Сайма предстала блондинкой средних лет с золотистыми глазами, высокой, одетой в излюбленную адептами мантию переливающегося зеленого цвета, но он, несмотря на иллюзию, видел ее такой, какой знал всегда. И она узнала его.
— Ты пришел сюда без своих любимых доспехов и даже без амулета бога? У меня есть человек, который предупредит, если потребуется оружие.
— Ничего здесь не случится, — пробормотал он, глядя поверх ее головы в толпу и отыскивая Нико. — Если, конечно, сообщение, которое я получил, правда. Или у нас все же возникнут проблемы?
— У нас нет проблем, — сердито заметил Ластел — Беспалый.
— Беспалый, исчезни, а то я отдам тебя Джанни, который быстро научит тебя изображать сценку, как на вывеске твоего бара.
С укоризненным взглядом из-за того, что Темпус произнес здесь его кличку, человек, который» не хотел, чтобы его звали Беспалым за пределами Лабиринта, неуклюже отправился прочь.
Теперь он смотрел на нее, находясь под очарованием ее золотистых глаз. Их обжигающий пристальный взгляд обвинял его, преследуя через века.
«Боже, — подумал он, — я никогда не делал ничего без ошибок. И самой большой была та, что я попросил Вашанку о помощи». В его затылке звучал доносившийся издалека шепот, внушавший ему, чтобы он забрал отсюда свою сестру, пока это возможно.., у него достаточно прав для этого. «У меня большие неприятности, смертный, за которые частично и ты в ответе». — Услышав последнюю фразу, Темпус понял, что это говорил бог.
— Ластел сказал правду, Сайма? Ты хочешь в одиночку столкнуться с яростью Ашкелона? Скажи мне, как ты решилась напасть на лицо такой величины, и докажи, что сможешь исправить свою ошибку без моей помощи.
Она приблизилась к нему, коснулась его горла, пробежала рукой вдоль челюсти, пока палец не нашел его губ.
— Тес, тес. Ты плохой лгун, когда клянешься, что не любишь меня. Зачем тебе рисковать сейчас? Да, я ошиблась в Ашкелоне.
И должна исправить это тем или иным способом. Я тогда не могла ждать, наблюдая его смерть. Его мир обманул меня, он очаровал меня. Ты знаешь, какое наказание может принести мне любовь… Он умолял меня оставить его умирать одного. И я поверила ему… Если бы даже он умер, я продолжала бы любить его.
Каждый из нас несет свое проклятие…
— Ты думаешь, твой вид одурачит его?
Она покачала головой.
— Он сам хочет встречи. А это, — она как бы отбросила руками свою иллюзорную молодость и красоту, — для мелких магов, дети которых прислуживают у ворот. Что касается тебя, не впутывайся в это дело, брат. Сейчас нет времени, чтобы вести философские дебаты. Ты никогда не был компетентен в простых делах, не обремененных решениями суда или совестью. Не пытайся измениться за мой счет. Я буду иметь дело с энтелехией.
Так-то вот! — Она щелкнула пальцами, повернулась на каблуках и пошла прочь, умело подражая молодой женщине, оскорбленной нахальным солдатом.
Пока он смотрел ей вслед, из толпы появился Ашкелон, преградил ей путь, в руках у него была золотая монета, подобная охранному амулету.
Та быстрота, с какой он настиг ее, прежде чем Темпус смог этому помешать, была просто механизмом ее проклятия: она должна отдаться первому подошедшему. Он наблюдал их исчезновение со спазмами в желудке и с болью в горле. И тут увидел Никодемуса, хваставшегося подаренной кирасой перед Джанни.
Эти двое подошли к нему, удивляясь, почему так случилось: ведь у них забрали доспехи. Нико, который прибыл сюда в своих старых доспехах, был одарен так, как не мог себе и представить.
Темпус медленно надевал свой подарок, когда заметил невдалеке чрезмерно яркую фигуру Молина Факельщика и рядом с ним — леди с накрашенными глазами, которая вполне могла быть лазутчиком Мигдонианского альянса. Сейчас она беседовала с Ластелом.
Он попросил пасынков последить за ней.
— Похоже, именно она доставляет контрабандой наркотики в Санктуарий для Ластела, но не нужно задерживать ее по пустякам. Она может оказаться шпионкой, и пасынок, недовольный своей долей, будет для нее лакомым кусочком. Любой из вас годится для этой роли.
— По крайней мере мы должны открыть тайники ее тела, Стеле, — громко хохотнул Джанни, когда они последовали за женщиной, стараясь выглядеть мужественно и хищно. Сердито поглядев на пасынков, Темпус отыскал Факельщика, который скользил, бормоча приветствия и извинения, среди придворных и адептов. Темпус вдруг вспомнил светлые неподвижные глаза Нико: парень знал об угрожающей ему опасности и, преданный Темпусу, как и подобает члену Священного Союза, не сомневался в действиях своего командира и готов был рискнуть жизнью.
«Это война, — говорили глаза парня, — которую мы оба считаем своим призванием. Позднее, возможно, ты объяснишь мне, если сочтешь нужным…»
Темпус знал, что Нико, если останется жив, будет молчать об этом деле.
— Факельщик, думаю, тебе следовало бы пойти посмотреть на ребенка, — сказал он, и его рука тяжело опустилась на плечо священника.
Факельщик потянулся было к бороде, его рот исказился от гнева. Буря эмоций пронеслась по его лицу в ответ на слова Темпуса, пока не остановилась на выражении крайней осторожности.
— Да, я предполагал посмотреть на Сейлалху и ее малыша.
Благодарю за напоминание, цербер.
— Оставайся с ней, — прошептал Темпус тихо, — или увези обоих в более безопасное место.
— Мы получили твое сообщение сегодня в полдень, цербер, — прошипел рэнканский священник и ушел.
Темпус только подумал о том, как хорошо, что неделя празднеств лишь раз в году, когда в розовых облаках над ним начал сгущаться зимний мрак и чьи-то пальцы неожиданно больно сжали его левую руку: прибыла Джихан.
Глава 6
Ашкелон из Меридиана, энтелехия седьмой сферы, владыка грез и теней, стоял перед своим предполагаемым убийцей, немного опешив. Хазарды Санктуария решили, что могут иметь власть над ним, но смертная сила и магия смерти не могут заменить то, что он потерял. Его глаза глубоко утонули под взъерошенными дугами бровей, кожа была мертвенно-бледной, щеки изрезало множество глубоких морщин, делая его похожим на колосса, охраняющего неизвестное море так свирепо, что тамошний народ, который никогда не слышал о Санктуарии, клялся, будто в этих каменных кавернах дьявол растил свой выводок.
Ему дорого стоило обратиться в плоть и организовать преследование Саймы, бежавшей в самое сокровенное убежище гильдии магов. Но он сделал это.
Он сказал ей:
— Твое намерение, Сайма, было не четким. Твое решение было не твердым. Я не мертв и не жив из-за тебя. Освободи меня от этой пытки. Я видел в твоих глазах, что ты не желаешь на самом деле ни моей кончины, ни безумия, которое должно прийти в мир из-за разрушения места успокаивающих грез. Ты жила некоторое время в мире, где грезы не могут решить проблем, не могут быть использованы для определения будущего или для исцеления и обновления. Ты можешь это изменить, вернуть здравомыслие и любовь в этот мир. Я сделаю тебя первой леди Меридиана. На наших набережных снова поднимется хрусталь, улицы будут сверкать золотом, а мой народ закончит желанную победную песню, которую он пел, когда ты разбила мое сердце. — Говоря это, он вытащил из своей одежды платок и держал его развернутым в правой руке. Там, на белоснежном полотне, сверкали осколки Сердца Ашкелона — обсидианового талисмана, который разбили ее шпильки, когда он был надет на его запястье.
Она извлекла шпильки, вынув из своих волос, и крутила их, бело-голубые, зловещие, в своих пальцах.
Он не отпрянул от нее, не глянул даже на ее оружие. Он встретил ее быстрый взгляд и выдержал его, ожидая любого исхода.
Он услышал ее жесткий смех и приготовился предстать перед лицом сборщиков церковной десятины, которые взяли в заклад его душу.
Молодая блондинка исчезла, когда она засмеялась, и Сайма подошла к нему.
— Ты предлагаешь мне любовь? Ты знаешь мое проклятие?
— Я смогу перенести это, если ты согласна провести один год со мной.
— Ты сможешь перенести это? Почему я должна верить тебе, маг? Боги обязаны говорить правду, а ты, я думаю, находишься за пределами ограничений и заблуждений, которым подчиняются боги.
— Помогая мне, ты поможешь себе. Твоя красота не поблекнет, я могу дать тебе вечную молодость и излечу твое сердце, но излечи же и ты мое. — Его рука, протянутая к ней, задрожала.
В его глазах заблестели слезы. — Ты хочешь прожить жизнь, как убийца и шлюха? Прими спасение, пока его тебе предлагают.
Возьми его для нас обоих. Никто из нас не сможет снова потребовать у вечности такого блага.
Сайма вздрогнула, и глаза женщины много старше, чем тридцать лет ее тела, пронзили его.
— Некоторые убивают политиков, некоторые — генералов, солдат на поле боя. Что касается меня, то я считаю, что именно маги являются проблемой, скручивая время и миры, как в детской игре в бечевку. А что касается помощи, ты или я — заслуживаем ли мы ее? Скольким ты помог без соответствующей выгоды? Когда старик «Черные глаза — плюющие огнем и четыре рта — плюющие проклятиями» домогался меня, никто не сделал ничего, ни мои родители, ни наши священники или пророки.
Они лишь смотрели под ноги, словно разгадка моего спасения была в песке Азеуры. Но это не так! О, я действительно научилась чему-то у моего колдуна! Большему, чем он хотел научить меня, и то, что он рассыпался в пыль благодаря мне, несомненно.
Она прекратила вертеть в руках шпильки.
Они долго смотрели друг на друга, и, пока видели себя один в другом, Сайма, которая не плакала и трех раз за сотни лет, вдруг зарыдала. Соединив шпильки впритык, она дотронулась ими до осколков обсидиана, которые Ашкелон держал в дрожащей руке.
Когда шпильки соприкоснулись с осколками, сверкнула ослепительная синяя вспышка, и она услышала его слова:
— Я сделаю то, что нужно для нас. — Комната, в которой они стояли, стала исчезать, и она услышала плеск морских волн, и поющих детей, и звенящие цимбалы, и бренчащие лютни, и ревущие трубы.
Глава 7
Сорвавшийся с цепи ад не мог вызвать большего столпотворения, чем кроваво-красные светила отца Джихан, проглядывающие через разорванные облака на землю гильдии магов.
Ярость отца обманутой невесты была встречена Вашанкой в его полной мощи, так что народ, повергнутый на землю, лежал в молчании, уставившись на битву в небесах и вцепившись пальцами в холодную топкую землю.
Ноги Вашанки были широко расставлены — одна на фундаменте его храма на западе, другая на стене гильдии магов. Удары его молний сотрясали небеса, его золоченые локоны подхватывались черными ветрами его соперника. Рев из луженого горла рэнканского бога-Громовержца бил по барабанным перепонкам, люди хватались за животы и сжимали головы руками. Гром грохотал, черные тучи, освещаемые изнутри, судорожно пульсировали, а вокруг царствовала тьма.
Среди этой бури Темпус громко звал Джихан и наконец схватил ее за руки:
— Останови это, ты можешь это сделать. Твоя и его гордость не стоят так много жизней. — Удар молнии поразил землю так близко, что синяя вспышка разряда лизнула его сандалии.
Она отшатнулась, отбросив волосы назад, остановилась, свирепо глядя на него глазами с красными зрачками. Потом что-то громко крикнула, губы ее искривились во вспышке света, но рев богов поглотил слова. Тогда она подняла руки к небесам и начала молиться.
У него больше не было времени на нее, война богов была его уделом, он чувствовал удары холодных лап бога-Громовержца и чувствовал, что субстанция Вашанки слабеет.
Он не остановился, завидев Нико и Джанни, только махнул им рукой, велев следовать за собой, и отправился сквозь яростный грохот к Дороге Храмов, где ждало дитя, порожденное человеком и богом.
Так они шли, не слыша друг друга и переговариваясь лишь жестами, пока через лужайки и аллеи не достигли основания храма Вашанки. Внутри усыпальницы было тише, она давала защиту от неба, на котором шла битва между светом и тьмой.
Нико посмотрел на оружие, которое вручил ему Ашкелон: кинжал для Темпуса, меч для Джанни.
— Но у тебя же ничего не останется, — вполголоса запротестовал Джанни, когда они оказались в затененных коридорах защищенного земного дома их бога.
— У меня есть это, — ответил Нико и показал свою грудь, закрытую броней.
Имел ли он в виду кирасу, подаренную ему Ашкелоном, или свои умственные достоинства, Темпус не спросил, а только пренебрежительно кинул кинжал назад и бросился в мрачный зал храма. Они последовали за ним.
И ощутили колдовство прежде, чем увидели бледный зеленый свет и почувствовали леденящий холод от наружной двери, под которую просачивался призрак магии, словно сера из горячего источника. Джанни зло заворчал. Губы Нико вытянулись в ухмылке:
— После тебя, командир!
Темпус открыл двери только после того, как Джанни перерезал кожаную ленту там, где она была пропущена внутрь, чтобы укрепить запоры. Среди колдовского огня он увидел Молина факельщика, готового сопротивляться яростнее, чем мог предположить Темпус.
На полу, в углу, танцовщица-северянка с волосами цвета воска крепко прижимала к груди маленького мальчика. У нее вырвался вздох облегчения: Темпус здесь, и она спасена.
Он ободряюще кивнул девушке, которая утверждала, что он ошибся в выборе бога. Он не был уверен, что здесь можно кого-то спасти. Но девушка или священник, или дитя, или город… или бог.., должны быть спасены. Он оглянулся и увидел своих пасынков, Нико и Джанни, с обнаженным оружием — оба готовы были биться с самим адом, если он прикажет. Темпус поднял руку, прищурив глаза, и повел их в бой со светом. Все его тело трепетало от сверхъестественной возможности вступить в игру столь мощных сил.
Для начала нужно было избавиться от Молина. Он поднял ослепленного светом священника и бросил его оземь, выдернув позолоченную икону из его замерзшей руки.
Он слышал хрипящее дыхание позади, но не смотрел вокруг, чтобы не видеть, как исчезает реальность. Он сражался теперь в каком-то высоком, холодном месте, и могущество Вашанки дышало в его правое ухо:
— Хорошо, что ты пришел, дитя, я приму твою помощь в этот день. — Левая сторона — его место для атаки в парном бою.
Вашанка был справа, прикрывая его, а внушающий уважение щит во всю длину тела был теперь в его левой руке. Тот, кого он увидел, поразил Темпуса: бог-Громовержец был наполовину котом, наполовину человеком, и его меч разил мощно, как лавина.
Позади черно-серый, разделенный цветами восходящего солнца, трепетал герб Вашанки на фоне неба. Он пронзил тучи, его удар парировал холод, который охватил появившийся меч и обжег кожу руки так, что пот превратился в лед, а плоть примерзла к гладкой поверхности рукоятки… Передышку в битве принес меч Темпуса, явившись оттуда, где он был спрятан магами, и начавший шевелиться в его руке. Розовый свет озарил лезвие, когда его бог принял помощь своего слуги. Сам меч не мог ничего значить, но в нем была сила Вашанки, и этого было достаточно.
Противники стояли в облаках, тяжело дыша, набираясь сил, чтобы продолжить битву. И тогда он сказал:
— Это неуважение, Буреносец. Месть недостойна богов. Ты запятнаешь себя, позволив себе мстить. Оставь девушку, Отец погоды, смертная жизнь принесет ей добро. Родитель не отвечает за ошибки ребенка, и ребенок за родителя не отвечает. — Он неторопливо положил щит, который ему дал бог, и, отодрав прилипшую рукоятку меча от ладони, сорвав кожу, положил свое оружие поверх щита. — Иди сразись со мной. Я не буду стоять в стороне, чтобы позволить тебе взять ребенка. Я привел Ашкелона к Сайме и расположил ее к нему. Это мой проступок, а не Вашанки. Как видишь, ты должен наказать меня, а не моего бога.
Но сделать это будет тебе нелегко: я скорее предпочту смерть, чем буду марионеткой в руках еще одной могущественной силы.
С продолжительным грохотом, вызвавшим у него приступ тошноты, тучи вокруг стали расходиться, и темнота начала исчезать. Темпус моргнул, протер глаза, обожженные неземным холодом, и, когда отнял руки, увидел себя стоящим в опаленном круге из зловонных испарений вместе с двумя кашляющими пасынками. Они тяжело дышали, но не выглядели серьезно пострадавшими. Джанни поддерживал Нико, который отбросил подаренную кирасу, и она светилась у его ног, словно остывала после нагрева в кузнице. Кинжал и меч валялись на грязных плитах пола, и меч Темпуса лежал поверх этой кучи.
Пришло время расспросов, которые не объяснили, куда вдруг исчез Темпус и почему снаряжение Нико раскалилось добела от водоворота холода. Осмотрев повреждения (ничего, кроме обморожения, волдырей, царапин и содранной кожи у Темпуса на руке, державшей меч), они немного поспорили относительно того, где могли бы восстановить свои силы.
Плачущий ребенок успокоился, и люди Факельщика (ни один из них не смог найти священника) сказали, что будут хорошо следить за ним и его матерью.
Выйдя из храма, они увидели, что спокойная ночь принесла в город холод и свежесть. Троица не спеша возвращалась в гильдию магов, чтобы привести в порядок свои доспехи и своих лошадей. Когда они добрались туда, то обнаружили, что Второй и Третий Хазарды объявили о том, что вечерняя конфронтация была делом их рук, космологической игрой, скромным развлечением, которое гости очень близко приняли к сердцу. Разве это не триумф Вашанки? Разве тучи дьявола не побеждены? Разве чудесный полог розово-лимонного летнего неба не возвратился и не осветил празднество гильдии магов?
Джанни пришел в ярость от лицемерия адептов и их угроз (Факельщик раньше пасынков вернулся назад в гильдию, растрепанный, крикливый, но ничуть не пострадавший) перевернуть все вверх дном, чтобы доказать, что все сказанное ими правда, но Темпус осадил его — пусть позволит глупцам верить в то, во что они верят, и сделал прощание кратким и вежливым.
Как бы пасынки ни относились к магам, они вынуждены были жить рядом с ними.
Когда наконец они выехали с улицы Аркана к таверне «Держи пиво», чтобы утолить жажду и где Нико мог узнать о судьбе интересовавшей его девушки, он вел в поводу лошадь, которую одолжил Ашкелону, поскольку ни владыка грез, ни его компаньонка Джихан не были обнаружены среди празднующих, тщетно пытавшихся еще раз создать видимость шумного веселья.
Для Нико медленная езда по спокойным темным улицам была приятным событием, а глубокое темное небо середины ночи давало возможность отстраниться от мира на некоторое время.
Так получилось, что из-за лошади, ведомой в поводу, он оказался сзади. Это вполне его устраивало, поскольку они ехали по извилистым дорогам и перекресткам, периодически заполняющимся илсигами высшего сословия (если можно было провести здесь такое различие), справляющими Новый год. Лично ему не нравилось начало года: события последних двадцати четырех часов он считал не вполне благоприятными. Нико потрогал пальцами покрытую эмалью кирасу, украшенную змеями и грифами, которую энтелехия Ашкелон вручил ему, дотронулся до кинжала на поясе; меч, подобранный им, висел на бедре. Рукоятки оружия были украшены молниями, львами и буйволами, которые во всем мире являлись сигнатурами богов бурь, войны и смерти. Но работа была выполнена чужеземными мастерами, и поднимавшиеся по ножнам демоны принадлежали первобытным божествам начала века, чья власть была не явной повсеместно, кроме западных островов, где Нико собирался начать применение к телу и душе выбранной им мистерии. Сцены наиболее известных легенд украшали богатое оружие, которым владыка грез одарил его. Нико искал совершенства в области трансцендентного восприятия, мистического спокойствия. И это оружие было совершенным, свободным от недостатков: оно было выполнено из дорогих металлов и сделалось почти бесценным за счет античности стиля. Оно было очаровательным, теплым при прикосновении, способным к встрече с дьявольскими силами и к нанесению ударов под ледяными вихрями, насылаемыми безымянными богами. Никодемус предпочитал убивать с минимальными усилиями. Он осуждал небрежность, если вдруг оказывалось, что необходимо парировать еще один удар противника. Показательные выступления в публичных залах гордых фехтовальщиков, которые проверяли храбрость друг друга и имели время, чтобы позволить себе показать стиль и провести красивый бой, отталкивали его: он приходил, убивал и уходил, надеясь покинуть врага, оставшись неизвестным, если не получалось. Он чувствовал себя неуверенно.
В битве со столбом света, когда Темпус постепенно погасил его, как будто потушил факел, Нико почувствовал необъяснимый восторг. Он не был похож на Темпуса, сверхъестественного, дважды человека, вечно живущего в продолжительных привычных страданиях. Увидев Темпуса в деле, он теперь поверил тому, чему прежде, хотя он и слышал разные истории, не доверял. Он серьезно задумался теперь о предложении, которое тот ему сделал, чувствуя, что это, как и оружие, врученное ему Ашкелоном, не более чем приметы, соответствующие грядущим дням. Он вздрогнул, желая, чтобы его старый партнер был там, впереди, вместо Джанни, и чтобы его «маат» был с ним. Чтобы они ехали глухими улочками Сира или по равнине Азеуры, где магия не соперничает с богами за преданность смертных и не берет души в качестве десятины.
Когда они слезли с коней у «Держи пиво», он принял решение — ему следует подождать, чтобы увидеть: если то, что сказал Темпус, правда, его «маат» должен вернуться к нему сразу же, как только душа его напарника вознесется к небесам в пламени погребального костра. Он пришел из Рэнке с напарником по настоянию Абарсиса, он помнил воина-жреца с первых дней войны и принял решение не следовать слепо лидеру, желающему увековечить свое имя среди рэнканцев. Никодемус думал, что со временем сможет возглавить собственный отряд. Он предавался этим грезам, еще будучи сопливым мальчишкой с деревянным щитом — верный признак человека, сформировавшегося в сырых лагерях, среди кровавых смертей. Рано или поздно ему суждено было остаться одному, и так и случилось. Необходимо принять это спокойно и искать новую крепкую руку, чтобы опереться на нее.
Цена густого коричневого эля, которое подавали в «Держи пиво», удвоилась за время длинной праздничной ночи, но они не заплатили ни гроша, посидев в отдельном кабинете, куда благодарный хозяин провел их; он слышал о событиях в гильдии магов и был рад, что внял совету Нико и удержал своих девочек дома.
— Теперь я могу позволить им выйти? — спросил он, часто моргая. — Сейчас, раз вы здесь? Когда маршал и его выдающиеся пасынки заботятся о добрых компаньонах в этот веселый Сочельник.
Темпус, сжав ладонь, на которой блестела сукровица, расплывшаяся по покрытой струпьями коже, велел ему держать своих детей взаперти до рассвета и прогнал прочь с такой бесцеремонностью, что Джанни подозрительно взглянул на Нико.
Командир сел, прислонившись спиной к стене напротив двери, через которую вышел хозяин таверны.
— Здесь за нами следят. Мне хочется думать, что вы оба это понимаете.
Расположение стульев, на которых они сидели, великодушно предлагало их спины любому вошедшему, делало их уязвимыми, поэтому, не сказав ни слова, они сдвинули стулья к узким сторонам длинного стола. Когда дверь вновь распахнулась, там вместо хозяина стоял Беспалый. Темпус хрипло рассмеялся в лицо неуклюжему борцу.
— Ты, Ластел? Я, откровенно говоря, обеспокоен.
— Где она, Темпус? Что ты с ней сделал? — Ластел шагнул вперед, положив огромные руки на стол, его толстая шея с набухшими жилами вытянулась вперед.
— Ты устал от жизни, Беспалый? Иди обратно в свое убежище. Может быть, она там, а может быть, и нет. Если нет… Легко пришла, легко ушла.
Лицо Ластела побагровело, его голос был подобен пенной струе, так что Джанни схватился за кинжал, и Нико пришлось пнуть его.
— Твоя сестра исчезла, а тебе все равно?
— Я разрешил тебе приютить Сайму в твоей воровской лачуге. Если бы я беспокоился, сделал бы я это? Но я действительно беспокоился. Должен сказать тебе, что ты лезешь за пределы, дозволяемые твоим положением. Отправляйся лучше к шлюхам и уличным мальчишкам. Или иди поговори с гильдией магов или со своими богами, если до тебя это не доходит. Попробуй предложить им в обмен за нее свое вероломство или блок кррфа из Каронны. Между прочим, ты близок к тому, чтобы остаться совсем без пальцев. Запомни этих двух. — Он показал жестом на Нико и Джанни. — Они будут везде, чтобы наблюдать за тобой в следующие несколько дней, и предупреждаю тебя — относись к ним с крайним почтением. Они могут быть очень темпераментны. Что касается меня, я хочу оценить твои шансы уйти отсюда со всеми еще оставшимися у тебя конечностями и в полном здравии, хотя они уменьшаются с каждым твоим вонючим выдохом, который я вынужден терпеть… — Говоря это, Темпус поднялся. Ластел отодвинулся назад, его красное лицо заметно побледнело, когда Темпус предложил ему новое хранилище для его протеза, после чего с удивительной живостью ретировался к полуоткрытой двери, в которой нерешительно показался и тут же исчез хозяин таверны.
И все же Ластел оказался недостаточно быстрым, и Темпус успел схватить его за горло и заставил Беспалого вежливо попрощаться с пасынками перед тем, как был отпущен.
Глава 8
На следующий день на закате (совершенно естественном, без намеков на колдовскую погоду) надолго задержавшаяся похоронная процессия с телом напарника Нико стояла перед вновь сложенным из камней полевым алтарем Вашанки, далеко позади арены, где когда-то был загон работорговца для девочек. Ястреб, направлявшийся домой, долго летал туда-сюда высоко в небе, что было воспринято как благоприятная примета, и когда он улетел, солдаты увидели, как материализовался дух Абарсиса, чтобы направить на небеса душу павшего воина. Вторая благоприятная примета была связана в сознании большинства с тем фактом, что Нико пожертвовал заколдованную кирасу, которую Ашкелон подарил ему, для костра с гробом его напарника.