Авраменко Олег Евгеньевич. Королевы не плачут

   Как и предполагала Маргарита, ее идея была принята на ура, и рано утром 13 сентября около полусотни знатных молодых людей в сопровождении одной только личной прислуги и вооруженной до зубов охраны покинули Памплону и отправились на юг, где в стороне от людских поселений находилась цель их путешествия - уютный белый замок, заблаговременно укомплектованный многочисленным штатом пажей и слуг - от конюхов до прачек, - чтобы с самой первой минуты пребывания в нем вельможи не испытывали никаких неудобств.
   В этой компании высокородных и могущественных дам и господ было, однако, три исключения. Во-первых, Маргарита уважила просьбу Эрика Датского и пригласила в Кастель-Бланко Ричарда Гамильтона, который хоть и происходил из древнего шотландского рода Гамильтонов, но принадлежал к одной из младших его ветвей и был куда более известен своими военными подвигами в Палестине, нежели поместьями на юге Шотландии. Во-вторых и в-третьих, помимо традиционных забав, вроде прогулок, охоты, купания в реке, Маргарита решила развлечь высоких гостей небольшим пикантным представлением - сельской свадьбой, как она его называла, и с этой целью прихватила с собой Габриеля и Матильду.
   Накануне Филипп и Бланка предприняли последнюю, отчаянную попытку отговорить Габриеля от брака с Матильдой, но он упорно стоял на своем. Сама Матильда чувствовала себя точно приговоренной к смерти, ее отношение к Габриелю ничуть не улучшилось, и каждый день, а то и по нескольку раз ко дню, она умоляла его, Маргариту и Этьена изменить свое решение, однако все трое оставались глухи к ее мольбам, и в конце концов бедняжка, если не смирилась со своей участью, то во всяком случае покорилась неизбежному. Филипп всей душой жалел Матильду; он видел, как в ней с каждым днем растет и крепнет ненависть ко всем без исключения мужчинам, - и тогда ему становилось безмерно жаль Габриеля...
   Кастель-Бланко находился более чем в двадцати милях от Памплоны, и молодые люди, хоть и отправились в путь на рассвете, прибыли к месту назначения поздно вечером. Все были крайне утомлены дорогой, а Филипп, к тому же, и чертовски зол. Весь день он гарцевал на лошади возле кареты, в которой ехала Бланка, жалуясь ей вначале на жару, а позже - на усталость, но она упорно не желала понимать его прозрачных намеков и большей частью отмалчивалась, стремясь тем самым показать ему, как низко он пал в ее глазах после той выходки с Монтини. Помимо этого, у Бланки была еще одна, не менее веская причина не пускать Филиппа к себе в карету: только что у нее закончились месячные, и она, чувствуя повышенную возбудимость и даже некоторую гиперсексуальность, не без оснований опасалась, что ей не хватит сил успешно противостоять его чарам. Так Филипп и проехал весь путь верхом под аккомпанемент издевательских смешков, время от времени доносившихся из следовавшей впереди него кареты, на дверцах которой горделиво красовался герб графства Иверо; это Гастон Альбре, в обществе княжны Елены, комментировал ей очередную неудачу Филиппа или же развлекал свою спутницу пикантными историйками о том же таки Филиппе.
   По прибытии в замок молодые люди наскоро отужинали и сразу же разошлись по отведенным им покоям, чтобы успеть как следует отдохнуть перед намеченным на следующий день развлечением - сельской свадьбой. Филипп также собирался уходить к себе, но Маргарита задержала его и попросила зайти к ней якобы для серьезной беседы. Разговор их вправду был серьезным, и к концу Маргарита так расстроилась, что Филиппу пришлось утешить ее, оставшись с ней на всю ночь.
   2. ГРУСТНАЯ СВАДЬБА
   С легкой руки Маргариты словосочетание "сельская свадьба" всегда будет вызывать в памяти Филиппа гнетущую атмосферу тоски и безысходности, царившую в маленькой часовне Кастель-Бланко, когда настоятель небольшого монастыря, что в двух милях от замка, сочетал Габриеля и Матильду узами законного брака. Низенький толстячок-аббат с круглым, как луна, благообразным лицом и добродушным взглядом светло-серых глаз был так неприятно поражен похоронным видом невесты, что вдруг заторопился и чуть ли не наполовину скомкал всю церемонию, а заключительное напутствие и вовсе произнес таким мрачным тоном, каким в пору было бы говорить: requiescat in pace .
   Задумка Маргариты явно не удалась. Веселье было подрублено на корю, и широко разрекламированная ею сельская свадьба превратилась в бездарный и жутковатый фарс. К ее немалой досаде, падре Эстебан, духовник Бланки, единственный священнослужитель, к которому наваррская принцесса чувствовала искреннюю симпатию, наотрез отказался венчать молодых, весьма резко заявив, что не будет принимать никакого участия в этом, по его мнению, богопротивном деянии, - и большинство гостей каким-то непостижимым образом об этом прознало. Возможно, потому на праздничному банкете молодые вельможи, опрокинув за здоровье новобрачных кубок-другой, постарались поскорее выбросить из головы виновников так называемого торжества, и, быть может, именно потому все они, включая и дам, пили в тот день много больше обычного - чтобы чуточку расшевелиться.
   Ближе к вечеру обильные возлияния дали о себе знать. Присутствующие оживились, приободрились, их лица все чаще стали озаряться улыбками, в подернутых пьяной поволокой глазах заплясали чертики, посыпались шуточки, раздались непринужденные смешки, а затем разразился громогласный гомерический хохот. Пир, наконец, сдвинулся с мертвой точки и сразу же понесся вскачь. Знатная молодежь пьянствовала вовсю, позабыв о чувстве меры и о приличиях, невзирая на все свое высокое достоинство. Даже Филипп, вопреки обыкновению, изрядно нахлестался и раз за разом подваливал к Бланке с не очень скромными, вернее, с очень нескромными предложениями но она была еще недостаточно навеселе, чтобы принять его бесцеремонные ухаживания.
   Часов в десять вечера порядком захмелевшая Маргарита с откровенностью, ввергнувшей Матильду в краску, объявила, что новобрачным пора ложиться в кроватку. К удивлению Филиппа добрая половина участников пиршества, главным образом неженатые молодые люди, вызвались сопровождать молодоженов в их покои. Лишь немногим позже он сообразил, что все эти принцы королевской крови, не сговариваясь, решили принять участие в игре, которой они неоднократно были свидетелями, но еще ни разу не снисходили до того, чтобы самим ввязаться в схватку за обладание подвязкой невесты. Филипп никак не мог пропустить такого диковинного зрелища и пошел вместе с ними, также прихватив с собой Бланку, которая не нашла в себе мужества отказать ему. Поняв, в чем дело, за ними потянулись и остальные пирующие.
   Дорогой осовелые господа весело болтали и наперебой отпускали в адрес молодоженов соленые остроты, а первую скрипку в этой какофонии, бесспорно, играл Филипп де Пуатье. Водрузив свою центнеровую тушу на плечи двух здоровенных лакеев, он густым басом распевал какую-то развязную песенку крайне неприличного содержания; ее, наверняка, сочли бы неуместной даже на свадьбе свинопаса с батрачкой. При этом некоторые относительно трезвые гости обратили внимание на гримасу глубокого отвращения, исказившую безупречно правильные черты лица жены наследного принца Франции, Изабеллы Юлии Арагонской.
   Между тем Филипп, цепко держа Бланку за запястье, обмозговывал одну великолепную идею, пришедшую ему в голову в порыве гениального озарения: схватить даму своего сердца на руки и, решительно подавив возможное сопротивление, тотчас, немедленно утащить ее к себе - а потом хоть трава не расти. Однако при зрелом размышлении он пришел к выводу, что для такого смелого и мужественного поступка ему недостает, как минимум, двух бокалов доброго вина, и твердо постановил воспользоваться первым же представившемся случаем, чтобы наверстать упущенное. Словно догадываясь, какие мысли роятся в голове Филиппа, Бланка опасливо косилась на него и то и дело предпринимала попытки отойти на безопасное расстояние, но все ее усилия пропадали втуне - сомкнувшиеся у нее на запястье пальцы, хоть и не причиняли ей боли, вместе с тем казались сделанными из стали, а не из мягкой, хрупкой и податливой человеческой плоти.
   Очутившись в просторной спальне новобрачных, разгоряченные вином вельможи большинством голосов потребовали, чтобы сперва Габриель полностью раздел Матильду и только затем отдал им на растерзание ее подвязку. В те времена еще был в ходу обычай перед первой брачной ночью выставлять совершенно голую невесту на всеобщее обозрение и в присутствии шумной компании друзей жениха укладывать ее в постель; по крайней мере Филиппу с Луизой пришлось пережить подобное, и потому он спьяну поддержал это требование, начисто проигнорировав умоляющие взгляды Матильды, которые она бросала на него, Бланку и Маргариту.
   Тяжело вздохнув, Габриель безропотно принялся исполнять желание их высочеств. От волнения его зазнобило, а на лбу выступила холодная испарина. Матильду пробирала нервная дрожь; она зябко ежилась под откровенными взглядами, раздевающими ее быстрее, чем это делал Габриель, и, сгорая от стыда, страстно молила небеса ниспослать ей быструю смерть.
   Когда на девушке оставались лишь чулки, туфли и короткая нижняя рубаха из тонкой полупрозрачной ткани, Бланка твердо произнесла:
   - Ну все, милостивые государи, довольно. По-моему, хватит.
   В ее звонком мальчишеском голосе было нечто такое странное, не поддающееся описанию, почти неуловимое, и тем не менее необычайно властное и даже угрожающее, что пьяные хихиканья женщин, возбужденные комментарии и похотливые ахи да охи мужчин мигом улеглись, и все присутствующие в одночасье протрезвели.
   - Кузина права, - сдержанно отозвалась Маргарита. - Пожалуй, достаточно. А теперь, дорогие дамы и женатые господа, отойдите-ка в сторону. Пускай господа неженатые малость поразвлекутся.
   Все дамы, женатые господа и господа, причислившие себя к таковым, торопливо отступили к стене, оставив посреди комнаты семерых молодых людей, жаждавших выяснить между собой, кто же из них первый станет женатым. Габриель опустился перед Матильдой на колени, дрожащими руками снял с ее правого чулка отделанную кружевом подвязку и, глубоко вдохнув, наобум бросил ее через плечо.
   И пошло-поехало!.. Филипп множество раз присутствовал на свадьбах, но никогда еще не видел столь яростной, жестокой, беспощадной борьбы за обыкновенную подвязку, пусть даже снятую с такой прелестной ножки, как у Матильды. Зрители громко хохотали, пронзительно визжали, некоторые, согнувшись пополам, тряслись в истерике, и все дружно подзадоривали дерущихся, каждый из которых, раздавая пинки и тумаки направо и налево, стремился подхватить с пола подвязку и не подпустить к ней кого-либо другого. Улучив момент, сразу двое из них, Педро Оска и Тибальд Шампанский, одновременно нырнули вниз, протягивая руки к драгоценному талисману, но столкнулись лбами, взвыли от боли и грохнулись на пол. Остальные пятеро навалились на них сверху.
   Однако злополучная подвязка не досталась никому из семи претендентов. Видимо, в пылу борьбы кто-то невзначай подцепил ее, но не заметив этого, сделал резкое движение - как бы там ни было, подвязка вылетела из образовавшейся кучи-малы, описала плавную дугу и приземлилась точно у ног Жоанны Наваррской.
   - Вот и все, - спешно констатировала Маргарита, побаиваясь, что увлеченные борьбой драчуны того и гляди набросятся на ее кузину. Победила Жоанна... Гм. Это очень кстати, сестренка. Тебе давно пора замуж.
   Жоанна покраснела и, скрывая смущение, быстро наклонилась к подвязке - якобы для того, чтобы подобрать свой трофей.
   - Ну ладно, друзья, - между тем продолжала Маргарита. - Поразвлеклись и хватит, хорошего понемножку. Пускай теперь порезвятся наши молодые. Пора им тоже вступить в противоборства - но любовные, разумеется.
   Большинство присутствующих добродушно загоготало на грубую шутку наваррской принцессы, а Бланка закусила губу и нахмурилась.
   "Боюсь, это вправду будет походить на противоборства, - подумала она, сочувственно глядя на убитую горем Матильду. - Буквально..."
   Молодые вельможи задержались в брачных покоях еще ровно на столько, чтобы распить бурдюк вина. При этом умудренные опытом сердцееды, можно сказать, мастера в деле ублажения дам, среди коих был и Филипп, дали Габриелю несколько весьма ценных, квалифицированных, но очень пикантных советов, от которых бедная Матильда так и села на кровать, искренне сожалея, что не может провалиться сквозь землю.
   Но вот постепенно спальня опустела. Чуть дольше остальных задержалась в ней Бланка. Она подошла к Матильде, молча обняла ее и расцеловала в обе щеки; затем, чувствуя, что на глаза ей наворачиваются слезы, торопливо, почти бегом, бросилась к выходу. Наконец, молодожены остались наедине.
   Какое-то время в спальне царила напряженная тишина, лишь из-за двери доносилась неразборчивая болтовня и громкие смешки вельмож, покидавших брачные покои. Габриель сбросил с себя камзол и штаны и робко подступил к Матильде, которая сидела на краю широкого ложа, ссутулив плечи, и исподлобья пугливо глядела на него, как будто умоляя не приближаться к ней.
   Сердце Габриеля заныло в истоме. Он хотел сказать Матильде так много ласковых слов, он так любил ее, он так ее обожал... А она ненавидела и презирала его - за ту единственную ошибку, которую он совершил три недели назад, ослепленный внезапно вспыхнувшей в нем страстью, полностью потеряв рассудок и всякий контроль над собой. Лишь теперь Габриель понял, к чему привело его упрямство в паре с безумием. Он на всю жизнь связал себя с женщиной, которая испытывает к нему отвращение, которая гнушается его, в глазах которой он олицетворение всего самого худшего, самого грязного, самого низменного, что только может быть в мужчине. С каждой ночью, с каждой их близостью, ее отвращение будет лишь усиливаться, а вместе с ним будут расти ее ненависть и презрение к нему, и постепенно жизнь его превратится в ад. Он никогда не дождется от нее ответной нежности, теплых слов поддержки и понимания; они всегда будут чужими друг другу, мало того - врагами...
   Все ласковые слова, при помощи которых Габриель собирался излить на Матильду свою безграничную любовь к ней, вдруг застряли у него в горле. Он резко, почти грубо, произнес:
   - Ты сама снимешь чулки, или это сделать мне?
   3. РЕШИТЕЛЬНЫЙ ШТУРМ
   Едва лишь Бланка вышла из покоев новобрачных, тотчас рядом с ней возник Филипп, и его пальцы вновь сомкнулись вокруг ее запястья.
   - Дорогой кузен, - раздосадовано сказала она. - Пожалуйста, отпустите меня.
   - И не подумаю, моя бесценная кузина, - кротко, но категорически возразил он. - Почему бы нам не пойти вместе?
   - Хотя бы потому, что нам не по пути.
   - Вот как?!
   - Да, Филипп. Я иду к себе.
   - Но зачем?
   - Как это зачем? Поздно уже.
   - Поздно? - удивился Филипп. - Не смешите меня, Бланка. Уж я-то знаю, когда для вас настает "поздно".
   - Сегодня я устала, - объяснила она. - К тому же у меня плохое настроение - и вам известно из-за чего... Ну, так отпустите вы меня или нет?
   - Ни-ко-гда!
   - Но учтите: по доброй воле я с вами не пойду, - предупредила Бланка. - Конечно, вы можете применить грубую силу, но тогда я буду сопротивляться.
   - О нет, солнышко, до этого дело не дойдет. Раз вы устали, я не смею задерживать вас.
   - Так отпустите! - Бланка попыталась высвободить руку, но Филипп хватки не ослаблял. - Как же я пойду, скажите на милость?
   - Очень просто - я пойду с вами.
   Бланка тяжело вздохнула.
   - Вы несносный, Филипп!
   - Вовсе нет, дорогая. Просто я пленен вашими чарами, и это выше моих сил - отпустить вас сейчас.
   Пока они вот как пререкались, не трогаясь с места, остальные дамы и господа уже дошли до конца коридора. Оглянувшись, Маргарита окликнула их:
   - Кузина, принц! Почему вы отстаете?
   - Кузина Бланка устала, - ответил за двоих Филипп. - Она возвращается к себе и попросила меня сопровождать ее. Разумеется, я не могу отказать ей в этой услуге.
   В ответ на эту беспардонную ложь Бланка лишь поджала губы и с достоинством промолчала. Она понимала, что любые возражения или опровержения только ухудшат ее положение, и без того довольно щекотливое.
   Молодые люди весело рассмеялись, пожелали им обоим доброй ночи и приятных развлечений и пошли своей дорогой. Но прежде чем их голоса утихли за углом, чуткие уши Бланки все же уловили несколько прозрачных намеков и неприличных острот, уточнявших особо пикантные моменты ее предполагаемого времяпрепровождения с Филиппом.
   - А вы ничуть не изменились, Филипп, - обиженно сказала она.
   - В каком смысле?.. Эй, парень! - поманил он пажа с фонарем, который задержался, чтобы в случае надобности прислужить им. - Посвети-ка нам, будь так любезен.
   Паж молча поклонился и прошел вперед. Филипп и Бланка последовали за ним.
   - И в каком же отношении я не изменился? - повторил свой вопрос Филипп.
   - Да во всех отношениях.
   - А в частности?
   - А в частности остались таким же настойчивым и бесцеремонным нахалом, каким были всегда.
   - Что за слова, Бланка? Вы меня обижаете. Какой же я нахал?
   - Как это какой? Самый обыкновенный... Впрочем, нет, необыкновенный. Вы нахал, каких мало.
   - Взаимно.
   - Что? - не поняла Бланка.
   - Взаимно, говорю. Вы тоже не промах.
   - Я? Неужели?!
   - А разве нет? Когда некая знатная дама говорит "милый" своему любовнику в присутствии дяди своего мужа - как прикажете это называть? Ярчайшим образцом застенчивости, а?
   Бланка смущенно опустила глаза и ничего не ответила. Остаток пути они прошли молча. Филипп нежно мял ее руку в своей руке, а она уже не пыталась вырваться. Покои Бланки находились в том же крыле, только в конце коридора, рядом с покоями Маргариты, Елены и Жоанна. У ее двери паж остановился, ожидая дальнейших распоряжений.
   - Ступай себе, парень, - сказал ему Филипп. - Ты свободен.
   - Э нет, любезный! - сразу всполошилась Бланка. - Постой. Ты должен проводить господина принца, не то он еще заблудится в темноте.
   - Это излишне, - возразил Филипп. - Я сам найду дорогу. Ступай, парень.
   - Нет, постой!
   - Можешь идти, я сказал.
   - А я говорю: постой!
   Паж не двигался с места и лишь одурело таращился на препиравшихся господ.
   - Так мне можно идти или еще подождать? - наконец не выдержал он.
   - Ступай, - ответил Филипп, а после очередного "Нет, постой!" Бланки, быстро повернулся к ней: - А как же насчет того, чтобы посидеть вместе, поболтать?
   - У меня не то настроение, Филипп.
   - Так будет то. Я мигом подниму ваше настроение.
   Бланка отрицательно покачала головой.
   - Об этом и речи быть не может. Пожалуйста, оставьте меня в покое.
   Филипп изобразил на своем лице выражение глубочайшего замешательства.
   - Ах да, понимаю, понимаю. И прошу великодушно простить мою оплошность.
   Бланка недоуменно взглянула на него.
   - О чем вы, Филипп? Я не...
   - Ну все, замнем это дело. Я, право, не хотел вас смущать, но как-то само собой получилось. Вот дурак, сразу не догадался...
   - Фи...
   - Я все понял, Бланка. И еще раз прошу простить меня. Примите во внимание, что сегодня я перебрал. Я спьяну увязался за вами, не сообразив, что вам всего лишь нужно было отлучиться на пару минут. Конечно же, я подожду вас здесь.
   Щеки Бланки вспыхнули густым румянцем. Она рывком распахнула дверь и гневно выкрикнула:
   - Ну, проходите! И будьте вы прокляты...
   С самодовольной ухмылкой Филипп отвесил ей шутливым поклон.
   - Только после вас, сударыня.
   Они пересекли узкую переднюю и вошли в небольшую уютную комнату, обставленную, как будуар. Несмотря на то, что Бланка провела в своих новых покоях всего лишь одну ночь, они чувствовались обжитыми и уже пахли своей хозяйкой - в воздухе витал тонкий аромат жасмина и еще чего-то, чуточку пряного и невыразимо приятного, чем всегда пахло от Бланки и от всех ее личных вещей. Этот запах всякий раз вызывал у Филиппа сильное возбуждение и повергал его в сладостный трепет.
   Дверь, ведущая в соседнюю комнату, отворилась и в образовавшуюся щель просунулась голова Коломбы, горничной Бланки. Увидев свою госпожу с мужчиной, она мгновенно исчезла.
   Бланка расположилась на диванчике в углу комнаты и жестом указала Филиппу на стоявшее рядом кресло. Филипп машинально сел, не сводя с нее восхищенного взгляда. Он любовался ее изящными, грациозными движениями, живой мимикой ее лица, тем, как она усаживается и сидит, - он любовался ею всей. Бланка была одета в изумительное платье из великолепной золотой парчи, которое удачно подчеркивало ее естественную привлекательность, превращая ее из просто хорошенькой в ослепительную красавицу. Филипп почувствовал, что начинает терять голову.
   - Здорово я сыграл на вашей деликатности, не правда ли? - лукаво улыбаясь, скала он. - Между прочим, вы знаете, как называет вас Маргарита? Стыдливой до неприличия, вот как. И она совершенно права. Порой вы со своей неуместной стеснительностью сами ставите себя в неловкое положение. Это ваше уязвимое место, и я буду не я, если не найду здесь какой-нибудь лазейки в вашу спальню. Как раз сейчас я думаю над тем, в чем бы таком УЖАСАЮЩЕ ПОСТЫДНОМ мне вас обвинить, чтобы вы могли опровергнуть мое обвинение только одним способом...
   - Прекратите, бесстыжий! - негодующе перебила его Бланка. Немедленно прекратите!
   В это самое мгновение в голове у Филиппа что-то щелкнуло - видимо, начало действовать выпитое в брачных покоях вино, - и она закружилась вдвое быстрее. И, естественно, вдвое быстрее он замолотил языком:
   - Но почему "прекратите"? Нельзя ли покороче - "прекрати"? Так будет резче, емче, весомее... и гораздо интимнее. Что ты в самом деле - все выкаешь да выкаешь? Ладно еще когда мы на людях, но с глазу на глаз... Черт возьми! Как ни как, ты моя троюродная сестричка. Даже больше, чем троюродная, почти двоюродная - ведь мой дед и твоя бабка были двойняшки. Близнецы к тому же. Ну, доставь мне удовольствие, милочка, называй меня на ты.
   Бланка невольно улыбнулась. Эта песенка была ей хорошо знакома. Всякий раз подвыпив, Филипп с настойчивостью, достойной лучшего применения, начинал выяснять у нее, что же мешает им быть на ты.
   - Нет, Филипп, - решительно покачала она головой. - Ничего у вас не выйдет.
   - Ваше высочество считает меня недостойным? - едко осведомился Филипп. - Ну да, как же! Ведь вы, сударыня, дочь и сестра кастильских королей, а я - всего лишь внук короля Галлии. Мой род, конечно, не столь знатен, как ваш, а мой предок Карл Бастард, как это явствует из его прозвища, был незаконнорожденным... Ха! Черти полосатые! Ведь он и ваш предок! Значит мы оба принадлежим к одному сонмищу ублюдков...
   - Филипп!..
   - Мы с тобой одной веревкой связаны, дорогая, - продолжал он, все больше возбуждаясь. - Мы просто обязаны быть друг с другом на ты. И никаких возражений я не принимаю.
   - Ну а потом вы потребуете, чтобы мы... сблизились, не так ли? сказала Бланка. - Дескать, коль скоро мы с вами на ты, то и наши отношения, как вы поговариваете, должны быть "на надлежащем уровне".
   Филипп демонстративно хлопнул себя по лбу.
   - Ага! Так вот что вас волнует! Ну, уж если на то пошло, мы можем сначала сблизиться и лишь затем перейти на ты.
   С этими словами он одним прыжком пересел с кресла на диван рядышком с Бланкой, как бы нечаянно обнял ее за талию и привлек к себе.
   - Что вы делаете, нахал! - воскликнула Бланка, изворачиваясь всем телом. - Что вы...
   - Как это что? Иду на сближение, - с невозмутимым видом пояснил Филипп, однако глаза его лихорадочно блестели. Он отбросил с ее лба непокорную прядь волос и запечатлел на нем нежный поцелуй. - Ну вот мы и сблизились... Гм. По крайней мере, частично.
   - Свинья! Наглец!
   - А вы невежа.
   - Да неужели?!
   - А разве нет? - притворился изумленным Филипп. - За кем, свет души моей, я ухаживаю последние три недели? Ясное дело, за вами. И что в ответ? Меня не замечают! Ради кого я отослал господина де Монтини в Рим - жаль, что не в Пекин? Разумеется, ради вас...
   - Ах! - саркастически произнесла Бланка. - Так значит, это было сделано исключительно для моего блага!
   - Вот именно. Он чувствительно мешал нашей любви.
   - Так, так, так...
   - А вы жутко обиделись на меня.
   - Ай-ай-ай! Какая черная неблагодарность с моей стороны! - Она предприняла еще одну, впрочем, безуспешную попытку вырваться из его объятий. - Ведь мне следовало сразу же броситься вам на шею.
   Филипп важно закивал с умиротворенным видом пастыря, чей беспутный прихожанин наконец решил взяться за ум.
   - Итак, ты осознала свою вину. Что ж, отрадно... Но раскаиваешься ли ты?
   - Раскаиваюсь? - искренне возмутилась Бланка. - Ну, это уж слишком! Может, мне еще стать на колени и попросить прощения?
   - Гм... В общем-то, неплохая идея.
   Слово "колени" вызвало у Филиппа цепочку тривиальных ассоциаций, побудивших его к активным действиям. Левой рукой он сделал молниеносный выпад вниз с явным намерением задрать ее юбки, но Бланка ни на мгновение не теряла бдительности. Она тут же лягнула его ногой и закатила ему звонкую пощечину - он почувствовал себя на седьмом небе от блаженства.