Через полчаса соседи ввели Игоря Васильевича в полубессознательном состоянии. Оказывается, как только он вышел на улицу, сильный мороз вызвал сердечные спазмы, и он упал в снег. Лежал, пока его случайно не обнаружили. И опять воспаление легких...
   Игорь Васильевич был очень болен, поэтому ему не сразу сказали о новой беде, которую подготовила ему судьба. В конце февраля 1942 года бывшая аспирантка педагогического института Крицкая с трудом вывезла его мать через «Дорогу жизни» по Ладожскому озеру на Большую землю. Но Мария Васильевна была очень слаба, поэтому в Вологде ее сняли с поезда и поместили в больницу. Там она умерла...
   Тяжела была эта весть для выздоравливавшего Игоря Васильевича. Он сильно переживал потерю родителей.
   Редели и ряды товарищей... Он узнал, что погиб от сыпного тифа во время командировки заведующий лабораторией Владимир Лаврентьевич Куприенко. Его лаборатория выполняла важную работу для фронта. И Игорь Васильевич решил заменить его.
   Как только врач разрешил выходить, Игорь Васильевич отправился к Иоффе.
   — Давайте займусь исследованием защиты самолетов, танков, кораблей. Я об этом уже думал, находясь в Севастополе.
   — Очень хорошо, — согласился Абрам Федорович, — человеку с такой бородой не могу отказать.
   Под руководством Курчатова была завершена работа по наиболее рациональному размещению топливных баков на самолете.
   Другим направлением работ лаборатории было создание конструктивной брони. Этой работой сначала руководил В. Л. Куприенко. После его смерти эстафету принял И. В. Курчатов. Над проблемой трудились Л. И. Русинов, которого Игорь Васильевич пригласил в свою новую лабораторию, Л. Я. Суворов, Л. М. Шестопалов. До тех пор повысить противопульную и противоснарядную стойкость брони старались, главным образом увеличивая ее толщину и совершенствуя физико-механические свойства. Ученые решили пойти по новому пути — изменить конструкцию броневой защиты. Была испытана броня с фигурной формой поверхности.
   При «обстреле» конструктивной брони пулями она показала преимущества по сравнению со сплошной броней. Она весила на одну треть меньше, а имела такую же пулестойкость, как и обычная.
   «Обстреливали» снарядами и башню танка, экранированную стальными решетками, и корпус с экранирующими подкрылками. Осколки бронебойных снарядов оставляли на них лишь легкие следы, а подкалиберные снаряды с вольфрамовыми сердечниками небольшие вмятины. Броню штампованных башен те же снаряды пробивали.
   И. В. Курчатов вовлекал своих товарищей в круг проблем, которые волновали воинов-сухопутчиков и близких ему по работе в Севастополе моряков. Он занимался защитными сооружениями для поля боя, усилением защиты малых кораблей — торпедных катеров, сторожевиков.
   Словом, воинам каждого из основных родов войск, сражавшихся на фронтах Великой Отечественной войны, было за что поблагодарить коллектив лаборатории динамики материалов, которой руководил И. В. Курчатов. Все это было сделано меньше чем за год. Сам Игорь Васильевич считал, что сделано мало. Он так писал одному из друзей в июне 1942 года: «Болел воспалением легких, гриппом, неладно было с сердцем и полностью оправился лишь в апреле. Сейчас много работаю, но результаты еще слабые, так как опять занялся новой областью. Попутно с работой у Александрова заведую сейчас лабораторией Куприенко... Он зимой умер от сыпного тифа, и нужно было заменить умершего товарища».
   Работая в Казани, Игорь Васильевич жил событиями фронта, всегда стремился на самый боевой участок. Вот что он писал друзьям в августе 1942 года, когда на берегах Волги развернулось одно из решающих сражений Великой Отечественной войны. «Я согласен, что легче работается в прифронтовой полосе (! — П. А.), и собирался поехать с группой, которая вчера вылетала в Сталинград. Но' меня не взяли как человека не очень крепкого здоровья».
   Условия жизни в эвакуации он описал так: «Здесь, в Казани, с жильем неважно. Мы с Мариной Дмитриевной живем в проходной комнате, правда, в хорошем доме. Борис живет в отдельной комнате, очень малой площади и сырой. Вид у него не очень хороший, но на здоровье не жалуется».
   Сохранилось два письма Игоря Васильевича И. В. Поройкову, который только что с семьей выехал из блокированного Ленинграда. В этих письмах трогательное, участливое отношение Игоря Васильевича к старым друзьям и к их дочери Арочке, его любимице.
   «Беспокоит нас твое с женой здоровье, — писал он, — Арочка, видимо, перенесла испытание стойко и сейчас уже вошла в русло обычной жизни. Пиши чаще и передай сердечный привет Арочке, поправляйтесь скорее и возвращайтесь к обычному мироощущению. Так хотелось бы повидать вас, ведь мы потеряли стариков своих любимых, много друзей и очень одиноки..»
   И тут же чисто Курчатовское деликатное предложение о помощи: «Напиши о планах, может быть, смогу помочь».
   В письмах горькое воспоминание об утрате родителей и, несмотря на свои страдания, все мысли — о нуждах друзей:
   «Спасибо большое за письмо и открытку. Для меня очень дорого было узнать о последних днях жизни папы и мамы, и я очень благодарен за подробные сведения вам, мои дорогие, за заботы и хлопоты о них.
   Жизнь у нас идет по-старому. Работаю в институте, по воскресеньям отдыхаю дома, за городом были за все лето только два раза. Возможно, что в конце августа или в начале сентября нужно будет по работе поехать в Свердловск, тогда и удастся повидаться с вами и потолковать обо всем...
   Устроился ли Ива (И. В. Поройков. — П. А.) куда-нибудь еще на работу, кроме ВНИИМа? Наверное, в институте, где работает Вовочка (В. И. Луценко. — П. А.), или на Уралмашзаводе его знания и опыт очень бы пригодились.
   Когда начнет заниматься Арочка? Наверное, стала теперь совсем большая и не узнаешь. Как она настроена? Забылись ли зимние впечатления? (Игорь Васильевич имеет в виду жизнь в блокированном Ленинграде. — П. А.).
   ...Надеемся, что в скором времени вы уже, наконец, будете отдыхать в своей комнатке».
   Война, фронт сильно сказались на Игоре Васильевиче. Когда Марина Дмитриевна кормила его больного с ложечки, она едва ли представляла себе, какие перемены происходили в нем. Выздоравливая, он был и прежним и уже не тем, что раньше. И дело не только во внешности.
   Ему, свидетелю жестоких атак захватчиков на осажденный Севастополь, виделись смятые огнем катера, обгоревшие матросы, слышались крики раненых с тонущих транспортов. Они как бы взывали к нему в долгие зимние ночи. Крепла решимость отдать все силы на то, чтобы прошлое никогда не повторилось, росло желание дать Родине такое оружие, чтобы уже никто не посмел поднять на нее свой меч.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СВЕРШЕНИЕ

   В стране была создана атомная наука и техника. Теперь И. В. Курчатова знают все. Про него именно можно сказать: сгорел в пламени науки.
Академик А. П. Виноградов

Борода вызывает

Дороги, дороги...

   ...Ночь перед первой поездкой в Москву из Казани, которая предстояла 21 октября 1942 года, Игорь Васильевич провел без сна. Он уже знал, зачем его вызывают, зачем срочно из горной экспедиции на Алагез по изучению космических лучей отзывают Алиханова. Знал он и то, что и до. него кое-кто уже побывал в Москве, но... вернулся к своим прежним обязанностям.
   Марина Дмитриевна тоже не спала, хотя лежала, закрыв глаза. Она не хотела мешать ему думать. Поворачиваясь и на миг открывая глаза, она с глубокой болью в сердце отмечала его болезненную худобу, ввалившиеся щеки и вытянувшееся лицо, удлиненное черной бородой. Но вместе с тем она видела, что он как-то помолодел и даже повеселел, хотя тень беспокойства нет-нет да и пробегала по его лицу.
   В день отъезда, как это всегда бывает, значительное, закономерное и мелкое, случайное тесно переплелись. На вокзале в Казани Игорь Васильевич вдруг обнаружил, что нет билета. Это намного усложнило дорогу. Вот что писал о ней сам Курчатов жене из Москвы:
   «Доехал в общем вполне удовлетворительно. Правда, полку достал только в 3 часа ночи, но все же выспался неплохо...
   Были трудности с устройством в гостиницу, но мне сильно помогли моряки, и я получил номер в «Метрополе».
   По приезде в Москву сразу попадаешь в другой мир, в настоящий город, и сразу чувствуешь себя совсем по-другому — бодро и весело. Здесь к тому же стоят теплые и ясные вечера, и город необыкновенно красив...
   Работы очень много, возвращаюсь домой только часам к десяти, но не устаю нисколько...»
   Этот душевный подъем будет теперь его спутником до конца жизни.
   В первое время пребывания в Москве, несмотря на то, что уже определилось главное направление его дальнейшей работы, ему приходилось еще заниматься проблемами, которые он решал в Севастополе и Казани. Представители Наркомата Военно-Морского Флота настаивали на срочной его поездке на юг. У офицеров, занимавшихся размагничиванием кораблей, накопилось немало вопросов, на которые они ждали ответа от науки.
   2 ноября 1942 года он писал в Казань: «С моей поездкой на юг дело еще не выяснилось. Наркомат очень хочет этого, но Абрам Федорович еще не решил и, вообще говоря, против».
   Понять Абрама Федоровича было нетрудно. Он получил официальное задание подготовить исходные данные для начала ядерных иследований в небывалых масштабах, и вдруг человека, который имел все карты в руках, хотят отвлечь от этого дела! Можно понять и представителей Военно-Морского Флота: они нуждались в консультациях И. В. Курчатова.
   Игорь Васильевич из Москвы не уехал, пробыл в столице до начала декабря. Почти полтора месяца были посвящены выработке плана ядерных исследований, которые, наконец, были признаны жизненно необходимыми для страны.
   В том, чтобы признать необходимым начать в 1943 году ядерные исследования, решающая роль принадлежит И. В. Курчатову. Его и А. И. Алиханова познакомили с материалами из-за рубежа, в которых говорилось о сосредоточении в США научных сил всей Европы по ядру, о странном и внезапно наступившем молчании прессы, до того широко обсуждавшей реакции деления урана. Складывалось впечатление, что на эти сведения наложено вето.
   Симптоматичной была и яростная борьба между союзниками и гитлеровской Германией за тяжелую норвежскую воду. До войны монополистом по производству тяжелой воды была Норвегия. Гитлеровцы, захватив эту страну, стремились прибрать к рукам запасы тяжелой воды, а союзники всеми силами старались помешать этому.
   И. В. Курчатов и А. И. Алиханов в категорической форме подтвердили предположения о том, что США и фашистская Германия в глубокой тайне куют атомные мечи. На вопрос о последствиях этих работ за рубежом и примерных сроках, когда может быть получен там результат, они в один голос заявили о полной реальности планов создания атомного оружия. Что касается сроков, то они целиком зависели от того, какие кадры и ресурсы будут привлечены к исследованиям.
   2 декабря 1942 года Игорь Васильевич сошел с поезда на уже по-зимнему припорошенный снегом перрон вокзала в Казани. Еще и года не прошло после его возвращения с юга, а как резко переменилась его судьба! Нет, не внешне, а по содержанию работы, по тому, на какой путь становилась его мысль, к каким вершинам науки он должен был теперь вести тех, кто решится идти вместе с ним.
   В Казани Игоря Васильевича ждали приятные новости. Его родной институт и некоторые работники, в том числе и он, были отмечены за успехи, достигнутые к 25-й годовщине Великого Октября.
   В суровые казанские зимы ученым часто приходилось выполнять не только научные дела. Вот два приказа по институту, хорошо иллюстрирующие его военные будни. 8 января 1943 года: «Тт. Александрову А. П., Регелю В. Р., Шишкину Н. И., Щепкину Г. Я., Лазуркину Ю. С., Тучкевичу В. М. к 8.00 прибыть в „Техснаб“... для погрузки угля. Бригадир А. П. Александров». Или 21 января 1943 года: «В связи с предстоящим поступлением дров по железной дороге в адрес АН СССР и необходимостью разгрузки вагонов в сроки, установленные железной дорогой, выделить бригаду... (опять перечисляются ученые). Дежурная бригада может быть вызвана в любое время в зависимости от подачи вагонов».
   И вместе с этим развертывались новые лаборатории, ставились исследования, которые были важны не только сегодня, но и завтра.
   Недолго пришлось побыть в родном коллективе Игорю Васильевичу.
   Книга учета командировок института за 1943 год лаконично сообщает:
   «С 9.1.с.г. заведующего лабораторией профессора И.В. Курчатова и члена-корреспондента Академии СССР А. И. Алиханова полагать в командировке».
   В Москве стояли сильные морозы. С гостиницами было трудно, как и прежде. Решили поначалу остановиться в комнате, где жила до войны жена Алиханова.
   Игорь Васильевич в письме к Марине Дмитриевне так описывал первые дни пребывания в Москве:
   «Жил я здесь первое время неважно, никак не мог сначала устроиться с жильем. Теперь это утряслось, я живу в гостинице „Москва“. До этого ночевал у Алиханова, у него очень холодно в квартире. Но все обошлось благополучно — не заболел и не простудился...»
   Было бы очень обидно, конечно, заболеть в такое время, когда его выношенный еще до войны план начал претворяться в жизнь:
   «Вот когда, в суровую зимнюю пору суровой войны, лед тронулся, господа присяжные заседатели!» — улыбался про себя Игорь Васильевич. Он уже побывал, выражаясь языком ядерной физики, на всех уровнях. Наметил первоочередные задачи, дал список тех, кого надо немедленно найти, где бы они ни были, и вызвать в Москву.
   И тут Наркомат Военно-Морского Флота, также прошедший все «уровни» добился-таки разрешения командировать Игоря Васильевича в Мурманск, на Северный флот, хотя бы на пять дней. Игорь Васильевич написал об этой поездке жене в Казань 21 января 1943 года:
   «Сообщаю тебе неожиданную новость. 1 февраля уезжаю в Мурманск. Предполагается, что на пять дней, но это нереально. Пробуду там около месяца. Приеду в Казань в начале апреля, к твоему дню рождения».
   И в конце этого письма есть примечательная фраза, из которой можно понять, что новое в его судьбе уже наступило. «К зиме, — сообщал он, — вероятно, переедем в Москву».
   Это новое чувствовалось уже и в Казани. Некоторые сотрудники собираются в Москву. «Вызывает Борода», — с уважением говорят они. С тех пор это дружеское прозвище закрепилось за Курчатовым.
   Кто же выезжал помогать И. В. Курчатову? Прежде всего его бывшие сотрудники по ленинградским исследованиям — Г. Н. Флеров, П. Я. Глазунов, Г. Я. Щепкин, П. Е. Спивак и другие.
   А в это время Игорь Васильевич как научный консультант управления кораблестроения в меховой шапке, в полушубке, в ватных брюках и яловых сапогах вышагивал по площадкам для размагничивания в Полярном, давал указания, сам садился за приборы, подсказывал, как улучшить их чувствительность и точность.
   5 марта он вернулся в Москву, где уже ждали горячие дела. Первым встретил он в Москве Неменова — высокого, стройного, возмужавшего, совсем не похожего на того, которого много лет назад привел в лабораторию А. Ф. Иоффе. Но живость, склонность к неожиданным шуткам и смешным выходкам остались. Эта черта импонировала Игорю Васильевичу. Появление Неменова было приятным сюрпризом. Его разыскали, оказывается, далеко в Армении, в экспедиции Алиханова на Алагез.

Бивак на Пыжевском

   «Штаб» Игоря Васильевича временно разместился в здании одного из институтов Академии наук .СССР в Пыжевском переулке. Туда и являлись все на «вызов Бороды».
   Там были развернуты первые лаборатории.
   Маленький кабинет Игоря Васильевича был на втором этаже. Как правило, Курчатов работал допоздна. И чем позже было, тем чаще заходил к нему Неменов с вопросом:
   — Не пора ли, Игорь Васильевич, закругляться?
   — Что это ты так о моем здоровье печешься? — удивлялся Курчатов.
   Однажды Неменов не выдержал, признался:
   — Да я сплю на твоем столе. Больше пока негде... Игорь Васильевич от души расхохотался и впредь, уходя, всегда говорил Леониду Михайловичу:
   — Постель готова!
   Правда, это длилось недолго. Вскоре Неменов получил номер в гостинице «Москва». Номер оказался комфортабельным, и теперь уже к нему приходили принять ванну друзья, в том числе Игорь Васильевич. Встречая его, Леонид Михайлович, повторяя интонацию Курчатова, говорил:
   — Баня готова!
   ...Все больше людей приезжало в Пыжевский переулок, все больше направлений работы определялось. Подходил к концу март, а Курчатов все был в Москве. 22 марта Игорь Васильевич писал жене в Казань:
   «В Москве еще задерживаюсь. Главное, что меня держит, — это приезд Хлопина, после чего я должен пробыть в Москве минимум еще неделю. Если он в ближайшие дни не вылетит самолетом, то отправится, очевидно, поездом... Тогда я рассчитываю, что Хлопин будет здесь или в самом конце марта, или в первых числах апреля, и, следовательно, я приеду к самому твоему дню рождения, о чем очень мечтаю...
   ...Извини, что пишу мало. Очень много дел в первый период организации».
   В «распоряжении Бороды» уже находился и Георгий Николаевич Флеров. Он пришел к этому своей дорогой. Еще учась на курсах в Военно-воздушной академии, эвакуировавшейся из Ленинграда в Йошкар-Олу, он почувствовал, что нельзя было прекращать ядерные исследования. Вот что Флеров писал товарищу по ленинградской лаборатории И. С. Панасюку:
   «Раскинуты мы сейчас по всему Советскому Союзу; у каждого своя жизнь, своя работа, свои сомнения. Но мне кажется, нужно стараться тебе, И. В. (Курчатову) и мне снова вернуться в физико-технический институт, где все-таки можно действительно продуктивно работать... Пишу все это и чувствую себя человеком как будто отделенным от действительности толстым слоем ваты. Под Москвой немцы... думать о том, где и как мы будем работать в дальнейшем, по меньшей мере эгоизм, но все-таки даже сейчас нужно знать, к чему ты должен стремиться.
   Недавно писал Игорю Васильевичу, звал его в физико-технический институт. Он должен вернуться туда. Сделал бы он это и сам, но, может быть, мое письмо несколько поможет этому процессу возвращения блудного сына...
   Сегодня читал выступление Капицы в Москве на митинге. Все-таки, вероятно, это ошибка наша, и главным образом А. Ф. Иоффе, что мы оставили урановую проблему. Юра».
   В другом письме тому же товарищу Г.Н. Флеров писал:
   «Не знаю, получил ли ты мое первое, давным-давно написанное письмо. Сейчас я уже окончил курсы воентехников, получил 2 кубаря...
   Параллельно с этим пытаюсь убедить наших научных руководителей, что, несмотря на войну, мы обязаны продолжать работу над ураном. В случае удачи смогу отозвать из действующей армии 3—4 человека и получу разрешение на вывоз из Ленинграда оставленного там оборудования...»
   И о том же открытка, написанная Флеровым 5 апреля 1942 года: «Все еще ношусь с дикими идеями возобновления работы над ураном. Пока занимаюсь псевдотеоретическими измышлениями — расчет прохождения цепной реакции на быстрых нейтронах и другие подобные же вещи. Игорь Васильевич в Казани. Январь — февраль он болел воспалением легких — сейчас выздоравливает... Как отнесешься к тому, чтобы возобновить работу над ураном?»
   Как-то после тяжелых боев эскадрилья, в которой служил Флеров, была отведена в Воронеж на отдых. Флеров тут же побежал в университет и упорно листал зарубежные научные журналы, ища упоминаний о ядре: молчат. Это физически мучило его.
   Союзники — к такому выводу пришел Флеров — занимаются новым оружием, поэтому и засекретили свои исследования. Он пишет в Казань с просьбой дать ему возможность выступить в Академии наук СССР. Вскоре такая возможность представилась. Его слушали Вернадский, Хлопин, Светлов и другие. Больше всего было химиков, потому что ядерные реакции считали ближе к химии, чем к физике. В своем выступлении Флеров рассказал о том, что делалось под руководством И. В. Курчатова в Ленинграде до войны, особенно подробно о системах с замедлителем, о данных, полученных Жолио Кюри для системы уран — вода. Выдвинул вопрос об использовании гелия для замедления нейтронов. Этот газ упоминался Игорем Васильевичем еще на совещании по ядру в 1940 году
   Особого впечатления на академиков доклад не произвел Они недавно эвакуировались в Казань, условия жизни и работы были тяжелыми. А тут предложение: начать небывалое и грандиозное предприятие. Кроме того, докладчик предлагав использовать в качестве замедлителя гелий, -которого у нас мало.
   Флеров не успокоился, написал письмо Курчатову, Кафтнову и, наконец, Сталину. Летом 1942 года его вызвали в Москву. 22 июня 1942 года он послал восторженное письмо в осажденный Ленинград Панасюку:
   «Пишу из Москвы, болтаюсь здесь уже 10 дней. Составляется план работы... В плане и твоя фамилия. Легче будет если тебе самому удастся приехать в Казань, где, по-видимому, на первое время будет наша база».
   И немного позже: «Твое письмо переслал целиком И. В. Курчатову в Казань. Я лично согласен, чтобы ты подго тавливал базу в Ленинграде... Если тебя не затруднит, разбс рись в оставленных мною ящиках в ЛФТИ. Там должен быть уран...»
   Но время шло, решения не было, и Флеров уехал в Казань, в физико-технический институт.
   24 августа Георгий Николаевич сообщил Панасюку: «Наконец-то пишу тебе из Казани. Приехал сюда несколько дней тому назад. Начинаю работу, правда, не в том масштабе, как я тебе писал из Москвы... Постановления... достаточно авторитетных организаций о начале работ еще нет... Виделся с Игорем Васильевичем. Работа в основном будет разворачиваться по тому же направлению, как до войны. Поэтому очень будут нужны все радиотехнические детали: лампы, лабораторные мелочи... Упаковать придется отдельно — вещи очень важные — уран, ионизационную камеру...»
   Георгий Николаевич встретился в Казани и со своим соавтором по открытию саамопроизвольного деления урана Константином Антоновичем Петржаком. Тот тоже только что приехал из Ленинграда, где он был начальником разведки зенитного полка.
   Когда в часть пришло из Москвы распоряжение отчислить и демобилизовать в 24 часа старшего лейтенанта Петржака К. А., удивленный командир вызвал его к себе:
   — Послушай, кто ты такой?
   — Научный работник, — ответил Константин Антонович.
   — Вот уж никогда бы не подумал! Ведь как воюешь — жалко отпускать!
   После того как Игорь Васильевич обосновался в Пыжевском переулке, туда одним из первых перебрался Г. Н. Флеров, а вскоре был вызван из Ленинграда и Игорь Панасюк. Он не видел Игоря Васильевича с самого начала войны и едва узнал его — так он внешне переменился.
   Людей, необходимых ему для работы, Игорь Васильевич «отвоевывал» очень напористо. Если упорно отказывались отпустить нужного работника, Игорь Васильевич действовал официально и извещал упирающегося руководителя:
   — Правительственное решение, придется отдать товарища...
   Постепенно Игорь Васильевич сделался не только по официальному положению, но и по существу подлинным научным руководителем советской школы ядерщиков. 29 сентября 1943 года его избирают действительным членом Академии наук СССР. Авторитет И. В. Курчатова становится общепризнанным.
   В поход за энергией атома тогда двинулись и многоопытные геологи с приборами, настроенными на уран, и технологи, которым предстояло совершить революцию в процессах произ водства, чтобы обеспечить выпуск в массовых масштабах вещества, получавшиеся до тех пор лишь в лабораториях.
   Коллективы, участвовавшие в штурме атома, были разбросаны по всей стране. Игорю Васильевичу нелегко было обеспечить тесное их взамодействие.
   Помогало этому то, что все главные решения вырабатывались коллективно. Мозгом огромного атомного дела в стране выступал научно-технический совет, в состав которого входили самые выдающиеся научные авторитеты, лучшие организаторы науки и производства, конструкторы, инженеры. Председателем совета был Б. Л. Ванников. И. В. Курчатов был заместителем председателя.
   Как вспоминают сейчас члены совета, Игорь Васильевич отменно подходил к роли научного руководителя исследованиями в масштабе страны. Он держал все направления атомного дела в поле своего зрения. Одновременно занимался и циклотроном, и реактором, и разделением изотопов, и перспективными исследованиями...
   Когда в этой книге говорится об отдельных фактах из деятельности Игоря Васильевича, надо иметь в виду, что разграничение их сделано лишь для удобства изложения. Фронт наступления нашей атомной науки был сплошным и неделимым. Это и определило успех.

И опять циклотрон

   Итак, снова, теперь уже в Москве, Игорь Васильевич начал строить циклотрон.
   Для этого предстояло решить задачу со многими неизвестными: найти помещение, где могли разместиться циклотрон да и все «хозяйство» Курчатова, и изыскать весьма дефицитные в военное время материалы для конструкций ускорителя.
   ...В автомобиле — Игорь Васильевич Курчатов и Абрам Исаакович Алиханов. У них задача: подобрать здание для будущего института. Такие здания есть в центре города. Но Игорь Васильевич упорно тянет на окраину, ему нужен еще и хороший участок для развития института.