машинально напряглась и он заметил, что затаил дыхание. Еще одно еле
заметное движение. Хью терпеливо ждал, позволив себе отдышаться. Минуты шли
одна за другой. Ничего,
День клонился к закату. Зверек, видимо, передумал, нашел себе другое
занятие. Хью переменил позу, помассировал ногу, прикинул длину своей тени.
Он умел ждать. Очень давно научился искусству ожидания.
Хью опять подумал о еде и о том, как Джеми поиздевался бы над ним --
сидящим вот так около норы какого-то грызуна в надежде раздобыть крошечный
кусочек сырого мяса. Ах, Джеми... Где ты сейчас? Закусываешь бифштексом из
бизона и жареной картошкой с толстым ломтем хлеба вместе с майором Генри и
его ребятами? А на десерт яблоко? Думаешь ли ты о старом Хью и о том, что с
ним стало? Или я полностью вычеркнут из твоей памяти?
Хью снова приложил ухо к земле и опять ничего не услышал. Солнце
продолжало свой поход на запад, и пить теперь хотелось почти так же сильно,
как есть. Он беззвучно выругался и продолжил бдение.
Вот! Еле уловимое движение в норке. Хью напрягся. Опять! Зверек
подобрался к выходу, выглянул наружу. Хью подумал о Джеми, и стал упрашивать
зверька вылезти наружу, представил себя этим сусликом, побуждая его
двигаться вперед.
Животное сделало несколько шажков, издав воркующий звук. Хью
почувствовал, как слюна наполняет рот. Суслик вновь высунулся из отверстия.
Ну еще немного... Вышел. Встал. Хью дернул шнурок. Петля затянулась на
шее суслика. И тут шнурок лопнул.
С рычанием Хью бросился вперед, протянул руки, пытаясь схватить зверька
прежде, чем тот скроется в норке. Но суслик исчез, негодующе стрекоча. Было
слышно, как грызун скребется и пищит где-то под землей. На глаза Хью
навернулись слезы.Он долго и громко ругался, думая о своем желудке, о долгом
ожидании, о Джеми. Охотник, целый день карауливший грызуна и оставшийся ни с
чем... Это было бы почти смешно, если бы от этого не зависела его жизнь.
Хью развернулся лицом к нагорью и снова пополз. В животе урчало, во рту
опять пересохло. Ругаясь, он упрямо полз вперед, во мглу.
Кольтер щурился от лучей света, проникавших в тайник, взгляд его
блуждал по беспорядочному нагромождению безнадежно испорченного добра,
принадлежавшего когда-то некоему забытому горцу. Тайник представлял собой
полость, размытую подземными водами и прикрытую сверху бревенчатой крышей с
земляной насыпью. Отовсюду сочилась вода, грозя вымочить все до нитки.
Как он сюда попал? Руки неуверенно ощупали лицо, щетину на подбородке.
Грудь и ноги прикрывало изорванное одеяло с дырками для рук. Перебирая
пальцами влажную шерсть, он решил, что должен кого-то поблагодарить, ибо
одеяло и тайник спасли его жизнь.
Мысленный голос спросил: "Кто ты?" У него пока не было ответа. Я --
нечто. Он ощупал голову и обнаружил, что волосы у него необычно длинные и
приятно чистые, словно недавно вымытые. На лбу был шрам, холодный как лед.
Похоже на старый ожог; но он не мог припомнить, где получил его. Кости
ломило. Подбородок и скулы покрыты щетиной. Она еще кололась, но в целом уже
была мягкой на ощупь. Ноги усеяны подживающими ссадинами и царапинами. А вот
ступни, похоже, использовались как осадные орудия: пальцы разбиты, ногти
поломаны.
Джон долго лежал, размышляя о том, до какого же жалкого состояния дошел
-- а, может, он всегда пребывал в нем? Это ему было неведомо. Он знал
только, что являлся некой сутью, которая уравновешивала суть другую, ему
неизвестную. Бог, или судьба, держали его на ладони мира. Его предки на
далеких островах назвали когда-то своего бога, который был ничем иным, как
судьбой, странным именем Вирд. Почесывая бороду, он думал, смотрит ли на
него сейчас старый Вирд. Или же этот Вирд, безголовый и бестелесный, не что
иное, как серия роковых шагов, которые совершает жалкий, беспомощный
человек, барахтаясь и думая только о том, чтобы было где поставить ногу.
Так или иначе, но сейчас ему не оставалось ничего, кроме как выбраться
отсюда, пока эта чертова куча земли не обрушилась ему на голову. Он со
стоном сел, опираясь на локти. Сквозь дыру в потолке, которая была
одновременно входом, виднелось солнце. Невдалеке слышалось журчание воды
между камней...
Бывал ли он раньше в горах? И не был ли он?.. Мысль прервалась. Джон
пополз по земляному полу, осматривая истлевший скарб. Бочонки с порохом,
отсыревшим, слипшимся, неизвестно сколько пролежавшим в земляной могиле. То,
что осталось от нескольких проржавевших топорищ и сверел, не поддавалось
описанию -- труха, да и только; рубанки, пилы -- все покрыты ржавчиной;
бочонки с мясом, некогда съедобным, а теперь изъеденным мышами, вонючим;
медвежьи шкуры, облезлые, но с еще прочной мездрой. Может, где-то завалялась
пара мокасин? Он с сожалением взглянул на свои голые распухшие ступни и
вернулся к кожаному хламу -- то, что не успели съесть грызуны, было
пронизано белыми змееподобными корнями, которые, проникая в тайник, давали
дорогу струйкам подземных вод.
Вдруг пришло озарение... ...Я помню, как складывал сюда все эти вещи,
груды зимних запасов, спуская их в отверстие Поттсу, а он ворчал и ворочался
в темноте, словно кипящая патока в котелке.
Вместе с именем Поттса пришло и целостное представление о себе самом --
кто он такой на этой земле, и что ему предстоит сделать.
Смеясь, Джон вспомнил все. Проверив свои знания. Последнее прозвище:
Сихида. Последний род занятий: траппер. Прежний род занятий: охотник. Цель
жизни: выживание, Цель выживания: жизнь.
Удовлетворенный, высунул из отверстия голову. Солнце моментально
ослепило его. Закрыв глаза руками, он выглядывал сквозь щели между пальцами,
понемногу их раздвигая, пока боль не исчезла.
Провалиться мне на этом месте, совсем как старик... Интересно: а
сколько мне лет? Не помню точно. Сколько зим, как говорят кроу...
Он считал, припоминая исхоженные тропы. Тридцать четыре, может быть,
тридцать шесть.
Попытался вытащить из тайника медвежью шкуру с редкими пятнами меха на
серо-голубой мездре. Увы, она не пролезала в отверстие. Выругавшись, Кольтер
бросил ее обратно во тьму.
Значит, вот он я, одеяло на спине, нож на поясе... Сидя на бледном
осеннем солнышке, Джон дал глазам привыкнуть к свету. Рядом с тайником
ревела речка, переполненная талой водой, извиваясь вокруг хвойных деревьев и
исчезая за поворотом. Вдруг до него донесся ясный, громкий треск древесины.
Он поднял голову и увидел сноп искр. Над беснующейся рекой горела мертвая
сосна.
Кольтер мгновенно оценил увиденное. Живя у кроу, он научился
разбираться в знаках. Кто-то поджег дерево. Это была благодарность создателю
за хорошую погоду и просьба о том, чтобы она продлилась подольше -- горящая
сосна, возносящая огонь в небеса.
Северо-восточный ветер коснулся щек. Кольтер вздрогнул, отвел глаза от
дерева надежды и посмотрел на речку, пробивающуюся через валуны и исчезающую
за поворотом. Дальше она повернет на юг, нырнет в расселину, пронзит своим
телом заснеженные поляны, дымящиеся прерии, равнины, полные дичи. На юг к
каньону, носящему его имя, тянулась широкая солнечная дорога. К Кольтерову
Аду.
Значит, так тому и быть. Прими этот знак, иди вдоль ручья. Дорогой
пылающего дерева.
А те, кто хотят меня заполучить, пусть следуют за мной в Кольтеров Ад.
За мной. Джон затрясся от смеха.
Горящее дерево с треском лопнуло, рассыпавшись горячими угольками,
оставлявшими в воздухе белесые дымные хвосты. Кольтер проследил глазами за
их падением и... замер, потрясенный. Там, у реки, в зарослях красных ив
скрывалась удивительная вещь...
То была принадлежавшая ему когда-то грубая лодка из ивовых и ольховых
прутьев, покрытая высушенной на солнце лосиной шкурой. Память вновь
заработала, и он припомнил тот день, когда они с Поттсом смастерили ее и
спрятали в пещере чуть повыше тайника. Прорехи в лосиной шкуре они заделали
смесью пчелиного воска, бизоньего сала и толченого угля. За два прошедших
года швы разошлись, но лодка все еще выглядела достаточно прочной. Два года
-- много это или мало? Он заковылял к лодке; ступни при солнечном свете
казались синеватыми и хрупкими, как у старухи.
"Рано хоронить старину Джона", -- пропел себе под нос Кольтер, сплюнув
на землю.
В лодке он нашел сосновое весло, которое сам же вырезал, с его
инициалами. Буквы "Д. К.", а над ними крест, его знак. Маленькая шутка --
инициалы и крест. Рядом с веслом -- пара мокасин с двойными подметками из
бизоньей кожи. В первый раз с того самого момента, как черноногие окружили
его, Кольтер весело улыбнулся, даже усталость и тупая боль отступили на
время.
Одеяло и нож, пел он. Лодка и прошитые мокасины, завопил он. И сплясал
сумасшедшую джигу, кружась на песке.
Куда может пойти человек?.. Человек может пойти туда, куда он может
пойти, заливался он бессмысленным смехом.
Ха! Путь лежит в Сент-Луис... И если я избавлюсь от этой своры дикарей,
о Господи, я обещаю Тебе раз и навсегда оставить свои суетные дела,
построить надежный дом среди высокой травы, не бродить где попало, отдать
всего себя Твоей власти...
Джон сощурившись посмотрел в небеса и сквозь дрожащие ресницы увидел
черного ястреба, пересекавшего солнце. В когтях он сжимал мышь. Длинные
черные когти и надменный зубастый клюв с черными ноздрями...
...Ястреб? Черный образ на слепящем диске растаял. Кровь жертвенного
хищника впиталась в перистые облака.
Кольтер потряс головой, избавляясь от видения. Камни, камни. Охотники
иногда вешают на деревьях ястребов с распростертыми крыльями, еще живых,
молящих криком о милосердии.
Милосердие? Джон задумался, был ли этот мир миром животных или миром
людей? Что это за неживотное животное, это человеческое животное, которое не
может ладить ни с человеком, ни со зверем? Ему многое пришлось повидать в
этом суетном мире -- караваны переселенцев на лесных дорогах, плутающие в
тумане, и водопады на орлиных островах, где белые медведи оставляют свои
отметины на деревьях двухсотфутовой высоты.
Люди в экспедиции молились неизвестным богам или богам, известным своей
кровожадностью. Сам Христос, полузабытый в этих лесах, нес людям проклятие
вместо удачи. И они проклинали Его в ответ и с тем же выдохом молили о
благословении, ибо все здесь было новым в этой ужасной земле, словно в
насмешку названной кем-то -- обетованной.
Вот почему Кольтер везде, где бы ни шел, оставлял эту свою странную
подпись -- Д. К. с крестом -- на дереве, на камне, на стене пещеры и на
тоненьких стволах молодых деревьев, чтобы они, когда вырастут огромными
великанами, хранили на своем живом теле его тотемный знак.
Охотник. Он был охотником. Он убивал. Но только ради того, чтобы жить,
чтобы есть. Хотя даже это порой казалось ему преступлением. А ведь он видел
тысячи мертвых бизонов, убитых только ради того, чтобы вырезать язык и горб.
Мериуэзер Льюис прострелил одной бизонихе легкие, когда та паслась со своим
теленком. А потом застрелил теленка и его братца. Он застрелил бы и теленка
этого теленка, если бы таковой существовал...
И почему охотник всегда держит в памяти картинки смерти? Он слышал, как
кости мертвых животных поют на ветру словно арфы, и видел овес, прорастающий
сквозь пустые глазницы белеющих черепов. У людей Льюиса и Кларка в руках был
гром, а на ремнях -- молнии; гром и молния были их союзниками, их
повелителями -- так говорили индейцы.
Только на следующий день, спустившись далеко вниз по реке, Кольтер
полностью оценил свою удачу. Он вспомнил свой обморок на вершине Сердца Горы
и смутно все остальное -- как кто-то ухаживал за ним, спасая от морозной
ночи.
В памяти навязчиво вертелась одна картинка: подобно тому как шаманы
кроу лечат раненых, вылизывая их с ног до головы, его нянчила мать-волчица.
Неужто это и правда было? Память не сохранила четких деталей, кроме ощущения
материнской ласки, тепла, запахов древесного дыма, сала, рыбы и
прикосновений мягкого меха.
Река окончательно прояснила разум. Удача и дырявая лодка позволили ему
худо-бедно продержаться на плаву до сумерек. И тут он наткнулся на утонувшую
антилопу. Он видел такое не в первый раз. Бывало, баржа Мануэля Лизы с
трудом пробивалась через трупы животных, но даже поселенцы, с их волчьим
аппетитом, не трогали эти тонны мяса. Животные тонули сотнями, и река,
замедляя течение среди зарослей пижмы, источала трупный запах. Правда, в тех
случаях, когда бешеный поток ловил молодое животное -- бизона, лося,
антилопу или оленя -- и мясо было еще свежим и кровоточило, любой в
экспедиции готов был отведать порцию филе, запивая ее глотком рома.
Радуясь первому за много дней куску мяса -- окороку антилопы,
зажаренному на углях, -- Кольтер с сожалением вспоминал вкус рома и его
тепло, разливающееся по жилам.
На поляне у реки, где он устроил лагерь, рос шалфей. Джон сорвал
несколько стебельков и бросил их на угли, чтобы копченое мясо стало слаще.
На второй день горы, словно театральный занавес, расступились, река
приобрела цвет кофе с молоком. В тополином молодняке он отыскал крыжовник и
дикую смородину. Пока он пировал там, вокруг разбрелось дружелюбное стадо
белохвостых оленей, непуганых и послушных. Они тоже тянулись за ягодами,
слегка толкая его боками. Где-то в зелени крон сойка с голубым гребешком
ругалась и срамила человека и его странных друзей.
К полудню он преодолел самый опасный порог. Гранитные скалы остались
позади, и перед ним раскинулась река, полноводная, грязная и зловонная, с
берегами, испещренными красной и белой глиной, которой многочисленные
племена пользовались для боевой раскраски.
Эта местность была Кольтеру домом родным. Его всегда манили горы. Но
когда он откликался на зов, они обращались с ним весьма сурово. Горы терзали
его плоть, а равнина ее залечивала. Теперь чернохвостые олени как собаки
бежали за его лодкой. Они вместе ели "белые яблоки", которые Друйярд называл
pomme de prairie, похожие на репу клубни растений семейства бобовых --
человек может неделями питаться только ими, если нет под рукой ничего
другого. Олени в этой обширной, похожей на парк, прерии были упитанные, не
то что худые горные, которых раньше доводилось видеть им с Поттсом.
Соскучившись по соли, чернохвостые лизали Джону лицо, пока он отдыхал на
солнышке.
И все равно, он ни на минуту не переставал чувствовать себя дичью --
охотник, за которым охотятся. Сумев уйти от черноногих на Сердце Горы, он
теперь стал более удобной добычей. Хотя через горы они не перейдут, Кольтер
был уверен в этом, но вполне могут обойти их с востока на своих отличных
сплетенных из ивовых прутьев снегоступах. Сначала они вернутся в свои типи,
поедят мяса, нарассказывают небылиц, укрепят сердце, подсластят охоту
крепким сном. А потом -- и это так же верно, как то, что теперь у него на
ногах мокасины, -- отправятся за ним лучшие из бегунов, способные бежать по
равнине днем и ночью, легендарные марафонцы.
Истина заключалась в том, что настоящая охота за Джоном Кольтером
только начиналась. То, что ему дважды удалось ускользнуть от индейцев, было
скорее их промашкой, нежели его проворством. Так что игра продолжается, и
ставка в ней -- жизнь.
Остановиться у реки, грея измученное сердце последним теплом осеннего
солнца и добротой милых оленьих морд, было опасно -- и все же Джон не смог
отказать себе в этом. Внутренний голос твердил, что черноногие уже в пути,
что он теряет драгоценное время, что скоро будет слишком поздно. И его ждет
адский огонь.
Поев "яблок", Джон вернулся к реке, осмотрел лодку, убедился, что течь
не усилилась. Вспомнил другую лодку, подарок Льюиса. Она была настоящей
бездонной бочкой. У нее был кованый железный каркас, который мастерили
несколько недель, и все равно она текла в каждом шве. В тот самый день,
когда она затонула, случилось дурное предзнаменование -- разом сломались
тринадцать топорищ. Новые, сделанные из дикой вишни, оказались гораздо хуже.
Помнится, ребята целый день оглядывались через плечо, ожидая чего-то
ужасного.
Стряхнув воспоминания, Кольтер снова пустился в плавание, на глазок
определив высоту солнца на юге. По берегам раскинулись широкие поляны, на
которых пестрели пышные желто-лиловые купы колючих диких груш. С берегов
вниз клонились подсолнухи, Кольтер отметил обилие диких огурцов, камыша,
конского щавеля. Здесь, в низине, земля еще наслаждалась летом, и буйная
растительность радовала глаз, заставляя забыть о том, что его жизнь в
опасности.
"По крайней мере от голода я не умру", -- подумал Кольтер. Сосны
уступили место тополям, тополя -- ольхе. Предгорье мягко переходило в сочные
влажные луга -- преддверие великих равнин, лежащих на юге. Гребя веслом, он
видел в воде ондатр и выдр. Тут и там попадались печальные остовы доверчивых
оленей, антилоп и бизонов, которые были сбиты с ног бушующим потоком и не
сумели выбраться на крутой берег. А однажды он заметил медведя гризли,
выглядывающего из кроваво-красных ободранных ребер утонувшего лося. Белая
медвежья морда была вымазана кровью. Зверь поднял лапу, охваченный скорее
любопытством, нежели страхом. Кольтер поднял в ответ весло, словно
приветствуя хорошего товарища, и скрылся за поворотом.
Тремя годами раньше, когда Льюис имел неосторожность подстрелить одного
из этих невозмутимых животных, гризли бросился за ним в воду, хлопая лапами
и делая вид, что играет. Льюис выпустил в него одну за другой девять
мушкетных пуль. Медведь раскинул лапы и закружился в воде, словно небольшой
водоворот. Казалось, пули не причинили ему вреда, будто он был неуязвим для
них. В дело вступили все охотники и поливали танцующего медведя свинцом до
тех пор, пока он наконец, почувствовав боль, не бросился на Льюиса, который
тщетно пытался спрятаться в воде. Над ее поверхностью торчал нос Льюиса да
кисти руки с побелевшими суставами, сжимающие ружье. Медведь неумолимо
приближался, не обращая внимания на град пуль. Казалось, ничто не сможет
остановить его.
В конце концов огромный зверь, получив достаточно свинцовых шариков из
тридцати ружей, скрылся под водой, издав леденящий душу крик, напомнивший
всем плач умирающего ребенка.
Кольтер с содроганием вспоминал этот эпизод своей жизни, разбивая
лагерь на крошечном островке, поросшем чахлыми березками. Середина островка
была выжжена молнией. А может, это сделали индейцы. Как бы то ни было, центр
острова представлял собой пепелище, причем совсем свежее.
Только ствол старого кривого дуба уцелел в пожарище. Кольтер подошел к
нему и обнаружил круг из почерневших камней, тщательно выложенный у его
подножия.
И отпрянул, поняв, что это священный дуб. С длинных ветвей, покачиваясь
на ветру, на шнурках свисали кожаные щиты. В центре каменного круга
возвышался плоский порфировый валун, не тронутый огнем. Кольтеру, который в
своих странствиях не раз встречал нечто подобное, круг напомнил манданское
колесо судьбы. Манданы молились священным камням в центре круга. Они
приносили им разнообразную пищу, окуривали дымом. Совершив подношение, люди,
желавшие узнать будущее, ложились возле них, курили священные травы и
ожидали знака.
Став на колени в золу перед древним дубом, Кольтер поклонился лиловому
камню в центре, который имел не менее десяти футов в поперечнике. Казалось,
он слегка дрожал в неверном вечернем свете.
Нет, нужно что-нибудь поднести ему... Джон вернулся к лодке и достал
небольшой кусок копченого мяса, который берег на ужин.
Что ж, придется обойтись без ужина... Застывший силуэт дерева четко
вырисовывался в сгущающихся сумерках. Камень же -- будто в нем жила частица
северного сияния -- начал светиться собственным светом. Кольтеру не было
нужды трогать камень, чтобы узнать, какой он на ощупь. Гладкий, словно грудь
женщины. Он как-то видел мужчину и женщину, занимающихся любовью возле
такого камня. Манданская скво слыла бесплодной. А осенью живот ее начал
пухнуть и к весне она разродилась здоровым ребеночком.
Джон смотрел на камень, мерцающий в сумерках. Ветер с реки кружил
мягкий пепел вокруг его головы. Он закрыл глаза и положил у камня кусок
мяса, все, что мог ему дать. Однажды у него на глазах человек отрезал себе
указательный палец правой руки и положил его туда, куда Кольтер сейчас
положил мясо, направив палец на восток, а когда утром проснулся, палец был
повернут на юг. И человек пошел этим путем, уверенный, что впереди его ждет
удача. Так оно и случилось потом, человек стал вождем.
"Да, немало частиц своей плоти разбросал я по горам и долам Развилки",
-- пробормотал Кольтер.
Он склонил голову. Камень мерцал. Казалось, откуда-то из его глубин
доносится шепот манданской молитвы, смешиваясь с шумом реки и растворяясь в
ночной пустоте.
Посидев несколько минут, не думая ни о чем, Кольтер встал, вернулся к
лодке и уселся на прибрежный валун, размышляя, что же делать дальше. У
другого берега шумно расправлялась с утонувшим бизоном разбойничья компания:
сороки, волки, вороны. При звуках этой дружной пирушки урчанием напомнил о
себе желудок. Маленькие клубни дикой картошки давно переварились -- живот
требовал еще, требовал мяса. Но того же требовал и священный камень. И он
его получил, а желудок -- нет.
Кольтер сидел на валуне и следил за взмахами хищных крыльев над
кровавой тушей, пока с верховьев вместе с опустившейся тьмой не спустился
гризли и не разогнал падалыциков. Теперь сквозь лепет реки с того берега
доносилось лишь мощное чавканье.
Джон прилег, завернувшись в одеяло. Оно помогало мало, стужа пробирала
до костей. Ночной ветер завывал в кронах, заглушая возню гризли в вязком
мясе мертвого бизона. Кольтер скорчился, дрожа от холода. Потом встал, пошел
на пожарище и стал раскапывать руками мягкий песок. Чем глубже он копал, тем
теплее становился песок. Он проработал так где-то с час, пока вырыл себе
ложе вблизи от светящегося камня и кривого дуба, на котором кожаные щиты
похлопывали от ветра.
Закопавшись в землю, Джон наконец согрелся. И заснул, укрывшись одеялом
до подбородка, попав во сне в продымленный вигвам манданов, где кружком
сидели старики, а за ними теснились молодые мужчины с женами, закутанными в
плащи из бизоньих шкур.
Приглашенные Кольтер, Льюис и его люди бок о бок стояли в вигваме,
наблюдая. Что это был за обычай, они не знали. Знали только, что он имеет
отношение к бизону, но каким образом, не могли сказать с уверенностью. Юный
жены были голыми под своими плащами. Жалобно воя,. юноши подходили к
старикам, униженно умоляли заняться любовью с их женами.
Долгие дни охоты отняли у них много сил. Но краем глаза Кольтер видел,
что кое-кто из их команды все же поддался искушению... "Дьявольское
наваждение, -- услышал он слова Льюиса. -- Сифилис -- лучшая награда тем,
кто замарается об этих язычников, не знающих лучшей жизни..." И выбежал из
вигвама в своей развевающейся шинели, бормоча проклятия.
Кольтер, однако, уйти не смог. Нечто большее, нежели простое
любопытство, словно пригвоздило его к месту. Отведя взгляд от похотливых
болванов из команды Льюиса и Кларка, он стал наблюдать за стариками с
дряблой плотью и седыми волосами, которые с вожделением проникали под плащи
и один за другим, словно одурманенные опиумом, проваливались в забытье
любви...
Кольтер был больше не в силах бороться с собой. Когда одна из них
распахнула плащ, он вошел в его сумрак и куда-то упал. Жилище наполнилось
стонами стариков, вздохами юных жен и жалобным нытьем юнцов, которые,
согласно ритуалу, предлагали своих женщин любому, кто захочет проникнуть под
мягкую тяжесть мохнатых плащей.
Джон катался с ней по полу. Молодая, крепкая, она боролась с ним. Слезы
благодарности катились по его щекам. Добравшись до ее тела, Джон ощутил, как
его руки... его когти... устремились вниз, а грудь прижалась к ее груди. Он
рвал ее своим зубастым ртом.
Кольтер проснулся, дрожа от холода. Был серый рассвет. Медведь на том
берегу все еще трудился, глубоко погрузив морду в тушу бизона. Прямо над
головой, на ветке черного дуба сидел ястреб, негромко покрикивая на ветру.
Кольтер, неловко изогнувшись в песчаной яме, подставив лицо ветру и
завернувшись в одеяло, лежал на животе, руки его были стиснуты, а ноги
дергались в каком-то бессознательном танце.
Песок запекся на губах, Джон сильно вспотел. Встал, накинув одеяло на
плечи. Возле лодки рос куст черемухи.
Джон достал нож, отрезал несколько кусков коры и пожевал, зная о
способности черемухи выгонять лихорадку.
Потом, с отвращением прислушиваясь к чавканью медведя -- было еще
слишком темно и туманно, чтобы разглядеть его полностью, -- вернулся на
пепелище. Ястреб улетел.
В центре камня что-то лежало.
Весь следующий день Кольтер размышлял о том, что нашел на камне. Мысли
об этом то приходили, то уходили, но не оставляли его. Подобно лихорадке,
которая вдруг нападала на него, а потом отпускала, образ камня то исчезал,
то возникал вновь, ввергая его в некий сон наяву. Он бросил лодку, когда
открылась сильная течь, выбрал удобный для ходьбы берег, свободный от
медведей и волков, и побежал, не обращая внимания на холодный пот на
пылающем лбу.
Равнина, полого поднимавшаяся от реки, была золотисто-коричневой.
Западный ветер предвещал дождь. Джон бежал, пошатываясь, останавливался,
чтобы отдышаться, падал на колени, прислушиваясь к грохоту собственного
заметное движение. Хью терпеливо ждал, позволив себе отдышаться. Минуты шли
одна за другой. Ничего,
День клонился к закату. Зверек, видимо, передумал, нашел себе другое
занятие. Хью переменил позу, помассировал ногу, прикинул длину своей тени.
Он умел ждать. Очень давно научился искусству ожидания.
Хью опять подумал о еде и о том, как Джеми поиздевался бы над ним --
сидящим вот так около норы какого-то грызуна в надежде раздобыть крошечный
кусочек сырого мяса. Ах, Джеми... Где ты сейчас? Закусываешь бифштексом из
бизона и жареной картошкой с толстым ломтем хлеба вместе с майором Генри и
его ребятами? А на десерт яблоко? Думаешь ли ты о старом Хью и о том, что с
ним стало? Или я полностью вычеркнут из твоей памяти?
Хью снова приложил ухо к земле и опять ничего не услышал. Солнце
продолжало свой поход на запад, и пить теперь хотелось почти так же сильно,
как есть. Он беззвучно выругался и продолжил бдение.
Вот! Еле уловимое движение в норке. Хью напрягся. Опять! Зверек
подобрался к выходу, выглянул наружу. Хью подумал о Джеми, и стал упрашивать
зверька вылезти наружу, представил себя этим сусликом, побуждая его
двигаться вперед.
Животное сделало несколько шажков, издав воркующий звук. Хью
почувствовал, как слюна наполняет рот. Суслик вновь высунулся из отверстия.
Ну еще немного... Вышел. Встал. Хью дернул шнурок. Петля затянулась на
шее суслика. И тут шнурок лопнул.
С рычанием Хью бросился вперед, протянул руки, пытаясь схватить зверька
прежде, чем тот скроется в норке. Но суслик исчез, негодующе стрекоча. Было
слышно, как грызун скребется и пищит где-то под землей. На глаза Хью
навернулись слезы.Он долго и громко ругался, думая о своем желудке, о долгом
ожидании, о Джеми. Охотник, целый день карауливший грызуна и оставшийся ни с
чем... Это было бы почти смешно, если бы от этого не зависела его жизнь.
Хью развернулся лицом к нагорью и снова пополз. В животе урчало, во рту
опять пересохло. Ругаясь, он упрямо полз вперед, во мглу.
Кольтер щурился от лучей света, проникавших в тайник, взгляд его
блуждал по беспорядочному нагромождению безнадежно испорченного добра,
принадлежавшего когда-то некоему забытому горцу. Тайник представлял собой
полость, размытую подземными водами и прикрытую сверху бревенчатой крышей с
земляной насыпью. Отовсюду сочилась вода, грозя вымочить все до нитки.
Как он сюда попал? Руки неуверенно ощупали лицо, щетину на подбородке.
Грудь и ноги прикрывало изорванное одеяло с дырками для рук. Перебирая
пальцами влажную шерсть, он решил, что должен кого-то поблагодарить, ибо
одеяло и тайник спасли его жизнь.
Мысленный голос спросил: "Кто ты?" У него пока не было ответа. Я --
нечто. Он ощупал голову и обнаружил, что волосы у него необычно длинные и
приятно чистые, словно недавно вымытые. На лбу был шрам, холодный как лед.
Похоже на старый ожог; но он не мог припомнить, где получил его. Кости
ломило. Подбородок и скулы покрыты щетиной. Она еще кололась, но в целом уже
была мягкой на ощупь. Ноги усеяны подживающими ссадинами и царапинами. А вот
ступни, похоже, использовались как осадные орудия: пальцы разбиты, ногти
поломаны.
Джон долго лежал, размышляя о том, до какого же жалкого состояния дошел
-- а, может, он всегда пребывал в нем? Это ему было неведомо. Он знал
только, что являлся некой сутью, которая уравновешивала суть другую, ему
неизвестную. Бог, или судьба, держали его на ладони мира. Его предки на
далеких островах назвали когда-то своего бога, который был ничем иным, как
судьбой, странным именем Вирд. Почесывая бороду, он думал, смотрит ли на
него сейчас старый Вирд. Или же этот Вирд, безголовый и бестелесный, не что
иное, как серия роковых шагов, которые совершает жалкий, беспомощный
человек, барахтаясь и думая только о том, чтобы было где поставить ногу.
Так или иначе, но сейчас ему не оставалось ничего, кроме как выбраться
отсюда, пока эта чертова куча земли не обрушилась ему на голову. Он со
стоном сел, опираясь на локти. Сквозь дыру в потолке, которая была
одновременно входом, виднелось солнце. Невдалеке слышалось журчание воды
между камней...
Бывал ли он раньше в горах? И не был ли он?.. Мысль прервалась. Джон
пополз по земляному полу, осматривая истлевший скарб. Бочонки с порохом,
отсыревшим, слипшимся, неизвестно сколько пролежавшим в земляной могиле. То,
что осталось от нескольких проржавевших топорищ и сверел, не поддавалось
описанию -- труха, да и только; рубанки, пилы -- все покрыты ржавчиной;
бочонки с мясом, некогда съедобным, а теперь изъеденным мышами, вонючим;
медвежьи шкуры, облезлые, но с еще прочной мездрой. Может, где-то завалялась
пара мокасин? Он с сожалением взглянул на свои голые распухшие ступни и
вернулся к кожаному хламу -- то, что не успели съесть грызуны, было
пронизано белыми змееподобными корнями, которые, проникая в тайник, давали
дорогу струйкам подземных вод.
Вдруг пришло озарение... ...Я помню, как складывал сюда все эти вещи,
груды зимних запасов, спуская их в отверстие Поттсу, а он ворчал и ворочался
в темноте, словно кипящая патока в котелке.
Вместе с именем Поттса пришло и целостное представление о себе самом --
кто он такой на этой земле, и что ему предстоит сделать.
Смеясь, Джон вспомнил все. Проверив свои знания. Последнее прозвище:
Сихида. Последний род занятий: траппер. Прежний род занятий: охотник. Цель
жизни: выживание, Цель выживания: жизнь.
Удовлетворенный, высунул из отверстия голову. Солнце моментально
ослепило его. Закрыв глаза руками, он выглядывал сквозь щели между пальцами,
понемногу их раздвигая, пока боль не исчезла.
Провалиться мне на этом месте, совсем как старик... Интересно: а
сколько мне лет? Не помню точно. Сколько зим, как говорят кроу...
Он считал, припоминая исхоженные тропы. Тридцать четыре, может быть,
тридцать шесть.
Попытался вытащить из тайника медвежью шкуру с редкими пятнами меха на
серо-голубой мездре. Увы, она не пролезала в отверстие. Выругавшись, Кольтер
бросил ее обратно во тьму.
Значит, вот он я, одеяло на спине, нож на поясе... Сидя на бледном
осеннем солнышке, Джон дал глазам привыкнуть к свету. Рядом с тайником
ревела речка, переполненная талой водой, извиваясь вокруг хвойных деревьев и
исчезая за поворотом. Вдруг до него донесся ясный, громкий треск древесины.
Он поднял голову и увидел сноп искр. Над беснующейся рекой горела мертвая
сосна.
Кольтер мгновенно оценил увиденное. Живя у кроу, он научился
разбираться в знаках. Кто-то поджег дерево. Это была благодарность создателю
за хорошую погоду и просьба о том, чтобы она продлилась подольше -- горящая
сосна, возносящая огонь в небеса.
Северо-восточный ветер коснулся щек. Кольтер вздрогнул, отвел глаза от
дерева надежды и посмотрел на речку, пробивающуюся через валуны и исчезающую
за поворотом. Дальше она повернет на юг, нырнет в расселину, пронзит своим
телом заснеженные поляны, дымящиеся прерии, равнины, полные дичи. На юг к
каньону, носящему его имя, тянулась широкая солнечная дорога. К Кольтерову
Аду.
Значит, так тому и быть. Прими этот знак, иди вдоль ручья. Дорогой
пылающего дерева.
А те, кто хотят меня заполучить, пусть следуют за мной в Кольтеров Ад.
За мной. Джон затрясся от смеха.
Горящее дерево с треском лопнуло, рассыпавшись горячими угольками,
оставлявшими в воздухе белесые дымные хвосты. Кольтер проследил глазами за
их падением и... замер, потрясенный. Там, у реки, в зарослях красных ив
скрывалась удивительная вещь...
То была принадлежавшая ему когда-то грубая лодка из ивовых и ольховых
прутьев, покрытая высушенной на солнце лосиной шкурой. Память вновь
заработала, и он припомнил тот день, когда они с Поттсом смастерили ее и
спрятали в пещере чуть повыше тайника. Прорехи в лосиной шкуре они заделали
смесью пчелиного воска, бизоньего сала и толченого угля. За два прошедших
года швы разошлись, но лодка все еще выглядела достаточно прочной. Два года
-- много это или мало? Он заковылял к лодке; ступни при солнечном свете
казались синеватыми и хрупкими, как у старухи.
"Рано хоронить старину Джона", -- пропел себе под нос Кольтер, сплюнув
на землю.
В лодке он нашел сосновое весло, которое сам же вырезал, с его
инициалами. Буквы "Д. К.", а над ними крест, его знак. Маленькая шутка --
инициалы и крест. Рядом с веслом -- пара мокасин с двойными подметками из
бизоньей кожи. В первый раз с того самого момента, как черноногие окружили
его, Кольтер весело улыбнулся, даже усталость и тупая боль отступили на
время.
Одеяло и нож, пел он. Лодка и прошитые мокасины, завопил он. И сплясал
сумасшедшую джигу, кружась на песке.
Куда может пойти человек?.. Человек может пойти туда, куда он может
пойти, заливался он бессмысленным смехом.
Ха! Путь лежит в Сент-Луис... И если я избавлюсь от этой своры дикарей,
о Господи, я обещаю Тебе раз и навсегда оставить свои суетные дела,
построить надежный дом среди высокой травы, не бродить где попало, отдать
всего себя Твоей власти...
Джон сощурившись посмотрел в небеса и сквозь дрожащие ресницы увидел
черного ястреба, пересекавшего солнце. В когтях он сжимал мышь. Длинные
черные когти и надменный зубастый клюв с черными ноздрями...
...Ястреб? Черный образ на слепящем диске растаял. Кровь жертвенного
хищника впиталась в перистые облака.
Кольтер потряс головой, избавляясь от видения. Камни, камни. Охотники
иногда вешают на деревьях ястребов с распростертыми крыльями, еще живых,
молящих криком о милосердии.
Милосердие? Джон задумался, был ли этот мир миром животных или миром
людей? Что это за неживотное животное, это человеческое животное, которое не
может ладить ни с человеком, ни со зверем? Ему многое пришлось повидать в
этом суетном мире -- караваны переселенцев на лесных дорогах, плутающие в
тумане, и водопады на орлиных островах, где белые медведи оставляют свои
отметины на деревьях двухсотфутовой высоты.
Люди в экспедиции молились неизвестным богам или богам, известным своей
кровожадностью. Сам Христос, полузабытый в этих лесах, нес людям проклятие
вместо удачи. И они проклинали Его в ответ и с тем же выдохом молили о
благословении, ибо все здесь было новым в этой ужасной земле, словно в
насмешку названной кем-то -- обетованной.
Вот почему Кольтер везде, где бы ни шел, оставлял эту свою странную
подпись -- Д. К. с крестом -- на дереве, на камне, на стене пещеры и на
тоненьких стволах молодых деревьев, чтобы они, когда вырастут огромными
великанами, хранили на своем живом теле его тотемный знак.
Охотник. Он был охотником. Он убивал. Но только ради того, чтобы жить,
чтобы есть. Хотя даже это порой казалось ему преступлением. А ведь он видел
тысячи мертвых бизонов, убитых только ради того, чтобы вырезать язык и горб.
Мериуэзер Льюис прострелил одной бизонихе легкие, когда та паслась со своим
теленком. А потом застрелил теленка и его братца. Он застрелил бы и теленка
этого теленка, если бы таковой существовал...
И почему охотник всегда держит в памяти картинки смерти? Он слышал, как
кости мертвых животных поют на ветру словно арфы, и видел овес, прорастающий
сквозь пустые глазницы белеющих черепов. У людей Льюиса и Кларка в руках был
гром, а на ремнях -- молнии; гром и молния были их союзниками, их
повелителями -- так говорили индейцы.
Только на следующий день, спустившись далеко вниз по реке, Кольтер
полностью оценил свою удачу. Он вспомнил свой обморок на вершине Сердца Горы
и смутно все остальное -- как кто-то ухаживал за ним, спасая от морозной
ночи.
В памяти навязчиво вертелась одна картинка: подобно тому как шаманы
кроу лечат раненых, вылизывая их с ног до головы, его нянчила мать-волчица.
Неужто это и правда было? Память не сохранила четких деталей, кроме ощущения
материнской ласки, тепла, запахов древесного дыма, сала, рыбы и
прикосновений мягкого меха.
Река окончательно прояснила разум. Удача и дырявая лодка позволили ему
худо-бедно продержаться на плаву до сумерек. И тут он наткнулся на утонувшую
антилопу. Он видел такое не в первый раз. Бывало, баржа Мануэля Лизы с
трудом пробивалась через трупы животных, но даже поселенцы, с их волчьим
аппетитом, не трогали эти тонны мяса. Животные тонули сотнями, и река,
замедляя течение среди зарослей пижмы, источала трупный запах. Правда, в тех
случаях, когда бешеный поток ловил молодое животное -- бизона, лося,
антилопу или оленя -- и мясо было еще свежим и кровоточило, любой в
экспедиции готов был отведать порцию филе, запивая ее глотком рома.
Радуясь первому за много дней куску мяса -- окороку антилопы,
зажаренному на углях, -- Кольтер с сожалением вспоминал вкус рома и его
тепло, разливающееся по жилам.
На поляне у реки, где он устроил лагерь, рос шалфей. Джон сорвал
несколько стебельков и бросил их на угли, чтобы копченое мясо стало слаще.
На второй день горы, словно театральный занавес, расступились, река
приобрела цвет кофе с молоком. В тополином молодняке он отыскал крыжовник и
дикую смородину. Пока он пировал там, вокруг разбрелось дружелюбное стадо
белохвостых оленей, непуганых и послушных. Они тоже тянулись за ягодами,
слегка толкая его боками. Где-то в зелени крон сойка с голубым гребешком
ругалась и срамила человека и его странных друзей.
К полудню он преодолел самый опасный порог. Гранитные скалы остались
позади, и перед ним раскинулась река, полноводная, грязная и зловонная, с
берегами, испещренными красной и белой глиной, которой многочисленные
племена пользовались для боевой раскраски.
Эта местность была Кольтеру домом родным. Его всегда манили горы. Но
когда он откликался на зов, они обращались с ним весьма сурово. Горы терзали
его плоть, а равнина ее залечивала. Теперь чернохвостые олени как собаки
бежали за его лодкой. Они вместе ели "белые яблоки", которые Друйярд называл
pomme de prairie, похожие на репу клубни растений семейства бобовых --
человек может неделями питаться только ими, если нет под рукой ничего
другого. Олени в этой обширной, похожей на парк, прерии были упитанные, не
то что худые горные, которых раньше доводилось видеть им с Поттсом.
Соскучившись по соли, чернохвостые лизали Джону лицо, пока он отдыхал на
солнышке.
И все равно, он ни на минуту не переставал чувствовать себя дичью --
охотник, за которым охотятся. Сумев уйти от черноногих на Сердце Горы, он
теперь стал более удобной добычей. Хотя через горы они не перейдут, Кольтер
был уверен в этом, но вполне могут обойти их с востока на своих отличных
сплетенных из ивовых прутьев снегоступах. Сначала они вернутся в свои типи,
поедят мяса, нарассказывают небылиц, укрепят сердце, подсластят охоту
крепким сном. А потом -- и это так же верно, как то, что теперь у него на
ногах мокасины, -- отправятся за ним лучшие из бегунов, способные бежать по
равнине днем и ночью, легендарные марафонцы.
Истина заключалась в том, что настоящая охота за Джоном Кольтером
только начиналась. То, что ему дважды удалось ускользнуть от индейцев, было
скорее их промашкой, нежели его проворством. Так что игра продолжается, и
ставка в ней -- жизнь.
Остановиться у реки, грея измученное сердце последним теплом осеннего
солнца и добротой милых оленьих морд, было опасно -- и все же Джон не смог
отказать себе в этом. Внутренний голос твердил, что черноногие уже в пути,
что он теряет драгоценное время, что скоро будет слишком поздно. И его ждет
адский огонь.
Поев "яблок", Джон вернулся к реке, осмотрел лодку, убедился, что течь
не усилилась. Вспомнил другую лодку, подарок Льюиса. Она была настоящей
бездонной бочкой. У нее был кованый железный каркас, который мастерили
несколько недель, и все равно она текла в каждом шве. В тот самый день,
когда она затонула, случилось дурное предзнаменование -- разом сломались
тринадцать топорищ. Новые, сделанные из дикой вишни, оказались гораздо хуже.
Помнится, ребята целый день оглядывались через плечо, ожидая чего-то
ужасного.
Стряхнув воспоминания, Кольтер снова пустился в плавание, на глазок
определив высоту солнца на юге. По берегам раскинулись широкие поляны, на
которых пестрели пышные желто-лиловые купы колючих диких груш. С берегов
вниз клонились подсолнухи, Кольтер отметил обилие диких огурцов, камыша,
конского щавеля. Здесь, в низине, земля еще наслаждалась летом, и буйная
растительность радовала глаз, заставляя забыть о том, что его жизнь в
опасности.
"По крайней мере от голода я не умру", -- подумал Кольтер. Сосны
уступили место тополям, тополя -- ольхе. Предгорье мягко переходило в сочные
влажные луга -- преддверие великих равнин, лежащих на юге. Гребя веслом, он
видел в воде ондатр и выдр. Тут и там попадались печальные остовы доверчивых
оленей, антилоп и бизонов, которые были сбиты с ног бушующим потоком и не
сумели выбраться на крутой берег. А однажды он заметил медведя гризли,
выглядывающего из кроваво-красных ободранных ребер утонувшего лося. Белая
медвежья морда была вымазана кровью. Зверь поднял лапу, охваченный скорее
любопытством, нежели страхом. Кольтер поднял в ответ весло, словно
приветствуя хорошего товарища, и скрылся за поворотом.
Тремя годами раньше, когда Льюис имел неосторожность подстрелить одного
из этих невозмутимых животных, гризли бросился за ним в воду, хлопая лапами
и делая вид, что играет. Льюис выпустил в него одну за другой девять
мушкетных пуль. Медведь раскинул лапы и закружился в воде, словно небольшой
водоворот. Казалось, пули не причинили ему вреда, будто он был неуязвим для
них. В дело вступили все охотники и поливали танцующего медведя свинцом до
тех пор, пока он наконец, почувствовав боль, не бросился на Льюиса, который
тщетно пытался спрятаться в воде. Над ее поверхностью торчал нос Льюиса да
кисти руки с побелевшими суставами, сжимающие ружье. Медведь неумолимо
приближался, не обращая внимания на град пуль. Казалось, ничто не сможет
остановить его.
В конце концов огромный зверь, получив достаточно свинцовых шариков из
тридцати ружей, скрылся под водой, издав леденящий душу крик, напомнивший
всем плач умирающего ребенка.
Кольтер с содроганием вспоминал этот эпизод своей жизни, разбивая
лагерь на крошечном островке, поросшем чахлыми березками. Середина островка
была выжжена молнией. А может, это сделали индейцы. Как бы то ни было, центр
острова представлял собой пепелище, причем совсем свежее.
Только ствол старого кривого дуба уцелел в пожарище. Кольтер подошел к
нему и обнаружил круг из почерневших камней, тщательно выложенный у его
подножия.
И отпрянул, поняв, что это священный дуб. С длинных ветвей, покачиваясь
на ветру, на шнурках свисали кожаные щиты. В центре каменного круга
возвышался плоский порфировый валун, не тронутый огнем. Кольтеру, который в
своих странствиях не раз встречал нечто подобное, круг напомнил манданское
колесо судьбы. Манданы молились священным камням в центре круга. Они
приносили им разнообразную пищу, окуривали дымом. Совершив подношение, люди,
желавшие узнать будущее, ложились возле них, курили священные травы и
ожидали знака.
Став на колени в золу перед древним дубом, Кольтер поклонился лиловому
камню в центре, который имел не менее десяти футов в поперечнике. Казалось,
он слегка дрожал в неверном вечернем свете.
Нет, нужно что-нибудь поднести ему... Джон вернулся к лодке и достал
небольшой кусок копченого мяса, который берег на ужин.
Что ж, придется обойтись без ужина... Застывший силуэт дерева четко
вырисовывался в сгущающихся сумерках. Камень же -- будто в нем жила частица
северного сияния -- начал светиться собственным светом. Кольтеру не было
нужды трогать камень, чтобы узнать, какой он на ощупь. Гладкий, словно грудь
женщины. Он как-то видел мужчину и женщину, занимающихся любовью возле
такого камня. Манданская скво слыла бесплодной. А осенью живот ее начал
пухнуть и к весне она разродилась здоровым ребеночком.
Джон смотрел на камень, мерцающий в сумерках. Ветер с реки кружил
мягкий пепел вокруг его головы. Он закрыл глаза и положил у камня кусок
мяса, все, что мог ему дать. Однажды у него на глазах человек отрезал себе
указательный палец правой руки и положил его туда, куда Кольтер сейчас
положил мясо, направив палец на восток, а когда утром проснулся, палец был
повернут на юг. И человек пошел этим путем, уверенный, что впереди его ждет
удача. Так оно и случилось потом, человек стал вождем.
"Да, немало частиц своей плоти разбросал я по горам и долам Развилки",
-- пробормотал Кольтер.
Он склонил голову. Камень мерцал. Казалось, откуда-то из его глубин
доносится шепот манданской молитвы, смешиваясь с шумом реки и растворяясь в
ночной пустоте.
Посидев несколько минут, не думая ни о чем, Кольтер встал, вернулся к
лодке и уселся на прибрежный валун, размышляя, что же делать дальше. У
другого берега шумно расправлялась с утонувшим бизоном разбойничья компания:
сороки, волки, вороны. При звуках этой дружной пирушки урчанием напомнил о
себе желудок. Маленькие клубни дикой картошки давно переварились -- живот
требовал еще, требовал мяса. Но того же требовал и священный камень. И он
его получил, а желудок -- нет.
Кольтер сидел на валуне и следил за взмахами хищных крыльев над
кровавой тушей, пока с верховьев вместе с опустившейся тьмой не спустился
гризли и не разогнал падалыциков. Теперь сквозь лепет реки с того берега
доносилось лишь мощное чавканье.
Джон прилег, завернувшись в одеяло. Оно помогало мало, стужа пробирала
до костей. Ночной ветер завывал в кронах, заглушая возню гризли в вязком
мясе мертвого бизона. Кольтер скорчился, дрожа от холода. Потом встал, пошел
на пожарище и стал раскапывать руками мягкий песок. Чем глубже он копал, тем
теплее становился песок. Он проработал так где-то с час, пока вырыл себе
ложе вблизи от светящегося камня и кривого дуба, на котором кожаные щиты
похлопывали от ветра.
Закопавшись в землю, Джон наконец согрелся. И заснул, укрывшись одеялом
до подбородка, попав во сне в продымленный вигвам манданов, где кружком
сидели старики, а за ними теснились молодые мужчины с женами, закутанными в
плащи из бизоньих шкур.
Приглашенные Кольтер, Льюис и его люди бок о бок стояли в вигваме,
наблюдая. Что это был за обычай, они не знали. Знали только, что он имеет
отношение к бизону, но каким образом, не могли сказать с уверенностью. Юный
жены были голыми под своими плащами. Жалобно воя,. юноши подходили к
старикам, униженно умоляли заняться любовью с их женами.
Долгие дни охоты отняли у них много сил. Но краем глаза Кольтер видел,
что кое-кто из их команды все же поддался искушению... "Дьявольское
наваждение, -- услышал он слова Льюиса. -- Сифилис -- лучшая награда тем,
кто замарается об этих язычников, не знающих лучшей жизни..." И выбежал из
вигвама в своей развевающейся шинели, бормоча проклятия.
Кольтер, однако, уйти не смог. Нечто большее, нежели простое
любопытство, словно пригвоздило его к месту. Отведя взгляд от похотливых
болванов из команды Льюиса и Кларка, он стал наблюдать за стариками с
дряблой плотью и седыми волосами, которые с вожделением проникали под плащи
и один за другим, словно одурманенные опиумом, проваливались в забытье
любви...
Кольтер был больше не в силах бороться с собой. Когда одна из них
распахнула плащ, он вошел в его сумрак и куда-то упал. Жилище наполнилось
стонами стариков, вздохами юных жен и жалобным нытьем юнцов, которые,
согласно ритуалу, предлагали своих женщин любому, кто захочет проникнуть под
мягкую тяжесть мохнатых плащей.
Джон катался с ней по полу. Молодая, крепкая, она боролась с ним. Слезы
благодарности катились по его щекам. Добравшись до ее тела, Джон ощутил, как
его руки... его когти... устремились вниз, а грудь прижалась к ее груди. Он
рвал ее своим зубастым ртом.
Кольтер проснулся, дрожа от холода. Был серый рассвет. Медведь на том
берегу все еще трудился, глубоко погрузив морду в тушу бизона. Прямо над
головой, на ветке черного дуба сидел ястреб, негромко покрикивая на ветру.
Кольтер, неловко изогнувшись в песчаной яме, подставив лицо ветру и
завернувшись в одеяло, лежал на животе, руки его были стиснуты, а ноги
дергались в каком-то бессознательном танце.
Песок запекся на губах, Джон сильно вспотел. Встал, накинув одеяло на
плечи. Возле лодки рос куст черемухи.
Джон достал нож, отрезал несколько кусков коры и пожевал, зная о
способности черемухи выгонять лихорадку.
Потом, с отвращением прислушиваясь к чавканью медведя -- было еще
слишком темно и туманно, чтобы разглядеть его полностью, -- вернулся на
пепелище. Ястреб улетел.
В центре камня что-то лежало.
Весь следующий день Кольтер размышлял о том, что нашел на камне. Мысли
об этом то приходили, то уходили, но не оставляли его. Подобно лихорадке,
которая вдруг нападала на него, а потом отпускала, образ камня то исчезал,
то возникал вновь, ввергая его в некий сон наяву. Он бросил лодку, когда
открылась сильная течь, выбрал удобный для ходьбы берег, свободный от
медведей и волков, и побежал, не обращая внимания на холодный пот на
пылающем лбу.
Равнина, полого поднимавшаяся от реки, была золотисто-коричневой.
Западный ветер предвещал дождь. Джон бежал, пошатываясь, останавливался,
чтобы отдышаться, падал на колени, прислушиваясь к грохоту собственного