Иллира соорудила из шали лямку, повесила плотную плетеную корзину, которая стоила дороже лежавшей в ней еды, через плечо, и вышла на ярко освещенный двор. Она могла бы пойти по Главной Дороге, среди холмов, где деревья переливались всеми оттенками красного, золотого и оранжевого. Или через Обещание Рая — днем там обычно никого не бывало. Или еще можно…
Размышления Иллиры оборвались — она заметила знакомую фигуру, входящую в Западные Ворота. Даброу. Хотя Иллира и сказала себе, что муж всего лишь ищет Уэлгрина, сердце у нее бешено заколотилось. Пару раз, когда кузнец еще был ее опекуном, а не мужем, Иллира сбегала от него, но в последнее время такого не случалось. До нынешнего момента. Иллира мгновенно нырнула за телегу водовоза и согнулась над корзиной, делая вид, что изучает ее содержимое.
Пережидая, пока Даброу пройдет, Иллира всплакнула и подумала о Ча-бос, которая не умела считать до ста. Когда слезы высохли, женщина решила, что теперь, пожалуй, можно безопасно тронуться в путь, и пошла куда глаза глядят — а глядели они в сторону дальней части дворца, мимо разукрашенных ворот, через которые жрецы и боги общались с преходящими мирскими властями.
Сейчас Иллира шла по мощенному камнем дворцовому двору — здесь в очередной раз собирались делать ремонт, — мимо огромных водяных цистерн, которые ставились во внутренних укреплениях во времена осады. Иллира все еще могла видеть телегу водовоза, но она уже вступила на незнакомую ей территорию. Она не знала, как называются представшие ее взору небольшие ворота. Если это вообще были официальные ворота, а не один из тайных ходов Молина Факельщика.
— Эй, душенька, это ты не мне корзинку несешь? — окликнул Иллиру полуобнаженный чернорабочий.
— Нет, там моя еда.
— Точно? Хорошенькая штучка вроде тебя просто не имеет права быть в одиночестве…
Иллира поняла, что этот человек имел в виду. Ее лицо залила краска стыда. Рабочий от всей души расхохотался, а Иллира выбежала через безымянные ворота и оказалась среди сваленных за воротами беспорядочных груд красного песчаника. Ею овладело негодование. Сейчас Иллира желала, чтобы на голову рабочему обрушился весь сонм мелких напастей. Как мог он не узнать в ней почтенную матрону, да еще делать такие непристойные намеки? Иллира к этому не привыкла. К гадалкам С'данзо никогда не обращались с подобными предложениями.
Иллира съела мягкий сыр, даже не почувствовав его вкуса. Пламя позора все еще пылало в ней, озаряя непонимание, с каким относился к ней весь мир. Она ведь вовсе не требует, чтобы ее действительно уважали! Но один лишь эгоизм и упрямство не позволяли тем, кто заявлял, что якобы любит ее, понять, что ее мир — ее счастье, — закончился вместе со смертью Лиллис. Если бы они и вправду любили ее, они бы скорбели вместе с ней и отказались бы от своих бессмысленных попыток развеселить ее и заставить забыть о трауре.
Ее жизнь — трагедия, медленная панихида, которая будет безжалостно тянуться от смерти Лиллис до смерти самой Иллиры. Она стала мученицей — и это ее устраивало.
— Ты не должна так хмуриться.
Иллира отшвырнула корзинку и посмотрела против солнца. Она никак не могла разглядеть мужчину, который столь фамильярно заговорил с ней.
— Тебе следует с большей осторожностью выбирать места, где можно предаваться собственным мыслям.
Иллира не намеревалась терпеть нотаций от какого-то чужака. Да и не от чужака тоже. Ее охватило сильнейшее искушение нарушить свои обеты и запустить в незнакомца полновесным проклятием С'данзо. Но что-то удержало Иллиру — она и сама не поняла, что именно. Вместо этого она спустилась с возвышения и принялась собирать рассыпавшуюся еду.
С этой стороны солнце не светило в глаза, и Иллире удалось рассмотреть мужчину, но она так и не узнала его. На строительстве городских стен сейчас можно было услышать десяток непонятных наречий, но этот мужчина явно не принадлежал к числу строителей. Даже Темпус, вырисовываясь силуэтом на фоне кроваво-красного закатного солнца, не казался таким… таким нездешним, не принадлежащим этому времени и этому месту. Более того, Иллира не могла Видеть ни его самого, ни его тень. Сейчас, когда Санктуарий был свободен от магии, это показалось Иллире дурным предзнаменованием.
— Я свободная женщина, — раздраженно произнесла она и перебралась на другой камень. Теперь освещение позволяло Иллире взглянуть прямо в глаза незнакомцу.
— Здесь — нет.
Незнакомец говорил совершенно спокойно. Его слова не были угрозой. Простая констатация факта, который Иллира по какой-то причине проглядела. Но что можно проглядеть, сидя на забытой куче щебенки спиной к Главной Дороге?
— Посмотри вниз, — предложил незнакомец. Голос его звучал по-отечески и в то же время смущал.
Вниз. Пыль была красной от бурь, многие годы бушевавших над этим песчаником. Здесь ничего не росло. Под ним ничего не скрывалось. Иллира снова не смогла ничего Увидеть.
— Там, где ты сидишь.
Ах, это обычная щебенка. Когда-то, давным-давно, эти камни вытесали и сложили из них стены. Пропади все пропадом, да ведь эти надписи могут быть и на ранканском! А если учесть, что они попорчены временем, да и читать Иллира все равно не умеет… Она сердито вгрызлась в яблоко.
— Ну и что?
— Разве ты слепа, дитя?
Иллира решила, что этот незнакомец в видавших виды доспехах цвета бронзы и с проницательными темными глазами вполне заслужил проклятие С'данзо. У него поубавится высокомерия, когда он почувствует на себе его силу. Иллира обратила свои мысли в древние формулы, потом порылась в памяти, выискивая ритуальные слова, которые должны были слить ее желание с Видением.
Незнакомец подскочил к Иллире, — хотя она ни словом не высказала своего намерения, — и столкнул ее с камня. При этом его ладонь плотно запечатала рот женщины.
— Дура! — воскликнул незнакомец, швырнув Иллиру на землю. — Слепая дура! Сколько раз Санктуарий был по мелочным поводам проклят мелочными дураками, не способными узнать святость даже тогда, когда они встречались с ней лицом к лицу?
Иллира встала и отряхнула юбку от пыли. Незнакомец был слишком искренним в своем возмущении и слишком уверенным, чтобы прямо бросать ему вызов.
— Кто ты такой, чтобы бранить меня? — пробормотала она, глядя в землю. — Кто тебе поручил охранять Санктуарий? Ты просто один из чужаков, которые пришли подзаработать на постройке стены. Это мой дом, и я пошлю его ко всем чертям, если захочу того.
— Ты еще глупее, чем я думал, Иллира.
— Ну ладно, я не хочу, чтобы этот город шел ко всем чертям. Я хотела бы увидеть такой Санктуарий, в котором на улицах растут цветы, а честным людям не нужно прятаться по домам после захода солнца. Я хотела бы видеть такой Санктуарий, в котором мужчины любят своих жен, женщины любят детей, а у детей есть возможность расти не впроголодь. Да кто же не хочет увидеть Санктуарий таким? Но Санктуарий есть Санктуарий, и этого не изменить.
Иллира подняла глаза и бросила на своего собеседника сердитый взгляд, надеясь заставить его получше подумать, прежде чем говорить ей что-нибудь еще в этом же духе.
— Если ты сможешь заставить себя заботиться об этом городе, он может перемениться к лучшему. И может, даже станет таким, каким тебе хотелось бы его видеть.
— Хотела бы я дожить до этого! Кстати, а ты кто такой?
— Зови меня Пастухом.
Иллира наклонила голову и посмотрела на незнакомца повнимательнее. Кем бы он ни был, но домашнюю скотину он явно встречал исключительно в виде жаркого. Скорее уж этот тип похож на странствующего воина. Иллира отметила про себя, что незнакомец оставил на дорожке стреноженную лошадь, и то, что на дорожке сейчас не было прохожих. Не очень-то разумно спорить с человеком, если он носит на поясе и приторачивает к седлу с десяток разновидностей смерти.
— Хорошо, я благословляю Санктуарий…
— Сядь на камень.
Иллира уселась на ближайший камень и откашлялась, прочищая горло.
— Я благословляю Санктуарий! — повторила она. Порыв ветра швырнул ей в лицо пригоршню пыли. Эта пыль и бьющее в глаза солнце снова не позволяли ей хорошо видеть незнакомца. — Пусть его обитатели живут в мире. Пусть его правительство правит мудро. Пусть его стены будут крепкими, а кастрюли — полными. Ну как, этого хватит? — спросила С'данзо, искоса взглянув против солнца.
— Ты забыла о любви.
— Да, правильно. Пусть мужья любят своих жен, женщины любят детей, а дети… дети пусть любят, кого захотят.
— Пусть будет так, — заключил непохожий на пастуха Пастух. — Пусть все растет и зеленеет, ну и так далее. Хочешь выпить?
Он отвязал бурдюк для вина и протянул его Иллире. Иллира взяла бурдюк. У нее промелькнула мысль, что незнакомец хочет поставить ее в затруднительное положение. Немногие из горожанок могли поймать ртом вытекающую из бурдюка струю и не облиться при этом с ног до головы. Иллира могла. Она умела пить из меха — и научилась этому не из чужих видений. Это была одна из немногих вещей, которым ее научил отец. Вино было довольно неплохим — правда, чувствовался чересчур сильный привкус дубильных веществ — и явно нездешним. Иллира поймала ртом последние капли и вернула бурдюк хозяину, улыбнувшись, словно сытая кошка.
— Спасибо, — поблагодарила она и с немалым удовольствием заметила, что ей удалось удивить незнакомца своим искусством.
Незнакомец вскинул бурдюк над головой и развернулся таким образом, что чуть не задел Иллиру спиной. Сам он при этом оказался лицом к солнцу. Иллира не могла понять, с чего вдруг ему понадобилось так странно поворачиваться — ему же было неудобно! Вино струйкой пролетело мимо уха незнакомца и брызнуло на землю.
— Что ты делаешь?! — возмущенно воскликнула Иллира, поспешно подбирая юбку.
Но незнакомец снова сдавил бурдюк. На этот раз он украсил изрядным пятном полустершуюся надпись на камне, прежде чем приспособился и сумел сделать большой глоток. Для воина — а тем более для пастуха — такое неуклюжее обращение с бурдюком выглядело странным. Еще труднее было поверить в случайность, — особенно после того, как незнакомец взглянул на Иллиру и усмехнулся.
— Отсутствие практики, — прокомментировал он свою неудачу. Этому Иллира и вовсе не поверила.
— Я лучше пойду. Уже поздно. Я живу…
Иллира заколебалась: стоит ли говорить чужаку, где она живет. Впрочем, что-то подсказывало ей, что, даже если она и не назовет своего адреса, это не помешает незнакомцу при желании нанести визит им с Даброу. Женщина осторожно соскользнула с камня, избегая соприкосновения и с вином, и с незнакомцем, и сложила остатки своего обеда в корзинку. Ей казалось благоразумным побыстрее убраться подальше от этих камней. Незнакомец все еще продолжал усмехаться, когда каблучок Иллиры коснулся дорожки. Потом он расхохотался, и Иллира опрометью вылетела за ворота.
По правде говоря, было не так уж поздно — не намного позже середины дня, — а Иллира не собиралась возвращаться на Базар до захода солнца. День был приятным и теплым — такого теперь может не выдаться до следующей весны. Иллира решила еще погулять вдоль Главной Дороги и отправилась в путь — через внешний двор, мимо Губернаторской Аллеи.
Торговец Хакон бродил по своему обычному дневному маршруту, распевая: «Пирожное! Пирожное с ореховым кремом!» Несмотря на то, что Иллира недавно поела и в корзинке у нее было достаточно снеди, при этих его криках рот у нее наполнился слюной.
— Два пирожных… — начал торговец, увидев, как Иллира двинулась в его сторону. Потом он узнал женщину и закончил фразу уже тише:
— …за медную монету.
Иллира улыбнулась и протянула торговцу выщербленную монетку, полученную утром. Поскольку она купила два пирожных, второе Хакон завернул в клочок просвечивающего пергамента и сунул сверточек в складки шали Иллиры.
— Изумительно! — пробормотала Иллира, откусив кусочек сладкого пирожного, приправленного пряностями.
— Будет еще вкуснее, если с кем-нибудь поделиться.
Хакон имел в виду Даброу, но Иллире при этих словах представилось лицо Сайян. Иллира подумала: интересно, а кормилица хоть раз в жизни пробовала сладости, продающиеся только в приличных районах города? Маловероятно. Сайян утверждала, что выросла в Низовье, хотя Уэлгрин нашел ее в переулке Развалин. Иллира представила себе, какое выражение появится у Сайян, когда та откусит кусочек еще теплого пирожного, сделанного в форме морской раковины и начиненного ореховым кремом. Она свернула в другую сторону и поспешно направилась к Базару.
Кузня была пуста, но прежде чем Иллира успела забеспокоиться, она услышала плач Тревии и поспешила на этот звук.
— Я купила тебе пирожное, — с этими словами она и влетела в комнату, откинув занавеску.
Сайян улыбнулась, но улыбка почти затерялась среди ее безуспешных усилий успокоить младенца.
— Давай я подержу девочку. Пирожные нужно есть, пока они теплые — так вкуснее.
Иллира подхватила ребенка на руки и, даже не удивившись, обнаружила, что удобно пристроила девочку на сгибе руки. Она, оказывается, помнит, как укачивать ребенка, и пошевелила перед личиком девочки пальчиками. А поскольку пальцы Иллиры блестели от масла и крема, Тревия сочла их исключительно привлекательными. Она тут же потащила пальцы себе в рот и довольно зачмокала. Иллира почувствовала острый край зубок — видимо, они и были причиной плаксивого настроения малышки.
— У нее режутся зубки.
Сайян проглотила кусок пирожного, не разжевывая.
— И острые, верно?
На этот раз напевный вопрос сопровождался легкой улыбкой.
— Точно. Скоро можно начать давать Тревии по утрам жидкую кашку. Я раньше любила варить овсянку, особенно зимой.
Лицо Сайян мгновенно сделалось несчастным. Иллира почти что видела, как Сайян вспомнилось ее прежнее место обитания, где она жила до того, как попала в семейство кузнеца.
— Но нам все еще будет нужен кто-нибудь, чтобы заботиться о девочке. Я С'данзо, а не… — Иллира заколебалась, не понимая, с чего это она собиралась сказать, что она — не мать Тревии. В любом случае это не касалось Сайян. У многих женщин С'данзо было полно детей, постоянно шнырявших под ногами. — Ну, Тревии нужен будет человек, который сможет приглядывать за ней все время, — после легкого замешательства выговорила она. — Здесь, в кузне, довольно опасно. Не то что в других домах, — там ребенок самое большее коленку может расшибить.
Сайян выдохнула с явным облегчением. Она доела пирожное, но ребенок остался на руках у Иллиры. Потом женщины поболтали, сидя в сумерках, как не болтали никогда раньше, хотя ни о чем важном речь не шла. Они говорили о том, что любит есть Даброу и чего не любит, о ярких разноцветных тканях, которые привез караван из Кроу, и о том, женится ли когда-нибудь помощник Даброу.
Иллира бросила взгляд в будущее и покачала головой.
— Я не могу это Увидеть, — пробормотала она и вспомнила слова, которые произнесла, стоя на куче щебня. На мгновение у нее застыла кровь. Незнакомец перехитрил ее. Этот странный человек, который был кем угодно, только не пастухом, перехитрил ее и заставил наложить на Санктуарий небывалое заклятие — благословение С'данзо. Но такой вещи, как благословение С'данзо, просто никогда не существовало раньше. — В каждом, так или иначе, скрыт ребенок…
— Что-что?
Сайян придвинулась поближе, но Иллира не стала ничего повторять. В конце концов, она была всего лишь С'данзо, а Санктуарий был Санктуарием, и вряд ли он мог сильно измениться от ее благословения. Но все же она это сделала, и если этот Пастух еще когда-нибудь встретится ей, она поблагодарит его за то, что он наконец помог ей стать свободной.
Эндрю Оффут
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
В Санктуарии всегда кто-то бодрствует… особенно, когда другие спят.
Когда женщина увидела, что мужчина проснулся, она вновь подошла к кровати, уже почти одетая. Она наклонилась, и необычайно светлые волосы заструились вниз, наполовину скрывая лицо.
— Мы проспали! — воскликнула женщина. — Мне пора идти! Уже поздно!
Мужчина лениво и сонно поднял руку и попытался поймать женщину за грудь. Женщина со смешком выпрямилась и застегнула тунику.
— А-у-у-у… — так же лениво потянулся мужчина. Звук перешел в зевок.
Женщина посмотрела в сторону двери. Мужчина заметил ее замешательство и поднес руку к виску женщины, где серебрились пряди, — женщине удалось немного привести в порядок волосы, спутавшиеся во время любовной игры. Женщина обернулась. В лунном свете, проникающем через открытое окно, было видно, что она хмурится.
— Мои серьги… — пробормотала женщина и поспешно отошла к маленькому столику, стоявшему неподалеку от кровати.
Мгновение спустя послышалось:
— Дорогой! Разве не сюда я положила свои серьги? Они… они исчезли!
— Наверно, упали на пол, — без малейшего интереса или беспокойства отозвался мужчина и снова зевнул.
Он с легкой улыбкой наблюдал за женщиной и предавался приятным воспоминаниям. Смотреть, как она опустилась на колени и шарит под кроватью, было забавно. Мужчина позволил себе немного пофантазировать на эту тему.
— Их здесь нет, Кушар! Ну, встань же, пожалуйста, и помоги мне! Зажги лампу! Мои лучшие серьги!
Десять минут спустя постельное белье валялось на полу. Они обыскали даже одежду мужчины, небрежно брошенную им на пол несколько часов назад, проверяя, не запутались ли серьги в ней — золотые подвески, украшенные нефритом и топазами. После этого женщина расплакалась и принялась лепетать, что эти серьги ей давным-давно подарила бабушка.
В конце концов Имайя — госпожа Имайя Реннсдотер, если уж говорить точно, — отчаялась разыскать украшение и ушла. Уже полностью проснувшийся Кушарлейн закрыл за ней дверь.
«Порядочный человек проводил бы ее домой, — подумал он. — Или, по крайней мере, хотя бы до ее улицы». Машинально почесав бедро, Кушарлейн обнаружил, что он так и стоит нагишом. Он посмотрел на свою одежду, жалкой кучкой валявшуюся на полу. Потом, приподняв бровь, перевел взгляд на окно. Конечно же, оно было открыто! Но в конце-то концов, его комната расположена на третьем этаже!
По прежнему обнаженный, Кушарлейн мягкой походкой подошел к окну и выглянул наружу. Он не увидел ничего, кроме других зданий да темных улиц и переулков между ними. Уставший Санктуарий спал, залитый лунным светом. Кушарлейн посмотрел вниз, потом, опершись о подоконник, высунулся из окна. Его начало немного знобить, но Кушарлейн не обратил на это внимания. Он задумчиво посмотрел сперва налево, потом направо.
Потом со вздохом выпрямился.
— Проклятие! — пробормотал он вслух.
Комната была надежно заперта на замок, — Имайя это проверила, когда он в третий раз перетряхивал постельное белье. Он точно помнил, как Имайя сняла серьги. С тех пор, как во время постельных развлечений одна из этих очаровательных безделушек болезненно уколола его в руку, Имайя всегда их снимала. Кушарлейн всегда наблюдал за этим процессом, ему нравилось, как подрагивала ее обнаженная грудь, когда Имайя подносила руку к уху. Он совершенно точно помнил, что Имайя положила серьги на небольшой столик, стоявший справа, совсем рядом с кроватью.
«А потом мы занимались любовью, до изнеможения, — размышлял Кушарлейн, глядя на открытое окно. — И пока мы спали, кто-то забрался в окно и забрал эти серьги, а также кошелек, пришитый изнутри к моим брюкам! — об этом я предпочел ей не говорить. Только один человек во всем Санктуарий способен на такое. Всем прочим это не под силу.
Один-единственный человек способен на это. Только он умеет настолько ловко забраться, куда захочет, и настолько искусно маскироваться, чтобы провернуть такой невероятный номер. Только он один. Но этот человек покинул Санктуарий, и довольно давно. Сколько времени прошло — год? Да, клянусь богами, это было больше года назад.
И тем не менее, кто-то пробрался через окно и забрал сережки Имайи и мой кошелек, прямо у нас из-под носа!
Черт побери! Этот ублюдок снова в городе!»
— Я — плотник, господин волшебник. Бывший. — Мужчина с лицом гончей приподнял руку, показывая, насколько она малоподвижна, особенно для плотника.
Стрик тут же поспешил выразить свое сочувствие посетителю. Резкая потеря веса вполне объясняла унылое выражение его лица; на месте некогда пухлых щек и второго подбородка кожа теперь висела складками.
— Уинтс рассказал мне перед вашим приходом, что вы были один из лучших плотников, Эбохорр, и то, что вы потеряли около пятидесяти фунтов веса. Но он не упомянул, что вы, кроме того, потеряли большой палец.
— Не хотите ли услышать, как именно я потерял все это?
— Нет, — сказал Стрик, глядя на протянутую беспалую руку. Он знал о профессиональном риске плотников и лесорубов и его не интересовали частности. Зачем ему эти длинные кровавые подробности? — Скажем так: этот рассказ не будет иметь ценности ни для одного из нас. И я уже как-то раз говорил вам, Эбохорр, что ничего не смогу сделать с вашим пальцем.
Эбохорр тяжело вздохнул и кивнул:
— Считай, что так. Дело-то в чем, господин волшебник… Не хочу я больше плотничать. Устал. Я хочу сказать — еще до того устал, как вот эта неприятность с пальцем стряслась, клянусь бородой Анена. Я знаю, что у вас широкие связи, и про вас говорят, что вы людям помогаете…
Некогда толстый обитатель Лабиринта махнул покалеченной рукой. При этом он печально, но с надеждой смотрел на рослого человека в одеждах насыщенного синего цвета, который сидел за столом напротив него. Этот человек уже произвел отдельные перемены в Санктуарии и в жизни его несчастных, явно проклятых горожан. Иностранец со странным акцентом, пришедший откуда-то с севера!
— Мои возможности не простираются так… гм. Я не уверен, что вы обратились со своей просьбой по адресу, Эбохорр.
Посетитель поспешно встал. Даже стоя, он сохранял почтительный вид, и потому не казалось, что он смотрит на человека в простой синей тунике сверху вниз.
— Я сделаю для вас все, что скажете, господин волшебник. И заплачу вам за все то время, которое вы потратите, даже если потратите его впустую. Просто… ну, дайте мне знать, если услышите что-нибудь о работе, которую я мог бы выполнять. Я большой и сильный, господин волшебник, и я хороший работник. Меня к разным делам можно приставить. У вас большие связи, господин, и все говорят о людях, которым вы помогли. Если вы что-нибудь услышите… ну, Уинтс, то есть помощник ваш, Уинтсеней, — он знает, где меня найти.
Стрик кивнул.
— Это Уинтс сказал вам, чтобы вы пришли сюда?
— Я не хочу, чтобы у него были неприятности из-за моего болтливого языка, господин волшебник. Мы как-то разговаривали, и Уинтс упомянул, что, может, вы сможете помочь, просто упомянул.
— Гм.
Невзирая на старания посетителя, выражение лица мага не изменилось.
— Ну, как-нибудь… сколько я вам должен, господин волшебник?
Стрик слегка улыбнулся посетителю и едва заметно качнул головой. На голове у мага красовался облегающий головной убор из крашенной в темно-синий цвет кожи. Он опускался до середины лба, по бокам доходил до середины щек, а сзади закрывал затылок до основания шеи. Никто и никогда не видел Сгрика простоволосым и даже не знал, какого цвета у него волосы. Окружающие видели этот головной убор, чужеземного покроя синюю тунику и облегающие леггинсы под цвет туники. С точки зрения местных жителей, наряд выглядел странно и уныло. Золотой медальон, с которым Стрик никогда не расставался — сплющенный кусочек золота, — почти не оживлял строгого наряда. Странным образом, но этот медальон гармонировал с длинными висячими усами мага.
— Я ничего для вас не сделал, Эбохорр. Вы ничего мне не должны. Вы уверены, что не хотите стать лучшим плотником без большого пальца, о котором когда-либо слышал Санктуарий? В этом я мог бы вам помочь!
— Я вообще не хочу снова браться за плотницкое дело, господин волшебник, — сказал бедолага Эбохорр и со смешанным выражением благодарности и извинения покинул кабинет человека из Фираки.
Стрик подождал около минуты, давая посетителю время спуститься с лестницы и выйти за двери помещение, которое маг называл «моей лавкой», потом крикнул:
— Уинтс!
Человек, которого некогда описывали как «уличного шалопая-переростка», появился менее чем через минуту. Теперь Уинтсеней был совсем другим человеком. Он носил синюю ливрею Стрика ти'Фирака и получал твердое жалованье.
— Да, господин?
— Ты предложил своему другу Эбохорру прийти поговорить со мной, — мрачно сказал Стрик, устремив на помощника суровый взгляд и указующий перст, который был намного крупнее любого из пальцев ушедшего плотника — вернее, бывшего плотника. — Ты отлично знаешь, что я ничего не могу сделать с утраченным большим пальцем, Уинтс! Я хочу, чтобы ты никогда не забывал о моем проклятии — помогать или хотя бы пытаться помочь; я не могу не помогать людям и не пытаться им помочь!
Уинтс начал было оправдываться, но потом оборвал сам себя и уставился в пол, точнее, в красивый ковер, недавно подаренный Стрику кем-то из богатых посетителей. Как и медальон, этот ковер был формой благодарности за услуги белого мага.