Бабченко Аркадий. Чечня Червленая

   Шустрый: — Товарищ лейтенант, я засек его.
   Ротный: — Где?
   Шустрый: — В девятиэтажке. На третьем этаже, второе окно справа.
   Ротный: — Пошли, покажешь танкистам.
   Они выбегают.
   Сидельников: — Снайпер?
   Солдат у костра: — Угу. Замучал, сука. Четверых уже положил.
   Он кивает на трупы.
   Молодые у стен смотрят на все офигевшими глазами, при каждом разрыве вздрагивают.
   Майор заходит в комнату — это штаб. Над картами склонились несколько офицеров.
   Майор: — Начальник штаба четыреста двадцать девятого мотострелкового полка прибыл!
   Полковник: — Здорово.
   Они пожимают друг другу руки.
   Майор: — Это что ли, мои?
   Полковник: — Забирай скорее, вишь, чё у нас тут творится, того и гляди нохчи аэропорт возьмут. Семьдесят человек, сегодня только из учебки прибыли. Бакланы желторотые, даже падать без команды не умеют. Четверых снайпер уже завалил, сучара. А они стоят и смотрят, как их убивают.
   Майор: — Ясно. Понагнали пацанов на войну, суки.
   Полковник: — А… Выпьешь?
   Майор: — Давай.
   Полковник достает флягу: — Ну, за победу.
   Майор: — За победу.
   Танк выезжает из-за угла, подходит к дому напротив, засовывает ствол во второе окно справа на первом этаже и два раза стреляет. Второй и третий этажи осыпаются.
   Улица. Съемки из окна. В квартире чечены. Бэтэры с молодыми едут по улице. Чечены начинают стрелять по ним. Изо всех окон начинают стрелять. С первого бэтэра падает солдат — он еще живой, и летит под колеса идущей следом машине. Огонь очень плотный, стреляет каждое окно. Солдаты лежат на броне и отстреливаются.
   Бэтэры выезжают на площадь. Один подбивают. Около колес отстреливается пехота, их убивают. С остальных машин спрыгивают солдаты и идут, прикрываясь броней. Один бэтэр стоит посреди площади, его башня вращается по часовой стрелке, он поливает огнем во все стороны. Его тоже подбивают.
   С другого конца площади начинает работать зэушка. Её снаряды проходят над солдатами и потрошат дома, где засели чехи.
   Майор: — Это наши! Наши! Давай туда.
   Открывают ворота. Колонна въезжает — это блокпост.
   Начблока: — Вы откуда?
   Майор: — С четыреста двадцать девятого.
   Начблока: — Капитан Петров. Двести пятая бригада. Здесь как оказались?
   Майор: — Молодых везу.
   Петров: — Придется вам здесь пока. Отсюда не выбраться. Зажали нас на этом блоке, уже неделю сидим. Половину солдат поубивали у меня. Воды нет, связи нет, жратвы почти нет, с патронами тоже туговато. Вертушки пройти не могут. А, сука! Комбриг, полупидор, засунул нас в эту задницу, и по рации мне все: «Держитесь, держитесь!» А за что держаться-то, за это? Сколько у тебя человек?
   Майор: — Не знаю. Человек пятьдесят, наверное.
   Петров: — Бочаров! Возьми людей у майора, распредели по взводам. Оружие есть?
   Бочаров: — Есть немного.
   Петров: — Раздай.
   Сидельников идет вдоль бэтэров. На броне убитые, кровь, снимают раненных. Под колесом одной из машин курят Зюзик и Осипов. Сидельников подходит к ним.
   Сидельников: — Живы?
   Осипов: — Живы.
   Курят.
   Ночь на блокпосту. Улица завалена трупами. Они лежат на асфальте, на тротуарах, между разбитыми в щепки деревьями, словно принадлежат этому городу. Это трупы наших солдат, здесь одни только наши. Их много. Иногда их переворачивает разрывами. Вся улица усыпана ими, около сгоревших машин лежат почерневшие кости. У одного, самого близкого к нам, нет головы и рук. Над заваленной трупами улицей висит полная луна.
   Слышен гул двигателя. Между вздувшимися телами крутится бульдозер. Он сгребает тела в воронку, закапывает и долго крутится на месте, утрамбовывая могилу. Рядом видны силуэты нохчей. Солдаты смотрят на них.
   Сидельников: — Вон она. Видишь?
   Осипов: — Где?
   Сидельников: — Вон дерево. Два пальца левее.
   Осипов: — Думаешь, работает?
   Сидельников: — Не знаю. Я сползаю.
   Зюзик: — Я с тобой.
   Сидельников: — Давайте фляжки.
   Сидельников и Зюзик ползут по улице, укрываясь за телами. На обочине водопроводная колонка. Они подползают к ней. Колонка работает. Сидельников с Зюзиком пьют, потом набирают воду во фляжки. Когда ползут обратно, у чехов взлетает осветительная ракета. Они замирают.
   С блокпоста открывают по чехам огонь. Сидельников с Зюзиком вскакивают и бегут к своим.
   Блокпост. Все пьют.
   Когда светает, на улице появляются странные силуэты в юбках. Они бредут от бордюра к бордюру, останавливаясь около каждого трупа. Иногда они переворачивают тела на спину и подолгу вглядываются в лица.
   Кто-то из молодых не выдерживает и открывает огонь. Его поддерживают еще два три человека, они успевают сделать несколько выстрелов и даже подстрелить один из силуэтов, пока с той стороны не начинают кричать.
   Кричат по-русски, это женские голоса.
   Осипов: — Прекратить огонь! Вы что! Прекратить огонь, это же матери! Это же наши матери!
   Несколько женщин подбегают к той, которая упала. Крики: «Что ж вы делаете, сволочи! Мы же свои, мы же русские! Не стреляйте!» Раненную на руках несут во дворы.
   С рассветом матерей становится еще больше. Они переходят от одного тела к другому, долго всматриваются в обезображенные лица, закрыв рот платком. Они не плачут, просто сейчас очень жарко, над улицей стоит невыносимая вонь и от трупного запаха трудно дышать.
   Осипов садится на корточки, зажимает лицо руками.
   Солдаты стоят за каменными блоками и смотрят, как матери ходят между телами убитых товарищей.
   Одна мать все-таки находит своего сына. Она приходит на блокпост, Кричит: — Ребята, не стреляйте, я своя, я русская! Ребята, у меня сын там лежит, мне надо позвонить! Ребята, пропустите! Я русская!
   Мать: — Я в плену была. Девять месяцев. У них лагерь там целый, под Рошни-Чу. Там наших человек двести, наверное. Строителей много, они Умару дом строят. Умар — так хозяина нашего звали. Со мной еще две матери были Света, и Галина Борисовна из Новосибирска. Умар расстрелял их, изнасиловал и застрелил обоих, в затылок. А меня не стал. Продал потом другому. Они их там не кормят совсем. Каждый день убивают. Бывает, начнут дубинками бить, и забьют насмерть. Как они кричат, господи. Капитан с нами был, из МЧС. Когда они начали солдатика одного убивать, он не выдержал, нож вырвал у одного и воткнул ему в бок. Они этого капитана потом двуручной пилой пополам распилили. Живого. Как его звали, не помню.
   — Эй, русские! Эй, смотри!
   Нохчи стоят у угла дома, перед ними — пленные. Они избиты, их руки связаны за спиной. Чехи смеются и что-то кричат по-своему, потом быстро кладут одного пленного боком на асфальт, один прижимают его голову ногой к земле и два раза ударяет ножом сбоку под подбородок, затем начинает пилить ему горло. Кровь брызгает парню на плечо, он дергает связанными за спиной руками и хрипит, а чех пилит его ножом. Парень мычит. Его глаза широко открыты. Чех громко смеется. На асфальт вытекает черный ручей.
   Чехи с остальными пленными быстро уходят за угол, оставив парня умирать на дороге.
   Он долго лежит без движения на боку. Затем начинает дергать связанными за спиной руками и пытается перевернуться, словно ему неудобно так лежать. Потом снова затихает. Ему больно шевелиться и он покорно лежит на боку с перерезанным горлом, а из него все вытекает и вытекает кровь. Так продолжается очень долго. Кровь льется из его горла и течет к голове, пачкает лицо. Китель сполз к локтям и когда он дергает руками, кровь из артерии брызгает на его голое плечо. Под подбородком у него черная зияющая рана, видны какие-то сухожилия. Парень еще жив.
   Вскоре он начинает захлебываться. Ему тяжело дышать. Он кашляет, и из его рта брызгает кровь. Его перерезанное горло трясется, как желе. Оно мягкое — человеческое горло.
   Когда парень совсем перестает шевелиться, чехи стреляют ему в спину. Они стреляют трассерами, специально, чтобы мы видели как пули пробивают ему спину, выходят из груди и рикошетят в небо.
   Остальных пленных чехи убивают во дворах. Они так и не показываются из-за угла и мы не видим их, но слышим их крики. Каждый раз, прежде чем перерезать горло, они кричат «Аллаху Акбар». Потом пилят человека ножом.
   Они кричат так несколько раз. Через час выкидывают на улицу мертвые тела.
   Солдаты сидят вокруг магнитофона, курят, слушают Шевчука «Рождество. Мертвый город». Подходит лейтенант Бочаров. Закуривает, присаживается на корточки, некоторое время тоже слушает.
   Летеха: — Надо девятиэтажки занять.
   Он показывает рукой за забор:
   — Те, что в конце улицы. Подъезд. Лучше два.
   Пехота не отвечает. Видно, как им не хочется идти.
   Один солдат:
   — Сейчас, товарищ лейтенант, сейчас… Он допоет…
   Лейтенант: — Надо идти, ребятки. Ничего не поделаешь, надо.
   Солдаты сидят, опустив головы. На летеху никто не смотрит. Им ужасно не хочется вставать и идти туда за ворота, на смерть.
   Летеха встает: — Кто не пойдет со мной, тот пидарас.
   Он поворачивается и идет к воротам. Солдаты по одному встают и идут за ним.
   Стреляя, они бегут через площадь к домам. Мы видим, как падает один, затем второй, затем еще и еще. Убивают Бочарова. За спинами штурмующих по стреляющим окнам девятиэтажек бьют КПВТ. Из дворов вылетает «Муха» и поджигает один бэтэр. За кадром поет Шевчук. Безумные лица, разинутые рты. Двор наполнен трассерами, стоит невообразимый грохот. Солдаты бегут под огнем и стреляют в том направлении, откуда стреляют в них.
   Они подбегают к дому, прижимаются к стене под балконом, глотают воздух.
   — Пидарасы, пидарасы, пидарасы, — стонет кто-то на выдохе.
   Сверху падают две гранаты, разрываются, трое солдат падают.
   Сидельников: — Вперед! Вперед! Вперед!
   Они выбегают из-под балкона, тот, кто выбежал первым, стреляет вверх по окнам, его убивают. Окна наверху накрывают КПВТ. Сидельников с Осиповым подбегают к окну первого этажа, кидают туда гранаты, бегут дальше. В подвальное окно двое солдат не переставая стреляют длинными очередями, в подвале вой, крики. Туда кидают несколько гранат, крики прекращаются. Из подъезда выбегает боевик — молодой парень — он держит автомат за ствол, словно дубину, с криком бросается на атакующих и убивает одного прикладом. Двое других валят его на землю, один, стоя на коленях бьет его саперной лопаткой в горло, чех уже мертв, а солдат все бьет и бьет. Из подъезда выбегает еще один чех, падает на колени и протягивает к солдатам руки. Он без оружия. Его убивают выстрелом в лицо.
   Солдаты толпой бегут к подъезду. По дороге убивают еще нескольких.
   Они врываются в подъезд, предварительно кинув туда гранаты. Осипов стреляет вверх по лестнице из подствольника. В подъезде лежит убитый пулеметчик, его спина разорвана, солдаты сапогами наступают ему в спину, бегут наверх по лестнице стреляя и забрасывая квартиры гранатами.
   Осипов и еще один солдат забегают в квартиру. Выстрел. Солдат падает. В комнате девушка снайпер перезаряжает винтовку. Осипов смотрит ей в глаза, она — ему в глаза. Когда она хочет поднять винтовку, Осипов стреляет ей в грудь из подствольника.
   Начинается артобстрел, снаряды рвутся в верхних этажах, сотрясают дом. Солдаты сидят на полу в коридоре, в ванной, в туалете. В окнах за стенами наблюдатели, они стреляют короткими очередями. Через окна в комнату влетают трассера и выбивают пыль из стен.
   Сидельников: — Вниз. Все вниз. Вниз! Все вниз!
   Они выбегают на лестницу.
   Сидельников кричит кому-то на верхних этажах: — Вниз, вниз, все в подвал!
   Наверху разрывается мина, дым, штукатурка. Сидельников падает, потом бежит вверх по ступенькам, и орет сам себе: «Вниз! Вниз!» На лестнице сидит контуженый солдат, Сидельников хватает его за плечо, трясет:
   — Вниз! Ты слышишь меня, вниз, в подвал!
   Солдата шатает, рвет на Сидельникова, но он кивает головой — понял. Сидельников отпускает его, забегает в квартиру. Там двое убитых. Снова разрывы, он выползает на лестницу, бежит вниз.
   Подвал. Солдаты сидят на полу. Дом трясется от разрывов. Стонут раненые, они лежат у стен.
   Зюзик достает из-за пазухи пиццу в целлофане, разламывает, протягивает Сидельникову. Тот делится с Осиповым. Жуют молча.
   Обстрел кончается.
   Осипов: — Надо выходить. Надо на улицу.
   Сидельников: — Все наверх! Наверх! На окна! Все наверх! Наверх! На окна!
   Все выбегают из подвала, бегут на окна.
   Сидельников около окна за пулеметом. Он стреляет длинными очередями. К дому бегут чехи. Бой.
   Подъезд, солдаты.
   Снаряд ударяет в дом справа, в воздухе кружатся балконы, перекрытия. Затем во дворе падает еще один снаряд. Снова начинается обстрел.
   Сидельников: — Во двор!
   Они толпой бегут в середину двора, подальше от домов. При очередном разрыве падают.
   Один из солдат: — Это же наши! Это же наши САУшки! Они что не знают? Они что? Думают, нас всех убили, да? Мы живы! Мы здесь! Мы здесь! Мы живы!
   Осколок ударяет его в живот, он кричит.

ЗТМ

   Ночь. Тихо.
   Подъезд. Солдаты сидят у стен.
   Осипов и Сидельников поднимаются по лестнице, заходят в квартиру, роются в шкафах, находят компот. Едят сами.
   Осипов: — Воды бы.
   Сидельников: — Надо Зюзику отнести. И пацанам тоже.
   Они берут несколько банок и идут в подвал.
   В подвале темно. Около стены лежат раненные. Среди них — Зюзик.
   Сидельников: — На. Компот. Вкусно.
   Зюзик жадно пьет. Потом они сидят молча. Потом Сидельников с Осиповым уходят. Когда они доходят до двери, Зюзик стреляется.
   Сидельников: — Зря.

ЗТМ

   Большое помещение — школьный спортзал. Солдаты стоят полукругом, перед ними на матах сидит огромный чечен. Он обнажен по пояс, одна рука у него почти оторвана, примотана к телу. Солдаты смотрят на него. Чечен берет автомат. Один солдат кивком головы указывает ему на автомат, чечен кладет его на пол. Тогда солдат кладет свой автомат, выходит вперед. Они начинают бороться. Чечен убивает его руками. Тогда другой берет спортивное копье и убивает чечена. Никто не произносит ни слова.

ЗТМ

   Ранее утро. Разрушенный город. Мертвые дома, разбитые в щепки. Ни одного целого дома. Улицы изрыты воронками, асфальт засыпан осколками, как горохом из разорванного мешка. На тротуарах лежат изуродованные тела. И цветущие кусты черемухи, зелень на оставшихся ветвях деревьев, птичий щебет, солнце и запах абрикосов. Все так ярко, так красочно, что не верится, что здесь весь год убивали людей. Тишина.
   Где-то в соседних дворах начинается перестрелка. Сначала не очень активная — в два три ствола, она вдруг взрывается грохотом боя. Бьют подствольники, несколько раз стреляет танк.
   Сидельников и солдаты вскакивают.
   Сидельников: — Это наши… Там наши! Туда! Там наши!
   Они бегут через дворы, натыкаются на нескольких чечнов и быстро, в несколько очередей убивают их.
   По улице за домами едет танк. Останавливается, вылезает водила.
   Водила: — Кто такие?
   Сидельников: — С четыреста двадцать девятого мы!
   Водила: — Не, мне других надо! Где вэвэшники, не знаете? У них блокпост на «Минутке»!
   Сидельников: — Там никого нет! Туда не пробраться!
   Он смотрит на него просящим взглядом.
   Водила: — Ладно. Садись, пехота, поехали!
   Солдаты лезут на броню. Танк трогается.

ЗТМ

   Бэха останавливается на окраине села. Мы узнаем то место, где баран таранил бэху.
   Ротный, закуривая: — Ну что? Прогуляемся?
   Пионер: — Надо бы.
   Ротный водиле: — Давай в село.
   Солдаты вытаскивают мужиков из домов, волокут на улицу и там кастрируют. Резня. Крики чеченов. Один сопротивляется, его запарывают штык-ножами. Бабы орут, цепляются за ноги. Стрельба, один чечен не хочет выходить из подвала, туда кидают несколько гранат, в подвале кричат женщины, их убивают из автоматов.
   Ворота одного из домов распахиваются, их открывает пацан лет восьми, за ним — дед с гранатометом. Дед стреляет, «муха» попадает в группу, одного ранит, еще одному отрывает руку. Деда убивают, стреляют сквозь ворота, убивают и пацаненка.
   На площади в крови мычат несколько чеченцев, двое солдат кастрируют еще одного — один прижал его голову ногой к земле, второй что-то делает внизу живота, затем резко поднимает руку со штык-ножом вверх, за лезвием тянутся то ли сосуды, то ли жилы. Чечен орет.
   Во дворах стрельба, крики. Несколько взрывов. Резня.
   Летеха ходит по площади раскинув руки и орет: — Виновны! Все виновны! Вы все виновны!

ЗТМ

   ТИТРЫ: «Самашки»
   Идет дождь. До самого горизонта — пустая мокрая степь. Вдалеке в измороси угадываются горы. Тарахтит дырчик. В низкое небо уходит строчка трассеров, они разрываются в облаках.
   Посреди степи стоит одинокий солдат и мочится прямо на землю. Он без оружия, в расстегнутом кителе и больших, болтающихся на икрах сапогах. Он просто стоит и отливает себе под ноги.
   Землянка. Вода капает сквозь брезент, затекает через полог, на полу жижа. Единственное подобие кровати в землянке — снятая с петель деревянная дверь, на ней лежит взводный. Солдаты спят на спине, накидав в жижу тряпье. Автоматы стоят за головами. Кусок мокрой земли отваливается от стенки и сползает на солдат, они прижимаются к противоположной стене. На земле стоит рация, ящик с гранатами, цинки из-под патронов. В углу землянки пристроена «луна» от БТРа.
   Около раскрытой печки сидит Пан. Он достает из печки миску, в которой горит смоченная в солярке тряпка, подливает в неё соляру и ставит обратно в печку. В палатке ужасная копоть, лица солдат черны, они постоянно кашляют и отхаркиваются.
   Пан: — Соляра кончается.
   Взводный: — Сходи к артиллеристам, пусть дадут пару снарядных ящиков. Скажи, что от меня.
   Пан: — Не дадут. Им самим топить нечем.
   Утро, развод. Командир полка полковник Котеночкин зачитывает приказ.
   Котеночкин: — Значит так, на. Всем офицерам запрещаю привозить из отпуска больше одной бутылки водки. Следующее. Всем офицерам, покинувшим самовольно район боевых действий, боевые не выплачивать и сутки засчитывать за сутки. Далее. Колонна на Моздок уходит через двадцать минут, на. Вот у меня списки, поданные командирами подразделений, здесь девятнадцать человек. Значит, колонну поведет зампотыл, зампотыл, ты где?
   Зампотыл: — Я здесь товарищ полковник.
   Котеночкин: — Значит, смотри. Нохчи в горах активизировались. Вчера в районе Ножай-Юрта полностью уничтожена колонна пятнадцатого полка. Погибло двадцать четыре человека. От роты связи кто? Ты, старшина? Кто у тебя в Моздок едет?
   Старшина: — Рядовой Сидельников.
   Котеночкин: — Сидельников!
   Сидельников: — Я!
   Котеночкин: — К тебе мать приехала. Она в Моздоке. Она там всех задолбала уже, боец. Она у тебя чокнутая, понял? Значит, даю тебе неделю отпуска.
   Старшина! Если через неделю его не будет, завожу дело. Ты понял, боец?
   Сидельников: — Так точно.
   Котеночкин: — Разойдись. И если я на рынке поймаю еще одну суку, которая патроны чехам таскает, расстреляю, на!
   Сидельников и Осипов сидят вдвоем в столовой роты связи. Осипов в каске и бронике — он часовой, Сидельников в бушлате. Они черпают молочный суп из тубуса.
   Осипов: — Ты не вернешься.
   Сидельников: — Я вернусь, Андрюх. Только к матери съезжу и вернусь.
   Осипов: — Не вернешься. Никто не возвращается. Не будь дураком.
   Сидельников: — Я вернусь…
   Они молчат, едят суп.
   Осипов: — Не опоздай.
   Они встают, обнимаются. Сидельников идет к колонне, оборачивается:
   — Андрюха, я вернусь! Я вернусь, слышишь?
   Дождь, Сидельников весь промокший едет на броне. Дорогу колонне перебегает заяц. «Заяц, бля!» Солдаты начинают стрелять по нему. Заяц бежит вверх по склону и все время как на ладони. Бэтэр останавливается, все лупят по зайцу. Наводчик КПВТ разворачивает свою пушку и начинает стрелять тоже. Заяц пропадает в разрывах. Тогда все начинают стрелять просто так, солдаты и офицеры стоят на дороге и со зверскими лицами лупят по деревьям и вообще по всему вокруг, выпуская свою ненависть и страх. Когда стрельба заканчивается, зампотыл говорит:
   — Поехали.

Седьмая серия

   Моздок. Колонна едет по проселку через дачные участки. Останавливается около строящегося дома — песок, фундамент, доски. Зампотыл спрыгивает с брони.
   Зампотыл: — К машине! Пошли со мной.
   Солдаты идут за ним к «Уралу», в кузове которого лежат двери, доски, оконные рамы, стоит кожаный диван, кресла, несколько ковров свернуты трубками.
   Зампотыл: — Давайте, ребят, навались. За двадцать минут управимся.
   Солдаты снимают диван и тащат его на участок.
   Полк. Сидельников спрыгивает с брони, идет в казарму. Там никого. Он бросает вещи на кровать, автомат вешает на шею и идет умываться.
   В туалете склоняется над умывальником голый по пояс, автомат ставит рядом. Умывается.
   В туалет заходит Смешной. Становится за соседнюю раковину. Некоторое время молчат.
   Смешной: — Ну как там, Длинный? Говорят, жопа сейчас?
   Сидельников: — Да.
   Смешной: — Зюзика завалили, да?
   Сидельников кивает. Брызгает в лицо водой.
   Смешной: — Ты это… Там к тебе мать приехала.
   Сидельников: — Где она?
   Смешной: — В общаге. Знаешь офицерское общежитие, ну, которое рядом с почтой? Её там поселили.
   Сидельников: — Найду. Ключи от оружейки у тебя? Прими ствол.
   Смешной: — Пойдем. Пожрать принесешь чего-нибудь? Сгущенки, пару банок, а?
   Сидельников: — Посмотрим.
   Сидельников стоит в коридоре общежития около окна, курит. В комнате пьют водку офицеры, мат — перемат, затягивают «Болванку». Офицерские жены с грязными детьми, обшарпанность, нищета.
   На противоположной стороне коридора появляется мать Сидельникова. Сидельников подходит к комнате, ждет её. Она тоже подходит, достает ключ, открывает дверь. Оба молчат.
   Заходят в комнату, садятся на противоположные кровати лицом друг к другу. Стол, тумбочка, две койки, два стула. Сидельников поднимает одеяло, трогает простыню. Молчат.
   Сидельников: — Привет.
   Мама: — Привет.
   Он подходит к окну.
   — Как ты добралась, мама?
   — Я ехала на попутках. Я ехала на попутках, а ночевала на блокпостах. Господи, что там происходит, все пьяные, бьют друг друга. Неужели и вы так живете?
   — Да. Мы так живем.
   — И ты тоже?
   — Да, мама, я тоже.
   Ночь. В окно светит фонарь. Сидельников лежит на кровати, курит. Мама тоже не спит, слышно, как она ворочается, вздыхает.
   Мама: — Не спишь?
   Сидельников: — Нет. Зачем ты приехала?
   Мама: — Как же я могла не приехать. По телевизору все время показывают одни трупы. Расстреляли, подорвали, убили, зарезали… Я так боялась за тебя. Как же я могла не приехать?
   На улице стреляют. Сидельников снова закуривает.
   За кадром: Господи, мама, ну чем же ты можешь помочь мне здесь? Ведь у тебя больше нет надо мной никакой власти. Я больше не твой сын, мама, я не принадлежу тебе, я принадлежу войне. Мы теперь дети войны, мама.
   Мы так далеки с тобой друг от друга. И ты больше не значишь для меня ничего, ты — просто пожилая женщина, одна из тех, которых здесь воруют и убивают. Забытое воспоминание. Да, я люблю тебя, но люблю как прошлое, как детство, в настоящем тебя нет. Тебя просто не может быть здесь, среди смерти, грязи и страха.
   Мама: — Как вас тут кормят?
   Сидельников: — Какая разница. Разве это имеет значение.
   Мама: — Ты куришь?
   Сидельников: — Да. Я курю.
   Мама: — У нас в школе комитет солдатских матерей создали. У многих сыновья в армии. А тут похоронки приходить начали. Мы сначала все вместе разносили, соберемся все вместе, и несем той, которой пришла. А потом как пошли гробы. К одной заходим, а она ему носочки связала. Посылку отправить хотела…
   Мама: — Тут приезжали двое. Сказали, что служили с тобой вместе. Один такой большой, рыжий… Два дня жили, все рассказывали. Это правда, что они рассказывали?
   Сидельников: — Правда.
   Мама: — Два дня жили. А потом телевизор взяли, костюмы твои, деньги сколько было, кольцо обручальное… Украли все… Я все узнала. Этот старшина, как его, Савин, он мне сам сказал, чтобы я забирала тебя. Он говорит, тебя здесь убьют. Он все сказал, что нужно делать.
   Сидельников: — Я не поеду. Я должен вернуться. Там пацаны. Я обещал.

ЗТМ

   Сидельников идет по Кирзачу с двумя сумками в руках. Навстречу — двое разведчиков с повязками на рукавах: «Патруль». Один из них — Смешной.
   Смешной: — О, Длинный, здорово! Че несешь?
   Сидельников показывает пакет.
   Смешной: — Слушай, дай че-нить, а? А то в казарме налетят, ничего не достанется.
   Сидельников: — А че вы здесь?
   Смешной: — Да баклан какой-то пулемет прихватил и свалил из полка. Вот, ищем.
   Он ржет.
   Сидельников отдает им сгущенку, шоколадку, пакет пряников. Смешной пробивает банку о камень, пьет.
   Второй разведчик: — А еще есть че-нить?
   Он заглядывает в пакет.
   Сидельников: — Это пацанам в казарму.
   Смешной: — Правильно. А то Боксер и тебя и нас отметелит. Пошли, мы с тобой.
   Сидельников заходит в каптерку, он уже без сумок.
   Старшина: — О, Аркадий Аркадьевич! Чё-то ты рано. Я ждал тебя месяца через четыре.
   Сидельников: — Куда ж я без вас, товарищ прапорщик.
   Старшина: — Ну и дурак. Я уже телеграмму отослал в прокуратуру, что ты в СОЧах.
   Сидельников достает из-за пазухи бутылку водки: — Вот.
   Старшина достает стаканы, разливает на двоих: — Ну, давай.
   Выпивают.
   Старшина: — Да, у меня еще не было такого солдата. Все отсюда, а ты сюда. Дурак. На хрена вернулся…
   Сидельников: — Когда колонна, товарищ прапорщик?
   Старшина: — Завтра. Завтра.