Страница:
Александр Авраменко
Огненное лето
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
…Вираж. Глиссада. Ухожу на горку. Не отстает, сволочь! Ну же, давай, родимый! Давай! Выноси!!! Двигатель захлебывается от непосильной тяжести, свистит в дырах фонаря кабины ветер. От беспрерывных очередей Flak-системы отлетают обломки плоскостей. Неужто меня просто распилят, как тогда?! Ну уж нет! Не выйдет! Сумасшедшее скольжение, откидываю скобу и совмещаю риски на капоте с изрыгающей смерть установкой. На, скотина! Получи!!! Израненный самолет вздрагивает в последней надежде избавиться от новых ран, штурмовик трясет всей мощью бортового залпа. Кажется, будто он даже застывает на мгновение в воздухе от силы отдачи, но это просто обман чувств. Огненные полосы трассеров утыкаются в немецкую позицию… Есть! Получил! Глаз успевает уловить на сумасшедшей скорости уносящийся назад багрово-черный гриб детонации боезапаса. Уход на новый круг. Вираж. Еще один заход. И еще один…
– Слева! Да слева же!!!
Но массивная махина КВ не успевает среагировать: в начавшую разворачиваться башню втыкается раскаленная болванка. Вспышка, сноп высеченных ударом искр… Взлетают крышки башенных люков, вырванные адской силой взрыва боеукладки, из всех щелей вырывается короткий высверк пламени. Могучая машина на неуловимый глазом миг будто вспухает, тут же вновь принимая свой обычный размер. Засада! Точно засада! Нам дали войти в ложбину, заранее пристрелянную зенитками, а сейчас бьют в упор, смеясь над неуклюжими русскими танками, застрявшими в болотистой луговине. Идиоты! Сволочи! Зачем?! Ну почему нельзя было наступать чуть в стороне, по твердой земле? А теперь остается лишь бессильно грызть кулаки и пытаться отстреливаться, пока не наступит твой черед гореть в смрадном пламени соляра…
– Слева! Да слева же!!!
Но массивная махина КВ не успевает среагировать: в начавшую разворачиваться башню втыкается раскаленная болванка. Вспышка, сноп высеченных ударом искр… Взлетают крышки башенных люков, вырванные адской силой взрыва боеукладки, из всех щелей вырывается короткий высверк пламени. Могучая машина на неуловимый глазом миг будто вспухает, тут же вновь принимая свой обычный размер. Засада! Точно засада! Нам дали войти в ложбину, заранее пристрелянную зенитками, а сейчас бьют в упор, смеясь над неуклюжими русскими танками, застрявшими в болотистой луговине. Идиоты! Сволочи! Зачем?! Ну почему нельзя было наступать чуть в стороне, по твердой земле? А теперь остается лишь бессильно грызть кулаки и пытаться отстреливаться, пока не наступит твой черед гореть в смрадном пламени соляра…
Глава 1
…Ну вот, снова на меня наш особист косится. А я что, виноват разве? Нет, ну вообще-то, конечно, виноват, правда, не пойму, отчего мое происхождение так ему поперек горла? Ну, матушка моя норвежских кровей, вот и удался в нее, настоящий викинг. Метр восемьдесят ростом, и весом под добрый центнер. Откуда же такой здоровый взялся? Родом-то с Севера, с Мурмана, как испокон веков Кольский полуостров называют.
Батяня мой, военный инженер, еще до революции «железку» здесь строил. Молодой был, когда в Колу по служебным делам приехал, да так тут и застрял. Метель, ураган… У нас знаете, как бывает? Ого-го! Как заметет, так мало не покажется! Ну вот, пошел с горя молодой офицер в кабак возле церкви. Зашел, глянул – и пропал. Утонул в синих глазах молодой норвежки. Покряхтели ее родители, попыхтели, а деваться-то и некуда. Так и пришлось дочку за русского отдать.
Вот и появился я на свет, полунорвег, полурусский. Правда, все честь по чести: имя русское, а фамилию матушка еще до меня батину взяла. Так что стал я Александр Николаевич Столяров, одна тыща девятьсот шестнадцатого года рождения. В семнадцатом брат у меня появился, Володька, ну, а после того, как интервентов выгнали, сестренка подоспела. Тут уж матушка моя батяне условие выдвинула: сыновья – его, а дочка – мамина. Так что трое нас в семье: я, брат и сестренка моя младшая, Кристина. В честь бабушки.
Родня наша вся в СССР живет, есть такой небольшой рыбацкий поселок, прямо на самом берегу Залива. Эх, и красивые там места! Пока я на службу не пошел, на баркасах в море ходил, треску таскал, так что знаю, как нелегко хлебушек рыбацкий добывается. Когда колхоз образовался, председатель мне лично трудодни за взрослого закрывал, а повестка пришла – по собственной инициативе благодарность в военкомат прислал. Так и написано: «Александру Столярову колхоз “Тарма” выражает благодарность за ударный труд». Горжусь!
А я так скажу: Север – край суровый. Если не будешь в полную силу да на совесть трудиться – долго не протянешь. Да и люди тебя не примут. Но если видят, что работаешь честно, с открытой душой – всегда помогут, в любой ситуации поддержат. Так уж мы там приучены.
Я вот, например, потихоньку еще два языка выучил: норвежский да финский. А чего? Матушка помогла да друзья мои деревенские. Поначалу, как везде заведено, дрались мы, ох как дрались! Помню, как-то домой пришел – нос распухший, губа наискось рассечена, про фонарь под глазом вовсе молчу. Бабка меня пытать: кто, да что, да за что… Ничего не сказал – мое, мол, это дело – и все тут! Сам разберусь. Зато после, когда помирились, друзья – не разлей вода стали. Вместе сети из губы таскали, вместе треску шкерили. Треску – это потому, что к палтусу нас и близко не подпускали. Там туша – кило под двести, хвостом даст – мало не покажется.
Когда школу закончил, вызвали меня на беседу в военкомат. Грамотный такой разговор получился – батяня мой тогда в колхозе немалую должность занимал, видно, посодействовал, но мне не сказал. Словом, поехал я в восемнадцать лет на учебу. В танковое училище меня направили, в то, что под Ленинградом, возле станции Черная Речка. Там я три года и отбарабанил – экзамены, между прочим, все на «отлично» сдал! Ни одного «хорошо» не было!
Ну, а дальше? Присвоили мне младшего лейтенанта, кубарь на петлицы прикрутили – и вперед, взвод принимать. Попал я как отличник боевой и политической в Ленинградский военный округ, в 20-ю тяжелую танковую бригаду, на Т-28. Видать, за мои размеры, поскольку в «двадцать шестой» я уж точно бы не уместился. Хотя и их, конечно, изучали.
Так вот и служил – как родители и Север приучили, на совесть. Поначалу, честно говоря, несладко приходилось – машины еще сырые, толком необкатанные, многие и вовсе с заводским браком. К нам в бригаду часто с Кировского завода специалисты приезжали, ремонтом занимались. Да еще и «повезло» мне – достались танки чуть ли не самого первого выпуска, аж тридцать четвертого года, те, что еще с «либерти». Ох, и намучались мы с ними! Но – освоили, конечно, как иначе? Комсомольцы не отступают! А там и рекомендацию в партию мне старшие товарищи дали…
И все бы хорошо было – «расти страна, богатей народ», как говорится – да не по нутру оказалось это проклятым империалистам. Натравили они на СССР Финляндию. Помню, нам тогда комиссар рассказывал, что на границе чуть не каждый день провокации: то наряд пограничный обстреляют, то контрабандисты пойдут, а уж изменники-шпионы всякие чуть ли не косяками прут.
Вождь наш, товарищ Сталин, пытался было этих финских буржуев успокоить-урезонить, да Паасикиви, сволочь, на англичан с французами понадеялся, вот и полыхнуло войной. Еще как полыхнуло! Сколько народу полегло, сколько техники погубили! И вот ведь, что обидно – не сами же капиталисты против нас-то шли, а одурманенный ими простой народ Суоми бился! Такие же, можно сказать, рабочие да крестьяне, что и мы… Э-эх…
Вот на этой войне я с братом впервые с того времени, как в армию ушел, и встретился. Нет, матушка, конечно, писала, что брательник по моим стопам пошел, вот только не землю он выбрал, а небеса. Летуном то есть заделался.
Мы как раз к Хонканиеми шли, где ребята из тридцать пятой легкой танковой бригады с белофиннскими танками схлестнулись, но под минометный обстрел попали. Ох, крепко нас тогда в оборот взяли – пришлось даже воздушную разведку вызывать!
Пилот, молодчина, два раза ходил, пока не нашел и не проштурмовал гадов. А вот напарника у него ранили, так что пришлось садиться. Подошел я с ребятами, глянул – брательник родной, не может быть! Вовка! Так и встретились…
Ну, батарею-то мы подавили, однако к разъезду уже не успели, там и без нас все закончилось. Но ордена себе заработали! Сначала под Пирю навстречу «виккерсы» вылезли, аж целых две штуки, потом, когда уже на станцию ворвались – целый состав целехоньких французских «рено» взяли. Семнадцать штук, между прочим, не абы как!
За такие подвиги командир наш представление и написал: мне на «Красное Знамя», бойцам – «За отвагу»! Ну и, соответственно, за зимнюю кампанию, всем – отдельная медаль.
Вот на награждении мы с Володькой опять и встретились. Сначала, как водится, награды боевые обмыли, а уж после всю ночь в гостиничном номере просидели, проболтали. А утром опять по своим подразделениям…
Ну а дальше? Дальше «прибалтийский поход» был, а как он закончился – нас сюда и отправили, в Светлогорск, на западную границу. Симпатичный город, зеленый, военных много. А где военные там, сами знаете, всегда порядок. Одно только плохо: военный городок еще толком не отстроен, так что живем пока в палатках. Впрочем, мы все к этому с большим понятием относимся: граница новая, укреплять срочно требуется – до удобств ли? Потерпим, не впервой…
Ого! А что это за знакомая физиономия под ручку с красавицей навстречу идет? Ну, точно: гора с горой не сходятся, а мы уж третий раз за два года! Гляди-ка, уже старший лейтенант! Форма синяя, под цвет небес, ботиночки фасонистые из лучшего шевро, фуражечка лихо заломленная. Ну, сейчас я ему выдам по-родственному…
Батяня мой, военный инженер, еще до революции «железку» здесь строил. Молодой был, когда в Колу по служебным делам приехал, да так тут и застрял. Метель, ураган… У нас знаете, как бывает? Ого-го! Как заметет, так мало не покажется! Ну вот, пошел с горя молодой офицер в кабак возле церкви. Зашел, глянул – и пропал. Утонул в синих глазах молодой норвежки. Покряхтели ее родители, попыхтели, а деваться-то и некуда. Так и пришлось дочку за русского отдать.
Вот и появился я на свет, полунорвег, полурусский. Правда, все честь по чести: имя русское, а фамилию матушка еще до меня батину взяла. Так что стал я Александр Николаевич Столяров, одна тыща девятьсот шестнадцатого года рождения. В семнадцатом брат у меня появился, Володька, ну, а после того, как интервентов выгнали, сестренка подоспела. Тут уж матушка моя батяне условие выдвинула: сыновья – его, а дочка – мамина. Так что трое нас в семье: я, брат и сестренка моя младшая, Кристина. В честь бабушки.
Родня наша вся в СССР живет, есть такой небольшой рыбацкий поселок, прямо на самом берегу Залива. Эх, и красивые там места! Пока я на службу не пошел, на баркасах в море ходил, треску таскал, так что знаю, как нелегко хлебушек рыбацкий добывается. Когда колхоз образовался, председатель мне лично трудодни за взрослого закрывал, а повестка пришла – по собственной инициативе благодарность в военкомат прислал. Так и написано: «Александру Столярову колхоз “Тарма” выражает благодарность за ударный труд». Горжусь!
А я так скажу: Север – край суровый. Если не будешь в полную силу да на совесть трудиться – долго не протянешь. Да и люди тебя не примут. Но если видят, что работаешь честно, с открытой душой – всегда помогут, в любой ситуации поддержат. Так уж мы там приучены.
Я вот, например, потихоньку еще два языка выучил: норвежский да финский. А чего? Матушка помогла да друзья мои деревенские. Поначалу, как везде заведено, дрались мы, ох как дрались! Помню, как-то домой пришел – нос распухший, губа наискось рассечена, про фонарь под глазом вовсе молчу. Бабка меня пытать: кто, да что, да за что… Ничего не сказал – мое, мол, это дело – и все тут! Сам разберусь. Зато после, когда помирились, друзья – не разлей вода стали. Вместе сети из губы таскали, вместе треску шкерили. Треску – это потому, что к палтусу нас и близко не подпускали. Там туша – кило под двести, хвостом даст – мало не покажется.
Когда школу закончил, вызвали меня на беседу в военкомат. Грамотный такой разговор получился – батяня мой тогда в колхозе немалую должность занимал, видно, посодействовал, но мне не сказал. Словом, поехал я в восемнадцать лет на учебу. В танковое училище меня направили, в то, что под Ленинградом, возле станции Черная Речка. Там я три года и отбарабанил – экзамены, между прочим, все на «отлично» сдал! Ни одного «хорошо» не было!
Ну, а дальше? Присвоили мне младшего лейтенанта, кубарь на петлицы прикрутили – и вперед, взвод принимать. Попал я как отличник боевой и политической в Ленинградский военный округ, в 20-ю тяжелую танковую бригаду, на Т-28. Видать, за мои размеры, поскольку в «двадцать шестой» я уж точно бы не уместился. Хотя и их, конечно, изучали.
Так вот и служил – как родители и Север приучили, на совесть. Поначалу, честно говоря, несладко приходилось – машины еще сырые, толком необкатанные, многие и вовсе с заводским браком. К нам в бригаду часто с Кировского завода специалисты приезжали, ремонтом занимались. Да еще и «повезло» мне – достались танки чуть ли не самого первого выпуска, аж тридцать четвертого года, те, что еще с «либерти». Ох, и намучались мы с ними! Но – освоили, конечно, как иначе? Комсомольцы не отступают! А там и рекомендацию в партию мне старшие товарищи дали…
И все бы хорошо было – «расти страна, богатей народ», как говорится – да не по нутру оказалось это проклятым империалистам. Натравили они на СССР Финляндию. Помню, нам тогда комиссар рассказывал, что на границе чуть не каждый день провокации: то наряд пограничный обстреляют, то контрабандисты пойдут, а уж изменники-шпионы всякие чуть ли не косяками прут.
Вождь наш, товарищ Сталин, пытался было этих финских буржуев успокоить-урезонить, да Паасикиви, сволочь, на англичан с французами понадеялся, вот и полыхнуло войной. Еще как полыхнуло! Сколько народу полегло, сколько техники погубили! И вот ведь, что обидно – не сами же капиталисты против нас-то шли, а одурманенный ими простой народ Суоми бился! Такие же, можно сказать, рабочие да крестьяне, что и мы… Э-эх…
Вот на этой войне я с братом впервые с того времени, как в армию ушел, и встретился. Нет, матушка, конечно, писала, что брательник по моим стопам пошел, вот только не землю он выбрал, а небеса. Летуном то есть заделался.
Мы как раз к Хонканиеми шли, где ребята из тридцать пятой легкой танковой бригады с белофиннскими танками схлестнулись, но под минометный обстрел попали. Ох, крепко нас тогда в оборот взяли – пришлось даже воздушную разведку вызывать!
Пилот, молодчина, два раза ходил, пока не нашел и не проштурмовал гадов. А вот напарника у него ранили, так что пришлось садиться. Подошел я с ребятами, глянул – брательник родной, не может быть! Вовка! Так и встретились…
Ну, батарею-то мы подавили, однако к разъезду уже не успели, там и без нас все закончилось. Но ордена себе заработали! Сначала под Пирю навстречу «виккерсы» вылезли, аж целых две штуки, потом, когда уже на станцию ворвались – целый состав целехоньких французских «рено» взяли. Семнадцать штук, между прочим, не абы как!
За такие подвиги командир наш представление и написал: мне на «Красное Знамя», бойцам – «За отвагу»! Ну и, соответственно, за зимнюю кампанию, всем – отдельная медаль.
Вот на награждении мы с Володькой опять и встретились. Сначала, как водится, награды боевые обмыли, а уж после всю ночь в гостиничном номере просидели, проболтали. А утром опять по своим подразделениям…
Ну а дальше? Дальше «прибалтийский поход» был, а как он закончился – нас сюда и отправили, в Светлогорск, на западную границу. Симпатичный город, зеленый, военных много. А где военные там, сами знаете, всегда порядок. Одно только плохо: военный городок еще толком не отстроен, так что живем пока в палатках. Впрочем, мы все к этому с большим понятием относимся: граница новая, укреплять срочно требуется – до удобств ли? Потерпим, не впервой…
Ого! А что это за знакомая физиономия под ручку с красавицей навстречу идет? Ну, точно: гора с горой не сходятся, а мы уж третий раз за два года! Гляди-ка, уже старший лейтенант! Форма синяя, под цвет небес, ботиночки фасонистые из лучшего шевро, фуражечка лихо заломленная. Ну, сейчас я ему выдам по-родственному…
Глава 2
– …В общем, так, родной! Если в конусе ни одной дырки не будет – пойдешь на У-2 штатным пилотом! Лично напишу рапорт комполка и не успокоюсь, пока ты на эту швейную машинку не пересядешь! Понятно?!
Провинившийся пилот хлопает длинными юношескими ресницами и уныло кивает в знак согласия головой. Нет, ну что это такое?! У нас детский сад или Рабоче-крестьянская Красная Армия?!
Набрав в грудь побольше воздуха, я выдаю на весь аэродром звенящим металлом «командным» голосом:
– Не понял? Повторяю: вам ясно, лейтенант Чумаков?!
Он вскидывается и отвечает в ответ уже как положено:
– Так точно, товарищ командир эскадрильи! – и едва слышно добавляет, вновь опуская глаза: – Товарищ старший лейтенант, не позорьте… Я же в выпуске лучшим стрелком был…
На мгновение задумываюсь. Вроде и жалко, конечно, но с другой стороны – весь боезапас по мишени выпустил – и все в «молоко». Ни одного попадания! Вообще ни одного! Стыд и срам! А если война? Если прямо завтра – в бой? В воздухе и так порохом пахнет, а он стрелять не умеет. В книжке-то все красиво расписано: училище с отличием, высшие баллы по технике пилотирования и штурманской подготовке, а по стрельбе – так и вообще часы наградные от командования. Потому я с ним и полетел, чтобы посмотреть, на что молодая поросль годится. И тут – на тебе! – все мимо… Что-то тут не то…
– Лейтенант Чумаков, до выяснения обстоятельств случившегося отстраняю вас от полетов. Идите в учебный класс и готовьтесь к сдаче зачета по-новой. Сдавать будете повторно через три дня. Вам ясно?
– Так точно, товарищ командир эскадрильи! Разрешите идти?
– Идите.
М-да… Вот шагистике их хорошо учили, сразу видно… Я поворачиваюсь к механикам, ждущим моих указаний, и говорю:
– Самолет подготовить к вылету, сообщить дежурному по аэродрому, чтобы установили мишени на полигоне.
– Есть!
Один из техников убегает, остальные облепляют штурмовик и начинают хлопотать вокруг машины, словно цыплята вокруг наседки. Несколько минут у меня есть, можно перекурить. Отойдя немного в сторону, устраиваюсь под навесом, возле обреза с водой. Вытащив из портсигара папиросу, прикуриваю, лениво наблюдая, как оружейники торопливо заправляют в пулеметы снаряженные ленты. Привычно хлюпает альвеер, гоня в баки бензин, задом подгоняют пускач. Подбегает слегка запыхавшийся боец, перед этим отправленный к дежурному по аэродрому:
– Ваше приказание выполнено, товарищ старший лейтенант! Мишени сейчас поставят. При мне звонил.
– Хорошо. Свободны…
Механик убегает, присоединяется к бригаде, занимающейся самолетом. Я же наблюдаю, чтобы никто не трогал оружие. Пусть все остается в точности так, как было у стажера – надо же разобраться, виноват парень, или нет? А вдруг вредительство? Или оружейник по глупости сбил? Особисты-то долго разбираться не будут, у них на подобное один разговор – 58-я статья. Та самая – «вредительство, троцкизм»…
О, вот и старший технической группы идет:
– Товарищ командир эскадрильи, докладывает старшина Сидорчук. Машина исправна и к вылету подготовлена. Двигатель прогрет.
– Отлично, старшина. Молодцы, быстро управились.
Мы шагаем к красавцу «И-15-тер». Это штурмовой вариант: четыре пулемета калибром 12,7 мм, плюс бомбовая нагрузка – целых два центнера можно подвесить. Скорость – почти четыреста сорок. Хорошая машина, юркая, вираж – почти пять секунд. Да на таком самолете можно ювелирно работать – и как только молодой промазал? Ладно, разберемся…
На всякий случай обхожу машину, внимательно ее осматривая. Может, и бессмысленно – но привычка. «Вторая натура», которая…
– На какой дистанции точка сведения?
– Двести метров, товарищ старший лейтенант.
– Ясно…
Натянув на голову шлем, тщательно затягиваю под подбородком ремешок. Механики помогают застегнуть парашют, и я залезаю в кабину. Спасательный прибор уложен хорошо, сидеть удобно. Тем временем подгоняют поближе пускач, сцепляют храповики.
– Контакт!
– Есть контакт!
Кручу рукоятку магнето. Мотор вначале чихает, затем схватывает и начинает работать ровно. Удерживая тормозами шасси, покачиваю элеронами, затем проверяю рули. Все в норме. Пару раз газую. Тоже нормально.
Даю техникам отмашку, и они разбегаются в стороны от самолета, а я, прибавив газу, вывожу самолет на взлетную полосу. Покрывающая поверхность аэродрома трава волнами разбегается от воздушной струи. Так. Флажки. Взлет разрешен! Полный газ!!!
Короткий разбег, машина уходит в небо, будто подброшенная в воздух гигантской катапультой. Покуда тупой нос вспарывает небо в крутой «свече», шипит сжатый воздух уборки шасси. Когда колеса убраны – машина становится совсем другой. Путь до мишенного поля, где мне установлены белые круги, обозначающие цели, занимает меньше минуты. Вот и оно. Какая там, он говорил, дистанция? Двести метров? Дае-о-ошь!
Я с переворотом сваливаю послушный штурмовик вниз, нацеливая его на ближайшую мишень. Глаз выхватывает кучку крошечных фигурок на краю полигона, возле самого леса. Дистанция! Откидываю предохранительную чеку и жму гашетку: грохот пулеметов перекрывает даже рев форсируемого мотора, видно, как летят крашенные известкой доски. Выхватываю самолет над самой землей и ухожу на «горку» с разворотом влево. Редкий прием, но мне было где учиться… Второй заход делаю из обратной «мертвой петли», затем, дав очередь, ухожу резким переворотом и «иммельманом» вправо. Хорошо! Душа поет! Ну, и напоследок – чтобы зрителей порадовать…
«Чайка» плавно притирается на три точки возле посадочного «Т». Короткая рулежка – и винт наконец замирает. Впрочем, меня уже в кабине нет – с последним сизым выхлопом, я выпрыгиваю на перкалевое крыло.
Старший механик уже ждет вердикт.
– Какие будут замечания, товарищ комэск?
– К машине претензий нет, все отлично, товарищ старшина!
– Распишитесь.
Он подносит мне журнал и ручку. Я ставлю размашистый автограф в нужной графе и наконец стаскиваю успевший пропотеть шлем. Старшина же отчего-то не уходит. Ага, вот, кажется, и разгадка…
– Ну что еще, Сидорчук?
– Я это, сказать хотел, товарищ старший лейтенант… Когда молодой лейтенант на вылет пошел, он даже не спросил, на какую дистанцию оружие пристреляно…
Я свирепею, хотя старшина действительно не виноват. Есть у наших молодых летчиков такой грешок, есть – не считают нужным спрашивать что положено. Вот как сейчас, например: пулеметы выставлены на дистанцию двести метров, то есть трассы будут скрещиваться и давать максимальную кучность именно в этой точке. Ближе или дальше – просто уйдут в разные стороны…
Все ясно, вот только… что же теперь делать? А наказать парня надо, даже разговоров нет! Привык у себя в училище к постоянной дистанции, а попал в эскадрилью, где каждый на свой вкус оружие выставляет, вот и промазал… Ну, сосунок, быть тебе вечным дежурным по столовой…
Впрочем, пока я успеваю дойти до штаба полка, мой гнев проходит. Уж такой вот я, видно, человек – вспыхиваю быстро, но моментально же и остываю. Не то, что мой брат. Тот хоть по жизни и флегматик, но уж если заведется – кипеть будет месяц, не меньше…
Как бы то ни было, к зданию штаба подхожу уже вполне спокойный. Мне даже жаль молодого лейтенанта: горячий, неопытный, а тут командир эскадрильи с орденом «Красного Знамени» за Финскую кампанию… Решил, видно, показать, на что способен, а вместо этого – опозорился. Но наказать все-таки нужно – для его же пользы. Пусть полетает недельку на У-2, а там посмотрим…
С этими мыслями я и подхожу к красному кирпичному зданию штаба нашего авиаполка. Ух, ты! Какие люди! Возле крыльца меня встречает целая делегация: командир полка полковник Усольцев, заместитель командира по политической части Розенбаум, начальник особого отдела («особняк» по-нашему) лейтенант НКВД Забивалов. Их окружает целая куча молодых людей обоих полов. Юноши и девушки смотрят на меня с восхищением, комполка – сердито, остальное начальство – не пойми как, особенно «особист». У того вообще ничего прочитать на лице невозможно, лицо – будто каменное. Правда, как-то раз он проговорился, что это его на Халхин-Голе контузило, нервы лицевые повредило, и он своей физиономии вовсе не чувствует. Утром как бриться начнет, так хоть раз, но порежется, потому предпочитает ходить в парикмахерскую – стрижка и бритье всего-то «гривенник» стоит… Ладно, отвлекся я чего-то…
Поразмыслив мгновение, решаю блеснуть перед начальством: за три шага перехожу на строевой, замираю и, вскинув ладонь к козырьку, четко рапортую:
– Товарищ полковник! Старший лейтенант Столяров из проверочного полета вернулся!
Тот недовольно морщится, но марку приходится держать – тем более зрители, едва рты не раскрыв, смотрят:
– Отличный полет, товарищ старший лейтенант! Благодарю за службу!
– Служу трудовому народу! Разрешите идти?
Тут вмешивается замполит:
– Погодите, товарищ Столяров. У нас в гостях делегация колхозников из Саратовской области. Передовики производства, победители Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Знакомьтесь, товарищи, – оборачиваясь к зрителям, знакомит нас замполит, – это старший лейтенант Столяров, Владимир Николаевич. Герой Финской войны, награжден правительственными наградами, командир второй эскадрильи нашего полка. Вы ведь тоже из деревенских, товарищ Столяров?
По характерному говору чувствуется, что наш Розенбаум из одесситов. Эх, плакал, похоже, мой выходной…
– Так точно, товарищ батальонный комиссар!
– Вот и отлично. У вас найдется, о чем поговорить с молодыми передовиками производства…
Вот тут комиссар ошибается. Колхозы на Мурмане и в Саратовской области – две очень большие разницы. Да что там «разницы» – общего у нас практически только два слова: председатель и бригада. И – все. Разве комсомольцам-животноводам объяснишь разницу между пикшей и палтусом? Особенно, если в их представлении большая рыба – это карась с ладошку величиной из местной речки, а у нас белокорая палтусина, бывает, и под пятнадцать пудов весит! В их колхозе так свиньи не весят, как у нас одна рыбка… Так что беседа не получается.
Тем паче что расспросы о войне я пресекаю сразу, заявив, что такими вещами хвастаться не намерен, а врать – сызмальства не приучен. Комиссар мрачнеет, а вот «особист» с командиром – отчего-то наоборот. Поэтому беседу сворачиваем быстро, тем более повод имеется: с молодым пополнением надо разобраться, и я убегаю в штаб. Но едва успеваю узнать у дежурного, где мой «молодой», как сзади окликает Забивалов:
– Владимир Николаевич, вы сказали, из проверочного полета. Саботаж? Вредительство?
– Никак нет, товарищ лейтенант НКВД. Обыкновенная горячность. Пошел на выполнение упражнения «стрельба по конусу» не уточнив точку сведения оружия. Поспешил, решил доказать, что стрелять умеет. Тем более, награда от командующего округом…
Внутренне, конечно, дергаюсь немножко – как бы пацану жизнь не сломать… В таких делах, сами знаете, как бывает: иной раз не то что слова – полувзгляда хватает, чтоб прицепиться. А там уж и до помянутой статьи рукой подать…
«Особняк» внимательно смотрит мне в глаза, затем переспрашивает:
– Вы уверены?
– Абсолютно, товарищ начальник особого отдела. Это подтвердил старший бригады обслуживания учебных полетов старшина Сидорчук. Правда, после проверки.
– А до этого он не мог?
– Не успел, товарищ лейтенант…
Чуткое ухо мгновенно улавливает крохотную заминку в моем ответе. Вот-вот, примерно это я и имел в виду…
– А если честно, товарищ Столяров?
– Испугался старшина… – нехотя выдавливаю из себя. И замираю от удивления – «особняк» негромко смеется в ответ на мои слова:
– Это точно, испугался. Вас, Владимир Николаевич, мы у штаба полка услышали, потому и повели делегацию на полигон. Но вы – молодец! Классное выступление устроили! Как по заказу! Сбитые есть?
– Один… «Фоккер-21»…
– У меня два «девяносто шестых»…
Он разворачивается и уходит прочь, оставив меня с открытым от удивления ртом. Вот тебе и «особняк»…
– Значит так, лейтенант Чумаков. Промазали вы из-за собственного разгильдяйства и безалаберности. И, стало быть, полностью виноваты. Поэтому я принял решение перевести вас на связной У-2, рапорт командованию я сейчас напишу…
Мать честная, ну и лицо у лейтехи становится! Как бы он сейчас, от меня выйдя, сразу пулю себе в лоб не пустил… Поэтому торопливо добавляю, четко интонируя срок «наказания»:
– Надеюсь, недели вам хватит понять, где вы допустили ошибку?
Ожил. Радостно кивает головой:
– Так точно, товарищ командир эскадрильи!
– Идите.
Тьфу ты! Да не бей ты так каблуками – пол провалится. И без того вижу, что рад. Ладно, пора писать рапорт…
На написание уходит минут десять, еще пять регистрирую бумагу у дежурного в штабе полка и наконец иду переодеваться, по дороге узнав насчет попутки в город. Будет – повезло, значит. Ура, товарищи!
В ожидании «эмки» выкуриваю две папиросы, под конец второй из-за угла появляется машина. Опять замполит выпросил легковушку у командира и едет закупать принадлежности для красного уголка. Тем не менее Розенбаум без возражений берет меня с собой и даже не пристает по дороге с разговорами. Слишком поглощен думами о ватмане и ленинградской туши…
Город. Обычный белорусский городок на пятьдесят тысяч жителей. Всего две фабрики: швейная и ткацкая, так что процент женского населения значительно превышает мужской. Поэтому нас, летчиков, сюда и перевели. Тем более что граница рядом – пятнадцать минут лета на форсаже…
Дома я быстро споласкиваюсь под умывальником и облачаюсь в парадную форму. Пока примеряю перед пыльным зеркалом фуражку, в который раз ловлю себя на мысли, что пора бы и заняться обустройством выделенной мне квартиры. Нет, оно, конечно, понятно – человек военный, холостяк, дома бывает нечасто, но… Зеркало вон пыльное, полы давно немыты, в буфете – хоть шаром покати, истощенный до последней стадии таракан смотрит на меня с немым укором… Кстати, о еде – придется пойти куда-нибудь перекусить…
В принципе, городок хоть и небольшой, но точек «общепита» хватает, хотя, если честно, есть макароны, приготовленные на машинном масле, нет ни малейшего желания. О! Идея! Схожу в ресторан. Тем более, давно имел желание посидеть по-буржуински, чтобы за мной поухаживали, а не сам я с подносом бегал.
С этими мыслями выхожу из дома, направляя стопы в центр города. Время – пять часов вечера, но светло, летом темнеет поздно. Поскольку сегодня вечер предвыходного дня, народа на улицах много, и я, не торопясь, шествую по центральному проспекту имени товарища Сталина. Много всякой зелени, по булыжнику мостовой плавно катят немногочисленные машины, чаще – грузовые с военными номерами, но иногда попадаются и легковушки Горьковского автозавода.
Встречные прохожие смотрят по-разному, в основном – с уважением, но пару раз обожгло и откровенной ненавистью. Видать, кто-то из бывших… впрочем, ладно. К старому возврата нет, так что пусть исходят злобой…
– Товарищ старший лейтенант! Товарищ Столяров, вы меня не помните?
Передо мной возникает чудное создание лет двадцати-двадцати двух. Окрашенные пергидролем светлые волосы, уложенные в высокую прическу с валиком на польский манер, нарядное платье из светлого ситца с рюшечками на груди. Где же я ее видел? А точно, вспомнил – нас познакомили, когда мы ездили к ним на фабрику ветошь получать. Эта девушка там кладовщицей работает, а зовут ее, кажется, Таней… ну да, точно, Татьяна:
– Танечка? Откуда?! Как я рад вас видеть, честное слово!
Красавица цветет от восторга, румянец смущения мигом заливает щеки с небольшими милыми ямочками. А девочка и впрямь очень даже симпатичная! Стройная фигурка, карие глаза… Кажется, мне есть с кем провести время…
– Таня, а что вы делаете сегодня вечером?
– Я?!
– Да, а разве рядом есть еще кто-нибудь?
Она оглядывается, потом прыскает от смеха.
– Вообще, хотела с подругой погулять, но если вы приглашаете…
Провинившийся пилот хлопает длинными юношескими ресницами и уныло кивает в знак согласия головой. Нет, ну что это такое?! У нас детский сад или Рабоче-крестьянская Красная Армия?!
Набрав в грудь побольше воздуха, я выдаю на весь аэродром звенящим металлом «командным» голосом:
– Не понял? Повторяю: вам ясно, лейтенант Чумаков?!
Он вскидывается и отвечает в ответ уже как положено:
– Так точно, товарищ командир эскадрильи! – и едва слышно добавляет, вновь опуская глаза: – Товарищ старший лейтенант, не позорьте… Я же в выпуске лучшим стрелком был…
На мгновение задумываюсь. Вроде и жалко, конечно, но с другой стороны – весь боезапас по мишени выпустил – и все в «молоко». Ни одного попадания! Вообще ни одного! Стыд и срам! А если война? Если прямо завтра – в бой? В воздухе и так порохом пахнет, а он стрелять не умеет. В книжке-то все красиво расписано: училище с отличием, высшие баллы по технике пилотирования и штурманской подготовке, а по стрельбе – так и вообще часы наградные от командования. Потому я с ним и полетел, чтобы посмотреть, на что молодая поросль годится. И тут – на тебе! – все мимо… Что-то тут не то…
– Лейтенант Чумаков, до выяснения обстоятельств случившегося отстраняю вас от полетов. Идите в учебный класс и готовьтесь к сдаче зачета по-новой. Сдавать будете повторно через три дня. Вам ясно?
– Так точно, товарищ командир эскадрильи! Разрешите идти?
– Идите.
М-да… Вот шагистике их хорошо учили, сразу видно… Я поворачиваюсь к механикам, ждущим моих указаний, и говорю:
– Самолет подготовить к вылету, сообщить дежурному по аэродрому, чтобы установили мишени на полигоне.
– Есть!
Один из техников убегает, остальные облепляют штурмовик и начинают хлопотать вокруг машины, словно цыплята вокруг наседки. Несколько минут у меня есть, можно перекурить. Отойдя немного в сторону, устраиваюсь под навесом, возле обреза с водой. Вытащив из портсигара папиросу, прикуриваю, лениво наблюдая, как оружейники торопливо заправляют в пулеметы снаряженные ленты. Привычно хлюпает альвеер, гоня в баки бензин, задом подгоняют пускач. Подбегает слегка запыхавшийся боец, перед этим отправленный к дежурному по аэродрому:
– Ваше приказание выполнено, товарищ старший лейтенант! Мишени сейчас поставят. При мне звонил.
– Хорошо. Свободны…
Механик убегает, присоединяется к бригаде, занимающейся самолетом. Я же наблюдаю, чтобы никто не трогал оружие. Пусть все остается в точности так, как было у стажера – надо же разобраться, виноват парень, или нет? А вдруг вредительство? Или оружейник по глупости сбил? Особисты-то долго разбираться не будут, у них на подобное один разговор – 58-я статья. Та самая – «вредительство, троцкизм»…
О, вот и старший технической группы идет:
– Товарищ командир эскадрильи, докладывает старшина Сидорчук. Машина исправна и к вылету подготовлена. Двигатель прогрет.
– Отлично, старшина. Молодцы, быстро управились.
Мы шагаем к красавцу «И-15-тер». Это штурмовой вариант: четыре пулемета калибром 12,7 мм, плюс бомбовая нагрузка – целых два центнера можно подвесить. Скорость – почти четыреста сорок. Хорошая машина, юркая, вираж – почти пять секунд. Да на таком самолете можно ювелирно работать – и как только молодой промазал? Ладно, разберемся…
На всякий случай обхожу машину, внимательно ее осматривая. Может, и бессмысленно – но привычка. «Вторая натура», которая…
– На какой дистанции точка сведения?
– Двести метров, товарищ старший лейтенант.
– Ясно…
Натянув на голову шлем, тщательно затягиваю под подбородком ремешок. Механики помогают застегнуть парашют, и я залезаю в кабину. Спасательный прибор уложен хорошо, сидеть удобно. Тем временем подгоняют поближе пускач, сцепляют храповики.
– Контакт!
– Есть контакт!
Кручу рукоятку магнето. Мотор вначале чихает, затем схватывает и начинает работать ровно. Удерживая тормозами шасси, покачиваю элеронами, затем проверяю рули. Все в норме. Пару раз газую. Тоже нормально.
Даю техникам отмашку, и они разбегаются в стороны от самолета, а я, прибавив газу, вывожу самолет на взлетную полосу. Покрывающая поверхность аэродрома трава волнами разбегается от воздушной струи. Так. Флажки. Взлет разрешен! Полный газ!!!
Короткий разбег, машина уходит в небо, будто подброшенная в воздух гигантской катапультой. Покуда тупой нос вспарывает небо в крутой «свече», шипит сжатый воздух уборки шасси. Когда колеса убраны – машина становится совсем другой. Путь до мишенного поля, где мне установлены белые круги, обозначающие цели, занимает меньше минуты. Вот и оно. Какая там, он говорил, дистанция? Двести метров? Дае-о-ошь!
Я с переворотом сваливаю послушный штурмовик вниз, нацеливая его на ближайшую мишень. Глаз выхватывает кучку крошечных фигурок на краю полигона, возле самого леса. Дистанция! Откидываю предохранительную чеку и жму гашетку: грохот пулеметов перекрывает даже рев форсируемого мотора, видно, как летят крашенные известкой доски. Выхватываю самолет над самой землей и ухожу на «горку» с разворотом влево. Редкий прием, но мне было где учиться… Второй заход делаю из обратной «мертвой петли», затем, дав очередь, ухожу резким переворотом и «иммельманом» вправо. Хорошо! Душа поет! Ну, и напоследок – чтобы зрителей порадовать…
«Чайка» плавно притирается на три точки возле посадочного «Т». Короткая рулежка – и винт наконец замирает. Впрочем, меня уже в кабине нет – с последним сизым выхлопом, я выпрыгиваю на перкалевое крыло.
Старший механик уже ждет вердикт.
– Какие будут замечания, товарищ комэск?
– К машине претензий нет, все отлично, товарищ старшина!
– Распишитесь.
Он подносит мне журнал и ручку. Я ставлю размашистый автограф в нужной графе и наконец стаскиваю успевший пропотеть шлем. Старшина же отчего-то не уходит. Ага, вот, кажется, и разгадка…
– Ну что еще, Сидорчук?
– Я это, сказать хотел, товарищ старший лейтенант… Когда молодой лейтенант на вылет пошел, он даже не спросил, на какую дистанцию оружие пристреляно…
Я свирепею, хотя старшина действительно не виноват. Есть у наших молодых летчиков такой грешок, есть – не считают нужным спрашивать что положено. Вот как сейчас, например: пулеметы выставлены на дистанцию двести метров, то есть трассы будут скрещиваться и давать максимальную кучность именно в этой точке. Ближе или дальше – просто уйдут в разные стороны…
Все ясно, вот только… что же теперь делать? А наказать парня надо, даже разговоров нет! Привык у себя в училище к постоянной дистанции, а попал в эскадрилью, где каждый на свой вкус оружие выставляет, вот и промазал… Ну, сосунок, быть тебе вечным дежурным по столовой…
Впрочем, пока я успеваю дойти до штаба полка, мой гнев проходит. Уж такой вот я, видно, человек – вспыхиваю быстро, но моментально же и остываю. Не то, что мой брат. Тот хоть по жизни и флегматик, но уж если заведется – кипеть будет месяц, не меньше…
Как бы то ни было, к зданию штаба подхожу уже вполне спокойный. Мне даже жаль молодого лейтенанта: горячий, неопытный, а тут командир эскадрильи с орденом «Красного Знамени» за Финскую кампанию… Решил, видно, показать, на что способен, а вместо этого – опозорился. Но наказать все-таки нужно – для его же пользы. Пусть полетает недельку на У-2, а там посмотрим…
С этими мыслями я и подхожу к красному кирпичному зданию штаба нашего авиаполка. Ух, ты! Какие люди! Возле крыльца меня встречает целая делегация: командир полка полковник Усольцев, заместитель командира по политической части Розенбаум, начальник особого отдела («особняк» по-нашему) лейтенант НКВД Забивалов. Их окружает целая куча молодых людей обоих полов. Юноши и девушки смотрят на меня с восхищением, комполка – сердито, остальное начальство – не пойми как, особенно «особист». У того вообще ничего прочитать на лице невозможно, лицо – будто каменное. Правда, как-то раз он проговорился, что это его на Халхин-Голе контузило, нервы лицевые повредило, и он своей физиономии вовсе не чувствует. Утром как бриться начнет, так хоть раз, но порежется, потому предпочитает ходить в парикмахерскую – стрижка и бритье всего-то «гривенник» стоит… Ладно, отвлекся я чего-то…
Поразмыслив мгновение, решаю блеснуть перед начальством: за три шага перехожу на строевой, замираю и, вскинув ладонь к козырьку, четко рапортую:
– Товарищ полковник! Старший лейтенант Столяров из проверочного полета вернулся!
Тот недовольно морщится, но марку приходится держать – тем более зрители, едва рты не раскрыв, смотрят:
– Отличный полет, товарищ старший лейтенант! Благодарю за службу!
– Служу трудовому народу! Разрешите идти?
Тут вмешивается замполит:
– Погодите, товарищ Столяров. У нас в гостях делегация колхозников из Саратовской области. Передовики производства, победители Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Знакомьтесь, товарищи, – оборачиваясь к зрителям, знакомит нас замполит, – это старший лейтенант Столяров, Владимир Николаевич. Герой Финской войны, награжден правительственными наградами, командир второй эскадрильи нашего полка. Вы ведь тоже из деревенских, товарищ Столяров?
По характерному говору чувствуется, что наш Розенбаум из одесситов. Эх, плакал, похоже, мой выходной…
– Так точно, товарищ батальонный комиссар!
– Вот и отлично. У вас найдется, о чем поговорить с молодыми передовиками производства…
Вот тут комиссар ошибается. Колхозы на Мурмане и в Саратовской области – две очень большие разницы. Да что там «разницы» – общего у нас практически только два слова: председатель и бригада. И – все. Разве комсомольцам-животноводам объяснишь разницу между пикшей и палтусом? Особенно, если в их представлении большая рыба – это карась с ладошку величиной из местной речки, а у нас белокорая палтусина, бывает, и под пятнадцать пудов весит! В их колхозе так свиньи не весят, как у нас одна рыбка… Так что беседа не получается.
Тем паче что расспросы о войне я пресекаю сразу, заявив, что такими вещами хвастаться не намерен, а врать – сызмальства не приучен. Комиссар мрачнеет, а вот «особист» с командиром – отчего-то наоборот. Поэтому беседу сворачиваем быстро, тем более повод имеется: с молодым пополнением надо разобраться, и я убегаю в штаб. Но едва успеваю узнать у дежурного, где мой «молодой», как сзади окликает Забивалов:
– Владимир Николаевич, вы сказали, из проверочного полета. Саботаж? Вредительство?
– Никак нет, товарищ лейтенант НКВД. Обыкновенная горячность. Пошел на выполнение упражнения «стрельба по конусу» не уточнив точку сведения оружия. Поспешил, решил доказать, что стрелять умеет. Тем более, награда от командующего округом…
Внутренне, конечно, дергаюсь немножко – как бы пацану жизнь не сломать… В таких делах, сами знаете, как бывает: иной раз не то что слова – полувзгляда хватает, чтоб прицепиться. А там уж и до помянутой статьи рукой подать…
«Особняк» внимательно смотрит мне в глаза, затем переспрашивает:
– Вы уверены?
– Абсолютно, товарищ начальник особого отдела. Это подтвердил старший бригады обслуживания учебных полетов старшина Сидорчук. Правда, после проверки.
– А до этого он не мог?
– Не успел, товарищ лейтенант…
Чуткое ухо мгновенно улавливает крохотную заминку в моем ответе. Вот-вот, примерно это я и имел в виду…
– А если честно, товарищ Столяров?
– Испугался старшина… – нехотя выдавливаю из себя. И замираю от удивления – «особняк» негромко смеется в ответ на мои слова:
– Это точно, испугался. Вас, Владимир Николаевич, мы у штаба полка услышали, потому и повели делегацию на полигон. Но вы – молодец! Классное выступление устроили! Как по заказу! Сбитые есть?
– Один… «Фоккер-21»…
– У меня два «девяносто шестых»…
Он разворачивается и уходит прочь, оставив меня с открытым от удивления ртом. Вот тебе и «особняк»…
– Значит так, лейтенант Чумаков. Промазали вы из-за собственного разгильдяйства и безалаберности. И, стало быть, полностью виноваты. Поэтому я принял решение перевести вас на связной У-2, рапорт командованию я сейчас напишу…
Мать честная, ну и лицо у лейтехи становится! Как бы он сейчас, от меня выйдя, сразу пулю себе в лоб не пустил… Поэтому торопливо добавляю, четко интонируя срок «наказания»:
– Надеюсь, недели вам хватит понять, где вы допустили ошибку?
Ожил. Радостно кивает головой:
– Так точно, товарищ командир эскадрильи!
– Идите.
Тьфу ты! Да не бей ты так каблуками – пол провалится. И без того вижу, что рад. Ладно, пора писать рапорт…
На написание уходит минут десять, еще пять регистрирую бумагу у дежурного в штабе полка и наконец иду переодеваться, по дороге узнав насчет попутки в город. Будет – повезло, значит. Ура, товарищи!
В ожидании «эмки» выкуриваю две папиросы, под конец второй из-за угла появляется машина. Опять замполит выпросил легковушку у командира и едет закупать принадлежности для красного уголка. Тем не менее Розенбаум без возражений берет меня с собой и даже не пристает по дороге с разговорами. Слишком поглощен думами о ватмане и ленинградской туши…
Город. Обычный белорусский городок на пятьдесят тысяч жителей. Всего две фабрики: швейная и ткацкая, так что процент женского населения значительно превышает мужской. Поэтому нас, летчиков, сюда и перевели. Тем более что граница рядом – пятнадцать минут лета на форсаже…
Дома я быстро споласкиваюсь под умывальником и облачаюсь в парадную форму. Пока примеряю перед пыльным зеркалом фуражку, в который раз ловлю себя на мысли, что пора бы и заняться обустройством выделенной мне квартиры. Нет, оно, конечно, понятно – человек военный, холостяк, дома бывает нечасто, но… Зеркало вон пыльное, полы давно немыты, в буфете – хоть шаром покати, истощенный до последней стадии таракан смотрит на меня с немым укором… Кстати, о еде – придется пойти куда-нибудь перекусить…
В принципе, городок хоть и небольшой, но точек «общепита» хватает, хотя, если честно, есть макароны, приготовленные на машинном масле, нет ни малейшего желания. О! Идея! Схожу в ресторан. Тем более, давно имел желание посидеть по-буржуински, чтобы за мной поухаживали, а не сам я с подносом бегал.
С этими мыслями выхожу из дома, направляя стопы в центр города. Время – пять часов вечера, но светло, летом темнеет поздно. Поскольку сегодня вечер предвыходного дня, народа на улицах много, и я, не торопясь, шествую по центральному проспекту имени товарища Сталина. Много всякой зелени, по булыжнику мостовой плавно катят немногочисленные машины, чаще – грузовые с военными номерами, но иногда попадаются и легковушки Горьковского автозавода.
Встречные прохожие смотрят по-разному, в основном – с уважением, но пару раз обожгло и откровенной ненавистью. Видать, кто-то из бывших… впрочем, ладно. К старому возврата нет, так что пусть исходят злобой…
– Товарищ старший лейтенант! Товарищ Столяров, вы меня не помните?
Передо мной возникает чудное создание лет двадцати-двадцати двух. Окрашенные пергидролем светлые волосы, уложенные в высокую прическу с валиком на польский манер, нарядное платье из светлого ситца с рюшечками на груди. Где же я ее видел? А точно, вспомнил – нас познакомили, когда мы ездили к ним на фабрику ветошь получать. Эта девушка там кладовщицей работает, а зовут ее, кажется, Таней… ну да, точно, Татьяна:
– Танечка? Откуда?! Как я рад вас видеть, честное слово!
Красавица цветет от восторга, румянец смущения мигом заливает щеки с небольшими милыми ямочками. А девочка и впрямь очень даже симпатичная! Стройная фигурка, карие глаза… Кажется, мне есть с кем провести время…
– Таня, а что вы делаете сегодня вечером?
– Я?!
– Да, а разве рядом есть еще кто-нибудь?
Она оглядывается, потом прыскает от смеха.
– Вообще, хотела с подругой погулять, но если вы приглашаете…