Страница:
- Все эти сведения есть в недавно найденном Юкатанском кодексе ацтеков.
Но там есть и такое, на что обычно обращают мало внимания... В отрывке
шестом сказано, что оракулами, прорицателями чаще всего становились те,
кто жил или подолгу бывал на горных вершинах, спал под открытым небом,
ходил с непокрытой головой. Способность пророчествовать так и называлась -
"Дар с неба". Но в одном месте мы читаем странное видоизменение - "Удар с
неба". Что это, описка, ошибка? - она строго задавала Йену вопросы, точно
ожидала, что он сейчас объяснит все неясное, - Там же говорится, что жрецы
ацтеков, которые переняли от покоренных народов обширные познания о
небесных светилах и солнечном календаре, пытались искусственно вызывать
или, во всяком случае, регулировать эту способность, что они якобы знали
годы, месяцы, дни, когда можно было получить "Дар с неба". Жрецы отбирали
смышленых подростков из знатных семей и отправляли будущих пророков высоко
в горы, в потайные места. Глухо изложена следующая история... Но вы же не
пьете кофе, - спохватилась хозяйка.
Йен наскоро отхлебнул из чашки.
- Простите. Кофе отличный! Так какая же, собственно, история?
- Дело было так. Какие-то "плохие люди" (иногда, в тексте они
назывались "оборванными людьми", "оборванцами") поднялись на горный
хребет, куда подниматься было строжайше запрещено. Они хотели похитить у
жрецов тайну предвидения, пытались получить (или, быть может, получили)
"Удар с неба", Это была борьба за будущее, за овладение будущим -
воровство будущего, - невиданный, неслыханный фольклорный сюжет, с которым
до находки кодекса никому из исследователей не приходилось сталкиваться.
- А чем все кончилось?
Заира ответила не сразу.
- Конец был обычный: дерзких захватили и принесли в жертву богине земли
и смерти Коатликус, увенчанной венком из черепов. С них содрали кожу, а
сердца, вырезанные каменными ножами, еще трепещущие, бросили на съедение
священным собакам.
Наступило молчание. Йен больше не улыбался.
- Скажите, а я мог бы... ознакомиться с этим манускриптом?
- О, конечно. У нас есть фотокопия.
Напоследок она добавила, что Йену, физику и математику, наверное,
покажется любопытной одна подробность, Жрецы ацтеков, которые очень
увлекались вычислениями, нашли некую цифровую закономерность. Дело в том,
что среди получавших ежегодно "Удар с неба" были и девушки и юноши. И
соотношение между ними было всегда одинаковым: один к четырем. Иногда на
четырех девушек - один юноша, на восемь - два, ну, и так далее. А иногда
наоборот.
- Но всегда только это соотношение. Как вы считаете, мистер Йен, чем
это можно объяснить?
...Он научился отключаться.
Да, научился включать и выключать свое предвидение, как люстру в
комнате, как зажигание в автомобиле.
Интересно, как другие? Тоже овладели этим приемом? Возможно, у них не
было такой острой необходимости в этом. Если бы Йен не научился "отключать
мир", сосредоточивая все умственные усилия на одном определенном деле,
одном четком задании, то он, вероятно, не мог бы справляться со своей
напряженной работой на станции слежения. Его мучили головные боли, часто
наступало состояние странной расслабленности, апатии. А капитан Фелисьен
Карне свято верил в необыкновенные возможности Йена Абрахамса и свои
сообщения начинал так: "Всем и Йену. Йену и всем..." И ставил перед Йеном
задачи адской трудности, которые надо было решать всегда необыкновенно
срочно и предельно точно.
Была еще одна причина, по которой Йен выключал предвидение - даже в те
часы, когда он не был занят "Лютецией" и бродил, опустив уши меховой
шапки, по заснеженным полям. Он ощущал настойчивую потребность
разобраться, что же, собственно, произошло с ним и еще четырьмя
"настигнутыми", что представляет из себя этот самый дар предвидения.
Короткие записи тесно ложились на страницы блокнота в переплете из кожи
крокодила.
"...Ты подумал: "Стакан падает не пол, он сейчас разобьется". Это
простейший вид предсказания, доступный ребенку. Кто-то сказал (кажется,
Эйнштейн), что мозг человека - такое устройство, которое создано, чтобы
делать полные выводы на основании явно недостаточных посылок. Посылок у
каждого из пятерых "настигнутых" стало гораздо больше, но все равно
информация не стала исчерпывающей, всеобъемлющей - значит, процесс остался
в принцип" тот же.
Итак, не таинственное, мистическое наитие, не озарение свыше. Нет,
расширение старых возможностей, знакомых человечеству издавна. И не
прозрение истины в окончательном, непреложном виде... Совершенно ясно;
предвидение пятерых вариабельно. Создается приближенный вариант, который,
в свою очередь... Идет нормальная работа человеческого мозга: перебор
вариантов, только чрезвычайно интенсивно, усиленно.
Предположим. Ну, а дальше?.. Когда он пытался что-то конкретизировать,
нащупать закономерности, то все расползалось. Предвидение было мерцающим,
действовало неравномерно, то вспыхивало, ярко разгоралось, то полностью
затухало. Великолепные достижения - и рядом элементарные ошибки, как было
тогда, на шоссе, когда они не угадали ловушки с грузовиком, не могли
предвидеть, доберутся ли до аэродрома, самолета, а там и до Парижа.
Он "выключал мир". И все равно вторгались, мешали думать лица,
разрозненные кадры, Африка. Франция, Дик, берущий билет у окошка кассы
(собрался посмотреть окрестности Парижа?). Студенты, сдающие экзамены уже
не ему, Йену, а бородатому Джеймсу, перевирающие интеграл Стильтьеса...
Он прогонял эти видения. Особенно настойчиво возвращалось одно лицо -
молодой девушки, очень красивой, пожалуй, трагически красивой, с
каштановыми, мягко падающими на плечи волосами и золотисто-карими
огромными глазами. Глаза просили, умоляли, кричали о беде, звали на
помощь. Он был уверен, что никогда в жизни не разговаривал с ней, не
слышал звука ее голоса. И а то же время он смутно ощущал...
Йен, Иен, что делается с твоей головой?!
Загадка Заиры...
Это очень серьезно. Может быть, серьезнее всего остального. Заира
ускользала от него, от его дара предвидения, он не мог увидеть ни клочка
ее будущего, ни разу не сумел прочитать ее мыслей. Как будто бы
натолкнулся на непроницаемый экран, какой-то заслон, забрело. Женщина в
шлеме с опущенным забралом!
Они шли из концертного зала Городка Науки, Йен Абрахамс и Заира
Дзахова.
- Почему вы занялись историей, миссис Заира? - спросил Йен. - Вы
биолог, насколько мне известно, биолог-кибернетик.
- Историк - мой муж, Воинов, это он меня впервые натолкнул. - Она не
могла не улыбнуться: у Йена было такое удивленное лицо! - Ну да, академик
Воинов, специалист по истории человеческих заблуждений, как его иногда
называют (он много занимался историей религии). А вы знаете физика
Воинова, Воинова-младшего, нашего сына...
Йен бегло подумал, что, наверное, это сын просил мать быть
повнимательнее к гостю-чужестранцу, занесенному судьбой на другой конец
Земли, одинокому, потерявшему родину.
- ...и задумались; а нельзя ли искусственно получить пророческие
способности? Со временем наметились два пути - технический и
биологический.
- Значит, вы вошли в биологическую группу?
- Естественно. Несколько лет работали на обезьянах...
Они вышли на главную магистраль.
И именно в эту минуту Йен _увидел_: опыты с предвидением перенесены с
животных на людей. Миссис Заира поставила эксперимент на себе. Она не из
тех, которые перекладывают опасное на других.
И потом она провела детство, юность высоко в горах, Если верить
ацтекам, то это тоже могло иметь значение.
Дик Мэллори сидел в своем комфортабельном купе и отчаянно нервничал,
Вагонетка подвесной рельсовой дороги Чоп - Анадырский залив неслась с
огромной скоростью над ниткой Волги и отрогами Уральских гор, опоры
подвески мелькали так быстро, что их нельзя было разглядеть, а
возмущенному журналисту казалось, что ни черта он не продвигается вперед.
Чем же все-таки это объяснялось? Почему он, еще будучи в Париже, сумел
ясно увидеть, какая опасность угрожала Йену, а сам Йен ничего не видел, не
чувствовал? Что сделалось с даром предвидения Йена, какого дьявола он стал
незрячим и глухим?! Почему он и телеграмму не получил? Это было непонятно.
Пришлось Дику бросить все свои парижские дела и срочно мчаться к Тихому
океану, чтобы предупредить товарища о смертельной опасности.
Но поспеет ли он? Не придет ли предупреждение слишком поздно?..
А еще тревожила Дика одна близкая к Йену фигура - немолодая женщина,
как будто бы дружественная... Он воспринимал ее как некое смутное,
туманное пятно, никак не мог добиться точного фокуса, определенности.
Женщина эта не раскрывалась, не прочитывалась. Это было необычно - и
пугало, настораживало. Дик каждый раз, думая об этой женщине, наталкивался
на какую-то глухую стену сопротивления; что-то сильное, упорное не только
отталкивало его "лучи предвидения", но само как будто отвечало излучением,
мощным и дальнодействующим, которое пронизывало его, Дика, насквозь. Он
был бессилен против этого излучения.
Йен! Мистер Абрахамс!.. Вы не видели Йена? Уже третий раз звонят из
центропункта слежения. Какое-то важное сообщение из космоса... Куда он мог
деваться? Срочно нужно разыскать Йена! Вы случайно не видели...
Йен упал в снег за мгновение до того, как раздался первый выстрел.
Произошло, вероятно, что-то вроде самовыключения дара предвидения,
сработал инстинкт самосохранения, который оказался сильнее запретов
разума, и послал спасительный сигнал.
Убийца лежал на той стороне оврага за скалой, невидимый, неуязвимый,
хорошо оснащенный, опасный, и время от времени стрелял. Сорок лет, пошлые
усики, документы иностранного туриста-швейцарца (поддельные), складное
автоматическое ружье, пистолет, надувной матрац с теплообогревом,
электроодеяло, вволю патронов, стойкий загар профессионального
африканского охотника, курит трубку в виде головы буйвола.
Установить все это для Йена не стоило большого труда. Голова была
странно ясной, мысли - отчетливыми; думалось холодно, спокойно. Влип
основательно; ничего не скажешь, очень мало шансов на спасенье; даже если
пуля не прикончит - прикончит мороз, вон пальцы на ногах уже немеют.
Все с той же холодной ясностью он увидел лицо девушки с шоколадными
глазами - нет, не лицо, он увидел, как она лежит на полу гостиничного
номера (странно, это Россия, Москва?) со связанными руками и ногами, глаза
ее все так же умоляют Йена о помощи, а над ней наклонился... И он уже
твердо знал, как ее зовут, и какое она имеет отношение к проблеме
предвидения, что это за тип, который угрожающе подносит к ее голой тонкой
руке горящую зажигалку. Прохвост Питер Брейген отечески уговаривал Фрону
Мэссон не капризничать, продолжать с ним сотрудничать!
Лежа в снегу, Йен жалел о многом. Но больше всего он жалел о том, что
не поговорил в последний раз начистоту с Заирой Дзаховой и не отдал ей
свой крокодиловый блокнот с важными записями.
Солнце - на треть больше, чем его видно с Земли, и заметно ярче -
стояло колом над головой. В зените.
Это было неправильно, непонятно, поскольку они опустились на Венеру в
ее "северном" полушарии, отнюдь не на экваторе. Но трое лишь поглядели
друг на друга, и Фелисьен Карне вяло махнул рукой - одно к одному.
Невероятности, парадоксы выстроились уже в такой длинный ряд, что
экипаж "Лютеции" перестал удивляться. Необычное ведь производит
впечатление, лишь появляясь в среде обыкновенного. Если же невероятности
налезают одна на другую, сознание начинает просто равнодушно отмечать их,
и все.
А у них было время привыкнуть.
Правда, до того как корабль вторгся в атмосферу планеты, все шло как
должно. Успешно завершался один из величайших экспериментов века - высадка
людей на Венеру. Уже советские космонавты прошагали первыми по лунным
базальтам, уже русская и американская экспедиции двигались навстречу одна
другой из двух пунктов Марса, космическая станция "Октябрь" облетела
вокруг Нептуна, и станция "Вашингтон" приблизилась к Сатурну. А теперь
Франция - третья великая космическая держава - готовилась, как выразился
один обозреватель, "вплести свои цветы" в венок вселенских открытий,
"Лютеция" все же выкрутилась тогда из той дикой, непонятной штуки, включив
двигатели по совету с Земли. Потянулись монотонные полетные сутки. Сон,
работа на связи, всяческие замеры. Неделя за неделей постепенно
увеличивался в иллюминаторе диск Утренней звезды - левая половина,
блещущая, освещенная, и правая, темная, пепельная. На сто тридцатый день
пути огромный сверкающий шар повис перед ними в глубокой тьме космоса,
пронизанной немигающими, мертво неподвижными точечками. На сто сороковой -
этот мир заполнил собой все, даже Солнце сделалось маленьким и незаметным.
Стихло в "салоне", гигантский шар гипнотизировал их - капитана Карне,
пилота Альбера Рюо и астрофизика Сержа Ришпена, еще не вполне
оправившегося после той катастрофы. Можно было часами смотреть и смотреть,
какой-то сладкий ужас овладевал от грандиозности происходящего. С трудом
поднимались, чтоб сделать запись в бортовом журнале, принять или послать
текст по радио. И опять сидели, смотрели - даже как-то ни о чем конкретном
не думалось, хотелось видеть, поглощать, впитывать в себя. Перемещались
вихри на планете, клубились безмерные массы облаков - при видимой
бессмысленности странным, непостижимым для разума значением было исполнено
вечное могучее движение. Часы напролет никто не произносил ни слова.
А потом как некая лавина сорвалась - приблизились и начали передавать
информацию на Землю. Спектральный анализ наружного слоя облаков,
радиозондирование, магнетизм, радиация. Колебались стрелки приборов, текла
перфолента.
Вот оно - дошло! "Лютеция" ставила свои заявочные столбы на золотых
жилах знания. Кончились столетние споры, проблемы захлопывались - хлоп,
хлоп! - как крышки сундуков. Уже никогда не возникнет дискуссий по поводу
того, каков период вращения Венеры вокруг оси - 20 часов 50 минут! В
будущем уточнятся лишь секунды, но вопрос разрешен "и ныне, и присно, и во
веки веков". Удивительные, торжественные и чем-то чуть горькие мгновения
триумфа, когда свершается переход от мечтаний, от догадок к фактам.
На дальней, в звездочку превратившейся Земле залы Центра слежения под
Парижем осаждают репортеры всех газет мира, "Что? Установлено наличие
свободного кислорода?!. Океан!.. Море?.. Значит, я могу сообщить, что
Козырев был прав, и температура действительно..." С листа читаются вслух
радиограммы, на глазах рушатся бастионы непознанного. Седовласый профессор
недоуменно пожимает плечами у телефона: "Неужели?.."
На "Лютеции" включили двигатели, повернули корабль дюзами к
титаническому небесному телу, заполнившему уже почти всю площадь обзора,
вошли в венерианскую ночь и начали торможение. Подобно пылинке на
бесконечную вьюжную снеговую равнину, опускалась "Лютеция" на слой
облаков. У троих сверлило в голове: "Неужели это возможно? Неужели это мы
здесь?.."
Передали температуру верхнего слоя облаков, среднего. Вышли на дневную
половину. В иллюминаторе был туман, туман - и вдруг асе ахнули. Яркий,
ослепительный свет залил рубку, облака исчезли сверху, будто растаяли,
сияло солнце, а внизу расстилалась поверхность планеты.
И пошло необъяснимое. Как если бы они вырвались из сферы действия
привычных законов и вступили в другую сферу.
Вдруг оборвалась связь с Землей, перестал действовать радиозонд, вышли
из строя все вообще радиоустройства. Но не это было главное. Венера лежала
под ними, как на тарелочке. Они шли на высоте около 180 километров. Они
готовы были наблюдать, записывать, фотографировать, регистрировать. Но
нечего было наблюдать.
Потому что внизу ничего не было.
Не на чем остановиться взгляду. Ни гор, ни океана, ни холмов, ни леса.
Просто ничего.
Абсолютно ровная, без деталей белесая поверхность простиралась от
горизонта к горизонту. Лишь несколько часов назад сквозь облака были
прощупаны хребты, водные резервуары, а теперь все это как бы куда-то
спряталось.
Наверху была густая синева с золотым диском солнца. А внизу под
космонавтами неслась поверхность планеты. Впрочем, неслась ли? Из-за
полного отсутствия ориентиров этого тоже нельзя было проверить. И солнце
сияло прямо над головой. Может быть, они и не мчатся совсем, а висят
неподвижно на месте? Но тогда они должны упасть.
- Как будто нет времени, - сказал Ришпен.
Но все хронометры корабля дружно, согласно провожали в прошлое секунды
и минуты.
Летели час, две... шесть. Минули сутки. Напряжение как-то спало. По
расчетам, уже облетели планету пятнадцать раз, а все было, как вначале.
Дважды пускали в ход главные ракетные установки - всем троим было ясно при
этом, что такие пуски означают для их дальнейшей судьбы. Корабль
содрогался, они ощущали ускорение, а вокруг ничего не менялось. Тогда
Карне принял решение - на посадку.
И сели. Тридцатиметровая башня опустилась, изрыгая пламя. Выключили
двигатели, сделалось тихо. Взяли анализ воздуха - он подтвердил результаты
спектрограмм. Свободный кислород, азот, другие инертные газы. С высоты
трехэтажного дома сбросили нейлоновую лестницу.
Они на Венере.
Нечто вроде бесконечной ровной плиты простиралось во все стороны. Чуть
шероховатой, с повторяющимся несложным тисненым рисунком, похожей на
бетон. Небо и белесая поверхность до горизонта. Ни тени, ни предмета.
Ничего, кроме их самих и громады "Лютеции" за спиной.
Вот тогда-то они переглянулись.
Йен Абрахамс чувствовал, что враг не двигается. Просто ждет, пока Йен
выползет сам из лощинки, пока мороз его выгонит. Хорошего было мало.
Странным образом в этой ситуации не помогал дар ясновидения. Закидывая
вперед во время свою мысленную удочку, физик вылавливал там, что через
полчаса тот, с усиками и ружьем, встанет и начнет осторожно приближаться.
Но что делать? У Йена все равно не было выхода. Бандит подойдет и
выстрелит.
Ясновидение ясновидением, но их уравнивала простота положения.
Получалось, как при обвале, застигшем альпиниста на узкой горной тропинке.
Пусть ты знаешь, что там, наверху, уже потекли камешки. Деваться-то все
равно некуда.
Нельзя было высовываться над краем сугроба, однако уже немели пальцы
ног. Физик вспомнил читанное в русской книге - замерзая, сибиряки оттирали
себя снегом. Он осторожно подтянул правую ногу, взялся было за шнурок на
ботинке. Черта с два! - узел развязать оказалось тоже невмочь. Пальцы рук
не слушались. Вот такая она и есть, Россия, - сам климат делает людей
крепкими. Каждый должен быть как камень, иначе пропадешь.
Стал снимать перчатку. Закусил зубами палец, повторив, не зная об этом,
обычный русский мальчишеский зимний жест, и вдруг очень ясно услышал: "Как
будто нет времени".
Тотчас бандит с усиками, складными автоматическими ружьями, трубкой в
виде головы буйвола и прочим набором банальностей, снежный сугроб - все
откатилось в сторону. Будто прямо из морозного звездного неба это
донеслось, из глубины космоса - отзвуком какой-то борьбы, о помощи криком.
Йен Абрахамс замер, стараясь найти, почувствовать, откуда это идет.
Минули сутки после высадки, и положение экспедиции стало
катастрофическим. В первые несколько часов они попытались взять пробы
почвы - этого самого бетона. И не смогли. Просто не удалось отковырнуть
кусочек, как ни старались. Никакие инструменты не оставляли даже царапины,
и никакие реактивы тоже не действовали. Было похоже на сон, но не тот,
хороший, когда летаешь, а дурной, где, несмотря на опасность, не
поднимаются руки. Только и сделали, что сфотографировали повторяющийся
тисненый узор. Однако все понимали: "Лютецию" послали не за тем, чтоб,
вернувшись, экипаж сообщил в двух словах: "Синее небо, белесая почва".
Решили, что надо пройти на вездеходе хотя бы километров двести. Может
быть, там, за горизонтом, пусть маленькое, незаметное, но все же есть
что-то.
Астрофизика капитан оставил на корабле. Спустили с помощью лебедки
танкетку - она называлась "Жук". Фелисьен с Альбером поехали, ориентируясь
по гирокомпасу.
Бетонная гладкая равнина лежала вокруг. Когда громада ракеты скрылась
за горизонтом, опять стало непонятно, двигаются ли. Спидометр показывал 50
км/час, лязгали гусеницы, содрогался корпус машины, но не было
уверенности, что они не трясутся просто на месте.
Оставили позади 70 км, 100... Дальше сделалось как-то невмоготу. Карне
оставил танкетку, они вылезли, осмотрелись. Тишина была такая, что
слышалось собственное шуршащее дыхание. Временами казалось, будто они
стоят а комнате, где белесый пол плавно загибается кругом кверху, переходя
на каком-то уровне в синие стены.
Карне предложил отойти от "Жука", просто чтоб была перспектива. Пошли
вперед. Примерно через километр Альбер, более зоркий, воскликнул:
- Смотри! Видишь?
Впереди у горизонта темнело пятнышко. Слава богу, хоть что-то! Они
быстро прошли еще километра полтора, и Альбер вдруг остановился. Губы у
него побледнели. То, к чему они приближались, было танкеткой.
Подошли к ней. Альбер рассеянно похлопал ладонью гусеницу.
- Слушай, ведь не может быть, чтоб мы шли по кругу. Мы шли по прямой.
- Веселые номера, - Фелисьен закусил губу. - Знаешь, давай сделаем так.
Я буду уходить, а ты следи за мной. Буду идти точно по прямой. По
компасу... Или ты иди.
Альбер пошагал, часто оглядываясь. Фелисьен с танкеткой делались асе
меньше. Затем в какой-то момент впереди точно по его курсу появилось
пятнышко. Он обернулся, позади уже никого и ничего не было. Как будто бы
Фелисьен и вездеход растворились в воздухе. А пятнышко впереди медленно
увеличивалось по мере того, как он приближался к нему; и, наконец, он
увидел капитана, опершегося о моторную часть танкетки.
У Фелисьена были какие-то потухшие глаза.
- Чертовщина... Следил за тобой, пока ты не исчез из виду. Потом
оглянулся и увидел точку позади. - Он поднялся. - Давай сверим часы. Я
пойду, ты отметишь время, когда меня не станет видно. А я - время, когда
замечу тебя и "Жука" впереди.
А солнце так и стояло в зените.
Попробовали иначе. Стали спиной друг к другу и пошли опять прямо по
гирокомпасу.
На этот раз Альбер шагал около часа, пока не увидел впереди точку. Она
росла не быстро. Это был Фелисьен. Встретились; каждый посмотрел на
гирокомпас, сравнили. Да, так они и шли, как начинали. Но встретились.
Затем чуть охрипшим голосом Альбер сказал:
- А где "Жук"?
Вездехода не было. Белый бетон простирался до горизонта, и ни зернышка
на нем.
Сделалось жутковато. Уже одолевала усталость. Глаза болели от белизны,
от однообразия. Хотелось есть, еще больше - пить. А не было при себе ни
еды, ни воды.
Фелисьен, подумав, сказал:
- Попробуем идти дальше, как я шел. "Жук" должен быть где-то на этой же
прямой. Мне кажется, что ты шагал быстрее меня. Не в том месте
встретились.
Пошли. Один километр остался позади, другой... десятый... Танкетки не
было, Остановились. Фелисьен вытер пот.
- Глупо, что не взяли воды, когда уходили от "Жука". - Губы у него
опухли и обветрились. - Моя вина.
Альбер пожал плечами.
- Кто мог думать... Слушай, я еще одну штуку хочу проверить. Сядь тут.
Он опять пошел от Фелисьена. Брел, пока не увидел пятнышко. Оглянулся,
позади уже никого не было. Тогда он вернулся на несколько шагов, и темная
точка - Фелисьен - появилась, где раньше была. А та впереди, только что
возникшая, исчезла. Ладно! Он стал спиной к линии своего движения. Сделал
шаг влево, точка явилась слева, шагнул вправо - Фелисьен возник справа. Он
подумал: "С ума я схожу, что ли? Как будто два Фелисьена... Вероятно, я
просто спятил. Еще давно. Когда мы приблизились к Венере и вошли а слой
облаков. - Затем он одернул себя: - Ерунда! Так нельзя, надо бороться".
Ему было все равно, какого Фелисьена выбирать - правого или левого, он
простоял минуту, размышляя. Потом, плюнув, пошагал ни к тому, ни к
другому, а просто вперед. Шел-шел и даже усмехнулся злобно, когда на
горизонте появилась точка. Хоть в этом было какое-то утешенье - куда б они
ни шли, все равно идут один к другому. Не потеряются.
Фелисьен, сидя на земле, рассматривал что-то. В руке у него была
авторучка.
- Знаешь, пытаюсь написать, но не оставляет следов. И карандаш тоже
пробовал... Эта штука ничего не принимает.
У Альбера вдруг отчаянно заболела голова. Раскалываясь. Фелисьен
посмотрел на него, затем на часы.
- Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как мы выехали?
Девятнадцать часов. Давай ляжем и поспим.
Легли, где стояли. Альбер глянул на лицо друга, и сердце у него
забилось сильно-сильно. У капитана на левом виске был шрам - в детстве
приятель попал стрелой из лука. На левом виске - Альбер точно помнил. А
теперь он был на правом!
Летчик открыл было рот, затем подумал, что лучше промолчать. И так
слишком много чудес. Ну его к дьяволу!
Но капитан сам как-то странно смотрел на товарища.
- Слушай.
- Ну?
- Как будто бы у тебя этот карман на куртке был с левой стороны.
- И что?.. Он и есть с левой.
- Как? Ведь это же у тебя правая рука.
- Которая?.. Почему? Это у меня левая.
- Ну что ты!
- Естественно, левая. Тут у меня сердце - я его слышу... А вот у
тебя...
- Что у меня?
- Ладно. Ничего. Давай спать, а то вообще тронемся.
Пока засыпали под палящим солнцем, накрыв головы куртками, пилот
подумал, что он одно время не любил Счастливчика Карне. В школе
Но там есть и такое, на что обычно обращают мало внимания... В отрывке
шестом сказано, что оракулами, прорицателями чаще всего становились те,
кто жил или подолгу бывал на горных вершинах, спал под открытым небом,
ходил с непокрытой головой. Способность пророчествовать так и называлась -
"Дар с неба". Но в одном месте мы читаем странное видоизменение - "Удар с
неба". Что это, описка, ошибка? - она строго задавала Йену вопросы, точно
ожидала, что он сейчас объяснит все неясное, - Там же говорится, что жрецы
ацтеков, которые переняли от покоренных народов обширные познания о
небесных светилах и солнечном календаре, пытались искусственно вызывать
или, во всяком случае, регулировать эту способность, что они якобы знали
годы, месяцы, дни, когда можно было получить "Дар с неба". Жрецы отбирали
смышленых подростков из знатных семей и отправляли будущих пророков высоко
в горы, в потайные места. Глухо изложена следующая история... Но вы же не
пьете кофе, - спохватилась хозяйка.
Йен наскоро отхлебнул из чашки.
- Простите. Кофе отличный! Так какая же, собственно, история?
- Дело было так. Какие-то "плохие люди" (иногда, в тексте они
назывались "оборванными людьми", "оборванцами") поднялись на горный
хребет, куда подниматься было строжайше запрещено. Они хотели похитить у
жрецов тайну предвидения, пытались получить (или, быть может, получили)
"Удар с неба", Это была борьба за будущее, за овладение будущим -
воровство будущего, - невиданный, неслыханный фольклорный сюжет, с которым
до находки кодекса никому из исследователей не приходилось сталкиваться.
- А чем все кончилось?
Заира ответила не сразу.
- Конец был обычный: дерзких захватили и принесли в жертву богине земли
и смерти Коатликус, увенчанной венком из черепов. С них содрали кожу, а
сердца, вырезанные каменными ножами, еще трепещущие, бросили на съедение
священным собакам.
Наступило молчание. Йен больше не улыбался.
- Скажите, а я мог бы... ознакомиться с этим манускриптом?
- О, конечно. У нас есть фотокопия.
Напоследок она добавила, что Йену, физику и математику, наверное,
покажется любопытной одна подробность, Жрецы ацтеков, которые очень
увлекались вычислениями, нашли некую цифровую закономерность. Дело в том,
что среди получавших ежегодно "Удар с неба" были и девушки и юноши. И
соотношение между ними было всегда одинаковым: один к четырем. Иногда на
четырех девушек - один юноша, на восемь - два, ну, и так далее. А иногда
наоборот.
- Но всегда только это соотношение. Как вы считаете, мистер Йен, чем
это можно объяснить?
...Он научился отключаться.
Да, научился включать и выключать свое предвидение, как люстру в
комнате, как зажигание в автомобиле.
Интересно, как другие? Тоже овладели этим приемом? Возможно, у них не
было такой острой необходимости в этом. Если бы Йен не научился "отключать
мир", сосредоточивая все умственные усилия на одном определенном деле,
одном четком задании, то он, вероятно, не мог бы справляться со своей
напряженной работой на станции слежения. Его мучили головные боли, часто
наступало состояние странной расслабленности, апатии. А капитан Фелисьен
Карне свято верил в необыкновенные возможности Йена Абрахамса и свои
сообщения начинал так: "Всем и Йену. Йену и всем..." И ставил перед Йеном
задачи адской трудности, которые надо было решать всегда необыкновенно
срочно и предельно точно.
Была еще одна причина, по которой Йен выключал предвидение - даже в те
часы, когда он не был занят "Лютецией" и бродил, опустив уши меховой
шапки, по заснеженным полям. Он ощущал настойчивую потребность
разобраться, что же, собственно, произошло с ним и еще четырьмя
"настигнутыми", что представляет из себя этот самый дар предвидения.
Короткие записи тесно ложились на страницы блокнота в переплете из кожи
крокодила.
"...Ты подумал: "Стакан падает не пол, он сейчас разобьется". Это
простейший вид предсказания, доступный ребенку. Кто-то сказал (кажется,
Эйнштейн), что мозг человека - такое устройство, которое создано, чтобы
делать полные выводы на основании явно недостаточных посылок. Посылок у
каждого из пятерых "настигнутых" стало гораздо больше, но все равно
информация не стала исчерпывающей, всеобъемлющей - значит, процесс остался
в принцип" тот же.
Итак, не таинственное, мистическое наитие, не озарение свыше. Нет,
расширение старых возможностей, знакомых человечеству издавна. И не
прозрение истины в окончательном, непреложном виде... Совершенно ясно;
предвидение пятерых вариабельно. Создается приближенный вариант, который,
в свою очередь... Идет нормальная работа человеческого мозга: перебор
вариантов, только чрезвычайно интенсивно, усиленно.
Предположим. Ну, а дальше?.. Когда он пытался что-то конкретизировать,
нащупать закономерности, то все расползалось. Предвидение было мерцающим,
действовало неравномерно, то вспыхивало, ярко разгоралось, то полностью
затухало. Великолепные достижения - и рядом элементарные ошибки, как было
тогда, на шоссе, когда они не угадали ловушки с грузовиком, не могли
предвидеть, доберутся ли до аэродрома, самолета, а там и до Парижа.
Он "выключал мир". И все равно вторгались, мешали думать лица,
разрозненные кадры, Африка. Франция, Дик, берущий билет у окошка кассы
(собрался посмотреть окрестности Парижа?). Студенты, сдающие экзамены уже
не ему, Йену, а бородатому Джеймсу, перевирающие интеграл Стильтьеса...
Он прогонял эти видения. Особенно настойчиво возвращалось одно лицо -
молодой девушки, очень красивой, пожалуй, трагически красивой, с
каштановыми, мягко падающими на плечи волосами и золотисто-карими
огромными глазами. Глаза просили, умоляли, кричали о беде, звали на
помощь. Он был уверен, что никогда в жизни не разговаривал с ней, не
слышал звука ее голоса. И а то же время он смутно ощущал...
Йен, Иен, что делается с твоей головой?!
Загадка Заиры...
Это очень серьезно. Может быть, серьезнее всего остального. Заира
ускользала от него, от его дара предвидения, он не мог увидеть ни клочка
ее будущего, ни разу не сумел прочитать ее мыслей. Как будто бы
натолкнулся на непроницаемый экран, какой-то заслон, забрело. Женщина в
шлеме с опущенным забралом!
Они шли из концертного зала Городка Науки, Йен Абрахамс и Заира
Дзахова.
- Почему вы занялись историей, миссис Заира? - спросил Йен. - Вы
биолог, насколько мне известно, биолог-кибернетик.
- Историк - мой муж, Воинов, это он меня впервые натолкнул. - Она не
могла не улыбнуться: у Йена было такое удивленное лицо! - Ну да, академик
Воинов, специалист по истории человеческих заблуждений, как его иногда
называют (он много занимался историей религии). А вы знаете физика
Воинова, Воинова-младшего, нашего сына...
Йен бегло подумал, что, наверное, это сын просил мать быть
повнимательнее к гостю-чужестранцу, занесенному судьбой на другой конец
Земли, одинокому, потерявшему родину.
- ...и задумались; а нельзя ли искусственно получить пророческие
способности? Со временем наметились два пути - технический и
биологический.
- Значит, вы вошли в биологическую группу?
- Естественно. Несколько лет работали на обезьянах...
Они вышли на главную магистраль.
И именно в эту минуту Йен _увидел_: опыты с предвидением перенесены с
животных на людей. Миссис Заира поставила эксперимент на себе. Она не из
тех, которые перекладывают опасное на других.
И потом она провела детство, юность высоко в горах, Если верить
ацтекам, то это тоже могло иметь значение.
Дик Мэллори сидел в своем комфортабельном купе и отчаянно нервничал,
Вагонетка подвесной рельсовой дороги Чоп - Анадырский залив неслась с
огромной скоростью над ниткой Волги и отрогами Уральских гор, опоры
подвески мелькали так быстро, что их нельзя было разглядеть, а
возмущенному журналисту казалось, что ни черта он не продвигается вперед.
Чем же все-таки это объяснялось? Почему он, еще будучи в Париже, сумел
ясно увидеть, какая опасность угрожала Йену, а сам Йен ничего не видел, не
чувствовал? Что сделалось с даром предвидения Йена, какого дьявола он стал
незрячим и глухим?! Почему он и телеграмму не получил? Это было непонятно.
Пришлось Дику бросить все свои парижские дела и срочно мчаться к Тихому
океану, чтобы предупредить товарища о смертельной опасности.
Но поспеет ли он? Не придет ли предупреждение слишком поздно?..
А еще тревожила Дика одна близкая к Йену фигура - немолодая женщина,
как будто бы дружественная... Он воспринимал ее как некое смутное,
туманное пятно, никак не мог добиться точного фокуса, определенности.
Женщина эта не раскрывалась, не прочитывалась. Это было необычно - и
пугало, настораживало. Дик каждый раз, думая об этой женщине, наталкивался
на какую-то глухую стену сопротивления; что-то сильное, упорное не только
отталкивало его "лучи предвидения", но само как будто отвечало излучением,
мощным и дальнодействующим, которое пронизывало его, Дика, насквозь. Он
был бессилен против этого излучения.
Йен! Мистер Абрахамс!.. Вы не видели Йена? Уже третий раз звонят из
центропункта слежения. Какое-то важное сообщение из космоса... Куда он мог
деваться? Срочно нужно разыскать Йена! Вы случайно не видели...
Йен упал в снег за мгновение до того, как раздался первый выстрел.
Произошло, вероятно, что-то вроде самовыключения дара предвидения,
сработал инстинкт самосохранения, который оказался сильнее запретов
разума, и послал спасительный сигнал.
Убийца лежал на той стороне оврага за скалой, невидимый, неуязвимый,
хорошо оснащенный, опасный, и время от времени стрелял. Сорок лет, пошлые
усики, документы иностранного туриста-швейцарца (поддельные), складное
автоматическое ружье, пистолет, надувной матрац с теплообогревом,
электроодеяло, вволю патронов, стойкий загар профессионального
африканского охотника, курит трубку в виде головы буйвола.
Установить все это для Йена не стоило большого труда. Голова была
странно ясной, мысли - отчетливыми; думалось холодно, спокойно. Влип
основательно; ничего не скажешь, очень мало шансов на спасенье; даже если
пуля не прикончит - прикончит мороз, вон пальцы на ногах уже немеют.
Все с той же холодной ясностью он увидел лицо девушки с шоколадными
глазами - нет, не лицо, он увидел, как она лежит на полу гостиничного
номера (странно, это Россия, Москва?) со связанными руками и ногами, глаза
ее все так же умоляют Йена о помощи, а над ней наклонился... И он уже
твердо знал, как ее зовут, и какое она имеет отношение к проблеме
предвидения, что это за тип, который угрожающе подносит к ее голой тонкой
руке горящую зажигалку. Прохвост Питер Брейген отечески уговаривал Фрону
Мэссон не капризничать, продолжать с ним сотрудничать!
Лежа в снегу, Йен жалел о многом. Но больше всего он жалел о том, что
не поговорил в последний раз начистоту с Заирой Дзаховой и не отдал ей
свой крокодиловый блокнот с важными записями.
Солнце - на треть больше, чем его видно с Земли, и заметно ярче -
стояло колом над головой. В зените.
Это было неправильно, непонятно, поскольку они опустились на Венеру в
ее "северном" полушарии, отнюдь не на экваторе. Но трое лишь поглядели
друг на друга, и Фелисьен Карне вяло махнул рукой - одно к одному.
Невероятности, парадоксы выстроились уже в такой длинный ряд, что
экипаж "Лютеции" перестал удивляться. Необычное ведь производит
впечатление, лишь появляясь в среде обыкновенного. Если же невероятности
налезают одна на другую, сознание начинает просто равнодушно отмечать их,
и все.
А у них было время привыкнуть.
Правда, до того как корабль вторгся в атмосферу планеты, все шло как
должно. Успешно завершался один из величайших экспериментов века - высадка
людей на Венеру. Уже советские космонавты прошагали первыми по лунным
базальтам, уже русская и американская экспедиции двигались навстречу одна
другой из двух пунктов Марса, космическая станция "Октябрь" облетела
вокруг Нептуна, и станция "Вашингтон" приблизилась к Сатурну. А теперь
Франция - третья великая космическая держава - готовилась, как выразился
один обозреватель, "вплести свои цветы" в венок вселенских открытий,
"Лютеция" все же выкрутилась тогда из той дикой, непонятной штуки, включив
двигатели по совету с Земли. Потянулись монотонные полетные сутки. Сон,
работа на связи, всяческие замеры. Неделя за неделей постепенно
увеличивался в иллюминаторе диск Утренней звезды - левая половина,
блещущая, освещенная, и правая, темная, пепельная. На сто тридцатый день
пути огромный сверкающий шар повис перед ними в глубокой тьме космоса,
пронизанной немигающими, мертво неподвижными точечками. На сто сороковой -
этот мир заполнил собой все, даже Солнце сделалось маленьким и незаметным.
Стихло в "салоне", гигантский шар гипнотизировал их - капитана Карне,
пилота Альбера Рюо и астрофизика Сержа Ришпена, еще не вполне
оправившегося после той катастрофы. Можно было часами смотреть и смотреть,
какой-то сладкий ужас овладевал от грандиозности происходящего. С трудом
поднимались, чтоб сделать запись в бортовом журнале, принять или послать
текст по радио. И опять сидели, смотрели - даже как-то ни о чем конкретном
не думалось, хотелось видеть, поглощать, впитывать в себя. Перемещались
вихри на планете, клубились безмерные массы облаков - при видимой
бессмысленности странным, непостижимым для разума значением было исполнено
вечное могучее движение. Часы напролет никто не произносил ни слова.
А потом как некая лавина сорвалась - приблизились и начали передавать
информацию на Землю. Спектральный анализ наружного слоя облаков,
радиозондирование, магнетизм, радиация. Колебались стрелки приборов, текла
перфолента.
Вот оно - дошло! "Лютеция" ставила свои заявочные столбы на золотых
жилах знания. Кончились столетние споры, проблемы захлопывались - хлоп,
хлоп! - как крышки сундуков. Уже никогда не возникнет дискуссий по поводу
того, каков период вращения Венеры вокруг оси - 20 часов 50 минут! В
будущем уточнятся лишь секунды, но вопрос разрешен "и ныне, и присно, и во
веки веков". Удивительные, торжественные и чем-то чуть горькие мгновения
триумфа, когда свершается переход от мечтаний, от догадок к фактам.
На дальней, в звездочку превратившейся Земле залы Центра слежения под
Парижем осаждают репортеры всех газет мира, "Что? Установлено наличие
свободного кислорода?!. Океан!.. Море?.. Значит, я могу сообщить, что
Козырев был прав, и температура действительно..." С листа читаются вслух
радиограммы, на глазах рушатся бастионы непознанного. Седовласый профессор
недоуменно пожимает плечами у телефона: "Неужели?.."
На "Лютеции" включили двигатели, повернули корабль дюзами к
титаническому небесному телу, заполнившему уже почти всю площадь обзора,
вошли в венерианскую ночь и начали торможение. Подобно пылинке на
бесконечную вьюжную снеговую равнину, опускалась "Лютеция" на слой
облаков. У троих сверлило в голове: "Неужели это возможно? Неужели это мы
здесь?.."
Передали температуру верхнего слоя облаков, среднего. Вышли на дневную
половину. В иллюминаторе был туман, туман - и вдруг асе ахнули. Яркий,
ослепительный свет залил рубку, облака исчезли сверху, будто растаяли,
сияло солнце, а внизу расстилалась поверхность планеты.
И пошло необъяснимое. Как если бы они вырвались из сферы действия
привычных законов и вступили в другую сферу.
Вдруг оборвалась связь с Землей, перестал действовать радиозонд, вышли
из строя все вообще радиоустройства. Но не это было главное. Венера лежала
под ними, как на тарелочке. Они шли на высоте около 180 километров. Они
готовы были наблюдать, записывать, фотографировать, регистрировать. Но
нечего было наблюдать.
Потому что внизу ничего не было.
Не на чем остановиться взгляду. Ни гор, ни океана, ни холмов, ни леса.
Просто ничего.
Абсолютно ровная, без деталей белесая поверхность простиралась от
горизонта к горизонту. Лишь несколько часов назад сквозь облака были
прощупаны хребты, водные резервуары, а теперь все это как бы куда-то
спряталось.
Наверху была густая синева с золотым диском солнца. А внизу под
космонавтами неслась поверхность планеты. Впрочем, неслась ли? Из-за
полного отсутствия ориентиров этого тоже нельзя было проверить. И солнце
сияло прямо над головой. Может быть, они и не мчатся совсем, а висят
неподвижно на месте? Но тогда они должны упасть.
- Как будто нет времени, - сказал Ришпен.
Но все хронометры корабля дружно, согласно провожали в прошлое секунды
и минуты.
Летели час, две... шесть. Минули сутки. Напряжение как-то спало. По
расчетам, уже облетели планету пятнадцать раз, а все было, как вначале.
Дважды пускали в ход главные ракетные установки - всем троим было ясно при
этом, что такие пуски означают для их дальнейшей судьбы. Корабль
содрогался, они ощущали ускорение, а вокруг ничего не менялось. Тогда
Карне принял решение - на посадку.
И сели. Тридцатиметровая башня опустилась, изрыгая пламя. Выключили
двигатели, сделалось тихо. Взяли анализ воздуха - он подтвердил результаты
спектрограмм. Свободный кислород, азот, другие инертные газы. С высоты
трехэтажного дома сбросили нейлоновую лестницу.
Они на Венере.
Нечто вроде бесконечной ровной плиты простиралось во все стороны. Чуть
шероховатой, с повторяющимся несложным тисненым рисунком, похожей на
бетон. Небо и белесая поверхность до горизонта. Ни тени, ни предмета.
Ничего, кроме их самих и громады "Лютеции" за спиной.
Вот тогда-то они переглянулись.
Йен Абрахамс чувствовал, что враг не двигается. Просто ждет, пока Йен
выползет сам из лощинки, пока мороз его выгонит. Хорошего было мало.
Странным образом в этой ситуации не помогал дар ясновидения. Закидывая
вперед во время свою мысленную удочку, физик вылавливал там, что через
полчаса тот, с усиками и ружьем, встанет и начнет осторожно приближаться.
Но что делать? У Йена все равно не было выхода. Бандит подойдет и
выстрелит.
Ясновидение ясновидением, но их уравнивала простота положения.
Получалось, как при обвале, застигшем альпиниста на узкой горной тропинке.
Пусть ты знаешь, что там, наверху, уже потекли камешки. Деваться-то все
равно некуда.
Нельзя было высовываться над краем сугроба, однако уже немели пальцы
ног. Физик вспомнил читанное в русской книге - замерзая, сибиряки оттирали
себя снегом. Он осторожно подтянул правую ногу, взялся было за шнурок на
ботинке. Черта с два! - узел развязать оказалось тоже невмочь. Пальцы рук
не слушались. Вот такая она и есть, Россия, - сам климат делает людей
крепкими. Каждый должен быть как камень, иначе пропадешь.
Стал снимать перчатку. Закусил зубами палец, повторив, не зная об этом,
обычный русский мальчишеский зимний жест, и вдруг очень ясно услышал: "Как
будто нет времени".
Тотчас бандит с усиками, складными автоматическими ружьями, трубкой в
виде головы буйвола и прочим набором банальностей, снежный сугроб - все
откатилось в сторону. Будто прямо из морозного звездного неба это
донеслось, из глубины космоса - отзвуком какой-то борьбы, о помощи криком.
Йен Абрахамс замер, стараясь найти, почувствовать, откуда это идет.
Минули сутки после высадки, и положение экспедиции стало
катастрофическим. В первые несколько часов они попытались взять пробы
почвы - этого самого бетона. И не смогли. Просто не удалось отковырнуть
кусочек, как ни старались. Никакие инструменты не оставляли даже царапины,
и никакие реактивы тоже не действовали. Было похоже на сон, но не тот,
хороший, когда летаешь, а дурной, где, несмотря на опасность, не
поднимаются руки. Только и сделали, что сфотографировали повторяющийся
тисненый узор. Однако все понимали: "Лютецию" послали не за тем, чтоб,
вернувшись, экипаж сообщил в двух словах: "Синее небо, белесая почва".
Решили, что надо пройти на вездеходе хотя бы километров двести. Может
быть, там, за горизонтом, пусть маленькое, незаметное, но все же есть
что-то.
Астрофизика капитан оставил на корабле. Спустили с помощью лебедки
танкетку - она называлась "Жук". Фелисьен с Альбером поехали, ориентируясь
по гирокомпасу.
Бетонная гладкая равнина лежала вокруг. Когда громада ракеты скрылась
за горизонтом, опять стало непонятно, двигаются ли. Спидометр показывал 50
км/час, лязгали гусеницы, содрогался корпус машины, но не было
уверенности, что они не трясутся просто на месте.
Оставили позади 70 км, 100... Дальше сделалось как-то невмоготу. Карне
оставил танкетку, они вылезли, осмотрелись. Тишина была такая, что
слышалось собственное шуршащее дыхание. Временами казалось, будто они
стоят а комнате, где белесый пол плавно загибается кругом кверху, переходя
на каком-то уровне в синие стены.
Карне предложил отойти от "Жука", просто чтоб была перспектива. Пошли
вперед. Примерно через километр Альбер, более зоркий, воскликнул:
- Смотри! Видишь?
Впереди у горизонта темнело пятнышко. Слава богу, хоть что-то! Они
быстро прошли еще километра полтора, и Альбер вдруг остановился. Губы у
него побледнели. То, к чему они приближались, было танкеткой.
Подошли к ней. Альбер рассеянно похлопал ладонью гусеницу.
- Слушай, ведь не может быть, чтоб мы шли по кругу. Мы шли по прямой.
- Веселые номера, - Фелисьен закусил губу. - Знаешь, давай сделаем так.
Я буду уходить, а ты следи за мной. Буду идти точно по прямой. По
компасу... Или ты иди.
Альбер пошагал, часто оглядываясь. Фелисьен с танкеткой делались асе
меньше. Затем в какой-то момент впереди точно по его курсу появилось
пятнышко. Он обернулся, позади уже никого и ничего не было. Как будто бы
Фелисьен и вездеход растворились в воздухе. А пятнышко впереди медленно
увеличивалось по мере того, как он приближался к нему; и, наконец, он
увидел капитана, опершегося о моторную часть танкетки.
У Фелисьена были какие-то потухшие глаза.
- Чертовщина... Следил за тобой, пока ты не исчез из виду. Потом
оглянулся и увидел точку позади. - Он поднялся. - Давай сверим часы. Я
пойду, ты отметишь время, когда меня не станет видно. А я - время, когда
замечу тебя и "Жука" впереди.
А солнце так и стояло в зените.
Попробовали иначе. Стали спиной друг к другу и пошли опять прямо по
гирокомпасу.
На этот раз Альбер шагал около часа, пока не увидел впереди точку. Она
росла не быстро. Это был Фелисьен. Встретились; каждый посмотрел на
гирокомпас, сравнили. Да, так они и шли, как начинали. Но встретились.
Затем чуть охрипшим голосом Альбер сказал:
- А где "Жук"?
Вездехода не было. Белый бетон простирался до горизонта, и ни зернышка
на нем.
Сделалось жутковато. Уже одолевала усталость. Глаза болели от белизны,
от однообразия. Хотелось есть, еще больше - пить. А не было при себе ни
еды, ни воды.
Фелисьен, подумав, сказал:
- Попробуем идти дальше, как я шел. "Жук" должен быть где-то на этой же
прямой. Мне кажется, что ты шагал быстрее меня. Не в том месте
встретились.
Пошли. Один километр остался позади, другой... десятый... Танкетки не
было, Остановились. Фелисьен вытер пот.
- Глупо, что не взяли воды, когда уходили от "Жука". - Губы у него
опухли и обветрились. - Моя вина.
Альбер пожал плечами.
- Кто мог думать... Слушай, я еще одну штуку хочу проверить. Сядь тут.
Он опять пошел от Фелисьена. Брел, пока не увидел пятнышко. Оглянулся,
позади уже никого не было. Тогда он вернулся на несколько шагов, и темная
точка - Фелисьен - появилась, где раньше была. А та впереди, только что
возникшая, исчезла. Ладно! Он стал спиной к линии своего движения. Сделал
шаг влево, точка явилась слева, шагнул вправо - Фелисьен возник справа. Он
подумал: "С ума я схожу, что ли? Как будто два Фелисьена... Вероятно, я
просто спятил. Еще давно. Когда мы приблизились к Венере и вошли а слой
облаков. - Затем он одернул себя: - Ерунда! Так нельзя, надо бороться".
Ему было все равно, какого Фелисьена выбирать - правого или левого, он
простоял минуту, размышляя. Потом, плюнув, пошагал ни к тому, ни к
другому, а просто вперед. Шел-шел и даже усмехнулся злобно, когда на
горизонте появилась точка. Хоть в этом было какое-то утешенье - куда б они
ни шли, все равно идут один к другому. Не потеряются.
Фелисьен, сидя на земле, рассматривал что-то. В руке у него была
авторучка.
- Знаешь, пытаюсь написать, но не оставляет следов. И карандаш тоже
пробовал... Эта штука ничего не принимает.
У Альбера вдруг отчаянно заболела голова. Раскалываясь. Фелисьен
посмотрел на него, затем на часы.
- Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как мы выехали?
Девятнадцать часов. Давай ляжем и поспим.
Легли, где стояли. Альбер глянул на лицо друга, и сердце у него
забилось сильно-сильно. У капитана на левом виске был шрам - в детстве
приятель попал стрелой из лука. На левом виске - Альбер точно помнил. А
теперь он был на правом!
Летчик открыл было рот, затем подумал, что лучше промолчать. И так
слишком много чудес. Ну его к дьяволу!
Но капитан сам как-то странно смотрел на товарища.
- Слушай.
- Ну?
- Как будто бы у тебя этот карман на куртке был с левой стороны.
- И что?.. Он и есть с левой.
- Как? Ведь это же у тебя правая рука.
- Которая?.. Почему? Это у меня левая.
- Ну что ты!
- Естественно, левая. Тут у меня сердце - я его слышу... А вот у
тебя...
- Что у меня?
- Ладно. Ничего. Давай спать, а то вообще тронемся.
Пока засыпали под палящим солнцем, накрыв головы куртками, пилот
подумал, что он одно время не любил Счастливчика Карне. В школе