Страница:
— Хорошо, мой супруг, я поговорю с князем. А теперь пойдем танцевать.
И королева танцевала, как все остальные дамы, громко притопывая каблучками и потряхивая золотыми кудрями.
Монастырская столовая все чаще превращалась в танцевальный зал. Все больше и больше знатных поляков и полячек хотели получить приглашение на веселые королевские вечера.
Кавалеры появлялись на танцах в длинных разноцветных чулках, заменяющих штаны, в коротких шелковых курточках с широкими рукавами и в разноцветных сапожках с длинными приподнятыми носами. У серебряного пояса обязательно торчала короткая шпага. У воротника, у сапог и у пояса бренчали серебряные колокольчики. Локоны у кавалеров завивались и падали на плечи.
Дамы, разрумяненные снадобьями, украшали голову золотым венцом и лентами. Платья носили длинные, атласные, с золотом и жемчугом, а туфли — на высоком каблуке. Дамы надевали множество колец на пальцы. У некоторых на руках тявкали маленькие собачки в серебряных ошейниках.
Во время королевских приемов музыка гремела почти непрерывно. Слуги разбрызгивали по углам ароматную розовую воду. Выбитые из привычной колеи, монахи жались по своим кельям, сетуя, что им негде побеседовать и выпить вечерний стаканчик вина.
На королевские вечера приходили странствующие рыцари в зеленой одежде. Иные из них подолгу сидели на виду, скрестив ноги, показывая своей позой, что совершили путешествие в святую землю. Другие прославляли красоту и добродетели своих дам.
Через два дня на вечере появился молодой князь Зимовит. Было поздно, слуги разносили конфеты и вино. В воздухе плавали ароматные волны душистых вод и притираний. Пахло розами и апельсинами.
Вильгельм представил князя Мазовецкого королеве. Семко был в щегольском полукафтане. Ворот полотняной рубахи не закрывал шею, по плечам лежали светлые волосы. Голову украшала бархатная шапочка с летящим назад пером.
— Я благодарен за приглашение, королева, — сказал Зимовит, кланяясь и целуя белую руку.
— О, здесь очень скромно… К сожалению, я не могу устраивать приемы в моем замке.
— Я знаю о вашем горе, — сказал князь с явным сочувствием, — и постараюсь помочь сколько хватит моих сил.
— Если князь поможет, — услышал он в ответ тихие слова королевы, — он получит все, о чем мечтает.
— Вы знаете о моих мечтах, прекрасная королева?!
— Я обязана знать, о чем мечтают такие люди, как мой князь!
— О-о, прекраснейшая и несравненная королева, я навсегда ваш рыцарь и раб! — Зимовит еще раз благодарно и почтительно приложился к руке Ядвиги.
Королева обещала возвратить князю откупные земли, выдать немало золотых дукатов, и Зимовит решил считать за благо, что королем станет не поляк, а австриец.
Дружба князя Мазовецкого с принцем Вильгельмом еще больше усложнила положение, создавшееся в Кракове.
Пан Гневаш из Дальвиц не терял времени: к придворной партии, державшей руку австрийского принца, примыкали все новые и новые сторонники.
Однажды в перерыве между танцами, когда странствующий певец принялся читать стихи, Гневаш из Дальвиц подошел к королеве, сидевшей рядом с принцем, и что-то шепнул ей на ушко.
Ядвига вскочила с кресла, взяла за руку Вильгельма и отвела его к укромной нише в коридоре.
— Сегодня ты будешь в королевском замке, мой муж. Замок охраняют люди князя Мазовецкого, — сказала Ядвига, прижимаясь к его груди, — и никто не посмеет просить моей руки.
Посетив францисканский монастырь, Андреус Василе сразу узнал дворцовые новости. Изрыгая проклятия, он бросился в замок.
Он разыскал каштеляна Добеслава из Куроженк. Доблестный рыцарь с серебряными волосами, выпив от грудной простуды горячего молока с медом, собирался ко сну.
— Прошу вельможного пана созвать королевский совет, — потребовал монах, — у меня важное дело.
— Не можно ночью созвать совет, на то есть день, — удивился рыцарь.
— У меня важное дело, — настойчиво повторил францисканец. Нос его побелел. — Благо отчизны, рыцарь, в твоих руках.
Каштелян закашлялся, подумал и послал слуг за главными членами королевского совета.
Францисканец срывающимся голосом объявил вельможным панам о согласии литовского князя стать мужем королевы Ядвиги.
Советники долго сидели молча, опустив глаза.
— Мы старались, чтобы Вильгельм каким-либо неожиданным образом не сделался настоящим мужем Ядвиги, — сказал хорунжий, — но, видно, судьба была против нас, и Вильгельм третий день находится в покоях королевы.
— Что вы наделали, старые дураки! — закричал монах, чуть не плача. — Ягайла отдает вместе с Литвой и Жмудью все русские земли! Я убью себя, если наше святое дело сорвется… Но прежде, панове, я передушу всех вас своими руками. Выжившие из ума обезьяны… Церковь и его священство папа никогда не простят вам предательства!
Несмотря на тяжкие оскорбления, паны королевского совета молчали.
— Немедленно во дворец! — крикнул он, пристукнув ногой. — Надо найти австрийского теленка и проломить ему башку, пока он не стал зубром… Это все, что мы можем сделать для спасения святого дела.
— Оскорбить королеву? — с испугом произнес Добеслав. — Может быть, мы подождем архиепископа? Его священство должен быть скоро в Кракове.
— Я служу господу богу и пречистой деве, — перебил монах, — и все дозволено, когда дело идет во благо святой церкви. Ждать нам нельзя и часу. Я хочу видеть настоящих поляков, а не выродков, которых нельзя назвать ни поляками, ни немцами!
— Во всем виноват пан Гневаш из Дальвиц, — начал было объясняться королевский казначей, — он подговорил князя Зимовита Мазовецкого, а князь…
— Доблестный пан, — не слушая казначея, обратился монах к Добеславу из Куроженк, — вы всегда были хорошим католиком. Я прошу вас через час пропустить меня в королевский замок с верными людьми. Я все беру на себя.
Члены королевского совета снова опустили глаза.
— Стража пропустит тебя, святой отец, в замок и всех, кто будет с тобой, — выдавил наконец из себя каштелян.
Францисканец встал, поклонился и молча вышел.
Глава тридцать пятая. УБЕЖДЕНИЕ, ПООЩРЕНИЕ, ПРИНУЖДЕНИЕ
И королева танцевала, как все остальные дамы, громко притопывая каблучками и потряхивая золотыми кудрями.
Монастырская столовая все чаще превращалась в танцевальный зал. Все больше и больше знатных поляков и полячек хотели получить приглашение на веселые королевские вечера.
Кавалеры появлялись на танцах в длинных разноцветных чулках, заменяющих штаны, в коротких шелковых курточках с широкими рукавами и в разноцветных сапожках с длинными приподнятыми носами. У серебряного пояса обязательно торчала короткая шпага. У воротника, у сапог и у пояса бренчали серебряные колокольчики. Локоны у кавалеров завивались и падали на плечи.
Дамы, разрумяненные снадобьями, украшали голову золотым венцом и лентами. Платья носили длинные, атласные, с золотом и жемчугом, а туфли — на высоком каблуке. Дамы надевали множество колец на пальцы. У некоторых на руках тявкали маленькие собачки в серебряных ошейниках.
Во время королевских приемов музыка гремела почти непрерывно. Слуги разбрызгивали по углам ароматную розовую воду. Выбитые из привычной колеи, монахи жались по своим кельям, сетуя, что им негде побеседовать и выпить вечерний стаканчик вина.
На королевские вечера приходили странствующие рыцари в зеленой одежде. Иные из них подолгу сидели на виду, скрестив ноги, показывая своей позой, что совершили путешествие в святую землю. Другие прославляли красоту и добродетели своих дам.
Через два дня на вечере появился молодой князь Зимовит. Было поздно, слуги разносили конфеты и вино. В воздухе плавали ароматные волны душистых вод и притираний. Пахло розами и апельсинами.
Вильгельм представил князя Мазовецкого королеве. Семко был в щегольском полукафтане. Ворот полотняной рубахи не закрывал шею, по плечам лежали светлые волосы. Голову украшала бархатная шапочка с летящим назад пером.
— Я благодарен за приглашение, королева, — сказал Зимовит, кланяясь и целуя белую руку.
— О, здесь очень скромно… К сожалению, я не могу устраивать приемы в моем замке.
— Я знаю о вашем горе, — сказал князь с явным сочувствием, — и постараюсь помочь сколько хватит моих сил.
— Если князь поможет, — услышал он в ответ тихие слова королевы, — он получит все, о чем мечтает.
— Вы знаете о моих мечтах, прекрасная королева?!
— Я обязана знать, о чем мечтают такие люди, как мой князь!
— О-о, прекраснейшая и несравненная королева, я навсегда ваш рыцарь и раб! — Зимовит еще раз благодарно и почтительно приложился к руке Ядвиги.
Королева обещала возвратить князю откупные земли, выдать немало золотых дукатов, и Зимовит решил считать за благо, что королем станет не поляк, а австриец.
Дружба князя Мазовецкого с принцем Вильгельмом еще больше усложнила положение, создавшееся в Кракове.
Пан Гневаш из Дальвиц не терял времени: к придворной партии, державшей руку австрийского принца, примыкали все новые и новые сторонники.
Однажды в перерыве между танцами, когда странствующий певец принялся читать стихи, Гневаш из Дальвиц подошел к королеве, сидевшей рядом с принцем, и что-то шепнул ей на ушко.
Ядвига вскочила с кресла, взяла за руку Вильгельма и отвела его к укромной нише в коридоре.
— Сегодня ты будешь в королевском замке, мой муж. Замок охраняют люди князя Мазовецкого, — сказала Ядвига, прижимаясь к его груди, — и никто не посмеет просить моей руки.
* * *
Через три дня в Кракове появился Андреус Василе. От Вильни он проделал тяжкий и долгий путь. Два раза ему пришлось вступать в драку с язычниками, пытавшимися его ограбить. Несколько дней он ждал переправы через недавно замерзшую реку. А когда стал переходить по тонкому льду, провалился и стал тонуть. Его с трудом спасли случившиеся поблизости рыбаки. На другой день он заболел и целый месяц пролежал в доме сердобольной католички.Посетив францисканский монастырь, Андреус Василе сразу узнал дворцовые новости. Изрыгая проклятия, он бросился в замок.
Он разыскал каштеляна Добеслава из Куроженк. Доблестный рыцарь с серебряными волосами, выпив от грудной простуды горячего молока с медом, собирался ко сну.
— Прошу вельможного пана созвать королевский совет, — потребовал монах, — у меня важное дело.
— Не можно ночью созвать совет, на то есть день, — удивился рыцарь.
— У меня важное дело, — настойчиво повторил францисканец. Нос его побелел. — Благо отчизны, рыцарь, в твоих руках.
Каштелян закашлялся, подумал и послал слуг за главными членами королевского совета.
Францисканец срывающимся голосом объявил вельможным панам о согласии литовского князя стать мужем королевы Ядвиги.
Советники долго сидели молча, опустив глаза.
— Мы старались, чтобы Вильгельм каким-либо неожиданным образом не сделался настоящим мужем Ядвиги, — сказал хорунжий, — но, видно, судьба была против нас, и Вильгельм третий день находится в покоях королевы.
— Что вы наделали, старые дураки! — закричал монах, чуть не плача. — Ягайла отдает вместе с Литвой и Жмудью все русские земли! Я убью себя, если наше святое дело сорвется… Но прежде, панове, я передушу всех вас своими руками. Выжившие из ума обезьяны… Церковь и его священство папа никогда не простят вам предательства!
Несмотря на тяжкие оскорбления, паны королевского совета молчали.
— Немедленно во дворец! — крикнул он, пристукнув ногой. — Надо найти австрийского теленка и проломить ему башку, пока он не стал зубром… Это все, что мы можем сделать для спасения святого дела.
— Оскорбить королеву? — с испугом произнес Добеслав. — Может быть, мы подождем архиепископа? Его священство должен быть скоро в Кракове.
— Я служу господу богу и пречистой деве, — перебил монах, — и все дозволено, когда дело идет во благо святой церкви. Ждать нам нельзя и часу. Я хочу видеть настоящих поляков, а не выродков, которых нельзя назвать ни поляками, ни немцами!
— Во всем виноват пан Гневаш из Дальвиц, — начал было объясняться королевский казначей, — он подговорил князя Зимовита Мазовецкого, а князь…
— Доблестный пан, — не слушая казначея, обратился монах к Добеславу из Куроженк, — вы всегда были хорошим католиком. Я прошу вас через час пропустить меня в королевский замок с верными людьми. Я все беру на себя.
Члены королевского совета снова опустили глаза.
— Стража пропустит тебя, святой отец, в замок и всех, кто будет с тобой, — выдавил наконец из себя каштелян.
Францисканец встал, поклонился и молча вышел.
Глава тридцать пятая. УБЕЖДЕНИЕ, ПООЩРЕНИЕ, ПРИНУЖДЕНИЕ
Со стороны литовской дороги раздалась отдаленная песня боевой трубы. На рыночной площади не все обратили на нее внимание. Горожане продолжали волноваться и проклинать рыцарей.
Подошли пивовары, составлявшие одно из самых сильных братств. Под Кенигсбергским замком стало еще многолюднее.
— На замок! — раздались упрямые голоса. — На замок!
— Разгромим осиное гнездо!
— Правосудия, правосудия! — кричали люди.
Цеховые старшины совещались, что делать дальше. Решили просить поддержки у орденских рабов — славян.
Топот коня, идущего внамет, заставил многих повернуть голову. На площадь ворвался всадник на рыжем жеребце без седла и всякого вооружения. Это был юноша Рудольф Вилле, сын хозяина харчевни «Лошадиная голова». Харчевня находилась в двух верстах от замка по литовской дороге. Каждый приезжавший в город или покидавший его был рад промочить горло отличным пивом у старины Петера Вилле.
Многие узнали Рудольфа Вилле.
— Господа горожане, — крикнул юноша, — рыцари возвращаются, они подъезжают к нашей харчевне! Сам великий маршал и все остальные. Берегитесь…
Юноша вздыбил разгоряченного коня и поскакал обратно.
— Пожалуй, надо расходиться, — с тревогой сказал Ганс Гофман, прислушиваясь к удалявшемуся топоту лошадиных копыт.
— Ты прав, надо уходить, пока целы, — согласился Иоганн Кирхфельд.
— Рыцари не церемонятся, когда дело идет об их благополучии, — согласились остальные старосты цехов.
— На этот раз мы опоздали, — с сожалением сказал кто-то из толпы. — Но следующий раз…
— Мы поговорим об этом потом, — остановил Иоганн Кирхфельд. — Вы слышите, господа, опять кто-то скачет.
Через торговую площадь, поднимая тучи пыли, промчался орденский гонец на взмыленном коне. Боевая труба заиграла свою песню перед воротами замка.
Горожане стали быстро расходиться. Подмастерья и ученики побежали в Альтштадт и Кнайпхоф предупреждать об опасности.
«Все по домам!»— таков был приказ цеховых старост.
Вскоре на рыночных площадях и на улицах никого не осталось.
Ветер с моря гнал дождевые тучи. Солнце все чаще и чаще скрывалось от глаз за темной, густой завесой. Стал накрапывать нудный земландский дождь, которому нет ни конца ни края.
Пыль на торговой площади постепенно превращалась в густую, липкую грязь.
Под рев боевых труб показалось орденское знамя. Его держал в руках один из трех рыцарей, едущих в ряд на белых лошадях. Святая дева Мария с младенцем лениво колыхалась на белом полотнище.
В окружении благородных иноземных рыцарей выехал на площадь сам великий маршал. На лице полководца была написана усталость.
Конрад Валленрод снял шлем, не замечая, как дождевые струйки бегут по лицу, стекают на спину и на потную грудь.
Одежда рыцарей запылена. Моросящий дождь превращал пыль в серую жижу, быстро стекавшую с разноцветных плащей.
Впереди великого маршала ехал оруженосец, державший в руках его щит с родовым гербом. Вслед маршальскому гнедому жеребцу с широким задом и длинным хвостом шел вороной конь подмаршала. Со всех сторон главного орденского военачальника окружала почетная стража из десяти братьев рыцарей и отряда верных кнехтов.
За свитой великого маршала ехали кенигсбергские благородные рыцари и прочее орденское воинство.
Лошади были мокры от дождя и казались одной масти.
Миновав площадь, рыцари двинулись вдоль старых каменных мельниц, шумевших на Кошачьем ручье, а после свернули прямо к воротам замка.
Великий маршал отмалчивался всю дорогу. «Разве так воюют! — думал он. — Два-три таких похода — и мы растеряем свою воинскую славу». Ужасающе подействовала на Конрада Валленрода смерть его близкого друга, комтура замка Мариенвердера Генриха Клея. Он считался самым опытным мужем в борьбе с язычниками. Сколько битв он выиграл, сколько взял в плен и уничтожил неверных! И такая глупая смерть — камень попал в голову.
Великий маршал и его друг Генрих делились самым сокровенным. После смерти великого магистра Конрада Винриха Генрих Клей высказал ему, Конраду Валленроду, тайную мысль. Было бы хорошо, если бы Конрад Валленрод стал великим магистром, а он, Генрих Клей, — великим маршалом. Военные дела ордена пошли бы в гору. Но вышло по-другому — великим магистром избрали великого ризничего. Ризничий! Кто он такой? Одевал, обувал братьев ордена — вот и все его дела. Ведал починкой подштанников, а сейчас великий магистр… Хорошо, когда есть друг, с которым можно говорить обо всем.
Но славный рыцарь погиб. С ним убиты сто пятьдесят братьев, больше сотни благородных гостей, больше двух тысяч храбрых горожан-немцев и кнехтов. И это только убиты, а еще сотни пленных. И раненые. Сколько их везут позади на телегах!.. «А что достигнуто? — спрашивал себя великий маршал. — Ничего, ровным счетом ничего. А ордену нанесен страшный удар».
Проходя через мост, лошадь великого маршала попала копытом в расщелину, споткнулась. Но Конрад Валленрод не заметил. Не заметил он и того, что горожане не встречали рыцарей. Обычно все население трех городков выходило на улицы и площади. Улицы на пути рыцарей устилались соломой. Женщины и девушки бросали цветы и угощали напитками. Мужчины выкрикивали приветствия. Всегда было людно и шумно. Сегодня на улицах не видно и не слышно людей.
Стража поспешно опускала мост через ров и открывала ворота… Во дворе собрались старые рыцари приветствовать вернувшихся из похода братьев, вышел главный эконом Генрих фон Ален.
Когда кони маршала и его свиты зацокали копытами по булыжникам крепостного двора, старцы дрожащими голосами затянули победную песню. Один из них был особенно худ и хрупок. Бледное лицо, тонкая шея. Его длинный нос пропускал свет, словно в нем не было ни капли крови. Старичок, однако, громким голосом выводил свою ноту в победном гимне.
— «Христос воскрес! Возрадуемся, братья, о боге, что сломал рог язычников…»— пели старцы. Встретив хмурый взгляд великого маршала, заслуженные рыцари смешались и замолкли.
Спрыгнув с коня, Конрад Валленрод, по обычаю орденских братьев, перецеловался со стариками и священником, поздоровался с Генрихом фон Аленом. Приказав ему разместить прибывших гостей, маршал пошел в свои покои.
А Генрих фон Ален пребывал в великом смятении. «Когда лучше все рассказать маршалу, — думал эконом, — сегодня или, может быть, утром, когда душа каждого человека пребывает в добре?» Но, взвесив все «за»и «против», вспомнив горячий нрав Валленрода, Генрих фон Ален решил не откладывать.
Через час он вошел в покои маршала. Прислужники выносили из спальни огромную дубовую бочку со скамейкой внутри, в которой только что выкупался великий маршал.
Смыв с себя обильный пот битв и походов, Конрад Валленрод наслаждался охватившей его легкостью. Он надел шелковое белье, натянул связанные из легчайшей шерсти штаны и куртку и, сидя за столом, смаковал пряное французское вино, поглядывая на свою коллекцию броневой одежды и оружия. Как приятно после долгой разлуки снова увидеть любимые вещи!
Все так и было, как предполагал Генрих фон Ален.
— Высокочтимый брат… — начал эконом, появившись в кабинете.
Перед глазами Валленрода он съежился, словно проколотый пузырь. Великий маршал недовольно посмотрел на него, кивнул на деревянный стул с высокой спинкой.
— Высокочтимый брат, — повторил Генрих фон Ален, опустив глаза на черно-красные клетки ковра, — я не стал бы беспокоить тебя после столь утомительного похода, но события заставляют быть безжалостным. — Эконом продолжал стоять.
— Что ты имеешь в виду, брат мой? — спросил Валленрод, отхлебнув вино.
— Перед самым твоим возвращением, достопочтимый брат, — продолжал Генрих фон Ален, — горожане подняли восстание. Брат Плауэн ранен, он при смерти. Они решили взять замок в свои руки. Замок…
— Неслыханно! — сказал великий маршал. — Послушные немцы хотели взять в свои руки замок… Это очень опасно. — Он отставил вино и отодвинул стул, словно собираясь встать. — Расскажи подробно, брат мой, все, как было.
Пока эконом рассказывал, Конрад Валленрод не проронил ни слова. Только на лбу и на шее у него вздулись синие жилы да побледнело лицо. Большие руки до боли сжимали серебряный кубок.
— Ты все сказал, брат? — спокойно спросил великий маршал. — Не забыл ли чего-нибудь?
— Я сказал все, — ответил Генрих фон Ален.
Конрад Валленрод хлопнул в ладоши. В комнате тотчас появились вооруженные слуги.
— Пусть брат замковый комтур немедленно распорядится сколотить три виселицы во дворе крепости, — сказал он. — А еще пусть пошлет людей за старостами кузнецов, хлебопеков и пивоваров. Я буду их ждать. С богом. Поворачивайтесь живее! — Великий маршал стукнул кулаком.
Слуги исчезли.
— А ты, брат эконом, слушай меня внимательно, потом запишешь на пергамент, чтобы не забыть, ты ведь у нас грамотей… — И Валленрод откинулся на спинку стула. — По велению великого магистра и благочестивого капитула, — начал он, — запретить кузнецам иметь свой дом для сборищ. Запретить им собираться по какому-нибудь поводу. Запретить собирать подать «Три пфеннига за пиво»в любом месте. — Он подумал немного. — Запретить всем братствам и ремесленным цехам собираться чаще чем четыре раза в год. Собираться разрешается только в присутствии двух членов городского совета и старосты. Эти два члена совета и староста должны дать орденскому правителю письменный отчет о собрании на следующий день… Домохозяевам запретить устраивать собрания в своих домах и допускать постановления против ордена или городского совета. За нарушение этих законов карать смертной казнью.
Великий маршал остановился и, словно ставя печать, снова ударил кулаком по столу.
— Завтра зачитать мое решение членам городского совета, — добавил рыцарь. — Они первые ответят, если повторится подобное. — Он кинул яростный взгляд на Генриха фон Алена. — Запомнил, брат мой? Иди запиши все, что я сказал. Через час прочитаешь, я поставлю печать. С богом.
— Как, без великого магистра? — с испугом спросил эконом.
— Я замещаю великого магистра, когда его нет, — с вызовом сказал Конрад Валленрод. — Тебе что-нибудь неясно, брат?
Генрих фон Ален поклонился и торопливо вышел из маршальского кабинета.
Конрада Валленрода душило бешенство. Предатели! В то время как рыцари проливают свою благородную кровь в битвах с язычниками, эта сволочь замышляет измену! Хотели захватить замок. И они называют себя немцами!
Великий маршал вошел в гардеробную. Там двое крещеных пруссов-служителей смазывали жиром его бронзовые доспехи. Чтобы согнать злость, Конрад Валленрод ударил ногой по заду нагнувшегося прусса.
— Зачем кладешь столько сала? — крикнул он. — Разве ты жарить собираешься мою броню? Сколько раз говорил: кладется тончайший, невидимый слой!
Пруссы ничего не ответили. Они заметили, что великий маршал чем-то крепко рассержен, и молча слушали его гневные слова. В ярости он может ударить не только ногой, но мечом или пикой.
Облегчив душу, Конрад Валленрод вернулся в кабинет. Его дожидался оруженосец Стардо. Маршал привязался к честному, храброму юноше, верил ему. Юноша не отходил от Валленрода, и, когда рыцарь укладывался в свою кровать, Стардо, словно собака, укладывался рядом на медвежью шкуру.
— Высокочтимый рыцарь, — сказал оруженосец, — трое русских купцов из Новгорода просят вашей аудиенции.
— Приведи их ко мне, — сразу распорядился маршал.
Рассказ Генриха фон Алена он выслушал внимательно и запомнил, что каша заварилась с пропажи невесты одного из купцов.
— Угощение — в золотой посуде с орденским гербом, — добавил он.
Потом Конрад Валленрод вспомнил трех русских купцов, за которыми посылал погоню в начале лета. Перед глазами встал рыцарь Гуго Фальштейн. «А может быть, это те же купцы? Увидим».
Русские появились в кабинете великого маршала. Хозяин вежливо поздоровался с ними и пригласил сесть. Слуги принесли вино в золотых кубках и фрукты в золотых тарелках.
Купцы держали себя с достоинством и уверенностью.
Великий маршал спросил, когда они прибыли в Кенигсберг, откуда они, как себя чувствуют на чужбине, не больны ли.
На превосходном немецком языке отвечал Андрейша, самый молодой из них.
Великий маршал размягчился, услышав родной язык, и почувствовал к юноше расположение.
Оказывается, купцы прибыли из Новгорода совсем недавно. Это совсем не те, за которыми он посылал погоню.
— У кого из вас пропала невеста? — спросил он.
— У меня, сир, — ответил Андрейша.
— А сейчас где твоя невеста? Ведь ее вывели из замка?
— Да, но на площади она снова пропала.
Великий маршал был озадачен. «Узнаю, чья это проделка, повешу на первом дереве», — подумал он.
— Найдем невесту. Не беспокойтесь, господа купцы, произошла ошибка, — сказал маршал, сдерживая ярость. — Прошу вас, господа, окажите честь хозяину, пейте.
Купцы церемонно поклонились и глотнули из золотых кубков.
— Мы, господа купцы, великое, могучее государство. Сильнее и богаче никого нет на свете. У нас восемьдесят пять городов, тысяча четыреста немецких деревень, не считая прусских и польских. Все наши горожане, — с важностью говорил маршал, — живут под хорошей охраной; прелаты, вассалы и простонародье не нарадуются миру и справедливости. Мы никого не давим, ни на кого не налагаем беззаконных тягот, мы не требуем того, что нам не принадлежит, и все, благодаря богу, управляются нами с одинаковой благосклонностью и справедливостью.
Фома Сбитень зашевелил пальцами в густой бороде. Слишком уж слова великого маршала расходились с тем, что происходило в стране.
— Ваше священство, мы встретили простых ремесленников и хлебопашцев — пруссов, они жаловались на многие несправедливости и обиды от ордена.
— Пруссы — язычники, они должны благодарить бога за то, что дышат одним с нами воздухом.
— Но ведь здесь их земля, — не унимался старик, — они жили на этих землях с незапамятных времен. Большинство вы насильно окрестили в католическую веру. Мы, русские, хорошо знаем пруссов… Наши деды и прадеды всегда дружили с ними.
— Эта земля немецкая и всегда будет немецкой! — грозно сдвинув брови, сказал Конрад Валленрод. — Она принадлежит славному ордену святой девы Марии. Языческие народы будут сметены с лица земли, если они глухи к слову господню. Наш орден — это церковь, оружие и деньги, неразрывно соединенные вместе. Наши монастыри — это крепости и замки. Разве есть на земле где-нибудь такая сила? Мы можем выставить в самый короткий срок тысячу благородных рыцарей в отличной броне, на горячих жеребцах. Каждый рыцарь ведет за собой десять вооруженных солдат. А еще сколько войска по нашему слову выставят города и селения! Но это не все. Мы богаты. На наши деньги можно содержать много наемных солдат.
Андрейша подумал, что крестоносцы много лет воюют с Литвой и ничего не могут с ней сделать. Нередко бывало, что литовские князья разбивали рыцарей и загоняли их в замки. Но сейчас он предпочел молчать и слушать. Больше всего Андрейшу беспокоила судьба Людмилы.
А великий маршал продолжал хвастаться:
— Мы захватили в свои руки все понизовье реки Вислы. А по ней идет главное движение грузов из Польши и из других стран. Мы запрещаем иностранцам перевозить самостоятельно грузы по этой реке. Немецкое общество привисленских судохозяев получило от нас большую денежную помощь с условием строить все пристани только на прусском, правом берегу. Это обижает поляков, а нам на это наплевать. Они жалуются папе на орден — пусть жалуются. Все равно польским купцам придется перевозить свои товары на немецких судах… У нас в конюшнях шестнадцать тысяч отличных лошадей. На конских заводах мы производим новые породы. В нашей благословенной богом стране почти четыре сотни мельниц. Мы двинемся дальше. На восток от Немана и до самых татар много еще не заселенных областей.
— Но там живут русские! — сказал Андрейша.
— Ха… раздробленная Русь. Русские платят дань ханам или литовскому князю… К востоку от нас народы живут смутной жизнью первобытных людей. В этом трудность и величие немцев-завоевателей. История за нас.
Андрейша все меньше и меньше вникал в смысл слов, изрекаемых великим маршалом. Тревожные мысли о Людмиле не давали ему покоя.
Домашний комтур, почтительно изгибаясь и приседая, приблизился к Конраду Валленроду и тихо сказал ему несколько слов. Великий маршал махнул рукой и отвернулся, желая показать, что разговор окончен.
Вслед за комтуром вошел эконом Генрих фон Ален и обратился к маршалу. Они несколько минут беседовали вполголоса.
Конрад Валленрод из-под нависших бровей кинул тяжелый взгляд на Андрейшу.
— Брат Плауэн пришел в себя и утверждает, что молодой человек, потерявший невесту, был в числе трех русских купцов, побывавших в Вильне. Так я тебя понял? — тихо сказал маршал эконому.
— Да, он утверждает, — продолжал шептать эконом, почти касаясь губами маршальского уха. — Он еще сказал, что молодой новгородец подговаривал горожан к возмущению. Он зачинщик.
— Хорошо… Ну вот, господин жених, — с мрачной улыбкой сказал Валленрод Андрейше, — ваша невеста нашлась. Великий господь никогда не оставляет без милосердия сирот и вдовиц. Сила нашего ордена — в его милосердии. Господа купцы, — обернулся маршал к гостям, — богатства ордена неисчислимы. У нас много серебра, оно лежит в подвалах без всякого применения. Мы можем вывозить его в Новгород как товар и менять на него ваши меха, воск и другое. Наш главный эконом, Генрих фон Ален, говорит, что это очень выгодно для Новгорода… Я не задерживаю вас больше, господа купцы.
Новгородцы поднялись с мест и раскланялись. Каждому из них был преподнесен подарок — позолоченный шлем.
Великий маршал хлопнул в ладоши.
— Проводите господ русских купцов, — сказал он. — Наши люди порадуют жениха, расскажут, где его невеста.
Когда новгородцы вышли на замковый двор, они остолбенели. На только что построенной виселице качались на ветру три трупа. Это были цеховые старосты: Иоганн Кирхфельд, Макс Гофман и староста пивоваров Герберт Бютефиш.
У ворот к Андрейше подошел орденский брат с длинным, узким лицом:
— По велению великого маршала я должен рассказать тебе, господин купец, как найти невесту. Пойдем.
Андрейша посмотрел на товарищей.
— Иди, иди, — сказал Иван Кашин. — Может, сегодня и с невестой свидишься. А мы домой пойдем, в харчевню. Как справишь дела, приходи, расскажешь.
За русскими купцами закрылась калитка. К Андрейше подошли два орденских брата, опоясанные мечами, и повели его, снова в замок.
Подошли пивовары, составлявшие одно из самых сильных братств. Под Кенигсбергским замком стало еще многолюднее.
— На замок! — раздались упрямые голоса. — На замок!
— Разгромим осиное гнездо!
— Правосудия, правосудия! — кричали люди.
Цеховые старшины совещались, что делать дальше. Решили просить поддержки у орденских рабов — славян.
Топот коня, идущего внамет, заставил многих повернуть голову. На площадь ворвался всадник на рыжем жеребце без седла и всякого вооружения. Это был юноша Рудольф Вилле, сын хозяина харчевни «Лошадиная голова». Харчевня находилась в двух верстах от замка по литовской дороге. Каждый приезжавший в город или покидавший его был рад промочить горло отличным пивом у старины Петера Вилле.
Многие узнали Рудольфа Вилле.
— Господа горожане, — крикнул юноша, — рыцари возвращаются, они подъезжают к нашей харчевне! Сам великий маршал и все остальные. Берегитесь…
Юноша вздыбил разгоряченного коня и поскакал обратно.
— Пожалуй, надо расходиться, — с тревогой сказал Ганс Гофман, прислушиваясь к удалявшемуся топоту лошадиных копыт.
— Ты прав, надо уходить, пока целы, — согласился Иоганн Кирхфельд.
— Рыцари не церемонятся, когда дело идет об их благополучии, — согласились остальные старосты цехов.
— На этот раз мы опоздали, — с сожалением сказал кто-то из толпы. — Но следующий раз…
— Мы поговорим об этом потом, — остановил Иоганн Кирхфельд. — Вы слышите, господа, опять кто-то скачет.
Через торговую площадь, поднимая тучи пыли, промчался орденский гонец на взмыленном коне. Боевая труба заиграла свою песню перед воротами замка.
Горожане стали быстро расходиться. Подмастерья и ученики побежали в Альтштадт и Кнайпхоф предупреждать об опасности.
«Все по домам!»— таков был приказ цеховых старост.
Вскоре на рыночных площадях и на улицах никого не осталось.
Ветер с моря гнал дождевые тучи. Солнце все чаще и чаще скрывалось от глаз за темной, густой завесой. Стал накрапывать нудный земландский дождь, которому нет ни конца ни края.
Пыль на торговой площади постепенно превращалась в густую, липкую грязь.
Под рев боевых труб показалось орденское знамя. Его держал в руках один из трех рыцарей, едущих в ряд на белых лошадях. Святая дева Мария с младенцем лениво колыхалась на белом полотнище.
В окружении благородных иноземных рыцарей выехал на площадь сам великий маршал. На лице полководца была написана усталость.
Конрад Валленрод снял шлем, не замечая, как дождевые струйки бегут по лицу, стекают на спину и на потную грудь.
Одежда рыцарей запылена. Моросящий дождь превращал пыль в серую жижу, быстро стекавшую с разноцветных плащей.
Впереди великого маршала ехал оруженосец, державший в руках его щит с родовым гербом. Вслед маршальскому гнедому жеребцу с широким задом и длинным хвостом шел вороной конь подмаршала. Со всех сторон главного орденского военачальника окружала почетная стража из десяти братьев рыцарей и отряда верных кнехтов.
За свитой великого маршала ехали кенигсбергские благородные рыцари и прочее орденское воинство.
Лошади были мокры от дождя и казались одной масти.
Миновав площадь, рыцари двинулись вдоль старых каменных мельниц, шумевших на Кошачьем ручье, а после свернули прямо к воротам замка.
Великий маршал отмалчивался всю дорогу. «Разве так воюют! — думал он. — Два-три таких похода — и мы растеряем свою воинскую славу». Ужасающе подействовала на Конрада Валленрода смерть его близкого друга, комтура замка Мариенвердера Генриха Клея. Он считался самым опытным мужем в борьбе с язычниками. Сколько битв он выиграл, сколько взял в плен и уничтожил неверных! И такая глупая смерть — камень попал в голову.
Великий маршал и его друг Генрих делились самым сокровенным. После смерти великого магистра Конрада Винриха Генрих Клей высказал ему, Конраду Валленроду, тайную мысль. Было бы хорошо, если бы Конрад Валленрод стал великим магистром, а он, Генрих Клей, — великим маршалом. Военные дела ордена пошли бы в гору. Но вышло по-другому — великим магистром избрали великого ризничего. Ризничий! Кто он такой? Одевал, обувал братьев ордена — вот и все его дела. Ведал починкой подштанников, а сейчас великий магистр… Хорошо, когда есть друг, с которым можно говорить обо всем.
Но славный рыцарь погиб. С ним убиты сто пятьдесят братьев, больше сотни благородных гостей, больше двух тысяч храбрых горожан-немцев и кнехтов. И это только убиты, а еще сотни пленных. И раненые. Сколько их везут позади на телегах!.. «А что достигнуто? — спрашивал себя великий маршал. — Ничего, ровным счетом ничего. А ордену нанесен страшный удар».
Проходя через мост, лошадь великого маршала попала копытом в расщелину, споткнулась. Но Конрад Валленрод не заметил. Не заметил он и того, что горожане не встречали рыцарей. Обычно все население трех городков выходило на улицы и площади. Улицы на пути рыцарей устилались соломой. Женщины и девушки бросали цветы и угощали напитками. Мужчины выкрикивали приветствия. Всегда было людно и шумно. Сегодня на улицах не видно и не слышно людей.
Стража поспешно опускала мост через ров и открывала ворота… Во дворе собрались старые рыцари приветствовать вернувшихся из похода братьев, вышел главный эконом Генрих фон Ален.
Когда кони маршала и его свиты зацокали копытами по булыжникам крепостного двора, старцы дрожащими голосами затянули победную песню. Один из них был особенно худ и хрупок. Бледное лицо, тонкая шея. Его длинный нос пропускал свет, словно в нем не было ни капли крови. Старичок, однако, громким голосом выводил свою ноту в победном гимне.
— «Христос воскрес! Возрадуемся, братья, о боге, что сломал рог язычников…»— пели старцы. Встретив хмурый взгляд великого маршала, заслуженные рыцари смешались и замолкли.
Спрыгнув с коня, Конрад Валленрод, по обычаю орденских братьев, перецеловался со стариками и священником, поздоровался с Генрихом фон Аленом. Приказав ему разместить прибывших гостей, маршал пошел в свои покои.
А Генрих фон Ален пребывал в великом смятении. «Когда лучше все рассказать маршалу, — думал эконом, — сегодня или, может быть, утром, когда душа каждого человека пребывает в добре?» Но, взвесив все «за»и «против», вспомнив горячий нрав Валленрода, Генрих фон Ален решил не откладывать.
Через час он вошел в покои маршала. Прислужники выносили из спальни огромную дубовую бочку со скамейкой внутри, в которой только что выкупался великий маршал.
Смыв с себя обильный пот битв и походов, Конрад Валленрод наслаждался охватившей его легкостью. Он надел шелковое белье, натянул связанные из легчайшей шерсти штаны и куртку и, сидя за столом, смаковал пряное французское вино, поглядывая на свою коллекцию броневой одежды и оружия. Как приятно после долгой разлуки снова увидеть любимые вещи!
Все так и было, как предполагал Генрих фон Ален.
— Высокочтимый брат… — начал эконом, появившись в кабинете.
Перед глазами Валленрода он съежился, словно проколотый пузырь. Великий маршал недовольно посмотрел на него, кивнул на деревянный стул с высокой спинкой.
— Высокочтимый брат, — повторил Генрих фон Ален, опустив глаза на черно-красные клетки ковра, — я не стал бы беспокоить тебя после столь утомительного похода, но события заставляют быть безжалостным. — Эконом продолжал стоять.
— Что ты имеешь в виду, брат мой? — спросил Валленрод, отхлебнув вино.
— Перед самым твоим возвращением, достопочтимый брат, — продолжал Генрих фон Ален, — горожане подняли восстание. Брат Плауэн ранен, он при смерти. Они решили взять замок в свои руки. Замок…
— Неслыханно! — сказал великий маршал. — Послушные немцы хотели взять в свои руки замок… Это очень опасно. — Он отставил вино и отодвинул стул, словно собираясь встать. — Расскажи подробно, брат мой, все, как было.
Пока эконом рассказывал, Конрад Валленрод не проронил ни слова. Только на лбу и на шее у него вздулись синие жилы да побледнело лицо. Большие руки до боли сжимали серебряный кубок.
— Ты все сказал, брат? — спокойно спросил великий маршал. — Не забыл ли чего-нибудь?
— Я сказал все, — ответил Генрих фон Ален.
Конрад Валленрод хлопнул в ладоши. В комнате тотчас появились вооруженные слуги.
— Пусть брат замковый комтур немедленно распорядится сколотить три виселицы во дворе крепости, — сказал он. — А еще пусть пошлет людей за старостами кузнецов, хлебопеков и пивоваров. Я буду их ждать. С богом. Поворачивайтесь живее! — Великий маршал стукнул кулаком.
Слуги исчезли.
— А ты, брат эконом, слушай меня внимательно, потом запишешь на пергамент, чтобы не забыть, ты ведь у нас грамотей… — И Валленрод откинулся на спинку стула. — По велению великого магистра и благочестивого капитула, — начал он, — запретить кузнецам иметь свой дом для сборищ. Запретить им собираться по какому-нибудь поводу. Запретить собирать подать «Три пфеннига за пиво»в любом месте. — Он подумал немного. — Запретить всем братствам и ремесленным цехам собираться чаще чем четыре раза в год. Собираться разрешается только в присутствии двух членов городского совета и старосты. Эти два члена совета и староста должны дать орденскому правителю письменный отчет о собрании на следующий день… Домохозяевам запретить устраивать собрания в своих домах и допускать постановления против ордена или городского совета. За нарушение этих законов карать смертной казнью.
Великий маршал остановился и, словно ставя печать, снова ударил кулаком по столу.
— Завтра зачитать мое решение членам городского совета, — добавил рыцарь. — Они первые ответят, если повторится подобное. — Он кинул яростный взгляд на Генриха фон Алена. — Запомнил, брат мой? Иди запиши все, что я сказал. Через час прочитаешь, я поставлю печать. С богом.
— Как, без великого магистра? — с испугом спросил эконом.
— Я замещаю великого магистра, когда его нет, — с вызовом сказал Конрад Валленрод. — Тебе что-нибудь неясно, брат?
Генрих фон Ален поклонился и торопливо вышел из маршальского кабинета.
Конрада Валленрода душило бешенство. Предатели! В то время как рыцари проливают свою благородную кровь в битвах с язычниками, эта сволочь замышляет измену! Хотели захватить замок. И они называют себя немцами!
Великий маршал вошел в гардеробную. Там двое крещеных пруссов-служителей смазывали жиром его бронзовые доспехи. Чтобы согнать злость, Конрад Валленрод ударил ногой по заду нагнувшегося прусса.
— Зачем кладешь столько сала? — крикнул он. — Разве ты жарить собираешься мою броню? Сколько раз говорил: кладется тончайший, невидимый слой!
Пруссы ничего не ответили. Они заметили, что великий маршал чем-то крепко рассержен, и молча слушали его гневные слова. В ярости он может ударить не только ногой, но мечом или пикой.
Облегчив душу, Конрад Валленрод вернулся в кабинет. Его дожидался оруженосец Стардо. Маршал привязался к честному, храброму юноше, верил ему. Юноша не отходил от Валленрода, и, когда рыцарь укладывался в свою кровать, Стардо, словно собака, укладывался рядом на медвежью шкуру.
— Высокочтимый рыцарь, — сказал оруженосец, — трое русских купцов из Новгорода просят вашей аудиенции.
— Приведи их ко мне, — сразу распорядился маршал.
Рассказ Генриха фон Алена он выслушал внимательно и запомнил, что каша заварилась с пропажи невесты одного из купцов.
— Угощение — в золотой посуде с орденским гербом, — добавил он.
Потом Конрад Валленрод вспомнил трех русских купцов, за которыми посылал погоню в начале лета. Перед глазами встал рыцарь Гуго Фальштейн. «А может быть, это те же купцы? Увидим».
Русские появились в кабинете великого маршала. Хозяин вежливо поздоровался с ними и пригласил сесть. Слуги принесли вино в золотых кубках и фрукты в золотых тарелках.
Купцы держали себя с достоинством и уверенностью.
Великий маршал спросил, когда они прибыли в Кенигсберг, откуда они, как себя чувствуют на чужбине, не больны ли.
На превосходном немецком языке отвечал Андрейша, самый молодой из них.
Великий маршал размягчился, услышав родной язык, и почувствовал к юноше расположение.
Оказывается, купцы прибыли из Новгорода совсем недавно. Это совсем не те, за которыми он посылал погоню.
— У кого из вас пропала невеста? — спросил он.
— У меня, сир, — ответил Андрейша.
— А сейчас где твоя невеста? Ведь ее вывели из замка?
— Да, но на площади она снова пропала.
Великий маршал был озадачен. «Узнаю, чья это проделка, повешу на первом дереве», — подумал он.
— Найдем невесту. Не беспокойтесь, господа купцы, произошла ошибка, — сказал маршал, сдерживая ярость. — Прошу вас, господа, окажите честь хозяину, пейте.
Купцы церемонно поклонились и глотнули из золотых кубков.
— Мы, господа купцы, великое, могучее государство. Сильнее и богаче никого нет на свете. У нас восемьдесят пять городов, тысяча четыреста немецких деревень, не считая прусских и польских. Все наши горожане, — с важностью говорил маршал, — живут под хорошей охраной; прелаты, вассалы и простонародье не нарадуются миру и справедливости. Мы никого не давим, ни на кого не налагаем беззаконных тягот, мы не требуем того, что нам не принадлежит, и все, благодаря богу, управляются нами с одинаковой благосклонностью и справедливостью.
Фома Сбитень зашевелил пальцами в густой бороде. Слишком уж слова великого маршала расходились с тем, что происходило в стране.
— Ваше священство, мы встретили простых ремесленников и хлебопашцев — пруссов, они жаловались на многие несправедливости и обиды от ордена.
— Пруссы — язычники, они должны благодарить бога за то, что дышат одним с нами воздухом.
— Но ведь здесь их земля, — не унимался старик, — они жили на этих землях с незапамятных времен. Большинство вы насильно окрестили в католическую веру. Мы, русские, хорошо знаем пруссов… Наши деды и прадеды всегда дружили с ними.
— Эта земля немецкая и всегда будет немецкой! — грозно сдвинув брови, сказал Конрад Валленрод. — Она принадлежит славному ордену святой девы Марии. Языческие народы будут сметены с лица земли, если они глухи к слову господню. Наш орден — это церковь, оружие и деньги, неразрывно соединенные вместе. Наши монастыри — это крепости и замки. Разве есть на земле где-нибудь такая сила? Мы можем выставить в самый короткий срок тысячу благородных рыцарей в отличной броне, на горячих жеребцах. Каждый рыцарь ведет за собой десять вооруженных солдат. А еще сколько войска по нашему слову выставят города и селения! Но это не все. Мы богаты. На наши деньги можно содержать много наемных солдат.
Андрейша подумал, что крестоносцы много лет воюют с Литвой и ничего не могут с ней сделать. Нередко бывало, что литовские князья разбивали рыцарей и загоняли их в замки. Но сейчас он предпочел молчать и слушать. Больше всего Андрейшу беспокоила судьба Людмилы.
А великий маршал продолжал хвастаться:
— Мы захватили в свои руки все понизовье реки Вислы. А по ней идет главное движение грузов из Польши и из других стран. Мы запрещаем иностранцам перевозить самостоятельно грузы по этой реке. Немецкое общество привисленских судохозяев получило от нас большую денежную помощь с условием строить все пристани только на прусском, правом берегу. Это обижает поляков, а нам на это наплевать. Они жалуются папе на орден — пусть жалуются. Все равно польским купцам придется перевозить свои товары на немецких судах… У нас в конюшнях шестнадцать тысяч отличных лошадей. На конских заводах мы производим новые породы. В нашей благословенной богом стране почти четыре сотни мельниц. Мы двинемся дальше. На восток от Немана и до самых татар много еще не заселенных областей.
— Но там живут русские! — сказал Андрейша.
— Ха… раздробленная Русь. Русские платят дань ханам или литовскому князю… К востоку от нас народы живут смутной жизнью первобытных людей. В этом трудность и величие немцев-завоевателей. История за нас.
Андрейша все меньше и меньше вникал в смысл слов, изрекаемых великим маршалом. Тревожные мысли о Людмиле не давали ему покоя.
Домашний комтур, почтительно изгибаясь и приседая, приблизился к Конраду Валленроду и тихо сказал ему несколько слов. Великий маршал махнул рукой и отвернулся, желая показать, что разговор окончен.
Вслед за комтуром вошел эконом Генрих фон Ален и обратился к маршалу. Они несколько минут беседовали вполголоса.
Конрад Валленрод из-под нависших бровей кинул тяжелый взгляд на Андрейшу.
— Брат Плауэн пришел в себя и утверждает, что молодой человек, потерявший невесту, был в числе трех русских купцов, побывавших в Вильне. Так я тебя понял? — тихо сказал маршал эконому.
— Да, он утверждает, — продолжал шептать эконом, почти касаясь губами маршальского уха. — Он еще сказал, что молодой новгородец подговаривал горожан к возмущению. Он зачинщик.
— Хорошо… Ну вот, господин жених, — с мрачной улыбкой сказал Валленрод Андрейше, — ваша невеста нашлась. Великий господь никогда не оставляет без милосердия сирот и вдовиц. Сила нашего ордена — в его милосердии. Господа купцы, — обернулся маршал к гостям, — богатства ордена неисчислимы. У нас много серебра, оно лежит в подвалах без всякого применения. Мы можем вывозить его в Новгород как товар и менять на него ваши меха, воск и другое. Наш главный эконом, Генрих фон Ален, говорит, что это очень выгодно для Новгорода… Я не задерживаю вас больше, господа купцы.
Новгородцы поднялись с мест и раскланялись. Каждому из них был преподнесен подарок — позолоченный шлем.
Великий маршал хлопнул в ладоши.
— Проводите господ русских купцов, — сказал он. — Наши люди порадуют жениха, расскажут, где его невеста.
Когда новгородцы вышли на замковый двор, они остолбенели. На только что построенной виселице качались на ветру три трупа. Это были цеховые старосты: Иоганн Кирхфельд, Макс Гофман и староста пивоваров Герберт Бютефиш.
У ворот к Андрейше подошел орденский брат с длинным, узким лицом:
— По велению великого маршала я должен рассказать тебе, господин купец, как найти невесту. Пойдем.
Андрейша посмотрел на товарищей.
— Иди, иди, — сказал Иван Кашин. — Может, сегодня и с невестой свидишься. А мы домой пойдем, в харчевню. Как справишь дела, приходи, расскажешь.
За русскими купцами закрылась калитка. К Андрейше подошли два орденских брата, опоясанные мечами, и повели его, снова в замок.