Авторов Коллектив. Фантум 2012. Локальный экстремум (сборник)

   Я сделал пару шагов ей навстречу, чтобы обнять и утешить, но Вера отступила назад.
   – Я сразу подумала, что дело в сенсе. Он всегда слишком им увлекался, я знала, что это плохо кончится! В общем, я взяла его сенс и… посмотрела последние сообщения.
   Она подняла на меня полные слёз глаза. А я представил вдруг фотографию её лица в чёрной рамке демотиватора. И подпись: «Это ты виноват!»
   – Самое последнее было от тебя. Подписано Толей как «стянул у Миши». Я потому и не позвонила тебе – ясно, что он взял без спроса. Но теперь скажи, что там было?!
   Я растерялся. Она здесь, она в порядке. Если бы она хотела узнать содержимое файла, без спросу снятого с моего телефона, – взяла бы да и прочла. В любом случае, правду говорить нельзя.
   – Не знаю, Вера. Чья-то глупая шутка. Я никогда не читаю файлы, приходящие с неизвестных номеров. Просто не успел удалить. А Толя, наверное, проходил мимо и из интереса переслал себе пару записей с моего сенса.
   – Это не шутка. Он в коме. И неизвестно теперь, когда придёт в себя. Тебя убить могли. А Толю так и вовсе чуть не убили!..
   Последние слова она произнесла, срываясь на плач. И я всё-таки обнял её, чтобы успокоить; кажется, она мне поверила.
   Пять минут спустя мы сидели в кафе неподалёку от больницы и пили чай.

* * *

   Это я виноват. Во всём. Надо было остановить твои опасные игры. Надо было раньше сказать, как ты мне дорога. Пусть даже я сам этого не понимал, трусливый неудачник – должен был понять! И нужно было держать язык за зубами… Мы бы придумали, как решить этот ребус. Без… без твоей искусственной смерти. Я не должен был этого допустить.
   Просыпайся, Аля. Просыпайся скорее.
   Минуты сливаются в часы. Часы бесконечны.

* * *

   Легкомысленная музыка совершенно не вязалась с моим настроением.
   Вера почти успокоилась, но теперь горела жаждой наказать виноватых.
   – Как думаешь, кто мог это сделать?
   Хороший вопрос. Это могла сделать Аля. Более того – именно она это и сделала. У меня, видишь ли, есть сумасшедшая подруга, которая эксперимента ради запивает снотворное шампанским и, впадая в кому, записывает свои ощущения.
   – Понятия не имею.
   Главное – смотреть ей в глаза. Если смотришь человеку в глаза, больше шансов, что он тебе поверит.
   Вера махнула головой:
   – Как-то ты не слишком тревожишься для человека, которого сутки назад чуть не убило телефоном.
   Попался! Нужно срочно войти в образ.
   – На самом деле мне тоже страшно, – Вера взглянула на меня внимательнее, – но тебе, я уверен, гораздо хуже. Это не у меня сейчас любимый человек лежит без движения под капельницей в больничной палате. Я просто не могу себя жалеть. Вот и бравирую.
   Как бы извиняясь, я передёрнул плечами. Сквозь проступившие слёзы Вера улыбнулась – впервые за наш разговор.
   – Спасибо, Миш. Просто это всё так внезапно. Знаешь, какая я дурочка? Я когда поняла, что Толя не просыпается, схватила его сенс и попробовала прочитать последний слепок.
   Щека предательски дёрнулась; Вера, увлечённая рассказом, ничего не заметила.
   – Но у Толи какая-то новая модель, я совершенно в ней не разбираюсь. Так ничего и не вышло, – она вздохнула с искренней самоиронией. Я почувствовал себя последней сволочью. – Это потом уже, когда врачи приехали, до меня задним умом дошло, что если бы у меня получилось, мы бы с Толиком вместе там… лежали.
   Ну вот, опять глаза на мокром месте. Я протянул Вере салфетку.
   – А что врачи? Ты им всё рассказала?
   – Нет. Когда они приехали, у меня была истерика. Двух слов подряд сказать не получалось. Поехала с ним, сидела в приёмной – к нему не пускали ещё. Полночи так. А потом меня чуть ли не силой вывели – сказали, чтобы отдохнула дома.
   Мы помолчали. Я нервно смотрел в окно и жалел, что не курю. Вера тоже о чём-то задумалась, скользя по помещению кафе затуманенным взглядом.
   – Сегодня утром я попыталась найти этого твоего… шутника.
   Час от часу не легче. Наверное, я просто истратил запас удивления на сегодня, а потому ответил вполне спокойно:
   – Да? Получилось?
   Вера смутилась:
   – Это не было сложно. Мне Толик как-то показал. В свойствах слепка есть запись последних номеров, с которых его пересылали. Транспортная история, что ли?
   – Маршрутная история. Да, точно. Я и не подумал.
   Ну вот. Теперь мне точно конец.
   – Я звонила тебе, но ты не отвечал.
   Ещё бы – сенс-то дома.
   – Тогда я попробовала узнать, кому принадлежит предыдущий номер… поискала в Интернете, нашла сайт, на котором продавалась такая программа, отправила какую-то SMS, но ничего не заработало.
   Кто бы мог подумать.
   – А потом я позвонила.
   Ну и что? Я тоже звонил. Станет Алина откликаться, как же.
   – Очень долго никто не отвечал. Но я звонила снова и снова, пока, наконец, не взяли трубку. Я ругалась, кричала, угрожала – никто так и не ответил. Хотя мне послышалось что-то на той стороне. Ну…
   – Что?
   – Там… дышали в телефон.
   И что Аля удумала на этот раз? Ведь если симка зарегистрирована на неё, то, как только Вера заявит в полицию – всё, конец игры. Вера украдкой посмотрела на часы.
   – Я просто хочу, чтобы Толе стало лучше… И чтобы такого больше ни с кем не повторилось, – добавила она, секунду поразмыслив.
   Она встала и собралась уходить. А внутри меня что-то сломалось. Врать дальше было неправильно, какие бы мотивы за моей ложью не стояли.
   – Вера, постой.
   Оп, а продолжить-то как сложно. Печёнка так и кричит: не продолжай, дурак, не выйдет из этого ничего хорошего!
   – Я должен тебе сказать кое-что. Дело в том, что я…
   Треклятый инстинкт самосохранения сжал моё горло мёртвой хваткой. Я отпил остывшего чаю и собрался с силами.
   – На самом деле я знаю, кто это сделал.
   Так. Нужно продолжить прежде, чем её накроет.
   – Это один мой друг. Друг по переписке. Мы обменивались слепками – у неё талант создавать интересные вещи. И вот однажды она прислала мне три похожие записи, оговорив, что третью лучше сразу не читать. Но буквально в тот же вечер мы серьёзно поссорились. А вечером следующего дня она написала, что третий слепок трогать категорически нельзя, это опасно – но Толя уже успел дотянуться до моего сенса. Вот такие… – я поднял глаза на Веру, надеясь увидеть в них понимание. Куда там, – вот такие дела.
   У Веры снова был тот страшный обвиняющий взгляд. А я то надеялся, что она успокоилась.
   – Твоя подруга – убийца. Ты должен заявить в полицию о преступлении.
   Она не говорила – чеканила слова.
   – Послушай…
   – Или это сделаю я. У меня есть её номер, так что её быстро найдут. Найдут и посадят.
   – Да ничего она не сделала! Она просто играла с этим дурацким телефоном, и сама не поняла, до чего доигралась! Ломать из-за этого судьбу человеку я не стану! А ты? Ты станешь?!
   – Да. И я права. Не понимаю, какого чёрта ты её защищаешь.
   У неё зазвонил телефон. Вера взглянула на дисплей.
   – Это она. Твоя сумасшедшая.
   Аля, дурочка, да что же ты делаешь?
   Я протянул Вере руку – мол, давай трубку. Та опешила и не стала возражать. Ладонь так вспотела, что в первую секунду я судорожно сжимаю телефон, опасаясь его уронить. Аля что-то говорит, но я не слышу.
   – Алина? Аля! Ты слышишь меня?
   – …Миш? Откуда ты там взялся?
   Голос у неё такой, что я отсюда чувствую запах соли. Плакала, и много. Почему-то я чувствую себя виноватым.
   – Человек… которого накрыло волной твоего творчества, – мой друг и коллега.
   – А, – она шмыгает носом и умолкает на пару секунд. – Теперь всё ясно. А то я понять не могла, кто это был. Ну, кого я…
   Только бы она снова не заплакала. Вера смотрит на меня взглядом Аматерасу  ^[2]: она не намерена терпеть наши душещипательные беседы.
   – Аля, минуту. Не вешай трубку.
   Я прикрываю телефон рукой и поднимаю глаза на Веру:
   – Две минуты. Дай мне две минуты. Я знаю, что ты хочешь поджарить Алину на электрическом стуле, – на секунду лицо Веры становится растерянным: не иначе как удивлена, как агрессивно выглядит со стороны, – … но две минуты ничего не изменят. Я просто поговорю с ней. Хочу уяснить кое-что для себя, а потом всё будет так, как ты захочешь. Хорошо? Это ведь я должен бы сейчас лежать под капельницей, а не Толя. Так что я имею право во всём разобраться.
   Даже странно, как убедительно это прозвучало – ведь уверенности во мне ни на грош. Вера кивает отрывисто и поворачивается к окну. Но я уверен, она ловит каждое слово.
   – Аля.
   – Я думала, это ты.
   – Что?..
   – Я думала, Толик – это ты. Ну, как я пробовала говорить мужским голосом, так и ты мог представиться чужим именем. Идиотское желание людей сохранить инкогнито. Я думала, ты не сказал про жену, чтобы не отпугнуть меня. Когда она позвонила… Я так тебя ненавидела!
   Надо же. Она ненавидела меня за то, что я оказался женат. Как же всё это не вовремя.
   – Аля, прошу тебя. Выслушай меня внимательно. Ты совершила страшную глупость, а я был преступно неосторожен. Я же знал, кто ты и чем занимаешься, мог хотя бы минимальные меры безопасности соблюдать. Сенс на блокировку поставить. Но теперь это на втором плане. А на первом – мой друг, который в коме. И я подозреваю, что ты знаешь о его состоянии больше, чем многие из врачей. Я прав?
   Ну давай, девочка на миллион. Я же знаю, что ты умнее всех на свете.
   – Нет. То есть да. Я не знаю!
   Вера отворачивается от окна и во все глаза смотрит на меня. Уверен, она тоже ждёт ответа Али.
   – Соберись.
   – Я собранна. Не в этом дело.
   Её голос дрожит, она сильно нервничает.
   – Клин клином вышибают, знаешь, Миш?
   – Знаю. Так у тебя есть варианты?
   – Да, – говорит она и тут же добавляет, – я не уверена, но мне в любом случае понадобится твоя помощь.
   – Секунду, Аль.
   Поднимаю глаза на Веру.
   – Кажется, Алина знает, как помочь Толику. Она не преступница, не убийца, и реши ты упечь её за решётку – всегда успеешь. Ей… нам с ней нужно время.
   – Сколько?
   Подношу трубку к уху.
   – Алина? Твоя теория – сколько времени уйдёт на её проверку?
   – Ну, когда в прошлый раз приятель моего знакомого впал в кому из-за моего слепка, это заняло… – она нервно смеётся, тут же обрывая себя, – в общем, не больше дня. Теория простая.
   – Понял. Не вешай трубку. – И обращаюсь к Вере: – Это займёт не больше дня. Двадцать четыре часа. Ты подождёшь?
   Она набирает в грудь воздуха, словно хочет накричать на меня. Но замирает, и я вижу, как из её глаз начинают падать крупные слёзы. Еле слышно они разбиваются о стол, одна за другой – словно стучит чьё-то сердце.
   – Я, наверное, не должна так поступать. Это неправильно. Но ты попробуй. Сутки я подожду. И Толик…
   И, словно боясь передумать, она порывисто выходит из кафе. Я провожаю её взглядом, прижимая мобильник к уху. Её мобильник. Догонять и возвращать поздно; отдам потом. Алина уже настроилась на деловой лад, но в интонациях её почему-то сквозит фатализм. Мне это не нравится.
   – Миш. Ни о чём не спрашивай, ладно? Мне потребуется винчестер побольше. Только его отформатировать придётся. У тебя есть, где взять?
   – Да. Два терабайта хватит?
   – Наверное. И приезжай как можно скорее.
   «Приезжай». Это слово будто бы ударяет в хрустальный колокол внутри моей головы. Алина диктует адрес и отключается. Я еду домой.

* * *

   Слёзы кончились. Лились из глаз, не переставая, а теперь нет. Я позволяю себе подумать, что будет после Алиной смерти. Во мне разверзается пропасть.
   Да ничего. Вообще ничего не будет.
   Раньше моя жизнь была пустой. Ты загорелась в ней сперва искрой, а потом пламенем. Я не понимал, что это такое. Я никогда раньше никого не любил. И я не хочу теперь жить без твоего огня. Не угасай. Я догоню тебя, если мы расстанемся, – но вдруг там совсем ничего не будет? Это же так грустно. Мы нашли друг друга через реки радиоволн, в цифровых пустынях. И всё зря. Проснись, Алина.

* * *

   По дороге залетаю к Вере, отдаю аппарат. Дикая надежда, мелькнувшая на её лице, обжигает меня автогеном.
   Наконец дома. Ставлю сенс на зарядку и сажусь за компьютер. Достаю из ящика стола загрузочный диск, загружаюсь с него и повисаю на минуту перед тем, как начать форматирование. Моя жизнь – на этом диске. Не вся. Части этой жизни опубликованы в сети, некоторые ценные материалы разосланы друзьям, самое архиважное лежит на переносном винчестере. И всё равно: отформатировать диск своего компьютера – это как очистить кусочек мозга. Нажимаю на кнопку подтверждения и смотрю за процентами прогресса.
   Готово.
   Проходит два часа, прежде чем я нахожу дом Алины. Даже навигатор, встроенный в сенсофон, не спасает в моём случае топографического кретинизма.
   Стоя у двери Алиной квартиры, я понимаю вдруг одну простую истину: пока ты жив, пока сердце не разорвалось – всегда можно Волноваться Ещё Сильнее. Сердце клокочет так, будто меня мягко бьют по рёбрам. Нажимаю на звонок.
   Она открывает дверь.
   Стройная, маленькая, в зелёной рубашке-пижаме и таких же пижамных штанах. Чёрные всклокоченные волосы и глаза, очерченные тенями затяжной бессонницы, огромные, как две бесконечности. Совершенно некстати я представляю её лицо в рамке демотиватора с подписью «Несчастный трус! Ты недостоин этой девушки!».
   – Привет, Миш.
   – Привет, Аля.
   – Проходи.
   Она отступает внутрь, давая мне дорогу. Она совсем не удивлена, не заинтригована тем, что видит меня. По крайней мере – внешне. Всё-таки я эгоист, думаю только о себе. А она ведь уже столько времени не спала. Вся на нервах.
   Мы идём в её спальню, она же кабинет. Вместо ожидаемого творческого беспорядка я вижу едва ли не апогей аскетизма. Вещей нет. Есть стол с компьютером – мощным, с многодюймовым LCD-монитором. Есть кровать, на которой могло бы с комфортом разместиться целое семейство Аль. Есть книжный шкаф, единственный островок хаоса в этой медийной операционной. Книги лежат неровными стопками, перемежаясь со шпильками дисков, DVD-боксами, журналами и статуэтками.
   Внимание к мелочам – мера самозащиты.
   – Сядь.
   Она даже не оборачивается. Идёт к компьютеру, всматривается в текст, кликает мышкой. Я падаю на край кровати. Наконец она смотрит на меня. Боже, стоило хотя бы причесаться.
   – Давай я тебе сейчас объясню, что мы собираемся сделать. Чтобы ты всё понимал. И чтобы смог объяснить… Вере, если у нас ничего не получится. Я не смогу с ней говорить. Лучше в тюрьму, чем извиняться за такое.
   – Аля.
   – Да?
   Она выглядит затравленной, загнанной.
   – Я…
   «Люблю тебя».
   – Я не Миша. Меня зовут Матвей. Но я всем представляюсь Мишей, мне дико не нравится моё имя.
   – Да, мне тоже. Какое-то слишком славянское.
   Она улыбается. И я улыбаюсь – я ведь именно за эту устарелость своё имя и не люблю. Мы с ней думаем одинаково. Продолжая улыбаться – теперь одними губами, и улыбка при этом пугающе медленно сходит на нет, – она говорит о деле.
   – Импринтинг биохимии. Ты знаешь, что это?
   – В общих чертах.
   На самом деле – не знаю. Но слова понятные: импринтинг – это подражание.
   – Так вот. Это редкое явление, в мире всего пара случаев зафиксирована. На самом деле, наверное, больше. Их, я думаю, стараются замять. Слепок, инициирующий кому, отдаёт мозгу сигнал засыпать. Но так как команда исходит извне, то… – смотрит распечатку на столе, – … лимбическая система мозга не получает «отчёта» о новом режиме работы. И не пытается его отключить. Сон становится для организма новой нормой.
   Я медленно перевариваю услышанное. Сам собой напрашивается жутковатый вывод.
   – То есть Толя не проснётся?
   – Сам – нет.
   Теперь я понимаю, почему у неё такие затравленные глаза.
   – Но погоди, Аль. Если его усыпил твой… «отход ко сну», то и разбудить должно твоё пробуждение. Разве нет?
   – Не совсем. В этом и загвоздка.
   Она сидит на стуле у компьютера, смешно покачивая ногой. Я представляю, как именно в этой позе, сидя в этом самом кресле, она выдавала мне свои «Честно?».
   – В теории подошла бы матрица любого пробуждения. Но это как ключ к замку – сигнал прекращения должен соответствовать стартовому.
   – Я всё равно не понимаю.
   – Я не просто спала, Миш. Я была под таблетками.
   Она улыбается грустно, и я вижу теперь, что у неё очень маленькие зрачки. В этой полутёмной комнате.
   – Я всё настроила. Это странное снотворное, оно и в прошлый раз меня минут за двадцать закинуло в кому. А проспала я тогда всего ничего, часа четыре. Проснулась, правда, в луже собственной рвоты, но ведь проснулась же. И в этот раз проснусь. Ведь ты рядом…
   Она совсем сонная. Встаёт со стула, делает пару шагов. Я вскакиваю, поддерживаю её за плечи. Аля садится на кровать, по-детски трёт кулаками глаза.
   – Быстрее. Выключи компьютер. Подключи свой диск. Включай. На рабочем столе, по центру, ярлык программы сенсофона. Запускай.
   Пока я делаю всё это, Алина выдаёт короткие повелительные комментарии, голос становится тише, слова начинают путаться.
   – Запись пойдёт моноблоком. С твоим диском хватит часов на десять. За это время я точно проснусь. Или не проснусь. Смешно, да?..
   У меня в горле ком размером с баскетбольный мяч. И тут я замечаю деталь, совершенно неуместную в этом хирургически чистом будуаре. Разум, ища спасения, цепляется за неё.
   – Косточка. От персика.
   Обычная такая косточка. Лежит едва не по центру стола.
   – Это память о лете. О том, что я хорошо провела это лето, ела фрукты. Знаешь, Миш, – она на секунду приоткрывает подёрнутые поволокой глаза, – если бы не ты, у меня было бы очень скучное лето.
   Она прижимает к уху трубку сенсофона. Спустя секунду индикатор мигает зелёным – запись началась.

* * *

   Аля спит. Чёрные волосы разлетелись по подушке. Капельки пота исчезают под влажным полотенцем: я охраняю сон Алины и ненавижу его.
   В ванной я нахожу аптечку. Фенозепам, одна пачка открыта, вторая совсем полная. Хорошая доза. Мне хватит.
   Возвращаюсь в комнату и не сразу понимаю, что изменилось. Уголок одеяла отогнут. Алина шевелит пальцами. Таблетки падают из рук и разлетаются по полу.

* * *

   Веру пришлось уговаривать. Она боялась, что Толе станет хуже от этого нового слепка. Но когда я рассказал ей, как он был сделан, она поверила.
   Толя очнулся спустя несколько минут после того, как прослушал слепок пробуждения. Вера, правда, так и не сказала, что прощает Алину, но мы всё равно считали, что всё кончилось хорошо. «Мы» – я и Алина. Мне нравится, как звучит это «мы».
   Мы сидим в Алиной комнате. Она за компьютером, я – на кровати позади неё. Аля витает в своих цифровых облаках, всё больше переключаясь на меня.
   – Я люблю тебя.
   – А я знаю.
   Алина посмотрела на меня снизу вверх, улыбаясь лисьей улыбкой.
   – «Знаю»? И всё?
   – Ты мне всё ещё должен кое-что. Не догадаешься – не буду тебя любить.
   Это была серьёзная угроза. Я на всякий случай покрепче сжал её ладонь и задумался. А, точно.
   – Загадка.
   – Молодец, человек Матвей!
   – Не люблю это имя.
   Она показывает язык. Я порываюсь поцеловать её, но она отстраняется. Поразмыслив, отвечаю:
   – Есть чёрный цвет, который на время. Это не страшно. Это как закрыть глаза, а потом открыть.
   – Ну?
   – А есть чёрный цвет, который – как потеря мира. Когда больше ничего нет, вернее – нет ничего важного. И вот это – страшно по-настоящему.
   – А что такое «весь мир»?
   – Ты, Аля, – я беру в ладони её лицо и целую в уголок правого глаза. – Весь мой мир – это ты.
   – Маленький у тебя мир, – улыбается она.
   – Самый лучший мир на свете.
   Она тянется к карману и достаёт сенсофон.
   – Ты чего, Аль?
   – Счастье. Я хочу его сохранить.
   Прикладывает аппарат к уху и тянется ко мне. Её губы пахнут персиками.

Ярослав Веров
Почти как люди
(из цикла «Ключ к свободе»)

2093 год. Пригороды Детройта. Подземный исследовательский комплекс «Эдвансд Дженетикс Инк.»

   Лиловое лицо – маска упыря. Яркая точка света – остаточный красный след на сетчатке. «Бу-бу-бу. Бу-бу. Бу». – Колебания воздушной среды. «Реакция зрачка на свет – в норме», – отрабатывает слуховой центр.
   Приборы, приборы, приборы. Много бессмысленных приборов. Пульс, давление, альфа-ритмы. Он и так знает, что всё в норме. Суетятся лаборанты, белые халаты в свете кварцевых ламп мертвенно отсвечивают синим. «Томас Вулф, сенатор». Он словно пробует на вкус это сочетание символов. Отвратительно. Стереть? Нет, не время. Ещё не время.
   – Как вы себя чувствуете?
   Доктор Хаус, знаменитый тёзка древнего киногероя.
   – Благодарю вас.
   – Вы помните свою личность?
   – Да. Я – Томас Вулф, сенатор.
   Тонкие губы Хауса трогает подобие улыбки.
   – Нет желания избавиться от своей личности?
   – Никакого. – Рука смахивает с бедра несуществующие следы нуклеинового киселя. – Душ и одежда.
   Запах. Лёгкий пряный аромат – это теперь его запах. Корица? Не совсем, но похоже. Хорошая текстура. Правильная. Ликвидировать остатки гормонального дисбаланса. Запустить сборочную платформу роботов синтеза гидрокарбондегидрогеназы. Синтез для крекинга.
   После душа пряный аромат усиливается. Недоработка в обонятельных рецепторах. Он знает, какая последовательность кодонов отвечает за восприятие собственного идентификатора в обонятельных рецепторах. Сложная перестройка, займёт не одни сутки.
   Зеркало. В зеркале отражается мускулистое тело. Вислобрюхого сенатора Вулфа больше не существует. В чертах лица – определённое сходство, и это неприятно. Стереть? Нет. Ещё не время.
   Тонкий комариный звон под черепной коробкой: где ты, брат? Помоги, брат…
   – Томас?
   Кварц потушен, в боксе нормальное освещение. «Инкубатор» герметизирован и обесточен, индикаторы пультов умерли, сопла инжекторов сверкают хромом на стойках. Бликуют цилиндры резервуаров, физиономии охранников – как на церемонии принятия гражданства Соединённых Штатов. Боятся. Это правильно. Но рано.
   – Томас?!
   – Да, доктор?
   – Как вам новая внешность?
   – Безупречная работа, доктор.
   – Ещё одна процедура, Томас. Проверить полноту закачки вашей личности. Если всё о’кей, контрактные обязательства с нашей стороны тем самым будут соблюдены полностью.
   Вислобрюхий маразматик Вулф с его воспоминаниями. Проверяйте, док, проверяйте.

2091 год. Детройт. Штаб-квартира «Эдвансд Дженетикс Инк.»

   Эндрю Ким сощурил и без того узкие глаза, разглядывая непрошеного гостя. Непрошеного, да, но не сказать, чтобы нежеланного. Три ген-коррекции, последняя – неудачная, гормональный фон нестабилен, признаки сбоев метаболизма налицо. Биологический возраст сто двенадцать лет. Зажился господин сенатор. Что ж, когда увядают розы, становятся заметны шипы…
   – Уважаемый господин сенатор, – Ким умоляюще сложил ладони, – я в третий раз заверяю…
   – К чёрту твои заверения! – перебил его Томас Вулф, багроволицый толстяк, и рубанул воздух дымящейся сигарой.
   Эргономичное кресло под необъятным седалищем обиженно вскрикнуло.
   – В гробу я видел твои заверения, – продолжал сенатор. – А в гроб я не хочу. Я три года собирал информацию по вашему долбаному «Тригеному», я знаю поимённо всех смертников, которых вместо электрического стула или укола цианида отправили в ваши долбаные подземелья. Я знаю, что такое метаболическая кома, и я знаю, что такое гормональный порог. Я – ваш клиент, уверяю вас. Кстати, не первый.
   Ким сочувственно покивал.
   – Возможно, возможно. Но придётся заплатить. И цена будет немалой.
   – Хо! За бессмертие? Сколько?
   Управляющий «Эдвансд Дженетикс» вынул из стола тонкую папку.
   – Стандартный контракт, сенатор.
   Пусть почитает.
   – То есть вам нужно всё? – Вулф, наконец, вспомнил о сигаре, но та уже погасла.
   Отшвырнул.
   – Наши исследования требуют больших вложений, – Ким пожал плечами, – а вы любите жизнь во всём её многообразии. Виски, азарт, женщины. Все знают, как вы любите женщин, сенатор!
   «Да, корейская сука, ты это знаешь. Было время, когда я не пропускал ни одной смазливой мордашки. А ещё я люблю мальчиков. С гладкой безволосой мошонкой и маленьким, как молодой стручок жгучего перца, пенисом… Но этого ты не знаешь. И как мы развлекались в золотые шестидесятые, ты не знаешь. Сколько поганых косых глаз, таких как твои, я выдавил вот этими пальцами. Ха! Мне ли впервой терять всё, чтобы приобрести ещё больше!»
   – Оставим женщин, дружище. Обсудим детали.
   Сенатор выудил из кармана гильотинку и срезал кончик очередной сигары.

2093 год. Пригороды Детройта. Подземный исследовательский комплекс «Эдвансд Дженетикс Инк.»

   Где ты, брат? Помоги, брат…
   Скоро. Доктор Хаус спокоен. Это он зря.
   – Всё о’кей, доктор?
   – Да, Томас. Ваша личность восстановлена в полном объёме. Начнём исполнение контракта.
   Примат неплохо владеет собой. Одно «но» – адреналиновая вонь. Волнами.
   Лакуны. В памяти сенатора – лакуны.
   – Но… Доктор… Я не помню, чтобы я подписывал какой-либо контракт!
   Неуверенность.
   – Контракт подписан вами – на настоящей бумаге, чернилами.
   – Покажите. Быть может, я вспомню.
   Неуверенность, переходящая в панику. Как же от него смердит!