Автор неизвестен. Бог света

Он менялся. Черты его расплылись, словно он лежал под текучей водой.
Яма смотрел вниз на свое собственное лицо, на свои красные руки,
хватающие его же запястья.
- Ты впадаешь в отчаяние, Мара, когда жизнь оставляет тебя. Но Яма не
ребенок, чтобы бояться разбить зеркало, которым ты стал. Сделай последнюю
попытку и умри как человек, конец все равно один.
Но произошло еще одно расплывание и изменение.
На этот раз Яма заколебался, ослабляя свою силу.
На его руки упали ее бронзовые волосы. Тусклые глаза умоляли. Горло
обвивало ожерелье из черепков, которые были чуть бледнее ее тела. Ее сари
было цвета крови. Ее руки лежали на его руках и почти ласкали их...
- Богиня! - прошептал Яма.
- Не хочешь ли ты убить Кали?.. Друга?.. - Она задыхалась.
- Опять ошибка, Мара, - прошипел Яма. - Разве ты не знаешь, что
каждый человек убивает то, что он любил?
Руки его сжались, раздался звук ломающихся костей.
- Десятикратным будет твое осуждение, - сказал он, зажмурившись. - И
нового рождения не будет.
Руки его разжались.
Высокий, благородного сложения человек лежал на полу у ног Ямы,
голова склонилась к правому плечу. Глаз окончательно закрылся.
Яма перевернул тело носком сапога.
- Устроить погребальный костер и сжечь это тело, - сказал он монахам,
не поворачиваясь к ним. - Не жалеть ритуалов. Сегодня умер один из
высочайших.
Он отвел глаза от работы своих рук, повернулся на каблуках и покинул
комнату.


В этот вечер по небу метались молнии и дождь сыпал как горох.
Они вчетвером сидели в комнате в высокой башне на северо-восточном
углу монастыря.
Яма ходил по комнате и останавливался у окна каждый раз, когда
проходил мимо него.
Остальные сидели, смотрели на него и слушали.
- Они подозревают, - говорил он, - но не знают. Они не разрушат
монастырь последователей бога, не выставят перед людьми раскол в своих
рядах - пока они не уверены. А они не уверены, и поэтому проверяют. Это
означает, что у нас еще есть время.
Они кивнули.
- Брамин, отрекшийся от мира, шел этой дорогой, пострадал от
несчастного случая и умер здесь реальной смертью. Тело его сожжено, прах
брошен в реку, текущую в море. Вот как это произошло... В это время здесь
гостили странствующие монахи Просвещенного. Они ушли вскоре после этого
события. Кто знает, где они теперь?
Тэк выпрямился, насколько мог.
- Господин Яма, - сказал он, - эта история продержится неделю, месяц,
может быть, больше, и попадет в руки Мастера, который первым делом
примется за тех, кто остался в этом монастыре, кто идет Коридорами Кармы.
В этих обстоятельствах, я думаю, кое-кто из них может быть преждевременно
наказан именно по этой причине. Тогда что?
Яма тщательно скрутил сигарету.
- Я сказал, как это в действительности произошло - так и нужно
уладить.
- Возможно ли это? Когда человеческий мозг является предметом
кармического возврата, все события, каким он был свидетелем во время его
последнего жизненного цикла, кладутся перед судьей и машиной, как свиток.
- Все это правильно, - сказал Яма. - А ты, Тэк из Архивов, никогда не
слышал о палимпсесте - свитке, который был использован, затем очищен и
использован снова?
- Конечно, слышал, но ведь мозг не свиток.
- Нет? - улыбнулся Яма. - Ну, это было твое сравнение, а не мое. А
что, в сущности, есть истина? Истина такова, какой ты ее подашь. - Он
закурил. - Монахи были свидетелями странного и страшного дела. Они видели,
как я принял свой Аспект и владел Атрибутом. Они видели, как Мара сделал
то же самое - здесь, в этом монастыре, где мы возродили принцип ахимса.
Они знают, что бог может делать такие вещи, не неся кармического груза, но
шок был силен, и впечатление было живым. И будет конечное сожжение. И во
время этого сожжения та басня, что я рассказал вам, должна стать истиной в
их умах.
- Каким образом? - спросила Ратри.
- Именно в эту ночь, в этот час, - сказал Яма, - когда образ
огненного акта тревожит их мысли и сознание, новая истина должна быть
выкована и укреплена вместо... Сэм, ты достаточно долго отдыхал. Теперь ты
должен сделать это дело. Произнеси им проповедь. Ты должен воззвать к их
самым благородным чувствам и высшим качествам духа, которые делают
человека предметом божественного вмешательства. Ратри и я объединим силы,
и родится новая правда.
Сэм дернулся и опустил глаза.
- Не знаю, смогу ли. Это было так давно...
- Будда всегда Будда, Сэм. Вытащи что-нибудь из своих прежних притч.
У тебя есть минут пятнадцать.
Сэм протянул руку.
- Дай мне табаку и бумаги. - Он взял кисет и скрутил сигарету. -
Огонька... Спасибо. - Он глубоко затянулся и закашлялся. - Я устал врать
им, - сказал он наконец. - Наверное, так.
- Врать? - переспросил Яма. - А кто тебя просит врать? Выдай им
Нагорную Проповедь, если хочешь, или что-нибудь из "Илиады", мне все
равно, что ты скажешь. Просто расшевели их немного, погладь слегка, вот и
все, что я прошу.
- А потом что?
- Потом? Потом я займусь спасением их... и нас!
Сэм медленно кивнул.
- Ну, если ты так ставишь вопрос... Только я не вполне в форме для
таких штук. Конечно, я найду парочку истин, подпущу благочестия... Но мне
потребуется двадцать минут.
- Ладно, пусть двадцать. А потом будем складываться. Завтра едем в
Кейпур.
- Так рано? - спросил Тэк.
Яма покачал головой.
- Так поздно, - сказал он.


Монахи сидели на полу в трапезной. Столы были сдвинуты к стенам.
Насекомые исчезли. Снаружи продолжался дождь.
Великодушный Сэм, Просвещенный, вошел и сел перед монахами.
Вошла Ратри в одежде буддийской монахини и в вуали.
Яма и Ратри прошли в конец комнаты и сели на пол. Где-то слушал и
Тэк.
Сэм несколько минут сидел, закрыв глаза, затем мягко сказал:
- У меня много имен, и ни одно из них не имеет значения. Говорить -
это называть имена, но говорить - не существенно. Вдруг случается то, что
никогда не случалось раньше. Видя это, человек смотрит на реальность. Он
не умеет рассказать другим, что он видел. Однако, другие желают знать и
спрашивают его: "На что похоже то, что ты видел?" Тогда он пытается
объяснить им. Допустим, он видел самый первый в мире огонь. И он говорит:
"Он красный, как мак, но сквозь него танцуют другие цвета. У него нет
формы, он как вода, текущая отовсюду. Он горячий, вроде летнего солнца,
только горячее. Он живет некоторое время на куске дерева, а затем дерево
исчезает, будто он его съел, и остается нечто черное, которое может
сыпаться как песок. Когда дерево исчезает, он тоже исчезает".
Следовательно, слушатели должны думать, что реальность похожа на мак, на
воду, на солнце, на то, что едят, и на то, что выделяют. Они думают, что
огонь похож на все, как сказал им человек, знавший его. Но они не видели
огня. Они не могут реально знать его. Они могут только знать о нем. Но вот
огонь снова приходит в мир, и не один раз. Многие смотрят на огонь. И
через какое-то время огонь становится таким же обычным, как трава, облака
или воздух, которым они дышат. Они видят, что он похож на мак, но не мак,
похож на воду, но не вода, похож на солнце, но не солнце, похож на то, что
едят и на то, что выбрасывают, но он не то, он отличается от всего этого,
или он - все это вместе. Они смотрят на эту новую вещь и придумывают новое
слово, чтобы назвать ее. И называют ее "огонь".
Если они встретят человека, который еще не видел огня, и заговорят с
ним об огне, он не поймет, что они имеют в виду. Тогда они, в свою
очередь, станут объяснять ему, на что похож огонь, зная по собственному
опыту, что говорят не правду, а лишь часть ее. Они знают, что этот человек
так и не поймет реально, даже если бы они использовали все слова,
существующие в мире. Он должен сам увидеть огонь, обонять его запах, греть
возле руки, глядеть в его сердцевину, или остаться навеки невеждой.
Следовательно, слово "огонь" не имеет значения, слова "земля", "воздух",
"вода" не имеют значения. Никакие слова не важны. Но человек забывает
реальность и помнит слова. Чем больше слов он помнит, тем умнее его
считают товарищи. Он смотрит на великие трансформации мира, но не видит
их, как видит тот, кто смотрит на реальность впервые. Их имена слетают с
его губ, и он улыбается и пробует их на вкус, думая, что он знает о вещах
по их названиям. То, что никогда не случалось раньше, все-таки случается.
Это все еще чудо. Великое горящее цветение, поток, извержение пепла мира,
и ни одна из этих вещей, которые я назвал, и в то же время все они, и это
реальность - Безымянность.
И вот я требую от вас: забудьте ваши имена, забудьте слова, сказанные
мною, как только они будут произнесены. Смотрите на Безымянность в себе,
которая поднимается, когда я обращаюсь к ней. Она внимает не моим словам,
а реальности внутри меня, которая является частью Безымянности. Это атман,
он слышит меня, а не мои слова. Все остальное нереально. Определять -
значит терять. Суть всех вещей - Безымянность. Безымянность непознаваема,
она сильнее даже Брамы. Вещи уходят, но суть остается. Следовательно, вы
сидите среди сна.
Суть сна - это сон формы. Формы проходят, но суть остается, создавая
новые сны. Человек называет эти сны и думает, что пленил суть, не зная,
что он вызывает нереальность. Эти камни, стены, тела, сидящие рядом с вами
- это маки, вода, солнце. Это сны Безымянности. Они - огонь, если хотите.
Иногда спящий сознает, что он спит. Он может в какой-то мере
управлять тканью сна, сгибая ее по своей воле, или может проснуться в
большом самопознании. Если он выбирает путь самопознания, слава его
велика, и он будет звездой во все времена. Если же он выбирает путь Тантр,
объединяющий Самсару и Нирвану, включающий мир и продолжение жизни в нем,
этот человек - самый могущественный из мастеров сна. Его мощь может быть
направлена и на добро, и на зло - как посмотреть, хотя эти определения
тоже не имеют значения, они по ту сторону наименований Самсары.
Однако, жить в Самсаре - значит зависеть от работы могущественных
мастеров сна. Если их сила направлена на добро, это золотое время, если же
на зло - это время тьмы. Сон может обернуться кошмаром.
Написано, что жить - значит страдать. Так оно и есть, говорят мудрые,
потому что человек должен освободиться от своего бремени Кармы, если он
достигнет просвещенности. По этой причине, говорят мудрые, полезно ли
человеку во сне бороться со своей участью, с тропой, по которой он должен
следовать, чтобы получить освобождение? В свете вечных ценностей, говорят
мудрецы, страдание - ничто; в пределах Самсары, говорят мудрые, страдание
ведет к добру. Но оправданно ли, что человек борется против тех, чья мощь
направлена на зло? - Он сделал паузу и поднял выше голову. - В эту ночь
между нами прошел Бог Иллюзии - Мара, могущественнейший из Мастеров Сна,
склонный ко злу. Он натолкнулся на другого, на того, кто может работать с
тканью снов различными способами. Он встретился с Дхармой, который может
изгнать мастера снов из своего сна. Они сражались, и Бог Мара не
существует более. Почему они сражались, Бог Смерти и Бог Иллюзии? Вы
знаете, что пути богов непостижимы. Но это не ответ.
Ответ, оправдание одинаково как для людей, так и для богов. Добро и
зло, говорят мудрые, ничего не значат для тех, кто в Самсаре. Согласитесь
с мудрецами, которые учили наш народ с незапамятных времен. Согласитесь,
но рассмотрите вещь, о которой мудрецы не говорили. Эта вещь - "красота",
которая есть слово - но взгляните за это слово и рассмотрите Путь
Безымянности. А что есть Путь Безымянности? Это Путь Сна. Но зачем нужен
сон Безымянности? Этого не знает ни один из живущих в Самсаре. Так что
лучше спросите, что делает сон Безымянности?
Безымянность, частью которой являемся мы все, дает форму сну. А что
есть высший атрибут любой формы? Красота. Значит, Безымянность - артист.
Значит, главное - не проблема добра и зла, а проблема эстетики. Бороться с
могучими мастерами сна, чья сила направлена на зло или уродство, не значит
бороться за то, чему учили нас мудрецы - быть безразличными в границах
Самсары или Нирваны, а значит - бороться за симметричное видение сна, в
границах ритма и точки, баланса и антитезы, которые делают сон вещью
красоты. Об этом мудрые ничего не говорили. Эта истина так проста, что
они, вероятно, проглядели ее. По этой причине я вынужден из-за эстетики
ситуации обратить на нее ваше внимание. Бороться против мастеров снов,
видящих безобразное - будь они люди или боги - можно лишь волей
Безымянности. Эта борьба также несет страдания, и кармическое бремя
человека тоже будет облегчено, как это было бы при необходимости терпеть
безобразное; но это страдание производит более высокий конец в свете
вечных ценностей, о которых так часто говорили мудрые.
И вот, я говорю вам, эстетика того, чему вы были свидетелями в этот
вечер, была эстетикой высокого порядка. Вы можете спросить меня: "Откуда
мне знать, что прекрасно, а что уродливо, и каким образом действовать?", и
я скажу: на этот вопрос вы должны ответить сами. Для этого нужно сначала
забыть то, что я говорил, потому что я не сказал ничего. Живите теперь в
Безымянности.
Он поднял правую руку и склонил голову.
Яма встал, Ратри встала, Тэк прыгнул на стол.
Они ушли вчетвером, зная, что механизм Кармы на этот раз не сработал.


Они шли в пьяном блеске утра под Мостом Богов. Высокий папоротник,
еще мокрый от ночного дождя, искрился по бокам тропы. Вершины деревьев и
пики далеких гор рябили за поднимавшимся паром. День был безоблачным.
Слабый утренний ветерок еще хранил следы ночного холода. Щелканье,
жужжанье и щебет джунглей сопровождали идущих монахов. Монастырь, из
которого они ушли, едва виднелся над вершинами деревьев; над ними тянулась
изогнутая линия дыма, расписывающая небеса.
Служители Ратри несли ее носилки посредине движущейся толпы монахов,
слуг и маленького отряда воинов. Сэм и Яма шли почти первыми. Тэк следовал
за ними, невидимкой скользя меж листьев и веток.
- Погребальный костер все еще горит, - сказал Яма.
- Да.
- Жгут тело странника, умершего от сердечного приступа как раз тогда,
когда он решил отдохнуть в монастыре.
- Правильно.
- Для экспромта твоя проповедь была просто очаровательна.
- Спасибо.
- Ты действительно веришь в то, что проповедовал?
Сэм засмеялся.
- Я весьма доверчив, когда речь идет о моих словах. Я верю всему, что
говорю, хотя и знаю, что я лжец.
Яма фыркнул.
- Жезл Тримурти все еще падает на спины людей. Ниррити шевелится в
своем темном логове; он тревожит морские пути юга. Не хочешь ли ты
потратить еще один срок жизни на удовольствие заняться метафизикой - найти
новые оправдания для подавления своих врагов? Твое выступление в прошлую
ночь звучало так, словно ты перевернул понятия почему и как.
- Нет, - сказал Сэм, - я хотел испробовать другую линию на
присутствующих. Трудно вызвать возмущение тех, для кого все - благо. В их
мозгах нет места злу, несмотря на их постоянные страдания. Раб на дыбе,
знающий, что он должен родиться снова - может быть, жирным купцом - если
будет страдать с готовностью, смотрит на страдания иначе, чем тот у
которого только одна жизнь. Этот раб может вытерпеть все, зная, что, как
ни велика сейчас его боль, его будущие радости будут еще больше. Если
такой человек не выбирает между добром и злом, тогда, возможно, красота и
уродство могут служить одинаково. Меняются только названия.
- Тогда, значит, это новая, официальная партийная линия? - спросил
Яма.
- Именно, - ответил Сэм.
Яма провел рукой по невидимой щели в одежде, извлек кинжал и поднял
его.
- Салют красоте! - сказал он. - Долой уродство!
Волна тишины прокатилась по джунглям. Прекратились все звуки жизни.
Яма поднял одну руку вверх, а другой вложил кинжал в его потайные
ножны.
- Стоп! - крикнул он и посмотрел вверх, щурясь от солнца и склонил
голову набок. - Прочь с тропы! В кусты!
Все двинулись. Тела в шафрановых мантиях метнулись с тропы. Носилки
Ратри застряли между деревьями, а Ратри стояла теперь рядом с Ямой.
- В чем дело? - спросила она.
- Слушай!
Это спускалось с неба на взрывной волне звука. Оно мелькнуло над
пиками гор, пронеслось над монастырем, разметая дым. При его полете
грохотали взрывы звука, воздух дрожал, словно это пробивалось сквозь ветер
и свет.
Это был крест в виде буквы тау с громадной петлей и с огненным
хвостом позади.
- Разрушитель вышел на охоту, - сказал Яма.
- Громовая колесница! - закричал один из наемных воинов, делая рукой
знак.
- Шива проходит, - сказал монах, вытаращив глаза от ужаса. -
Разрушитель...
- Если бы я своевременно понял, как хорошо я работал, я мог бы
вычислить дни его международных состязаний. Иногда я сожалею о своей
гениальности.
Крест прошел под Мостом Богов, качнулся над джунглями и ушел к югу.
Его рев постепенно уменьшался по мере удаления. Затем наступила тишина.
Коротко чирикнула птица. Ей ответила другая. Затем снова появились
все звуки жизни, и путешественники вернулись на тропу.
- Он вернется, - сказал Яма, и это оказалось правдой.
Еще дважды в этот день они покидали тропу, когда громовая колесница
проносилась над их головами. В последнем случае она сделала круг над
монастырем, возможно, наблюдая за похоронным ритуалом, проводившимся там.
Затем она прошла над горами и исчезла.
В эту ночь они разбили лагерь под звездами, и на вторую тоже.
Третий день привел их к реке Дива и к маленькому портовому городку
Куна. Здесь они нашли транспорт, как желали и в тот же вечер двинулись на
барке к югу, туда, где Дива соединялась с могучей Ведрой, а затем дальше,
и, наконец, к пристаням Кейпура, их назначению.
Пока они плыли по реке, Сэм слушал ее звуки. Он стоял на палубе,
положив руки на перила, и смотрел в воду, где яркое небо поднималось и
падало, а звезды склонялись друг к другу. И тогда ночь обратилась к нему
голосом Ратри откуда-то вблизи.
- Ты проходил этим путем прежде, Татагатхи.
- Много раз, - ответил он.
- Дива прекрасна под звездами в своей ряби.
- Да.
- Теперь мы идем в Кейпур и во Дворец Камы. Что ты станешь делать,
когда мы туда прибудем?
- Некоторое время потрачу на медитацию, богиня.
- О чем будешь размышлять?
- О своих прошлых жизнях и об ошибках, которые содержала каждая из
них. Мне нужно заново пересмотреть свою тактику и тактику врага.
- Яма думает, что Золотое Облако изменило тебя.
- Возможно, что так оно и есть.
- Он считает, что оно размягчило тебя, ослабило. Ты всегда изображал
из себя мистика, но сейчас, по мнению Ямы, ты и в самом деле стал им - на
свою погибель и на нашу.
Сэм покачал головой и повернулся, но не увидел Ратри. То ли она была
здесь невидимой, то ли ушла. Он сказал тихо и без выражения:
- Я сорву эти звезды с небес и брошу их в лицо богам, если
понадобится. Я буду богохульствовать во всех храмах страны. Я буду
улавливать жизни сетью, как рыбак рыбу, если это будет необходимо. Я снова
поднимусь в Небесный Город, даже если каждая ступенька будет пламенем или
обнаженным мечом, а путь будут охранять тигры. Настанет день, когда боги
спустятся с Неба и увидят меня на лестнице; я принесу им дар, которого они
боятся больше всего.
Но сначала мне надо подумать, - закончил он, отвернулся и вновь начал
разглядывать воду.
Падучая звезда пролетела по небу. Судно шло вперед. Ночь вздохнула
над Сэмом.
Сэм смотрел вдаль и вспоминал.

2

Однажды незначительный раджа мелкого княжества поехал со
своей свитой в Махартху, город, который называли Воротами Юга и
Столицей Зари, чтобы купить себе новое тело. Это было в те
времена, когда угрозу судьбы еще можно было отвести в сторону,
когда боги были менее официальны, демоны еще связаны, а
Небесный Город бывал иногда открыт для людей. Это история о
том, как принц искушал однорукого исполнителя обрядов перед
Храмом и своей самонадеянностью навлек на себя немилость
Неба...
Немногие родятся вновь среди людей; большинство родится
вновь где-то в другом месте.
Ангуттара-Никайя (1, 35)

Принц въехал в Столицу Зари ближе к концу дня, верхом на белой кобыле
и поехал по широкой улице Сурья; сотня его вассалов сгрудилась позади, его
советник Страк ехал по левую руку от него; кривую саблю в ножнах и часть
его богатства в сумках несли вьючные лошади.
Жара била в тюрбаны людей, расплывалась позади и снова поднималась с
дороги.
Навстречу медленно ехала колесница; возничий искоса глянул на знамя,
которое нес глава слуг; куртизанка стояла у входа в свой шатер и смотрела
на уличное движение; свора дворняжек с лаем бежала за лошадьми.
Принц был высок, усы его были цвета дыма. На темных кофейных руках
выступали набухшие вены. Но держался он прямо, а глаза его, волнующие,
светлые, напоминали глаза древней птицы.
Впереди собралась толпа, глазеющая на проходящий отряд. На лошадях
ездили только те, кому это было по карману, а столь богатыми были очень
немногие. Обычным верховым животным был слизард - чешуйчатое существо со
змеиной шеей, со множеством зубов, с сомнительным происхождением, коротким
жизненным циклом и скверным характером; у лошадей, по каким-то причинам,
за последние десятилетия увеличилась бесплодность.
Принц ехал по Столице Зари, жители наблюдали.
Затем отряд свернул на более узкую улицу и поехал мимо низких
торговых зданий, больших магазинов крупных купцов, мимо банков, храмов,
гостиниц, борделей. Наконец, они доехали до края делового района и до
роскошной гостиницы Хауканы, Самого Лучшего Хозяина. У ворот они натянули
поводья, потому что сам Хаукана стоял снаружи, просто одетый, полный,
улыбающийся, желая лично провести в ворота белую кобылу.
- Добро пожаловать, господин Сиддхарта! - сказал он громко, чтобы все
уши могли узнать личность гостя. - Добро пожаловать в эту соловьиную
округу, ароматные сады и мраморные залы этого скромного заведения!
Приветствую также и твоих всадников, которые проехали с тобой немалый путь
и, без сомнения, найдут здесь отдых и достойный прием, как и ты сам. У
меня ты найдешь все, что тебе нравится, как бывало много раз в прошлом,
когда ты живал в этих залах с другими знатными гостями и благородными
посетителями, слишком многочисленными для перечисления...
- И тебе добрый вечер, Хаукана! - крикнул принц, потому что день был
жаркий, а речь хозяина могла литься вечно. - Впусти нас поскорее в эти
стены, где среди прочих качеств, слишком многочисленных для перечисления,
есть также и прохлада.
Хаукана быстро поклонился и, взяв под уздцы белую кобылу, провел ее
через ворота во двор; он придержал стремя, пока принц спешивался, а затем
передал лошадь конюху и послал мальчишку подмести улицу.
В гостинице гости первым делом вымылись, стоя в мраморной ванне, в то
время как слуги лили воду им на плечи. Затем они смазали себе кожу, по
обычаю касты воинов, надели свежую одежду и прошли в обеденный зал.
Еда тянулась до вечера, до тех пор, пока воины потеряли счет блюдам.
Принц сидел во главе длинного низкого стола. Направо от него три танцора
выполняли сложный танец, позванивая цимбалами; выражение их лиц точно
соответствовало каждому моменту танца, а четыре музыканта под вуалями
давали подходящую традиционную музыку. Стол был покрыт богато вытканным
гобеленом с изображениями охоты и сражений; всадники на слизардах и на
лошадях поражали копьями и стрелами крылатую панду, огненного петуха и
растение с драгоценными стручками; зеленые обезьяны боролись на вершинах
деревьев; птица Гаруда держала в когтях небесного демона и била его клювом
и крыльями; из глубин моря вылезала армия рогатых рыб, зажимавших в
соединенных плавниках розовые кораллы и глядевшие на строй людей в
камзолах и шлемах; те копьями и факелами препятствовали рыбам выйти на
берег.
Принц ел очень умеренно. Он слушал музыку, иногда смеялся шуткам
своих людей. Он потягивал шербет, кольца его звякали о стекло чаши.
Рядом возник Хаукана.
- Все ли хорошо, господин?
- Да, добрый Хаукана, все хорошо, - ответил принц.
- Ты ешь не так, как твои люди. Тебе не нравится пища?
- Пища великолепна и приготовлена отменно, дорогой хозяин. Тут скорее
виноват мой аппетит, он плох в последнее время.
- А! - понимающе сказал Хаукана. - У меня есть вещь так вещь! И
только ты сможешь правильно оценить ее. Она очень давно стоит на особой
полке в моем погребе. Бог Кришна каким-то образом сумел сохранить ее в
веках. Он дал мне ее много лет назад, потому что здешний приют не
показался ему неприятным. Я сейчас принесу ее тебе.
Он поклонился и вышел.
Вернулся он с бутылкой. Принц, даже не видя этикетки, узнал форму
бутылки.
- Бургундское! - воскликнул он.
- Именно, - сказал Хаукана. - Привезено очень давно из исчезнувшей
Уратхи. - Он понюхал ее и улыбнулся, затем налил немного в грушевидный
стаканчик и поставил перед гостем.
Принц поднял стаканчик и вдохнул букет. Затем сделал медленный глоток
и закрыл глаза.
В зале затихли из уважения к удовольствию принца.
Когда он поставил стаканчик, Хаукана снова налил продукт винограда
"черный пино", который в этой стране не культивировался.
Принц не дотронулся до стаканчика, а повернулся к Хаукане и спросил:
- Кто старейший музыкант в этом доме?
- Манкара, - ответил хозяин, указывая на седого мужчину, присевшего
за служебный стол в углу.
- Стар не телом, а годами, - сказал принц.
- О, тогда это Дель, если его можно считать музыкантом. Он говорит,