Айвори Джудит. Чудовище

   Когда она проходила мимо него, ее глаза рассеянно скользнули по его лицу. Она сказала:
   – Что сделано, то сделано. Но в дальнейшим я намерена переодеваться к обеду, если вы не возражаете.
   По правде говоря, Шарль готов был возразить против ее уничижительного обращения, о которое разбивались все его благие намерения. Высокомерная, холодная злючка! Обворожительная девчонка!
   Луиза прошествовала к зеркалу, висевшему в прихожей, не обращая внимания на его красноречивое молчание. Остановившись перед ним, она вскинула руки над головой, пытаясь нащупать булавку среди перьев, украшавших ее шляпку. Шарль подошел и отыскал ее булавку. Она вздрогнула, когда он прикоснулся к ее пальцам.
   Ее движения завораживали… ее осанка, ее изящные руки, поднятые над головой. Она вытащила булавку, подняла бежевую вуаль и сняла шляпку с перьями, повертела головкой перед зеркалом и слегка тряхнула аккуратно уложенными волосами – все это было проделано с грацией, достойной прима-балерины. Шарль невольно придвинулся к ней, чтобы коснуться ее там, где лиф платья обтягивал грудь.
   Луиза ловко уклонилась, и его пальцы едва дотронулись до тафты.
   – Шарль. Прошу вас. Я пытаюсь воткнуть булавку в шляпку. Из-за вас я могла уколоть палец.
   – Извини, – пробормотал он.
   Он просит прощения! Нет, вы только послушайте! Он просит прощения за то, что прикоснулся к собственной невесте, вот уже два часа как его жене – к женщине, которую он не целовал и не ласкал две долгие недели, если не считать сегодняшнего официального поцелуя на свадебной церемонии. Должно быть, он не в своем уме.
   А ей, видно, приятно его мучить.
   Когда они наконец вышли на террасу, раздражение Шарля достигло высшей точки. Он был страшно зол и на себя, и на Луизу.
   На маленьком балкончике на выходе из столовой был накрыт столик на двоих: две комнатные пальмы в цветочных горшках по обеим сторонам, два кресла, на столе два подсвечника и чаша с плавающими в ней двумя розочками, два фарфоровых прибора – глубокая тарелка и мелкая, два набора столового серебра, полдюжины бокалов – все разных размеров и всех по паре (для аперитива, под горячие блюда и десерт). В глубоких фарфоровых тарелках стояли чашечки с икрой во льду, а вокруг них лежали маленькие подрумяненные тосты, намазанные маслом. Шарль любезно отодвинул стул для Луизы.
   Она села.
   – О, как здесь чудесно! – невольно воскликнула она, оглядываясь вокруг, потом вскинула на него сияющие глаза и улыбнулась. – Правда чудесно.
   Шарль уселся напротив, сразу подобрев.
   Луиза чинно принялась за еду: густо намазала тост черной икрой и с хрустом откусила кусочек, смеясь от удовольствия (несколько наигранно – она волнуется так же, как и он, и это, вполне естественно, обнадеживает).
   – О-о-о, белуга. Обожаю! – воскликнула она с энтузиазмом.
   Еще бы – дорогое наслаждение. Луиза добавила:
   – Белуга из Каспийского моря.
   Подумать только, она знакома с географией! Впрочем, это не важно. Шарль улыбнулся, глядя на восемнадцатилетнюю девочку, притворявшуюся умудренной опытом сорокалетней дамой.
   При свете свечей ее возраст невозможно было определить. Шарль намазал тост икрой и протянул его ей (коснувшись пальцами ее пальцев). Сам он есть не мог. Еда в данный момент его совершенно не интересовала. О голоде он забыл напрочь. Единственное, чего ему сейчас хотелось, – это наслаждаться ее красотой, вслушиваться в ее голос, вдыхать ее особенный аромат, смешавшийся с благоуханием сада, с запахом диких трав, и ароматом роз, цветущих на террасе… Луиза сама напоминает диковинный цветок – колкий, как чертополох, и нежный, как мифический лотос.
   – Здесь очень мило, – проронила она.
   – Да. – С балкончика террасы открывался великолепный вид на сад, простиравшийся от маленького фонтанчика и постепенно переходивший в узкий длинный коридор из розовых кустов между параллельными рядами кипарисов, за которыми виднелись крыши домов и полоска моря.
   Садившееся солнце, невидимое за углом дома, окрашивало сад в золотистые тона. Сумерки постепенно сгущались, на землю ложились длинные тени. Шарль больше всего любил этот вид на сад. По крайней мере так он думал до сегодняшнего дня, пока напротив него не села Луиза. Он не замечал ничего вокруг, кроме нее. Он не сводил с нее глаз, улыбаясь самодовольной улыбкой человека, чей предмет мечтаний сидит перед ним за столом.
   В отличие от него сидевшая напротив женщина чувствовала себя так, словно ее заживо пожирает великан-людоед. Как будто она сама – главное угощение сегодняшнего обеда, а не суп, который подала служанка. Князь уставился на нее как завороженный. Он весь день таращит на нее глаза, пытаясь то невзначай коснуться ее руки, то хватая ее за локоть, то прижимая в углу. Луиза прекрасно понимала, что напротив нее сидит мужчина с грандиозными планами на предстоящий медовый месяц. Сладострастное выражение не покидало его неприятное лицо.
   Вид этого лица, находившегося так близко от нее, и осознание неизбежности того, что должно было произойти позднее, ночью, внезапно наполнили Луизу таким ужасом, что у нее чуть волосы не встали дыбом. Ей с трудом удавалось заставить себя изредка бросать на мужа мимолетные взгляды.
   – Может, хочешь выпить вина? – спросил он.
   Она не смотрела на него в этот момент, и поэтому внимание ее невольно привлек звук его голоса. «Хочешь выпить шампанского?» Луиза резко подняла на него глаза.
   – Хочешь выпить вина? – повторил он.
   Ошеломленно уставившись на него, она отрицательно покачала головой.
   На его необычном лице отразилось разочарование. Шарль отставил бутылку.
   Вино, не шампанское, поправила она себя. Нет, все по-другому. Он произнес эту фразу спокойно, на французском. И все же что-то… может быть, его тон… в его словах и манере говорить было что-то неуловимое, от чего у нее отчаянно забилось сердце. Потому что Шарль – ее Шарль – внезапно возник перед ней в сумерках, как тогда днем в оливковой роще. Но сейчас это видение показалось ей еще более отчетливым. У нее чуть душа не ушла в пятки – такое ощущение, что она встретилась с призраком, восставшим из могилы.
   Луиза во все глаза смотрела на человека, который был так не похож на ее красивого обольстительного араба, но который каким-то образом напомнил ей его с такой силой, что у нее пропал дар речи. Голос, голос ее мужа – вот в чем дело. У них похожи голоса. Ее муж и любовник примерно одного роста. Они оба занимаются производством духов и оба пользуются одним и тем же ароматным мылом или туалетной водой с особенным запахом, не слишком распространенным, но приятным, хотя арабская версия ей нравилась больше.
   Удивительно, как, оказывается, много общего у этих двух людей и сколько явных различий.
   Ее паша был уверенным, даже чересчур уверенным в себе мужчиной. А этот человек, сидящий напротив нее, вел себя нерешительно. Она знала, что ее поведение постоянно сбивает его с толку. Ею снова овладел гнев – как тогда, под оливами. «Шарль. Я хочу моего Шарля, и только его. Этот Шарль мне не нужен».
   Она тосковала по человеку, который мог одним движением подхватить ее на руки или, смеясь и прижимая ее к себе, как обезьянку, повалиться с ней на постель. Ее обольстительный, пылкий возлюбленный с корабля. Но теперь она во власти осторожного, чересчур предупредительного мужа, который следует за ней неотступно своей хромающей походкой Мефистофеля.
   Тот Шарль был земным существом. Решительным и бесстрашным. Она соскучилась по его смеху. А этот человек редко улыбается. Он чаще выглядит смущенным или раздраженным.
   Ее Шарль не боялся ее красоты и не особенно восхищался ею. А здесь, во Франции, – принимая во внимание обстоятельства, ускорившие их свадьбу, – она бы никогда не стала женой Шарля д'Аркура, если бы не была красавицей. Хромой князь без ума от красивых женщин. Это-то все и объясняет. Он, наверное, был не прочь жениться на очаровательной прелестнице.
   Шарль с корабля знал, как ее увлечь. Ее красота была для него игрой. И он умел играть. С ним было не так-то легко ладить. Он был умен, добр. И красив…
   Луиза взяла ложку, слегка звякнув ею о край фарфоровой тарелки, и посмотрела на человека, сидящего напротив. Нет, он совсем не красив, но у него необычное лицо – оно приковывает взгляд. Луизе хотелось прищурить глаза, чуть склонив голову, и вдоволь насмотреться на него, дабы удовлетворить нездоровый интерес к его уродству, в то же время испытывая смущение от собственной бестактности.
   Луиза не могла себе этого позволить и потому решила и дальше бросать на него взгляды украдкой. Она поняла: главное, что отличает этих двух людей, – это то, как она ощущает себя в их присутствии. Сегодня вечером Луиза чувствовала себя неуверенно, неуютно, и смятение заставляло ее вести себя неподобающим образом – как злобную мегеру, если не сказать хуже. Она напоминает дикую волчицу по истечении брачного периода, которая готова огрызаться на всех, кто дерзнет к ней приблизиться. Закрытая, неприступная – а ей так хотелось снова стать открытой и искренней. Шарль говорил о ней, что она искренняя, открытая, умная, великодушная. Милая.
   Она не понимала, что такого он нашел в ней, но стремилась всей душой к тому, чтобы стать действительно милой, доброй и сострадательной. Никто раньше ее так не называл, и все же что-то ведь побудило ее пашу назвать ее именно так.
   Луиза знала, что умна. Это можно было считать скорее недостатком, чем достоинством. Значит, к последним относятся только искренность, открытость и великодушие. Итак, может ли она со всей искренностью объяснить, что с ней происходит сейчас? Почему она испытывает неловкость и смущение? Почему так не похожа на ту новую себя, какой она была на корабле? Сегодня вечером ей особенно хотелось исповедаться в темноте перед своим возлюбленным пастырем, рассказать ему обо всех своих печалях, тревогах, спросить его совета. Возлюбленный, ее друг и духовник – может, он помог бы ей взглянуть на ее страхи со стороны, и она посмеялась бы вместе с ним. Ее ведь беспокоит только одно – сегодня ночью она должна отдаться этому человеку.
   «Отдать себя». Мысленно произнеся эту фразу, Луиза невольно содрогнулась. Эгоистка, а еще называет себя великодушной. Она ничего не хочет отдавать, она хочет только брать, владеть, окруженная заботливым вниманием князя. Она чувствует себя обделенной и покинутой. Одна, снова одна. Никто ее не понимает… Одиночество сделало ее несчастной, раздражительной и мелочной.
   Луиза зачерпнула ложкой суп и усилием воли заставила себя сказать что-нибудь.
   – Прекрасная погода, – пробормотала она. Князь удивленно посмотрел на нее – он не ожидал, что она затронет такую избитую тему, – потом кивнул:
   – Да. У нас тут целый год великолепная погода, хотя осенью бывают дожди, обильные, но непродолжительные. В прошлом году дождь затопил поля роз, и посадки погибли.
   – Неужели?
   – Да.
   В голове у нее было пусто.
   «Ну конечно, – думала она. – Знаменитое солнце Ривьеры. Прекрасная погода круглый год, лишь изредка небольшой дождь. Нечего сказать, удачный выбор темы для разговора».
   Луиза попыталась выразить удовольствие по поводу великолепного обеда в приятной обстановке – она обожала изысканные блюда. Князю этот обед дорого обошелся.
   – Это восхитительно, – сказала она, поднося ко рту очередную ложку супа – или того, что считала супом.
   В ответ Шарль произнес название какой-то рыбы – во всяком случае, она посчитала, что это рыба. Из всех французских названий рыб, почерпнутых из учебника, она помнила только окуня.
   «Почему я обязана чувствовать себя благодарной?» – внезапно подумала Луиза. Своей добротой он преследует определенную цель. Этот любезный джентльмен намерен уложить ее в постель сытой и довольной жизнью – вот почему он так заботится о ней. И при мысли о постели ее охватила паника. Луиза попыталась взять себя в руки. Князь обязан проявить деликатность в таком щекотливом вопросе. Она может рассчитывать на его такт и понимание. По крайней мере она на это надеялась. Кроме того, когда они погасят свет, может быть, все это не покажется ей таким отвратительным, а будет больше похоже на то, что она…
   Луиза похолодела при этой мысли, застыв с кусочком хлеба в пальцах. Бедняга князь ни за что не сравнится с ее возлюбленным. А что самое главное, она и не хотела их сравнивать.
   Признавшись себе в этом, она испытала невероятное облегчение. О да, говорила себе Луиза, решительно посыпая поджаренный хлеб французской приправой, поданной к супу. Она не хочет Шарля д'Аркура. И все стало на свои места: муж он ей или нет, но она не намерена отдавать свое тело другому. Она слишком высоко себя ценит, чтобы уступить ему хотя бы эту ночь.
   Она его не хочет. И в этом все дело; она не будет ему принадлежать.
   Это решение нельзя было назвать милым, но оно было честным. Луиза снова поднесла ложку ко рту, приготовившись к откровенному разговору.
   – Я буду сегодня спать одна, – вымолвила она.
   Князь замер с ложкой в руке – он сделал вид, что не расслышал. Но Луиза была уверена, что он все прекрасно слышал. Она продолжала:
   – В одиночестве. Не важно где, на какой-нибудь кушетке.
   – Ты хочешь спать на кушетке?
   – Да.
   – Где именно?
   – В гостиной наверху.
   – Ты собираешься спать в гостиной одна?
   – Да.
   Шарль отложил ложку, откинулся в кресле и сурово нахмурил брови. Половина его лица изобразила недоумение и тревогу, половина – людоеда, страдающего несварением желудка.
   – Думаю, излишне напоминать, что супруги обычно спят вместе, особенно в первую брачную ночь.
   Ей наплевать на обычаи! Это ее личный выбор, который, к несчастью, оскорбил человека, сидящего напротив. Ей было неловко за свой поступок, но она не виновата, что взрослый мужчина не может взглянуть правде в лицо.
   Правда. Как бы она хотела высказать ему все, чтобы привнести мир в собственную душу и разорвать те путы, которые не дают ей свободы.
   – Вы должны меня понять, – начала она. – Мне следует ко многому привыкнуть. Я же не думала, что выйду замуж за вас так скоро, всего через две недели после приезда. Моя жизнь резко изменилась, а я еще не до конца осознала эти перемены. – Луиза зачерпнула ложкой горячий суп и подула на него, сосредоточенно его разглядывая, как будто подбирая подходящие слова. Она добавила: – Мама и папа считают вас великодушным и снисходительным, поэтому я надеюсь, что вы не будете поднимать шум из-за пустяков. Мне требуется время. Я намерена… я бы хотела иметь детей. Просто я не ожидала, что все случится так скоро, и, по правде говоря…
   На его необычном лице не осталось и следа от давней любезности. Без этой вежливой маски Шарль выглядел зловеще – мрачное выражение только подчеркивало изъяны его внешности, становившейся от этого еще более устрашающей. Луиза замечала, как он иногда бросал гневные взгляды на других, но еще ни разу его ярость не была направлена против нее. Луиза не могла отвести взгляд – его лицо невольно притягивало ее, вызывая суеверный ужас. Но это длилось всего мгновение – дольше она была не в силах смотреть на мужа.
   Она поспешно опустила глаза и закончила фразу:
   – Мне еще ко многому предстоит приспособиться, и я бы предпочла делать это постепенно с вашего любезного соизволения.
   Ну вот, она выложила ему все. Луиза опустила ложку в тарелку, и та дважды звякнула о фарфор. Она смотрела на звенящую ложку, только чтобы не поднимать глаза на него. О Господи, он нагоняет на нее дрожь, когда вот так молча сидит и сверлит ее взглядом!
   Наступила долгая пауза.
   – Хорошо, я согласен, – наконец сказал Шарль. С нескрываемой радостью Луиза воскликнула: – Вы согласны??!
   – Ну конечно. Так сколько тебе потребуется времени? – Он произнес эти слова спокойно, любезно, но весь его вид говорил, что он взбешен. Князь уставился на скатерть и принялся слегка постукивать пальцем о крышку солонки.
   – Не знаю. Я вам сообщу позднее.
   Шарль посмотрел на нее. Его лазурно-голубой глаз, живой, проницательный, ужасный в своей красоте, был устремлен на нее. Он прищурился, но ничего не сказал. Но Луиза понимала, что едва ли добилась своей цели.
   Он дал ей отсрочку, но его решение не было продиктовано искренним пониманием или сочувствием. Он сердит и раздосадован и не пытается это скрывать.
   Луизу мучило чувство вины. Она понимала, что он не заслужил такого отношения, но в то же время не собиралась его утешать.
   Слуги убрали тарелки с супом. Князь подлил себе вина в бокал. За столиком воцарилась гнетущая тишина.
   Чтобы как-то рассеять напряженность, она спросила:
   – Когда прибывает ваш первый корабль с амброй? – Весьма уместно напомнить ему истинную причину его женитьбы на ней.
   Шарль допил вино, затем пробормотал всего четыре слова:
   – Вероятно, на будущей неделе.
   Луиза понятия не имела, как поддержать беседу.
   – Что это такое? – спросила она.
   – Что?
   – Амбра.
   – Парфюмерный фиксатив.
   Луиза это и без него знала.
   – Нет, я хотела спросить, почему ее добывают в море. Откуда она берется?
   – Спинные пластинки каракатиц.
   – Спинные пластинки?
   Последовала долгая пауза – Шарль явно не собирался продолжать разговор. В конце концов он подлил себе еще вина и неохотно пояснил:
   – В желудке кашалота. Он не может их переварить – их да еще некоторые виды десятиногих моллюсков. Его желудок выделяет желчь, которая обволакивает инородные тела, те сжимаются в шарики в его кишечнике, и затем кашалот извергает их в виде черной грязной массы. Это и называется амброй. – И любезно добавил: – Она плавает на поверхности моря.
   Луиза захлопала ресницами и подняла на него глаза. Угрюмо ссутулившись, Шарль вертел в руках бокал, всем своим видом демонстрируя, что разговор на эту тему окончен. Луиза пробормотала:
   – Как это отвратительно.
   Он бросил на нее быстрый взгляд, и его правильно очерченный рот скривился в ядовитую усмешку:
   – При определенных обстоятельствах ее свойства улучшаются. И амбра становится изысканным веществом.
   Странно, но теперь Шарль больше не казался Луизе неуклюжим или робким. Его сдержанность являлась следствием не слабости, а скорее нежелания пользоваться данной ему властью и могуществом. Он был силен, она чувствовала это. Но подобно вампирам или демонам он не ждал от нее овечьей покорности. Шарль хотел, чтобы она отдалась ему по доброй воле. Это, с одной стороны, успокаивало Луизу, поскольку она не верила в вампиров и демонов, но с другой – раздражало, поскольку ее супруг, как видно, не слишком отличался от вышеупомянутых представителей нечистой силы.
   Принесли жаркое – что-то приправленное травами, разноцветное, аппетитное. Очередная трата денег. Служанка зажгла старинные масляные фонарики в форме шара по обеим сторонам чугунной решетки балкона. Стемнело. Города и деревеньки, расположенные между Грассом и побережьем, превратились в скопления светящихся точек, веером рассыпавшихся по холмам. Их с каждой минутой становилось все больше – они, словно бриллианты, усеяли черный бархат южной ночи. Вдалеке виднелась полоска огней, обозначавшая побережье. По морю протянулась полоска лунного света, и на его фоне скользил корабль. Из столовой на балкон проникал мягкий свет, и террасу окутал романтический полумрак, но Луиза и ее муж избегали смотреть друг другу в глаза. Они почти не притронулись к еде. Наконец обед убрали со стола. Они продолжали молчать.
   Когда же разговор возобновился – по инициативе князя, хотя сделал он это с усилием, – тема не выходила за рамки светской беседы. Сначала они обсудили его планы на предстоящие пять дней. Затем – ее обустройство в доме. Ее времяпрепровождение в его отсутствие, пока он вынужден работать. Может, она желает посмотреть, чем он занимается? Экзотическое путешествие, которое обычно ассоциируется с медовым месяцем, задерживается – по той же причине, по которой Шарль д'Аркур не смог приехать на свадебную церемонию в Нью-Йорк, в город своей невесты: ему необходимо было привить новые сорта цветущих кустарников. Настал решающий момент претворения в жизнь проекта, над которым он давно работал в своей парфюмерной лаборатории.
   Луиза вдруг поняла, что он говорит об американском жасмине, который привезли в Марсель, как и саму Луизу, на «Конкордии». Забавно, но он получил и жасмин, и ее саму из рук паши. Она прекрасно перенесла плавание, чего нельзя было сказать о жасмине: он успел подвянуть. Князь надеялся, что веточки отойдут, и собирался лично следить за посадками первые несколько недель, чтобы быть уверенным, что все делается как надо.
   Луиза внимательно слушала его. Обещание, которое он дал, несколько ослабило ее скованность и пробудило в ней живой интерес к его деятельности, его увлечениям, поездкам и планам, которые отныне должны стать частью ее жизни.
   Подали десерт. Огромное блюдо с виноградом – свежим, только что собранным, самым сладким, какой Луизе доводилось когда-либо пробовать. Иногда на зуб ей попадала горьковатая терпкая косточка. Луиза наконец почувствовала себя свободно и непринужденно. Кроме винограда, на столе стояли вазочки с вишнями в коньяке, в уксусе и – у него весьма. необычный вкус – в лавандовом меде с его собственных полей. Князь снова выказывал любезность и великодушие – правда, несколько натянуто. За фруктами последовал золотистый домашний персиковый ликер. Она не допила его, и Шарль спросил, нравится ли ей этот напиток.
   – О да. – Луиза подняла на него взгляд. И помимо воли задала ему непонятно откуда взявшийся вопрос: – А у вас есть собственные виноградники?
   – Да. Неподалеку от Реймса. Впрочем, я не очень люблю шампанское собственного производства. Оно неплохого качества, но не высшего. – Шарль помолчал и спросил: – А тебе нравится шампанское?
   – Да.
   Он отклонился назад и, дотянувшись до звонка с внутренней стороны балконной двери, дернул за шнурок. Когда вошла служанка, он приказал:
   – Марианна, спустись в погреб и принеси нам бутылку «Вдовы», но не очень терпкой. Да, и еще пару чистых бокалов. – Очевидно, «Вдове» он отдавал предпочтение перед собственными сортами.
   Принесли шампанское. Князь приказал принести еще фруктов и сыра, затем открыл бутылку. Из горлышка потянулась струйка дыма. Он разлил вино по бокалам. Сухое шампанское, несмотря на свое название, оказалось сладковатым и прекрасно сочеталось с десертом. Запах его был знаком Луизе – запах шампанского, которое она пила в темноте со своим, пашой, но с фруктовым оттенком. Холодное, вкусное, оно все же немного отличалось от того, что ей доводилось пробовать. Луиза задумчиво провела пальцем по изгибу бутылки.
   Они с князем еще немного поболтали на разные темы. В середине беседы он встал и, опершись о балконную решетку, взглянул на ночное небо, усыпанное звездами. Луна сияла. Князь обернулся к Луизе, продолжая о чем-то говорить.
   По правде говоря, Луиза почти не слушала его, погруженная в свои мысли.
   Очнувшись, она вдруг увидела, что он стоит рядом. Развернув к себе ее кресло, Шарль взял ее за руку и потянул к себе.
   В истинном смысле его намерений не было никакого сомнения. Когда Луиза отказалась встать, он наклонился над ней, опершись одной рукой о поверхность стола, а другой – о спинку ее кресла. Все случилось так быстро, что она даже не успела рассердиться или приготовиться к обороне. Шарль произнес:
   – Не свались с кресла. Я собираюсь тебя поцеловать.
   Его лицо приблизилось к ее лицу.
   Луиза проворно просунула пальцы между их губами, заслоняясь от него.
   Она смотрела ему в глаза – один тусклый, как мрамор, а второй – живой, сверкающий, как ночное небо. По коже ее поползли мурашки. Она невольно перевела взгляд на его подбородок, резко очерченные губы.
   Луиза знала, что он наблюдает за ней. Он слегка отстранился от жены и склонил голову к плечу, в свою очередь, рассматривая ее.
   – Всего один поцелуй, – сказал он. – Могу я поцеловать свою собственную жену? Это ведь не значит, что я сейчас же повалю тебя на пол и залезу к тебе под юбку.
   Его заявление несколько успокоило ее – князь д'Аркур, по-видимому, не собирался прибегать к насилию. Но Луизе не нравилось направление его мыслей. И потом, ее оскорбило его поведение – они ведь уже обо всем договорились.
   Он снова склонился к ней, и она отстранилась от него, коснувшись затылком ветвей пальмы. Отцепив запутавшиеся в листьях пряди волос, она наконец выразила словами свой отказ:
   – Прошу вас, перестаньте. – Тут Луизе снова вспомнился ее паша, и она процитировала его фразу, которая как нельзя более подходила к данной ситуации: – «Не стоит целоваться с женщиной, пока она сама не захочет этого и ее сердце не затрепещет, как пойманная лань, из страха, что вы ее не поцелуете».
   Шарль отпрянул от нее, вероятно, приняв эти слова за насмешку.
   Затем он резко выпрямился, толкнув боком стол. Стоявшие на нем тарелки, приборы и бокалы зазвенели. Десертная ложечка утонула в вазе с вишней в коньяке. И тут уравновешенный и любезный господин, за которого Луиза вышла замуж, ухватился рукой за край стола и одним движением опрокинул его в припадке безумной ярости.
   Все полетело на пол. Круглые вишенки плавали в луже сиропа, вазочки разбились вдребезги. Серебряные приборы со звоном ударились о фарфор. Осколки стекла и розы попадали в сыр. Луиза едва успела отскочить в сторону, в спешке опрокинув кресло. Увидев это, ее муж пришел в совершенное бешенство.