падением. Наконец, к тому же 1833 г. относится и последняя редакция глубокой
по идее и чудно-прекрасной по выполнению, но доведенной только до половины
поэмы "Галуб". Она задумана вовремя путешествия по Кавказу в 1829 г. и, судя
по обеим программам, до нас дошедшим, должна была изображать героя Тазита
сознательным носителем идеи христианской любви и готовности на страдания.
"Галуб" -- одно из крупных указаний на присущее П. в это время искреннее и
сильное религиозное чувство. В конце 1833 г. П. пожалован камер-юнкером, а в
марте 1834 г. ему дано 20000 руб. на печатание "Истории Пугачевского бунта".
Несмотря на это, П. становится все труднее и труднее жить в Петербурге: свой
годовой бюджет он исчисляет в 30000 руб., а доходы его крайне неопределенны.
К тому же дела его родителей были настолько запутаны, что он принужден был
взять их на себя, после чего и отец, и брат обращаются к нему за деньгами,
как в собственный сундук. Маленькое придворное звание, принуждающее его,
вместе с юнцами из лучших фамилий, бывать на всех торжествах, доставляет ему
немало неприятных минуть и уколов его чувствительного самолюбия. Летом 1834
г., принужденный остаться в Петербурге из-за работы и отпустив семью в
деревню, к родным жены, он пишет ей: "Я не должен был вступать на службу и,
что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами... Зависимость, которую
налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят
на меня, как на холопа, с которым можно им поступать, как им угодно" (No
387). Вскоре после этого, раздраженный рядом мелких неприятностей, П. подал
в отставку; но Жуковской и другие благожелатели поспешили его "образумить",
а государь обвинил его в неблагодарности, так что он должен был взять свою
просьбу назад, с изъявлением глубокого раскаяния. В сентябре 1834 г., когда
П. жил в Болдине, устраивая дела отца и ожидая вдохновения, у него начинает
вновь созревать мысль о журнале. Зимою 1834-- 35 г. с П. живут сестры
Натальи Николаевны, что увеличивает число светских знакомств П. В
Смирдинской "Библиотеке для Чтения" появляются; между прочим, его "Гусар" и
"Пиковая дама" (последняя производит фурор даже в высшем петербургском
свете) -- два наиболее характерные выражения русского реального романтизма,
созданного П., где фантастика неотделима от пластически выраженной
действительности. П. по прежнему усердно работает в архивах, собирая
материалы для истории Петра Великого, и утешается развитием русской
литературы, вступавшей, с усилением влияния Гоголя, в новый фазис. Личные
дела П. запутаны по прежнему, и он принужден просить о новой милости -- о
ссуде в 30000 руб., с погашением долга его жалованьем; милость эта была ему
оказана, но не избавила его от затруднений. Осенью 1835 г. в Михайловском он
долго ожидает вдохновения: ему препятствуют заботы о том, "чем нам жить
будет?" (пис. No 428). Для поправления своих дел П. вместе с Плетневым, при
непременном участии Гоголя, задумал издать альманах; когда же материалу
оказалось более, чем нужно, он решил издавать 3-х месячный журнал
"Современник". Возможность осуществить свое давнишнее желание очень ободрила
П.; по возвращении в Петербург, куда он был вызван раньше срока отпуска
опасной болезнью матери, он начал работать с давно небывалой энергией. Этот
усиленный труд дурно отзывался на нервах П. и без того непомерно
возбужденных и расшатанных. Ко 2-ой половине 1835 г. П. начал писать
историческую драму: "Сцены из рыцарских времен"; план ее был очень широко
задуман. Брат Бертольд, занимающийся алхимией, введен сюда вовсе не для
пополнения средневековой обстановки: его знаменитое открытие должно было
обусловить развязку, поэт имел в виду не мрак средних веков, а гибель их под
ударами пробужденного народа и великих изобретений. Тогда же он принялся за
отделку чрезвычайно оригинальной и по форме, и по содержанию повести
"Египетские ночи", куда входила античная поэма, сюжет которой занимал его с
самого Кишинева. Важное автобиографическое значение имеет неоконченная
элегия: "Вновь я посетил". До какой небывалой ни прежде, ни после энергии
дошел стих П., видно из его оды-сатиры: "На выздоровление Лукулла" (против
С. С. Уварова), популярность которой была потом крайне неприятна самому
автору (см. п. No448). Начало 1836 г. П. посвящает приготовлениям к
"Современнику", 1-я книжка которого, составленная очень старательно и умело
и открывавшаяся стих. "Пир Петра Великого" (высокохудожественный отзвук
архивных занятий поэта), вышла 11 апреля в отсутствие П., у которого 29
марта умерла мать: он поехал в Михайловское (в Святогорский монастырь)
хоронить ее и кстати откупил себе могилу. Все лето, которое П. провел на
даче на Каменном Острове, ушло на работы по "Современнику". В 4-ой его
книжке был напечатан целиком лучший роман П.: "Капитанская дочка"; поэт
задумал его еще в 1833 г., во время усиленных работ над пугачевщиной, но
совершенно в ином виде -- только как романический эпизод из смутного времени
(по 1-ой программе герой Шванвич, по 2-й -- Башарин, лица более или менее
исторические; в основе нынешней редакции -- рассказ об офицере, замешанном в
пугачевском процессе, которого спас старик отец, лично обратившийся к
императрице. Подробности см. в книге Н. И. Черняева, "Капитанская дочка,
историко-критический этюд", М., 1897). Простота и правдивость тона и
интриги, реализм характеров и картин, тонкий добродушный юмор не были
оценены по достоинству современниками П., но на будущие судьбы русского
исторического романа "Капитанская дочка" имела огромное и благотворное
влияние. Оставаясь истинным и безусловно правдивым художником, П.
сознательно заступается за униженных и оскорбленных; "извергу" Пугачеву он
придает доброе сердце, а героиней, восстановительницей правды, делает совсем
простую и робкую девушку, которая двух слов сказать не умеет, но инстинктом
и сердечностью заменяет блеск ума и силу характера "Капит. Дочка" наиболее
яркое проявление того поворота в творчество П., который чувствуется уже
после 1830 г. и который сам поэт называет воспеванием милосердия и призывом
милости к падшим ("Памятник").
Еще в 1832 г. он задумал повесть "Мария Шонинг", в основе которой
лежала история девушки и вдовы, казненных за мнимое преступление. От повести
сохранились только два начальных письма, когда и кроткая героиня, и ее
подруга еще не успели испытать всех ужасов нужды и жестоких законов, но уже
началась война между несчастной сиротой и бессердечным обществом. Нельзя не
признать кровного родства между Марией Шонинг и Машей "Капит. дочки". С этим
поворотом совпадает стремление поэта к изображению современного общества,
"как оно есть": в 1835 г. П. обдумывал роман "Русский Пельгам", к которому
вдохновил его юношеский социальный роман Бульвера: "Пельгам или приключения
джентльмена". В обоих сохранившихся планах П. герой очищается от своего
легкомыслия страданием и тем, что считается в глазах общества падением (он
сидит в тюрьме по обвинению в уголовном преступлении); злодея романа П.
характеризует словами tres comme il faut. Но этот поворот не успел
завершиться и выразиться в зрелых и законченных художественных работах: дни
П. были сочтены. В петербургском большом свете, куда П. вступил после
женитьбы, он и жена его были "в моде": жена -- за красоту и изящество манер,
он -- за ум и талант. Но их не любили и охотно распространяли об них самый
ядовитые сплетни. Даже кроткая Наталья Николаевна возбуждала злую зависть и
клеветы (см. письмо П. к П. А. Осиповой, No435); еще сильнее ненавидели
самого П., прошлое которого иные находили сомнительным, а другие -- прямо
ужасным, и характер которого, и прежде не отличавшийся сдержанностью,
теперь, под влиянием тяжелого и часто ложного положения (он должен был
представляться богаче, чем был в действительности), бывал резок до
крайности. Его агрессивное самолюбие, его злые характеристики, некоторые его
стихотворения ("Моя родословная", "На выздоровление Лукулла" и пр.)
возбуждали к нему скрытую, но непримиримую злобу очень влиятельных и ловких
людей, искусно раздувавших общее к нему недоброжелательство. П. чувствовал
его на каждом шагу, раздражался им и часто сам искал случая сорвать на
ком-нибудь свое негодование, чтоб навести страх на остальных. 4 ноября 1836
г. П. получил три экземпляра анонимного послания, заносившего его в орден
рогоносцев и, как он был убежден, намекавшего на настойчивые ухаживания за
его женой кавалергардского поручика бар. Дантеса, красивого и ловкого
иностранца, принятого в русскую службу и усыновленного голландским
посланником, бар. Геккереном. П. давно уже замечал эти ухаживания (п. No 47)
и воспользовался получением пасквиля, чтобы вмешаться в дело. Он отказал
Дантесу от дому, причем Дантес играл роль такую "жалкую", что некоторое
сочувствие, которое, может быть, питала Наталья Николаевна к столь
"возвышенной страсти" -- сочувствие, старательно подогревавшееся бар.
Геккереном, -- потухло в "заслуженном презрении". Так как сплетни не
прекращались, то П. вызвал Дантеса на дуэль; тот принял вызов, но через бар.
Геккерена (см. п. No 477; ср. "Воспом." гр. В. Д. Сологуба, М., 1866, стр.
49) просил отсрочки на 15 дней. В продолжение этого времени П. узнал, что
Дантес сделал предложение его свояченице Ек. Н. Гончаровой -- и взял свой
вызов назад. Свадьба произошла 10 января 1837 г.; друзья П. успокоились,
считая дело поконченным. Но излишние и со стороны иных злостные старания
сблизить новых родственников снова все испортили: П. очень резко выражал
свое презрение Дантесу, который продолжал встречаться с Натальей Николаевной
и говорить ей любезности, и Геккерену, который усиленно интриговал против
него. Сплетни не прекращались. Выведенный окончательно из терпения, П.
послал Геккерену крайне оскорбительное письмо, на которое тот отвечал
вызовом от имени Дантеса. Дуэль произошла 27 января, в 5-м часу вечера, на
Черной речке, при секундантах: секретаря франц. посольства д'Аршиаке (со
стороны Дантеса) и лицейском товарище П., Данзасе. Дантес выстрелил первым и
смертельно ранил П. в правую сторону живота; П. упал, но потом приподнялся
на руку, подозвал Дантеса к барьеру, прицелился, выстрелил и закричал:
браво! когда увидал, что противник его упал. Но, почувствовав опасность
своего положения, П. опять стал добрым и сердечным человеком: прежде всего
старался не испугать жены, потом постарался узнать правду от докторов,
послал к государю просить прощения для своего секунданта, исповедывался,
приобщился, благословил детей, просил не мстить за него, простился с
друзьями и книгами, перемогал ужаснейшие физические страдания и утешал,
сколько мог, жену. Он скончался в 3-м часу по полудни 28 янв. 1837 г. Его
отпевали в придворной конюшенной церкви, после чего А. И. Тургенев отвез его
тело для погребения в Святогорский м-рь, близ Михайловского. Русское
интеллигентное общество было сильно поражено неожиданной смертью Пушкина
(см. Барсуков, "Погодин", IV, 44 и след.); даже заграницей, в Германии и
Франции, газеты несколько дней были наполняемы подробностями (часто очень
фантастичными) о его жизни и смерти. Именно с этого момента там является
интерес к изучению русской литературы.
Поэзия П. настолько правдива, что о ней нельзя получить ясного понятия,
не узнав его, как человека. Одаренный необыкновенными способностями,
впечатлительностью, живостью и энергией, П. с самого начала был поставлен в
крайне неблагоприятные условия, и вся его жизнь была героическою борьбою с
разнообразными препятствиями. Он всегда возбужден, всегда нервен и резок,
самолюбив, часто самоуверен, еще чаще ожесточен, но в душе бесконечно добр и
всегда готов отдать всего себя на пользу дела или близких людей. Дерзость
его и цинизм (на словах) временами переходили границы дозволенного, но за то
и его деятельная любовь к людям (скрытая от света), и его смелая правдивость
далеко оставляли за собой границы обыденного. Ум, необыкновенно сильный и
чисто русский по отвращению от всего туманного, неясного, характер прямой,
ненавидевший всякую фальшь и фразу, энергию, напоминающую Петра и
Ломоносова, П. отдал на служение одному делу -- служению родной литературе,
и создал ее классический период, сделал ее полным выражением основ
национального духа и великой учительницей общества. П. совершил свой подвиг
с беспримерным трудолюбием и беспримерной любовью к делу. Убежденный, что
без труда нет "истинно великого", он учится всю жизнь, учится у всех своих
предшественников и современников и у всех литературных школ, от всякой берет
все что было в ней лучшего, истинного и вечного, откидывая слабое и
временное. Но он не останавливается на приобретенном, а ведет его дальние и
по лучшей дороге. Псевдоклассицизм оставил в нем наклонность к соблюдению
меры, к строгому обдумыванию результатов вдохновения, к тщательности отделки
и к изучению родного языка. Но он пошел в этом отношении дальше, нежели
академики многочисленных академий Европы, вместе взятые: он обратился к
истории языка и к языку народному. Сентиментализм Бернардена, Карамзина и
Ричардсона, проповедь Руссо натолкнули П. на создание пленительных образов
простодушных и любящих детей природы и инстинкта. Апофеоз поэзии и
отвращение от прозы практической, филистерской жизни, доведенное до абсурда
Шлегелями, у П. выразилось твердым убеждением в независимости искусства от
каких бы то ни было извне наложенных целей и в его высокогуманном влиянии.
Баллады Бюргера и Жуковского, поэмы Вальтера Скотта и "озерных поэтов"
воодушевили П. к созданию "Вещего Олега", "Утопленника", "Русалки" и пр.
Поклонение средним векам и рыцарству явилось у него как понимание их и
художественное воспроизведение в "Скупом рыцаре" и "Сценах из рыцарских
времен". Байрон был долго "властителем его дум"; он усвоил у него смелый и
глубокий анализ души человеческой, но нашел примирение для его безутешной
мировой скорби в деятельной любви к человечеству. Собственное художественное
чутье и критические положения Лессинга, хотя и дошедшие до П. через третьи
руки, обратили его к изучению Шекспира и романтической драмы, которое
привело его не к слепому подражанию внешним приемам, а к созданию "Бориса
Годунова", "Каменного гостя" и др. Горячее национальное чувство, всегда
таившееся в душе П. и укрепленное возрождением идеи народности в Западной
Европе, привело его не к квасному патриотизму, не к китайскому
самодовольству, а к изучению родной старины и народной поэзии, к созданию
"Полтавы", сказок и пр. П. стал вполне европейским писателем именно с той
поры, как сделался русским народным поэтом, так как только с этих пор он мог
сказать Европе свое слово. Глубоко искренняя поэзия П. всегда была реальна в
смысле верности природе и всегда представляла живой и влиятельный протест
как против академической чопорности и условности, так и против
сентиментальной фальши; но сперва она изображала только одну красивую
сторону жизни. Позднее, руководимый собственным инстинктом -- однако, не без
влияния западных учителей своих -- П. становится реалистом и в смысле
всестороннего воспроизведения жизни; но у него, как у истинного художника, и
обыденная действительность остается прекрасной, проникнутой внутренним
светом любящей души человеческой. Таким же истинным художником остается П.,
пробуждая "добрые чувства" и призывая милость к падшим. Защита униженных и
оскорбленных никогда не переходит у него в искусственный пафос и в
антихудожественную тенденциозность. Глубокая правдивость его чувства и
здоровый склад ума возвышает его над всеми литературными школами. Он верно
определяет себя, говоря: "я в литературе скептик, чтобы не сказать хуже, и
все ее секты для меня равны". П. был создателем и русской критики, без
которой, по его мнению, немыслима влиятельная литература. "Состояние
критики, пишет он, показывает степень образованности всей литературы"; от ее
зависит "общее мнение", главная движущая сила в цивилизованной стране; она
служит безупречным показателем духовного прогресса народа. Сам П., опираясь
на свое глубокое изучение французской и английской литературы, разбирает
современные ее явления как "власть имеющий", с полною верою в правоту свою.
В отечественной литературе он жестоко клеймит педантизм (Каченовский и
Надеждин), легкомыслие (Полевой) и, главное, индустриализм (Булгарин и К°)
-- и если одни осуждают его за это, как за работу, его недостойную; другие
справедливее видят здесь дело высоко полезное и сравнивают П. с трудолюбивым
американским колонистом, "который одною рукою возделывает поле, а другою
защищает его от набегов диких". Выступать против своих русских собратьев от
считал неудобным; зато он первый оценил и Гоголя, и Кольцова, которых
позднее так неуместно противопоставляли ему. "Современник" он для того и
задумал, чтобы создать настоящую русскую критику и для первого же No
вдохновил Гоголя к его известной статье: "О движении журнальной литературы".
Тогда же он один из всего кружка своего предугадал будущее значение юного
Белинского и хотел отдать ему критический отдел в своем журнале. П. завершил
великий труд, начатый Ломоносовым и продолженный Карамзиным -- создание
русского литературного языка. То, по-видимому, неблагоприятное
обстоятельство, что в детстве он свободней владел французским языком, чем
родным, ему принесло только пользу: начав писать по-русски, он тем с большим
вниманием прислушивался к правильной русской речи, с более строгой критикой
относился к каждой своей фразе, часто к каждому слову, и стремился овладеть
русским языком всесторонне -- а при его способностях, уменье взяться за дело
и энергии хотеть значило достигнуть. Он изучает язык простого народа как
поэтический, так и деловой, не пропуская и говоров; ради языка он штудирует
все памятники старины, какие только мог достать, не пренебрегая и напыщенным
языком одописцев XVIII века, и скоро дорабатывается до таких положений,
которые стали общепринятыми только через два поколения после него. Уже в
1830 г. он пишет: "Жеманство и напыщенность более оскорбляют, чем
простонародность. Откровенные, оригинальные выражения простолюдинов
повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха, между тем как чопорные
обиняки провинциальной вежливости возбудили бы общую улыбку". Он горячо
восстает против условности, педантизма и фальши так наз. правильного и
изящного языка и, после появления Гоголя, настойчиво требует расширения
границ литературной речи. Они и расширились в том направлении, в каком желал
П.; но все же и теперь, через 100 лет после его рождения, его стих и проза
остаются для нас идеалом чистоты, силы и художественности.
А. Кирпичников.
Статья проф. А. И. Кирпичникова "Пушкин" из "Энциклопедического словаря
Брокгауза и Ефрона" (1890 --1907). Статья приведена с сохранением орфографии
и пунктуации оригинала.
по идее и чудно-прекрасной по выполнению, но доведенной только до половины
поэмы "Галуб". Она задумана вовремя путешествия по Кавказу в 1829 г. и, судя
по обеим программам, до нас дошедшим, должна была изображать героя Тазита
сознательным носителем идеи христианской любви и готовности на страдания.
"Галуб" -- одно из крупных указаний на присущее П. в это время искреннее и
сильное религиозное чувство. В конце 1833 г. П. пожалован камер-юнкером, а в
марте 1834 г. ему дано 20000 руб. на печатание "Истории Пугачевского бунта".
Несмотря на это, П. становится все труднее и труднее жить в Петербурге: свой
годовой бюджет он исчисляет в 30000 руб., а доходы его крайне неопределенны.
К тому же дела его родителей были настолько запутаны, что он принужден был
взять их на себя, после чего и отец, и брат обращаются к нему за деньгами,
как в собственный сундук. Маленькое придворное звание, принуждающее его,
вместе с юнцами из лучших фамилий, бывать на всех торжествах, доставляет ему
немало неприятных минуть и уколов его чувствительного самолюбия. Летом 1834
г., принужденный остаться в Петербурге из-за работы и отпустив семью в
деревню, к родным жены, он пишет ей: "Я не должен был вступать на службу и,
что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами... Зависимость, которую
налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят
на меня, как на холопа, с которым можно им поступать, как им угодно" (No
387). Вскоре после этого, раздраженный рядом мелких неприятностей, П. подал
в отставку; но Жуковской и другие благожелатели поспешили его "образумить",
а государь обвинил его в неблагодарности, так что он должен был взять свою
просьбу назад, с изъявлением глубокого раскаяния. В сентябре 1834 г., когда
П. жил в Болдине, устраивая дела отца и ожидая вдохновения, у него начинает
вновь созревать мысль о журнале. Зимою 1834-- 35 г. с П. живут сестры
Натальи Николаевны, что увеличивает число светских знакомств П. В
Смирдинской "Библиотеке для Чтения" появляются; между прочим, его "Гусар" и
"Пиковая дама" (последняя производит фурор даже в высшем петербургском
свете) -- два наиболее характерные выражения русского реального романтизма,
созданного П., где фантастика неотделима от пластически выраженной
действительности. П. по прежнему усердно работает в архивах, собирая
материалы для истории Петра Великого, и утешается развитием русской
литературы, вступавшей, с усилением влияния Гоголя, в новый фазис. Личные
дела П. запутаны по прежнему, и он принужден просить о новой милости -- о
ссуде в 30000 руб., с погашением долга его жалованьем; милость эта была ему
оказана, но не избавила его от затруднений. Осенью 1835 г. в Михайловском он
долго ожидает вдохновения: ему препятствуют заботы о том, "чем нам жить
будет?" (пис. No 428). Для поправления своих дел П. вместе с Плетневым, при
непременном участии Гоголя, задумал издать альманах; когда же материалу
оказалось более, чем нужно, он решил издавать 3-х месячный журнал
"Современник". Возможность осуществить свое давнишнее желание очень ободрила
П.; по возвращении в Петербург, куда он был вызван раньше срока отпуска
опасной болезнью матери, он начал работать с давно небывалой энергией. Этот
усиленный труд дурно отзывался на нервах П. и без того непомерно
возбужденных и расшатанных. Ко 2-ой половине 1835 г. П. начал писать
историческую драму: "Сцены из рыцарских времен"; план ее был очень широко
задуман. Брат Бертольд, занимающийся алхимией, введен сюда вовсе не для
пополнения средневековой обстановки: его знаменитое открытие должно было
обусловить развязку, поэт имел в виду не мрак средних веков, а гибель их под
ударами пробужденного народа и великих изобретений. Тогда же он принялся за
отделку чрезвычайно оригинальной и по форме, и по содержанию повести
"Египетские ночи", куда входила античная поэма, сюжет которой занимал его с
самого Кишинева. Важное автобиографическое значение имеет неоконченная
элегия: "Вновь я посетил". До какой небывалой ни прежде, ни после энергии
дошел стих П., видно из его оды-сатиры: "На выздоровление Лукулла" (против
С. С. Уварова), популярность которой была потом крайне неприятна самому
автору (см. п. No448). Начало 1836 г. П. посвящает приготовлениям к
"Современнику", 1-я книжка которого, составленная очень старательно и умело
и открывавшаяся стих. "Пир Петра Великого" (высокохудожественный отзвук
архивных занятий поэта), вышла 11 апреля в отсутствие П., у которого 29
марта умерла мать: он поехал в Михайловское (в Святогорский монастырь)
хоронить ее и кстати откупил себе могилу. Все лето, которое П. провел на
даче на Каменном Острове, ушло на работы по "Современнику". В 4-ой его
книжке был напечатан целиком лучший роман П.: "Капитанская дочка"; поэт
задумал его еще в 1833 г., во время усиленных работ над пугачевщиной, но
совершенно в ином виде -- только как романический эпизод из смутного времени
(по 1-ой программе герой Шванвич, по 2-й -- Башарин, лица более или менее
исторические; в основе нынешней редакции -- рассказ об офицере, замешанном в
пугачевском процессе, которого спас старик отец, лично обратившийся к
императрице. Подробности см. в книге Н. И. Черняева, "Капитанская дочка,
историко-критический этюд", М., 1897). Простота и правдивость тона и
интриги, реализм характеров и картин, тонкий добродушный юмор не были
оценены по достоинству современниками П., но на будущие судьбы русского
исторического романа "Капитанская дочка" имела огромное и благотворное
влияние. Оставаясь истинным и безусловно правдивым художником, П.
сознательно заступается за униженных и оскорбленных; "извергу" Пугачеву он
придает доброе сердце, а героиней, восстановительницей правды, делает совсем
простую и робкую девушку, которая двух слов сказать не умеет, но инстинктом
и сердечностью заменяет блеск ума и силу характера "Капит. Дочка" наиболее
яркое проявление того поворота в творчество П., который чувствуется уже
после 1830 г. и который сам поэт называет воспеванием милосердия и призывом
милости к падшим ("Памятник").
Еще в 1832 г. он задумал повесть "Мария Шонинг", в основе которой
лежала история девушки и вдовы, казненных за мнимое преступление. От повести
сохранились только два начальных письма, когда и кроткая героиня, и ее
подруга еще не успели испытать всех ужасов нужды и жестоких законов, но уже
началась война между несчастной сиротой и бессердечным обществом. Нельзя не
признать кровного родства между Марией Шонинг и Машей "Капит. дочки". С этим
поворотом совпадает стремление поэта к изображению современного общества,
"как оно есть": в 1835 г. П. обдумывал роман "Русский Пельгам", к которому
вдохновил его юношеский социальный роман Бульвера: "Пельгам или приключения
джентльмена". В обоих сохранившихся планах П. герой очищается от своего
легкомыслия страданием и тем, что считается в глазах общества падением (он
сидит в тюрьме по обвинению в уголовном преступлении); злодея романа П.
характеризует словами tres comme il faut. Но этот поворот не успел
завершиться и выразиться в зрелых и законченных художественных работах: дни
П. были сочтены. В петербургском большом свете, куда П. вступил после
женитьбы, он и жена его были "в моде": жена -- за красоту и изящество манер,
он -- за ум и талант. Но их не любили и охотно распространяли об них самый
ядовитые сплетни. Даже кроткая Наталья Николаевна возбуждала злую зависть и
клеветы (см. письмо П. к П. А. Осиповой, No435); еще сильнее ненавидели
самого П., прошлое которого иные находили сомнительным, а другие -- прямо
ужасным, и характер которого, и прежде не отличавшийся сдержанностью,
теперь, под влиянием тяжелого и часто ложного положения (он должен был
представляться богаче, чем был в действительности), бывал резок до
крайности. Его агрессивное самолюбие, его злые характеристики, некоторые его
стихотворения ("Моя родословная", "На выздоровление Лукулла" и пр.)
возбуждали к нему скрытую, но непримиримую злобу очень влиятельных и ловких
людей, искусно раздувавших общее к нему недоброжелательство. П. чувствовал
его на каждом шагу, раздражался им и часто сам искал случая сорвать на
ком-нибудь свое негодование, чтоб навести страх на остальных. 4 ноября 1836
г. П. получил три экземпляра анонимного послания, заносившего его в орден
рогоносцев и, как он был убежден, намекавшего на настойчивые ухаживания за
его женой кавалергардского поручика бар. Дантеса, красивого и ловкого
иностранца, принятого в русскую службу и усыновленного голландским
посланником, бар. Геккереном. П. давно уже замечал эти ухаживания (п. No 47)
и воспользовался получением пасквиля, чтобы вмешаться в дело. Он отказал
Дантесу от дому, причем Дантес играл роль такую "жалкую", что некоторое
сочувствие, которое, может быть, питала Наталья Николаевна к столь
"возвышенной страсти" -- сочувствие, старательно подогревавшееся бар.
Геккереном, -- потухло в "заслуженном презрении". Так как сплетни не
прекращались, то П. вызвал Дантеса на дуэль; тот принял вызов, но через бар.
Геккерена (см. п. No 477; ср. "Воспом." гр. В. Д. Сологуба, М., 1866, стр.
49) просил отсрочки на 15 дней. В продолжение этого времени П. узнал, что
Дантес сделал предложение его свояченице Ек. Н. Гончаровой -- и взял свой
вызов назад. Свадьба произошла 10 января 1837 г.; друзья П. успокоились,
считая дело поконченным. Но излишние и со стороны иных злостные старания
сблизить новых родственников снова все испортили: П. очень резко выражал
свое презрение Дантесу, который продолжал встречаться с Натальей Николаевной
и говорить ей любезности, и Геккерену, который усиленно интриговал против
него. Сплетни не прекращались. Выведенный окончательно из терпения, П.
послал Геккерену крайне оскорбительное письмо, на которое тот отвечал
вызовом от имени Дантеса. Дуэль произошла 27 января, в 5-м часу вечера, на
Черной речке, при секундантах: секретаря франц. посольства д'Аршиаке (со
стороны Дантеса) и лицейском товарище П., Данзасе. Дантес выстрелил первым и
смертельно ранил П. в правую сторону живота; П. упал, но потом приподнялся
на руку, подозвал Дантеса к барьеру, прицелился, выстрелил и закричал:
браво! когда увидал, что противник его упал. Но, почувствовав опасность
своего положения, П. опять стал добрым и сердечным человеком: прежде всего
старался не испугать жены, потом постарался узнать правду от докторов,
послал к государю просить прощения для своего секунданта, исповедывался,
приобщился, благословил детей, просил не мстить за него, простился с
друзьями и книгами, перемогал ужаснейшие физические страдания и утешал,
сколько мог, жену. Он скончался в 3-м часу по полудни 28 янв. 1837 г. Его
отпевали в придворной конюшенной церкви, после чего А. И. Тургенев отвез его
тело для погребения в Святогорский м-рь, близ Михайловского. Русское
интеллигентное общество было сильно поражено неожиданной смертью Пушкина
(см. Барсуков, "Погодин", IV, 44 и след.); даже заграницей, в Германии и
Франции, газеты несколько дней были наполняемы подробностями (часто очень
фантастичными) о его жизни и смерти. Именно с этого момента там является
интерес к изучению русской литературы.
Поэзия П. настолько правдива, что о ней нельзя получить ясного понятия,
не узнав его, как человека. Одаренный необыкновенными способностями,
впечатлительностью, живостью и энергией, П. с самого начала был поставлен в
крайне неблагоприятные условия, и вся его жизнь была героическою борьбою с
разнообразными препятствиями. Он всегда возбужден, всегда нервен и резок,
самолюбив, часто самоуверен, еще чаще ожесточен, но в душе бесконечно добр и
всегда готов отдать всего себя на пользу дела или близких людей. Дерзость
его и цинизм (на словах) временами переходили границы дозволенного, но за то
и его деятельная любовь к людям (скрытая от света), и его смелая правдивость
далеко оставляли за собой границы обыденного. Ум, необыкновенно сильный и
чисто русский по отвращению от всего туманного, неясного, характер прямой,
ненавидевший всякую фальшь и фразу, энергию, напоминающую Петра и
Ломоносова, П. отдал на служение одному делу -- служению родной литературе,
и создал ее классический период, сделал ее полным выражением основ
национального духа и великой учительницей общества. П. совершил свой подвиг
с беспримерным трудолюбием и беспримерной любовью к делу. Убежденный, что
без труда нет "истинно великого", он учится всю жизнь, учится у всех своих
предшественников и современников и у всех литературных школ, от всякой берет
все что было в ней лучшего, истинного и вечного, откидывая слабое и
временное. Но он не останавливается на приобретенном, а ведет его дальние и
по лучшей дороге. Псевдоклассицизм оставил в нем наклонность к соблюдению
меры, к строгому обдумыванию результатов вдохновения, к тщательности отделки
и к изучению родного языка. Но он пошел в этом отношении дальше, нежели
академики многочисленных академий Европы, вместе взятые: он обратился к
истории языка и к языку народному. Сентиментализм Бернардена, Карамзина и
Ричардсона, проповедь Руссо натолкнули П. на создание пленительных образов
простодушных и любящих детей природы и инстинкта. Апофеоз поэзии и
отвращение от прозы практической, филистерской жизни, доведенное до абсурда
Шлегелями, у П. выразилось твердым убеждением в независимости искусства от
каких бы то ни было извне наложенных целей и в его высокогуманном влиянии.
Баллады Бюргера и Жуковского, поэмы Вальтера Скотта и "озерных поэтов"
воодушевили П. к созданию "Вещего Олега", "Утопленника", "Русалки" и пр.
Поклонение средним векам и рыцарству явилось у него как понимание их и
художественное воспроизведение в "Скупом рыцаре" и "Сценах из рыцарских
времен". Байрон был долго "властителем его дум"; он усвоил у него смелый и
глубокий анализ души человеческой, но нашел примирение для его безутешной
мировой скорби в деятельной любви к человечеству. Собственное художественное
чутье и критические положения Лессинга, хотя и дошедшие до П. через третьи
руки, обратили его к изучению Шекспира и романтической драмы, которое
привело его не к слепому подражанию внешним приемам, а к созданию "Бориса
Годунова", "Каменного гостя" и др. Горячее национальное чувство, всегда
таившееся в душе П. и укрепленное возрождением идеи народности в Западной
Европе, привело его не к квасному патриотизму, не к китайскому
самодовольству, а к изучению родной старины и народной поэзии, к созданию
"Полтавы", сказок и пр. П. стал вполне европейским писателем именно с той
поры, как сделался русским народным поэтом, так как только с этих пор он мог
сказать Европе свое слово. Глубоко искренняя поэзия П. всегда была реальна в
смысле верности природе и всегда представляла живой и влиятельный протест
как против академической чопорности и условности, так и против
сентиментальной фальши; но сперва она изображала только одну красивую
сторону жизни. Позднее, руководимый собственным инстинктом -- однако, не без
влияния западных учителей своих -- П. становится реалистом и в смысле
всестороннего воспроизведения жизни; но у него, как у истинного художника, и
обыденная действительность остается прекрасной, проникнутой внутренним
светом любящей души человеческой. Таким же истинным художником остается П.,
пробуждая "добрые чувства" и призывая милость к падшим. Защита униженных и
оскорбленных никогда не переходит у него в искусственный пафос и в
антихудожественную тенденциозность. Глубокая правдивость его чувства и
здоровый склад ума возвышает его над всеми литературными школами. Он верно
определяет себя, говоря: "я в литературе скептик, чтобы не сказать хуже, и
все ее секты для меня равны". П. был создателем и русской критики, без
которой, по его мнению, немыслима влиятельная литература. "Состояние
критики, пишет он, показывает степень образованности всей литературы"; от ее
зависит "общее мнение", главная движущая сила в цивилизованной стране; она
служит безупречным показателем духовного прогресса народа. Сам П., опираясь
на свое глубокое изучение французской и английской литературы, разбирает
современные ее явления как "власть имеющий", с полною верою в правоту свою.
В отечественной литературе он жестоко клеймит педантизм (Каченовский и
Надеждин), легкомыслие (Полевой) и, главное, индустриализм (Булгарин и К°)
-- и если одни осуждают его за это, как за работу, его недостойную; другие
справедливее видят здесь дело высоко полезное и сравнивают П. с трудолюбивым
американским колонистом, "который одною рукою возделывает поле, а другою
защищает его от набегов диких". Выступать против своих русских собратьев от
считал неудобным; зато он первый оценил и Гоголя, и Кольцова, которых
позднее так неуместно противопоставляли ему. "Современник" он для того и
задумал, чтобы создать настоящую русскую критику и для первого же No
вдохновил Гоголя к его известной статье: "О движении журнальной литературы".
Тогда же он один из всего кружка своего предугадал будущее значение юного
Белинского и хотел отдать ему критический отдел в своем журнале. П. завершил
великий труд, начатый Ломоносовым и продолженный Карамзиным -- создание
русского литературного языка. То, по-видимому, неблагоприятное
обстоятельство, что в детстве он свободней владел французским языком, чем
родным, ему принесло только пользу: начав писать по-русски, он тем с большим
вниманием прислушивался к правильной русской речи, с более строгой критикой
относился к каждой своей фразе, часто к каждому слову, и стремился овладеть
русским языком всесторонне -- а при его способностях, уменье взяться за дело
и энергии хотеть значило достигнуть. Он изучает язык простого народа как
поэтический, так и деловой, не пропуская и говоров; ради языка он штудирует
все памятники старины, какие только мог достать, не пренебрегая и напыщенным
языком одописцев XVIII века, и скоро дорабатывается до таких положений,
которые стали общепринятыми только через два поколения после него. Уже в
1830 г. он пишет: "Жеманство и напыщенность более оскорбляют, чем
простонародность. Откровенные, оригинальные выражения простолюдинов
повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха, между тем как чопорные
обиняки провинциальной вежливости возбудили бы общую улыбку". Он горячо
восстает против условности, педантизма и фальши так наз. правильного и
изящного языка и, после появления Гоголя, настойчиво требует расширения
границ литературной речи. Они и расширились в том направлении, в каком желал
П.; но все же и теперь, через 100 лет после его рождения, его стих и проза
остаются для нас идеалом чистоты, силы и художественности.
А. Кирпичников.
Статья проф. А. И. Кирпичникова "Пушкин" из "Энциклопедического словаря
Брокгауза и Ефрона" (1890 --1907). Статья приведена с сохранением орфографии
и пунктуации оригинала.