Страница:
Но тень Ланселота рвалась на волю из темницы сознания, и Ланселоту нестерпимо было зрелище неминуемой гибели старых друзей. «Сучка правду говорит!» — звучал хрипловатый голос героя в ушах у Питера. И, словно упрямый сикамбриец подтолкнул его, Питер шагнул к перилам.
«Самое мерзкое, что Ланселот прав». И все отговорки Питера звучали подло и неубедительно.
— Да, да, — вздохнул он. — Я знаю, что она права.
— Что ты сказал? — изумленно спросила Анлодда. «Мои братья гибнут! Я не могу позволить, чтобы они умерли, как сакские псы!» Ланселот вышел на тропу войны и ждал ответа от Питера.
— Да понимаю я, что не могу! Это же двое второстепенных подозреваемых. Разве только что не виноваты они ни в чем, потому что Селли сидит внутри Медраута. А как только я его прикончу, Кей и Бедивир разделаются со мной. Значит, что получается? А получается то, что я рвусь выручать из беды моих потенциальных убийц.
— Что? — повторила вопрос Анлодда. — Принц Ланселот, не хочу тебя обидеть, но признайся, с кем ты разговариваешь? Просто страшно становится, честное слово.
Питер замер, успев перебросить ногу через перила, борясь с безумным желанием немедленно спрыгнуть наземь и помчаться на выручку товарищам, вопя, словно баньши.
Он заставил себя остановиться и обвел взглядом диораму. Пятеро ютов сгрудились у самого окна, трое разместились слева, один справа. У шестерых — луки, у всех до единого — топоры или мечи. Четверо встали за конюшней, дабы перехватить Кея и Бедивира, если те вздумают удирать в ту сторону.
Позади них двое мальчишек держали под уздцы шестерку лошадей.
— Там тринадцать воинов и двое водителей, — сообщил Питер машинально.
— Водителей? — переспросила Анлодда.
— Конюхов, — поправил себя Питер и указал на мальчишек. — Наиболее уязвимы они с тыла. Ударить бы надо оттуда, но ума не приложу, как.
— Прости, но я в толк не возьму, чего ты привязался к этим конюхам, — пожала плечами Анлодда. — По-моему, лучше всего подобраться к тем троим, что слева от конюшни. Так мы расширим охват нападения.
Корс Кант понурился. «Бедняга, — подумал Питер. — Вот уж унижение — страшнее не придумаешь! Твоя возлюбленная лучше тебя сражается и соображает в военной стратегии. Пожалуй, лучше, чем следовало бы».
— Анлодда, — сказал Питер вслух. — Ты рассуждаешь как воин, но не как солдат. Анлодда ждала разъяснений.
— Госпожа принцесса, — продолжал Питер, мы сражаемся не только ради того, чтобы сражаться. Мы сражаемся ради того, чтобы побеждать. Остальное значения не имеет. Ничто остальное!
Не без усилий Анлодда удержалась от возражений, хотя она явно готова была просто взорваться.
— Хорошо, великий принц легат полководец Ланселот. Ты главный, ты командуешь. Но если мы не станем нападать на ютов, если мы не позволим нашим друзьям погибнуть, то что же мы все-таки станем делать? Швыряться тухлыми яйцами и метать молнии?
— Головой подумай, девочка. Что стоит дороже? Двое неизвестных, приконченных у конюшни, или шестерка боевых коней?
— Что? — Анлодда уставилась на Питера, приоткрыв рот. Она явно не понимала, к чему он клонит. У Питера засосало под ложечкой, слегка закружилась голова. О, эти рыжие волосы, зеленые глаза, по-кельтски белая кожа. Эти бледные щеки, обрамленные волнами, которые то рыжели, то алели, то становились каштановыми.., потом янтарными.
А в потухших глазах Корса Канта вдруг блеснул огонек догадки.
— Лошади! — воскликнул он, словно с него наконец спали чары. — Мы перережем поводья, и юты бросятся за лошадьми!
Юноша словно ожил. И явно порадовался тому, что разгадал замысел Ланселота прежде Анлодды.
— Погодите, погодите! — умоляюще проговорила девушка. — Насчет лошадей и ютов я поняла сразу, я ведь не дура набитая, и я знаю, сколько стоят лошади. Но разве юты не кинутся на нас сразу же, как только мы примемся отбирать у конюхов поводья?
«Девчонка права, — мысленно признал Ланселот, которому все еще не терпелось схватиться с ютами. — Что скажешь?» Питер знал, что делать. «Богу ведомо, я прежде проделывал такие штуки. Я был один, а со мной — группа из четырех человек. Тогда, возле одного „засеченного“ кабака в Лондондерри». Питер медленно обнажил кинжал и сказал негромко и зловеще:
— Отбирать мы ничего не станем, Анлодда. Мы их прикончим, конюхов этих, ясно? И очень быстро.
«Вот оно, снова начинается, — заработала схема морали и нравственности. — Все в точности так, как было в Гибралтаре, Белфасте, Армаге, Париже. Длинная нисходящая спираль начинается с принятия решения, и решение это всегда тебе навязано. Спираль начинается со своего конца, и этот конец настолько важен, что цель оправдывает любые средства».
Анлодда и Корс Кант молчали. Девушка заморгала, словно ей что-то в глаз попало. Она медленно покачала головой.
— Ты дала клятву, — напомнил ей Питер. — Ты сказала, что больше никаких чувств, помнишь?
Анлодда шагнула к Корсу Канту, но вплотную не подошла, Невидимая стена все еще стояла между ними.
— И что же, — продолжал подзуживать Анлодду Питер. — Такая опытная воительница, и распустишь нюни из-за пары ютских сопляков? Да ты разуй глаза! Погляди, во что они превратили твой город? — И он резким жестом обвел дымящиеся руины Харлека.
Удар, что называется, ниже пояса. Анлодда на город смотреть не стала, она опустила глаза. Питер затаил дыхание.
А потом она вытащила из ножен клинок, поднесла его к кинжалу Питера. Рука ее едва заметно подрагивала. Корс Кант при всем желании не смог бы к ним присоединиться в этом жесте солидарности. Он стоял, потея в тяжелой, не по росту длинной мантии, отороченной лисьим мехом, растерянный, преданный своей богине, дочери изменника.
— Ну что? — буркнула Анлодда. — Мы атакуем, или как?
Питер сгруппировался и ловко перепрыгнул с подмостей на крышу ближайшего дома.
Глава 27
«Самое мерзкое, что Ланселот прав». И все отговорки Питера звучали подло и неубедительно.
— Да, да, — вздохнул он. — Я знаю, что она права.
— Что ты сказал? — изумленно спросила Анлодда. «Мои братья гибнут! Я не могу позволить, чтобы они умерли, как сакские псы!» Ланселот вышел на тропу войны и ждал ответа от Питера.
— Да понимаю я, что не могу! Это же двое второстепенных подозреваемых. Разве только что не виноваты они ни в чем, потому что Селли сидит внутри Медраута. А как только я его прикончу, Кей и Бедивир разделаются со мной. Значит, что получается? А получается то, что я рвусь выручать из беды моих потенциальных убийц.
— Что? — повторила вопрос Анлодда. — Принц Ланселот, не хочу тебя обидеть, но признайся, с кем ты разговариваешь? Просто страшно становится, честное слово.
Питер замер, успев перебросить ногу через перила, борясь с безумным желанием немедленно спрыгнуть наземь и помчаться на выручку товарищам, вопя, словно баньши.
Он заставил себя остановиться и обвел взглядом диораму. Пятеро ютов сгрудились у самого окна, трое разместились слева, один справа. У шестерых — луки, у всех до единого — топоры или мечи. Четверо встали за конюшней, дабы перехватить Кея и Бедивира, если те вздумают удирать в ту сторону.
Позади них двое мальчишек держали под уздцы шестерку лошадей.
— Там тринадцать воинов и двое водителей, — сообщил Питер машинально.
— Водителей? — переспросила Анлодда.
— Конюхов, — поправил себя Питер и указал на мальчишек. — Наиболее уязвимы они с тыла. Ударить бы надо оттуда, но ума не приложу, как.
— Прости, но я в толк не возьму, чего ты привязался к этим конюхам, — пожала плечами Анлодда. — По-моему, лучше всего подобраться к тем троим, что слева от конюшни. Так мы расширим охват нападения.
Корс Кант понурился. «Бедняга, — подумал Питер. — Вот уж унижение — страшнее не придумаешь! Твоя возлюбленная лучше тебя сражается и соображает в военной стратегии. Пожалуй, лучше, чем следовало бы».
— Анлодда, — сказал Питер вслух. — Ты рассуждаешь как воин, но не как солдат. Анлодда ждала разъяснений.
— Госпожа принцесса, — продолжал Питер, мы сражаемся не только ради того, чтобы сражаться. Мы сражаемся ради того, чтобы побеждать. Остальное значения не имеет. Ничто остальное!
Не без усилий Анлодда удержалась от возражений, хотя она явно готова была просто взорваться.
— Хорошо, великий принц легат полководец Ланселот. Ты главный, ты командуешь. Но если мы не станем нападать на ютов, если мы не позволим нашим друзьям погибнуть, то что же мы все-таки станем делать? Швыряться тухлыми яйцами и метать молнии?
— Головой подумай, девочка. Что стоит дороже? Двое неизвестных, приконченных у конюшни, или шестерка боевых коней?
— Что? — Анлодда уставилась на Питера, приоткрыв рот. Она явно не понимала, к чему он клонит. У Питера засосало под ложечкой, слегка закружилась голова. О, эти рыжие волосы, зеленые глаза, по-кельтски белая кожа. Эти бледные щеки, обрамленные волнами, которые то рыжели, то алели, то становились каштановыми.., потом янтарными.
А в потухших глазах Корса Канта вдруг блеснул огонек догадки.
— Лошади! — воскликнул он, словно с него наконец спали чары. — Мы перережем поводья, и юты бросятся за лошадьми!
Юноша словно ожил. И явно порадовался тому, что разгадал замысел Ланселота прежде Анлодды.
— Погодите, погодите! — умоляюще проговорила девушка. — Насчет лошадей и ютов я поняла сразу, я ведь не дура набитая, и я знаю, сколько стоят лошади. Но разве юты не кинутся на нас сразу же, как только мы примемся отбирать у конюхов поводья?
«Девчонка права, — мысленно признал Ланселот, которому все еще не терпелось схватиться с ютами. — Что скажешь?» Питер знал, что делать. «Богу ведомо, я прежде проделывал такие штуки. Я был один, а со мной — группа из четырех человек. Тогда, возле одного „засеченного“ кабака в Лондондерри». Питер медленно обнажил кинжал и сказал негромко и зловеще:
— Отбирать мы ничего не станем, Анлодда. Мы их прикончим, конюхов этих, ясно? И очень быстро.
«Вот оно, снова начинается, — заработала схема морали и нравственности. — Все в точности так, как было в Гибралтаре, Белфасте, Армаге, Париже. Длинная нисходящая спираль начинается с принятия решения, и решение это всегда тебе навязано. Спираль начинается со своего конца, и этот конец настолько важен, что цель оправдывает любые средства».
Анлодда и Корс Кант молчали. Девушка заморгала, словно ей что-то в глаз попало. Она медленно покачала головой.
— Ты дала клятву, — напомнил ей Питер. — Ты сказала, что больше никаких чувств, помнишь?
Анлодда шагнула к Корсу Канту, но вплотную не подошла, Невидимая стена все еще стояла между ними.
— И что же, — продолжал подзуживать Анлодду Питер. — Такая опытная воительница, и распустишь нюни из-за пары ютских сопляков? Да ты разуй глаза! Погляди, во что они превратили твой город? — И он резким жестом обвел дымящиеся руины Харлека.
Удар, что называется, ниже пояса. Анлодда на город смотреть не стала, она опустила глаза. Питер затаил дыхание.
А потом она вытащила из ножен клинок, поднесла его к кинжалу Питера. Рука ее едва заметно подрагивала. Корс Кант при всем желании не смог бы к ним присоединиться в этом жесте солидарности. Он стоял, потея в тяжелой, не по росту длинной мантии, отороченной лисьим мехом, растерянный, преданный своей богине, дочери изменника.
— Ну что? — буркнула Анлодда. — Мы атакуем, или как?
Питер сгруппировался и ловко перепрыгнул с подмостей на крышу ближайшего дома.
Глава 27
Я понимаю, как это трудно, но все-таки попытайтесь представить себе громадного медведя, который ни за что не откажется вкусно полакомиться, и только этим много лет занимался. Ну или огромный валун с руками и ногами, покрытый шерстью, словно варварская обезьяна.
Нет-нет, я не хочу оскорблять наших братьев сикамбрийцев. В конце концов и сам Магистр Строитель родом из Лангедока! Но Ланселот, увы, не строен, хотя в нем есть какое-то изящество, насколько может быть изящным, ну, скажем, бочонок. И еще он жутко волосатый.
В общем, когда мы перелезали через перила, он зацепился сапогом за доску, крякнул и полетел вниз, и покатился к грязной луже, похожий на тот самый волосатый валун, который я вас просила вообразить.
Я спрыгнула за ним настолько резво, насколько смогла, но его голова мелькала и катилась так быстро, как колесо удаляющейся повозки, как оброненное яблоко по витой лестнице.
Шага три я держалась на ногах, потом упала и заскользила на животе. Это оказалось куда хуже, чем свалиться с Мериллуин. Наверное, Этому Мальчишке представилось, будто я ныряю в море со скалы, потому что он тут же бросился следом за мной с диким воплем. Нет, честное слово, по-моему, он считает меня глиняной статуэткой, способной в любой миг разбиться на куски! Но у меня не было возможности остановиться и сказать ему честно и откровенно все, что я об этом думаю.
Ланселот попытался резко встать на ноги. Он очень ошибся. Тут же повалился лицом вниз. Я-то и пытаться не стала — уж лучше на животе скользить, чем кувыркаться.
А полководец вляпался макушкой в стену. А я, представьте, ударилась головой о его подметки. Еще мгновение, и рядом с нами оказался Этот Мальчишка. Он явно боялся за меня, но молчал и ко мне не прикасался — все боялся осквернить мою царственную кожу прикосновением пальцев простого барда.
Нет, все еще хуже.., теперь он считает меня богиней и полагает, что прикоснуться ко мне — сущее богохульство. Была принцессой — стала богиней. И еще — я изменница из рода изменников.
Одно только грело душу — что Гормант не мой родной отец.
Ланселот встал, покачиваясь, словно Мерлин, когда основательно погостит в винном погребе.
— Послушай, — обратилась я к нему. — Ты уверен, что с тобой все хорошо?
— Еще.., как уверен.., никогда не чувствовал себя.., лучше, — соврал он, и протер глаза, которые у него жутко косили в разные стороны.
— Славно, — крикнула я и сообщила очевидное. — А вот и юты, что идут, чтобы расправиться с нами по-свойски.
Я так храбро говорила ради Этого Мальчишки, ведь он так обожает все римское. Но на самом деле у меня поджилки тряслись, и я была готова совсем не по-королевски дать деру, и оставить Кея и Бедивира на произвол судьбы. Это что же, моя «благородная» кровь во мне заговорила? Вообще-то, если честно, эти близнецы мне никогда не нравились, они меня «девчонкой» называли, и думали, что мне гораздо больше к лицу сковорода и горшки, чем меч или топор.
Какое-то мгновение ближайший к нам ют пялился на нас так, словно мы были неожиданно выросшими прямо у него под носом грибами. Но он быстро пришел в себя и заорал, и бросился к нам, а следом за ним его напарник.
Над моей головой пролетела стрела, а я пригнулась, наверное, через день после того, как это произошло, чувствуя себя той самой «девчонкой», какой меня обзывали эти двое мерзавцев. Но это я рассказываю только для того, чтобы вы лучше представили, как все было.
Ланселот вскочил на ноги, как скрученная пружина, с холодностью хорошо обученной охотничьей собаки, столкнувшейся с медведем, — только вот на месте медведя оказались двое до зубов вооруженных ютов.
Однако я все же не забыла о нашем первоначальном плане, и потому со всех ног бросилась к конюшне.
До лошадей было шагов сто, а разум мой опережал меня на бегу. Неужели я и вправду сумею лишить жизни двух сосунков, которым еще и двадцати не исполнилось? Я пыталась разжечь в себе боевой огонь, но добилась только того, что меня еще сильнее стала мучать совесть.
Пьяные юты были ничуть не лучше, но все-таки они были вооруженными воинами, вот-вот, и что они натворили, во что превратили мой любимый Харлек! Эти дети?
На полпути до мальчишек, я пригнулась и спряталась за светло-серым пони. «Я их спугну, — думала я. — И это будет ужасно. Тогда нам не сдобровать. Если Ланселот решил, что мальчишек следует заколоть.., то пусть сам это и делает».
Я быстро обернулась, чтобы удостовериться, что Этот Мальчишка жив и здоров.
А он словно в землю врос — ну как будто Зевс превратил его в рябину. Посмотрел на ютов, потом на Ланселота, потом — на меня. В нерешительности… Что ж.., когда мы наконец будем с ним вместе, я с этим разберусь. Может быть, мне все же удастся растопить лед в его сердце.
Он явно хотел сдвинуться с места, но не решался, потому что каждое из направлений казалось ему неверным! Тут я и сама застыла, обратилась в статую — так, словно Корс Кант вдруг стал Медузой, а у меня не было волшебного щита.
— Корс Кант! — позвала я его и поманила к себе.
Он смотрел на меня. Ну что он, к земле прирос? Ведь бард — не воин, так чего медлить? Бежал бы скорее ко мне и спрятался у меня за спиной!
А он вместо этого сжал кулаки и застыл, не шевелясь, совершенно беспомощный, рядом с принцем.
Я гневно возопила. Что я могла поделать? Мне бы теперь ни за что не поспеть назад вовремя! Оставалось только продолжать начатое дело.
Я пригнулась и помчалась с такой прытью, что обогнала бы и доброго арабского скакуна, и с полсотни пони. «Матерь Божья, — молилась я. — Пусть все получится, как мы задумали! Пусть они и вправду дорожат конями сильнее, чем этими двумя несчастными, угодившими в засаду!» Вы, конечно, понимаете, я не то чтобы так уж сильно переживала за то, что может стрястись с Этим Мальчишкой. Что мне за дело до него? Просто.., ну жалко все-таки, если бы такой молодой парень лишился жизни из-за дурацкой мужской показной храбрости. Видите? Я вам все-все рассказываю, чтобы все было честно!
Я превратилась в самую настоящую Маху, а может, в Горгону, бросившись прямо на мальчишек-конюхов. Волосы мои были перепачканы черной липкой грязью, в них застряли мелкие белые камешки, а вопила я почище демона из Ануфина!
Первый конюх попятился, и его синие глаза стали здоровенными, словно мельничные жернова, а еще — это я вам Королевской Кровью клянусь: его соломенно-желтые волосы стали цвета слоновой кости и вдруг легли крутыми завитками, его всего скрутило — и, похоже, парализовало на всю оставшуюся жизнь. Он бросился ничком на землю, закрыл затылок руками, ну и естественно, выпустил из рук поводья. Кони не преминули воспользоваться нежданно обретенной свободой.
А вот второй конюх оказался сущим гранитом, если первого я бы сравнила с мыльным камнем. Он был немножко посимпатичнее — ну это, конечно, если вам нравятся волосы цвета овса. Он расправил плечи и принял мой удар так, как подобает мужчине.
Увы, в том, чтобы быть женщиной, есть свои недостатки. Ну, к примеру, я уступала этому конюху весом фунтов пятьдесят. А я же — не моя тетушка Гвенабви — про нее говорят, будто она коров через плетень на пастбище переносит.
Я ударилась о мальчишку-конюха, словно картофелина о каменную статую, но все же успела обхватить его рукой за талию, развернулась и оказалась у него за спиной. А потом я подставила ему подножку и повалила на спину, сама оказавшись при этом внизу. Шум от нашего падения вышел такой, как если бы ночью, когда вы изо всех сил стараетесь уснуть, где-то в доме вдруг рухнула бы пирамида составленных вместе щитов.
Я обхватила конюха руками и ногами — со спины ни на что лучшее я не была способна — и врезала ему каблуком между ног.
Да, больно ему пришлось, и никакого удовольствия от пребывания в объятиях красивой девушки он не испытал. Он выкрикнул какое-то варварское ругательство, а я, как ни старалась освободить лошадей, никак не могла отогнать их от нас, сцепившихся в смертельной схватке. Глупые лошади преспокойно жевали травку и никуда бежать не собирались.
На краткий миг мне удалось бросить взгляд в ту сторону, где уже завязалась потасовка. Юты стояли и опасливо поглядывали на Ланселота — видимо, признали его. Они выкрикивали угрозы и потрясали мечами. Ланселот в ответ взревел и показал ютам свои здоровенные кулачищи. А я вспомнила о своих двоюродных братцах Брэдуэне и Сиане. Они, бывало, устраивали соревнования: кто кого переписает, и меня уговаривали судить эти турниры.
Этот Мальчишка встал за спину принца — ну хоть это сообразил, слава Богу! Но оба они, похоже, напрочь забыли о лошадях. Нет, правда!
— Корс Кант Эвин! — прокричала я. — Вспомни о нашем замысле! Помоги мне! Отпусти лошадей!
О нет.., с таким же успехом я могла бы вопить в духовку печки, благодаря ее за все хорошее. Но тут вскрикнул мой соперник, и я была вынуждена отвернуться от Этого Мальчишки.
Издавая боевые кличи, Кей и Бедивир наконец присоединились к потасовке. Как они вопили, я слышала, но самих их не видела. Не в силах отцепиться от своей жертвы, я перевернула его лицом к земле, чтобы хотя бы иметь возможность оглядеться по сторонам. Несколько ютов стояли и наблюдали за ходом драки, как за боем гладиаторов. Нет, какая наглость! Понятно — они не желали обесчестить своих соотечественников, ведь, присоединись они к ним, бой сразу бы стал неравным.
Я снова нанесла мальчишке-конюху запрещенный удар между ног. Лошади лягались, ржали, но разбегаться упорно не желали. У меня было полное ощущение, что они делали ставки — кто из нас победит. Я попыталась лягнуть жеребца, но промахнулась — лиг на пять.
И тут, словно камни, пущенные из баллисты, рядом с нами оказались Кей и Бедивир, а следом за ними — до той пор отдыхавшие юты. И тут Кей наконец (засранец он, конечно, порядочный, но хвала ему за догадливость) понял, в чем состоял наш замысел.
— Держи ублюдков! — крикнул он Бедивиру, а сам ощутимо ткнул жеребца в круп острием боевого топора.
Я вам честно скажу: никогда я не верила россказням Этого Мальчишки про Пегаса — не верила до этого самого мгновения. Тут я своими глазами увидела, что лошади, оказывается, умеют летать. Здоровенный боевой конь взлетел футов на пятнадцать и, заметьте, безо всякой там магии Мирддина — крутанулся в воздухе, приземлился и поскакал в сторону Уэссекса во всю прыть, по пути перескакивая через невысокие домишки.
Остальные лошади, действуя в рамках подлинно афинской демократии, постановили: последовать примеру жеребца. Они взметнулись и помчались следом за своим пегим предводителем.
Юты — вот уж тупицы! — не сразу поняли, что произошло. Я уж было подумала, что замысел Ланселота провалился.
Первыми очухались те восемь, что покуда не вступали в драку. Вскрикнули, обернулись друг к дружке, потом развернулись, посмотрели вслед убежавшим коням и принялись звать их обратно.
А потом все как один бросились вслед за лошадьми, оставив своих бравых товарищей биться с Ланселотом, Кеем и Бедивиром.
Четверо оставшихся ютов поняли, что Фортуна отвернулась от них. Они самым постыдным образом покинули поле брани и устремились за своими товарищами. Ну и топот был! Юты — они жирные, тяжелые, так что ногами грохотали под стать коням!
Стало тихо-тихо. Осталось всего двое ютов. И оба они нацелились длинными, острющими мечами.., в Этого Мальчишку. Ну и еще в Ланселота.
Я отпустила свою жертву — отшвырнула прочь порядком надоевшего мне конюха. Он, похоже, был не против. Тяжело дыша, я шагнула вперед. Выглядело все происходящее довольно смешно, но, знаете, когда у мужчин в руках холодное оружие, да и вообще любые острые предметы, кто знает, чем это может кончиться?
«Матерь Божья, — молилась я, понимая, что молюсь я сегодня слишком часто, — прошу Тебя, не допусти, чтобы мне пришлось сжимать в руках голову Этого Мальчишки, когда он будет истекать кровью на улице Харлека!» — Хо! — воскликнула я, но никто даже головы не повернул. — Эй, вы, там! Дома есть кто-нибудь?
— Анлодда! — прокричал Этот Мальчишка. — Не надо! Лицо его побелело, как снег. В руке он сжимал какую-то суковатую палку. Правду сказать, шла она ему куда меньше, чем арфа, которую он ухитрился где-то потерять.
«Да уж, вооружился, нечего сказать!» — подумала я. И вправду, разве это оружие? Но вы сами подумайте: когда вас вдруг сбросит на скаку какой-нибудь полудохлый пони, вы разве станете разбираться, хорошо это у него получилось или плохо — вы просто изумитесь что он вообще сумел вытворить такое!
— Корс Кант Эвин, не смей со мной так разговаривать! — огрызнулась я на всякий случай, чтобы дать ему понять, как я безмерно рада видеть его живым. При этом я хорошенько топнула ногой, дабы оповестить всех остальных о своем присутствии. — Да и не с тобой я разговариваю. А с этими двумя рыбоголовыми ютами. — Я поглубже вдохнула и произнесла начальственным тоном, как когда-то меня учил Меровий. Голос родился где-то глубоко внутри меня и прозвучал неплохо — почти так, как я рассчитывала. Ну просто-таки Глас Божий. Я проговорила по-сакски, а ведь это почти то же самое, что по-ютски: ОСТАНОВИТЕСЬ И ПОСМОТРИТЕ НА МЕНЯ!
Мне таки удалось завоевать их внимание. «Здорово! — похвалила я себя.
— А теперь постарайся придумать что-нибудь поинтереснее».
Юты повертели головами, и, кажется, до них наконец дошло, какая перемена произошла в расстановке сил.
— Не кажется ли вам, — продолжала я, — что вы одиноки и несчастны, совсем как гусята, которых бросила на произвол судьбы их мамочка-утка? — «Утка? Гусыня, скорее, но это ладно. Я волновалась, вы же понимаете. Все-таки драка, и все такое прочее!» Понимание происходящего заставило ютов устрашиться. Они плотнее прижались друг к дружке и принялись судорожно отмахиваться мечами, тыкая ими во все стороны.
Кей осклабился и шагнул было вперед, намереваясь положить конец неравному бою, но Ланселот остановил его — надо же, как он, оказывается, благороден, а я и не думала!
— Кей, — сказал он, — не думаю, что есть нужда…
А вот камланнский сенешаль не так сильно, как я, порадовался происшедшей с его военачальником перемене. Он бросил на Ланселота полный непонимания взгляд — примерно таким одарила бы своего хозяина охотничья псина, если бы он вдруг запретил ей схватить подстреленную добычу. После минутного колебания Кей отступил — видимо, решил не спорить.
Но я-то видела, какие глаза были у Кея. Ох, в самом скором времени он мог предать Ланселота — и Артуса тоже. Похоже, мой… Гормант и я не единственные изменники в Придейне. Кей отвернулся от перепуганных ютов и жестом велел им убираться прочь.
Юты проделали это почти так же резво, как до них лошади, а мы, победители, остались одни.
Победители? Лично я себя победительницей не чувствовала. У моих ног рыдал мальчишка-конюх, зажав руки в паху. И мне вдруг стало дурно — мне показалось, будто я что-то выронила, потеряла.
Выронила, пролила.., о Боже, неужели преждевременное кровотечение? Но нет, ведь ночью было полнолуние, стало быть, до начала месячных оставалось еще целых две недели. Я всегда помню, когда они должны начаться.
И все же кровотечение началось, а я не поняла почему. Что же делать?
Я пробормотала какие-то извинения. Сердце мое бешено колотилось. А эти тупицы, конечно, ничего не поняли. Конечно, они и понятия не имеют о том, что это такое — быть женщиной! Я шагнула к полуразрушенной конюшне.
Дойдя до угла, я пустилась бегом. Со лба текли струйки пота, состояние было полуобморочное. Мне казалось, будто все мои внутренности вываливаются из меня.
Но когда я подняла тунику и провела рукой между ног, рука осталась сухой и чистой. Никакой крови. Ясно. Все дело в полнолунии.
И все же: что происходило?
И тут я вспомнила изменника, вспомнила его запавшие пустые глаза. И тогда, когда он сговаривался с Темным Королем, и теперь, когда его самого так подло предали. Изменник? Изменница? Мой отец или я сама?
Я упала на колени, обхватила себя руками. Он смотрел на меня в упор и отказался от меня. Совсем как Петр. Была ли я и в самом деле дочерью своего отца?
Но ведь Харлек никуда не делся. Вот он, мой город, вот она — я.
Правда, теперь тут недоставало кое-каких зданий, многие горожане погибли или бежали. И все же тут была столица — дворец, стадион, бани, фонтаны, хотя.., не бежала вода, и бани остыли.
Удивительно, как я смогла во всем признаться Ланселоту прежде, чем рассказала Меровию, Второе мое предательство было страшнее.., когда я пыталась передать послание людям отца на берег, рассказать, что я отказалась исполнить волю отца и не стала убивать Артуса, что брат мой Канастир мертв. А мое послание приняли треклятые саксы, а может, юты, которые к тому времени уже успели захватить город.
Ощущение было ужасное. Как будто я рассказала подруге о похождениях с новым любовником и обнаружила, что он — ее муж.
Я плакала, к горлу подступил ком. Все тело мое сводили спазмы — наверное, вот так мучалась моя мать, когда производила меня на свет. На этот глупый, мерзкий свет. Но даже слезы — и те покинули меня. Глаза мои оставались сухими. Семнадцать лет я прожила на свете, но ничего путного не совершила. Полжизни миновало, а мне нечем похвастаться, кроме влюбленного в меня юноши, который готов выстроить мне не дом, но храм, и петь мне не песни любви, а песни войны.
А еще.., мой отец — изменник, а я — трусиха, и боюсь даже собственного отражения в зеркале. Что ж, быть может, мне и повезло, что он отказался от меня.
Тут я задумалась о бессмертии. Песни Этого Мальчишки бессмертны, бессмертны и Строители, в ряды которых я некогда вступила. Они переживут нас обоих. Что же, бессмертие смеется над нами?
Харлек жив, это я вижу. Мой город выживет. И вместе с тем он мертв — так дядя Лири говорил мне о безбожниках. Он говорил, что они живы и мертвы одновременно.
И дело тут не в разбойниках-ютах. Наш город захватывали столько раз, что те, кто рисует карты, могли бы помечать на них Харлек не чернилами, а мелом!
Я никогда не понимала этого, покуда жила здесь. Этому меня научил Камланн. Меровий, Артус, Этот Мальчишка и даже Ланселот показали мне, как много мы потеряли. Правда, им всякая потеря представляется приобретением. Но я-то знаю точно, что это значит.
Когда-то мы были воинами, теперь стали солдатами. Когда-то у нас был Королевский Совет, теперь остался никчемный сенат. Когда-то греки, евреи, друиды, даже женщины и принцессы, бывало, вели философские споры на ступенях Древних Палат. «Говорите по очереди, слушайте правду!» А теперь мы гнем спины перед Гормантом, который предал Dux Bellorum. А почему бы и нет? Всякое почитание относительно, а он даже собственных детей не узнает! Вот дед мой правил, а отец просто управляет.
Как там говорится в ритуальном стихотворении Строителей?
Одно поколенье сменяет другое,
Земля же вращается вечно.
Неожиданно я услышала голос иного поколения. Он звучал потаенно, украдкой, словно то говорила шлюха, не рискующая войти в двери храма: «Ты же знаешь, что это не так, — вещала соблазненная соблазнительница. — Разве ты не ощущала собственную душу так, как ощущают острые камешки, что царапают твои босые ноги?» О, мне хорошо была знакома та, чей голос я слышала. Это она возносила меня на вершины и опускала в бездны. Она всегда была готова пришпорить меня, как пришпоривают пони, заупрямившегося перед преградой и не желающего перепрыгивать через нее.
«Ты можешь погибнуть, но можешь остаться в живых, как Бог Меровия. Ибо она здесь — твоя душа, ты касалась ее! Ты видела ее, чувствовала, ты вынула ее из шкатулки и вертела, рассматривая при свете солнца! Вот что такое — быть Строителем!» — Истинный дар Меровия, — произнесла я вслух, — это то, что строит Строитель. Вот дар моей любви тебе, Корс Кант Эвин, — если только ты когда-нибудь примешь его.
Нет-нет, я не хочу оскорблять наших братьев сикамбрийцев. В конце концов и сам Магистр Строитель родом из Лангедока! Но Ланселот, увы, не строен, хотя в нем есть какое-то изящество, насколько может быть изящным, ну, скажем, бочонок. И еще он жутко волосатый.
В общем, когда мы перелезали через перила, он зацепился сапогом за доску, крякнул и полетел вниз, и покатился к грязной луже, похожий на тот самый волосатый валун, который я вас просила вообразить.
Я спрыгнула за ним настолько резво, насколько смогла, но его голова мелькала и катилась так быстро, как колесо удаляющейся повозки, как оброненное яблоко по витой лестнице.
Шага три я держалась на ногах, потом упала и заскользила на животе. Это оказалось куда хуже, чем свалиться с Мериллуин. Наверное, Этому Мальчишке представилось, будто я ныряю в море со скалы, потому что он тут же бросился следом за мной с диким воплем. Нет, честное слово, по-моему, он считает меня глиняной статуэткой, способной в любой миг разбиться на куски! Но у меня не было возможности остановиться и сказать ему честно и откровенно все, что я об этом думаю.
Ланселот попытался резко встать на ноги. Он очень ошибся. Тут же повалился лицом вниз. Я-то и пытаться не стала — уж лучше на животе скользить, чем кувыркаться.
А полководец вляпался макушкой в стену. А я, представьте, ударилась головой о его подметки. Еще мгновение, и рядом с нами оказался Этот Мальчишка. Он явно боялся за меня, но молчал и ко мне не прикасался — все боялся осквернить мою царственную кожу прикосновением пальцев простого барда.
Нет, все еще хуже.., теперь он считает меня богиней и полагает, что прикоснуться ко мне — сущее богохульство. Была принцессой — стала богиней. И еще — я изменница из рода изменников.
Одно только грело душу — что Гормант не мой родной отец.
Ланселот встал, покачиваясь, словно Мерлин, когда основательно погостит в винном погребе.
— Послушай, — обратилась я к нему. — Ты уверен, что с тобой все хорошо?
— Еще.., как уверен.., никогда не чувствовал себя.., лучше, — соврал он, и протер глаза, которые у него жутко косили в разные стороны.
— Славно, — крикнула я и сообщила очевидное. — А вот и юты, что идут, чтобы расправиться с нами по-свойски.
Я так храбро говорила ради Этого Мальчишки, ведь он так обожает все римское. Но на самом деле у меня поджилки тряслись, и я была готова совсем не по-королевски дать деру, и оставить Кея и Бедивира на произвол судьбы. Это что же, моя «благородная» кровь во мне заговорила? Вообще-то, если честно, эти близнецы мне никогда не нравились, они меня «девчонкой» называли, и думали, что мне гораздо больше к лицу сковорода и горшки, чем меч или топор.
Какое-то мгновение ближайший к нам ют пялился на нас так, словно мы были неожиданно выросшими прямо у него под носом грибами. Но он быстро пришел в себя и заорал, и бросился к нам, а следом за ним его напарник.
Над моей головой пролетела стрела, а я пригнулась, наверное, через день после того, как это произошло, чувствуя себя той самой «девчонкой», какой меня обзывали эти двое мерзавцев. Но это я рассказываю только для того, чтобы вы лучше представили, как все было.
Ланселот вскочил на ноги, как скрученная пружина, с холодностью хорошо обученной охотничьей собаки, столкнувшейся с медведем, — только вот на месте медведя оказались двое до зубов вооруженных ютов.
Однако я все же не забыла о нашем первоначальном плане, и потому со всех ног бросилась к конюшне.
До лошадей было шагов сто, а разум мой опережал меня на бегу. Неужели я и вправду сумею лишить жизни двух сосунков, которым еще и двадцати не исполнилось? Я пыталась разжечь в себе боевой огонь, но добилась только того, что меня еще сильнее стала мучать совесть.
Пьяные юты были ничуть не лучше, но все-таки они были вооруженными воинами, вот-вот, и что они натворили, во что превратили мой любимый Харлек! Эти дети?
На полпути до мальчишек, я пригнулась и спряталась за светло-серым пони. «Я их спугну, — думала я. — И это будет ужасно. Тогда нам не сдобровать. Если Ланселот решил, что мальчишек следует заколоть.., то пусть сам это и делает».
Я быстро обернулась, чтобы удостовериться, что Этот Мальчишка жив и здоров.
А он словно в землю врос — ну как будто Зевс превратил его в рябину. Посмотрел на ютов, потом на Ланселота, потом — на меня. В нерешительности… Что ж.., когда мы наконец будем с ним вместе, я с этим разберусь. Может быть, мне все же удастся растопить лед в его сердце.
Он явно хотел сдвинуться с места, но не решался, потому что каждое из направлений казалось ему неверным! Тут я и сама застыла, обратилась в статую — так, словно Корс Кант вдруг стал Медузой, а у меня не было волшебного щита.
— Корс Кант! — позвала я его и поманила к себе.
Он смотрел на меня. Ну что он, к земле прирос? Ведь бард — не воин, так чего медлить? Бежал бы скорее ко мне и спрятался у меня за спиной!
А он вместо этого сжал кулаки и застыл, не шевелясь, совершенно беспомощный, рядом с принцем.
Я гневно возопила. Что я могла поделать? Мне бы теперь ни за что не поспеть назад вовремя! Оставалось только продолжать начатое дело.
Я пригнулась и помчалась с такой прытью, что обогнала бы и доброго арабского скакуна, и с полсотни пони. «Матерь Божья, — молилась я. — Пусть все получится, как мы задумали! Пусть они и вправду дорожат конями сильнее, чем этими двумя несчастными, угодившими в засаду!» Вы, конечно, понимаете, я не то чтобы так уж сильно переживала за то, что может стрястись с Этим Мальчишкой. Что мне за дело до него? Просто.., ну жалко все-таки, если бы такой молодой парень лишился жизни из-за дурацкой мужской показной храбрости. Видите? Я вам все-все рассказываю, чтобы все было честно!
Я превратилась в самую настоящую Маху, а может, в Горгону, бросившись прямо на мальчишек-конюхов. Волосы мои были перепачканы черной липкой грязью, в них застряли мелкие белые камешки, а вопила я почище демона из Ануфина!
Первый конюх попятился, и его синие глаза стали здоровенными, словно мельничные жернова, а еще — это я вам Королевской Кровью клянусь: его соломенно-желтые волосы стали цвета слоновой кости и вдруг легли крутыми завитками, его всего скрутило — и, похоже, парализовало на всю оставшуюся жизнь. Он бросился ничком на землю, закрыл затылок руками, ну и естественно, выпустил из рук поводья. Кони не преминули воспользоваться нежданно обретенной свободой.
А вот второй конюх оказался сущим гранитом, если первого я бы сравнила с мыльным камнем. Он был немножко посимпатичнее — ну это, конечно, если вам нравятся волосы цвета овса. Он расправил плечи и принял мой удар так, как подобает мужчине.
Увы, в том, чтобы быть женщиной, есть свои недостатки. Ну, к примеру, я уступала этому конюху весом фунтов пятьдесят. А я же — не моя тетушка Гвенабви — про нее говорят, будто она коров через плетень на пастбище переносит.
Я ударилась о мальчишку-конюха, словно картофелина о каменную статую, но все же успела обхватить его рукой за талию, развернулась и оказалась у него за спиной. А потом я подставила ему подножку и повалила на спину, сама оказавшись при этом внизу. Шум от нашего падения вышел такой, как если бы ночью, когда вы изо всех сил стараетесь уснуть, где-то в доме вдруг рухнула бы пирамида составленных вместе щитов.
Я обхватила конюха руками и ногами — со спины ни на что лучшее я не была способна — и врезала ему каблуком между ног.
Да, больно ему пришлось, и никакого удовольствия от пребывания в объятиях красивой девушки он не испытал. Он выкрикнул какое-то варварское ругательство, а я, как ни старалась освободить лошадей, никак не могла отогнать их от нас, сцепившихся в смертельной схватке. Глупые лошади преспокойно жевали травку и никуда бежать не собирались.
На краткий миг мне удалось бросить взгляд в ту сторону, где уже завязалась потасовка. Юты стояли и опасливо поглядывали на Ланселота — видимо, признали его. Они выкрикивали угрозы и потрясали мечами. Ланселот в ответ взревел и показал ютам свои здоровенные кулачищи. А я вспомнила о своих двоюродных братцах Брэдуэне и Сиане. Они, бывало, устраивали соревнования: кто кого переписает, и меня уговаривали судить эти турниры.
Этот Мальчишка встал за спину принца — ну хоть это сообразил, слава Богу! Но оба они, похоже, напрочь забыли о лошадях. Нет, правда!
— Корс Кант Эвин! — прокричала я. — Вспомни о нашем замысле! Помоги мне! Отпусти лошадей!
О нет.., с таким же успехом я могла бы вопить в духовку печки, благодаря ее за все хорошее. Но тут вскрикнул мой соперник, и я была вынуждена отвернуться от Этого Мальчишки.
Издавая боевые кличи, Кей и Бедивир наконец присоединились к потасовке. Как они вопили, я слышала, но самих их не видела. Не в силах отцепиться от своей жертвы, я перевернула его лицом к земле, чтобы хотя бы иметь возможность оглядеться по сторонам. Несколько ютов стояли и наблюдали за ходом драки, как за боем гладиаторов. Нет, какая наглость! Понятно — они не желали обесчестить своих соотечественников, ведь, присоединись они к ним, бой сразу бы стал неравным.
Я снова нанесла мальчишке-конюху запрещенный удар между ног. Лошади лягались, ржали, но разбегаться упорно не желали. У меня было полное ощущение, что они делали ставки — кто из нас победит. Я попыталась лягнуть жеребца, но промахнулась — лиг на пять.
И тут, словно камни, пущенные из баллисты, рядом с нами оказались Кей и Бедивир, а следом за ними — до той пор отдыхавшие юты. И тут Кей наконец (засранец он, конечно, порядочный, но хвала ему за догадливость) понял, в чем состоял наш замысел.
— Держи ублюдков! — крикнул он Бедивиру, а сам ощутимо ткнул жеребца в круп острием боевого топора.
Я вам честно скажу: никогда я не верила россказням Этого Мальчишки про Пегаса — не верила до этого самого мгновения. Тут я своими глазами увидела, что лошади, оказывается, умеют летать. Здоровенный боевой конь взлетел футов на пятнадцать и, заметьте, безо всякой там магии Мирддина — крутанулся в воздухе, приземлился и поскакал в сторону Уэссекса во всю прыть, по пути перескакивая через невысокие домишки.
Остальные лошади, действуя в рамках подлинно афинской демократии, постановили: последовать примеру жеребца. Они взметнулись и помчались следом за своим пегим предводителем.
Юты — вот уж тупицы! — не сразу поняли, что произошло. Я уж было подумала, что замысел Ланселота провалился.
Первыми очухались те восемь, что покуда не вступали в драку. Вскрикнули, обернулись друг к дружке, потом развернулись, посмотрели вслед убежавшим коням и принялись звать их обратно.
А потом все как один бросились вслед за лошадьми, оставив своих бравых товарищей биться с Ланселотом, Кеем и Бедивиром.
Четверо оставшихся ютов поняли, что Фортуна отвернулась от них. Они самым постыдным образом покинули поле брани и устремились за своими товарищами. Ну и топот был! Юты — они жирные, тяжелые, так что ногами грохотали под стать коням!
Стало тихо-тихо. Осталось всего двое ютов. И оба они нацелились длинными, острющими мечами.., в Этого Мальчишку. Ну и еще в Ланселота.
Я отпустила свою жертву — отшвырнула прочь порядком надоевшего мне конюха. Он, похоже, был не против. Тяжело дыша, я шагнула вперед. Выглядело все происходящее довольно смешно, но, знаете, когда у мужчин в руках холодное оружие, да и вообще любые острые предметы, кто знает, чем это может кончиться?
«Матерь Божья, — молилась я, понимая, что молюсь я сегодня слишком часто, — прошу Тебя, не допусти, чтобы мне пришлось сжимать в руках голову Этого Мальчишки, когда он будет истекать кровью на улице Харлека!» — Хо! — воскликнула я, но никто даже головы не повернул. — Эй, вы, там! Дома есть кто-нибудь?
— Анлодда! — прокричал Этот Мальчишка. — Не надо! Лицо его побелело, как снег. В руке он сжимал какую-то суковатую палку. Правду сказать, шла она ему куда меньше, чем арфа, которую он ухитрился где-то потерять.
«Да уж, вооружился, нечего сказать!» — подумала я. И вправду, разве это оружие? Но вы сами подумайте: когда вас вдруг сбросит на скаку какой-нибудь полудохлый пони, вы разве станете разбираться, хорошо это у него получилось или плохо — вы просто изумитесь что он вообще сумел вытворить такое!
— Корс Кант Эвин, не смей со мной так разговаривать! — огрызнулась я на всякий случай, чтобы дать ему понять, как я безмерно рада видеть его живым. При этом я хорошенько топнула ногой, дабы оповестить всех остальных о своем присутствии. — Да и не с тобой я разговариваю. А с этими двумя рыбоголовыми ютами. — Я поглубже вдохнула и произнесла начальственным тоном, как когда-то меня учил Меровий. Голос родился где-то глубоко внутри меня и прозвучал неплохо — почти так, как я рассчитывала. Ну просто-таки Глас Божий. Я проговорила по-сакски, а ведь это почти то же самое, что по-ютски: ОСТАНОВИТЕСЬ И ПОСМОТРИТЕ НА МЕНЯ!
Мне таки удалось завоевать их внимание. «Здорово! — похвалила я себя.
— А теперь постарайся придумать что-нибудь поинтереснее».
Юты повертели головами, и, кажется, до них наконец дошло, какая перемена произошла в расстановке сил.
— Не кажется ли вам, — продолжала я, — что вы одиноки и несчастны, совсем как гусята, которых бросила на произвол судьбы их мамочка-утка? — «Утка? Гусыня, скорее, но это ладно. Я волновалась, вы же понимаете. Все-таки драка, и все такое прочее!» Понимание происходящего заставило ютов устрашиться. Они плотнее прижались друг к дружке и принялись судорожно отмахиваться мечами, тыкая ими во все стороны.
Кей осклабился и шагнул было вперед, намереваясь положить конец неравному бою, но Ланселот остановил его — надо же, как он, оказывается, благороден, а я и не думала!
— Кей, — сказал он, — не думаю, что есть нужда…
А вот камланнский сенешаль не так сильно, как я, порадовался происшедшей с его военачальником перемене. Он бросил на Ланселота полный непонимания взгляд — примерно таким одарила бы своего хозяина охотничья псина, если бы он вдруг запретил ей схватить подстреленную добычу. После минутного колебания Кей отступил — видимо, решил не спорить.
Но я-то видела, какие глаза были у Кея. Ох, в самом скором времени он мог предать Ланселота — и Артуса тоже. Похоже, мой… Гормант и я не единственные изменники в Придейне. Кей отвернулся от перепуганных ютов и жестом велел им убираться прочь.
Юты проделали это почти так же резво, как до них лошади, а мы, победители, остались одни.
Победители? Лично я себя победительницей не чувствовала. У моих ног рыдал мальчишка-конюх, зажав руки в паху. И мне вдруг стало дурно — мне показалось, будто я что-то выронила, потеряла.
Выронила, пролила.., о Боже, неужели преждевременное кровотечение? Но нет, ведь ночью было полнолуние, стало быть, до начала месячных оставалось еще целых две недели. Я всегда помню, когда они должны начаться.
И все же кровотечение началось, а я не поняла почему. Что же делать?
Я пробормотала какие-то извинения. Сердце мое бешено колотилось. А эти тупицы, конечно, ничего не поняли. Конечно, они и понятия не имеют о том, что это такое — быть женщиной! Я шагнула к полуразрушенной конюшне.
Дойдя до угла, я пустилась бегом. Со лба текли струйки пота, состояние было полуобморочное. Мне казалось, будто все мои внутренности вываливаются из меня.
Но когда я подняла тунику и провела рукой между ног, рука осталась сухой и чистой. Никакой крови. Ясно. Все дело в полнолунии.
И все же: что происходило?
И тут я вспомнила изменника, вспомнила его запавшие пустые глаза. И тогда, когда он сговаривался с Темным Королем, и теперь, когда его самого так подло предали. Изменник? Изменница? Мой отец или я сама?
Я упала на колени, обхватила себя руками. Он смотрел на меня в упор и отказался от меня. Совсем как Петр. Была ли я и в самом деле дочерью своего отца?
Но ведь Харлек никуда не делся. Вот он, мой город, вот она — я.
Правда, теперь тут недоставало кое-каких зданий, многие горожане погибли или бежали. И все же тут была столица — дворец, стадион, бани, фонтаны, хотя.., не бежала вода, и бани остыли.
Удивительно, как я смогла во всем признаться Ланселоту прежде, чем рассказала Меровию, Второе мое предательство было страшнее.., когда я пыталась передать послание людям отца на берег, рассказать, что я отказалась исполнить волю отца и не стала убивать Артуса, что брат мой Канастир мертв. А мое послание приняли треклятые саксы, а может, юты, которые к тому времени уже успели захватить город.
Ощущение было ужасное. Как будто я рассказала подруге о похождениях с новым любовником и обнаружила, что он — ее муж.
Я плакала, к горлу подступил ком. Все тело мое сводили спазмы — наверное, вот так мучалась моя мать, когда производила меня на свет. На этот глупый, мерзкий свет. Но даже слезы — и те покинули меня. Глаза мои оставались сухими. Семнадцать лет я прожила на свете, но ничего путного не совершила. Полжизни миновало, а мне нечем похвастаться, кроме влюбленного в меня юноши, который готов выстроить мне не дом, но храм, и петь мне не песни любви, а песни войны.
А еще.., мой отец — изменник, а я — трусиха, и боюсь даже собственного отражения в зеркале. Что ж, быть может, мне и повезло, что он отказался от меня.
Тут я задумалась о бессмертии. Песни Этого Мальчишки бессмертны, бессмертны и Строители, в ряды которых я некогда вступила. Они переживут нас обоих. Что же, бессмертие смеется над нами?
Харлек жив, это я вижу. Мой город выживет. И вместе с тем он мертв — так дядя Лири говорил мне о безбожниках. Он говорил, что они живы и мертвы одновременно.
И дело тут не в разбойниках-ютах. Наш город захватывали столько раз, что те, кто рисует карты, могли бы помечать на них Харлек не чернилами, а мелом!
Я никогда не понимала этого, покуда жила здесь. Этому меня научил Камланн. Меровий, Артус, Этот Мальчишка и даже Ланселот показали мне, как много мы потеряли. Правда, им всякая потеря представляется приобретением. Но я-то знаю точно, что это значит.
Когда-то мы были воинами, теперь стали солдатами. Когда-то у нас был Королевский Совет, теперь остался никчемный сенат. Когда-то греки, евреи, друиды, даже женщины и принцессы, бывало, вели философские споры на ступенях Древних Палат. «Говорите по очереди, слушайте правду!» А теперь мы гнем спины перед Гормантом, который предал Dux Bellorum. А почему бы и нет? Всякое почитание относительно, а он даже собственных детей не узнает! Вот дед мой правил, а отец просто управляет.
Как там говорится в ритуальном стихотворении Строителей?
Одно поколенье сменяет другое,
Земля же вращается вечно.
Неожиданно я услышала голос иного поколения. Он звучал потаенно, украдкой, словно то говорила шлюха, не рискующая войти в двери храма: «Ты же знаешь, что это не так, — вещала соблазненная соблазнительница. — Разве ты не ощущала собственную душу так, как ощущают острые камешки, что царапают твои босые ноги?» О, мне хорошо была знакома та, чей голос я слышала. Это она возносила меня на вершины и опускала в бездны. Она всегда была готова пришпорить меня, как пришпоривают пони, заупрямившегося перед преградой и не желающего перепрыгивать через нее.
«Ты можешь погибнуть, но можешь остаться в живых, как Бог Меровия. Ибо она здесь — твоя душа, ты касалась ее! Ты видела ее, чувствовала, ты вынула ее из шкатулки и вертела, рассматривая при свете солнца! Вот что такое — быть Строителем!» — Истинный дар Меровия, — произнесла я вслух, — это то, что строит Строитель. Вот дар моей любви тебе, Корс Кант Эвин, — если только ты когда-нибудь примешь его.