Выяснив картину поля, специалисты и команда протягивали вдоль корабля провода, пропускали по ним ток и намагничивали борта до величины, компенсирующей поле всех остальных частей корабля.
Безобмоточный метод до войны казался неперспективным. Считалось, что равновесие наведенного «бортового» и существующего полей быстро нарушится. Практика же показала, что такое равновесие сохраняется месяцами. Особенно удачным безобмоточный метод оказался для подводных лодок и малых надводных кораблей.
И. В. Курчатов не гнушался черновой работой: и приборы проверял и корабли обрабатывал. Он распределял задания, требовал от каждого полной мерой. И имел на это моральное право, так как сам был везде, где трудно. Очень он дорожил мнением товарищей: уж если маленький коллектив его группы что-нибудь решил, то Курчатов принимал зто для себя как высшее требование и непременно выполнял его.
Героизм севастопольцев восхищал Игоря Васильевича. Приходя на корабль, возвратившийся из похода, он жадно расспрашивал моряков о бое. На одном из эсминцев Игорь Васильевич познакомился с моряками, участвовавшими в дерзком налете на Констанцу. Наши корабли скрытно подошли к порту, где располагались огромные нефтехранилища, и обрушили на них шквал огня. Можно было уже отходить. Но на одном из кораблей оказалась поврежденной топка. Корабль заметно сбавил ход, и на него уже нацелились фашистские самолеты и береговые батареи. Несколько моряков вызвались устранить повреждение, не останавливая работы машин. Их обернули в асбест и опустили в пышущую жаром топку. Как им удалось справиться с задачей, они сразу рассказать не могли, так как вытащили их без чувств. А топка? Топка была исправлена, корабль ожил и возвратился на свою базу вместе с остальными.
Волнующей была и встреча с моряками эсминца, выдержавшего единоборство с 15 бомбардировщиками противника. «Юнкерсы», как коршуны, набросились на него. Экипаж отбивал атаки всем чем мог и ушел-таки под защиту береговых батарей. На контрольную площадку для размагничивания эсминец пришел изрешеченный снарядами и осколками. В экипаже много было раненых. Но те, кто еще мог быть в строю, не хотели покидать корабль...
Нередко налеты немецкой авиации заставали группу во время работы на контрольной площадке. Игоря Васильевича трудно было уговорить уйти в укрытие.
— В небе вон, видишь, летчик наш не уходит, делает свое дело, а мы что же? — спрашивал он, продолжая работать и наблюдая за сражениемввоздухе.
Именно в такой обстановке ему вместе со Степановым и Регелем довелось увидеть первый воздушный таран над Севастопольской бухтой. Навстречу группе «юнкерсов» откуда-то вывернулся наш «ястребок» и ринулся в атаку. Немцы не сворачивали. Советский истребитель сблизился с ведущим «юнкерсом и обрубил ему стабилизатор. Бомбардировщик дрогнул, неуклюже завалился через крыло и начал беспорядочно падать. Над бухтой раскрылись три парашюта. Это были советский летчик, совершивший таран, и два гитлеровца, взятые потом в плен.
— Ну, орел! — в волнении говорил Курчатов,
Когда немцы особенно рьяно пытались перекрыть выход из Севастопольской бухты, Игорь Васильевич предложил создать первый баржевый электромагнитный трал. Трал представлял собой груженную дровами баржу со специально рассчитанной обмоткой, питавшейся от буксирующего корабля. Этот трал честно нес нелегкую службу на севастопольских фарватерах, подрывая вражеские мины.
Игоря Васильевича сильно расстраивали наши потери на море. Он много думал над тем, как уменьшить их, советовался с Анатолием Робертовичем Регелем, раньше занимавшимся физикой брони. Они нашли возможность усилить защиту катеров с помощью специальных водяных подушек. Как показали опыты, эффект получался значительный. Но переоборудование катеров трудно было осуществить во время непрерывных и тяжелых боев.
...Положение в Севастополе становилось все более тяжелым. Гитлеровцы, не считаясь с потерями, рвались в Крым. Их авиация, особенно по ночам, минировала входы в гавань и самую гавань, бомбила город.
Но в письмах И. В. Курчатова нет ни строки, которая могла бы обеспокоить близких ему людей. «Здесь бывает иногда изумительно, — с невозмутимым спокойствием сообщает он. — Вчера, например, я просто глаз не мог оторвать от моря. Заходило солнце, и на зеленой воде переливались яркие, блестящие... пятна, а вдали громоздились красные и желтые облака».
Но сердце его не было спокойным. В Ленинграде остались тяжело больной отец и мать. Пришла горькая весть: отец умер. Игорь Васильевич отправил в Казань письмо, единственное, в котором говорит о своих тяжелых переживаниях. Раньше и после никто не слышал от него ни слова о чем-нибудь подобном. Вот выдержка из письма от 17 сентября 1941 года:
И это был тот самый командир, который еще недавно называл «спецов» муравьями и отказывался ставить лодку на разминирование!
Теперь посланцы Ленинградского физико-технического института везде были своими и желанными, а их веселый и энергичный старший стал попросту любимцем моряков. В ходу уже было шутливое присловье: «Перед тем как в бой идти, побывайте у ЛИФТИ».
14 сентября в письме жене Игорь Васильевич писал: «Работы много, всего сделать не успеваем. По мере того как продвигаемся вперед, встают все новые и новые задачи. Конца им не видно. Наша группа уже два месяца не имеет ни одного выходного дня».
Видимо, учитывая большую нагрузку специалистов, штаб флота решил прикомандировать к ним еще одну группу офицеров. Часть из них стала помогать Игорю Васильевичу. Других решено было научить проводить размагничивание кораблей самостоятельно. Главным лектором стал, конечно, профессор Курчатов.
«Сегодня начинаю небольшой курс... для севастопольских работников», — писал он 19 сентября.
С волнующим чувством он шел на первую лекцию! Его советы должны помочь офицерам флота и без участия специалистов размагничивать корабли.
«Моя работа здесь идет хорошо, — писал Игорь Васильевич 26 октября. — Я с увлечением читаю лекции «для командиров флота, а они очень внимательно их слушают и, как выяснилось, горячо обсуждают дома.
Дня через два заканчиваю курс, а потом, вероятно, напишу небольшую книжку, которую здесь собираются отпечатать».
Не забывает Игорь Васильевич сказать и теплое слово о тех, с кем свела его военная судьба.
«Наша группа живет дружно, — писал Игорь Васильевич, — Лазуркин и Регель — способные талантливые люди, и общение с ними очень приятно. Можно гордиться такой сменой. Работают они очень тщательно и напористо. Степанов человек другого типа — увлекающийся работой горячо и имеющий много здравого смысла».
Он радовался каждому успеху товарищей. Вот как отозвался Игорь Васильевич об А. П. Александрове, когда узнал, что его исследования выдвинуты на соискание Государственной премии: «Очень рад, что Анатолия представили к награде. Я хотя и мало работал вместе с ним, но привык к нему и полюбил его — он очень хороший и умный человек...»
Курчатов всегда восхищался бодрыми, энергичными людьми, нашедшими себе место в трудной борьбе. «Встретился здесь, — писал он несколько позже жене, — с одним из своих харьковских знакомых пожилых (60 лет) профессоров. Меня приятно поразили его цепкость и энергия в работе — встреча с ним была очень живительной...»
Вместе с тем Игорь Васильевич был непримирим к тем, кто смалодушничает, растеряется перед опасностью. С гневом и презрением пишет он о тех «сотрудниках (не нашей группы), которые успели стать стопроцентными обывателями самого дурного типа».
В группе Курчатова сложились очень теплые, заботливые отношения. Это подтверждает и такой штрих из письма И. В. Курчатова: «Здесь временами становится прохладно, на днях мы должны получить теплую одежду, пока же хожу в кожанке Степанова Пети, он не мерзнет, а я греюсь за его счет».
Товарищи знали, что Игорю Васильевичу, оказавшемуся вдали от дома, более чем кому-либо нужно съездить в Москву, в Казань. Floон ни разу даже не заговорил об этом и не воспользовался предоставлявшимися возможностями. «О моих планах на дальнейшее, — писал он Марине Дмитриевне. — Имею несколько вызовов в Москву, но сейчас выезжать отсюда мне по условиям работы было бы крайне нежелательно, поэтому намерен остаться здесь еще на 20 дней».
Письма Курчатова той поры спокойны: «обо мне не беспокойтесь», «Живем мы спокойно и хорошо» — и все в этом роде. А на самом деле...
Как-то утром Игорь Васильевич предупредил всех:
— Сегодня действуйте без меня. Иду на разборку немецкой магнитной мины неизвестной конструкции. Будем определять ее параметры. Нам это пригодится.
И вот винтик за винтиком, шаг за шагом проникают разведчики «подводной смерти» в тайны хитроумного механизма. Одно неловкое движение и... Но нет, движения верны, решения безошибочны, хотя на висках пот от напряжения.
Еще иллюстрация «спокойной» жизни Курчатова и его товарищей. Они только приступили к безобмоточному размагничиванию подводной лодки, как над военно-морской базой появились самолеты со свастикой. Зенитки вступили в борьбу с бомбардировщиками. Лодка, где проводилось размагничивание, пошла на погружение. Игорь Васильевич попросил разрешения понаблюдать за происходящим в перископ. Когда вражеский налет был отражен, лодка всплыла, и специалисты ЛФТИ продолжали обработку корабля.
Однажды Игорь Васильевич пришел на контрольную площадку с тремя военными в необычной для Севастополя форме. Это были английские морские офицеры. Они знакомились с приборами, смотрели, как группа проводит размагничивание.
Потом они познакомили и со своей новинкой. Распаковали аппаратуру, начали делать замеры. Но с каждым измерением их энтузиазм заметно угасал. Наконец старший из них, сконфуженный, подошел к нашим специалистам. Игорь Васильевич перевел:
— Он говорит, что гости хотели удивить нас, но лодка оказалась размагниченной. Английские офицеры просят передать, что они приятно удивлены прогрессом русских в этой области.
Никто из присутствующих при этом разговоре не мог знать, что это был далеко на последний случай, когда Курчатов удивит англичан успехами русских. Ровно через пятнадцать лет он в самой Англии, в цитадели ее атомной науки, Харуэлле, прочтет лекцию, которая произведет фурор в научном мире, И как морские офицеры в Севастополе, лучшие ученые Великобритании, тогда скажут:
— Да, мы удивлены прогрессом русских. То, что мы только планируем в области термоядерной реакции, в СССР уже пройденный этап.
...Между тем положение в Севастополе становилось все более тяжелым. И как бы в соответствии с усложнением обстановки, изменялись и условия работы. Похолодало. Летний костюм Игоря Васильевича изрядно износился во время морских походов и корабельных обработок, да он и не спасал от холода. Не предохраняла от пронизывающих ветров и кожанка Степанова. Поэтому с помощью флотовцев группа специалистов «отеплилась», как выразился Курчатов. В письме от 10 октября он сообщал жене:
«Сегодня купил себе бушлат, белье, носки и шапку-ушанку, завтра куплю ботинки. Так что отепление произведено».
7 октября он сообщил: «Здесь еще останемся дней на 20. Думали закончить скорее, но теперь нужно будет еще задержаться — наша работа нужна здесь».
Некоторое время Курчатов провел в Балаклаве, где занимался проблемами защиты катеров. «Жил несколько дней в Балаклаве, — писал он жене, — вспомнил, как мы возвращались из Гаспры, заезжали осматривать город».
Октябрь 1941-го... Трудные дни переживала Родина. Немцы у ворот Москвы, Ленинград в блокаде. Захватчики в Крыму, на подступах к Севастополю. Все ожесточеннее бомбежки. На домах, появились листки приказов об осадном положении. Невзгоды, переживаемые страной, Курчатов воспринимал как личные, но неколебимо верил в конечную победу. «Мне очень грустно, — писал в те дни Игорь Васильевич жене, — что жизнь складывается не очень легко, но ты не грусти, настанет время, и опять придут счастливые дни для нашей Родины, а значит, и для нас».
И снова вся энергия делу, на которое он был поставлен собственной совестью. Из письма в письмо звучит у него один бодрый лейтмотив о том, что дело это, несмотря на всю трудность обстановки, идет хорошо. В письме от 4 октября: «Я здесь живу вполне прилично, дела идут успешно — скоро намеченные задачи будут решены полностью». Через три дня: «У нашей группы „все хорошо“. 30 октября: „Задачу выполнили, фактически остались небольшие доделки, которыми мы сейчас и занимаемся. Выезжаю или до праздников, или сейчас же после них, числа 10 ноября“.
В портах Кавказа
На место павшего товарища
Безобмоточный метод до войны казался неперспективным. Считалось, что равновесие наведенного «бортового» и существующего полей быстро нарушится. Практика же показала, что такое равновесие сохраняется месяцами. Особенно удачным безобмоточный метод оказался для подводных лодок и малых надводных кораблей.
И. В. Курчатов не гнушался черновой работой: и приборы проверял и корабли обрабатывал. Он распределял задания, требовал от каждого полной мерой. И имел на это моральное право, так как сам был везде, где трудно. Очень он дорожил мнением товарищей: уж если маленький коллектив его группы что-нибудь решил, то Курчатов принимал зто для себя как высшее требование и непременно выполнял его.
Героизм севастопольцев восхищал Игоря Васильевича. Приходя на корабль, возвратившийся из похода, он жадно расспрашивал моряков о бое. На одном из эсминцев Игорь Васильевич познакомился с моряками, участвовавшими в дерзком налете на Констанцу. Наши корабли скрытно подошли к порту, где располагались огромные нефтехранилища, и обрушили на них шквал огня. Можно было уже отходить. Но на одном из кораблей оказалась поврежденной топка. Корабль заметно сбавил ход, и на него уже нацелились фашистские самолеты и береговые батареи. Несколько моряков вызвались устранить повреждение, не останавливая работы машин. Их обернули в асбест и опустили в пышущую жаром топку. Как им удалось справиться с задачей, они сразу рассказать не могли, так как вытащили их без чувств. А топка? Топка была исправлена, корабль ожил и возвратился на свою базу вместе с остальными.
Волнующей была и встреча с моряками эсминца, выдержавшего единоборство с 15 бомбардировщиками противника. «Юнкерсы», как коршуны, набросились на него. Экипаж отбивал атаки всем чем мог и ушел-таки под защиту береговых батарей. На контрольную площадку для размагничивания эсминец пришел изрешеченный снарядами и осколками. В экипаже много было раненых. Но те, кто еще мог быть в строю, не хотели покидать корабль...
Нередко налеты немецкой авиации заставали группу во время работы на контрольной площадке. Игоря Васильевича трудно было уговорить уйти в укрытие.
— В небе вон, видишь, летчик наш не уходит, делает свое дело, а мы что же? — спрашивал он, продолжая работать и наблюдая за сражениемввоздухе.
Именно в такой обстановке ему вместе со Степановым и Регелем довелось увидеть первый воздушный таран над Севастопольской бухтой. Навстречу группе «юнкерсов» откуда-то вывернулся наш «ястребок» и ринулся в атаку. Немцы не сворачивали. Советский истребитель сблизился с ведущим «юнкерсом и обрубил ему стабилизатор. Бомбардировщик дрогнул, неуклюже завалился через крыло и начал беспорядочно падать. Над бухтой раскрылись три парашюта. Это были советский летчик, совершивший таран, и два гитлеровца, взятые потом в плен.
— Ну, орел! — в волнении говорил Курчатов,
Когда немцы особенно рьяно пытались перекрыть выход из Севастопольской бухты, Игорь Васильевич предложил создать первый баржевый электромагнитный трал. Трал представлял собой груженную дровами баржу со специально рассчитанной обмоткой, питавшейся от буксирующего корабля. Этот трал честно нес нелегкую службу на севастопольских фарватерах, подрывая вражеские мины.
Игоря Васильевича сильно расстраивали наши потери на море. Он много думал над тем, как уменьшить их, советовался с Анатолием Робертовичем Регелем, раньше занимавшимся физикой брони. Они нашли возможность усилить защиту катеров с помощью специальных водяных подушек. Как показали опыты, эффект получался значительный. Но переоборудование катеров трудно было осуществить во время непрерывных и тяжелых боев.
...Положение в Севастополе становилось все более тяжелым. Гитлеровцы, не считаясь с потерями, рвались в Крым. Их авиация, особенно по ночам, минировала входы в гавань и самую гавань, бомбила город.
Но в письмах И. В. Курчатова нет ни строки, которая могла бы обеспокоить близких ему людей. «Здесь бывает иногда изумительно, — с невозмутимым спокойствием сообщает он. — Вчера, например, я просто глаз не мог оторвать от моря. Заходило солнце, и на зеленой воде переливались яркие, блестящие... пятна, а вдали громоздились красные и желтые облака».
Но сердце его не было спокойным. В Ленинграде остались тяжело больной отец и мать. Пришла горькая весть: отец умер. Игорь Васильевич отправил в Казань письмо, единственное, в котором говорит о своих тяжелых переживаниях. Раньше и после никто не слышал от него ни слова о чем-нибудь подобном. Вот выдержка из письма от 17 сентября 1941 года:
«Спасибо за письма, они хоть немного уменьшили и смягчили те чувства, которые охватили меня, когда я узнал о смерти отца и о том, что мама не выехала в Казань.Во многих письмах Игорь Васильевич подчеркивал, что «работа идет хорошо». Постепенно изменилось отношение моряков к ученым. Как-то группа проверяла магнитное поле подводной лодки. Команда по приказу командира так хорошо помогала им, что все работы были закончены досрочно.
Боюсь, что ей этого сделать нельзя будет; случилось все то, чего я опасался и предвидел заранее. Наше прощанье было очень грустным — именно в ту ночь я почувствовал, как я их люблю и какие они слабые и беспомощные»...
И это был тот самый командир, который еще недавно называл «спецов» муравьями и отказывался ставить лодку на разминирование!
Теперь посланцы Ленинградского физико-технического института везде были своими и желанными, а их веселый и энергичный старший стал попросту любимцем моряков. В ходу уже было шутливое присловье: «Перед тем как в бой идти, побывайте у ЛИФТИ».
14 сентября в письме жене Игорь Васильевич писал: «Работы много, всего сделать не успеваем. По мере того как продвигаемся вперед, встают все новые и новые задачи. Конца им не видно. Наша группа уже два месяца не имеет ни одного выходного дня».
Видимо, учитывая большую нагрузку специалистов, штаб флота решил прикомандировать к ним еще одну группу офицеров. Часть из них стала помогать Игорю Васильевичу. Других решено было научить проводить размагничивание кораблей самостоятельно. Главным лектором стал, конечно, профессор Курчатов.
«Сегодня начинаю небольшой курс... для севастопольских работников», — писал он 19 сентября.
С волнующим чувством он шел на первую лекцию! Его советы должны помочь офицерам флота и без участия специалистов размагничивать корабли.
«Моя работа здесь идет хорошо, — писал Игорь Васильевич 26 октября. — Я с увлечением читаю лекции «для командиров флота, а они очень внимательно их слушают и, как выяснилось, горячо обсуждают дома.
Дня через два заканчиваю курс, а потом, вероятно, напишу небольшую книжку, которую здесь собираются отпечатать».
Не забывает Игорь Васильевич сказать и теплое слово о тех, с кем свела его военная судьба.
«Наша группа живет дружно, — писал Игорь Васильевич, — Лазуркин и Регель — способные талантливые люди, и общение с ними очень приятно. Можно гордиться такой сменой. Работают они очень тщательно и напористо. Степанов человек другого типа — увлекающийся работой горячо и имеющий много здравого смысла».
Он радовался каждому успеху товарищей. Вот как отозвался Игорь Васильевич об А. П. Александрове, когда узнал, что его исследования выдвинуты на соискание Государственной премии: «Очень рад, что Анатолия представили к награде. Я хотя и мало работал вместе с ним, но привык к нему и полюбил его — он очень хороший и умный человек...»
Курчатов всегда восхищался бодрыми, энергичными людьми, нашедшими себе место в трудной борьбе. «Встретился здесь, — писал он несколько позже жене, — с одним из своих харьковских знакомых пожилых (60 лет) профессоров. Меня приятно поразили его цепкость и энергия в работе — встреча с ним была очень живительной...»
Вместе с тем Игорь Васильевич был непримирим к тем, кто смалодушничает, растеряется перед опасностью. С гневом и презрением пишет он о тех «сотрудниках (не нашей группы), которые успели стать стопроцентными обывателями самого дурного типа».
В группе Курчатова сложились очень теплые, заботливые отношения. Это подтверждает и такой штрих из письма И. В. Курчатова: «Здесь временами становится прохладно, на днях мы должны получить теплую одежду, пока же хожу в кожанке Степанова Пети, он не мерзнет, а я греюсь за его счет».
Товарищи знали, что Игорю Васильевичу, оказавшемуся вдали от дома, более чем кому-либо нужно съездить в Москву, в Казань. Floон ни разу даже не заговорил об этом и не воспользовался предоставлявшимися возможностями. «О моих планах на дальнейшее, — писал он Марине Дмитриевне. — Имею несколько вызовов в Москву, но сейчас выезжать отсюда мне по условиям работы было бы крайне нежелательно, поэтому намерен остаться здесь еще на 20 дней».
Письма Курчатова той поры спокойны: «обо мне не беспокойтесь», «Живем мы спокойно и хорошо» — и все в этом роде. А на самом деле...
Как-то утром Игорь Васильевич предупредил всех:
— Сегодня действуйте без меня. Иду на разборку немецкой магнитной мины неизвестной конструкции. Будем определять ее параметры. Нам это пригодится.
И вот винтик за винтиком, шаг за шагом проникают разведчики «подводной смерти» в тайны хитроумного механизма. Одно неловкое движение и... Но нет, движения верны, решения безошибочны, хотя на висках пот от напряжения.
Еще иллюстрация «спокойной» жизни Курчатова и его товарищей. Они только приступили к безобмоточному размагничиванию подводной лодки, как над военно-морской базой появились самолеты со свастикой. Зенитки вступили в борьбу с бомбардировщиками. Лодка, где проводилось размагничивание, пошла на погружение. Игорь Васильевич попросил разрешения понаблюдать за происходящим в перископ. Когда вражеский налет был отражен, лодка всплыла, и специалисты ЛФТИ продолжали обработку корабля.
Однажды Игорь Васильевич пришел на контрольную площадку с тремя военными в необычной для Севастополя форме. Это были английские морские офицеры. Они знакомились с приборами, смотрели, как группа проводит размагничивание.
Потом они познакомили и со своей новинкой. Распаковали аппаратуру, начали делать замеры. Но с каждым измерением их энтузиазм заметно угасал. Наконец старший из них, сконфуженный, подошел к нашим специалистам. Игорь Васильевич перевел:
— Он говорит, что гости хотели удивить нас, но лодка оказалась размагниченной. Английские офицеры просят передать, что они приятно удивлены прогрессом русских в этой области.
Никто из присутствующих при этом разговоре не мог знать, что это был далеко на последний случай, когда Курчатов удивит англичан успехами русских. Ровно через пятнадцать лет он в самой Англии, в цитадели ее атомной науки, Харуэлле, прочтет лекцию, которая произведет фурор в научном мире, И как морские офицеры в Севастополе, лучшие ученые Великобритании, тогда скажут:
— Да, мы удивлены прогрессом русских. То, что мы только планируем в области термоядерной реакции, в СССР уже пройденный этап.
...Между тем положение в Севастополе становилось все более тяжелым. И как бы в соответствии с усложнением обстановки, изменялись и условия работы. Похолодало. Летний костюм Игоря Васильевича изрядно износился во время морских походов и корабельных обработок, да он и не спасал от холода. Не предохраняла от пронизывающих ветров и кожанка Степанова. Поэтому с помощью флотовцев группа специалистов «отеплилась», как выразился Курчатов. В письме от 10 октября он сообщал жене:
«Сегодня купил себе бушлат, белье, носки и шапку-ушанку, завтра куплю ботинки. Так что отепление произведено».
7 октября он сообщил: «Здесь еще останемся дней на 20. Думали закончить скорее, но теперь нужно будет еще задержаться — наша работа нужна здесь».
Некоторое время Курчатов провел в Балаклаве, где занимался проблемами защиты катеров. «Жил несколько дней в Балаклаве, — писал он жене, — вспомнил, как мы возвращались из Гаспры, заезжали осматривать город».
Октябрь 1941-го... Трудные дни переживала Родина. Немцы у ворот Москвы, Ленинград в блокаде. Захватчики в Крыму, на подступах к Севастополю. Все ожесточеннее бомбежки. На домах, появились листки приказов об осадном положении. Невзгоды, переживаемые страной, Курчатов воспринимал как личные, но неколебимо верил в конечную победу. «Мне очень грустно, — писал в те дни Игорь Васильевич жене, — что жизнь складывается не очень легко, но ты не грусти, настанет время, и опять придут счастливые дни для нашей Родины, а значит, и для нас».
И снова вся энергия делу, на которое он был поставлен собственной совестью. Из письма в письмо звучит у него один бодрый лейтмотив о том, что дело это, несмотря на всю трудность обстановки, идет хорошо. В письме от 4 октября: «Я здесь живу вполне прилично, дела идут успешно — скоро намеченные задачи будут решены полностью». Через три дня: «У нашей группы „все хорошо“. 30 октября: „Задачу выполнили, фактически остались небольшие доделки, которыми мы сейчас и занимаемся. Выезжаю или до праздников, или сейчас же после них, числа 10 ноября“.
В портах Кавказа
Но жизнь и на этот раз внесла коррективы в его намерения. В тот день, когда Игорь Васильевич писал последнее свое письмо из Севастополя, враг уже приближался к городу. Батарея береговой обороны, находившаяся севернее деревни Николаевка, обнаружила и обстреляла колонну немецких танков.
В начале ноября враг предпринял первые атаки непосредственно против Севастополя. Бомбежки почти не прекращались. Из Севастополя старались эвакуировать все, что непосредственно не требовалось для боя.
4 ноября в помещении, где находились специалисты во время бомбежки, раздался телефонный звонок. Это звонил Игорь Васильевич:
— Как кончится бомбежка, Лазуркин и Регель пусть идут ко мне.
Игорь Васильевич объявил, что решено по группам отправлять специалистов в порты Кавказа. Быстро собрались. Вечером от Минной пристани отошел катер. Мимо дымившихся на берегу пожарищ он направился к Северной бухте. Там стояла плавучая база подводных лодок «Волга». Курчатов со своими товарищами разместился в трюме.
Не успели кончить погрузку, как прозвучал сигнал воздушной тревоги. Снаряды рвались на берегу и в воде, рядом с базой. Но, несмотря на яростную бомбежку, погрузка продолжалась.
Выход из Севастополя был назначен на полночь. А враг как будто не хотел выпустить именно эту плавучую базу: бомбил Северную бухту без передышки. Потом Курчатов узнал, откуда такое остервенение у гитлеровцев: база стояла на месте линкора, который ушел несколькими днями раньше.
«Волга» покидала Севастополь с большими предосторожностями. Одновременно из порта вышли еще два транспорта. Как потом узнали, они были потоплены авиацией противника.
Радиостанция плавбазы работала в море только на прием.
Группе Курчатова был выдан один брезент на всех, и они спали под ним в трюме рядом с приборами. Под утро их разбудил резкий сигнал боевой тревоги. Они поднялись на палубу. Послышались доклады командиров батарей:
— Кормовая батарея к бою готова!
— Носовая батарея к бою готова!
Возможности каждой из этих батарей, насчитывавших всего по две пушки, были невелики. Пришлось пережить немало тревожных минут. В одну из встреч с немецким кораблем торпеда прошла рядом с кормой. В это время работники группы Курчатова находились на палубе и хорошо слышали крик: «Позади торпеда!»
Днем «Волга», двигавшаяся из Севастополя не на восток, как предполагалось, а строго на юг, настолько продвинулась в этом направлении, что стали ясно видны впереди Синопские горы. Только тогда плавбаза повернула на восток. Может быть, именно радиомаскировка и неожиданный маршрут помогли ей ускользнуть от авиации противника.
На второй день похода «Волга» приблизилась к кавказскому побережью в районе Лазаревской. Море сильно штормило. Вечерело. Был канун праздника Великого Октября. Люди, перенесшие тяжелый морской поход, сгрудились у радиоприемника. Передавалось торжественное заседание Московского Совета депутатов трудящихся... Стоит Москва, как ни силен враг, стоит как скала, и выстоит!
Прибыв в порт Поти, Курчатов и его товарищи узнали, что немцы объявили их плавбазу потопленной, так как нигде в Крыму и в Новороссийске ее не обнаружили, а больше ни один порт не может принять такой корабль. Но моряки сделали невозможное и «ползком на брюхе», как они говорили, ввели корабль в порт Поти.
Группу Курчатова расселили в гостинице «Колхида», которую с легкой руки Игоря Васильевича иначе и не называли в кругу друзей, как «Клопида» или «Блохида».
О пути из горящего Севастополя Курчатов только написал Марине Дмитриевне: «О дороге расскажу при встрече, она сопровождалась несколькими острыми моментами и была в общем тяжелой». Только и всего, ни слова о непрерывных бомбежках, об атаке неприятельских кораблей... А дальше в письме: «Зато можно было полюбоваться прекрасным морем с богатейшим разнообразием красок, блестящих временами, а временами мрачных и величественных».
...Но вернемся в Поти. Воспроизведем из того же письма описание прибытия туда группы и начала работ:
«Поти встретил нас трехдневным непрерывным дождем, и было очень удивительно, что дождь в конце концов прекратился и выглянуло солнце. Все время тепло, здесь все зелено...
Начинаем работу разворачивать и скоро, вероятно, непосредственно приступим к производственной деятельности — организация в основном закончена.
Купил себе калоши (старые), так что обмундирован вполне... Сегодня (то есть 9 ноября. — П. А.) получил отдельную комнату в гостинице.
Поти живет мирной жизнью. Правда, все затемнено вечерами, но общий склад жизни — мирный, людей, еще не познакомившихся с бомбежкой, быстрой сменой событий и т. д.
Надеемся быстро провести работу и помочь нашему Черноморскому флоту».
Но, оказалось, не так просто наладить дело на новом месте. Забот у портовиков было много — они приняли уйму кораблей. Им было не до размагничивания. 15 ноября Игорь Васильевич, не выносивший бездеятельности, пишет:
«Работы пока очень мало, все еще никак не можем закончить организационной стадии, и еще, вероятно, 2—3 дня пройдет в безделье...
Опять наступила дождливая погода, все потускнело: нечем занять время и мысли. С нетерпением жду дня, когда начнем работать по-настоящему».
И Курчатов не выдерживает: сам выбирает места для контрольных площадок и оборудует их. Уже в следующем письме, от 17 ноября, сквозят иные нотки:
«Последние дни настроение очень хорошее. Поднажал с работой очень крепко, и мы уже начали действовать. Пришлось посильнее взять на себя инициативу».
Среди тех, кто помогал специалистам, оказались и его ученики из Севастополя, «Мне очень приятно, — писал И. В. Курчатов по этому поводу, — встретить здесь наших севастопольских учеников-командиров, которым я читал лекции. Они недавно приехали и теперь будут заменять нас. Скоро мы уже сможем спокойно передать им все».
В заботах и делах Игорь Васильевич не забывал об оставшихся в Севастополе товарищах. 17 ноября он сообщал домой:
Собрались специалисты физтеха и обсудили состояние дела. Вырисовались перспективы. «Сегодня, — писал Игорь Васильевич 21 ноября жене, — наметился более или менее определенный план наших дальнейших перемещений. По всей вероятности, я поеду по побережью в Туапсе, закончу там в течение недели наши дела, затем вернусь в Поти и через неделю поеду в Баку, а оттуда недели через две домой».
Вот как затянулась поездка в Севастополь, рассчитанная на несколько дней. Но и эти две недели окажутся длиннее, чем предполагал Игорь Васильевич.
В Туапсе он шел морем в бурную погоду. Но море — военное, неспокойное — и на этот раз показалось ему милым и близким. Он даже внутренне решил связать с ним в будущем всю свою жизнь. Из Туапсе Игорь Васильевич написал одно из самых замечательных своих писем, замечательных по живописности языка, по выраженным в нем мыслям. Оно датировано 23 ноября:
Работа подходила к концу. 27 ноября Игорь Васильевич сообщал: «За это время побывал еще раз в Туапсе, вернулся через Гагры и Сухуми в Поти и оттуда собираюсь в Баку и затем в Казань. Позавчера проводили наших милых чудаков Толю (Регель. — П. А.) и Юру (Лазуркин. — П. А.) в Баку. Расставаться было грустно, привыкли друг к другу.
30 декабря Игорю Васильевичу было выдано командировочное предписание, согласно которому он должен был отбыть в Ульяновск и Казань «для получения указаний» от начальника управления кораблестроения ВМФ Исаченкова и директора ЛФТИ академика Иоффе. По пути следования ему предписывалось дать консультацию по работам спецназначения Каспийской военной флотилии,
В штаб этой флотилии Игорь Васильевич прибыл 2 января 1942 года, Новый год встречал в пути. 10 января, организовав нужные работы на кораблях, вылетел на Север.
Так закончилась «противоминная вахта» Игоря Васильевича Курчатова на Черноморском флоте. В 1942 году инициаторы нового метода защиты кораблей от мин А. П. Александров, Б. А. Гаев, боевые севастопольцы И. В. Курчатов, П. Г. Степанов, участники работ на других флотах В. Регель, В. М. Тучкевич, морские офицеры Б. Е. Годзевич и И. В. Климов были удостоены Государственной премии первой степени.
В начале ноября враг предпринял первые атаки непосредственно против Севастополя. Бомбежки почти не прекращались. Из Севастополя старались эвакуировать все, что непосредственно не требовалось для боя.
4 ноября в помещении, где находились специалисты во время бомбежки, раздался телефонный звонок. Это звонил Игорь Васильевич:
— Как кончится бомбежка, Лазуркин и Регель пусть идут ко мне.
Игорь Васильевич объявил, что решено по группам отправлять специалистов в порты Кавказа. Быстро собрались. Вечером от Минной пристани отошел катер. Мимо дымившихся на берегу пожарищ он направился к Северной бухте. Там стояла плавучая база подводных лодок «Волга». Курчатов со своими товарищами разместился в трюме.
Не успели кончить погрузку, как прозвучал сигнал воздушной тревоги. Снаряды рвались на берегу и в воде, рядом с базой. Но, несмотря на яростную бомбежку, погрузка продолжалась.
Выход из Севастополя был назначен на полночь. А враг как будто не хотел выпустить именно эту плавучую базу: бомбил Северную бухту без передышки. Потом Курчатов узнал, откуда такое остервенение у гитлеровцев: база стояла на месте линкора, который ушел несколькими днями раньше.
«Волга» покидала Севастополь с большими предосторожностями. Одновременно из порта вышли еще два транспорта. Как потом узнали, они были потоплены авиацией противника.
Радиостанция плавбазы работала в море только на прием.
Группе Курчатова был выдан один брезент на всех, и они спали под ним в трюме рядом с приборами. Под утро их разбудил резкий сигнал боевой тревоги. Они поднялись на палубу. Послышались доклады командиров батарей:
— Кормовая батарея к бою готова!
— Носовая батарея к бою готова!
Возможности каждой из этих батарей, насчитывавших всего по две пушки, были невелики. Пришлось пережить немало тревожных минут. В одну из встреч с немецким кораблем торпеда прошла рядом с кормой. В это время работники группы Курчатова находились на палубе и хорошо слышали крик: «Позади торпеда!»
Днем «Волга», двигавшаяся из Севастополя не на восток, как предполагалось, а строго на юг, настолько продвинулась в этом направлении, что стали ясно видны впереди Синопские горы. Только тогда плавбаза повернула на восток. Может быть, именно радиомаскировка и неожиданный маршрут помогли ей ускользнуть от авиации противника.
На второй день похода «Волга» приблизилась к кавказскому побережью в районе Лазаревской. Море сильно штормило. Вечерело. Был канун праздника Великого Октября. Люди, перенесшие тяжелый морской поход, сгрудились у радиоприемника. Передавалось торжественное заседание Московского Совета депутатов трудящихся... Стоит Москва, как ни силен враг, стоит как скала, и выстоит!
Прибыв в порт Поти, Курчатов и его товарищи узнали, что немцы объявили их плавбазу потопленной, так как нигде в Крыму и в Новороссийске ее не обнаружили, а больше ни один порт не может принять такой корабль. Но моряки сделали невозможное и «ползком на брюхе», как они говорили, ввели корабль в порт Поти.
Группу Курчатова расселили в гостинице «Колхида», которую с легкой руки Игоря Васильевича иначе и не называли в кругу друзей, как «Клопида» или «Блохида».
О пути из горящего Севастополя Курчатов только написал Марине Дмитриевне: «О дороге расскажу при встрече, она сопровождалась несколькими острыми моментами и была в общем тяжелой». Только и всего, ни слова о непрерывных бомбежках, об атаке неприятельских кораблей... А дальше в письме: «Зато можно было полюбоваться прекрасным морем с богатейшим разнообразием красок, блестящих временами, а временами мрачных и величественных».
...Но вернемся в Поти. Воспроизведем из того же письма описание прибытия туда группы и начала работ:
«Поти встретил нас трехдневным непрерывным дождем, и было очень удивительно, что дождь в конце концов прекратился и выглянуло солнце. Все время тепло, здесь все зелено...
Начинаем работу разворачивать и скоро, вероятно, непосредственно приступим к производственной деятельности — организация в основном закончена.
Купил себе калоши (старые), так что обмундирован вполне... Сегодня (то есть 9 ноября. — П. А.) получил отдельную комнату в гостинице.
Поти живет мирной жизнью. Правда, все затемнено вечерами, но общий склад жизни — мирный, людей, еще не познакомившихся с бомбежкой, быстрой сменой событий и т. д.
Надеемся быстро провести работу и помочь нашему Черноморскому флоту».
Но, оказалось, не так просто наладить дело на новом месте. Забот у портовиков было много — они приняли уйму кораблей. Им было не до размагничивания. 15 ноября Игорь Васильевич, не выносивший бездеятельности, пишет:
«Работы пока очень мало, все еще никак не можем закончить организационной стадии, и еще, вероятно, 2—3 дня пройдет в безделье...
Опять наступила дождливая погода, все потускнело: нечем занять время и мысли. С нетерпением жду дня, когда начнем работать по-настоящему».
И Курчатов не выдерживает: сам выбирает места для контрольных площадок и оборудует их. Уже в следующем письме, от 17 ноября, сквозят иные нотки:
«Последние дни настроение очень хорошее. Поднажал с работой очень крепко, и мы уже начали действовать. Пришлось посильнее взять на себя инициативу».
Среди тех, кто помогал специалистам, оказались и его ученики из Севастополя, «Мне очень приятно, — писал И. В. Курчатов по этому поводу, — встретить здесь наших севастопольских учеников-командиров, которым я читал лекции. Они недавно приехали и теперь будут заменять нас. Скоро мы уже сможем спокойно передать им все».
В заботах и делах Игорь Васильевич не забывал об оставшихся в Севастополе товарищах. 17 ноября он сообщал домой:
«У нас есть некоторые новости. На днях прибыла еще одна группа наших товарищей из Севастополя. Рассказ их был очень увлекательным, их морские приключения иные, чем наши, более современные, целиком из рассказов „Вокруг света“. Среди этой группы Щербо. Степанов еще в Севастополе. Ждем его».Через два дня еще письмо: «Вчера к нашей большой радости вернулась последняя группа из Севастополя — среди них Степанов. Мы теперь собрались все без исключения здесь».
Собрались специалисты физтеха и обсудили состояние дела. Вырисовались перспективы. «Сегодня, — писал Игорь Васильевич 21 ноября жене, — наметился более или менее определенный план наших дальнейших перемещений. По всей вероятности, я поеду по побережью в Туапсе, закончу там в течение недели наши дела, затем вернусь в Поти и через неделю поеду в Баку, а оттуда недели через две домой».
Вот как затянулась поездка в Севастополь, рассчитанная на несколько дней. Но и эти две недели окажутся длиннее, чем предполагал Игорь Васильевич.
В Туапсе он шел морем в бурную погоду. Но море — военное, неспокойное — и на этот раз показалось ему милым и близким. Он даже внутренне решил связать с ним в будущем всю свою жизнь. Из Туапсе Игорь Васильевич написал одно из самых замечательных своих писем, замечательных по живописности языка, по выраженным в нем мыслям. Оно датировано 23 ноября:
«Пишу тебе из кубрика небольшой рыбачьей шхуны, принадлежащей нашей системе. Вчера мы приехали сюда и здесь же сегодня ночевали. Мне все это очень по душе. Маленькое помещение (примерно 2 на 2,5 метра); ночью тишина, шхуна покачивается, болтает, а утром мой компаньон, пока я спал, затопил буржуйку; я проснулся, а по стенам прыгают блики и пятна, издревле близкие человеку.И приписка внизу: «Многие тянутся на север, но мы хотим уехать в уверенности, что и без нас наше дело не умрет». Это очень показательно для того духа, который царил в возглавляемом им коллективе.
В Туапсе пришел на корабле, качало, но я, оказывается, так и остался к этому невосприимчивым и, наоборот, прихожу всегда в хорошее расположение духа. Вообще все больше и больше тянет к морю. Вряд ли после войны вернусь к жизни большого города и кабинетной обстановке. «Бродяжничество» всегда было мне мило — думаю работать на флоте.
Но это в будущем — сейчас же хочется домой, к тебе и институту. Приехал сюда завершить дела, проинспектировать систему, дать окончательные указания и т. д.
Сейчас будем систематически двигаться домой. Здесь думаю пробыть дня три, а потом опять в Поти...
Сейчас подложу чурок в буржуйку и буду писать докладную орезультатах инспектирования...»
Работа подходила к концу. 27 ноября Игорь Васильевич сообщал: «За это время побывал еще раз в Туапсе, вернулся через Гагры и Сухуми в Поти и оттуда собираюсь в Баку и затем в Казань. Позавчера проводили наших милых чудаков Толю (Регель. — П. А.) и Юру (Лазуркин. — П. А.) в Баку. Расставаться было грустно, привыкли друг к другу.
30 декабря Игорю Васильевичу было выдано командировочное предписание, согласно которому он должен был отбыть в Ульяновск и Казань «для получения указаний» от начальника управления кораблестроения ВМФ Исаченкова и директора ЛФТИ академика Иоффе. По пути следования ему предписывалось дать консультацию по работам спецназначения Каспийской военной флотилии,
В штаб этой флотилии Игорь Васильевич прибыл 2 января 1942 года, Новый год встречал в пути. 10 января, организовав нужные работы на кораблях, вылетел на Север.
Так закончилась «противоминная вахта» Игоря Васильевича Курчатова на Черноморском флоте. В 1942 году инициаторы нового метода защиты кораблей от мин А. П. Александров, Б. А. Гаев, боевые севастопольцы И. В. Курчатов, П. Г. Степанов, участники работ на других флотах В. Регель, В. М. Тучкевич, морские офицеры Б. Е. Годзевич и И. В. Климов были удостоены Государственной премии первой степени.
На место павшего товарища
Поезд замедляет ход. Казань... Ночь... Город встречает крепчайшим морозом, безлюдными улицами. Наняв носильщика с санками, Курчатов помогает уложить пожитки и, припрыгивая на ходу от холода, идет за ним на другой конец города.
...Стук в дверь разбудил Марину Дмитриевну. Все эти месяцы она ждала этого стука. Быстро, накинув халат, не зажигая огня, бросилась открывать дверь.
От других потом узнал Курчатов, сколько пришлось перенести Марине Дмитриевне. Хозяйка проходной комнаты, которую она занимала, оказалась на редкость недружелюбной, всячески притесняла свою жиличку. Борис Васильевич часто хворал и тогда подолгу оставался у Марины Дмитриевны, которая заботливо выхаживала его.
Марина Дмитриевна работала на фабрике по изготовлению ватников. Из очесов шерсти и ваты она делала игрушки. Старалась, чтобы ватные зайцы обязательно улыбались — так они больше нравились детям. Часто работу брала и на дом. Готовых зайцев положит в сумку и несет сдавать. Их длинные уши торчат из сумки. Ребятишки во дворе немедленно замечают это и окружают Марину Дмитриевну.
И не один заяц «выпрыгивал» из сумки, пока она доберется до фабрики...
На следующий день после приезда Игорь Васильевич, чувствуя себя не совсем хорошо, решил все же пойти в санпропускник. Долго ходил по морозной Казани, пока нашел, наконец, действующий. К вечеру у него поднялась температура. Врач успокоил:
— Ничего серьезного.
А ночью температура поднялась еще выше. Утром Марина Дмитриевна позвонила Абраму Федоровичу Иоффе. Тогда только что было налажено производство нового эффективного лекарства — сульфидина. С помощью Иоффе достали несколько таблеток. За каждой порцией отправлялась Марина Дмитриевна, оставляя больного одного. А Игорь Васильевич был в забытьи. Вызвали еще раз врача. И категорическое заключение:
— Сыпняк.
Только заботы друзей и особенно Марины Дмитриевны спасли тогда Игоря Васильевича. За время болезни у него отросла густая черная борода, он решил ее не сбривать.
Игорь Васильевич уже стал поправляться, когда пришла повестка, вызывающая его в военкомат: он не отметился из-за болезни. Как только ему стало немного лучше, он пошел в военкомат. От помощи Марины Дмитриевны отказался.
...Стук в дверь разбудил Марину Дмитриевну. Все эти месяцы она ждала этого стука. Быстро, накинув халат, не зажигая огня, бросилась открывать дверь.
От других потом узнал Курчатов, сколько пришлось перенести Марине Дмитриевне. Хозяйка проходной комнаты, которую она занимала, оказалась на редкость недружелюбной, всячески притесняла свою жиличку. Борис Васильевич часто хворал и тогда подолгу оставался у Марины Дмитриевны, которая заботливо выхаживала его.
Марина Дмитриевна работала на фабрике по изготовлению ватников. Из очесов шерсти и ваты она делала игрушки. Старалась, чтобы ватные зайцы обязательно улыбались — так они больше нравились детям. Часто работу брала и на дом. Готовых зайцев положит в сумку и несет сдавать. Их длинные уши торчат из сумки. Ребятишки во дворе немедленно замечают это и окружают Марину Дмитриевну.
И не один заяц «выпрыгивал» из сумки, пока она доберется до фабрики...
На следующий день после приезда Игорь Васильевич, чувствуя себя не совсем хорошо, решил все же пойти в санпропускник. Долго ходил по морозной Казани, пока нашел, наконец, действующий. К вечеру у него поднялась температура. Врач успокоил:
— Ничего серьезного.
А ночью температура поднялась еще выше. Утром Марина Дмитриевна позвонила Абраму Федоровичу Иоффе. Тогда только что было налажено производство нового эффективного лекарства — сульфидина. С помощью Иоффе достали несколько таблеток. За каждой порцией отправлялась Марина Дмитриевна, оставляя больного одного. А Игорь Васильевич был в забытьи. Вызвали еще раз врача. И категорическое заключение:
— Сыпняк.
Только заботы друзей и особенно Марины Дмитриевны спасли тогда Игоря Васильевича. За время болезни у него отросла густая черная борода, он решил ее не сбривать.
Игорь Васильевич уже стал поправляться, когда пришла повестка, вызывающая его в военкомат: он не отметился из-за болезни. Как только ему стало немного лучше, он пошел в военкомат. От помощи Марины Дмитриевны отказался.