Вашанка проявил высокомерную опрометчивость небожителя, вознамерившегося одним ударом уничтожить этого нахального смертного! Одним взмахом своего черного клинка! Вот только его удар был умело отражен противником с помощью щита, и черный клинок с резким дребезжащим звуком отскочил от щита. А владелец щита, этот сопляк, изловчившись, в тот же момент нанес Вашанке ответный удар клинком, чуть было не поранив ему ногу! Но Вашанка все не принимал всерьез этого крепкого невысокого ублюдка в не бывавшей еще в бою новехонькой кольчуге и, все еще придерживая щит у ноги, снова бросился в атаку. Ганс на этот раз выставил свой щит таким образом, что черный клинок, скользнув по нему, резко ушел в сторону, а вместе с ним и рука Вашанки, который, пошатнувшись, чуть не упал, и лишь его прекрасные доспехи спасли его от сокрушительного удара, нанесенного Гансом. Бог пробормотал что-то о том, что полученный им удар не достиг, мол, цели, а Ганс в ответ на это удовлетворенно оскалил зубы, а затем, то отступая назад, то отскакивая в сторону, начал под прикрытием своего щита делать ложные выпады, явно настроенный на то, что Вашанка великодушно поддержит эту игру.
Вашанка ясно понял, что ему следует относиться с уважением к своему сопернику.
Так они и кружили на месте, прикрываясь щитами до самых глаз. Отскакивали, не отводя взгляда от противника, и снова сходились. Каждый из них — живая мишень для другого, и каждый — движущаяся смертельная угроза для соперника. Каждый старался не выпускать противника из виду, следя за каждым его движением.
Луна уже давно изменила положение в темном небе, и тень переместилась в солнечных часах, а эти двое все еще кружили на месте, следя друг за другом, топтались, бросая свирепые взгляды на противника, отступали и делали ложные выпады, как это принято у сражающихся мужчин, когда каждый знает цену противнику. Снова и снова пели, со свистом рассекая воздух, клинки, то и дело раздавался лязгающий звон удара металла о металл и звуки тупого соприкосновения мечей с непробиваемой поверхностью деревянных щитов. Время от времени нечленораздельные восклицания срывались с губ то бога, то человека. И немудрено: при каждом стремительном броске противника и увертывании от его непрерывных ударов на их телах появлялись болезненные синяки и ссадины от одного только прикосновения к телу тяжелых доспехов, которые при этом сами оставались целыми и невредимыми.
Они бились так уже больше часа. Хочешь остаться живым — будь постоянно настороже. А быть все время настороже — значит не иметь ни минуты на то, чтобы подумать о времени или усталости. Успевай только нападать и отражать удары, отступать и отскакивать, выискивая и используя любую возможность ударить самому. Но вот от удара мечом бога, вонзившимся в щит Ганса, кожа на его щите вдруг ослабла и беспомощно обвисла.
Не успел он отпрянуть, как Вашанки уже не было и в помине, а прямо на него бросился неизвестно откуда взявшийся огромный леопард, протягивая к нему с рычанием свои страшные когти. Но…
Но.., перед ним оказался медведь, в которого превратился Ганс. Громадный медведь на лету схватил и сжал в своих объятиях гигантскую кошку, отшатнувшись назад, стараясь увернуться от ее ужасных когтей и пытаясь отшвырнуть ее от себя, сбросить на землю. Тела их переплелись в рычащий и завывающий, извивающийся и катающийся по земле страшный клубок, прямо на глазах превратившийся в.., кобру. Все вокруг было забрызгано кровью, как и сама змея, с угрожающим шипением откинувшая голову назад, готовая к нападению…
Но не было уже ни человека, ни медведя, на которых она могла бы напасть, перед ней оказался небольшой безжалостный комок из меха, острых зубов и неукротимой скорости, с какой это крохотное существо, сумев увернуться от нападения, яростно набросилось на ненавистного врага, вонзая в его тело беспощадные зубы.
Но стоило мангусту прикоснуться к кобре, как та начала раздуваться, расти и стала такой огромной, что крошечный ее соперник просто сник перед ней. Все еще увеличивающаяся в размерах кобра вдруг снова оказалась залитой кровью, а затем превратилась в коня, которого оседлал Вашанка, и конь этот легким галопом пустился вскачь, поднимаясь высоко над землей и без труда перепрыгивая через скалы с уродливо-причудливыми очертаниями, чтобы затем, развернувшись, таким же галопом вернуться обратно. Тяжелой мерной поступью, высекая копытами искры, перелетал он через громоздящиеся под ним искореженные скалы, сначала превращаясь в почти исчезающую из виду точку, а затем так же стремительно возвращался.
На полном скаку резвый конь запутался ногами в ленте кожаной тесьмы, которую Ганс, собрав в клубок, бросил ему под ноги. Споткнувшись, конь заржал и по воздуху умчался прочь, так что Ганс едва успел посторониться и с трудом избежал мощного столкновения. Круто развернувшись, он бросился назад со щитом наперевес, угрожающе размахивая своим мечом, готовый на бегу сокрушить все, что встретится ему на пути.
Но ему пришлось замедлить свое стремительное движение.
Прямо перед собой он увидел мужскую фигуру, явно поджидающую его, — бога в полном боевом снаряжении и шлеме, напоминающем голову крючконосой хищной птицы, который, прикрывшись щитом и зажав в кулаке свой смертоносный меч, уже приготовился к нападению. Щит Ганса терпеливо принимал на себя удар за ударом, но вдруг своей нижней кромкой больно ударил хозяина. Удар пришелся в солнечное сплетение, так что Ганс, вскрикнув, согнулся чуть ли не пополам и зашатался, изо всех сил стараясь удержаться от падения, и все же начал со стоном медленно заваливаться назад, становясь отличной мишенью для смертельного удара бога, с которым ни за что ему не надо было связываться! Падая, он задел локтем зазубренный острый край охряно-желтой скалы, и его прекрасный меч вылетел из его руки.
«Ведь знал я, — как бы издеваясь над собой, подумал Ганс, — что ни в коем случае не следовало мне делать это». Катаясь по земле и корчась от мучительной боли, он видел, как неумолимо приближается к нему Смерть с занесенным над головой мечом. Но ей помешала Мигнариал, кинувшаяся на бога с отчаянным воплем. Ганс, едва живой, со стенаниями пытающийся заставить себя подняться на ноги, почти потерявший уже всякую надежду на это, увидел, как безжалостным ударом в область талии она была разрублена пополам ужасным черным мечом.
Бог оскалил зубы в злорадной усмешке, достойной самой подлой и низкой твари, и,
размахивая мечом, ринулся на Ганса, чтобы нанести врагу свой молниеносный смертельный удар, в этот миг совсем уж было отчаявшийся Ганс пришел в себя. Резко вскинув вверх левую руку, чтобы освободить ее от рукава туники, и дернув плечом, он распрямил руку на всю длину и, собрав последние силы, швырнул длинный плоский нож.
И очень внимательно следил за его стремительным полетом, как никогда не следил раньше, хотя занимался метанием ножей не тысячу, а десятки тысяч раз. Всего несколько мгновений хватило этому листку сверкающего металла, чтобы, пролетев через вечность, достигнуть цели в лице стремительно приближающегося к Гансу бога, который хоть и спешил, но все же чуть замешкался. Невиданная молния расколола небеса, и послышался оглушительный гром, который на самом деле оказался разъяренным, но явно торжествующим голосом Вашанки в роскошных доспехах.
Меня нельзя убить оружием, применяемым в этой плоскости бытия, дурак ты безмозглый, вор несчастный, полубессмертный ничтожный, насек…
Поток слов прервал нож. Великолепно изготовленный и искусно заточенный, он угодил прямо в ямку под адамовым яблоком. Вашанка пронзительно вскрикнул, затем крик сменился неясным бормотанием. И невероятная плоскость пространства ожила в лучах ослепительно сверкнувшего сияния…
…В тот день в Санктуарии те, кто проснулся на рассвете, увидели, как сразу исчезла поздно появившаяся луна, и небеса внезапно осветились ярко вспыхнувшей молнией, и стало светло как днем…
…И на этом ослепительном фоне почти исчез из виду Вашанка. А его боль и гнев проявились как гром и молния. Напоровшись на нож Ганса, он отлетел назад, и его стало уносить сильнейшим, разбушевавшимся словно на море штормовым ветром. Он постепенно исчезал вдали, пока не стал совсем крохотным, после чего и вовсе скрылся из виду.
Перед Гансом во всем своем величии предстал излучающий свет бог Илье. Внешне он практически ничем не отличался от своего скульптурного изображения в разрушенном храме.
Ганса удивил тот факт, что сияние, исходившее от Ильса, показалось ему каким-то тусклым, померкшим. Почему же нет в сияющем свечении его божества никакого торжества?
— Черт, я не могу даже повернуть голову, черт!
— В конечном счете, — заговорил Илье, — Вашанка был прав, хотя и недостаточно благоразумен. Он не солгал, сказав, что его невозможно убить каким бы то ни было оружием из этой плоскости пространства. Но, с другой стороны, он все-таки прилетел, этот смертоносный нож — обычный, здешний, из этого самого измерения, одного из многих измерений бесконечности, и нанес ему роковой удар, в результате чего он начал слабеть. Хотя именно этого не должно было случиться. В этом-то и заключается парадокс. Это выходит за рамки природы вещей, Ганс, так как высшая божественная сила, создавшая весь окружающий мир и меня самого в том числе, эта божественная сила есть сама Объективная Реальность. Раз Вашанка, сын моего божественного кузена, не мог быть убитым с помощью оружия из данного измерения, то он не мог и умереть в этом месте, в одной из палат храма Беспредельности, храма Повелителя Вселенной.
Ясное дело, Ганс без обиняков заметил:
— Мне лично все это непонятно.
— Хм!.. Я и не удивляюсь. Тут у бога и то голова идет кругом… Вот уже сотни веков. Сын Теней, так и не удается вашими стараниями, кстати, найти приемлемое объяснение всему этому!
Достаточно уже одного того, что Вашанке удалось уйти отсюда, из чего следует, что значение понятия «здесь» на самом деле очень широкое! Вашанки нет здесь потому, что, он не может, ему не позволено существовать здесь, в этом месте Вселенной. И он был переправлен обратно через случайно появившуюся «щель» в космосе, хотя это, конечно, понять тебе нелегко, так ведь? Придется, Ганс, принять это за истину: Вашанка теперь находится где-то еще! И хотя количество возможностей, размерностей и конкретных мест в пространстве бесконечно велико, одно из них навсегда им утрачено. Это место пребывания уже не может быть занято им, оно просто не существует для него. Комбинация его с Вашанкой просто-напросто невозможна в данной плоскости Объективной Реальности. Его не может быть здесь, так как он умер, хотя боги не могут умереть от руки смертного. И никогда больше он не сможет вернуться в эту палату храма Объективной Реальности.
Ганс чувствовал, что одну и ту же мысль бог Илье изложил в трех разных вариантах и что в каждом из этих вариантов была своя железная логика и, казалось, не было парадокса, но… «щель» во Вселенной?.. На самом деле это не так уж его и беспокоило, да и вряд ли должно было беспокоить. Вашанки больше нет. А Ганс, похоже, вышел победителем. Просто замечательно, если не думать о том, что он, кажется, не в состоянии двинуть головой, а может, и вообще что-либо чувствовать. Но так или иначе, как истинный герой, он задал традиционный вопрос:
— А Мигнариал?
— Она еще в постели, спит. Сейчас она встанет и займется малышами. А в Санктуарии уже рассвело. Я и все мое существо полны энергией, переполняющей нас!..
И Эши поднялась, живая и невредимая, и бросилась к неподвижно лежащему Гансу.
Она опустилась рядом с ним на колени, и он почувствовал, точнее, увидел ее руки на своем теле. Эши взглянула на Повелителя всех Повелителей.
— Я хочу его, папа! Я так хочу его!
— Что со мной? — спросил Ганс.
Илье посмотрел на него своим божественным взглядом.
— Ты, о любимый наш Сын Теней, одержал победу над богом и вернул меня народу моему, моим почитателям в Санктуарии. А поскольку Вашанка был одним из самых могущественных богов Рэнке, сила и мощь рэнкан начнут постепенно ослабевать.
Империи погибают не сразу, но это уже началось, с этого самого момента.
— Да, — как-то растерянно сказал Ганс, не осознав еще полностью, какую услугу оказал он всем небожителям, богу Ильсу, а, может быть, и всему миру. — А.., теперь? Что будет со мной теперь?
— Папа, ну, папа!!! — сказала Эши с легким упреком. — Он же себе шею сломал!..
Но Илье спокойно произнес:
— Да, Ганс, герой наш, ты умираешь!..
— Но!..
— Он ударился головой об этот проклятый камень, и его всего, с головы до пят, парализовало! И теперь он ничего не чувствует, ничегошеньки!
Как бы не слыша ее, Илье продолжил:
— С другой стороны, этого не может быть. Ты не можешь умереть, так как не можешь стать мертвым, потому что того, из-за кого ты умираешь, в этом измерении не существует. Но если ты все же начнешь умирать, значит, парадокс налицо. Нет, ты не можешь умереть.
Ганс вдруг почувствовал боль во всем теле, тело его ожило.
Он смог, повернув голову, посмотреть на прижавшуюся к нему Эши, приятную тяжесть тела которой он явственно чувствовал на себе, и это было единственным овладевшим им чувством, так как вся боль исчезла вместе с воспоминаниями о всех его синяках и ссадинах.
— Прошу прощения, о божество мое, — пробормотал Ганс, и ему пришлось повернуться, чтобы взглянуть на лик появившегося бога, продолжая чувствовать при этом, как льнет к нему дочь верховного божества, тоже, естественно, богиня.
— А теперь? После всего случившегося, боже милостивый, что будет со мной?
— Теперь, Ганс, ты вернешься к жизни. Через десять оборотов планеты вокруг.., я хотел сказать, через десять оборотов солнца, у тебя будет все, чего тебе захочется. Все, о чем ты мечтаешь. Спустя некоторое время ты снова узреешь мой лик и скажешь мне, драгоценный мой Ганс, о чем мечтаешь.
— Но…
Эши прижалась к нему, но вдруг отпрянула, пальцы ее разжались, и она была вынуждена оторваться от этого закованного в латы героя илсигов. А виною тому был ветер бога Ильса, мощным порывом которого Ганса забросило обратно в Санктуарий, в жалкий и несчастный, но обожаемый им воровской мир.
Даже ему, Сыну Теней, которому с недавнего времени невероятность происходящих событий стала казаться чуть ли не банальностью, показалось просто невозможным то, что он, взглянув вверх, увидел над головой. Небо выглядело точно так же, как в тот момент, когда он покидал эти места для выполнения своей миссии. И даже маленькое облачко с причудливыми очертаниями, которое он сразу узнал, точно так же неторопливо проплывало над вершиной Джулавейн Хилл. Оно очень напоминало…
Пока он вышагивал по тесным улочкам Лабиринта, облако ни на миг не оставалось тем же самым, непрерывно изменяя свою форму и очертания.
Гансу предстояло еще осмыслить ту информацию, которую он получил, наблюдая за облачком, а именно, тот факт, что, тогда как для грандиозного сражения в одной из палат храма Объективной Реальности потребовалось как минимум несколько часов, а может, и дней, в Санктуарий время практически остановилось.
Когда в полной темноте продолжал он свой путь по набережной, за ним увязался некто, казавшийся одной из теней, крадущихся вдоль стен домов, преследуя его по пятам. Этот некто оказался крепким на вид парнем.
— Да не торопись ты так, малыш, — с издевкой в голосе сказал он. — Кошелек с тобой?
— Не сегодня, — ответил Ганс, выходя из темноты на светлое пространство между ними.
И тут же выхватил длиннющий клинок из блеснувших серебром ножен, пристегнутых поверх его великолепных доспехов, издавших тихий звон в тот момент, когда его защищенная кольчугой рука поднялась вверх. Оскалившись, Ганс вскинул сверкнувший на свету клинок, и развернувшегося на месте грабителя как ветром сдуло.
Прочистив горло, Ганс продолжил свой путь, направляясь к Серпантину.
Все-таки небожители, с которыми у него сложились такие близкие отношения, довольно странным образом напоминают о себе… Он очень хорошо запомнил слова Ильса о том, что он, Ганс, сможет получить все, что только пожелает… Но что же все-таки он имел в виду? Десять оборотов солнца вокруг оси — это требовало разъяснения. Бог имел в виду десять дней? Ну, не о десяти же годах говорил он тогда?!
«Ну и пусть. Пусть будет десять дней, или десять месяцев, или даже лет — я постараюсь не упустить возможности получить свое! В каждом из этих случаев», — лениво подумал он и широко зевнул.
«Для начала очень хотелось бы сбросить с себя усталость, а затем осуществить еще одно заветное желание», — усмехнулся он .про себя. И когда он вошел в свое жилище, она уже была там, в его постели, и ожидала его с желанием во взоре, дрожа от нетерпения и возбуждения.
(Потом уже они, уснувшие в объятиях друг друга, были разбужены ошеломляюще яркой вспышкой молнии, залившей небо ослепительным светом, так что молодая луна просто исчезла из виду. Но такого рода парадокс мог возникнуть лишь при обоюдном согласии Объективной Реальности и таких верховных небожителей, как бог Вашанка и бог Илье, и с их благословения, конечно. Тут любой проснулся бы в холодном поту, хоть и было совсем еще рано, но Гансу-то было чем заняться!)
ИНТЕРЛЮДИЯ
В тот день из Санктуария в море вышла рыбацкая флотилия.
Харон, первой заметившая необычный парус, подозвала Омата и указала ему на него. К тому времени, когда рыбак, прищурившись и отворачивая глаза от слепящего сияния моря, установил местонахождение странного корабля с чудной треугольной оснасткой, которую он впервые увидел в день исчезновения Старика, в море было уже пять таких парусов, а затем и все двадцать, однако эти корабли были больше, гораздо больше, чем тот первый.
Он вдруг заторопился и начал быстро, превозмогая судороги и боль в руке от чрезмерного усилия, вытягивать из моря свои сети. Тревога передалась и другим рыбакам, и вскоре уже вся флотилия направлялась обратно к берегу. Некоторые из них даже бросили в море ловушки и сети, предпочтя расстаться со своим снаряжением, лишь бы не оставаться в открытом море.
Они приближались к причалам, а на горизонте уже виднелась целая сотня, а то и больше парусов, неумолимо направляющихся к городу под названием Санктуарий.
Слух в городе распространился со скоростью все пожирающего на своем пути огня.
Огромная флотилия приближалась к Санктуарию. Одни говорили, что это нашествие с севера. Другие спорили до хрипоты, заявляя, что контур и оснастка судов им совершенно неизвестны и потому эти пришельцы никак не могли быть из Северного Королевства.
Одно было известно наверняка: еще до наступления ночи команда этого огромного флота выплеснется на улицы города.
Некоторые из жителей в панике толпились в поисках укрытия и защиты вокруг дворца и храмов. Другие, более трезвые и практичные люди, опрометью бросились закрывать свои лавки и прятать ценные вещи.
Дошедшая до Ганса новость вызвала у него смешанные чувства Он вновь подумал о том, что ему очень хотелось бы узнать, как долго может продлиться гарантированное ему божественное покровительство. Решив, что высшей добродетелью является все-таки благоразумие, он направился к разрушенному временем поместью, в котором, как на сцене, разыгрались все его недавние приключения. К тому поместью, которое находилось далеко за пределами Санктуария.
Миртис, которая заправляла всеми делами и событиями на Улице Красных Фонарей из своего Дома Сладострастия, была, вероятно, лучше многих, если не всех в городе подготовлена к этому событию. Всего нескольких коротких слов было достаточно, чтобы передислоцировать весь ее «штат» в городские катакомбы. И хотя ее тревожил хронический дефицит съестных припасов в подвалах, гораздо больше она была обеспокоена отсутствием Литанде. Мага и волшебника что-то давно не было видно, а появившийся в городе флот страдал от воздержания, как всегда при возвращении из любого путешествия.
Сообщество магов и волшебников в Санктуарий отнеслось к вторжению флота со смешанным чувством опасения и настороженности. Нечто магическое было в этих пришельцах, причем магическая сила была такого рода, с которой никому из здешних магов ранее сталкиваться не приходилось. Некоторые из них, подобные Инасу Йорлу и Ишад, которым терять было нечего, ждали развития событий с нескрываемым интересом, надеясь при случае пополнить и без того солидный багаж своих знаний.
Остальные срочно начали сплетать из поспешных заклинаний защитный кокон вокруг себя, а также занялись вознесением молитв к самым разным божествам, веря, что спасти положение может только сильная рука.
Молин Факельщик, верховный жрец храма Вашанки, надавал кучу успокоительных заверений штату священнослужителей, с тем чтобы они, в свою очередь, смогли успокоить толпы верующих, ломившихся в двери храма. Занятый организационными мероприятиями, он не знал покоя еще и потому, что его самого одолевали внутренние страхи и сомнения. Он всерьез вознамерился упрочить на земле власть бога-Громовержца, освободив при этом рядовых священников от богом данного им права и обязанности объяснять и разъяснять. Он полагал, что будет достаточно его собственных усилий, хотя в последнее время в городе явственно ощущалось отсутствие Вашанки.
А теперь еще и это.
Возможно, конечно, что это его прожекты привели к обратному результату. Как теперь было надеяться на помощь и покровительство бога-Громовержца в предстоящей борьбе с надвигающейся на них грозной силой? Одна надежда на хороший штормовой ветер…
Тяжело вздохнув, Молин напомнил себе, что вечная проблема с небожителями заключается в том, что их никогда не бывает рядом, когда ты нуждаешься в них, но зато они всегда рядом, когда не так уж и нужны.
Узнав от Салимана, появившегося с вестью в их новом укрытии, о прибытии флотилии, Джабал в сердцах выругался. Уже полным ходом шло осуществление его планов по реформе городских властей, уже были успешно внедрены старые проверенные кадры в административные структуры, а новые служаки сплошь подкуплены и принуждены к сотрудничеству. И теперь, когда до прихода к власти оставались считанные недели, эта вновь объявившаяся сила могла внести серьезные осложнения и даже вызвать крах установленного ныне порядка. Это могло заставить его полностью переоценить, а может быть, и пересмотреть все свои планы.
Едва успев прийти в себя после продолжительного и мучительного лечения и одновременной с этим тщательной разработки планов, он не мог заставить себя отнестись к этим неприятностям с улыбкой.
Чтобы иметь возможность поговорить с Темпусом наедине, принц Кадакитис выгнал всех своих советников из апартаментов, служивших приемной. Уже было принято решение незамедлительно послать в столицу гонца с известием о приближающейся к городу флотилии. Не было оснований рассчитывать на то, что им удастся послать эту весть, когда пришельцы высадятся на берег.
Вооруженные силы в городе были в плачевном состоянии.
Вместе с пасынками, местным гарнизоном и только что сформированной военной бригадой Уэлгрина город мог выставить не более двухсот клинков. В том же случае, если флотилия поведет себя враждебно, противостоящая ей сила должна насчитывать не менее тысячи единиц.
Кадакитис с негодованием отверг предложение Темпуса о том, что принц мог бы отправиться на север — в интересах всей империи, разумеется, — вместе с гонцом.
— Мое королевское происхождение обязывает блюсти интересы города и защищать его. Тот, кто наслаждается привилегиями своего положения в обществе, должен, — заявил Котенок, — когда-то испытать на себе и тяжесть его бремени, даже если ему при этом грозит плен, захват с целью получения выкупа или что-либо худшее.
Темпус возражал, спорил с ним, говоря, что это лишено всякой логики, приводя в подтверждение своей правоты множество исторических примеров. Но Кадакитис был непреклонен. Раз жители Санктуария не имеют возможности скрыться из этих мест, то, значит, и у него ее нет. Плохо ли, хорошо ли, но он останется в городе и разделит с ним его участь.
Похоже было на то, что начинало сбываться еще одно пророчество. Разыскивая свою сводную сестру С'данзо на базаре, Уэлгрин столкнулся с крепкими молчаливыми молодцами, решительно преградившими ему дорогу. Внешность одного из них, Даброу, не позволяла заподозрить в нем потенциального убийцу, и именно кузнец отвел Уэлгрина в сторону и рассказал обо всем, что ему было известно.
Как оказалось, Иллира находилась вместе с другими ясновидящими на общем собрании, куда посторонние не допускались.
Насколько правильно смог разобраться Даброу, они обменивались информацией, полученной каждой из них в вещих снах и касающейся приближающегося к городу флота, и собирались затем выработать оптимальный и обязательный для всех ясновидящих стиль поведения в сложившейся ситуации. Пока это совещание не закончится, не оставалось ничего иного, как томиться в ожидании.
Уэлгрин вскипел, однако твердо решил во что бы то ни стало дождаться окончания собрания. Он хорошо представлял себе цену той информации, которую сможет получить, — при условии, конечно, что уговорит Иллиру поделиться с ним секретами клана.
У обитателей Подветренной новость вызвала всеобщее ликование. Любые перемены могли изменить к лучшему положение этих несчастных, пребывающих на самом дне общественной жизни. Правда, самые прозорливые из них предупреждали, что это вовсе не обязательно, и тем не менее местный сброд ожидал прибытия флотилии с энтузиазмом, равного которому нигде больше в городе не было.
В таверне «Распутный единорог» толклись и шумели те, кто надеялся отгородиться от надвигающейся беды большими кружками с пивом. Беспалый стоически отказывался отпускать пиво как в кредит, так и со скидкой, втайне мечтая о том, чтобы у него хватило нахальства взвинтить цены на свой товар. Моряки пили в свое удовольствие, когда команда сходила на берег по прибытии в новый город. Он мог бы стать богачом завтра, если бы…
Если бы эти ничтожества не осушили его погреба еще до появления флотилии! С разъяренным стоном в ответ на очередную просьбу отпустить пиво в кредит он запустил пивной кружкой прямо в лицо просителя!
Доки опустели. Рыбаки сбежали куда-то подальше из гавани, освободив причалы для размещения войск местного гарнизона.
Но городские солдаты все не появлялись, и возникло большое подозрение, что они так и не появятся. Многие считали, что принц скорее будет держать их при себе во дворце, чем пойдет на риск дать им возможность дезертировать, прежде чем они встретятся с противником.
И только один человек не покидал берега моря, проводя время в шумной компании морских чаек, которые имели возможность следить за приближением флотилии с еще более близкого» расстояния. Это фантазер и рассказчик Хаким сидел там, скрестив ноги, на деревянном ящике в тени под навесом из дырявого и шумно хлопающего на ветру старого паруса, звук которого казался оглушительным на фоне тишины, царящей в опустевшей гавани. В таверне, брошенной хозяином, Хакиму удалось раздобыть две бутылки доброго вина, и теперь он сидел, потягивая вино из каждой бутылки по очереди и успевая при этом поглядывать на белеющие вдали паруса.
Это не было ни ленью, ни праздностью. Поговорив с Оматом, он теперь знал, что внешний вид приближающихся судов соответствует описанию тех баркасов из старых легенд, на которых плавали древние люди из племени Рыбий Глаз, и что таким вот баркасом несколько месяцев тому назад был захвачен в плен Старик со своим сыном.
Прибытие этой флотилии с дружественной ли, с враждебной ли целью обещало стать наиболее значительным и заслуживающим внимания событием в истории современного поколения.
И Хаким совершенно твердо решил для себя стать очевидцем и живым свидетелем этого события. Он не мог не знать об угрожавшей ему опасности, но больше всего опасался пропустить момент высадки пришельцев на берег.
Событие это могло стать заключительной главой рассказа о Старике, но могло, причем с тем же успехом, послужить и началом еще одного повествования о Санктуарии. Хотя вряд ли было бы логичным считать рассказ Хакима об этом событии его самым последним рассказом.
Отогнав от себя неизвестно откуда взявшуюся муху, неутомимый рассказчик снова отхлебнул вина, продолжая ждать.