Страница:
Дежурный: — В пятьсот шестом караул вырезали, знаешь?
Чак: — Знаю.
Дежурный солдатам: — Вы что, с полной сумкой патронов хотели ночью в Моздок идти? Ну-ну. Как раз бы бошки свои тупорылые назад в сумке и принесли. Просыпаешся, а голова в тумбочке. Смешно, правда? Кто вам приказал?
Сидельников: — Никто.
Чак: — Че ты врешь? Че ты мне врешь? Ты сколько отслужил?
Сидельников: — Семь месяцев.
Чак: — А я четырнадцать лет! Ты что, думаешь я поверю, что ты, слон, тащил патроны чехам и никто тебе не приказывал? Кто у вас там центровой в казарме? Тимохин? Димедрол? Кто? Ты рожу-то свою в зеркало видел, дембель деревянный? Скажи еще, что с лестницы упал!
Сидельников: — Так точно.
Чак, закуривая: — Взяли бы пару стволов да расстреляли бы всю эту шелупонь, а то они вам челюсти ломают, а вы бздите, хвосты поджали. Когда я служил такого не было. На черта вы здесь нужны, какие из вас на хрен солдаты. Я вот еще не слышал чтобы молодых судили за убийство дембелей. Дембелей за молодых — да, бывает. А молодых не судят.
Сидельников с Семеновым молчат.
Дежурный офицер: — Что ты с ними возишься. Сдавай их особистам, лет на пятнадцать они уже наслужили.
Сидельников: — Часовой! Часовой! Открой, мне в туалет надо! Открой, не могу больше! Часовой!
Дверь открывается, входит лейтенант с ведром воды и часовой с миской в руках.
Начкар: — Поори мне еще. Газовую камеру захотел?
Он выплескивает ведро на пол воды, часовой рассыпает из миски хлорку.
Они уходят.
Сидельников накрывает голову кителем, хлорка разъедает глаза, слезы и сопли текут в три ручья, невозможно дышать.
Укутавшись кителем, Сидельников снимает штаны и со стоном пристраивается в углу. Дрищет.
Камера открывается.
Часовой: — Выходи.
Сидельников выходит, становится к стене, руки за спину.
Часовой: — Вперед.
Они идут по коридору, заходят в комнату начкара. Там офицер из полка подписывает бумаги. На столе лежат Сидельниковский ремень, шинель, сидор.
Офицер: — Рядовой Сидельников?
Сидельников: — Так точно.
На улице. Майор с Сидельниковым выходят на крыльцо. Рядом стоит «Урал».
Майор: — Лезь в кузов, опездол. Поехали.
Сидельников: — Куда, товарищ лейтенант?
Офицер: — В полк, куда.
Сидельников: — Суда не будет?
Офицер: — Какой суд? Совсем одурел от хлорки…
Машина едет по городу, Сидельников смотрит из-под брезента на жизнь.
Тренчик дежурит на коммутаторе, на нем наушники, он отвечает на вызовы дежурной фразой «Большак слушает». Рядом на кресле лежит автомат.
В наушниках: — С командиром полка соедини меня.
Тренчик: — Соединяю.
Кэп: — Да.
Голос: — Седьмой, слушай меня. Значит так, Басаев захватил в Грозном две установки «Град». Есть информация, что сейчас он движется на Моздок. Блокпосты усилены, но они могут пройти, у нас мало людей. Усилить караул, казармы на замок, раздай дневальным оружие. А то вырежут вас, как пятьсот шестой во Владике…
Заходит Сидельников.
Сидельников: — Ты че здесь?
Тренчик: — Денег не хватило. Рыжий с Якуниным вдвоем улетели. Ты где был?
Сидельников: — На губе.
Тренчик: — Во Владике?
Сидельников: — Нет, в Прохладном.
Тренчик: — Говорят, там полная жопа?
Сидельников кивает.
Сидельников: — Здесь было че-нибудь?
Тренчик: — Что?
Сидельников: — Ну, там… Патроны, следствие…
Тренчик: — Кому ты тут нужен со своими патронами. Знаешь, че твориться? Иди ствол возьми. Чехи город взяли, Басаев на Моздок идет. Двухсотых хренова тыща. Мы можем хоть сейчас уйти и никто не хватится. Нас могут зарезать или украсть в рабство, и никто даже не узнает об этом, понял?
Казарма. Тумбочка дневального. Вход перегорожен кроватью, на ней спит дежурный по роте. В руках зажат автомат. У окна — пулемет и ящик гранат.
В каптерке на куче бушлатов заперлись Сидельников с Тренчиком. У них автоматы, два гранатомета и гранаты. За окном с противным свистом взлетает осветительная ракета, оба машинально падают на пол. Затем встают, с униженными улыбками смотрят друг на друга.
За окном стреляют.
За кадром: Сейчас август девяносто шестого. В Грозном творится сущий ад. Чехи вошли в город со всех сторон, и заняли его в течение нескольких часов. Идут сильнейшие бои, блокпосты вырезают в окружении. Смерть гуляет над знойным городом как хочет и никто не смеет сказать ей ни слова.
Трупы все везут и везут. Красивых серебристых пакетов больше нет. Тела привозят как попало, вповалку, разорванные, обоженные, вздувшиеся. Мы выгружаем, выгружаем, выгружаем…
В кадре: Обнаженные по пояс Сидельников, Зеликман и Тренчик выгружают из вертолета обгоревшие трупы и кладут их на взлетку. Переговоры типа: «Давай, бери. Аккуратней. Тяжелый» Сидельников с Тренчиком берут одного солдата, у него по пояс оторвана нога, выносят, кладут на бетон.
Сидельников: — Посмотри, ноги нету?
Тренчик лезет в вертолет: — Нет, нету. Не положили.
На взлетке рядком выложены тела, среди прочих — нижняя часть туловища тазовая кость и две обгоревшие ноги в кирзовых сапогах.
В ожидании очередной вертушки герои сидят на бетоне, не моя рук закуривают, приминая пальцем в «Приме» табак. Зюзик шкрябает кровь на ладони. Недалеко стоит вертушка, в неё загружается рота солдат. Наши герои курят, молча смотрят на них.
За кадром: Здесь все временное, на этом чертовом поле. Все, кто ходит по этой взлетке, все кто сейчас едет на эту взлетку, и даже те, кто только призывается сейчас в армию — все они окажутся в этом вертолете, наваленные друг на друга, мы знаем это. У них просто нет другого выхода. Они могут плакать, писать письма и просить забрать их отсюда. Их никто не заберет. Они могут недоедать, недосыпать, мучаться от вшей и от грязи, их будут избивать, ломать табуретками головы и насиловать в туалетах — какая разница, их страдания не имеют никакого значения, все равно они все умрут. Все они окажутся в этом вертолете. Остальное не важно.
Мы выгружаем, выгружаем, выгружаем… День за днем. Мы больше не разговариваем друг с другом и с людьми. Теперь наше общество составляют только трупы. Мертвые солдаты, мертвые женщины, мертвые дети… Все мертвые.
Двое других солдат с носилками подходят, кладут сгоревшие ноги в кирзачах на носилки и несут их в госпиталь.
В госпитале (это обычная палатка) стоят два металлических стола, на них — обнаженные тела, одно тело без ноги, со стола на траву капает густая черная кровь и скапливается лужей. На земле лежат еще несколько тел. В углу — куча из окровавленной формы. Двое солдат в фартуках режут ножом тело. Это те же самые солдаты, что в первой серии.
Все так же садятся вертушки.
Из палатки все также выносят вспоротые тела, и двое солдат все также выходят покурить.
В вертолете лежит девочка, чеченка. У неё пробита голова. Лицо абсолютно спокойно, кажется, что она спит. Осколок ударил в голову сбоку и пробил отверстие величиной с кулак. Мозг выдавило из головы словно поршнем. Крови почти нет, наверное потому, что мозг не лопнул — почти целое полушарие лежит рядом с головой в цинковом ящике из-под патронов, видны извилины. Сидельников садится на корточки рядом с убитой, долго смотрит на круглое сухое отверстие в голове, потом опускает туда два пальца.
Зюзик: — Ты чего?
Сидельников: — Ничего.
Зюзик: — Давай.
Сидельников: — Там мозг в цинке. Надо забрать.
Они берут девчонку, выносят её на взлетку.
Зюзик: — Легкая какая. Молодая совсем. Лет пятнадцать, наверное. Она-то в чем виновата, хотел бы я знать.
Зюзик повторяет:
— Такая молодая. В чем она виновата.
Палатка, где на столе препарируют тела. Парень без ноги так и лежит невскрытым. Около противоположной стены, напротив трупов, так же в ряд на земле спят наши герои, укрывшись кителями, которые почище.
За кадром: Моздок погружается в безумие все больше и больше, уже никто не следит за солдатами, дедовщина переходит все мыслимые и немыслимые пределы. Молодые бегут из полка сотнями, не в силах сносить ночные издевательства, они уходят в степь босиком, прямо с постелей. Они не задерживаются в нашем полку надолго, из них даже не успевают сформировать маршевые роты и отправить на войну. В нашей роте осталось только три человека, остальные все сбежали. Сбежал даже лейтенант, призванный на два года после института.
Ночь, казарма. Пьяная разведка ходит по коридору, орет: «Связисты! Связисты!» В каптерке Тимоха стреляет в потолок, как это делал Еланский.
Плац, светятся подъезды казарм. Около одного подъезда группа дембелей избивает двух молодых. Двое бегут через плац, солдаты курят на крыльце. Стрельба, в небо взлетают трассера, проезжают две бэхи с солдатами на броне, останавливаются за казармами, где стоит сгоревшая техника, солдаты спрыгивают, идут через плац.
Тренчик: — Надо в санчасть.
Сидельников: — Я был.
Тренчик: — Ну и что?
Сидельников: — Ничего. Зеленки дали.
Тренчик: — Вот суки.
Он опять стонет.
Сидельников: — Тимоха говорил, что здесь каждое лето так. Как жара, так дизуха начинается. Таблетки надо, желтые такие, забыл, как называется.
Зюзик: — Это потому что они котелки ни хрена не моют. Айда к нам в госпиталь. Там знаешь как здорово. И разведки нету, не бьет никто.
Тренчик: — Теперь воду с хлоркой будут давать.
Зюзик: — Ох, что ж это такое. Полжопы наружу.
Сидельников с Зюзиком сидят в кустах около дороги, ждут, когда проедут машины. Около моста блокпост, там стоит бэтэр, солдаты. Когда проходит последняя машина, пригнувшись перебегают дорогу, идут по степи.
Сидельников: — Ну чё, как там?
Зюзик: — Там классно. Да ты не бойся, все будет в порядке. Тренчик дурак, что не пошел.
Сидельников: — Старики есть?
Зюзик: — Нет. Все нашего призыва. Антоха только, но он нормальный, не бьет. Там даже душ есть. Помоешься. Я поговорю с Леночкой, она наверняка разрешит тебе остаться.
Сидельников: — А че, в других госпиталях также?
Зюзик: — Во Владике, говорят, полный беспредел. Хуже, чем в полку. Челюсти так и трещат.
Сидельников: — Там же доктора.
Зюзик: — Ну и что?
Они идут по пригороду Моздока. На улицах осетинские дети. Один пацаненок, лет тринадцати, кричит им: «Эй, русские, патроны есть? Эй, русские! Найдете патроны, несите мне! Мне от бэхи надо!» Смеются.
Дутый бокс госпиталя. Внутри солдаты смотрят телевизор — показывают новости, кадры Чечни. Сидельников с Зюзиком сидят в беседке на улице. На столе разложены сухофрукты. Сидельников ест.
Сидельников: — Это чьи?
Зюзик: — Ничьи. Ешь.
Сидельников: — Что, все?
Зюзик: — Хочешь — все.
К ним подходят больные, человек пять. Один — высокий смуглый парень на костылях, у него перебинтована ступня, из пятки торчит резиновая трубка.
Зюзик, обращаясь к нему: — Комар, это наш, связист.
Комар: — Здорово. Че, вкусно?
Сидельников: — Ага.
Комар: — Ну как там, в полку?
Сидельников: — Нормально.
Комар: — Разведка дрочит?
Сидельников кивает.
Закуривают.
Сидельников: — Ранило?
Комар: — Нет. Отшибло. Это еще когда Бамут брали. Я на броне сидел, а тут очередь из пулемета. Как даст по пятке. С тех пор все гноится, никак не заживает.
Сидельников: — А мы в Чечне вместе с разведкой стоим?
Комар: — По-разному бывает. Вообще-то отдельно. Да ты не бойся. Там они тебя не тронут. Так если только, сортир вырыть, или перенести что-нибудь.
Зюзик: — Там Фикса с Димасом.
Сидельников: — А… А это кто?
Зюзик: — Дембеля наши. Говорят, они еще хуже, чем разведка. Да, Комар?
Комар: — Сам увидишь, душара. Иди, поговори с Леночкой, пускай она его здесь оставит.
Зюзик уходит.
Сидельников: — Я там бушлаты вешал, в каптерке. Ну… В общем, письмо твое нашел.
Комар: — А. Читал?
Сидельников кивает.
Комар: — Классная баба, да? Тут все плачут, когда я читаю.
Сидельников: — Жена?
Комар: — Да так… Вернусь, женюсь, наверное.
Сидельников моется в душе — душ деревянный, как на даче, с бензобаком на крыше. Когда он выходит, в беседке его ждет Зюзик.
Зюзик, протягивая ему портянки: — На вот. Свежие.
Сидельников: — А ты?
Зюзик: — У меня еще есть.
Сидельников перематывает портянки. Мимо проходит медсестра.
Медсестра: — Зеликман, все, давайте, отбой уже, десять часов!
Зюзик: — Лен! Ну одну ночь! Че тебе жалко что ли?
Лена: — Я сказала — нет.
Сидельников: — Не разрешила?
Зюзик: — Нет. Да ты не парься, оставайся, да и все, свободные койки есть. Она не заложит.
Сидельников: — Да ладно. Я лучше пойду.
Он встает.
Зюзик: — Ты знаешь чего. Пошли со мной.
Сидельников: — Куда?
Зюзик: — На стройку. Тут стройка вон, за забором. Там переночуешь.
Они лезут через забор на заброшенную стройку, находят комнату со столом и лавкой.
Зюзик: — Вот, здесь можно переночевать.
Сидельников: — Ты в госпиталь пойдешь?
Зюзик: — А что?
Сидельников: — Давай сегодня вместе, а?
Зюзик: — Ладно.
Он ложится на стол, Сидельников пристраивается на лавочке.
Первый голос: — Где она? Где она?
Второй голос: — Наверх побежала.
Первый: — Давай за ней!
Топот, бегут по лестнице.
Зюзик: — Это Антоха. Проститутку привели из города. Я сейчас.
Он выходит.
Первый голос: — Нашел?
Второй: — Сбежала, сука!
Первый: — Вот проститутка! Найду, кишки выпущу, тварь! Вторую тащи сюда, пусть отдувается!
Второй: — С ней Саня. Они сейчас придут.
Сидельников выходит из комнаты. В темноте плохо видно. Какие-то пьяные рожи. Его хватают за китель, крики: «Ты кто? Сколько прослужил?»
Голос Зюзика: — Антох, это наш, это я его привел.
Антоха: — Да мне по херу! Ты сколько прослужил, душара? Че молчишь, животное?
Сидельникова несколько раз бьют бутылкой в лицо. Он садится на корточки, закрывает голову руками.
Зюзик: — Антох, это свой, чё ты? Он свой!
Антоха — Да мне насрать, кто он. Ты сколько прослужил, душара!
Он несколько раз пинает его ногами, Сидельников падает.
Сидельников с Зюзиком сидят на ступеньках лестничного пролета. У Сидельникова из носа капает кровь.
Сидельников: — Блин, задрали мудохать уже. Там мудохали, тут мудохают.
Зюзик: — Че-то он сегодня разбушевался. Вообще то он нормальный.
Сидельников: — А кто он?
Зюзик: — Антоха. Из пехоты. Из седьмой роты, череп.
Они закуривают.
Зюзик: — Ладно, я пойду. Ты, это… Знаешь чё? Можешь остаться здесь. Они больше не придут.
Сидельников: — Ладно.
Он спит на узкой деревянной лавочке. Ему под мышки лезет выводок котят. Они их не прогоняет, пускает погреться.
Сидельников заходит в аптеку, рассматривает лекарства.
Провизор: — Тебе чего?
Сидельников: — А есть от поноса что-нибудь?
Провизор: — Да. Вот и вот.
Сидельников: — А сколько стоит?
Провизор: — Эта пятнадцать тысяч, а эта — сорок семь. Будешь брать?
Сидельников: — Нет, спасибо. Я потом.
Он выходит, идет по улице. Его окликают с остановки — это полковой почтальон, он везет почту.
Почтальон: — Эй, связной! Иди сюда!
Сидельников подходит.
Почтальон: — Ты ж из роты связи?
Сидельников кивает.
Почтальон: — Че, разведка замучила?
Сидельников молчит.
Почтальон: — Как фамилия?
Сидельников: — Сидельников.
Почтальон: — Нет, тебе ничего нет. Якунин ваш?
Сидельников: — Наш. Он в СОЧах.
Почтальон: — Ясно. Зеликман?
Сидельников кивает.
Почтальон: — На, отдашь ему. И вот еще Комару письмо. Ну и девка у него, такие письма пишет… Мне б кто так писал.
Сидельников пишет письмо.
«Здравствуй, мама! У меня все в порядке, все хорошо. Сегодня уже шестьдесят дней, как я служу в Моздоке. Я больше не хочу здесь оставаться. Вытащите меня отсюда. А то дедовщина совсем замучила. Только, пожалуйста, не падай в обморок, все не так уж и страшно.
Дорогая мама, писем больше писать тебе не смогу. Думал, думал, и решил все-таки сказать тебе. Нас скоро отправят в Чечню. Там снова возобновились боевые действия, нужно пополнение и всех отправляют туда. Но ты не волнуйся, наш полк стоит сейчас где-то у черта на куличках, где про войну и не слышали, а во-вторых связь — всегда при штабе, всегда в тылу. Это правда. Так что ты не волнуйся, меня не убьют. Можно даже сказать, что я еду в санаторий на свежий воздух — природа здесь просто замечательная. Всем привет. Целую».
Четвертая серия
Чак: — Знаю.
Дежурный солдатам: — Вы что, с полной сумкой патронов хотели ночью в Моздок идти? Ну-ну. Как раз бы бошки свои тупорылые назад в сумке и принесли. Просыпаешся, а голова в тумбочке. Смешно, правда? Кто вам приказал?
Сидельников: — Никто.
Чак: — Че ты врешь? Че ты мне врешь? Ты сколько отслужил?
Сидельников: — Семь месяцев.
Чак: — А я четырнадцать лет! Ты что, думаешь я поверю, что ты, слон, тащил патроны чехам и никто тебе не приказывал? Кто у вас там центровой в казарме? Тимохин? Димедрол? Кто? Ты рожу-то свою в зеркало видел, дембель деревянный? Скажи еще, что с лестницы упал!
Сидельников: — Так точно.
Чак, закуривая: — Взяли бы пару стволов да расстреляли бы всю эту шелупонь, а то они вам челюсти ломают, а вы бздите, хвосты поджали. Когда я служил такого не было. На черта вы здесь нужны, какие из вас на хрен солдаты. Я вот еще не слышал чтобы молодых судили за убийство дембелей. Дембелей за молодых — да, бывает. А молодых не судят.
Сидельников с Семеновым молчат.
Дежурный офицер: — Что ты с ними возишься. Сдавай их особистам, лет на пятнадцать они уже наслужили.
ЗТМ
Губа, камера. Сидельников стучит в дверь:Сидельников: — Часовой! Часовой! Открой, мне в туалет надо! Открой, не могу больше! Часовой!
Дверь открывается, входит лейтенант с ведром воды и часовой с миской в руках.
Начкар: — Поори мне еще. Газовую камеру захотел?
Он выплескивает ведро на пол воды, часовой рассыпает из миски хлорку.
Они уходят.
Сидельников накрывает голову кителем, хлорка разъедает глаза, слезы и сопли текут в три ручья, невозможно дышать.
Укутавшись кителем, Сидельников снимает штаны и со стоном пристраивается в углу. Дрищет.
Камера открывается.
Часовой: — Выходи.
Сидельников выходит, становится к стене, руки за спину.
Часовой: — Вперед.
Они идут по коридору, заходят в комнату начкара. Там офицер из полка подписывает бумаги. На столе лежат Сидельниковский ремень, шинель, сидор.
Офицер: — Рядовой Сидельников?
Сидельников: — Так точно.
На улице. Майор с Сидельниковым выходят на крыльцо. Рядом стоит «Урал».
Майор: — Лезь в кузов, опездол. Поехали.
Сидельников: — Куда, товарищ лейтенант?
Офицер: — В полк, куда.
Сидельников: — Суда не будет?
Офицер: — Какой суд? Совсем одурел от хлорки…
Машина едет по городу, Сидельников смотрит из-под брезента на жизнь.
Тренчик дежурит на коммутаторе, на нем наушники, он отвечает на вызовы дежурной фразой «Большак слушает». Рядом на кресле лежит автомат.
В наушниках: — С командиром полка соедини меня.
Тренчик: — Соединяю.
Кэп: — Да.
Голос: — Седьмой, слушай меня. Значит так, Басаев захватил в Грозном две установки «Град». Есть информация, что сейчас он движется на Моздок. Блокпосты усилены, но они могут пройти, у нас мало людей. Усилить караул, казармы на замок, раздай дневальным оружие. А то вырежут вас, как пятьсот шестой во Владике…
Заходит Сидельников.
Сидельников: — Ты че здесь?
Тренчик: — Денег не хватило. Рыжий с Якуниным вдвоем улетели. Ты где был?
Сидельников: — На губе.
Тренчик: — Во Владике?
Сидельников: — Нет, в Прохладном.
Тренчик: — Говорят, там полная жопа?
Сидельников кивает.
Сидельников: — Здесь было че-нибудь?
Тренчик: — Что?
Сидельников: — Ну, там… Патроны, следствие…
Тренчик: — Кому ты тут нужен со своими патронами. Знаешь, че твориться? Иди ствол возьми. Чехи город взяли, Басаев на Моздок идет. Двухсотых хренова тыща. Мы можем хоть сейчас уйти и никто не хватится. Нас могут зарезать или украсть в рабство, и никто даже не узнает об этом, понял?
Казарма. Тумбочка дневального. Вход перегорожен кроватью, на ней спит дежурный по роте. В руках зажат автомат. У окна — пулемет и ящик гранат.
В каптерке на куче бушлатов заперлись Сидельников с Тренчиком. У них автоматы, два гранатомета и гранаты. За окном с противным свистом взлетает осветительная ракета, оба машинально падают на пол. Затем встают, с униженными улыбками смотрят друг на друга.
За окном стреляют.
ЗТМ
Взлетка, раненные, солдаты грузят трупы в «Урал». Пыль, жара. Летчики латают простреленную вертушку, шляются полуголые солдаты. Кадры Чечни.За кадром: Сейчас август девяносто шестого. В Грозном творится сущий ад. Чехи вошли в город со всех сторон, и заняли его в течение нескольких часов. Идут сильнейшие бои, блокпосты вырезают в окружении. Смерть гуляет над знойным городом как хочет и никто не смеет сказать ей ни слова.
Трупы все везут и везут. Красивых серебристых пакетов больше нет. Тела привозят как попало, вповалку, разорванные, обоженные, вздувшиеся. Мы выгружаем, выгружаем, выгружаем…
В кадре: Обнаженные по пояс Сидельников, Зеликман и Тренчик выгружают из вертолета обгоревшие трупы и кладут их на взлетку. Переговоры типа: «Давай, бери. Аккуратней. Тяжелый» Сидельников с Тренчиком берут одного солдата, у него по пояс оторвана нога, выносят, кладут на бетон.
Сидельников: — Посмотри, ноги нету?
Тренчик лезет в вертолет: — Нет, нету. Не положили.
На взлетке рядком выложены тела, среди прочих — нижняя часть туловища тазовая кость и две обгоревшие ноги в кирзовых сапогах.
В ожидании очередной вертушки герои сидят на бетоне, не моя рук закуривают, приминая пальцем в «Приме» табак. Зюзик шкрябает кровь на ладони. Недалеко стоит вертушка, в неё загружается рота солдат. Наши герои курят, молча смотрят на них.
За кадром: Здесь все временное, на этом чертовом поле. Все, кто ходит по этой взлетке, все кто сейчас едет на эту взлетку, и даже те, кто только призывается сейчас в армию — все они окажутся в этом вертолете, наваленные друг на друга, мы знаем это. У них просто нет другого выхода. Они могут плакать, писать письма и просить забрать их отсюда. Их никто не заберет. Они могут недоедать, недосыпать, мучаться от вшей и от грязи, их будут избивать, ломать табуретками головы и насиловать в туалетах — какая разница, их страдания не имеют никакого значения, все равно они все умрут. Все они окажутся в этом вертолете. Остальное не важно.
Мы выгружаем, выгружаем, выгружаем… День за днем. Мы больше не разговариваем друг с другом и с людьми. Теперь наше общество составляют только трупы. Мертвые солдаты, мертвые женщины, мертвые дети… Все мертвые.
Двое других солдат с носилками подходят, кладут сгоревшие ноги в кирзачах на носилки и несут их в госпиталь.
В госпитале (это обычная палатка) стоят два металлических стола, на них — обнаженные тела, одно тело без ноги, со стола на траву капает густая черная кровь и скапливается лужей. На земле лежат еще несколько тел. В углу — куча из окровавленной формы. Двое солдат в фартуках режут ножом тело. Это те же самые солдаты, что в первой серии.
Все так же садятся вертушки.
Из палатки все также выносят вспоротые тела, и двое солдат все также выходят покурить.
В вертолете лежит девочка, чеченка. У неё пробита голова. Лицо абсолютно спокойно, кажется, что она спит. Осколок ударил в голову сбоку и пробил отверстие величиной с кулак. Мозг выдавило из головы словно поршнем. Крови почти нет, наверное потому, что мозг не лопнул — почти целое полушарие лежит рядом с головой в цинковом ящике из-под патронов, видны извилины. Сидельников садится на корточки рядом с убитой, долго смотрит на круглое сухое отверстие в голове, потом опускает туда два пальца.
Зюзик: — Ты чего?
Сидельников: — Ничего.
Зюзик: — Давай.
Сидельников: — Там мозг в цинке. Надо забрать.
Они берут девчонку, выносят её на взлетку.
Зюзик: — Легкая какая. Молодая совсем. Лет пятнадцать, наверное. Она-то в чем виновата, хотел бы я знать.
Зюзик повторяет:
— Такая молодая. В чем она виновата.
Палатка, где на столе препарируют тела. Парень без ноги так и лежит невскрытым. Около противоположной стены, напротив трупов, так же в ряд на земле спят наши герои, укрывшись кителями, которые почище.
За кадром: Моздок погружается в безумие все больше и больше, уже никто не следит за солдатами, дедовщина переходит все мыслимые и немыслимые пределы. Молодые бегут из полка сотнями, не в силах сносить ночные издевательства, они уходят в степь босиком, прямо с постелей. Они не задерживаются в нашем полку надолго, из них даже не успевают сформировать маршевые роты и отправить на войну. В нашей роте осталось только три человека, остальные все сбежали. Сбежал даже лейтенант, призванный на два года после института.
Ночь, казарма. Пьяная разведка ходит по коридору, орет: «Связисты! Связисты!» В каптерке Тимоха стреляет в потолок, как это делал Еланский.
Плац, светятся подъезды казарм. Около одного подъезда группа дембелей избивает двух молодых. Двое бегут через плац, солдаты курят на крыльце. Стрельба, в небо взлетают трассера, проезжают две бэхи с солдатами на броне, останавливаются за казармами, где стоит сгоревшая техника, солдаты спрыгивают, идут через плац.
ЗТМ
Тренчик, Сидельников и Зеликман со спущенными штанами кружком сидят в степи. Стонут.Тренчик: — Надо в санчасть.
Сидельников: — Я был.
Тренчик: — Ну и что?
Сидельников: — Ничего. Зеленки дали.
Тренчик: — Вот суки.
Он опять стонет.
Сидельников: — Тимоха говорил, что здесь каждое лето так. Как жара, так дизуха начинается. Таблетки надо, желтые такие, забыл, как называется.
Зюзик: — Это потому что они котелки ни хрена не моют. Айда к нам в госпиталь. Там знаешь как здорово. И разведки нету, не бьет никто.
Тренчик: — Теперь воду с хлоркой будут давать.
Зюзик: — Ох, что ж это такое. Полжопы наружу.
Сидельников с Зюзиком сидят в кустах около дороги, ждут, когда проедут машины. Около моста блокпост, там стоит бэтэр, солдаты. Когда проходит последняя машина, пригнувшись перебегают дорогу, идут по степи.
Сидельников: — Ну чё, как там?
Зюзик: — Там классно. Да ты не бойся, все будет в порядке. Тренчик дурак, что не пошел.
Сидельников: — Старики есть?
Зюзик: — Нет. Все нашего призыва. Антоха только, но он нормальный, не бьет. Там даже душ есть. Помоешься. Я поговорю с Леночкой, она наверняка разрешит тебе остаться.
Сидельников: — А че, в других госпиталях также?
Зюзик: — Во Владике, говорят, полный беспредел. Хуже, чем в полку. Челюсти так и трещат.
Сидельников: — Там же доктора.
Зюзик: — Ну и что?
Они идут по пригороду Моздока. На улицах осетинские дети. Один пацаненок, лет тринадцати, кричит им: «Эй, русские, патроны есть? Эй, русские! Найдете патроны, несите мне! Мне от бэхи надо!» Смеются.
Дутый бокс госпиталя. Внутри солдаты смотрят телевизор — показывают новости, кадры Чечни. Сидельников с Зюзиком сидят в беседке на улице. На столе разложены сухофрукты. Сидельников ест.
Сидельников: — Это чьи?
Зюзик: — Ничьи. Ешь.
Сидельников: — Что, все?
Зюзик: — Хочешь — все.
К ним подходят больные, человек пять. Один — высокий смуглый парень на костылях, у него перебинтована ступня, из пятки торчит резиновая трубка.
Зюзик, обращаясь к нему: — Комар, это наш, связист.
Комар: — Здорово. Че, вкусно?
Сидельников: — Ага.
Комар: — Ну как там, в полку?
Сидельников: — Нормально.
Комар: — Разведка дрочит?
Сидельников кивает.
Закуривают.
Сидельников: — Ранило?
Комар: — Нет. Отшибло. Это еще когда Бамут брали. Я на броне сидел, а тут очередь из пулемета. Как даст по пятке. С тех пор все гноится, никак не заживает.
Сидельников: — А мы в Чечне вместе с разведкой стоим?
Комар: — По-разному бывает. Вообще-то отдельно. Да ты не бойся. Там они тебя не тронут. Так если только, сортир вырыть, или перенести что-нибудь.
Зюзик: — Там Фикса с Димасом.
Сидельников: — А… А это кто?
Зюзик: — Дембеля наши. Говорят, они еще хуже, чем разведка. Да, Комар?
Комар: — Сам увидишь, душара. Иди, поговори с Леночкой, пускай она его здесь оставит.
Зюзик уходит.
Сидельников: — Я там бушлаты вешал, в каптерке. Ну… В общем, письмо твое нашел.
Комар: — А. Читал?
Сидельников кивает.
Комар: — Классная баба, да? Тут все плачут, когда я читаю.
Сидельников: — Жена?
Комар: — Да так… Вернусь, женюсь, наверное.
Сидельников моется в душе — душ деревянный, как на даче, с бензобаком на крыше. Когда он выходит, в беседке его ждет Зюзик.
Зюзик, протягивая ему портянки: — На вот. Свежие.
Сидельников: — А ты?
Зюзик: — У меня еще есть.
Сидельников перематывает портянки. Мимо проходит медсестра.
Медсестра: — Зеликман, все, давайте, отбой уже, десять часов!
Зюзик: — Лен! Ну одну ночь! Че тебе жалко что ли?
Лена: — Я сказала — нет.
Сидельников: — Не разрешила?
Зюзик: — Нет. Да ты не парься, оставайся, да и все, свободные койки есть. Она не заложит.
Сидельников: — Да ладно. Я лучше пойду.
Он встает.
Зюзик: — Ты знаешь чего. Пошли со мной.
Сидельников: — Куда?
Зюзик: — На стройку. Тут стройка вон, за забором. Там переночуешь.
Они лезут через забор на заброшенную стройку, находят комнату со столом и лавкой.
Зюзик: — Вот, здесь можно переночевать.
Сидельников: — Ты в госпиталь пойдешь?
Зюзик: — А что?
Сидельников: — Давай сегодня вместе, а?
Зюзик: — Ладно.
Он ложится на стол, Сидельников пристраивается на лавочке.
ЗТМ
Ночь. Какие-то крики, голоса. Сидельников просыпается, садится на лавочке.Первый голос: — Где она? Где она?
Второй голос: — Наверх побежала.
Первый: — Давай за ней!
Топот, бегут по лестнице.
Зюзик: — Это Антоха. Проститутку привели из города. Я сейчас.
Он выходит.
Первый голос: — Нашел?
Второй: — Сбежала, сука!
Первый: — Вот проститутка! Найду, кишки выпущу, тварь! Вторую тащи сюда, пусть отдувается!
Второй: — С ней Саня. Они сейчас придут.
Сидельников выходит из комнаты. В темноте плохо видно. Какие-то пьяные рожи. Его хватают за китель, крики: «Ты кто? Сколько прослужил?»
Голос Зюзика: — Антох, это наш, это я его привел.
Антоха: — Да мне по херу! Ты сколько прослужил, душара? Че молчишь, животное?
Сидельникова несколько раз бьют бутылкой в лицо. Он садится на корточки, закрывает голову руками.
Зюзик: — Антох, это свой, чё ты? Он свой!
Антоха — Да мне насрать, кто он. Ты сколько прослужил, душара!
Он несколько раз пинает его ногами, Сидельников падает.
Сидельников с Зюзиком сидят на ступеньках лестничного пролета. У Сидельникова из носа капает кровь.
Сидельников: — Блин, задрали мудохать уже. Там мудохали, тут мудохают.
Зюзик: — Че-то он сегодня разбушевался. Вообще то он нормальный.
Сидельников: — А кто он?
Зюзик: — Антоха. Из пехоты. Из седьмой роты, череп.
Они закуривают.
Зюзик: — Ладно, я пойду. Ты, это… Знаешь чё? Можешь остаться здесь. Они больше не придут.
Сидельников: — Ладно.
Он спит на узкой деревянной лавочке. Ему под мышки лезет выводок котят. Они их не прогоняет, пускает погреться.
Сидельников заходит в аптеку, рассматривает лекарства.
Провизор: — Тебе чего?
Сидельников: — А есть от поноса что-нибудь?
Провизор: — Да. Вот и вот.
Сидельников: — А сколько стоит?
Провизор: — Эта пятнадцать тысяч, а эта — сорок семь. Будешь брать?
Сидельников: — Нет, спасибо. Я потом.
Он выходит, идет по улице. Его окликают с остановки — это полковой почтальон, он везет почту.
Почтальон: — Эй, связной! Иди сюда!
Сидельников подходит.
Почтальон: — Ты ж из роты связи?
Сидельников кивает.
Почтальон: — Че, разведка замучила?
Сидельников молчит.
Почтальон: — Как фамилия?
Сидельников: — Сидельников.
Почтальон: — Нет, тебе ничего нет. Якунин ваш?
Сидельников: — Наш. Он в СОЧах.
Почтальон: — Ясно. Зеликман?
Сидельников кивает.
Почтальон: — На, отдашь ему. И вот еще Комару письмо. Ну и девка у него, такие письма пишет… Мне б кто так писал.
Сидельников пишет письмо.
«Здравствуй, мама! У меня все в порядке, все хорошо. Сегодня уже шестьдесят дней, как я служу в Моздоке. Я больше не хочу здесь оставаться. Вытащите меня отсюда. А то дедовщина совсем замучила. Только, пожалуйста, не падай в обморок, все не так уж и страшно.
Дорогая мама, писем больше писать тебе не смогу. Думал, думал, и решил все-таки сказать тебе. Нас скоро отправят в Чечню. Там снова возобновились боевые действия, нужно пополнение и всех отправляют туда. Но ты не волнуйся, наш полк стоит сейчас где-то у черта на куличках, где про войну и не слышали, а во-вторых связь — всегда при штабе, всегда в тылу. Это правда. Так что ты не волнуйся, меня не убьют. Можно даже сказать, что я еду в санаторий на свежий воздух — природа здесь просто замечательная. Всем привет. Целую».
Четвертая серия
Около казарм стоят три БТРа и два груженых коробками «Урала». Перед колонной — строй солдат, человек пятнадцать, среди них пятеро связистов под командованием старшины — Тренчик, Зюзик, Сидельников и двое новых — Осипов и Мутаев.
Полковник: — Приказываю совершить марш: Моздок, Малгобек, Карабулак, район боевых действий республики Чечня — Ачхой-Мартановский район. Саперная рота наблюдает налево и вперед, рота связи — со мной на головную броню. По машинам!
Солдаты забираются на БТР.
Полковник, обращаясь к водителю одного из грузовиков: — Что у тебя там?
Водитель: — Гуманитарка.
Полковник: — Дай две коробки сюда.
Он передает коробки солдатам на БТР: — Держите. Это вам от Ельцина.
— Спасибо, товарищ полковник.
Солдаты открывают коробки, там конфеты, лимонад, пряники.
Старшина раздает смертники:
— Зеликман, на это твой. Осипов. Жих. Мутаев. Сидельников, тебе блатной номер — 629600.
Солдаты выдергивают из кителей шнурки, вешают на них смертники.
Тренчик: — А ты откуда?
Осипов: — с Ярославля.
Сидельников: — А в учебке где был?
Осипов: — В Коврове. Как здесь?
Зюзик: — Жопа.
Колонна едет по дороге между холмами. Солдаты едят конфеты, встречный ветер вырывает из их рук фантики. Сидельников вытаскивает из кителя шнурок и вешает на него смертник.
За кадром: Вымощенная камнем дорога, по которой мы едем, построена пленными немцами ещё после второй мировой. Дорога времен войны старой построена для войны новой. Людям нравится убивать друг друга.
Наша колонна — это три бэтэра и два «Урала». Мы везем гуманитарку.
Я сижу на броне, наблюдаю назад и направо. На противоположном борту сидит Зюзик, он наблюдает назад и налево. На корме расположился Осипов. Мы едим конфеты. Ветер подхватывает синие фантики и уносит их назад. Иногда они застревают на решетке радиатора идущего следом за нами «Урала». Его рулевое управление неисправно и он не может вписаться в поворот с первого раза. Тогда я толкаю Котеночкина стволом автомата в спину и говорю: «Товарищ полковник, „Уралы“ отстали!»
Урал не вписывается в поворот и начинает «танцевать».
Сидельников: — Товарищ полковник! Уралы отстали.
Солдаты едут молча. Лишь однажды Зюзик толкает Сидельникова автоматом в бок и показывает на выступ скалы. На нем большими буквами написано: «И ВСЯКУ ЖИЗНЬ ВЕНЧАЕТ СМЕРТЬ».
— Философы хреновы, — говорит Сидельников.
Село. Чеченский блок-пост. Колонну останавливает бородатый боевик, подняв руку вверх: «Стой!» улыбается он. Колонна останавливается.
Сидельников: — Это кто, товарищ прапорщик?
Старшина: — А хрен их знает. Может, отряд самообороны. Суки нерусские.
Сидельников: — Мирные?
Старшина: — Днем они все мирные.
Сидельников снимает автомат с предохранителя.
Старшина: — Сиди спокойно. Сейчас в каждом окне ствол.
Бородатый подходит к полковнику.
Бородатый: — Кто такие, э? Откуда?
Полковник: — Колонна пятьсот шестого полка. Вы кто?
Бородатый: — Самооборона. Бригадный генерал Мовзоев. Документы покажите.
Полковник: — Телефон есть?
Мовзоев: — В бытовке.
Полковник спрыгивает с брони, вдвоем с бородатым они идут в обложенную мешками с песком бытовку, всю прострелянную. Наводчик КПВТ поворачивает башню им вслед, держит бытовку на прицеле. На площади полно народу, вооруженные мужики, женщины. За столиками сидят торговцы, продают сигареты, пиво, сгущенку.
Водила: — Почем пиво?
Торговец: — Двадцать пять.
Водила: — Товарищ прапорщик? Разрешите? Угощаю.
Старшина: — Давай.
Водила спрыгивает, бежит к столику, покупает две бутылки пива.
Пьют со старшиной.
Водила: — Вы из роты связи, товарищ прапорщик?
Старшина кивает.
Водила, кивая на солдат: — Ваши?
Старшина: — Угу?
Водила: — Че, первый раз в Чечню, пацаны?
Сидельников кивает.
Водила старшине: — А я в четвертый уже. В госпитале был. Ранило меня под Самашками. Вы не были в Самашках, товарищ прапорщик?
Старшина: — Был.
Водила: — Зеленка там вдоль дороги. Ротный приказал прочесать. Я даже не видел ничего, помню только, кто-то крикнул: «Граната!» Три недели мне до дембеля осталось. Девятнадцать дней…
Из бытовки выходят полковник с бородатым.
Полковник (солдатам): — Дай ящик с гранатами.
С брони снимают ящик, бородатый берет его.
Бородатый: — Я тебе машину дам. До окраины села не тронут. Дальше не моя земля.
Машина — милицейская «шестерка», лобового стекла нет, в дверях пулевые пробоины.
Сидельников смотрит на торговцев. Торговцы переговариваются по-чеченски, затем гогочут.
Чех: — Че смотришь, э? Аллаху Акбар!
Колонна едет через село. На заборе зеленой краской надпись: — «Рузкие свиньи» Внизу приписка углем «Хаттаб чмо». Во дворах пацаньё, бородатые с оружием. Пацаны, завидев колонну, вскидывают вверх кулаки, кричат «Аллаху Акбар»! Один большим пальцем руки проводит по горлу.
Колонна едет по серпантинке между гор. Башни бэтэров развернуты в сторону гор, стволы задраны. Сидельников тыкает автоматом Котеночкина в бок:
— Товарищ полковник, «Уралы» отстали!
Котеночкин: — Стой!
Колонна останавливается. Сидельников с Зюзиком хотят спрыгнуть с брони помочиться. Старшина ловит одного за штанину.
Старшина: — Что, парни, ноги жмут? Без команды с брони не слезать. Отливайте сверху.
Солдаты становятся на броню и мочатся на дорогу.
Водила по пояс торчит из люка: — Тут мины кругом. «Лепестки», знаете такие? Противопехотки. Паскудные штуки, не убивают, а так, калечат только. Здравствуй мама, возвратился я не весь, вот нога моя в чулан её повесь…
Между писающими солдатами пролетает трассер, пробивает сидящего у башни Тренчика насквозь и рикошетит от брони в небо. Сидельников оборачивается и смотрит на Тренчика — тот держится за горло, из его рта толчками идет кровь, он давится ею, мычит.
Начинается шквальный огонь. Трассера стучат по броне, добивают раненного, убивают еще двоих, они падают с брони, крики, стоны.
— Чехи, чехи! — орет кто-то.
Наводчик начинает стрелять.
— Всем с брони! — кричит полковник, — Всем с брони!
Сверху прилетает «Муха» и попадает в разворачивающийся «Урал». Кабину подбрасывает, охватывает пламенем, капот задирается. Мертвый водитель горит в кабине, а сверху в него все несутся и несутся трассера.
На дороге разворачиваются БТРы. Один задрал ствол вверх и лупит длинными очередями, проезжая метров десять вперед, затем назад, затем снова вперед. Два других разворачиваются. Из их бойниц тоже стреляют. В стреляющий бэтэр попадает «муха», видно, как из люка выкидывает водилу. Бэтэр загорается. Затем его десантные люки открываются и из горящего нутра машины начинают выходить горящие люди. Они идут по дороге и горят, а в них сверху несутся трассера и убивают их. Тела горят в луже бензина, а трассера все втыкаются и втыкаются в них. Один садится под колесо, и зажав голову руками, горит и кричит на одной ноте. Потом в него попадают трассера и он умирает.
Солдаты бегут к канаве. Там они залегают и начинают стрелять вверх. Сидельников тоже стреляет, смотрит наверх, но ничего не видно, слепит солнце. Кажется, на вершине холма какая-то избушка, люди. Он дает несколько очередей, потом тянет за рукав поливающего во всю Осипова.
Сидельников: — Куда стрелять, а? Куда стрелять? Где они? Где они?
Осипов ничего не отвечает. Трассера проносятся низко над их головами, выбивают землю. Сидельников прижимается щекой к земле, кричит, выставляет автомат вверх и стреляет не глядя.
Рядом полковник кричит в рацию, которая на спине у связиста: Нападение на колонну. Да! Вертушки нужны! Да! Вертушки, еб твою мать! Севернее Ачхой-Мартана, не знаю я, не знаю!
На противоположной стороне дороги пехота устанавливает АГСы и открывают огонь по холму.
Котенечкин кричит пехоте на ту сторону дороги: — Ты их видишь? Видишь? Овчарню видишь? Накрой овчарню!
Осипов: — Вон он, сука, вон он! Огонь!
БТР горит, рядом с колесами медленно со спины на живот переворачивается горящий водитель. Огонь очень плотный, на дороге горит БТР и «Урал», лежат убитые. Два других БТРа уходят по дороге. Солдаты лежат в канаве, свернувшись калачиками, кто-то кричит, с той стороны дороги работают АГСы.
Солдат, глядя на бэтэры: — Куда они? А как же мы? Куда они?
Сидельникова дергают за руку. Это старшина.
— Пойдешь со мной, — орет он ему в лицо. — Со мной пойдешь, понял? Ты понял меня, понял?
Сидельников ничего не отвечает, лишь кивает головой.
Старшина: — Понял? Ты понял меня, ты меня понял, сука?
Полковник: — Приказываю совершить марш: Моздок, Малгобек, Карабулак, район боевых действий республики Чечня — Ачхой-Мартановский район. Саперная рота наблюдает налево и вперед, рота связи — со мной на головную броню. По машинам!
Солдаты забираются на БТР.
Полковник, обращаясь к водителю одного из грузовиков: — Что у тебя там?
Водитель: — Гуманитарка.
Полковник: — Дай две коробки сюда.
Он передает коробки солдатам на БТР: — Держите. Это вам от Ельцина.
— Спасибо, товарищ полковник.
Солдаты открывают коробки, там конфеты, лимонад, пряники.
Старшина раздает смертники:
— Зеликман, на это твой. Осипов. Жих. Мутаев. Сидельников, тебе блатной номер — 629600.
Солдаты выдергивают из кителей шнурки, вешают на них смертники.
Тренчик: — А ты откуда?
Осипов: — с Ярославля.
Сидельников: — А в учебке где был?
Осипов: — В Коврове. Как здесь?
Зюзик: — Жопа.
Колонна едет по дороге между холмами. Солдаты едят конфеты, встречный ветер вырывает из их рук фантики. Сидельников вытаскивает из кителя шнурок и вешает на него смертник.
За кадром: Вымощенная камнем дорога, по которой мы едем, построена пленными немцами ещё после второй мировой. Дорога времен войны старой построена для войны новой. Людям нравится убивать друг друга.
Наша колонна — это три бэтэра и два «Урала». Мы везем гуманитарку.
Я сижу на броне, наблюдаю назад и направо. На противоположном борту сидит Зюзик, он наблюдает назад и налево. На корме расположился Осипов. Мы едим конфеты. Ветер подхватывает синие фантики и уносит их назад. Иногда они застревают на решетке радиатора идущего следом за нами «Урала». Его рулевое управление неисправно и он не может вписаться в поворот с первого раза. Тогда я толкаю Котеночкина стволом автомата в спину и говорю: «Товарищ полковник, „Уралы“ отстали!»
Урал не вписывается в поворот и начинает «танцевать».
Сидельников: — Товарищ полковник! Уралы отстали.
Солдаты едут молча. Лишь однажды Зюзик толкает Сидельникова автоматом в бок и показывает на выступ скалы. На нем большими буквами написано: «И ВСЯКУ ЖИЗНЬ ВЕНЧАЕТ СМЕРТЬ».
— Философы хреновы, — говорит Сидельников.
Село. Чеченский блок-пост. Колонну останавливает бородатый боевик, подняв руку вверх: «Стой!» улыбается он. Колонна останавливается.
Сидельников: — Это кто, товарищ прапорщик?
Старшина: — А хрен их знает. Может, отряд самообороны. Суки нерусские.
Сидельников: — Мирные?
Старшина: — Днем они все мирные.
Сидельников снимает автомат с предохранителя.
Старшина: — Сиди спокойно. Сейчас в каждом окне ствол.
Бородатый подходит к полковнику.
Бородатый: — Кто такие, э? Откуда?
Полковник: — Колонна пятьсот шестого полка. Вы кто?
Бородатый: — Самооборона. Бригадный генерал Мовзоев. Документы покажите.
Полковник: — Телефон есть?
Мовзоев: — В бытовке.
Полковник спрыгивает с брони, вдвоем с бородатым они идут в обложенную мешками с песком бытовку, всю прострелянную. Наводчик КПВТ поворачивает башню им вслед, держит бытовку на прицеле. На площади полно народу, вооруженные мужики, женщины. За столиками сидят торговцы, продают сигареты, пиво, сгущенку.
Водила: — Почем пиво?
Торговец: — Двадцать пять.
Водила: — Товарищ прапорщик? Разрешите? Угощаю.
Старшина: — Давай.
Водила спрыгивает, бежит к столику, покупает две бутылки пива.
Пьют со старшиной.
Водила: — Вы из роты связи, товарищ прапорщик?
Старшина кивает.
Водила, кивая на солдат: — Ваши?
Старшина: — Угу?
Водила: — Че, первый раз в Чечню, пацаны?
Сидельников кивает.
Водила старшине: — А я в четвертый уже. В госпитале был. Ранило меня под Самашками. Вы не были в Самашках, товарищ прапорщик?
Старшина: — Был.
Водила: — Зеленка там вдоль дороги. Ротный приказал прочесать. Я даже не видел ничего, помню только, кто-то крикнул: «Граната!» Три недели мне до дембеля осталось. Девятнадцать дней…
Из бытовки выходят полковник с бородатым.
Полковник (солдатам): — Дай ящик с гранатами.
С брони снимают ящик, бородатый берет его.
Бородатый: — Я тебе машину дам. До окраины села не тронут. Дальше не моя земля.
Машина — милицейская «шестерка», лобового стекла нет, в дверях пулевые пробоины.
Сидельников смотрит на торговцев. Торговцы переговариваются по-чеченски, затем гогочут.
Чех: — Че смотришь, э? Аллаху Акбар!
Колонна едет через село. На заборе зеленой краской надпись: — «Рузкие свиньи» Внизу приписка углем «Хаттаб чмо». Во дворах пацаньё, бородатые с оружием. Пацаны, завидев колонну, вскидывают вверх кулаки, кричат «Аллаху Акбар»! Один большим пальцем руки проводит по горлу.
Колонна едет по серпантинке между гор. Башни бэтэров развернуты в сторону гор, стволы задраны. Сидельников тыкает автоматом Котеночкина в бок:
— Товарищ полковник, «Уралы» отстали!
Котеночкин: — Стой!
Колонна останавливается. Сидельников с Зюзиком хотят спрыгнуть с брони помочиться. Старшина ловит одного за штанину.
Старшина: — Что, парни, ноги жмут? Без команды с брони не слезать. Отливайте сверху.
Солдаты становятся на броню и мочатся на дорогу.
Водила по пояс торчит из люка: — Тут мины кругом. «Лепестки», знаете такие? Противопехотки. Паскудные штуки, не убивают, а так, калечат только. Здравствуй мама, возвратился я не весь, вот нога моя в чулан её повесь…
Между писающими солдатами пролетает трассер, пробивает сидящего у башни Тренчика насквозь и рикошетит от брони в небо. Сидельников оборачивается и смотрит на Тренчика — тот держится за горло, из его рта толчками идет кровь, он давится ею, мычит.
Начинается шквальный огонь. Трассера стучат по броне, добивают раненного, убивают еще двоих, они падают с брони, крики, стоны.
— Чехи, чехи! — орет кто-то.
Наводчик начинает стрелять.
— Всем с брони! — кричит полковник, — Всем с брони!
Сверху прилетает «Муха» и попадает в разворачивающийся «Урал». Кабину подбрасывает, охватывает пламенем, капот задирается. Мертвый водитель горит в кабине, а сверху в него все несутся и несутся трассера.
На дороге разворачиваются БТРы. Один задрал ствол вверх и лупит длинными очередями, проезжая метров десять вперед, затем назад, затем снова вперед. Два других разворачиваются. Из их бойниц тоже стреляют. В стреляющий бэтэр попадает «муха», видно, как из люка выкидывает водилу. Бэтэр загорается. Затем его десантные люки открываются и из горящего нутра машины начинают выходить горящие люди. Они идут по дороге и горят, а в них сверху несутся трассера и убивают их. Тела горят в луже бензина, а трассера все втыкаются и втыкаются в них. Один садится под колесо, и зажав голову руками, горит и кричит на одной ноте. Потом в него попадают трассера и он умирает.
Солдаты бегут к канаве. Там они залегают и начинают стрелять вверх. Сидельников тоже стреляет, смотрит наверх, но ничего не видно, слепит солнце. Кажется, на вершине холма какая-то избушка, люди. Он дает несколько очередей, потом тянет за рукав поливающего во всю Осипова.
Сидельников: — Куда стрелять, а? Куда стрелять? Где они? Где они?
Осипов ничего не отвечает. Трассера проносятся низко над их головами, выбивают землю. Сидельников прижимается щекой к земле, кричит, выставляет автомат вверх и стреляет не глядя.
Рядом полковник кричит в рацию, которая на спине у связиста: Нападение на колонну. Да! Вертушки нужны! Да! Вертушки, еб твою мать! Севернее Ачхой-Мартана, не знаю я, не знаю!
На противоположной стороне дороги пехота устанавливает АГСы и открывают огонь по холму.
Котенечкин кричит пехоте на ту сторону дороги: — Ты их видишь? Видишь? Овчарню видишь? Накрой овчарню!
Осипов: — Вон он, сука, вон он! Огонь!
БТР горит, рядом с колесами медленно со спины на живот переворачивается горящий водитель. Огонь очень плотный, на дороге горит БТР и «Урал», лежат убитые. Два других БТРа уходят по дороге. Солдаты лежат в канаве, свернувшись калачиками, кто-то кричит, с той стороны дороги работают АГСы.
Солдат, глядя на бэтэры: — Куда они? А как же мы? Куда они?
Сидельникова дергают за руку. Это старшина.
— Пойдешь со мной, — орет он ему в лицо. — Со мной пойдешь, понял? Ты понял меня, понял?
Сидельников ничего не отвечает, лишь кивает головой.
Старшина: — Понял? Ты понял меня, ты меня понял, сука?