безопасности и планировал снова вернуться к месторождению. Я искала способ
остановить его. И я хотела, чтобы дельфинов оправдали - но это было делом
второстепенным. Затем появились вы, и я поняла, что способ найден. Я
отправилась ночью к станции, вскарабкивалась на берег и оставила вам
записку.
- И испортили ультразвуковой генератор?
- Да.
- Вы сделали это именно в это время, так как знали, что под воду
заменять генератор пойдем мы с Полом?
- Да.
- И другое?
- Да, и это тоже. Я наполнила разум Пола тем, что я чувствовала и
видела, плавая под полом "Чикчарни".
- И еще вы смогли заглянуть в разум Фрэнка. Вы знали, как он
прореагирует. И вы подготовили убийство?
- Я никого ни к чему не принуждала. Или воля его не должна была быть
так же свободна, как наша?
Я смотрел в чашку, взволнованный ее мыслями. Я выпил чай одним
глотком. Затем поглядел на нее.
- Но разве вы не управляли им, пусть даже и немного, под самый конец,
когда он напал на меня? Или - куда более важно - руководили его
периферийной нервной системой? Или еще более простым существом?.. Можете
ли вы управлять действиями акулы?
Она налила мне еще чаю.
- Конечно, нет, - ответила она.
Мы еще немного посидели в безмолвии.
- Что вы решили сделать со мной, когда я решил продолжать
расследование? - спросил я. - Вы пытались расстроить мои ощущения и
подтолкнуть меня к гибели?
- Нет, - ответила она быстро. - Я наблюдала за вами, чтобы понять,
что вы решите. Вы испугали меня своим решением. Но то, что я предприняла
вначале, не было нападением. Я попыталась показать вам кое-что из
снопеснопения, успокоить ваши чувства, принести в них мир и покой. Я
надеялась, что это произведет некую алхимическую реакцию в вашем разуме,
смягчит ваше решение.
- Вы сопровождали эту картину внушением нужного вам результата.
- Да, я делала это. Но вы тогда обожгли руку, и боль привела вас в
чувство, и тогда я напала на вас.
Она произнесла это неожиданно усталым голосом. Впрочем, день этот был
для нее нелегким, ведь о стольких вещах ей пришлось позаботиться.
- И это была моя ошибка, - согласилась она. Позволь я вам просто
продолжить следствие - и вы не нашли бы ничего. Но вы почувствовали
неестественную природу нападения. Вы соотнесли это с поведением Пола и
подумали обо мне - мутанте - и о дельфинах, и об алмазах, и о моем
недавнем путешествии. Все это слилось в ваших мыслях, и я увидела, что вы
можете причинить непоправимый ущерб: внести информацию об аллювиальном
месторождении алмазов и Мартинике в Центральный банк данных. И тогда я
позвала вас сюда - поговорить.
- Что же дальше? - спросил я. - Суд никогда не признает вас виновной
в чем-либо из этого. Вы в безопасности. Даже и мне трудно осудить вас. Мои
руки тоже в крови, как вам известно. Вы единственный живой человек,
который знает, кто я, и это причиняет мне неудобство. И все же у меня
бродят кое-какие догадки относительно того, о чем вы не хотели
информировать весь белый свет. Вы не станете пытаться уничтожить меня, ибо
вы знаете, что я сделаю с этими догадками в случае нарушения соглашения.
- И я вижу, что вы не воспользуетесь вашим кольцом до тех пор, пока я
не спровоцирую вас на это. Спасибо. Я боялась этого.
- Кажется, мы достигли какого-то равновесия.
- Тогда почему бы нам не забыть обо всем этом?
- Вы имеете в виду - почему бы не доверять друг другу?
- А это очень необычно?
- Вы же понимаете, что будете обладать известным преимуществом.
- Верно. Но долго ли будет иметь значение это преимущество? Люди
меняются. Телепатия не поможет мне определить, что вы станете думать
завтра - или где-нибудь в другом месте. Вам об этом проще судить, потому
что вы знаете себя лучше, чем я.
- Полагаю, вы правы.
- Конечно, говоря по правде, я ничего не выигрываю, разрушив ваш
образ существования. Вы же, с другой стороны, вполне можете захотеть
отыскать незарегистрированный источник дохода.
- Не буду этого отрицать, - согласился с девушкой я. - Но если я дам
вам слово, то сдержу его.
- Я знаю, что вы имеете в виду. И я знаю также, что вы верите многому
из того, что я сказала - с некоторыми оговорками.
Я кивнул.
- Вы в самом деле не понимаете значение Песнопевца?
- А как я могу понять, не будучи ни дельфином, ни телепатом?
- Может, вам показать, помочь представить то, что я хочу сохранить и
оградить от бед?
Я поразмыслил об этом, вспоминая происшедшее на станции, когда она
напомнила мне кое-что из Вильяма Джеймса. У меня не было способа узнать,
как можно при этом управлять своим состоянием, какими силами она может
навалиться на меня, если я соглашусь на подобный эксперимент. Тем не
менее, если все это выйдет из-под контроля и если помимо того, что было
обещано, будет какое-то минимальное вмешательство в мой мозг, я знал
способ мгновенно положить конец этому. Сложив руки перед собой, я положил
на кольцо два пальца.
- Очень хорошо, - согласился я.
И затем это родилось снова - нечто вроде музыки, и все же не музыка,
нечто такое, что не выразить словами, ибо сущность этого была такой, какую
не ощущал и какой не владел ни один человек: оно лежало вне круга
человеческого восприятия. Я решил потом, что та часть меня, которая
впитывала все это, временно переместилась в разум творца снопеснопения -
того дельфина, и я стал свидетелем-соучастником временного рассуждения,
которое он импровизировал, придавал аранжировку, сливая все ее части в
заранее сконструированные видения и выражая их словами, законченными и
чистыми, и облекая в воспоминания и в нечто отличное от сиюминутных
действий, и все это смешивалось и гармонично, и в радостном ритме, которые
я постигал только косвенно через одновременное ощущение его собственного
удовольствия от процесса их формулирования.
Я чувствовал наслаждение от этого танца мыслей, разумных, хотя и
нелогичных; процесс, как и всякое искусство, был ответом на что-то, однако
на что именно - я не знал, да и не хотел знать, если честно, ибо это было
само по себе достаточностью бытия - и, может, когда-нибудь это обеспечит
меня эмоциональным оружием на тот момент, когда мне придется стоять
одиноким и беспомощным перед бедой - ибо это было чем-то таким, что
невозможно оценить верно, разве что только тогда, когда в памяти всплывут
фрагменты его - нечто вроде бешеного веселья.
Я забыл свое собственное бытие, покинул свой ограниченный круг
чувств, когда окунулся в море, что не было ни светлым, ни темным, ни
имеющим форму, ни бесформенным и все же осознавал свой путь, возможно,
подсознательно, в нескончаемом действии того, что мы решили назвать
"людус" - это было сотворение, разрушение и средство к существованию,
бесконечное копирование, соединение и разъединение, вздымание и опускание,
оторванное от самого понятия времени и все равно содержавшее сущность
времени. Казалось, что я был душой времени, бесконечные возможности
наполняли этот момент, окружая меня и вливая тонкий поток ощущения
существования и радости... радости... радости...
Крутясь, этот момент и поток вытек из моего разума, и я сидел, все
еще держась за смертоносное кольцо, напротив маленькой девочки, сбежавшей
от жутких цветов; она сидела, одетая во влажную зелень, весьма и весьма
бледная.
- О-ча доу десу-ка? - произнесла она.
- Итадакимасу.
Она наполнила чашку. Я хотел протянуть руку и коснуться ее руки, но
вместо этого поднял чашку и отпил из нее.
Конечно, она приняла мою ответную реакцию. Она знала.
Но заговорила она немного погодя.
- Когда придет мой час - кто знает, как скоро? - я уйду к нему, -
сказала она. - И я буду там, с Песнопевцем. Не знаю, но я продолжу это,
возможно, как память, в том безвременном месте, и будет это частью
снопеснопения. Но и теперь я чувствую часть ее.
- Я...
Она подняла руку. Мы допили чай молча.
На самом деле мне не хотелось уходить, но я знал, что должен идти.
Как много осталось такого, что я должен был сказать, думал я, когда
вел "Изабеллу" назад, к Станции-Один, к мешку алмазов и всему остальному,
что там еще было.
Ну и ладно, подумал я. Самые лучшие слова чаще всего именно те, что
остаются несказанными.
Большие пушистые хлопья падали в ночи, безмолвной и безветренной.
Похоже, на свете не существовало ни бурь, ни ветров - ни дуновения, ни
вздоха. Только холодная равномерная белизна, плывущая за окном, и
безмолвие, подчеркнутое выстрелами, удалявшимися перед тем, как затихнуть.
В центральной комнате сторожки единственными звуками были случайные шорохи
и шипение обуглившихся дров на каминной решетке.
Я сидел в кресле, повернутом в сторону от стола, лицом к двери.
Снаряжение лежало на полу, слева от меня. На столе был шлем -
неравномерное сплетение металла, кварца, фарфора и стекла. Если я услышу
щелчок микропереключателя, последующий после бормочущего звука изнутри
шлема, а затем слабое свечение появится под сеткой у его переднего края и
начнет быстро мерцать... Если все это произойдет, это будет означать,
скорее всего, вероятность того, что приближается моя гибель.
Я вынул из кармана черный шар, когда Ларри и Берт вышли наружу,
вооруженные огнеметом и чем-то, что выглядело ружьем для охоты на слонов.
Берт прихватил еще парочку гранат.
Я развернул черный шар, вынул из него бесшовную перчатку, нечто,
похожее на большой кусок мокрой замазки, приклеенной к ее ладони. Затем я
натянул перчатку на левую руку и уселся, подняв ее, а локоть поставив на
подлокотник кресла. Маленький лазерный пистолет, на который я практически
не надеялся, лежал у моей правой руки на крышке стола, прямо за шлемом.
Если я шлепну по металлической поверхности левой рукой, вещество
приклеится, освободив перчатку. Через пару секунд оно взорвется, и сила
взрыва будет направлена вглубь поверхности. Ньютон объяснил бы это
своеобразным распределением реакции, в результате которой на поверхности
контакта распахивается ад. Эта штука называлась ударным зарядом и служила
тайным оружием и инструментом для ночных взломщиков - инструментом,
узаконенным во многих местах. И все же это оружие оставляло желать
лучшего.
Рядом со шлемом, сразу за оружием стояла рация. Она нужна была, чтобы
предупредить Берта и Ларри, если я услышу щелчок переключателя следом за
бормотанием, увижу свечение, замечу мерцание его. Затем они узнали бы, что
Том и Клей, с которыми мы потеряли контакт, когда началась стрельба, не
смогли уничтожить противника и, несомненно, лежали мертвыми теперь на
своих постах немногим более километра южнее. Затем они узнали бы, что,
весьма возможно, они тоже вскоре погибнут.
Я вызвал их, когда услышал щелчок. Я поднял шлем и вскочил на ноги,
когда свечение в нем замерцало.
Но было слишком поздно.
Четвертым местом, указанным в рождественской открытке, которую я
послал Дону в прошлом году, были книжная лавка Пибоди и пивная в
Балтиморе, штат Мериленд. Соответственно, в последнюю октябрьскую ночь я
сидел в ее задней комнате у последнего стола, перед альковом с дверью,
ведущей в аллею. В сумрачном помещении женщина, одетая в черное, играла на
древнем пианино, и музыка все вздымалась и вздымалась. Справа от меня в
узком камине задыхался и дымил огонь, а над каминной полкой дрожала тень
древних оленьих рогов. Я потягивал пиво и прислушивался к звукам.
Я хотел надеяться на то, что как раз в этот вечер Дон не появится. У
меня оставалось достаточно денег, чтобы дотянуть до весны, и потому я не
слишком нуждался в работе. К тому же я сейчас находился слишком далеко на
севере, стоя на якоре в Чезапике, и мне хотелось поскорее отплыть к
Карибам. Похолодание и появление опасных ветров говорили мне, что я
слишком долго задерживаюсь в этих широтах. Словом, дольше, чем до середины
ночи я в этом баре не просижу. Еще часа два.
Я съел сэндвич и заказал еще пива. Его еще не принесли, когда я
заметил Дона, приближавшегося к входу: пальто у него было переброшено
через руку, и он повернулся лицом ко мне. Я изобразил соответствующее
удивление, когда он очутился рядом с моим столом со словами: "Рон! Неужели
это ты?".
Я встал и пожал руку.
- Алан! Тесен мир - или что-то вроде этого. - Садись! Садись!
Он сел в кресло напротив меня, бросив пальто на другое, слева.
- А что ты делаешь в этом городе? - спросил он.
- Заглянул просто так, - ответил я. - Сказать привет паре приятелей,
- я поглаживал грубые шрамы, запятнавшие поверхность стола передо мной. -
И это моя последняя стоянка. Я отправляюсь через несколько часов.
Он кивнул.
- А чего это ты стучишь по дереву?
Я усмехнулся.
- Это я просто прикидываюсь тайной пивной Генри Меккена.
- Это давно-давно?
Я кивнул.
- Представляю, - кивнул он. - Это все из-за прошлого - или из-за
сегодняшнего? Я никак не могу сообразить.
- Может, немного того и немного другого, - сказал я. - Хотел бы я
снова заглянуть к Меккену. Я послушал бы, что он думает о теперешнем
появлении. А вас каким ветром?
- То есть?
- Каким ветром занесло? Сюда. Сейчас.
- Ох, - он перехватил официанта заказал пива. - Деловая поездка, -
сказал он затем. - Нанимаю консультанта.
- О. Так есть дело? И какое?
- Сложное. Запутанное.
Он закурил, и чуть погодя принесли пиво. Он курил, пил пиво и слушал
музыку.
Я пел эту песню и снова спою ее: мир подобен взметнувшемуся отрывку
музыки. Многие перемены происходили в ходе моей жизни, и, кажется,
большинство из них имело место в течение последних нескольких лет.
Перемены стали образом моей жизни несколько лет назад и я подозревал, что
это будет моей постоянной участью все эти годы - если дела Дона не втянут
меня в гибельную западню.
Дон заправлял вторым по величине в мире детективным агентством и он
иногда пользовался моими услугами из-за того, что я реально не
существовал. Меня не существовало теперь потому, что когда-то, в другое
время и в другом месте, мы породили самую дикую мелодию нашего времени.
Именно я пустил в мир первые аккорды проекта Центрального банка данных, и
я принимал существенное участие в попытках создать рабочую модель
реального мира, включающую в себя данные о всех и вся. Насколько полно мы
преуспели и стало ли обладание подобием мира действительно обеспечивать
опеку над ним и наиболее эффективные меры контроля за его
функционированием - этот вопрос был спорен для прежних моих сотоварищей,
пока вся эта музыка росла и развивалась. Впоследствии я переменил свои
взгляды и в результате принятого решения не получил гражданства во втором
мире, в Центральном банке данных, который стал теперь гораздо более
важным, чем реальная жизнь. Уход из реальности, мой собственный временный
выход за грань мира вызвал необходимость других преступлений - нелегальных
входов обратно. Я периодически возникал в этой компьютерной реальности,
потому что приходилось иногда как-то обеспечивать свою дальнейшую реальную
жизнь работой, например, на Дона. Я очень часто становился весьма полезным
ему - когда он получал необычные головоломки.
К счастью, в данный момент, похоже, именно такую он и имел - еще до
того, как я почувствовал, что помираю от безделья.
Мы прикончили наше пойло, потребовали счет и расплатились.
- Сюда, - сказал я, показывая на заднюю дверь, и он завернулся в
пальто и последовал за мной.
- Поговорим здесь? - спросил он, когда мы двинулись вдоль аллеи.
- Пожалуй, нет, - сказал я. - Прокатимся, потом побеседуем.
Он кивнул и двинулся дальше.
Тремя четвертями часа позднее мы сидели в салоне "Протеуса" и я
готовил кофе. Холодные воды залива мягко покачивали нас под безлунным
небом. Я зажег лишь пару маленьких светильников. Уютно. За бортом
"Протеуса" - толпа, сумятица, бешеный темп жизни в городах, на земле, и
функционально-метафизическую отдаленность от всего этого могли обеспечить
всего несколько метров воды. Мы с огромной легкостью повсюду изменяли
ландшафт, но океан всегда казался неизменным, и я полагал, что мы
пропитывались каким-то чувством безвременья, когда оставались с ним один
на один. Может быть, это одна из причин, по которым я так много времени
проводил в океане.
- Вы впервые принимаете меня здесь, на борту, - сказал он. - Удобно.
Весьма.
- Спасибо. Сливки? Сахар?
- Да. И то, и другое.
Мы уселись с дымящимися кружками, и я спросил:
- Ну, так что у вас?
- Одно обстоятельство, родившее две проблемы, - ответил он. - Одна из
них такого рода, что выходит за пределы моей компетенции. Другая - нет. Я
скажу, что это абсолютно уникальная ситуация и, соответственно, требует
специалиста высокой квалификации.
- Я вообще не являюсь специалистом по чему-нибудь. Разве что -
специалистом по выживанию.
Он неожиданно поднял глаза и уставился на меня.
- Я всегда предполагал, что вы ужасно много знаете о компьютерах, -
заметил он.
Я смотрел вдаль. Это был удар ниже пояса. Я никогда не обнаруживал
себя перед Доном как авторитет в этой области, и между нами всегда
существовал неписанный договор о том, что мои методы работы,
обстоятельства и личность находятся вне обсуждения. С другой стороны, ему
должно было быть ясно, что мои познания этих систем обширны и глубоки. И
все-таки мне не нравилось обсуждать это. Итак, я ринулся обороняться.
- Компьютерных мальчиков сейчас - на гривенник дюжина, - сказал я. -
Возможно, в ваши времена было иначе, но сейчас начинают обучать
компьютерным премудростям с подросткового возраста, с первого года в
школе. Так же, как и любой представитель моего поколения.
- Вы знаете, что я имел в виду не это, - пояснил он, - или вы не
знакомы со мной достаточно давно для того, чтобы доверять мне несколько
больше, чем сейчас? Это весьма близко касается характера предстоящей вам
работы. Вот и все.
Я кивнул. Реакция по самой своей природе не самая подходящая, и я
вложил немало эмоций в ее проявление. Итак...
- Ладно, я знаю об этом побольше подростка-школьника, - согласился я.
- Спасибо. Возможно, в этой точке мы и расходимся, - он отпил кофе. -
Моя собственная подготовка - закон и учет, затем - армейская, военная
разведывательная, затем - штатская служба в разведке. Затем я занялся моим
сегодняшним бизнесом. Тот технический персонал, в котором я нуждался, я
подбирал на время - одного здесь, другого там. Я многое знаю о том, как
оно это делает. Я не понимаю всего, как они устроены во всех деталях, так
что я хочу, чтобы вы начали сначала, с азов и объяснили мне все настолько,
насколько сможете. Мне необходимо основательно подготовленное обозрение, и
если вы сумеете обеспечить его, я одновременно пойму, насколько вы
подходите для этой работы. Вы можете начать рассказ с того, как работали
первые космические роботы - например, рассказать о тех, что использовались
на Венере.
- Это не компьютеры, - сказал я, - и что до венерианских, то это даже
и не роботы. Они - машины с телеуправлением, манипуляторы.
- А в чем отличие?
- Робот - это машина, которая производит определенные действия в
соответствии с инструкциями, заложенными в программу. Телеуправляемый же
механизм - раб оператора, осуществляющего дистанционное управление. Он
действует только в тесном контакте с оператором. В зависимости от того,
насколько вы умелы и опытны, связь может быть аудиовизуальной,
осязательной, даже обонятельной. Чем более совершенно вы хотите выполнить
работы, тем более антропоморфным должно быть ваше устройство.
Что касается Венеры, если я правильно помню, человек-оператор на
орбитальной станции надевал экзоскелет, контролировавший движение
туловища, ног, рук, кистей, устройства на поверхности планеты, управляя
движением и воспринимая обстановку с помощью системы обратной связи. У
него был шлем, управляющий телевизионной камерой механизма, вмонтированной
в башенке и передающей ему картину того, что открывалось перед
манипулятором на Венере. Он также одевал наушники, соединенные со
звукоуловителями. Я читал книгу, написанную таким оператором. Он писал,
что на протяжении долгого времени забывал о том, что находится в кабине и
является главным звеном в цепи управления: он действительно чувствовал
себя так, словно пробирался по адскому ландшафту. Я помню, что меня это
очень взволновало - ведь я был еще подростком, и я мысленно бродил по
окрестным лужам, сражаясь с микроорганизмами.
- Почему?
- Потому что на Венере не было драконов. Во всяком случае, эти
телеуправляемые механизмы - вещи совершенно иные, нежели роботы.
- Теперь расскажите мне об отличиях первых телеуправляемых машин от
манипуляторов последнего поколения.
Я отхлебнул немного кофе.
- Стало куда сложнее, когда дело дошло до внешних планет и их
спутников, - сказал я. - Там поначалу не применяли орбитальных
телеоператоров. Из-за экономических и некоторых нерешенных технических
проблем. В первую очередь - из-за экономических. Во всяком случае, на
избранные миры были высажены механизмы, но операторы остались дома. Потому
что при применении управления с помощью обратной связи из-за расстояния
возникала проблема с запаздыванием сигнала. Получить информацию с планеты
занимало некоторое время, а затем требовалось время, чтобы команда
совершить то или иное действие достигала телеуправляемого механизма.
Компенсировался этот недостаток двумя способами: первый заключался в
использовании стандартного набора "раздражение-ответ", второй был куда
более сложным и именно здесь пошли в дело компьютеры в цепях управления.
Это достигалось включением в программу факторов оценки окружающей
обстановки, обогащенную затем первоначальной последовательностью "ожидание
- необходимое движение". На основе этого компьютер использовали затем для
выбора улучшенной программы реакции на внешние условия. Наконец, компьютер
был включен в другую цепь, позволяющую выбрать наилучшую комбинацию
анализа обстановки и ответной реакции. Конечно, и здесь наш железный
посланец мог призвать на помощь человека, когда происходило нечто совсем
уж непредвиденное. Итак, во время исследования внешних планет подобные
устройства не были ни целиком автоматизированными, ни целиком
контролируемыми, - ни целиком соответствующими требованиям - поначалу.
- Ладно, - сказал он. - А следующий шаг?
- Следующий шаг не был шагом в полном смысле этого слова с точки
зрения техники телеуправления. Этому была причиной экономика. Кошельки
развязались, и мы получили возможность послать туда своих людей. Мы
высадили их там, где смогли, послали телеуправляемые манипуляторы и
операторов для них на орбитальные станции. Все, как в прежние времена.
Проблема запаздывания сигнала отпала, потому что оператор был рядом и
снова успешно справлялся со всем. Пожалуй, если хотите, вы могли бы
расценить это как возвращение к прежним методам. Именно так мы по-прежнему
зачастую и поступаем - в тех случаях, когда это необходимо.
Он покачал головой.
- Вы что-то пропустили между компьютерами и увеличившимся бюджетом.
Я кивнул.
- Несколько штучек было испытано на протяжении этого периода, но ни
одна из них не оказалась столь же эффективной, как то, что мы уже имели от
партнерства человека и компьютера с телеуправлением.
- Там был один проект, - уточнил он, - попытка обойти неприятности,
связанные с задержкой сигнала благодаря посылке компьютера с
телеуправлением как части механизма. Только компьютер не был в полном
смысле слова компьютером, а механизм телеуправления не был просто
механизмом телеуправления. Вы знаете о той попытке, о которой я вас
спрашиваю?
Я закурил, обдумывая это, а затем ответил:
- Думаю, вы имеете в виду Палача.
- Верно, и это как раз то, о чем я меньше всего знаю. Можете ли вы
объяснить мне, как он работает?
- В конце концов он попал в катастрофу, - заметил я.
- Но поначалу он работал.
- Очевидно. Но только в легких условиях, на Ио. Он испортился позднее
и был списан как потерпевший аварию. Рискованное предприятие - это была с
самого начала чересчур честолюбивая затея. Что, казалось, и должно было
случиться тогда, когда человек получает благоприятную возможность для
соединения авангардных проектов, тех, что все еще находятся в стадии
исследовательских разработок, с совершенно новым оборудованием.
Теоретически все это казалось совмещающимся настолько прекрасно, что они
уступили искушению и объединили слишком много нового. Начало было хорошим,
но конец - плачевным.
- Но что включала в себя эта штука?
- Господи! Чего только не было! Компьютер, который был не совсем
компьютером... Ладно, начнем вот с чего. В последнем столетии три инженера
из Висконсинского университета - Нордман, Перментир и Скотт -
совершенствовали изобретение, известное как сверхпроводимый
туннельно-соединенный нейристор. Две крохотных полоски металла с тонким
изолятором между ними. В сверхохлажденном состоянии он пропускает
электрические импульсы без сопротивления. Окружите их магнитным
материалом, сведите воедино множество их - биллионы, и что вы получите?
Он покачал головой.
- Ну, что касается этой штуки, то была получена такая ситуация, когда
совершенно невозможно было составить схему и учесть все соединения и
связи, которые могли быть образованы. Чем не точное подобие мозга? Итак,
теоретизировали они, вы даже не пытаетесь механически отладить такой
прибор. Вы просто накачиваете туда сведения и позволяете искусственному
остановить его. И я хотела, чтобы дельфинов оправдали - но это было делом
второстепенным. Затем появились вы, и я поняла, что способ найден. Я
отправилась ночью к станции, вскарабкивалась на берег и оставила вам
записку.
- И испортили ультразвуковой генератор?
- Да.
- Вы сделали это именно в это время, так как знали, что под воду
заменять генератор пойдем мы с Полом?
- Да.
- И другое?
- Да, и это тоже. Я наполнила разум Пола тем, что я чувствовала и
видела, плавая под полом "Чикчарни".
- И еще вы смогли заглянуть в разум Фрэнка. Вы знали, как он
прореагирует. И вы подготовили убийство?
- Я никого ни к чему не принуждала. Или воля его не должна была быть
так же свободна, как наша?
Я смотрел в чашку, взволнованный ее мыслями. Я выпил чай одним
глотком. Затем поглядел на нее.
- Но разве вы не управляли им, пусть даже и немного, под самый конец,
когда он напал на меня? Или - куда более важно - руководили его
периферийной нервной системой? Или еще более простым существом?.. Можете
ли вы управлять действиями акулы?
Она налила мне еще чаю.
- Конечно, нет, - ответила она.
Мы еще немного посидели в безмолвии.
- Что вы решили сделать со мной, когда я решил продолжать
расследование? - спросил я. - Вы пытались расстроить мои ощущения и
подтолкнуть меня к гибели?
- Нет, - ответила она быстро. - Я наблюдала за вами, чтобы понять,
что вы решите. Вы испугали меня своим решением. Но то, что я предприняла
вначале, не было нападением. Я попыталась показать вам кое-что из
снопеснопения, успокоить ваши чувства, принести в них мир и покой. Я
надеялась, что это произведет некую алхимическую реакцию в вашем разуме,
смягчит ваше решение.
- Вы сопровождали эту картину внушением нужного вам результата.
- Да, я делала это. Но вы тогда обожгли руку, и боль привела вас в
чувство, и тогда я напала на вас.
Она произнесла это неожиданно усталым голосом. Впрочем, день этот был
для нее нелегким, ведь о стольких вещах ей пришлось позаботиться.
- И это была моя ошибка, - согласилась она. Позволь я вам просто
продолжить следствие - и вы не нашли бы ничего. Но вы почувствовали
неестественную природу нападения. Вы соотнесли это с поведением Пола и
подумали обо мне - мутанте - и о дельфинах, и об алмазах, и о моем
недавнем путешествии. Все это слилось в ваших мыслях, и я увидела, что вы
можете причинить непоправимый ущерб: внести информацию об аллювиальном
месторождении алмазов и Мартинике в Центральный банк данных. И тогда я
позвала вас сюда - поговорить.
- Что же дальше? - спросил я. - Суд никогда не признает вас виновной
в чем-либо из этого. Вы в безопасности. Даже и мне трудно осудить вас. Мои
руки тоже в крови, как вам известно. Вы единственный живой человек,
который знает, кто я, и это причиняет мне неудобство. И все же у меня
бродят кое-какие догадки относительно того, о чем вы не хотели
информировать весь белый свет. Вы не станете пытаться уничтожить меня, ибо
вы знаете, что я сделаю с этими догадками в случае нарушения соглашения.
- И я вижу, что вы не воспользуетесь вашим кольцом до тех пор, пока я
не спровоцирую вас на это. Спасибо. Я боялась этого.
- Кажется, мы достигли какого-то равновесия.
- Тогда почему бы нам не забыть обо всем этом?
- Вы имеете в виду - почему бы не доверять друг другу?
- А это очень необычно?
- Вы же понимаете, что будете обладать известным преимуществом.
- Верно. Но долго ли будет иметь значение это преимущество? Люди
меняются. Телепатия не поможет мне определить, что вы станете думать
завтра - или где-нибудь в другом месте. Вам об этом проще судить, потому
что вы знаете себя лучше, чем я.
- Полагаю, вы правы.
- Конечно, говоря по правде, я ничего не выигрываю, разрушив ваш
образ существования. Вы же, с другой стороны, вполне можете захотеть
отыскать незарегистрированный источник дохода.
- Не буду этого отрицать, - согласился с девушкой я. - Но если я дам
вам слово, то сдержу его.
- Я знаю, что вы имеете в виду. И я знаю также, что вы верите многому
из того, что я сказала - с некоторыми оговорками.
Я кивнул.
- Вы в самом деле не понимаете значение Песнопевца?
- А как я могу понять, не будучи ни дельфином, ни телепатом?
- Может, вам показать, помочь представить то, что я хочу сохранить и
оградить от бед?
Я поразмыслил об этом, вспоминая происшедшее на станции, когда она
напомнила мне кое-что из Вильяма Джеймса. У меня не было способа узнать,
как можно при этом управлять своим состоянием, какими силами она может
навалиться на меня, если я соглашусь на подобный эксперимент. Тем не
менее, если все это выйдет из-под контроля и если помимо того, что было
обещано, будет какое-то минимальное вмешательство в мой мозг, я знал
способ мгновенно положить конец этому. Сложив руки перед собой, я положил
на кольцо два пальца.
- Очень хорошо, - согласился я.
И затем это родилось снова - нечто вроде музыки, и все же не музыка,
нечто такое, что не выразить словами, ибо сущность этого была такой, какую
не ощущал и какой не владел ни один человек: оно лежало вне круга
человеческого восприятия. Я решил потом, что та часть меня, которая
впитывала все это, временно переместилась в разум творца снопеснопения -
того дельфина, и я стал свидетелем-соучастником временного рассуждения,
которое он импровизировал, придавал аранжировку, сливая все ее части в
заранее сконструированные видения и выражая их словами, законченными и
чистыми, и облекая в воспоминания и в нечто отличное от сиюминутных
действий, и все это смешивалось и гармонично, и в радостном ритме, которые
я постигал только косвенно через одновременное ощущение его собственного
удовольствия от процесса их формулирования.
Я чувствовал наслаждение от этого танца мыслей, разумных, хотя и
нелогичных; процесс, как и всякое искусство, был ответом на что-то, однако
на что именно - я не знал, да и не хотел знать, если честно, ибо это было
само по себе достаточностью бытия - и, может, когда-нибудь это обеспечит
меня эмоциональным оружием на тот момент, когда мне придется стоять
одиноким и беспомощным перед бедой - ибо это было чем-то таким, что
невозможно оценить верно, разве что только тогда, когда в памяти всплывут
фрагменты его - нечто вроде бешеного веселья.
Я забыл свое собственное бытие, покинул свой ограниченный круг
чувств, когда окунулся в море, что не было ни светлым, ни темным, ни
имеющим форму, ни бесформенным и все же осознавал свой путь, возможно,
подсознательно, в нескончаемом действии того, что мы решили назвать
"людус" - это было сотворение, разрушение и средство к существованию,
бесконечное копирование, соединение и разъединение, вздымание и опускание,
оторванное от самого понятия времени и все равно содержавшее сущность
времени. Казалось, что я был душой времени, бесконечные возможности
наполняли этот момент, окружая меня и вливая тонкий поток ощущения
существования и радости... радости... радости...
Крутясь, этот момент и поток вытек из моего разума, и я сидел, все
еще держась за смертоносное кольцо, напротив маленькой девочки, сбежавшей
от жутких цветов; она сидела, одетая во влажную зелень, весьма и весьма
бледная.
- О-ча доу десу-ка? - произнесла она.
- Итадакимасу.
Она наполнила чашку. Я хотел протянуть руку и коснуться ее руки, но
вместо этого поднял чашку и отпил из нее.
Конечно, она приняла мою ответную реакцию. Она знала.
Но заговорила она немного погодя.
- Когда придет мой час - кто знает, как скоро? - я уйду к нему, -
сказала она. - И я буду там, с Песнопевцем. Не знаю, но я продолжу это,
возможно, как память, в том безвременном месте, и будет это частью
снопеснопения. Но и теперь я чувствую часть ее.
- Я...
Она подняла руку. Мы допили чай молча.
На самом деле мне не хотелось уходить, но я знал, что должен идти.
Как много осталось такого, что я должен был сказать, думал я, когда
вел "Изабеллу" назад, к Станции-Один, к мешку алмазов и всему остальному,
что там еще было.
Ну и ладно, подумал я. Самые лучшие слова чаще всего именно те, что
остаются несказанными.
Большие пушистые хлопья падали в ночи, безмолвной и безветренной.
Похоже, на свете не существовало ни бурь, ни ветров - ни дуновения, ни
вздоха. Только холодная равномерная белизна, плывущая за окном, и
безмолвие, подчеркнутое выстрелами, удалявшимися перед тем, как затихнуть.
В центральной комнате сторожки единственными звуками были случайные шорохи
и шипение обуглившихся дров на каминной решетке.
Я сидел в кресле, повернутом в сторону от стола, лицом к двери.
Снаряжение лежало на полу, слева от меня. На столе был шлем -
неравномерное сплетение металла, кварца, фарфора и стекла. Если я услышу
щелчок микропереключателя, последующий после бормочущего звука изнутри
шлема, а затем слабое свечение появится под сеткой у его переднего края и
начнет быстро мерцать... Если все это произойдет, это будет означать,
скорее всего, вероятность того, что приближается моя гибель.
Я вынул из кармана черный шар, когда Ларри и Берт вышли наружу,
вооруженные огнеметом и чем-то, что выглядело ружьем для охоты на слонов.
Берт прихватил еще парочку гранат.
Я развернул черный шар, вынул из него бесшовную перчатку, нечто,
похожее на большой кусок мокрой замазки, приклеенной к ее ладони. Затем я
натянул перчатку на левую руку и уселся, подняв ее, а локоть поставив на
подлокотник кресла. Маленький лазерный пистолет, на который я практически
не надеялся, лежал у моей правой руки на крышке стола, прямо за шлемом.
Если я шлепну по металлической поверхности левой рукой, вещество
приклеится, освободив перчатку. Через пару секунд оно взорвется, и сила
взрыва будет направлена вглубь поверхности. Ньютон объяснил бы это
своеобразным распределением реакции, в результате которой на поверхности
контакта распахивается ад. Эта штука называлась ударным зарядом и служила
тайным оружием и инструментом для ночных взломщиков - инструментом,
узаконенным во многих местах. И все же это оружие оставляло желать
лучшего.
Рядом со шлемом, сразу за оружием стояла рация. Она нужна была, чтобы
предупредить Берта и Ларри, если я услышу щелчок переключателя следом за
бормотанием, увижу свечение, замечу мерцание его. Затем они узнали бы, что
Том и Клей, с которыми мы потеряли контакт, когда началась стрельба, не
смогли уничтожить противника и, несомненно, лежали мертвыми теперь на
своих постах немногим более километра южнее. Затем они узнали бы, что,
весьма возможно, они тоже вскоре погибнут.
Я вызвал их, когда услышал щелчок. Я поднял шлем и вскочил на ноги,
когда свечение в нем замерцало.
Но было слишком поздно.
Четвертым местом, указанным в рождественской открытке, которую я
послал Дону в прошлом году, были книжная лавка Пибоди и пивная в
Балтиморе, штат Мериленд. Соответственно, в последнюю октябрьскую ночь я
сидел в ее задней комнате у последнего стола, перед альковом с дверью,
ведущей в аллею. В сумрачном помещении женщина, одетая в черное, играла на
древнем пианино, и музыка все вздымалась и вздымалась. Справа от меня в
узком камине задыхался и дымил огонь, а над каминной полкой дрожала тень
древних оленьих рогов. Я потягивал пиво и прислушивался к звукам.
Я хотел надеяться на то, что как раз в этот вечер Дон не появится. У
меня оставалось достаточно денег, чтобы дотянуть до весны, и потому я не
слишком нуждался в работе. К тому же я сейчас находился слишком далеко на
севере, стоя на якоре в Чезапике, и мне хотелось поскорее отплыть к
Карибам. Похолодание и появление опасных ветров говорили мне, что я
слишком долго задерживаюсь в этих широтах. Словом, дольше, чем до середины
ночи я в этом баре не просижу. Еще часа два.
Я съел сэндвич и заказал еще пива. Его еще не принесли, когда я
заметил Дона, приближавшегося к входу: пальто у него было переброшено
через руку, и он повернулся лицом ко мне. Я изобразил соответствующее
удивление, когда он очутился рядом с моим столом со словами: "Рон! Неужели
это ты?".
Я встал и пожал руку.
- Алан! Тесен мир - или что-то вроде этого. - Садись! Садись!
Он сел в кресло напротив меня, бросив пальто на другое, слева.
- А что ты делаешь в этом городе? - спросил он.
- Заглянул просто так, - ответил я. - Сказать привет паре приятелей,
- я поглаживал грубые шрамы, запятнавшие поверхность стола передо мной. -
И это моя последняя стоянка. Я отправляюсь через несколько часов.
Он кивнул.
- А чего это ты стучишь по дереву?
Я усмехнулся.
- Это я просто прикидываюсь тайной пивной Генри Меккена.
- Это давно-давно?
Я кивнул.
- Представляю, - кивнул он. - Это все из-за прошлого - или из-за
сегодняшнего? Я никак не могу сообразить.
- Может, немного того и немного другого, - сказал я. - Хотел бы я
снова заглянуть к Меккену. Я послушал бы, что он думает о теперешнем
появлении. А вас каким ветром?
- То есть?
- Каким ветром занесло? Сюда. Сейчас.
- Ох, - он перехватил официанта заказал пива. - Деловая поездка, -
сказал он затем. - Нанимаю консультанта.
- О. Так есть дело? И какое?
- Сложное. Запутанное.
Он закурил, и чуть погодя принесли пиво. Он курил, пил пиво и слушал
музыку.
Я пел эту песню и снова спою ее: мир подобен взметнувшемуся отрывку
музыки. Многие перемены происходили в ходе моей жизни, и, кажется,
большинство из них имело место в течение последних нескольких лет.
Перемены стали образом моей жизни несколько лет назад и я подозревал, что
это будет моей постоянной участью все эти годы - если дела Дона не втянут
меня в гибельную западню.
Дон заправлял вторым по величине в мире детективным агентством и он
иногда пользовался моими услугами из-за того, что я реально не
существовал. Меня не существовало теперь потому, что когда-то, в другое
время и в другом месте, мы породили самую дикую мелодию нашего времени.
Именно я пустил в мир первые аккорды проекта Центрального банка данных, и
я принимал существенное участие в попытках создать рабочую модель
реального мира, включающую в себя данные о всех и вся. Насколько полно мы
преуспели и стало ли обладание подобием мира действительно обеспечивать
опеку над ним и наиболее эффективные меры контроля за его
функционированием - этот вопрос был спорен для прежних моих сотоварищей,
пока вся эта музыка росла и развивалась. Впоследствии я переменил свои
взгляды и в результате принятого решения не получил гражданства во втором
мире, в Центральном банке данных, который стал теперь гораздо более
важным, чем реальная жизнь. Уход из реальности, мой собственный временный
выход за грань мира вызвал необходимость других преступлений - нелегальных
входов обратно. Я периодически возникал в этой компьютерной реальности,
потому что приходилось иногда как-то обеспечивать свою дальнейшую реальную
жизнь работой, например, на Дона. Я очень часто становился весьма полезным
ему - когда он получал необычные головоломки.
К счастью, в данный момент, похоже, именно такую он и имел - еще до
того, как я почувствовал, что помираю от безделья.
Мы прикончили наше пойло, потребовали счет и расплатились.
- Сюда, - сказал я, показывая на заднюю дверь, и он завернулся в
пальто и последовал за мной.
- Поговорим здесь? - спросил он, когда мы двинулись вдоль аллеи.
- Пожалуй, нет, - сказал я. - Прокатимся, потом побеседуем.
Он кивнул и двинулся дальше.
Тремя четвертями часа позднее мы сидели в салоне "Протеуса" и я
готовил кофе. Холодные воды залива мягко покачивали нас под безлунным
небом. Я зажег лишь пару маленьких светильников. Уютно. За бортом
"Протеуса" - толпа, сумятица, бешеный темп жизни в городах, на земле, и
функционально-метафизическую отдаленность от всего этого могли обеспечить
всего несколько метров воды. Мы с огромной легкостью повсюду изменяли
ландшафт, но океан всегда казался неизменным, и я полагал, что мы
пропитывались каким-то чувством безвременья, когда оставались с ним один
на один. Может быть, это одна из причин, по которым я так много времени
проводил в океане.
- Вы впервые принимаете меня здесь, на борту, - сказал он. - Удобно.
Весьма.
- Спасибо. Сливки? Сахар?
- Да. И то, и другое.
Мы уселись с дымящимися кружками, и я спросил:
- Ну, так что у вас?
- Одно обстоятельство, родившее две проблемы, - ответил он. - Одна из
них такого рода, что выходит за пределы моей компетенции. Другая - нет. Я
скажу, что это абсолютно уникальная ситуация и, соответственно, требует
специалиста высокой квалификации.
- Я вообще не являюсь специалистом по чему-нибудь. Разве что -
специалистом по выживанию.
Он неожиданно поднял глаза и уставился на меня.
- Я всегда предполагал, что вы ужасно много знаете о компьютерах, -
заметил он.
Я смотрел вдаль. Это был удар ниже пояса. Я никогда не обнаруживал
себя перед Доном как авторитет в этой области, и между нами всегда
существовал неписанный договор о том, что мои методы работы,
обстоятельства и личность находятся вне обсуждения. С другой стороны, ему
должно было быть ясно, что мои познания этих систем обширны и глубоки. И
все-таки мне не нравилось обсуждать это. Итак, я ринулся обороняться.
- Компьютерных мальчиков сейчас - на гривенник дюжина, - сказал я. -
Возможно, в ваши времена было иначе, но сейчас начинают обучать
компьютерным премудростям с подросткового возраста, с первого года в
школе. Так же, как и любой представитель моего поколения.
- Вы знаете, что я имел в виду не это, - пояснил он, - или вы не
знакомы со мной достаточно давно для того, чтобы доверять мне несколько
больше, чем сейчас? Это весьма близко касается характера предстоящей вам
работы. Вот и все.
Я кивнул. Реакция по самой своей природе не самая подходящая, и я
вложил немало эмоций в ее проявление. Итак...
- Ладно, я знаю об этом побольше подростка-школьника, - согласился я.
- Спасибо. Возможно, в этой точке мы и расходимся, - он отпил кофе. -
Моя собственная подготовка - закон и учет, затем - армейская, военная
разведывательная, затем - штатская служба в разведке. Затем я занялся моим
сегодняшним бизнесом. Тот технический персонал, в котором я нуждался, я
подбирал на время - одного здесь, другого там. Я многое знаю о том, как
оно это делает. Я не понимаю всего, как они устроены во всех деталях, так
что я хочу, чтобы вы начали сначала, с азов и объяснили мне все настолько,
насколько сможете. Мне необходимо основательно подготовленное обозрение, и
если вы сумеете обеспечить его, я одновременно пойму, насколько вы
подходите для этой работы. Вы можете начать рассказ с того, как работали
первые космические роботы - например, рассказать о тех, что использовались
на Венере.
- Это не компьютеры, - сказал я, - и что до венерианских, то это даже
и не роботы. Они - машины с телеуправлением, манипуляторы.
- А в чем отличие?
- Робот - это машина, которая производит определенные действия в
соответствии с инструкциями, заложенными в программу. Телеуправляемый же
механизм - раб оператора, осуществляющего дистанционное управление. Он
действует только в тесном контакте с оператором. В зависимости от того,
насколько вы умелы и опытны, связь может быть аудиовизуальной,
осязательной, даже обонятельной. Чем более совершенно вы хотите выполнить
работы, тем более антропоморфным должно быть ваше устройство.
Что касается Венеры, если я правильно помню, человек-оператор на
орбитальной станции надевал экзоскелет, контролировавший движение
туловища, ног, рук, кистей, устройства на поверхности планеты, управляя
движением и воспринимая обстановку с помощью системы обратной связи. У
него был шлем, управляющий телевизионной камерой механизма, вмонтированной
в башенке и передающей ему картину того, что открывалось перед
манипулятором на Венере. Он также одевал наушники, соединенные со
звукоуловителями. Я читал книгу, написанную таким оператором. Он писал,
что на протяжении долгого времени забывал о том, что находится в кабине и
является главным звеном в цепи управления: он действительно чувствовал
себя так, словно пробирался по адскому ландшафту. Я помню, что меня это
очень взволновало - ведь я был еще подростком, и я мысленно бродил по
окрестным лужам, сражаясь с микроорганизмами.
- Почему?
- Потому что на Венере не было драконов. Во всяком случае, эти
телеуправляемые механизмы - вещи совершенно иные, нежели роботы.
- Теперь расскажите мне об отличиях первых телеуправляемых машин от
манипуляторов последнего поколения.
Я отхлебнул немного кофе.
- Стало куда сложнее, когда дело дошло до внешних планет и их
спутников, - сказал я. - Там поначалу не применяли орбитальных
телеоператоров. Из-за экономических и некоторых нерешенных технических
проблем. В первую очередь - из-за экономических. Во всяком случае, на
избранные миры были высажены механизмы, но операторы остались дома. Потому
что при применении управления с помощью обратной связи из-за расстояния
возникала проблема с запаздыванием сигнала. Получить информацию с планеты
занимало некоторое время, а затем требовалось время, чтобы команда
совершить то или иное действие достигала телеуправляемого механизма.
Компенсировался этот недостаток двумя способами: первый заключался в
использовании стандартного набора "раздражение-ответ", второй был куда
более сложным и именно здесь пошли в дело компьютеры в цепях управления.
Это достигалось включением в программу факторов оценки окружающей
обстановки, обогащенную затем первоначальной последовательностью "ожидание
- необходимое движение". На основе этого компьютер использовали затем для
выбора улучшенной программы реакции на внешние условия. Наконец, компьютер
был включен в другую цепь, позволяющую выбрать наилучшую комбинацию
анализа обстановки и ответной реакции. Конечно, и здесь наш железный
посланец мог призвать на помощь человека, когда происходило нечто совсем
уж непредвиденное. Итак, во время исследования внешних планет подобные
устройства не были ни целиком автоматизированными, ни целиком
контролируемыми, - ни целиком соответствующими требованиям - поначалу.
- Ладно, - сказал он. - А следующий шаг?
- Следующий шаг не был шагом в полном смысле этого слова с точки
зрения техники телеуправления. Этому была причиной экономика. Кошельки
развязались, и мы получили возможность послать туда своих людей. Мы
высадили их там, где смогли, послали телеуправляемые манипуляторы и
операторов для них на орбитальные станции. Все, как в прежние времена.
Проблема запаздывания сигнала отпала, потому что оператор был рядом и
снова успешно справлялся со всем. Пожалуй, если хотите, вы могли бы
расценить это как возвращение к прежним методам. Именно так мы по-прежнему
зачастую и поступаем - в тех случаях, когда это необходимо.
Он покачал головой.
- Вы что-то пропустили между компьютерами и увеличившимся бюджетом.
Я кивнул.
- Несколько штучек было испытано на протяжении этого периода, но ни
одна из них не оказалась столь же эффективной, как то, что мы уже имели от
партнерства человека и компьютера с телеуправлением.
- Там был один проект, - уточнил он, - попытка обойти неприятности,
связанные с задержкой сигнала благодаря посылке компьютера с
телеуправлением как части механизма. Только компьютер не был в полном
смысле слова компьютером, а механизм телеуправления не был просто
механизмом телеуправления. Вы знаете о той попытке, о которой я вас
спрашиваю?
Я закурил, обдумывая это, а затем ответил:
- Думаю, вы имеете в виду Палача.
- Верно, и это как раз то, о чем я меньше всего знаю. Можете ли вы
объяснить мне, как он работает?
- В конце концов он попал в катастрофу, - заметил я.
- Но поначалу он работал.
- Очевидно. Но только в легких условиях, на Ио. Он испортился позднее
и был списан как потерпевший аварию. Рискованное предприятие - это была с
самого начала чересчур честолюбивая затея. Что, казалось, и должно было
случиться тогда, когда человек получает благоприятную возможность для
соединения авангардных проектов, тех, что все еще находятся в стадии
исследовательских разработок, с совершенно новым оборудованием.
Теоретически все это казалось совмещающимся настолько прекрасно, что они
уступили искушению и объединили слишком много нового. Начало было хорошим,
но конец - плачевным.
- Но что включала в себя эта штука?
- Господи! Чего только не было! Компьютер, который был не совсем
компьютером... Ладно, начнем вот с чего. В последнем столетии три инженера
из Висконсинского университета - Нордман, Перментир и Скотт -
совершенствовали изобретение, известное как сверхпроводимый
туннельно-соединенный нейристор. Две крохотных полоски металла с тонким
изолятором между ними. В сверхохлажденном состоянии он пропускает
электрические импульсы без сопротивления. Окружите их магнитным
материалом, сведите воедино множество их - биллионы, и что вы получите?
Он покачал головой.
- Ну, что касается этой штуки, то была получена такая ситуация, когда
совершенно невозможно было составить схему и учесть все соединения и
связи, которые могли быть образованы. Чем не точное подобие мозга? Итак,
теоретизировали они, вы даже не пытаетесь механически отладить такой
прибор. Вы просто накачиваете туда сведения и позволяете искусственному