Наконец, третий важный вопрос касается содержательной специфичности атрибутивного стиля. К. Петерсон с коллегами (Peterson, Semmel, von Bayer et al., 1982) предлагают оценивать атрибутивный стиль по достиженческим и межличностным ситуациям в совокупности, утверждая, что достаточные основания для разведения этих двух областей отсутствуют. Это соответствует идее Селигман и Петерсона о том, что стиль объяснения – это стабильная личностная характеристика. Однако существуют и данные, подтверждающие специфику когнитивного реагирования людей на различные трудные жизненные ситуации, что привело к разработке специальных опросников, диагностирующих атрибутивный стиль в ситуациях, связанных с выполнением основных типов деятельности: учебной, трудовой/профессиональной, спортивной.
В обоих подходах к исследованию оптимизма: как атрибутивного стиля и как позитивных ожиданий относительно будущего – обнаруживается ряд общих позиций, но прослеживаются и существенные различия. Это позволяет считать феномены, рассматриваемые с помощью этих подходов, в качестве разных сторон оптимизма. С одной стороны, анализ связи двух конструктов показывает, что диспозиционный оптимизм и оптимистический АС умеренно слабо связаны друг с другом (r=0,2–0,3) (Гордеева, Осин, 2010; Carver, Scheier, 1991). Оптимизм в подходе Селигмана понимается как гибкие конструктивные объяснения жизненных ситуаций, успехов и неудач. Оптимизм в концепции Карвера и Шейера – как позитивные ожидания от будущего. Первое понимание носит выраженно когнитивный характер, отражает характеристики размышлений, со всеми возможными искажениями, им присущими, и основано на оценке прошлых событий, при этом второе понимание оптимизма отражает эмоционально окрашенные представления и ожидания, касающиеся будущего. Это подтверждается и более выраженными связями диспозиционного оптимизма со шкалами, отражающими позитивные эмоции, в отличие от атрибутивного стиля.
С другой стороны, литература в области атрибутивного стиля и диспозиционного оптимизма носит ряд существенных сходных черт, что во многом связано с тем, что оба подхода произошли из попыток понять реакции на трудности и неудачи. Подход Селигмана и Петерсона начался с попытки понять природу депрессии, подход Карвера и Шейера – понять природу реагирования людей на стрессовые соматические заболевания. Общей для двух подходов является идея о том, что ожидания и представления человека существенно определяют его поведение. Оба подхода исходят из предположения о роли ожиданий в отношении будущего в поведении. В основе подхода М. Селигмана лежит предположение о том, что ожидания человека относительно будущих событий определяются его взглядами на причины прошлых событий. В соответствии с ранней моделью беспомощности Л. Абрамсон и ее коллег (Abramson, Seligman, Teasdale, 1978), влияние атрибуций на поведение, мотивацию и когниции (за исключением самооценки) опосредовано ожиданиями будущих результатов. Однако концептуализация оптимизма в подходе Селигмана и его коллег не сводится лишь к позитивным ожиданиям, а рассматривает оптимизм как значительно более сложное и комплексное образование. Это сходство подходов является источником и близких результатов, получаемых в соответствующих исследованиях.
Феномен пессимистического, или депрессивного, неконструктивного мышления исследуется и в рамках других парадигм, и потому результаты, в них полученные, также вносят вклад в понимание феномена атрибутивного стиля. Это парадигмы двух типов – собственно исследовательские, ставящие своей задачей лучше понять и структурировать изучение феномена оптимизма, и психотерапевтические, исходящие из задачи описания ошибок мышления, свойственных людям с низким уровнем психологического благополучия. Говоря о последних, следует отметить, что весьма продуктивное изучение особенностей мышления на материале значимых для него ситуаций происходило в рамках когнитивной психотерапии. В работах А. Бека описываются особенности «примитивного» и «зрелого» мышления (адаптивного и дезадаптивного), в работах А. Эллиса и Р. Мак-Маллина – мышления рационального и иррационального. Благодаря этим работам, стало ясно, что низкий уровень психического здоровья и психологического благополучия соотносится с множеством разного рода ошибок и искажений: склонностью к необоснованному сверхобобщению, катастрофизации (при предсказании будущего), ригидности в оценках и выводах, жестким требованиям к себе, окружающим и миру (должномания), фиксации внимания на негативных аспектах ситуации, преувеличению или преуменьшению последствий определенных событий, склонности осуществлять сравнения не в свою пользу, негативному избирательному абстрагированию информации, дихотомическому мышлению и т. п.
В научной психологии довольно давно уже были подмечены трудности, с которыми сталкивается познание субъектом самого себя и других людей, что привело к открытию феноменов фундаментальной ошибки атрибуции, а также ингруппового фаворитизма, отражающих очевидную нелогичность и иррациональность такого мышления. Это привело к возникновению исследований социального мышления людей в отношении себя и других в рамках понятий «социальный интеллект», практический интеллект (Р. Стернберг), конструктивное – неконструктивное мышление (С. Эпштейн) и др.
В результате в последние годы стали появляться системные модели, описывающие оптимистическое или позитивное мышление личности, свойственное людям с выраженным психологическим благополучием (Гордеева, Осин, 2010; Caprara, Steca, 2005, 2006; Leeson, Ciarrochi, Heaven, 2008). Например, Дж. Капрара и П. Стека предлагают рассматривать позитивное мышление как общий латентный конструкт, объединяющий объяснение и оценку себя, настоящего и будущего индивида, который обладает большей объяснительной и предсказательной силой, чем его составляющие. Во всех вышеупомянутых системных моделях предпринимаются попытки дифференцировать различные стороны оптимистичного – пессимистичного мышления (оптимизм в отношении себя, других людей, мира в целом, позитивных и негативных событий прошлого и ожиданий в отношении будущего) и их связь друг с другом. Психологам еще предстоит проделать большую работу по интеграции исследований диспозиционного оптимизма и атрибутивного стиля, а также в рамках других направлений психологии, изучавших обыденное мышление людей в отношении значимых для них явлений и ситуаций (в том числе практической психологии и психотерапии). Пока же мы остановимся на тех данных, которые известны на сегодняшний день в отношении оптимизма и пессимизма и получены в рамках двух основных подходов к их исследованию, активно развивавшихся в последние годы.
Связь оптимизма с депрессией, совладанием со стрессом и психологическим благополучием личности
Оптимизм и здоровье
В обоих подходах к исследованию оптимизма: как атрибутивного стиля и как позитивных ожиданий относительно будущего – обнаруживается ряд общих позиций, но прослеживаются и существенные различия. Это позволяет считать феномены, рассматриваемые с помощью этих подходов, в качестве разных сторон оптимизма. С одной стороны, анализ связи двух конструктов показывает, что диспозиционный оптимизм и оптимистический АС умеренно слабо связаны друг с другом (r=0,2–0,3) (Гордеева, Осин, 2010; Carver, Scheier, 1991). Оптимизм в подходе Селигмана понимается как гибкие конструктивные объяснения жизненных ситуаций, успехов и неудач. Оптимизм в концепции Карвера и Шейера – как позитивные ожидания от будущего. Первое понимание носит выраженно когнитивный характер, отражает характеристики размышлений, со всеми возможными искажениями, им присущими, и основано на оценке прошлых событий, при этом второе понимание оптимизма отражает эмоционально окрашенные представления и ожидания, касающиеся будущего. Это подтверждается и более выраженными связями диспозиционного оптимизма со шкалами, отражающими позитивные эмоции, в отличие от атрибутивного стиля.
С другой стороны, литература в области атрибутивного стиля и диспозиционного оптимизма носит ряд существенных сходных черт, что во многом связано с тем, что оба подхода произошли из попыток понять реакции на трудности и неудачи. Подход Селигмана и Петерсона начался с попытки понять природу депрессии, подход Карвера и Шейера – понять природу реагирования людей на стрессовые соматические заболевания. Общей для двух подходов является идея о том, что ожидания и представления человека существенно определяют его поведение. Оба подхода исходят из предположения о роли ожиданий в отношении будущего в поведении. В основе подхода М. Селигмана лежит предположение о том, что ожидания человека относительно будущих событий определяются его взглядами на причины прошлых событий. В соответствии с ранней моделью беспомощности Л. Абрамсон и ее коллег (Abramson, Seligman, Teasdale, 1978), влияние атрибуций на поведение, мотивацию и когниции (за исключением самооценки) опосредовано ожиданиями будущих результатов. Однако концептуализация оптимизма в подходе Селигмана и его коллег не сводится лишь к позитивным ожиданиям, а рассматривает оптимизм как значительно более сложное и комплексное образование. Это сходство подходов является источником и близких результатов, получаемых в соответствующих исследованиях.
Феномен пессимистического, или депрессивного, неконструктивного мышления исследуется и в рамках других парадигм, и потому результаты, в них полученные, также вносят вклад в понимание феномена атрибутивного стиля. Это парадигмы двух типов – собственно исследовательские, ставящие своей задачей лучше понять и структурировать изучение феномена оптимизма, и психотерапевтические, исходящие из задачи описания ошибок мышления, свойственных людям с низким уровнем психологического благополучия. Говоря о последних, следует отметить, что весьма продуктивное изучение особенностей мышления на материале значимых для него ситуаций происходило в рамках когнитивной психотерапии. В работах А. Бека описываются особенности «примитивного» и «зрелого» мышления (адаптивного и дезадаптивного), в работах А. Эллиса и Р. Мак-Маллина – мышления рационального и иррационального. Благодаря этим работам, стало ясно, что низкий уровень психического здоровья и психологического благополучия соотносится с множеством разного рода ошибок и искажений: склонностью к необоснованному сверхобобщению, катастрофизации (при предсказании будущего), ригидности в оценках и выводах, жестким требованиям к себе, окружающим и миру (должномания), фиксации внимания на негативных аспектах ситуации, преувеличению или преуменьшению последствий определенных событий, склонности осуществлять сравнения не в свою пользу, негативному избирательному абстрагированию информации, дихотомическому мышлению и т. п.
В научной психологии довольно давно уже были подмечены трудности, с которыми сталкивается познание субъектом самого себя и других людей, что привело к открытию феноменов фундаментальной ошибки атрибуции, а также ингруппового фаворитизма, отражающих очевидную нелогичность и иррациональность такого мышления. Это привело к возникновению исследований социального мышления людей в отношении себя и других в рамках понятий «социальный интеллект», практический интеллект (Р. Стернберг), конструктивное – неконструктивное мышление (С. Эпштейн) и др.
В результате в последние годы стали появляться системные модели, описывающие оптимистическое или позитивное мышление личности, свойственное людям с выраженным психологическим благополучием (Гордеева, Осин, 2010; Caprara, Steca, 2005, 2006; Leeson, Ciarrochi, Heaven, 2008). Например, Дж. Капрара и П. Стека предлагают рассматривать позитивное мышление как общий латентный конструкт, объединяющий объяснение и оценку себя, настоящего и будущего индивида, который обладает большей объяснительной и предсказательной силой, чем его составляющие. Во всех вышеупомянутых системных моделях предпринимаются попытки дифференцировать различные стороны оптимистичного – пессимистичного мышления (оптимизм в отношении себя, других людей, мира в целом, позитивных и негативных событий прошлого и ожиданий в отношении будущего) и их связь друг с другом. Психологам еще предстоит проделать большую работу по интеграции исследований диспозиционного оптимизма и атрибутивного стиля, а также в рамках других направлений психологии, изучавших обыденное мышление людей в отношении значимых для них явлений и ситуаций (в том числе практической психологии и психотерапии). Пока же мы остановимся на тех данных, которые известны на сегодняшний день в отношении оптимизма и пессимизма и получены в рамках двух основных подходов к их исследованию, активно развивавшихся в последние годы.
Связь оптимизма с депрессией, совладанием со стрессом и психологическим благополучием личности
Атрибутивный стиль традиционно операционализировался как когнитивный фактор риска для депрессии (Seligman, 1990). Психологические исследования показывают, что люди в состоянии депрессии действительно склонны к пессимистическим размышлениям и негативным объяснениям различных жизненных событий. В серии исследований, проведенных под руководством М. Селигмана, было показано, что люди, обладающие пессимистическим стилем объяснения, в большей мере поддаются депрессии. Он обследовал студентов, получивших на экзамене более низкую оценку, чем та, на которую они рассчитывали, и установил, что у людей с пессимистическим стилем объяснения чаще отмечаются депрессивные симптомы (там же).
В другом исследовании изучалось влияние атрибутивного стиля на последующее возникновение депрессии у заключенных. Было обнаружено, что люди с пессимистическим атрибутивным стилем, оказавшиеся в тюрьме, переживали там более тяжелую депрессию, чем оптимисты (Abramson, Metalsky, Alloy, 1989).
Прогностическая ценность АС в плане предсказания депрессии была продемонстрирована и на младших школьниках (Seligman, Peterson, Kaslow, et al., 1984). В лонгитюдном исследовании принимали участие дети 8–13 лет. Дети, объяснявшие неблагоприятные события внутренними, стабильными и глобальными причинами, с большей вероятностью проявляли симптомы депрессии, чем те, кто приписывал эти события внешним, нестабильным и конкретным (специфическим) причинам.
В защиту тезиса о каузальной роли стиля объяснения в возникновении депрессии сошлемся на результаты одного лонгитюдного исследования, в котором изучалась связь между депрессией, учебными достижениями и объяснительным стилем у школьников 3–5-х классов (Noelen-Hoeksema, Girgus, Seligman, 1986). В течение одного года было сделано пять замеров уровня депрессии и атрибутивного стиля (спустя 3, 6, 10 и 12 месяцев после первоначального замера этих переменных). В соответствии с предсказаниями переформулированной теории выученной беспомощности, объяснительный стиль ребенка коррелировал с текущим уровнем депрессии и предсказывал последующие изменения в уровне депрессии в течение года.
Метаанализ исследований, посвященных изучению связи между объяснительным стилем и депрессией (Sweeney, Anderson, Bailey, 1986), убедительно свидетельствует в пользу переформулированной теории выученной беспомощности и депрессии, предложенной М. Селигманом, Л. Абрамсон и Дж. Тисдейлом. На материале анализа 104 исследований, включавших около 15 000 испытуемых, было показано, что (1) объяснение негативных событий внутренними, стабильными и глобальными причинами надежно и значимо связано с показателями монополярной депрессии и (2) объяснение позитивных событий внешними, нестабильными и конкретными причинами также коррелирует с наличием у индивида монополярной депрессии. Однако связь атрибуций с депрессией в случае объяснения позитивных событий была слабее, чем в случае объяснения негативных событий. В целом, эти паттерны связей не зависели ни от типа испытуемых (пациенты психиатрических клиник или студенты университета), ни от типа событий, относительно которых делалась атрибуция (реальное – придуманное), ни от методики измерения депрессии.
В еще одном недавно проведенном метаанализе, опирающемся на анализ 50 исследований, было показано, что у людей с диагнозом «депрессивное расстройство» была значимо менее выражена так называемая позитивная иллюзия, выражающаяся в склонности давать более внутренние, стабильные и глобальные атрибуции позитивным событиям, чем негативным событиям, по сравнению с людьми, у которых не было зафиксировано психопатологии (d=0,21) (Mezulis, Abramson, Hyde, Hankin, 2004).
Таким образом, в исследованиях 1980–1990-х гг., проведенных М. Селигманом и другими учеными, было убедительно показано, что пессимистический стиль объяснения является предиктором депрессии, в то время как оптимистический – предиктором психического и физического здоровья. Было показано, что при депрессии индивид действительно, как то и предсказывает теория, склонен объяснять неудачи постоянными, внутренними и широкими причинами (Abramson, Metalsky, Alloy, 1989; Nolen-Hoeksema, Girgus, Seligman, 1992; Seligman, Nolen-Hoeksema, 1987). Впоследствии, в это положение была внесена важная поправка, состоящая в том, что атрибуции вызывают депрессию только в том случае, если они в дальнейшем порождают у людей чувство безнадежности, и наибольшее значение при этом имеют стабильность и глобальность объяснений, а также наличие негативных жизненных событий (Alloy, Kelly, Mineka, et al., 1990; Abramson, Metalsky, Alloy, 1989).
Следовательно, люди с пессимистическим атрибутивным стилем не живут в постоянном состоянии безнадежности. В обычной жизни они нормально функционируют и демонстрируют относительную удовлетворенность жизнью. Однако, столкнувшись со неблагоприятным стрессовым событием (например, потеря работы), они оказываются склонными к переживанию безнадежности, беспомощности и к депрессии. Стабильный и глобальный атрибутивный стиль в отношении негативных событий приводит субъекта к ощущению, что он имеет ограниченный контроль над событиями, что в свою очередь ведет к состоянию беспомощности. Беспомощность характеризуется тремя характерными симптомами – замедленной инициацией волевой активности (произвольности, образующий мотивационный параметр), чувствами грусти (эмоциональный параметр) и негативными мыслями (когнитивная составляющая). Ожидания своей способности или неспособности оказывать влияние на события обусловливают последующие копинг-реакции.
Негативные последствия пессимистического АС для психического здоровья обнаружены не только в выборках взрослых, но также и у младших школьников, подростков и старшеклассников (Noelen-Hoeksema, Girgus, Seligman, 1986, 1992; Seligman, Elder, 1986).
С другой стороны, было показано, что улучшение психологического состояния людей, испытывающих депрессию, сопровождается изменением атрибутивного стиля. В одном исследовании депрессивных пациентов просили заполнить Опросник атрибутивного стиля до терапии и после нее. В конце лечения состояние пациентов улучшилось, а их атрибутивный стиль стал менее постоянным, глобальным и внутренним (Seligman, Kamen, Noelen-Hoeksema, 1988).
Если первоначально большинство исследований атрибутивного стиля касалось проблемы беспомощности, депрессии и пессимизма, то недавно фокус сместился в сторону связи АС с психологическим благополучием. Например, в исследованиях Х. Ченг и А. Фурнхама было обнаружено, что оптимистический атрибутивный стиль (как по позитивным, так и по негативным ситуациям) является надежным предиктором субъективного ощущения счастья, а также психического и физического здоровья. Оптимистический АС в позитивных ситуациях оказался более сильным предиктором ощущения счастья, чем психического здоровья, а оптимистический атрибутивный стиль по негативным ситуациям был предиктором как субъективного ощущения счастья, так и психического здоровья. Регрессионный анализ также показал, что атрибутивный стиль является значимым предиктором счастья и психического здоровья, объясняя 20 % и 38 % дисперсии соответственно (Cheng, Furnham, 2001).
В следующем исследовании, проведенном этими авторами, было установлено, что АС, зафиксированный на материале объяснения позитивных ситуаций и на материале объяснения негативных ситуаций, коррелирует с ощущением счастья и самооценкой. Оптимистический АС оказался значимым предиктором счастья, объясняя 18 % дисперсии. Вместе с самооценкой оптимистический АС оказался значимым предиктором счастья, отвечая за 55 % дисперсии. При этом АС оказался не связанным ни с позитивным, ни с негативным аффектом, ни со шкалой аффективного баланса (Cheng, Furnham, 2003).
Связь диспозиционного оптимизма с психологическим благополучием была показана в целом ряде исследований (Гордеева, Осин, 2010; Aspinwall, Taylor, 1992; Carver, Gaines, 1987; Scheier, Carver, 1985, 1992). По данным исследования Т.О. Гордеевой и Е.Н. Осина, диспозиционный оптимизм позитивно связан с показателями субъективного счастья, депрессии (обратно) и самоуважения (r=0,5–0,6, p<0,001).
Поскольку оптимисты испытывают меньший стресс при столкновении с проблемой, очевидно, что им должны быть свойственны более эффективные копинг-стратегии. Различия стилей совладания были показаны во многих исследованиях. В одном из таких исследований студентов просили вспомнить наиболее стрессовое событие за последний месяц и заполнить опросник стратегий совладания в отношении к этому событию (Sheier, Weintraub, Carver, 1986). В результате этого и ряда других исследований было выявлено, что оптимисты чаще выбирают проблемно-фокусированные и социально-ориентированные копинг-стратегии; им свойственна также положительная переоценка стрессовой ситуации. Пессимисты, напротив, отрицали позитивные стороны негативного события, акцентировали свое внимание на эмоциональных переживаниях, иногда прибегали к дистанцированию от стрессовой ситуации. Связь атрибутивного стиля и копинг-стратегий изучалась в исследовании, проведенном на старшеклассниках из Гонконга. Было обнаружено, что подростки с высоким уровнем оптимистического атрибутивного стиля (по обоим типам событий – негативному и позитивному) обнаружили тенденцию к использованию более продуктивных копинг-стратегий, в частности, планирование решения проблем и позитивную переоценку (Poon, Lau, 1999).
Сталкиваясь с препятствием, оптимисты более склонны действовать уверенно и настойчиво (даже если продвижения в направлении к цели незначительны), в то время как пессимисты склонны к сомнениям и колебаниям. Оптимисты уверены, что препятствие, так или иначе, может быть преодолено, в то время как пессимисты ожидают неудачи. Эти различия в отношении человека к препятствиям помогают лучше понять способы преодоления (совладания) человеком стресса.
На российской выборке К. Муздыбаев исследовал связь диспозиционного оптимизма и других переменных, характеризующих позитивное мышление, со спецификой стратегий совладания с материальными трудностями. В исследовании приняли участие 700 жителей Санкт-Петербурга, представлявшие 7 различных социальных групп. Анализ суждений пессимистов показал, что они не верили в свою способность изменить ситуацию, ощущали невозможность добиться поставленных целей, тогда как люди, придерживавшиеся позитивных взглядов на жизнь, считали себя удачливыми, способными найти решение в критических обстоятельствах и добиться желаемого. В результате пессимисты остались плохо адаптированными к новым экономическим условиям по сравнению с оптимистами, успешно решающими многие жизненные проблемы (Муздыбаев, 2003).
Как показал недавно проведенный метаанализ 50 исследований (N=11629) диспозиционного оптимизма и адаптивного реагирования на различные стрессоры, в целом оптимизм позитивно коррелирует с использованием активных, деятельных способов преодоления трудностей, направленных на устранение, уменьшение и снижение воздействия стрессоров и управление эмоциями (r=0,17), и негативно – с избегающими и пассивными копинг-стратегиями, направленными на игнорирование, избегание и уход от стрессоров или эмоций (r=–0,21) (Solberg, Segerstrom, 2006). Размер эффекта был выше при сопоставлении копингов, направленных на активное преодоление проблемы или ее избегание, чем при сопоставлении проблемно– и эмоционально-ориентированных копингов.
В целом, различие между стилями оптимистов и пессимистов выражается в том, что оптимисты более склонны использовать активные, деятельные способы, в то время как пессимисты – эмоциональные, пассивные, такие как, например, бегство или отрицание (см. Сычев, 2008).
Еще одно объяснение лучшей способности оптимистов адаптироваться к трудным жизненным ситуациям заключается в том, что они включены в более широкую и поддерживающую социальную сеть, у них больше друзей, и они выше оценивают получаемую социальную поддержку (Brissette, Scheier, Carver, 2002). Очевидно, это также соотносится с тем, что оптимисты больше удовлетворены своими романтическими отношениями и чувствуют себя в них более счастливыми, чем пессимисты (Assad, Donnellan, Conger, 2007; Srivastava, McGonigal, Richards et al., 2006). Причем, по данным исследований, большая часть этой связи объясняется склонностью оптимистов к кооперативному решению проблем и конфликтов.
Возможным механизмом, объясняющим связь между оптимизмом и психологическим благополучием, является то, что оптимисты верят в роль усилий и настойчивости, воспринимают жизнь как вызов, получая удовольствие от решения трудных задач и преодоления трудностей (ср. «Победители не верят в случайность» – Ф. Ницше); пессимисты же, напротив, склонны верить в роль случая в достижении успеха, объясняя свой успех легкостью задачи и другими внешними неконтролируемыми факторами. Некоторые исследователи также предполагают, что на более успешную адаптацию оптимистов к трудным жизненным ситуациям влияет их включенность в широкую социальную сеть (Brissette, Scheier, Carver, 2002).
Таким образом, исследования показывают, что оптимизм тесно связан с переменными, отражающими эффективную саморегуляцию, успешное психологическое функционирование, с более эффективными стратегиями преодоления трудностей и личностными чертами, характеризующими психическое благополучие: высокой самооценкой, ощущением контроля происходящего, а также с низким уровнем нейротизма, депрессии и тревожности.
В другом исследовании изучалось влияние атрибутивного стиля на последующее возникновение депрессии у заключенных. Было обнаружено, что люди с пессимистическим атрибутивным стилем, оказавшиеся в тюрьме, переживали там более тяжелую депрессию, чем оптимисты (Abramson, Metalsky, Alloy, 1989).
Прогностическая ценность АС в плане предсказания депрессии была продемонстрирована и на младших школьниках (Seligman, Peterson, Kaslow, et al., 1984). В лонгитюдном исследовании принимали участие дети 8–13 лет. Дети, объяснявшие неблагоприятные события внутренними, стабильными и глобальными причинами, с большей вероятностью проявляли симптомы депрессии, чем те, кто приписывал эти события внешним, нестабильным и конкретным (специфическим) причинам.
В защиту тезиса о каузальной роли стиля объяснения в возникновении депрессии сошлемся на результаты одного лонгитюдного исследования, в котором изучалась связь между депрессией, учебными достижениями и объяснительным стилем у школьников 3–5-х классов (Noelen-Hoeksema, Girgus, Seligman, 1986). В течение одного года было сделано пять замеров уровня депрессии и атрибутивного стиля (спустя 3, 6, 10 и 12 месяцев после первоначального замера этих переменных). В соответствии с предсказаниями переформулированной теории выученной беспомощности, объяснительный стиль ребенка коррелировал с текущим уровнем депрессии и предсказывал последующие изменения в уровне депрессии в течение года.
Метаанализ исследований, посвященных изучению связи между объяснительным стилем и депрессией (Sweeney, Anderson, Bailey, 1986), убедительно свидетельствует в пользу переформулированной теории выученной беспомощности и депрессии, предложенной М. Селигманом, Л. Абрамсон и Дж. Тисдейлом. На материале анализа 104 исследований, включавших около 15 000 испытуемых, было показано, что (1) объяснение негативных событий внутренними, стабильными и глобальными причинами надежно и значимо связано с показателями монополярной депрессии и (2) объяснение позитивных событий внешними, нестабильными и конкретными причинами также коррелирует с наличием у индивида монополярной депрессии. Однако связь атрибуций с депрессией в случае объяснения позитивных событий была слабее, чем в случае объяснения негативных событий. В целом, эти паттерны связей не зависели ни от типа испытуемых (пациенты психиатрических клиник или студенты университета), ни от типа событий, относительно которых делалась атрибуция (реальное – придуманное), ни от методики измерения депрессии.
В еще одном недавно проведенном метаанализе, опирающемся на анализ 50 исследований, было показано, что у людей с диагнозом «депрессивное расстройство» была значимо менее выражена так называемая позитивная иллюзия, выражающаяся в склонности давать более внутренние, стабильные и глобальные атрибуции позитивным событиям, чем негативным событиям, по сравнению с людьми, у которых не было зафиксировано психопатологии (d=0,21) (Mezulis, Abramson, Hyde, Hankin, 2004).
Таким образом, в исследованиях 1980–1990-х гг., проведенных М. Селигманом и другими учеными, было убедительно показано, что пессимистический стиль объяснения является предиктором депрессии, в то время как оптимистический – предиктором психического и физического здоровья. Было показано, что при депрессии индивид действительно, как то и предсказывает теория, склонен объяснять неудачи постоянными, внутренними и широкими причинами (Abramson, Metalsky, Alloy, 1989; Nolen-Hoeksema, Girgus, Seligman, 1992; Seligman, Nolen-Hoeksema, 1987). Впоследствии, в это положение была внесена важная поправка, состоящая в том, что атрибуции вызывают депрессию только в том случае, если они в дальнейшем порождают у людей чувство безнадежности, и наибольшее значение при этом имеют стабильность и глобальность объяснений, а также наличие негативных жизненных событий (Alloy, Kelly, Mineka, et al., 1990; Abramson, Metalsky, Alloy, 1989).
Следовательно, люди с пессимистическим атрибутивным стилем не живут в постоянном состоянии безнадежности. В обычной жизни они нормально функционируют и демонстрируют относительную удовлетворенность жизнью. Однако, столкнувшись со неблагоприятным стрессовым событием (например, потеря работы), они оказываются склонными к переживанию безнадежности, беспомощности и к депрессии. Стабильный и глобальный атрибутивный стиль в отношении негативных событий приводит субъекта к ощущению, что он имеет ограниченный контроль над событиями, что в свою очередь ведет к состоянию беспомощности. Беспомощность характеризуется тремя характерными симптомами – замедленной инициацией волевой активности (произвольности, образующий мотивационный параметр), чувствами грусти (эмоциональный параметр) и негативными мыслями (когнитивная составляющая). Ожидания своей способности или неспособности оказывать влияние на события обусловливают последующие копинг-реакции.
Негативные последствия пессимистического АС для психического здоровья обнаружены не только в выборках взрослых, но также и у младших школьников, подростков и старшеклассников (Noelen-Hoeksema, Girgus, Seligman, 1986, 1992; Seligman, Elder, 1986).
С другой стороны, было показано, что улучшение психологического состояния людей, испытывающих депрессию, сопровождается изменением атрибутивного стиля. В одном исследовании депрессивных пациентов просили заполнить Опросник атрибутивного стиля до терапии и после нее. В конце лечения состояние пациентов улучшилось, а их атрибутивный стиль стал менее постоянным, глобальным и внутренним (Seligman, Kamen, Noelen-Hoeksema, 1988).
Если первоначально большинство исследований атрибутивного стиля касалось проблемы беспомощности, депрессии и пессимизма, то недавно фокус сместился в сторону связи АС с психологическим благополучием. Например, в исследованиях Х. Ченг и А. Фурнхама было обнаружено, что оптимистический атрибутивный стиль (как по позитивным, так и по негативным ситуациям) является надежным предиктором субъективного ощущения счастья, а также психического и физического здоровья. Оптимистический АС в позитивных ситуациях оказался более сильным предиктором ощущения счастья, чем психического здоровья, а оптимистический атрибутивный стиль по негативным ситуациям был предиктором как субъективного ощущения счастья, так и психического здоровья. Регрессионный анализ также показал, что атрибутивный стиль является значимым предиктором счастья и психического здоровья, объясняя 20 % и 38 % дисперсии соответственно (Cheng, Furnham, 2001).
В следующем исследовании, проведенном этими авторами, было установлено, что АС, зафиксированный на материале объяснения позитивных ситуаций и на материале объяснения негативных ситуаций, коррелирует с ощущением счастья и самооценкой. Оптимистический АС оказался значимым предиктором счастья, объясняя 18 % дисперсии. Вместе с самооценкой оптимистический АС оказался значимым предиктором счастья, отвечая за 55 % дисперсии. При этом АС оказался не связанным ни с позитивным, ни с негативным аффектом, ни со шкалой аффективного баланса (Cheng, Furnham, 2003).
Связь диспозиционного оптимизма с психологическим благополучием была показана в целом ряде исследований (Гордеева, Осин, 2010; Aspinwall, Taylor, 1992; Carver, Gaines, 1987; Scheier, Carver, 1985, 1992). По данным исследования Т.О. Гордеевой и Е.Н. Осина, диспозиционный оптимизм позитивно связан с показателями субъективного счастья, депрессии (обратно) и самоуважения (r=0,5–0,6, p<0,001).
Поскольку оптимисты испытывают меньший стресс при столкновении с проблемой, очевидно, что им должны быть свойственны более эффективные копинг-стратегии. Различия стилей совладания были показаны во многих исследованиях. В одном из таких исследований студентов просили вспомнить наиболее стрессовое событие за последний месяц и заполнить опросник стратегий совладания в отношении к этому событию (Sheier, Weintraub, Carver, 1986). В результате этого и ряда других исследований было выявлено, что оптимисты чаще выбирают проблемно-фокусированные и социально-ориентированные копинг-стратегии; им свойственна также положительная переоценка стрессовой ситуации. Пессимисты, напротив, отрицали позитивные стороны негативного события, акцентировали свое внимание на эмоциональных переживаниях, иногда прибегали к дистанцированию от стрессовой ситуации. Связь атрибутивного стиля и копинг-стратегий изучалась в исследовании, проведенном на старшеклассниках из Гонконга. Было обнаружено, что подростки с высоким уровнем оптимистического атрибутивного стиля (по обоим типам событий – негативному и позитивному) обнаружили тенденцию к использованию более продуктивных копинг-стратегий, в частности, планирование решения проблем и позитивную переоценку (Poon, Lau, 1999).
Сталкиваясь с препятствием, оптимисты более склонны действовать уверенно и настойчиво (даже если продвижения в направлении к цели незначительны), в то время как пессимисты склонны к сомнениям и колебаниям. Оптимисты уверены, что препятствие, так или иначе, может быть преодолено, в то время как пессимисты ожидают неудачи. Эти различия в отношении человека к препятствиям помогают лучше понять способы преодоления (совладания) человеком стресса.
На российской выборке К. Муздыбаев исследовал связь диспозиционного оптимизма и других переменных, характеризующих позитивное мышление, со спецификой стратегий совладания с материальными трудностями. В исследовании приняли участие 700 жителей Санкт-Петербурга, представлявшие 7 различных социальных групп. Анализ суждений пессимистов показал, что они не верили в свою способность изменить ситуацию, ощущали невозможность добиться поставленных целей, тогда как люди, придерживавшиеся позитивных взглядов на жизнь, считали себя удачливыми, способными найти решение в критических обстоятельствах и добиться желаемого. В результате пессимисты остались плохо адаптированными к новым экономическим условиям по сравнению с оптимистами, успешно решающими многие жизненные проблемы (Муздыбаев, 2003).
Как показал недавно проведенный метаанализ 50 исследований (N=11629) диспозиционного оптимизма и адаптивного реагирования на различные стрессоры, в целом оптимизм позитивно коррелирует с использованием активных, деятельных способов преодоления трудностей, направленных на устранение, уменьшение и снижение воздействия стрессоров и управление эмоциями (r=0,17), и негативно – с избегающими и пассивными копинг-стратегиями, направленными на игнорирование, избегание и уход от стрессоров или эмоций (r=–0,21) (Solberg, Segerstrom, 2006). Размер эффекта был выше при сопоставлении копингов, направленных на активное преодоление проблемы или ее избегание, чем при сопоставлении проблемно– и эмоционально-ориентированных копингов.
В целом, различие между стилями оптимистов и пессимистов выражается в том, что оптимисты более склонны использовать активные, деятельные способы, в то время как пессимисты – эмоциональные, пассивные, такие как, например, бегство или отрицание (см. Сычев, 2008).
Еще одно объяснение лучшей способности оптимистов адаптироваться к трудным жизненным ситуациям заключается в том, что они включены в более широкую и поддерживающую социальную сеть, у них больше друзей, и они выше оценивают получаемую социальную поддержку (Brissette, Scheier, Carver, 2002). Очевидно, это также соотносится с тем, что оптимисты больше удовлетворены своими романтическими отношениями и чувствуют себя в них более счастливыми, чем пессимисты (Assad, Donnellan, Conger, 2007; Srivastava, McGonigal, Richards et al., 2006). Причем, по данным исследований, большая часть этой связи объясняется склонностью оптимистов к кооперативному решению проблем и конфликтов.
Возможным механизмом, объясняющим связь между оптимизмом и психологическим благополучием, является то, что оптимисты верят в роль усилий и настойчивости, воспринимают жизнь как вызов, получая удовольствие от решения трудных задач и преодоления трудностей (ср. «Победители не верят в случайность» – Ф. Ницше); пессимисты же, напротив, склонны верить в роль случая в достижении успеха, объясняя свой успех легкостью задачи и другими внешними неконтролируемыми факторами. Некоторые исследователи также предполагают, что на более успешную адаптацию оптимистов к трудным жизненным ситуациям влияет их включенность в широкую социальную сеть (Brissette, Scheier, Carver, 2002).
Таким образом, исследования показывают, что оптимизм тесно связан с переменными, отражающими эффективную саморегуляцию, успешное психологическое функционирование, с более эффективными стратегиями преодоления трудностей и личностными чертами, характеризующими психическое благополучие: высокой самооценкой, ощущением контроля происходящего, а также с низким уровнем нейротизма, депрессии и тревожности.
Оптимизм и здоровье
Связь дипозиционного оптимизма с физическим здоровьем была показана в целом ряде исследований (Hamid, 1990; Scheier, Carver, 1987; Scheier, Matthews, Owens et al., 1989; Taylor, Kemeny, Aspinwall et al., 1992). В ряде исследований было также продемонстрировано, что у людей с оптимистическим стилем объяснения состояние здоровья лучше и продолжительность жизни выше, чем у людей с пессимистическим стилем объяснения (Peterson, Bossio, 1991).
К. Петерсон в течение года отслеживал состояние здоровья 170 студентов-первокурсников, предложив им до начала исследования заполнить расширенную версию опросника атрибутивного стиля, шкалу болезни Сульса и Мюллена, а также опросник депрессии А. Бека (Peterson, 1988). Поскольку стиль объяснения связан с депрессией, производился отдельный ее замер. Заболеваемость оценивалась с помощью специальной анкеты, где студентов просили перечислить все заболевания и недуги, которыми они страдали в последние месяцы (первоначальный замер). Спустя 30 дней они снова заполнили анкету о состоянии своего здоровья. Участники исследования должны были отметить дату, когда симптомы болезни впервые проявились, и дату, когда они присутствовали в последний раз. Выраженность болезни фиксировалась посредством количества дней, когда присутствовал хотя бы один из симптомов болезни. Спустя год студенты сообщили, сколько раз в течение последних 12 месяцев они посетили врача для постановки диагноза или лечения болезни.
Подавляющее большинство болезней носили инфекционный характер и представляли собой простудные заболевания и грипп. Было обнаружено, что пессимистический АС (то есть склонность давать плохим событиям стабильные и глобальные объяснения) выступил надежным предиктором как количества дней болезни (после 30 дней), так и числа визитов к врачу (после 12 месяцев). Результаты исследования свидетельствовали о том, что связь АС с последующей заболеваемостью не вызвана предыдущей болезнью (заболеваемостью) или депрессией.
Следующее исследование носило лонгитюдный характер. В нем К. Петерсоном, М. Селигманом и Дж. Вэйлантом была подтверждена связь между атрибутивным стилем и заболеваемостью и показано, что пессимистический стиль объяснения представляет собой важный фактор риска для здоровья в среднем и пожилом возрасте. В исследовании, длившемся 35 лет, принимали участие 99 мужчин, выпускников Гарвардского университета (1939–1945). Для оценки АС использовались высказывания, сделанные мужчинами в возрасте примерно 25 лет, относительно пережитых ими трудных жизненных ситуаций во время войны, которые оценивались с помощью методики CAVE. Каждые 5 лет, начиная с 25-летнего возраста, делались замеры их физического и психического здоровья (всего 8 замеров).
Было обнаружено, что пессимисты, будучи вполне здоровыми в возрасте 25 лет, между 45 и 60 годами приобретали значительно большее количество проблем со здоровьем, чем оптимисты. АС являлся предиктором ухудшения здоровья в возрасте между 40 и 45 годами, то есть чем более пессимистичным был АС в 25 лет, тем хуже было состояние здоровья в 45. Кроме того, данные свидетельствуют о том, что привычка курить была в большей степени характерна для пессимистов, что объясняет одну из возможных связей между пессимизмом и здоровьем. Наконец, было обнаружено, что пессимистический атрибутивный стиль является предиктором вовлеченности в стрессовые жизненные события (r=0,21, p<0,02), а также обнаружилась надежная связь пессимистического АС с нездоровыми привычками (r=0,25, p<0,01) и низкой самоэффективностью, то есть низкой верой в возможность изменения этих привычек (r=0,23, p<0,02) (Peterson, Seligman, Vaillant, 1988).
Важный, но пока плохо исследованный вопрос: каков механизм влияния пессимистического атрибутивного стиля на здоровье, почему он выступает предиктором заболеваемости? Возможно, что люди, склонные объяснять негативные события глобальными и стабильными причинами, становятся пассивными перед лицом недуга, не веря, что они могут влиять на болезнь (например, думая, что болезнь есть наказание, которое они получили за свои проступки). Также возможно, что они не заботятся о своем здоровье, не склонны предпринимать активные действия по профилактике болезни, поскольку не видят связи между собственным образом жизни и заболеваемостью, считая болезнь делом случая. Наконец, еще одно объяснение касается влияния фактора социальной поддержки, которая у людей с пессимистическим стилем объяснения может быть выражена слабее, поскольку люди с таким стилем социально изолированы.
Весьма интересно исследование Петерсона, Селигмана и их коллег, посвященное связи между АС и смертностью (Peterson, Seligman, Yurko et al., 1998). В нем АС 1179 участников исследования Л. Термена оценивался с помощью методики CAVE по результатам интервью о пережитых трудных жизненных ситуациях, данного ими в 26-ти и 30-летнем возрасте. Средний возраст их рождения – 1910 год, исследование проводилось в 1991 г., когда 489 человек умерли. В регрессионное уравнение были введены все три параметра АС, однако, лишь глобальность оказалась связанной с продолжительностью жизни, а именно вероятностью умереть до 65 лет. Люди, умершие раньше этого возраста, были склонны давать широкие объяснения неблагоприятным жизненным событиям, то есть катастрофизировать, ожидая, что в будущем они снова с ними встретятся. Более детальный анализ обнаружил, что глобальность объяснения негативных ситуаций является наилучшим предиктором смерти от несчастного случая или насилия, а также неизвестных причин (но не от сердечно-сосудистых заболеваний или рака).
К. Петерсон в течение года отслеживал состояние здоровья 170 студентов-первокурсников, предложив им до начала исследования заполнить расширенную версию опросника атрибутивного стиля, шкалу болезни Сульса и Мюллена, а также опросник депрессии А. Бека (Peterson, 1988). Поскольку стиль объяснения связан с депрессией, производился отдельный ее замер. Заболеваемость оценивалась с помощью специальной анкеты, где студентов просили перечислить все заболевания и недуги, которыми они страдали в последние месяцы (первоначальный замер). Спустя 30 дней они снова заполнили анкету о состоянии своего здоровья. Участники исследования должны были отметить дату, когда симптомы болезни впервые проявились, и дату, когда они присутствовали в последний раз. Выраженность болезни фиксировалась посредством количества дней, когда присутствовал хотя бы один из симптомов болезни. Спустя год студенты сообщили, сколько раз в течение последних 12 месяцев они посетили врача для постановки диагноза или лечения болезни.
Подавляющее большинство болезней носили инфекционный характер и представляли собой простудные заболевания и грипп. Было обнаружено, что пессимистический АС (то есть склонность давать плохим событиям стабильные и глобальные объяснения) выступил надежным предиктором как количества дней болезни (после 30 дней), так и числа визитов к врачу (после 12 месяцев). Результаты исследования свидетельствовали о том, что связь АС с последующей заболеваемостью не вызвана предыдущей болезнью (заболеваемостью) или депрессией.
Следующее исследование носило лонгитюдный характер. В нем К. Петерсоном, М. Селигманом и Дж. Вэйлантом была подтверждена связь между атрибутивным стилем и заболеваемостью и показано, что пессимистический стиль объяснения представляет собой важный фактор риска для здоровья в среднем и пожилом возрасте. В исследовании, длившемся 35 лет, принимали участие 99 мужчин, выпускников Гарвардского университета (1939–1945). Для оценки АС использовались высказывания, сделанные мужчинами в возрасте примерно 25 лет, относительно пережитых ими трудных жизненных ситуаций во время войны, которые оценивались с помощью методики CAVE. Каждые 5 лет, начиная с 25-летнего возраста, делались замеры их физического и психического здоровья (всего 8 замеров).
Было обнаружено, что пессимисты, будучи вполне здоровыми в возрасте 25 лет, между 45 и 60 годами приобретали значительно большее количество проблем со здоровьем, чем оптимисты. АС являлся предиктором ухудшения здоровья в возрасте между 40 и 45 годами, то есть чем более пессимистичным был АС в 25 лет, тем хуже было состояние здоровья в 45. Кроме того, данные свидетельствуют о том, что привычка курить была в большей степени характерна для пессимистов, что объясняет одну из возможных связей между пессимизмом и здоровьем. Наконец, было обнаружено, что пессимистический атрибутивный стиль является предиктором вовлеченности в стрессовые жизненные события (r=0,21, p<0,02), а также обнаружилась надежная связь пессимистического АС с нездоровыми привычками (r=0,25, p<0,01) и низкой самоэффективностью, то есть низкой верой в возможность изменения этих привычек (r=0,23, p<0,02) (Peterson, Seligman, Vaillant, 1988).
Важный, но пока плохо исследованный вопрос: каков механизм влияния пессимистического атрибутивного стиля на здоровье, почему он выступает предиктором заболеваемости? Возможно, что люди, склонные объяснять негативные события глобальными и стабильными причинами, становятся пассивными перед лицом недуга, не веря, что они могут влиять на болезнь (например, думая, что болезнь есть наказание, которое они получили за свои проступки). Также возможно, что они не заботятся о своем здоровье, не склонны предпринимать активные действия по профилактике болезни, поскольку не видят связи между собственным образом жизни и заболеваемостью, считая болезнь делом случая. Наконец, еще одно объяснение касается влияния фактора социальной поддержки, которая у людей с пессимистическим стилем объяснения может быть выражена слабее, поскольку люди с таким стилем социально изолированы.
Весьма интересно исследование Петерсона, Селигмана и их коллег, посвященное связи между АС и смертностью (Peterson, Seligman, Yurko et al., 1998). В нем АС 1179 участников исследования Л. Термена оценивался с помощью методики CAVE по результатам интервью о пережитых трудных жизненных ситуациях, данного ими в 26-ти и 30-летнем возрасте. Средний возраст их рождения – 1910 год, исследование проводилось в 1991 г., когда 489 человек умерли. В регрессионное уравнение были введены все три параметра АС, однако, лишь глобальность оказалась связанной с продолжительностью жизни, а именно вероятностью умереть до 65 лет. Люди, умершие раньше этого возраста, были склонны давать широкие объяснения неблагоприятным жизненным событиям, то есть катастрофизировать, ожидая, что в будущем они снова с ними встретятся. Более детальный анализ обнаружил, что глобальность объяснения негативных ситуаций является наилучшим предиктором смерти от несчастного случая или насилия, а также неизвестных причин (но не от сердечно-сосудистых заболеваний или рака).