Вора освободили из мешка, но оставили связанным и с кляпом во рту. Его держали двое помощников Салимана. Было заметно, что взгляд юноши прояснился, стал внимательным и напряженным: видимо, прежнее состояние отупелости, чем бы оно у него ни было вызвано — наркотиками или морской болезнью — уже прошло. Женщин пока видно не было: то ли боялись выйти из своих комнат, то ли просто в такую рань еще спали. Второй раб тоже сразу куда-то исчез — должно быть, догадался Салиман, его уже отвели на допрос к Джабалу. Однако, как оказалось впоследствии, тут он ошибся.
— Он велел тебе наверх подняться. В третий номер. — Голос у поздоровавшегося с Салиманом местного слуги был тусклым. — И парня этого с собой прихватить…
Значит, Джабал с тем, первым, уже закончил и теперь ждет второго, причем ждет, похоже, весьма нетерпеливо…
Салиман хотел было недовольно поморщиться, но сдержался и просто кивнул в знак согласия, подтолкнув вора к лестнице. Ни в коем случае нельзя было демонстрировать кому попало какие бы то ни было признаки недовольства или разногласий среди приближенных Джабала. Салиман и сам тратил достаточно много сил, чтобы вдолбить эту истину в головы новичков, заставить их понять всю необходимость подобной иллюзии.
Остановившись вместе со своим подопечным перед дверью указанного номера, он громко постучался. Стук был особый — так он стучал, желая показать, что пришел не один. Выждав некоторое время, но так и не услышав приказа подождать, он открыл дверь и вошел, пропустив вора вперед.
В комнате было темно — окон здесь не имелось, и стены, похоже, были звуконепроницаемыми. Единственным источником света служила маленькая жаровня, полная горящих углей; из жаровни торчала рукоять железного тавра для клеймения. На стене висели цепи и кандалы; напротив жаровни стояла низкая софа — здесь можно было удобно улечься и наблюдать, как ставят клеймо.
— Закрой дверь.
Голос Джабала донесся из самого темного угла комнаты. Салиман повиновался, слегка улыбнувшись тому, насколько все же его хозяин склонен к театральным эффектам.
— Сними с него веревки.
И снова Салиман подчинился, ловко выхватив из рукава спрятанный там нож. Это он проделал, специально повернувшись к вору лицом. Тот славился как большой специалист в области поножовщины, так что пусть знает, что не один он в этом городе умеет обращаться с кинжалом, и нос особенно не задирает. Однако, когда Салиман хотел было вытащить у юноши изо рта кляп, тот опередил его. Каким-то образом он уже умудрился освободить руки от стягивавших их пут.
И хотя внешне Салиман ничем не проявил своего удивления, он взял это на заметку. Итак, первый раунд «работы на публику» выиграл вор. Шедоуспан, почувствовав легкое замешательство Салимана, метнул в его сторону полный презрения взгляд и демонстративно отшвырнул кляп и веревки в сторону. «Вряд ли мы с этим типом сумеем стать друзьями», — подумал Салиман.
— Это Ганс. Иногда его еще зовут Заложник Теней, — сообщил ему Джабал, выходя на свет из своего темного угла. — Ну а ты, вор, знаешь, кто я?
Юноша, скрестив руки на груди, надменно и с вызовом посмотрел на Джабала.
— Мы, правда, раньше с тобой не встречались, но догадаться нетрудно. Ты ведь Джабал, верно? А ты, оказывается, старше, чем я дум ал.
Салиман поморщился: вот наглец! Тело Джабала действительно преждевременно одряхлело из-за того, что он постоянно прибегал к помощи различных магических заклятий. Однако вожак, казалось, никак не отреагировал на оскорбление.
— Да, мы и впрямь раньше не встречались. Ты был среди тех немногих, кто ни разу ко мне не обращался — ни за помощью, ни в поисках работы, ни с целью продать какие-то сведения. А интересно — почему?
— Просто я работаю в одиночку, — пожал плечами Ганс. — Кроме того, я весьма разборчив в выборе друзей.
— Ну-ну, не больно-то ты разборчив, раз в твоих друзьях числятся такие, как Темпус Тейлз, — жестко возразил Джабал. — А что до твоей самостоятельности в делах… — и он извлек железное тавро из жаровни, — ..боюсь, после того как тебя поймали работорговцы, от нее и следа не осталось. К тому же теперь ты принадлежишь мне. Я тебя купил. И заплатил за это.
Салиман ожидал, что Ганс хотя бы вздрогнет, но тот не выказывал ни малейшего испуга. Лишь следил глазами за раскаленным железом. Однако голос его звучал по-прежнему твердо и уверенно.
— Ты же не собираешься меня клеймить. — Звучало это скорее как утверждение.
— Да неужели?
— Если б собирался, то не велел бы меня развязывать, — заметил Ганс. — Со связанным-то управляться куда легче. Так что, по всей вероятности, у тебя ко мне разговор есть. Вот и отлично.
Кончай размахивать своей железякой, и давай побеседуем спокойно. Что тебе от меня надо?
Джабал довольно долго молчал, глядя на молодого наглеца, потом сунул раскаленное тавро обратно в жаровню. Салиман вполне его понимал. Они почти совсем ничего не знали о Гансе и о том, действительно ли он так умен, как только что продемонстрировал. Интересно, повлияет ли это на планы Джабала?