Карсидар и без того знал, что завтра русичам придётся нагнать отступившие татарские отряды, схватиться с ними, а тогда... Нет, завтра, всё решится завтра!
   Сопровождаемый тестем Карсидар вернулся к покорно ожидавшим его решения татарам и объявил, что принимает "живой подарок" и постарается избежать кровопролития, насколько это возможно. Затем велел ордынцам сложить оружие, а своим воинам - препроводить сдавшихся на его милость в обоз и стеречь их, уделяя особое внимание связанному Карагаю. Татары одобрительно залопотали, побросали наземь оружие, кто какое имел. Один лишь темник, понятное дело, остался недоволен. Когда двое русичей подхватили его под мышки и за ноги, чтобы отнести в обоз, он принялся истошно вопить, брызгая слюной ругаться на нечистом своём наречии, извиваться всем телом и даже пытался брыкаться, но это, разумеется, не помогло. Предавшие своего командира татары отвечали ему бранью и, как пояснил толмач, обвинениями в том, что Карагай вместе с Тангкутом готов был умертвить всех ради собственной прихоти.
   Остаток ночи прошёл тихо. С рассветом двинулись в путь, соблюдая те же предосторожности, что и накануне. Ближе к полудню разведчики наскочили на нескольких конных татар, которые при встрече бросились наутёк. А ещё через полчаса обе армии сошлись лицом к лицу... Хотя назвать армией две, от силы две с половиной тысячи ордынских всадников вряд ли было возможно.
   - Где же остальные? - процедил сквозь зубы Карсидар, усиленно теребя бороду.
   - Нечистый их разберёт! Может, засаду устроили, а может и поразбежались со страху, - проворчал Михайло. - Давай-ка, Давидушка, обождём разведчиков.
   Ещё около часа татарская конница и русское войско стояли друг против друга на расстоянии выстрела из лука, выстроившись в боевые порядки. Когда Карсидар в сопровождении толмача выехал перед строем и предложил решить исход боя поединком между ним и сильнейшим татарином, среди ордынцев не нашлось ни одного желающего драться.
   После переправы Карсидар неоднократно экспериментировал с красными камешками, хранившимися у Вячка, и постепенно научился чувствовать их присутствие. Теперь он напряг все остатки "колдовских" сил и попытался определить, есть ли это средство у татар. Безрезультатно...
   Наконец разведчики доложили, что никаких признаков засады поблизости не обнаружено. И хоть получалось, что в ненайденной засаде могло схорониться от трёх до шести тысяч ордынцев (если Тангкут не увёл с собой часть воинов, и все россказни перебежчиков были частью плана хитроумного хана), Карсидар решил атаковать дикарей.
   Для начала две большие группы пеших лучников выбежали вперёд и принялись обстреливать татар. И пока ордынцы отвечали тем же, из прохода между пехотинцами ринулась на врага конница. Ещё два отряда всадников заходили с боков. Таким образом, Карсидар рассчитывал, что его воинам удастся окружить татар и одновременно рассечь их боевой порядок посередине. Ну и не следовало забывать о возможности засады: все, кто не участвовал в атаке, внимательно поглядывали по сторонам, а разведчики продолжали рыскать по степи. Но вокруг всё было спокойно.
   Тем временем русская конница уже сошлась с татарской. Казалось, битва и дальше будет разгораться, но не прошло и нескольких минут, как татары дрогнули, подались назад, а затем обратились в настоящее бегство, пытаясь не дать окружить себя.
   - Смотреть по сторонам!!! - крикнул Карсидар, привстав в стременах, и пока сражавшиеся передавали предостережение воеводы дальше, бросил вперёд новые силы. Теперь татар точно ветром сдуло: через пару минут вражеская конница рассыпалась по степи, и только убитые и раненые ордынцы напоминали о том, что ещё до полудня на этом месте находился противник.
   - Ну это вообще ни на что не похоже! - возмущался Карсидар. Он приказал прекратить преследование и собраться, опасаясь, как бы русичи поодиночке или мелкими отрядами не угодили в ловушку, а сам спрыгнул с седла, подобрал и сломал несколько татарских стрел. Зловещих кроваво-красных камешков не оказалось ни в одной. Тогда он подозвал толмача и с его помощью узнал у раненых, что после мятежа телохранителей и исчезновения Карагая половина татар разбежалась, остались лишь настроенные наиболее решительно. Однако не имея командира, они запаниковали и дрогнули при первом же натиске. Тем более, что против них ополчился сам Харса-колдун... Теперь путь на Тангкут-Сарай открыт.
   На военном совете было принято решение как можно быстрее двигаться вперёд и осадить город, пока находящиеся там во главе с великим ханом татары не получили подкрепления. Поэтому отпустив всех ордынцев, сдавшихся ночью на милость Харса-колдуна (чтобы не стесняли движение войска), Карсидар оставил их заботиться о раненых соплеменниках, и русичи продолжили поход. Правда, Михайло пробовал мягко настаивать на допросе Карагая (разумеется, уж этого-то не отпустили), поскольку темник мог рассказать что-нибудь интересное и важное о плане обороны Тангкут-Сарая. Но Карсидар, который теперь не слишком доверял допросам, угрюмо бросил:
   - Это всегда успеется, - и больше не пожелал слушать тестя.
   За два с половиной дня, которые понадобились армии русичей для ускоренного перехода к Тангкут-сараю, ничего примечательного не произошло. Иногда на горизонте возникали одинокие татарские всадники, но приближаться к русскому войску они не рисковали. Ни единой засады ордынцы также не устроили. К середине третьего дня русичи спокойно вышли на берег Итиль-реки и к вечеру достигли цели похода.
   Тангкут-Сарай оказался небольшим городком, стоявшим на правом берегу Итиль-реки и обнесённым сплошной стеной из желтовато-серого камня, которая имела высоту в три, местами в четыре человеческих роста. Карсидар намеревался предложить противнику сдаться, и если татары действительно напуганы, они могли пойти на это. Даже телохранители приволокли к нему Карагая, так может и Тангкута постигнет та же участь?
   В противном случае придётся карабкаться на стены по приставным лестницам или высаживать ворота тараном. С другой стороны, даже если в городе есть колодцы, воды на всех жителей и несколько тысяч воинов с лошадьми может не хватить. А поскольку здесь довольно жарко, осаждённые начнут страдать от жажды. Штурмом или измором Тангкут-Сарай взять можно, только бы не подоспело подкрепление!
   Но в любом случае Карсидар решил потратить один вечер и половину следующего дня на изучение подступов к городу и выработку плана осады. В городе было трое ворот: от северо-западных шла дорога вдоль берега вверх по течению Итиль-реки, от юго-восточных - вниз по течению, а западные смотрели прямо в сухую степь. Предстояло оценить, какие ворота наименее крепки и где стены наиболее низки, найти наиболее уязвимое место укреплений и лишь тогда действовать.
   А пока русичи взяли Тангкут-Сарай в полукольцо, не заходя только на неширокую прибрежную полосу. Возможно, это была ошибка Карсидара, однако он инстинктивно не доверял "узким местам", на которых нельзя развернуться. Днём это пожалуйста, а вот ночью лучше не рисковать, кто этих ордынцев знает...
   Как раз осторожность воеводы и сыграла решающую роль в овладении Тангкут-Сараем. Всё обернулось самым неожиданным образом. Ночью дежурившие у берега караульные услышали тихий плеск вёсел. К несчастью, в те минуты луна как раз спряталась за тучи, затянувшие небосвод под вечер, а в свете наскоро зажжённых факелов ничего нельзя было разобрать. И лишь когда луна снова показалась на небосводе, поднятые по тревоге русичи увидели, что на берегу брошена набитая сеном лодка из шкур, с выходящей на реку стены спущена верёвка, к которой привязана большая корзина, и осаждённые уже почти подняли наверх сидящего в ней человека. Корзину обстреляли, но безрезультатно, и испуская радостные вопли, татары втащили живой груз на стену.
   Судя по всему, это был один из гонцов, посланных за подмогой. Русичи разбудили своего воеводу. Карсидар ужасно рассердился, но понимал, что допущенной ошибки не исправить. Повлиять на ситуацию можно было одним-единственным способом: поскорее покорить Тангкут-Сарай.
   Поэтому едва дождавшись рассвета, Карсидар начал лично объезжать городские укрепления, оценивая высоту и состояние стен. Когда он достиг западных ворот, то увидел, что осаждённые высыпали на стену и что-то возбуждённо кричат, высоко подпрыгивая. Срочно призванный толмач объяснил, что ордынцы требуют встречи с Харса-колдуном. Затем ворота на миг приоткрылись, и из них выехал богато одетый татарин. Даже в неярком пока утреннем свете было видно, как сильно он напуган... Неужели нечестивцы так боятся "колдуна"?
   Всадники сблизились, татарин сбивчиво затараторил, а толмач принялся переводить. Из вежливости называя предводителя урусов Хорсадаром, а не Харса-колдуном, татарин сообщил две престранные новости. Великий Тангкут скончался вчера вечером от яда. Совершила неслыханное злодеяние его любимая жена. По неизвестной причине эта женщина, имевшая вздорный нрав, подсыпала яд своему повелителю Тангкуту. А заодно отравилась сама, зная, что разъярённые слуги в отместку как минимум сбросят её с самой высокой башни города. Великий хан скончался в страшных судорогах. Причём в отличие от себя, любимая жена дала Тангкуту медленно действующую отраву, и он промучался целых два дня. Кожа страдальца покрылась гнойниками, клочьями вылезали волосы на голове. Вдобавок перед смертью у хана началось кровохарканье.
   Вторая новость была под стать первой. Приплывший из-за реки гонец, которого Тангкут так и не дождался, сообщил, что хан Берке не собирается идти на помощь осаждённой столице. Младший брат Тангкута выступил со своими четырьмя тысячами всадников по левому берегу, чтобы соединиться с десятью тысячами, засевшими в Бату-Сарае. Далее он, по слухам, собрался отойти на юг, чтобы выпросить войска у рода хулагуидов, вернуться с подкреплением и уже тогда помериться силами с русичами.
   Видно, это злой рок ополчился против татар, раз великий хан Тангкут мёртв, Берке, который по праву старшинства становится теперь главой улуса Джучи, бросил подданных на произвол судьбы, а под стены Тангкут-Сарая пришёл сам грозный Хорсадар, могущественнейший в мире колдун.
   - Наши жизни в твоей руке, - со скорбным видом закончил татарин. - Если хочешь - казни нас, если можешь - помилуй. Нет у нас больше защитника, остаётся надеяться на чудо.
   Он немного подумал, подыскивая слова, и несмело добавил:
   - А за свои жизни мы заплатим всем золотом и серебром, какое есть в городе. И если захочешь, отдадим даже всех коней. Дозволь только нам похоронить Тангкута, как подобает хоронить знатных людей, а с нами поступай, как знаешь.
   После этого татарин замолчал, ожидая решения Карсидара.
   А что тут решать?! Никакой осады, никакого штурма города не будет! Видимо, не зря митрополит Иосиф благословлял войско перед походом. Воистину, Бог на стороне русичей! Вот, пожалуйста: забирай серебро-золото, навьючивай на коней и пускайся в обратный путь... Или лучше отправить добычу на Русь, а самому попытаться нагнать Берке, чтобы новоявленный противник не ударил русичам в тыл? Навсегда отбить охоту у мерзавцев...
   Но прежде всего предстоит убедиться, что татарин не лжёт, и Тангкут и вправду мёртв. Карсидар сказал:
   - Принесите сюда покойника, я хочу проверить, в самом ли деле это ваш хан.
   Татарин недоумённо возразил, что Хорсадар никогда не встречался с Тангкутом, но воевода был непреклонен. А когда татарин повернул коня и поехал к городу, Карсидар послал одного из своих сопровождающих за Карагаем.
   Через полчаса, когда из вновь приоткрывшихся ворот выкатилась повозка, связанный темник с накинутым на шею арканом уже стоял подле восседающего на Желме воеводы.
   - Это Тангкут? - спросил пленника Карсидар, когда один из погонщиков отбросил край покрывавшей повозку холстины, показывая распухшее синюшное лицо мертвеца.
   Карагай шагнул к повозке. Плоская физиономия темника сморщилась от презрения, смешанного с разочарованием, он отвернулся, плюнул на землю и коротко подтвердил:
   - Да.
   Видимо, в душе Карагай глубоко презирал хана, погибшего не от меча, копья или стрелы, но от руки слабой женщины.
   Итак, сомневаться более не приходилось: великий хан Тангкут, предводитель дома Джучи, отбыл к праотцам, на те бескрайние равнины, где пасутся табуны невиданной красоты и резвости лошадей, а из неиссякающих кувшинов вечно льётся пьянящий прохладный кумыс... Или прямиком в адское пламя к своему нечестивому братцу Бату, если верить словам митрополита Иосифа.
   Глава XV
   НАЧАЛО СМУТЫ
   Далеко в лесу затрубили рога, затем раздался заливистый многоголосый лай, однако человек, лежавший на краю поляны под кустом боярышника, даже не шевельнулся. Можно было подумать, что человек мёртв.
   Зашуршала трава, хрустнула ветка. С противоположной стороны на поляну выскочила белая с чёрными пятнами борзая и принялась метаться по поляне, опустив длинную острую морду к земле и тихо повизгивая. По поведению собаки было видно, что она потеряла след и теперь изо всех сил старается разыскать его.
   Как вдруг борзая прекратила метаться, остановилась, вытянув морду по направлению к кусту боярышника. Затем в три прыжка перемахнула через поляну и замерла над лежащим ничком человеком. Тот по-прежнему не двигался. Собака осторожно обнюхала его, отступила чуть назад и села, недоверчиво поглядывая на находку. Очевидно, человек всё же был жив, просто потерял сознание.
   Так продолжалось до тех пор, пока воцарившуюся тишину не нарушил конский топот. Вслед за тем на поляну выехал всадник. Судя по одежде, это был один из княжьих ловчих. На его лице читалась досада, он явно был не в духе. И не мудрено, ибо сейчас неподходящее время для охоты, и дела складывались не слишком удачно. Но ежели князь пожелал охотиться, ничего не поделаешь. Подавай ему дичь, и всё тут! Хоть тресни...
   - Ага, вот ты где! - со злостью крикнул всадник, завидев борзую, которая моментально вскочила, но с места не сдвинулась. - Чего тебя сюда нелёгкая понесла, когда...
   Неожиданно ловчий замолчал. Он наконец заметил в примятой траве лежавшего без сознания человека. Спешившись, осторожно подкрался к кусту, потрепал собаку по холке в знак того, что понял причину её странного поведения и одобряет сделанное. Строго приказал:
   - Сидеть.
   Потом опустился на корточки, осмотрел грязную, потрёпанную, сильно изодранную длиннополую одежду неизвестного, провёл рукой по грубой ткани. Осторожно перевернул его на спину.
   Это был совсем ещё юноша с жиденькими усиками и реденьким пушком вместо бороды. Да и волосы у него не острижены...
   "Монах, что ли?" - подумал ловчий. Впрочем, одежда юноши не слишком была похожа на монашескую.
   Ловчий встряхнул парня. Тот застонал. Борзая вздрогнула, обнажила клыки и предостерегающе зарычала.
   - Цыц, окаянная!.. - прикрикнул на неё ловчий. Как раз в этот момент юноша разлепил веки, повёл из стороны в сторону мутными глазами и слабо простонал:
   - Князь... антихрист... Выкрест проклятый... Иуда сатанинский...
   От испуга ловчий выпустил его, и юноша упал в траву. Волнение человека передалось борзой, собака вся подобралась и вновь зарычала. Ловчий же испуганно глядел на оборванца. Ещё бы, любой струхнёт, услышав такое о своём князе!
   А парень вытянулся, напрягся, словно его прошиб столбняк, горячечно зашептал:
   - Борис... Василькович... спаси... защити... не дай сгинуть... полымя адово... - и вновь впал в беспамятство.
   Что делать? Вот посреди леса лежит человек, который называет углицкого князя Владимира Константиновича предателем и выкрестом, да ещё поминает при этом нечистого. И вдобавок взывает к племяннику Владимира Константиновича, ростовскому князю Борису Васильковичу, умоляя о защите. А в это время Владимир Константинович мирно охотится в этом же лесу и ничего не подозревает. И если бы один из ловчих не отправился искать отбившуюся от своры собаку, возможно, никто ничего не узнал бы...
   Так может, бросить парня посреди леса? Пусть себе подыхает, клеветник проклятый! Ловчий приложил руку к его лбу и удостоверился: у юноши жар. Если оставить его здесь на поляне, пожалуй, он долго не протянет.
   С другой стороны, может случиться так, что клеветник выживет. Вдруг на него наткнётся кто-то ещё! Но тогда парень может рассказать другим то, что выболтал под влиянием жара ловчему. И если сейчас он не ведает, что проговорился верному слуге Владимира Константиновича, неизвестно, кому он выложит свои бредни в следующий раз. Кроме того, не худо бы выяснить, при чём тут Борис Василькович. А вдруг ростовский князь замышляет на дядю недоброе?! Но если так, то ловчий случайно открыл целый заговор! И когда верный слуга принесёт князю столь важное известие, Владимир Константинович может отличить его, приблизить к своей особе, возвысить над другими...
   В конце концов, возможность быстро сделать карьеру перевесила остальные соображения. Ловчий легко поднял юношу с земли, перебросил поперёк седла, сам вскочил на коня, кликнул борзую и поскакал туда, откуда доносился уже едва различимый звук рога. Под влиянием тряски юноша время от времени дёргался и начинал неразборчиво бормотать. Тогда ловчий похлопывал его по спине и приговаривал:
   - Погоди, милый, погоди, успеешь рассказать всё, что знаешь. Только не мне, а самому Владимиру Константинычу. Всё выложишь, как миленький! Не захочешь, а выложишь.
   Они носились по лесу вот уже битый час, а толку от этого, похоже, не было никакого. Пара зайцев - разве ж это добыча для княжеской охоты?! Шкурка у зверьков сейчас некудышняя, но это мелочи. Главное - князь не получил никакого удовольствия. Он не без основания считал, что потратил день впустую.
   Владимир Константинович недовольно повёл могучими плечами и уже стал подумывать о прекращении столь неудачной охоты, когда далеко позади раздался крик:
   - Княже! Княже!
   Он резко натянул поводья и обернулся. Кавалькаду нагонял Никита, один из этих бездельников, которые не способны выследить приличную дичь, а умеют только орать во всю глотку, распугивая даже жалких зайчишек и тем самым окончательно срывая охоту. За всадником неслась борзая.
   Но что это перекинуто через седло его коня? Неужто ловчий подстрелил крупную дичь? Без своего господина! Ах, негодяй, да разве ж для себя ты охотишься? Князю, князю должен доставить удовольствие, холоп!.. Владимир Константинович нахмурился, выпрямился в седле и стал ждать, когда же подъедет ловчий.
   Ждали и остальные слуги. По мере приближения всадника то один, то другой начинал охать, цокать языком, прикладывать козырьком ко лбу руку и присматриваться. Никто не понимал, что везёт ловчий. Сначала все были уверены, что он подстрелил косулю, однако теперь стало ясно, что поперёк седла его лошади переброшен человек. Но кто это?
   Слуги удивлённо переглядывались, пытаясь сообразить, кого не хватает в княжеской свите. Может, с кем-то приключилось несчастье, и Никита подобрал товарища. Но все вроде были на месте. Тогда кого везёт болван Никита? Неужели какого-нибудь нищеброда или смерда? Вот дубина - из-за такой-то безделицы вздумал беспокоить князя!.. Ну ничего, сейчас Владимир Константинович ему задаст!
   А князь хоть и хмурился, но не спешил обрушивать на Никиту свой гнев. Он догадывался, что ловчий ведёт себя так неспроста. Глядя на своего повелителя, слуги также молчали и не трогались с места. Наконец Владимир Константинович бросил через плечо негромко:
   - Олекса...
   Один из слуг тронул поводья и поехал навстречу ловчему, который был уже близко. Но Никита тотчас остановил своего скакуна и крикнул:
   - Только с тобой говорить буду, княже!
   Все просто оторопели от такого нахальства и посмотрели на князя уже с откровенным непониманием. Да что ж это творится, в самом деле...
   Но Владимир Константинович коротко приказал Олексе:
   - Назад, - и поехал к ловчему сам.
   О чём они говорили, так и осталось для всех тайной. Слуги видели, что князь насупился и слушает Никиту молча, время от времени поглядывая на переброшенного через седло человека, а ловчий возбуждённо дёргает руками, хотя и объясняется при этом хриплым шёпотом. Потом Владимир Константинович нервно хлестнул коня, кликнул слуг и отдал им приказ о немедленном возвращении в Углич.
   По приезде в княжескую резиденцию ловчий, под бдительным присмотром Владимира Константиновича, в одиночку отнёс так и не пришедшего в себя парня в отдалённую внутреннюю комнату. Посланные вперёд слуги позаботились о том, чтобы на их пути не попался случайно ни один человек. Затем во дворец был срочно призван знахарь и оставлен подле больного вместе с Никитой. Двери комнаты денно и нощно стерегли вооружённые гридни.
   Был ли смысл во всех этих предосторожностях? Разумеется, Владимир Константинович не стал бы темнить понапрасну без достаточных на то оснований. Не таков был углицкий князь. Ситуация представлялась Владимиру Константиновичу крайне запутанной. В лесу ловчий рассказал своему господину об ужасных обвинениях, якобы выдвинутых парнем по адресу углицкого князя. Владимир Константинович даже представить не мог, как появилась на свет столь гнусная клевета! И вообще, выдумать такое мог только юродивый. Однако после двух-трёх простейших вопросов Владимир Константинович понял, что речь шла вовсе не о нём, а о каком-то другом князе. Хорошо, что у слуги хватило смелости поведать обо всём, и этот болван не бросил с перепугу парня в лесу, как хотел сделать вначале. В результате Владимир Константинович стал обладателем некой тайны, которая могла ему очень пригодиться. Только бы узнать, кто из князей предал Христа!
   Владимира Константиновича радовало то обстоятельство, что под влиянием жара юноша назвал ростовского князя Бориса Васильковича спасителем. Значит, племянник его не был "сатанинским иудой". Вот и отлично! Будет на кого опереться в борьбе с предателем. Оставалось только привести парня в чувство и выведать имя, которое он так и не назвал в бреду.
   Знахарь с Никитой, который временно превратился в его подручного, очень желали угодить своему господину и старались изо всех сил. Утром следующего дня юноша очнулся. И тогда Владимир Константинович окончательно убедился, какой неслыханной удачей обернулась вроде бы неудачная охота.
   Илья (так звали парня) оказался послушником небольшого монастыря, расположенного верстах в сорока западнее Владимира. Там жило всего-навсего четверо престарелых монахов, не считая игумена Антония. Таких миниатюрных обителей появлялось в последнее время превеликое множество. Вот и Антоний, чудом спасшийся из рук татарских нечестивцев, спаливших Суздаль, выстроил на берегу Колокши подобие лачуги, вокруг которой теперь лепилось ещё несколько не менее жалких построек. Жили они бедно, огородничали, держали пасеку, ловили в речке рыбу, усердно молились Богу да время от времени переписывали на заказ книги, взимая за сей праведный труд оплату мукой либо крупой.
   Илья попал в монастырь прошлой осенью. Родился он в семье ростовского бондаря, до поры до времени жил, как все дети тамошних ремесленников, да только привычный уклад жизни был напрочь разрушен ордынским нашествием: четыре года назад погибла вся его семья. С тех пор мальчишка бродил по дорогам, выпрашивая подаяние. А прошлой осенью уже после наступления ранних заморозков постучался в двери одной из хижин Антониева монастыря, осипшим голосом начал проситься внутрь - и потерял сознание.
   Монахи позаботились об Илье, а когда игумен услышал его историю, то после недолгих размышлений предложил остаться с ними, ибо питал жалость ко всем пострадавшим от татар. Кроме того, он рассчитывал, что юноша станет выполнять самую тяжёлую хозяйственную работу, а от этого будет немалая польза и облегчение престарелой братии. Паренёк с радостью согласился. Идти ему всё равно было некуда, разве что обратно на большую дорогу.
   Так Илья стал послушником. Игумен Антоний назначил ему годичный испытательный срок, по завершении которого парень должен был принять пострижение. А пока Илья жил в лачуге, которую соорудили для него монахи, трудился на огородах и на пасеке за четверых, прилежно корпел над Писанием, заучивал наизусть молитвы и исполнял различные мелкие поручения игумена. И пусть Илья ел не досыта и спал под ветхой крышей, зато был уверен, что и завтра, и послезавтра, и впредь получит утром и вечером варёную полбу, сочевицу или репу, если нет поста - трижды в неделю уху или вяленую рыбу.
   Однако Господу, по-видимому, показалось мало испытаний, отведенных на долю Ильи, и Всевышний решил подвергнуть парня новым. Нынешние злоключения начались с того, что дьякон церкви Покрова на Нерли заказал игумену Антонию, которого знавал ещё до татарского нашествия, роскошный Октоих. Такая сделка сулила выгоду не только игумену, но и дьякону Покровской церкви. В другом месте, например, в столичном Рождественском монастыре, переписчики содрали бы за книгу непомерную цену. А со старым приятелем дьякон уговорился всего-то на штуку ткани.
   Когда монах Феодул справился наконец с ответственной работой (а произошло это в конце вербной недели), отнести книгу было поручено Илье: юноше пройти сорок вёрст пешком нетрудно, не то что старикам. Илья исполнил поручение игумена охотно и прилежно, как и подобает послушнику. Отправившись в путь утром первого дня после праздничного воскресенья, он отмахал аж тридцать вёрст из сорока, заночевал в безвестном селении, поднялся затемно и на второе утро достиг Покровской церкви. Дьякон принял Октоих, вскользь поблагодарил юношу и рассеянно подтвердил, что его благодетель протоиерей Калистрат непременно пришлёт игумену Антонию штуку шерстяной ткани, чтобы братия справила к осени новые рясы.