Страница:
Берег казался оживленным. Вдоль линии морского прибоя двигались телеги, запряженные парой лошадей. В море вблизи берега стояли на якорях сотни маленьких рыбачьих лодок.
На следующий день Алексей Копыто вместе с Андрейшей и тремя дружинниками решили съехать на берег. В небольшой плоскодонной лодке они благополучно добрались до песчаного берега. Им пришлось пробираться сквозь множество рыбачьих лодок, выгружавших сельдь на телеги, стоявшие по самые оси в воде. Новгородцы узнали, что, пока воз с рыбой не дотронулся колесами до сухого берега, запрещалось продавать с него сельдь. Они увидели много женщин, работавших на переборке рыбы.
Утро было ясное. Солнце взошло недавно и казалось раскаленным докрасна шаром. Пахло свежей рыбой. На берегу кричали и шумели люди. Тысячи чаек, резко вскрикивая, летали над морем. На берегу грудились деревянные и каменные постройки для посола рыбы, склады бочек и соли, бондарные мастерские. Ровно в шесть часов заиграл рог, и староста на высоком шесте поднял корзину. Торговля началась.
Проголодавшись, новгородцы отправились в город Фальстербо, расположенный в какой-нибудь версте от берега. Узкие улицы кишели всяким морским народом. Новгородцы увидели множество лавок: здешние купцы торговали вином, тканями, сладостями и орехами.
Вокруг Фальстербо сгрудились склады и дворы ганзейских городов. Каждый город имел свой квартал, огороженный крепкой стеной, и управлялся по своим законам и обычаям. В центре помещалось большое общее кладбище.
В харчевне русские купцы услышали много интересного. Датчане были настроены воинственно, грозили ганзейцам и клялись, что скоро отберут у них право на ловлю сельди. А командор ганзейской крепости в Скании Вульф Вульфлям, сын штральзундского бургомистра, за годовое вознаграждение в пять тысяч марок взялся защищать торговые суда на подходах к Скании в самое горячее время промысла — от пасхи и до дня святого Мартина. На деньги купцов в ганзейских городах строились военные корабли. Словом, немцы не думали без боя отдавать промыслы.
У всех на устах была королева Маргарита, грозившая могучему Ганзейскому союзу. Купцы боялись выходить в море. Говорили, что королева закроет Зунд для немецких судов. Эта весть обрадовала Алексея Копыто. Нащупав слабое место противника, можно навести удар по его торговле…
Когда новгородцы возвратились из города, уже стемнело. Далеко в море светились огни факелов, рыбаки продолжали ловить рыбу. На берегу раздавался стук бочарного молота…
— Золотое дно, — сказал Алексей Копыто товарищам, разбирая весла в лодке. — Селедка-то в пять раз дороже хлеба. А море ни пахать ни бороновать не надо, рыба сама, как сорняк, растет.
Пустые бочки из трюмов выгрузили быстро. Несколько дней стояла непогода, и лодья не грузилась. Только через три недели с берега привезли последний ласт селедки.
Алексей Копыто торопился поскорее закончить дела и не стал ждать попутных судов. А выйдя в море, задумался — так ли сделал: морские разбойники подстерегали за каждым мысом. На море, где полтораста лет назад новгородцы были главной силой и плавали без оглядок, появились новые хозяева.
Покряхтывая, в каморку кормщика спустился старшой дружины Анцифер Туголук. Огромного роста, богатырь Анцифер слыл в Новгороде одним из лучших воинов. С одинаковым умением он бился на ножах и на топорах, на коне и пешим.
Анцифер присел рядом с кормщиком на затрещавшую от тяжести скамейку и молча стал разглаживать густую коричневую бороду.
— Что, друг Анцифер? — спросил Копыто, видя, что старшой не думает начинать разговор. — Скучно, что ли, без меня стало?
— Корабль виден, господине, — сказал Анцифер, — а что за корабль, неведомо. — От зычного голоса затрепетал лампадный огонек у иконы. — Я сказал молодцам — пусть окольчужатся, — добавил он, откашлявшись.
— Хорошо сделал, Анцифер, — похвалил кормщик. — Пойдем посмотрим, что за зверь.
Они поднялись на палубу. Алексей Копыто влез на мачту и, прикрыв от солнца ладонью глаза, долго смотрел на юг, где виднелся парус.
— Парус приметный, — сказал он, спустившись, — полосатый, ганзейский. И крепостцы на корме и на носу торчат. Хоть не враги нам ганзейцы, однако, друг Анцифер, человека на мачте держи. Ближе подойдем — разберемся.
Из узкого носового люка на палубу поднялись вооруженные мореходы в легких, коротких кольчугах.
Корабли быстро сближались. Теперь все видели бело-красный парус на встречном когге и белую каемку по коричневому борту. В облике корабля Андрейше показалось что-то знакомое. Он встал на борт и, схватившись за ванты, стал пристально вглядываться.
— Влезай на бочку, Андрейша, — распорядился кормщик, — кричи погромче, ежели вражье.
Он подошел к дружинникам, с каждым простился, каждого поцеловал. Потом вынес из своей каморы Евангелие с медными застежками и крестом на кожаном переплете и положил в углубление мачты. Умирающему или тяжело раненному товарищи должны принести Евангелие. Грозна и тяжка жизнь на море, и дружинникам дано облегчение: прикоснувшись к Евангелию, они без попа получали отпущение грехов.
И флаг на мачте когга стал хорошо виден — синее полотнище, цвет морского братства. В крепостцах на корме и на носу собрались вооруженные люди. Все это не предвещало добра. Сомнений ни у кого не оставалось — на корабле морские разбойники.
— Заряжай пушку, — сказал кормщик Копыто, примерившись глядким морским оком. — Пусть подойдет поближе, тогда и ударим по парусу… Разбирай крючья, ребята.
— Правильно, — прогудел Анцифер Туголук, — ежели парус каменьями раздерем, мы хозяева: захотим биться — будем, а захотим уйти — тоже наша воля.
Дружинники засмеялись, но быстро помрачнели. Смерть близко, а помирать никому не в радость.
Пушку зарядили. Повар Волкохищенная Собака зажег фитиль и не спускал глаз с кормщика. Огненный кончик дымился в его руках. Когг подошел ближе, еще ближе…
Алексей Копыто поднял руку, готовясь дать сигнал к выстрелу.
И вдруг с кормовой крепостцы когга кто-то замахал белым полотнищем.
— Кто вы есть? — раздался с встречного корабля громкий голос. — Как зовут ваш корабль?
— Мы русские, — ответил в трубу Алексей Копыто. — А лодья наша — «Петр из Новгорода».
На встречном судне помолчали.
— Наш капитан едет на вашу ладью… воевать не надо! — опять закричали разбойники и спустили на воду легкую лодку.
В нее сошло два человека. Один сел на корму, другой — на весла. Лодка стрелой помчалась к русскому кораблю.
— Нет ли здесь какого обмана? — сказал Анцифер Туголук. — Ворон, ребята, не лови.
Разбойничья лодка подошла к берегу. Первым залез на палубу лодьи свирепый на вид желтоволосый венд. За ним поднялся высокий мужчина в толстом шерстяном плаще, с отросшими по плечи волосами. Вступив на палубу, он, прихрамывая, пошел к мачте, где собрались вооруженные дружинники. Когда он приблизился, все увидели, что левое ухо вместе с половиной щеки у него отрублено и на бедре висит меч, украшенный серебром.
— Я прусс, — сказал он, блеснув волчьим глазом, — и капитан «Золотой стрелы». Кто-нибудь понимает наш язык?
— Я, — сказал Анцифер Туголук и выступил вперед.
— Мы хотим знать, где новгородец Андрейша, что с ним? — спросил одноухий капитан.
Но никто не успел ответить на его вопрос.
Узнав Одноухого, Андрейша скатился с мачты на палубу, подбежал к пруссу и обнял его.
— Дядюшка, — сказал он кормщику, — этот человек дважды спас меня от смерти. Его зовут Одноухий. Если бы не он да не Отто Мествин, не видать мне белого света.
— Спасибо тебе, господине, — кланяясь, произнес кормщик. — Прошу милости отведать хмельного. Почту за честь и особое счастье.
— Не думал я, что встречу здесь Андрейшу, — пробурчал Одноухий, — но, видно, так хотят боги. Мы на «Золотой стреле» все друзья Андрейши, и его друзья тоже наши друзья. Я верю, что ты не причинишь мне зла. — Поклонившись с мрачной учтивостью, Одноухий пошел вслед за кормщиком.
В каморе капитан «Золотой стрелы» увидел девушку с золотыми косами. Она сидела на скамейке и точила нож.
— Это Людмила, — сказал Андрейша.
Одноухий с улыбкой посмотрел на девушку.
— Хорошую жену ты выбрал себе, Андрейша, — сказал он, присаживаясь, — и в жизни, и в бою помощница. Хотел бы попробовать свадебной каши на вашем венчальном пиру.
Людмила покраснела и спрятала нож.
Когда большая серебряная братина с пенящимся медом несколько раз обошла всех, кто сидел в каморе, Одноухий сказал:
— Я хочу знать, что приключилось с тобой, Андрейша, после того как ты покинул наш корабль, что приключилось с твоей невестой и с нашим Стардо.
Андрейша стал рассказывать. Капитан «Золотой стрелы» слушал молча, иногда покачивая головой.
— Твой отец отомщен, девушка, — сказал он, когда Андрейша кончил говорить. — Несколько дней назад мы захватили орденский корабль, и на нем оказался поп Плауэн с крестом на заднице и гнусный доносчик Генрих Хаммер. Мы содрали шкуру с обоих, привязали их к пустым бочкам и бросили в море. Их, еще живых, расклевали чайки… И еще мы на «Золотой стреле» потопили восемнадцать ганзейских кораблей и купцов выбросили за борт.
— Ответь нам, господине, и не осуди за прямое слово, — сказал Алексей Копыто, когда и вторая братина опустела. — Зачем вы, морские братья, мореходов грабите, отнимаете у них жизнь? Не вами жизнь дадена. Грех большой на себя берете, вот что, господине.
Единственное ухо разбойника налилось кровью. Ответил он не сразу.
— Если у тебя, русский кормщик, разорят дом, предадут страшной смерти жену и детей, а тебя самого сделают рабом, будешь ты покорно служить своему хозяину — врагу?
— Буду мстить, пока течет в жилах кровь, пока бьется сердце! — не раздумывая, ответил Алексей Копыто.
— А если враги захватят землю, на которой жили твои деды и прадеды? Если жен и детей будут рубить на куски и колоть пиками и весь народ превратят в рабов… Если бога твоих отцов, — повысил он голос, — втопчут в грязь и запретят говорить на родном языке? Нет пуще муки, как лишиться родной земли! — Одноухий закрыл лицо рунами и стал качаться из стороны в сторону. — Никто не вспомнит, что на земле жили пруссы, не расскажут старики своим внукам, как храбро они боролись с врагами. — Одноухий снова поднял голову. — Не споют бродячие музыканты песни про отвагу и мужество пруссов. Мы мстители. Мы мстим за поруганных богов, за окровавленную и разграбленную землю, за убитых, — мы, пруссы, венды и все те, кому не дают свободно жить на земле. Одно нам осталось — ввериться волнам и жить над морской пучиной. На свете нет справедливости. Малые и слабые — добыча великих и сильных. О моя прекрасная земля! — закончил прусс. — Месть, месть, месть! — Забывшись, он крикнул еще что-то на своем языке.
Новгородцы поняли чувства своего гостя.
— На твоем месте, друг, я тоже, наверно, пошел бы в морские разбойники, — сказал Алексей Копыто, обнимая Одноухого.
Он наполнил братину еще раз, и она пошла по кругу.
— Мы получили приказ королевы Маргариты нападать на корабли ганзейцев и проклятых рыцарей! — грозно сказал прусс.
На когге «Золотая стрела» послышались странные звуки. Казалось, кто-то часто бьет молотом по звонкой железной доске.
— Меня зовут товарищи, — сказал Одноухий, — надо спешить.
Русские мореходы с честью проводили капитана морских разбойников и снова отворили паруса на ветер. На желтоватой замше большого паруса зашевелились изображения двух медведей, поднявшихся на задние лапы, он оглушительно хлопнул и сразу упруго расправился на ветру.
Штральзунд — Гданск — Калининград
1965 — 1968 гг.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
На следующий день Алексей Копыто вместе с Андрейшей и тремя дружинниками решили съехать на берег. В небольшой плоскодонной лодке они благополучно добрались до песчаного берега. Им пришлось пробираться сквозь множество рыбачьих лодок, выгружавших сельдь на телеги, стоявшие по самые оси в воде. Новгородцы узнали, что, пока воз с рыбой не дотронулся колесами до сухого берега, запрещалось продавать с него сельдь. Они увидели много женщин, работавших на переборке рыбы.
Утро было ясное. Солнце взошло недавно и казалось раскаленным докрасна шаром. Пахло свежей рыбой. На берегу кричали и шумели люди. Тысячи чаек, резко вскрикивая, летали над морем. На берегу грудились деревянные и каменные постройки для посола рыбы, склады бочек и соли, бондарные мастерские. Ровно в шесть часов заиграл рог, и староста на высоком шесте поднял корзину. Торговля началась.
Проголодавшись, новгородцы отправились в город Фальстербо, расположенный в какой-нибудь версте от берега. Узкие улицы кишели всяким морским народом. Новгородцы увидели множество лавок: здешние купцы торговали вином, тканями, сладостями и орехами.
Вокруг Фальстербо сгрудились склады и дворы ганзейских городов. Каждый город имел свой квартал, огороженный крепкой стеной, и управлялся по своим законам и обычаям. В центре помещалось большое общее кладбище.
В харчевне русские купцы услышали много интересного. Датчане были настроены воинственно, грозили ганзейцам и клялись, что скоро отберут у них право на ловлю сельди. А командор ганзейской крепости в Скании Вульф Вульфлям, сын штральзундского бургомистра, за годовое вознаграждение в пять тысяч марок взялся защищать торговые суда на подходах к Скании в самое горячее время промысла — от пасхи и до дня святого Мартина. На деньги купцов в ганзейских городах строились военные корабли. Словом, немцы не думали без боя отдавать промыслы.
У всех на устах была королева Маргарита, грозившая могучему Ганзейскому союзу. Купцы боялись выходить в море. Говорили, что королева закроет Зунд для немецких судов. Эта весть обрадовала Алексея Копыто. Нащупав слабое место противника, можно навести удар по его торговле…
Когда новгородцы возвратились из города, уже стемнело. Далеко в море светились огни факелов, рыбаки продолжали ловить рыбу. На берегу раздавался стук бочарного молота…
— Золотое дно, — сказал Алексей Копыто товарищам, разбирая весла в лодке. — Селедка-то в пять раз дороже хлеба. А море ни пахать ни бороновать не надо, рыба сама, как сорняк, растет.
Пустые бочки из трюмов выгрузили быстро. Несколько дней стояла непогода, и лодья не грузилась. Только через три недели с берега привезли последний ласт селедки.
Алексей Копыто торопился поскорее закончить дела и не стал ждать попутных судов. А выйдя в море, задумался — так ли сделал: морские разбойники подстерегали за каждым мысом. На море, где полтораста лет назад новгородцы были главной силой и плавали без оглядок, появились новые хозяева.
Покряхтывая, в каморку кормщика спустился старшой дружины Анцифер Туголук. Огромного роста, богатырь Анцифер слыл в Новгороде одним из лучших воинов. С одинаковым умением он бился на ножах и на топорах, на коне и пешим.
Анцифер присел рядом с кормщиком на затрещавшую от тяжести скамейку и молча стал разглаживать густую коричневую бороду.
— Что, друг Анцифер? — спросил Копыто, видя, что старшой не думает начинать разговор. — Скучно, что ли, без меня стало?
— Корабль виден, господине, — сказал Анцифер, — а что за корабль, неведомо. — От зычного голоса затрепетал лампадный огонек у иконы. — Я сказал молодцам — пусть окольчужатся, — добавил он, откашлявшись.
— Хорошо сделал, Анцифер, — похвалил кормщик. — Пойдем посмотрим, что за зверь.
Они поднялись на палубу. Алексей Копыто влез на мачту и, прикрыв от солнца ладонью глаза, долго смотрел на юг, где виднелся парус.
— Парус приметный, — сказал он, спустившись, — полосатый, ганзейский. И крепостцы на корме и на носу торчат. Хоть не враги нам ганзейцы, однако, друг Анцифер, человека на мачте держи. Ближе подойдем — разберемся.
Из узкого носового люка на палубу поднялись вооруженные мореходы в легких, коротких кольчугах.
Корабли быстро сближались. Теперь все видели бело-красный парус на встречном когге и белую каемку по коричневому борту. В облике корабля Андрейше показалось что-то знакомое. Он встал на борт и, схватившись за ванты, стал пристально вглядываться.
— Влезай на бочку, Андрейша, — распорядился кормщик, — кричи погромче, ежели вражье.
Он подошел к дружинникам, с каждым простился, каждого поцеловал. Потом вынес из своей каморы Евангелие с медными застежками и крестом на кожаном переплете и положил в углубление мачты. Умирающему или тяжело раненному товарищи должны принести Евангелие. Грозна и тяжка жизнь на море, и дружинникам дано облегчение: прикоснувшись к Евангелию, они без попа получали отпущение грехов.
И флаг на мачте когга стал хорошо виден — синее полотнище, цвет морского братства. В крепостцах на корме и на носу собрались вооруженные люди. Все это не предвещало добра. Сомнений ни у кого не оставалось — на корабле морские разбойники.
— Заряжай пушку, — сказал кормщик Копыто, примерившись глядким морским оком. — Пусть подойдет поближе, тогда и ударим по парусу… Разбирай крючья, ребята.
— Правильно, — прогудел Анцифер Туголук, — ежели парус каменьями раздерем, мы хозяева: захотим биться — будем, а захотим уйти — тоже наша воля.
Дружинники засмеялись, но быстро помрачнели. Смерть близко, а помирать никому не в радость.
Пушку зарядили. Повар Волкохищенная Собака зажег фитиль и не спускал глаз с кормщика. Огненный кончик дымился в его руках. Когг подошел ближе, еще ближе…
Алексей Копыто поднял руку, готовясь дать сигнал к выстрелу.
И вдруг с кормовой крепостцы когга кто-то замахал белым полотнищем.
— Кто вы есть? — раздался с встречного корабля громкий голос. — Как зовут ваш корабль?
— Мы русские, — ответил в трубу Алексей Копыто. — А лодья наша — «Петр из Новгорода».
На встречном судне помолчали.
— Наш капитан едет на вашу ладью… воевать не надо! — опять закричали разбойники и спустили на воду легкую лодку.
В нее сошло два человека. Один сел на корму, другой — на весла. Лодка стрелой помчалась к русскому кораблю.
— Нет ли здесь какого обмана? — сказал Анцифер Туголук. — Ворон, ребята, не лови.
Разбойничья лодка подошла к берегу. Первым залез на палубу лодьи свирепый на вид желтоволосый венд. За ним поднялся высокий мужчина в толстом шерстяном плаще, с отросшими по плечи волосами. Вступив на палубу, он, прихрамывая, пошел к мачте, где собрались вооруженные дружинники. Когда он приблизился, все увидели, что левое ухо вместе с половиной щеки у него отрублено и на бедре висит меч, украшенный серебром.
— Я прусс, — сказал он, блеснув волчьим глазом, — и капитан «Золотой стрелы». Кто-нибудь понимает наш язык?
— Я, — сказал Анцифер Туголук и выступил вперед.
— Мы хотим знать, где новгородец Андрейша, что с ним? — спросил одноухий капитан.
Но никто не успел ответить на его вопрос.
Узнав Одноухого, Андрейша скатился с мачты на палубу, подбежал к пруссу и обнял его.
— Дядюшка, — сказал он кормщику, — этот человек дважды спас меня от смерти. Его зовут Одноухий. Если бы не он да не Отто Мествин, не видать мне белого света.
— Спасибо тебе, господине, — кланяясь, произнес кормщик. — Прошу милости отведать хмельного. Почту за честь и особое счастье.
— Не думал я, что встречу здесь Андрейшу, — пробурчал Одноухий, — но, видно, так хотят боги. Мы на «Золотой стреле» все друзья Андрейши, и его друзья тоже наши друзья. Я верю, что ты не причинишь мне зла. — Поклонившись с мрачной учтивостью, Одноухий пошел вслед за кормщиком.
В каморе капитан «Золотой стрелы» увидел девушку с золотыми косами. Она сидела на скамейке и точила нож.
— Это Людмила, — сказал Андрейша.
Одноухий с улыбкой посмотрел на девушку.
— Хорошую жену ты выбрал себе, Андрейша, — сказал он, присаживаясь, — и в жизни, и в бою помощница. Хотел бы попробовать свадебной каши на вашем венчальном пиру.
Людмила покраснела и спрятала нож.
Когда большая серебряная братина с пенящимся медом несколько раз обошла всех, кто сидел в каморе, Одноухий сказал:
— Я хочу знать, что приключилось с тобой, Андрейша, после того как ты покинул наш корабль, что приключилось с твоей невестой и с нашим Стардо.
Андрейша стал рассказывать. Капитан «Золотой стрелы» слушал молча, иногда покачивая головой.
— Твой отец отомщен, девушка, — сказал он, когда Андрейша кончил говорить. — Несколько дней назад мы захватили орденский корабль, и на нем оказался поп Плауэн с крестом на заднице и гнусный доносчик Генрих Хаммер. Мы содрали шкуру с обоих, привязали их к пустым бочкам и бросили в море. Их, еще живых, расклевали чайки… И еще мы на «Золотой стреле» потопили восемнадцать ганзейских кораблей и купцов выбросили за борт.
— Ответь нам, господине, и не осуди за прямое слово, — сказал Алексей Копыто, когда и вторая братина опустела. — Зачем вы, морские братья, мореходов грабите, отнимаете у них жизнь? Не вами жизнь дадена. Грех большой на себя берете, вот что, господине.
Единственное ухо разбойника налилось кровью. Ответил он не сразу.
— Если у тебя, русский кормщик, разорят дом, предадут страшной смерти жену и детей, а тебя самого сделают рабом, будешь ты покорно служить своему хозяину — врагу?
— Буду мстить, пока течет в жилах кровь, пока бьется сердце! — не раздумывая, ответил Алексей Копыто.
— А если враги захватят землю, на которой жили твои деды и прадеды? Если жен и детей будут рубить на куски и колоть пиками и весь народ превратят в рабов… Если бога твоих отцов, — повысил он голос, — втопчут в грязь и запретят говорить на родном языке? Нет пуще муки, как лишиться родной земли! — Одноухий закрыл лицо рунами и стал качаться из стороны в сторону. — Никто не вспомнит, что на земле жили пруссы, не расскажут старики своим внукам, как храбро они боролись с врагами. — Одноухий снова поднял голову. — Не споют бродячие музыканты песни про отвагу и мужество пруссов. Мы мстители. Мы мстим за поруганных богов, за окровавленную и разграбленную землю, за убитых, — мы, пруссы, венды и все те, кому не дают свободно жить на земле. Одно нам осталось — ввериться волнам и жить над морской пучиной. На свете нет справедливости. Малые и слабые — добыча великих и сильных. О моя прекрасная земля! — закончил прусс. — Месть, месть, месть! — Забывшись, он крикнул еще что-то на своем языке.
Новгородцы поняли чувства своего гостя.
— На твоем месте, друг, я тоже, наверно, пошел бы в морские разбойники, — сказал Алексей Копыто, обнимая Одноухого.
Он наполнил братину еще раз, и она пошла по кругу.
— Мы получили приказ королевы Маргариты нападать на корабли ганзейцев и проклятых рыцарей! — грозно сказал прусс.
На когге «Золотая стрела» послышались странные звуки. Казалось, кто-то часто бьет молотом по звонкой железной доске.
— Меня зовут товарищи, — сказал Одноухий, — надо спешить.
Русские мореходы с честью проводили капитана морских разбойников и снова отворили паруса на ветер. На желтоватой замше большого паруса зашевелились изображения двух медведей, поднявшихся на задние лапы, он оглушительно хлопнул и сразу упруго расправился на ветру.
Штральзунд — Гданск — Калининград
1965 — 1968 гг.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Для своего романа писатель К. Бадигин избрал очень важную, переломную эпоху в истории Восточной Европы.
Именно в эти годы, когда близится к своему исходу XIV столетие, в восточноевропейских международных отношениях завязываются сложные и важные явления, которые в дальнейшем окажут решающее влияние на весь ход исторического процесса.
К. С. Бадигин на основании тщательного изучения источников и историографии попытался дать широкую картину расстановки политических сил в тогдашней Восточной Европе, охарактеризовать положение в крупнейших государствах, вскрыть истинные мотивы, которыми руководствовались в тот момент господствующие классы русских, польских и немецких земель.
Конечно, отбор исторического материала во многом был подчинен задачам художественной выразительности, логике психологического раскрытия основных художественных образов.
Главные действующие лица романа — русский мореход и дочь литовского языческого жреца — люди простые, сердцем искренние, великодушные и справедливые. Их поступками руководит патриотический долг, человечность, ненависть к насилию и сочувствие к униженным и обездоленным. Именно поэтому они оказываются в стане противников хищного Тевтонского ордена, на стороне тех, кто вступил с ним в беспощадную схватку.
Как историку мне приятно отметить, что в своем романе К. С. Бадигин сумел, как правило, хорошо уравновесить художественный домысел и историческую канву и в основном верно расставить исторические акценты. Многие суждения автора свидетельствуют не только о его большой начитанности, но и о стремлении глубоко, самостоятельно осмыслить эпоху.
Итак, обратимся мысленно к середине 80 — х годов XIV века. Только что отгремела Куликовская битва, окончательно закрепившая за Москвой роль собирательницы русских земель, центра складывающейся могучей Российской державы. Золотая орда, точно спрут, высасывавшая жизненные соки из покоренной Руси, потерпела сокрушительное поражение. Но и после Куликовского поля она долго сохраняла жизненные силы и была в состоянии совершать набеги на Москву, даже разгромить на реке Ворскле в 1399 году вооруженные силы Литвы и вспомогательные отряды польского рыцарства, в течение десятилетий продолжать коварную игру на международных противоречиях в Восточной Европе, разжигая соперничество Москвы и Великого княжества Литовского, продлевая свое существование за счет их взаимного ослабления. Только через сто лет, в 1480 году, Москве удастся окончательно освободиться от монголо-татарского ига. Вместе с тем она получит и действительную свободу рук на Западе.
Это важное международное положение Московской Руси в послекуликовскую эпоху, надо сказать, получило достаточно четкую оценку в романе К. С. Бадигина. Он безусловно прав, когда сквозь ход рассуждений некоторых второстепенных героев повествования высказывает мысль, что не пришло еще время Москве сказать свое решающее слово на Западе. А на Западе между тем происходили события огромного исторического значения.
Конец XIV — первые годы XV века были временем колоссального усиления Тевтонского ордена, претендовавшего не только на руководящую роль в бассейне Балтийского моря, но и стремившегося ослабить или подчинить своему политическому влиянию восточноевропейских соседей. Смертельная угроза нависла над Литвой и Польшей. Овладев устьем Вислы, орден методически добивался завоевания литовской Жемайтии (Жмуди), чтобы сомкнуть свои владения в Пруссии с владениями своего филиала в Восточной Прибалтике — Ливонским орденом меченосцев. Тем самым не только Польша, но и Литва, были бы полностью отрезаны от моря. Орденскому государству удалось бы полностью захватить в свои руки всю морскую торговлю огромного восточноевропейского района.
При таких условиях решительное столкновение Литвы Польши с орденом сделалось неизбежным.
Несомненно, оба государства были заинтересованы в том, чтобы встретить натиск ордена объединенными силами. Опыт их предшествующей вековой борьбы с орденом подсказывал, что один на один ни одно из этих государств не в состоянии нанести сокрушительного удара орденской военной машине. Получая всестороннюю помощь от стран Западной Европы, прежде всего, от государств Германской империи, орден представлял собой слишком сильного противника, чтобы Литва или Польша могли держать курс на единоборство. Вспомним, что спустя четверть века, в 1410 году, на полях Грюнвальда польско-литовско-русские силы сражались с представителями рыцарства двух десятков европейских феодальных государств, объединенных в орденском войске. И не только корыстные мотивы влекли в ряды орденских отрядов младших отпрысков западноевропейских и германских феодальных родов. Иные шли сюда как на крестовый поход, в соответствии с моралью эпохи, так понимая свой нравственный долг воинов-христиан. Этому содействовала многолетняя и методическая пропаганда ордена, изображавшая не только литовцев, но и русских и поляков закоренелыми язычниками, дикарями и варварами, неспособными ко всякой человеческой цивилизации и даже враждебными ей.
Но борьба с орденом с точки зрения государственных интересов Великого княжества Литовского и Польши требовала условий равноправного военного союза. Между тем польско-литовская уния 1385 года, скрепленная браком великого князя Литовского Ягайлы и польской королевы Ядвиги, не была равноправным военно-политическим союзом. Кревская уния была попыткой включить огромное и могущественное восточноевропейское государство — Литву в состав Польши. Такое положение не могло, разумеется, удовлетворить правящий класс Литвы. Автор повести достаточно подробно и точно охарактеризовал Литовское княжество и показал, что в состав его, помимо литовских, входили еще обширные русские земли. Государственный строй и право этой державы зиждились на прочной и богатой базе древнерусского наследства. Поэтому у читателя едва ли возникнет недоумение, если сказать, что поглощение огромного литовско-русского государства Польшей не произошло. Литва вскоре вновь обрела государственную самостоятельность, и на полях Грюнвальда польская и литовско-русская армия выступали как армии союзные, армии двух самостоятельных государств, соединенных практически только личной унией, то есть имеющих общего короля.
Зато известных пояснений требует данная в романе характеристика Польши. Начну с того, что укажу на отсутствие в повести точного определения польских инициаторов брака Ягайлы и Ядвиги и польско-литовской унии 1385 года. Главную роль в заключении кревской унии сыграли малопольские можновладцы — крупные феодалы, именно те круги польского господствующего класса, которые за сорок лет до того были инициаторами захвата Галицкой Руси, а затем выступили с претензиями на Подолию и Волынь, находившиеся под властью Литвы. Условия польско-литовской унии, которые они выработали в середине 80 — х годов XIV века, были, естественно, продолжением их восточной захватнической политики, впоследствии сыгравшей столь пагубную роль в истории Польши. Ведь именно захваты на Востоке определили в дальнейшем длительную полосу польско-русского политического соперничества, в конце концов крайне ослабившего Польшу и приведшего ее господствующий класс к забвению польских интересов на Западе.
Разумеется, все стратегические последствия начавшейся в XIV веке восточной экспансии сказались значительно позже. Но ее глашатаям — малопольским магнатам — следовало бы найти больше места в повести, тем более что так подробно рассмотрена в книге роль их союзника в литовском вопросе — католического клира. Именно ему в союзе с своевольными малопольскими магнатами удалось выдать Ядвигу, вопреки ее воле, за Ягайлу. Брак с австрийским принцем был насильственно расторгнут. Это было беззаконие, но беззаконие, прикрытое именем государственных интересов и освященное церковью.
Очень подробно и ярко описана К. С. Бадигиным та сложная внутренняя обстановка, которая сложилась в Польше в 1384 году, после смерти короля Людовика. Разрываемая борьбой соперничающих магнатско-шляхетских партий, лишенная твердой центральной власти да еще находящаяся в опасном соседстве с могущественным Тевтонским орденом, страна могла действительно произвести на иностранца отнюдь не радостное впечатление. Но картина острой внутриполитической борьбы середины 80 — х годов XIV века не должна заслонять основную и главную тенденцию развития Польши конца XIV — начала XV века. В этот период энергично развивались польские города с их разнообразным и крупным ремесленным производством. Немецкий городской патрициат, противившийся централизации страны, был к этому временя политически уже подавлен.
Таковы те некоторые замечания, которыми я бы хотел сопроводить интересный роман К. С. Бадигина. Суть их сводится к тому, чтобы определить место описанной в книге эпохи в ходе последующих исторических событий. В большой исторической перспективе события 80 — х годов XIV века в Литве и Польше являются кануном славного Грюнвальдского сражения. Именно об этом следует помнить читателю романа.
Доктор исторических наук
В. Д. Королюк
Именно в эти годы, когда близится к своему исходу XIV столетие, в восточноевропейских международных отношениях завязываются сложные и важные явления, которые в дальнейшем окажут решающее влияние на весь ход исторического процесса.
К. С. Бадигин на основании тщательного изучения источников и историографии попытался дать широкую картину расстановки политических сил в тогдашней Восточной Европе, охарактеризовать положение в крупнейших государствах, вскрыть истинные мотивы, которыми руководствовались в тот момент господствующие классы русских, польских и немецких земель.
Конечно, отбор исторического материала во многом был подчинен задачам художественной выразительности, логике психологического раскрытия основных художественных образов.
Главные действующие лица романа — русский мореход и дочь литовского языческого жреца — люди простые, сердцем искренние, великодушные и справедливые. Их поступками руководит патриотический долг, человечность, ненависть к насилию и сочувствие к униженным и обездоленным. Именно поэтому они оказываются в стане противников хищного Тевтонского ордена, на стороне тех, кто вступил с ним в беспощадную схватку.
Как историку мне приятно отметить, что в своем романе К. С. Бадигин сумел, как правило, хорошо уравновесить художественный домысел и историческую канву и в основном верно расставить исторические акценты. Многие суждения автора свидетельствуют не только о его большой начитанности, но и о стремлении глубоко, самостоятельно осмыслить эпоху.
Итак, обратимся мысленно к середине 80 — х годов XIV века. Только что отгремела Куликовская битва, окончательно закрепившая за Москвой роль собирательницы русских земель, центра складывающейся могучей Российской державы. Золотая орда, точно спрут, высасывавшая жизненные соки из покоренной Руси, потерпела сокрушительное поражение. Но и после Куликовского поля она долго сохраняла жизненные силы и была в состоянии совершать набеги на Москву, даже разгромить на реке Ворскле в 1399 году вооруженные силы Литвы и вспомогательные отряды польского рыцарства, в течение десятилетий продолжать коварную игру на международных противоречиях в Восточной Европе, разжигая соперничество Москвы и Великого княжества Литовского, продлевая свое существование за счет их взаимного ослабления. Только через сто лет, в 1480 году, Москве удастся окончательно освободиться от монголо-татарского ига. Вместе с тем она получит и действительную свободу рук на Западе.
Это важное международное положение Московской Руси в послекуликовскую эпоху, надо сказать, получило достаточно четкую оценку в романе К. С. Бадигина. Он безусловно прав, когда сквозь ход рассуждений некоторых второстепенных героев повествования высказывает мысль, что не пришло еще время Москве сказать свое решающее слово на Западе. А на Западе между тем происходили события огромного исторического значения.
Конец XIV — первые годы XV века были временем колоссального усиления Тевтонского ордена, претендовавшего не только на руководящую роль в бассейне Балтийского моря, но и стремившегося ослабить или подчинить своему политическому влиянию восточноевропейских соседей. Смертельная угроза нависла над Литвой и Польшей. Овладев устьем Вислы, орден методически добивался завоевания литовской Жемайтии (Жмуди), чтобы сомкнуть свои владения в Пруссии с владениями своего филиала в Восточной Прибалтике — Ливонским орденом меченосцев. Тем самым не только Польша, но и Литва, были бы полностью отрезаны от моря. Орденскому государству удалось бы полностью захватить в свои руки всю морскую торговлю огромного восточноевропейского района.
При таких условиях решительное столкновение Литвы Польши с орденом сделалось неизбежным.
Несомненно, оба государства были заинтересованы в том, чтобы встретить натиск ордена объединенными силами. Опыт их предшествующей вековой борьбы с орденом подсказывал, что один на один ни одно из этих государств не в состоянии нанести сокрушительного удара орденской военной машине. Получая всестороннюю помощь от стран Западной Европы, прежде всего, от государств Германской империи, орден представлял собой слишком сильного противника, чтобы Литва или Польша могли держать курс на единоборство. Вспомним, что спустя четверть века, в 1410 году, на полях Грюнвальда польско-литовско-русские силы сражались с представителями рыцарства двух десятков европейских феодальных государств, объединенных в орденском войске. И не только корыстные мотивы влекли в ряды орденских отрядов младших отпрысков западноевропейских и германских феодальных родов. Иные шли сюда как на крестовый поход, в соответствии с моралью эпохи, так понимая свой нравственный долг воинов-христиан. Этому содействовала многолетняя и методическая пропаганда ордена, изображавшая не только литовцев, но и русских и поляков закоренелыми язычниками, дикарями и варварами, неспособными ко всякой человеческой цивилизации и даже враждебными ей.
Но борьба с орденом с точки зрения государственных интересов Великого княжества Литовского и Польши требовала условий равноправного военного союза. Между тем польско-литовская уния 1385 года, скрепленная браком великого князя Литовского Ягайлы и польской королевы Ядвиги, не была равноправным военно-политическим союзом. Кревская уния была попыткой включить огромное и могущественное восточноевропейское государство — Литву в состав Польши. Такое положение не могло, разумеется, удовлетворить правящий класс Литвы. Автор повести достаточно подробно и точно охарактеризовал Литовское княжество и показал, что в состав его, помимо литовских, входили еще обширные русские земли. Государственный строй и право этой державы зиждились на прочной и богатой базе древнерусского наследства. Поэтому у читателя едва ли возникнет недоумение, если сказать, что поглощение огромного литовско-русского государства Польшей не произошло. Литва вскоре вновь обрела государственную самостоятельность, и на полях Грюнвальда польская и литовско-русская армия выступали как армии союзные, армии двух самостоятельных государств, соединенных практически только личной унией, то есть имеющих общего короля.
Зато известных пояснений требует данная в романе характеристика Польши. Начну с того, что укажу на отсутствие в повести точного определения польских инициаторов брака Ягайлы и Ядвиги и польско-литовской унии 1385 года. Главную роль в заключении кревской унии сыграли малопольские можновладцы — крупные феодалы, именно те круги польского господствующего класса, которые за сорок лет до того были инициаторами захвата Галицкой Руси, а затем выступили с претензиями на Подолию и Волынь, находившиеся под властью Литвы. Условия польско-литовской унии, которые они выработали в середине 80 — х годов XIV века, были, естественно, продолжением их восточной захватнической политики, впоследствии сыгравшей столь пагубную роль в истории Польши. Ведь именно захваты на Востоке определили в дальнейшем длительную полосу польско-русского политического соперничества, в конце концов крайне ослабившего Польшу и приведшего ее господствующий класс к забвению польских интересов на Западе.
Разумеется, все стратегические последствия начавшейся в XIV веке восточной экспансии сказались значительно позже. Но ее глашатаям — малопольским магнатам — следовало бы найти больше места в повести, тем более что так подробно рассмотрена в книге роль их союзника в литовском вопросе — католического клира. Именно ему в союзе с своевольными малопольскими магнатами удалось выдать Ядвигу, вопреки ее воле, за Ягайлу. Брак с австрийским принцем был насильственно расторгнут. Это было беззаконие, но беззаконие, прикрытое именем государственных интересов и освященное церковью.
Очень подробно и ярко описана К. С. Бадигиным та сложная внутренняя обстановка, которая сложилась в Польше в 1384 году, после смерти короля Людовика. Разрываемая борьбой соперничающих магнатско-шляхетских партий, лишенная твердой центральной власти да еще находящаяся в опасном соседстве с могущественным Тевтонским орденом, страна могла действительно произвести на иностранца отнюдь не радостное впечатление. Но картина острой внутриполитической борьбы середины 80 — х годов XIV века не должна заслонять основную и главную тенденцию развития Польши конца XIV — начала XV века. В этот период энергично развивались польские города с их разнообразным и крупным ремесленным производством. Немецкий городской патрициат, противившийся централизации страны, был к этому временя политически уже подавлен.
Таковы те некоторые замечания, которыми я бы хотел сопроводить интересный роман К. С. Бадигина. Суть их сводится к тому, чтобы определить место описанной в книге эпохи в ходе последующих исторических событий. В большой исторической перспективе события 80 — х годов XIV века в Литве и Польше являются кануном славного Грюнвальдского сражения. Именно об этом следует помнить читателю романа.
Доктор исторических наук
В. Д. Королюк