Страница:
Анфиса открыла глаза. Перед ней стояла младшая сестра Аринка. Она отмыла сажу с лица и теперь ее не трудно было узнать. Зато черное тело лоснилось и блестело.
Заметив дрожь, сотрясавшую тело сестры, Арина принесла охапку дров, несколько ведер воды из реки и быстро раздула огонь.
Когда баня нагрелась, сестры долго парились, нахлестывая себя вениками. После бани Анфиса почувствовала себя лучше. Все, что случилось вчера, встало перед ее глазами. Она вспомнила людей в черных одеждах, тащивших мужиков к колоде, вспомнила царя, сидевшего на вороном коне, подогнув ноги. Вспомнила кудахтанье перепуганных кур…
— Как ты спаслась? — спросила Анфиса.
— Пошла в лес за ягодой еще до света.
Анфиса рассказала сестре, как за ней охотились опричники, все, что она видела в деревне.
— До сих пор чудится гудение стрел, — закончила она. — Страшно, Аринушка, такое никогда не забудешь.
Из бани сестры вышли, когда совсем рассветало. К счастью, припрятанная одежда Арины сохранилась, и сестры могли кое-как прикрыть свою наготу.
Показавшееся из-за леса огненное, как раскаленная сковорода, солнце окрасило кровью траву и прибрежные кусты ивняка. День начинался, как всегда. Так же зеленела трава и шумели под ветром вершины деревьев. Как всегда, пели птицы. По-прежнему спокойно несла свои воды река. Как будто ничего не изменилось на белом свете… Но то, что увидели сестры, наполнило страхом и отчаянием их сердца.
Церкви не было. Деревянная звонница сгорела дотла. Остались только закопченные каменные стены. От стоявших вокруг церкви домов остались одни головешки.
Анфиса опять вспомнила своих сыновей Николку и Ванятку. Дети оставались дома с бабкой и дедом, и она не очень беспокоилась. Но сейчас, видя вокруг себя одни развалины, страх за детей как-то сразу охватил Анфису.
Сестры медленно пробирались среди провалившихся могил, надгробий и крестов. Они прошли мимо двух старух, сидевших на древней плите и громко плакавших. Священник и дьякон бродили среди дымящихся, обгорелых бревен деревенской церкви и что-то искали. У попа обгорело полбороды, и он был смешон.
По дороге от церкви до боярской усадьбы врыты в землю десятка два кольев — на каждом посажен казненный. Их бороды залиты кровью, остекленевшие глаза открыты. За усадьбой начиналась сгоревшая деревня Федоровка.
— Я слышу конский топот, — остановившись, сказала Анфиса, — спрячемся, Аринушка, скорее, скорее!
Сестры спрятались под разросшимися при дороге кустами бузины. Едва дыша от страха, они смотрели на скакавших всадников в богатых доспехах. Еще не улеглась на дороге пыль, поднятая копытами коней, как появились новые всадники.
Впереди на вороном жеребце ехал высокий человек в золоченом шлеме. Поверх стальной кольчуги с золотым двуглавым орлом на груди был наброшен широкий опашень. С шеи жеребца свисала собачья голова на серебряной цепи. Ее недавно отрубили, конская грудь была в крови. На вороненом налобникеnote 44 сверкал крупный алмаз. Немного поотстав, ехал широкоплечий Малюта Скуратов в золоченых доспехах. За ним трусили оруженосцы с царскими саадакамиnote 45, копьями и мечами. Вслед оруженосцам двигалось плотными рядами опричное братство.
Всадники ехали близко от кустов бузины. Анфиса хорошо рассмотрела высокого человека в золоченом шлеме. У него был большой орлиный нос и реденькая бородка. По тому, как богато был убран его конь, Анфиса решила, что это сам царь.
Она не ошиблась.
У кустов бузины, где прятались сестры, царь Иван остановил коня. Приподнявшись на стременах, он долго что-то рассматривал из-под ладони.
— За мной! — крикнул вдруг он и вытянул плетью коня. — Гой-да, гой-да!
Мимо помертвевших от страха сестер проскакал отряд ближних к царю опричников, потом прокатила телега с полураздетыми, плачущими девками и молодыми бабами. За телегой проскакал еще один отряд. У каждого всадника при седле болталась собачья голова и метла.
Поднятая лошадиными копытами пыль медленно оседала.
— Мне страшно, бежим в лес, — прошептала Анфиса.
Арина еще не успела ответить, как на дороге показались два мальчугана.
— Федора Шарикова сыновья, — узнала Анфиса.
Когда мальчики подошли ближе, она тихо окликнула:
— Никитушка!
Мальчики остановились.
— Подойди, Никитушка, ко мне! Это я, Анфиса! Не признал?
Посмотрев по сторонам, мальчуганы юркнули под кусты.
— Ты жива, тетка Анфиса? — зашептал Никита. — А наши сказывали, убил тебя кромешник. Ан ты вона где!
— Не знаю, как жива осталась. Смотри, шишка, — Анфиса показала огромную опухоль на затылке, — окровавилась вся… А детушки мои где? И матушка с батюшкой?
Мальчуган склонил свою белобрысую голову.
— Сгорели бабка с дедом, — помолчав, ответил он, — кромешники дом подожгли и двери гвоздями забили. Вместе с домом и сгорели. А другие хрестьяне, кто вживе остался, все в лесу спрятались.
— А где Николка, Ванюша? — прошептала Анфиса.
— Когда дом загорелся, дед Федор детишек из окошка людям подал… Кромешник увидел да опять бросил их в дом.
Анфиса вскрикнула и, потеряв сознание, свалилась на землю.
Полумертвую, ее взял на телегу проезжавший мимо односельчанин и довез к опушке леса. Арина позвала на помощь спрятавшихся в лесу мужиков. На сплетенных из ивовых прутьев носилках они переправили Анфису в непролазную чащу, к трем вековым соснам, куда собрались оставшиеся в живых крестьяне деревни Федоровки.
В чувство ее привел Фома Ручьев, дружок Степана. Он вылил на нее ковшик студеной воды из ручья, приподнял ей голову.
Анфиса очнулась, мутными глазами посмотрела вокруг.
— Степан тебя искать в деревню пошел, — сказал Фома, — а ты здесь. Вот ведь как. Часу не прошло, как пошел…
— Николенька, Ванюша! — вспомнила Анфиса и зашлась в безумном плаче.
Лагерь бежавших от царской расправы был невелик. Кроме просторной хижины, построенной у трех сосен, покрытой от дождя шкурами недавно освежеванных коров, в кустарнике виднелись еще три шалаша поменьше, где хранились кое-какие запасы продовольствия.
Над кострами в подвешенных на треногах котелках кипело варево, распространяя вокруг приятный запах. Старуха Пелагея, босая и горбатая, помешивала в котелках большой деревянной ложкой.
Из шалаша вышел приказчик Прохор Серебров. Его детей и жену убили опричники. За ночь он стал неузнаваем. Голова совсем побелела, глаза ввалились.
Мужики обступили его со всех сторон.
— Хрестьяне, — сказал он, — решайте, как будем жить!
— Как ты мыслишь, поведай, — попросили мужики.
Серебров оглядел подступивших крестьян лихорадочно горевшими глазами.
— Плохо дело, ребята. Боярин наш в великой опале, а может быть, и жизни лишен. Отчину его царь на себя отберет, а потом отдаст новому хозяину. Каков он будет, никто не знает. Хорошо, ежели человек, а ежели кромешника бог пошлет? Опять грабеж и насилие. Да ежели и человек попадется, малым числом людей, — приказчик повел рукой по собравшимся, — разве подымешь хозяйство… Хлеб подчистую сгорел. Семена пропали. Скота малая толика осталась. Лошадям кровопийцы ноги перебили. С курами да с утками хозяйства не поднимешь. Голодный год впереди, многие ли выживут? А там, глядишь, с поборами царские люди приедут, последний кус изо рта вынут… И деревни нет, жить негде.
Приказчик Серебров опустил голову, замолк.
— Чего же делать, Прохор Архипыч?
— Скажи, как нам быть?
— Нанесло на нас несчастье.
Бабы, стоявшие позади и не пропускавшие ни одного слова, заплакали, запричитали.
— Слушайте, хрестьяне, — поднял голову Серебров, — мой совет в новые места податься. Туда, где кромешников нет и царская рука не достанет. Сами себе хозяевами станете.
— А как кабала? — раздался чей-то голос.
— Сожгли кабалу. Другой хозяин у нас будет, другие бумаги напишут. А сегодня мы люди вольные.
— Куда же нам идти, Прохор Архипович?
Серебров на минуту задумался.
— Что же, хрестьяне, на Волгу можно. Много там вольных мест. Можно на Дикое поле — на украинские городаnote 46. И на Урал тоже можно. И в Сибири люди живут. Благодаря господу богу русскому человеку есть где уберечься.
— А ты сам, Прохор Архипыч, куда надумал?
— К Дикому полю, на юг, земли там плодородные, и поборов казна не берет.
Долго говорили мужики и порешили всем миром уходить на юг, к новому городу Орлу. Земля там черная. Налогов не берут. Даже лошадок и другое кое-что дают на обзаведение. Плохо, что от татар много лиха бывает. Крымский хан, почитай, каждый год лезет на Русскую землю. Однако не в диковинку русскому человеку от крымчаков отбиваться…
Повстречавшийся Степану Гурьеву брат Семен рассказал, как опричники бросили в горящий дом его сыновей. Поплакав, Степан стал искать тело своей жены Анфисы, чтобы похоронить по христианскому обычаю. Он искал долго, но жениного тела не нашел. Под вечер его заметили каратели и до полусмерти избили палками.
Отлежавшись в кустах, Степан вместе с братом Семеном и с тремя мужиками односельчанами утром ушли на север, к корабельной пристани Холмогоры.
Глава тринадцатая. И ОН УВИДЕЛ НЕСМЕТНЫЕ БОГАТСТВА, О КОТОРЫХ ДАЖЕ МЕЧТАТЬ НЕЛЬЗЯ
Заметив дрожь, сотрясавшую тело сестры, Арина принесла охапку дров, несколько ведер воды из реки и быстро раздула огонь.
Когда баня нагрелась, сестры долго парились, нахлестывая себя вениками. После бани Анфиса почувствовала себя лучше. Все, что случилось вчера, встало перед ее глазами. Она вспомнила людей в черных одеждах, тащивших мужиков к колоде, вспомнила царя, сидевшего на вороном коне, подогнув ноги. Вспомнила кудахтанье перепуганных кур…
— Как ты спаслась? — спросила Анфиса.
— Пошла в лес за ягодой еще до света.
Анфиса рассказала сестре, как за ней охотились опричники, все, что она видела в деревне.
— До сих пор чудится гудение стрел, — закончила она. — Страшно, Аринушка, такое никогда не забудешь.
Из бани сестры вышли, когда совсем рассветало. К счастью, припрятанная одежда Арины сохранилась, и сестры могли кое-как прикрыть свою наготу.
Показавшееся из-за леса огненное, как раскаленная сковорода, солнце окрасило кровью траву и прибрежные кусты ивняка. День начинался, как всегда. Так же зеленела трава и шумели под ветром вершины деревьев. Как всегда, пели птицы. По-прежнему спокойно несла свои воды река. Как будто ничего не изменилось на белом свете… Но то, что увидели сестры, наполнило страхом и отчаянием их сердца.
Церкви не было. Деревянная звонница сгорела дотла. Остались только закопченные каменные стены. От стоявших вокруг церкви домов остались одни головешки.
Анфиса опять вспомнила своих сыновей Николку и Ванятку. Дети оставались дома с бабкой и дедом, и она не очень беспокоилась. Но сейчас, видя вокруг себя одни развалины, страх за детей как-то сразу охватил Анфису.
Сестры медленно пробирались среди провалившихся могил, надгробий и крестов. Они прошли мимо двух старух, сидевших на древней плите и громко плакавших. Священник и дьякон бродили среди дымящихся, обгорелых бревен деревенской церкви и что-то искали. У попа обгорело полбороды, и он был смешон.
По дороге от церкви до боярской усадьбы врыты в землю десятка два кольев — на каждом посажен казненный. Их бороды залиты кровью, остекленевшие глаза открыты. За усадьбой начиналась сгоревшая деревня Федоровка.
— Я слышу конский топот, — остановившись, сказала Анфиса, — спрячемся, Аринушка, скорее, скорее!
Сестры спрятались под разросшимися при дороге кустами бузины. Едва дыша от страха, они смотрели на скакавших всадников в богатых доспехах. Еще не улеглась на дороге пыль, поднятая копытами коней, как появились новые всадники.
Впереди на вороном жеребце ехал высокий человек в золоченом шлеме. Поверх стальной кольчуги с золотым двуглавым орлом на груди был наброшен широкий опашень. С шеи жеребца свисала собачья голова на серебряной цепи. Ее недавно отрубили, конская грудь была в крови. На вороненом налобникеnote 44 сверкал крупный алмаз. Немного поотстав, ехал широкоплечий Малюта Скуратов в золоченых доспехах. За ним трусили оруженосцы с царскими саадакамиnote 45, копьями и мечами. Вслед оруженосцам двигалось плотными рядами опричное братство.
Всадники ехали близко от кустов бузины. Анфиса хорошо рассмотрела высокого человека в золоченом шлеме. У него был большой орлиный нос и реденькая бородка. По тому, как богато был убран его конь, Анфиса решила, что это сам царь.
Она не ошиблась.
У кустов бузины, где прятались сестры, царь Иван остановил коня. Приподнявшись на стременах, он долго что-то рассматривал из-под ладони.
— За мной! — крикнул вдруг он и вытянул плетью коня. — Гой-да, гой-да!
Мимо помертвевших от страха сестер проскакал отряд ближних к царю опричников, потом прокатила телега с полураздетыми, плачущими девками и молодыми бабами. За телегой проскакал еще один отряд. У каждого всадника при седле болталась собачья голова и метла.
Поднятая лошадиными копытами пыль медленно оседала.
— Мне страшно, бежим в лес, — прошептала Анфиса.
Арина еще не успела ответить, как на дороге показались два мальчугана.
— Федора Шарикова сыновья, — узнала Анфиса.
Когда мальчики подошли ближе, она тихо окликнула:
— Никитушка!
Мальчики остановились.
— Подойди, Никитушка, ко мне! Это я, Анфиса! Не признал?
Посмотрев по сторонам, мальчуганы юркнули под кусты.
— Ты жива, тетка Анфиса? — зашептал Никита. — А наши сказывали, убил тебя кромешник. Ан ты вона где!
— Не знаю, как жива осталась. Смотри, шишка, — Анфиса показала огромную опухоль на затылке, — окровавилась вся… А детушки мои где? И матушка с батюшкой?
Мальчуган склонил свою белобрысую голову.
— Сгорели бабка с дедом, — помолчав, ответил он, — кромешники дом подожгли и двери гвоздями забили. Вместе с домом и сгорели. А другие хрестьяне, кто вживе остался, все в лесу спрятались.
— А где Николка, Ванюша? — прошептала Анфиса.
— Когда дом загорелся, дед Федор детишек из окошка людям подал… Кромешник увидел да опять бросил их в дом.
Анфиса вскрикнула и, потеряв сознание, свалилась на землю.
Полумертвую, ее взял на телегу проезжавший мимо односельчанин и довез к опушке леса. Арина позвала на помощь спрятавшихся в лесу мужиков. На сплетенных из ивовых прутьев носилках они переправили Анфису в непролазную чащу, к трем вековым соснам, куда собрались оставшиеся в живых крестьяне деревни Федоровки.
В чувство ее привел Фома Ручьев, дружок Степана. Он вылил на нее ковшик студеной воды из ручья, приподнял ей голову.
Анфиса очнулась, мутными глазами посмотрела вокруг.
— Степан тебя искать в деревню пошел, — сказал Фома, — а ты здесь. Вот ведь как. Часу не прошло, как пошел…
— Николенька, Ванюша! — вспомнила Анфиса и зашлась в безумном плаче.
Лагерь бежавших от царской расправы был невелик. Кроме просторной хижины, построенной у трех сосен, покрытой от дождя шкурами недавно освежеванных коров, в кустарнике виднелись еще три шалаша поменьше, где хранились кое-какие запасы продовольствия.
Над кострами в подвешенных на треногах котелках кипело варево, распространяя вокруг приятный запах. Старуха Пелагея, босая и горбатая, помешивала в котелках большой деревянной ложкой.
Из шалаша вышел приказчик Прохор Серебров. Его детей и жену убили опричники. За ночь он стал неузнаваем. Голова совсем побелела, глаза ввалились.
Мужики обступили его со всех сторон.
— Хрестьяне, — сказал он, — решайте, как будем жить!
— Как ты мыслишь, поведай, — попросили мужики.
Серебров оглядел подступивших крестьян лихорадочно горевшими глазами.
— Плохо дело, ребята. Боярин наш в великой опале, а может быть, и жизни лишен. Отчину его царь на себя отберет, а потом отдаст новому хозяину. Каков он будет, никто не знает. Хорошо, ежели человек, а ежели кромешника бог пошлет? Опять грабеж и насилие. Да ежели и человек попадется, малым числом людей, — приказчик повел рукой по собравшимся, — разве подымешь хозяйство… Хлеб подчистую сгорел. Семена пропали. Скота малая толика осталась. Лошадям кровопийцы ноги перебили. С курами да с утками хозяйства не поднимешь. Голодный год впереди, многие ли выживут? А там, глядишь, с поборами царские люди приедут, последний кус изо рта вынут… И деревни нет, жить негде.
Приказчик Серебров опустил голову, замолк.
— Чего же делать, Прохор Архипыч?
— Скажи, как нам быть?
— Нанесло на нас несчастье.
Бабы, стоявшие позади и не пропускавшие ни одного слова, заплакали, запричитали.
— Слушайте, хрестьяне, — поднял голову Серебров, — мой совет в новые места податься. Туда, где кромешников нет и царская рука не достанет. Сами себе хозяевами станете.
— А как кабала? — раздался чей-то голос.
— Сожгли кабалу. Другой хозяин у нас будет, другие бумаги напишут. А сегодня мы люди вольные.
— Куда же нам идти, Прохор Архипович?
Серебров на минуту задумался.
— Что же, хрестьяне, на Волгу можно. Много там вольных мест. Можно на Дикое поле — на украинские городаnote 46. И на Урал тоже можно. И в Сибири люди живут. Благодаря господу богу русскому человеку есть где уберечься.
— А ты сам, Прохор Архипыч, куда надумал?
— К Дикому полю, на юг, земли там плодородные, и поборов казна не берет.
Долго говорили мужики и порешили всем миром уходить на юг, к новому городу Орлу. Земля там черная. Налогов не берут. Даже лошадок и другое кое-что дают на обзаведение. Плохо, что от татар много лиха бывает. Крымский хан, почитай, каждый год лезет на Русскую землю. Однако не в диковинку русскому человеку от крымчаков отбиваться…
* * *
Пока в лесу люди решали свою судьбу, Степан Гурьев искал жену в разграбленном селенье. Он расспрашивал всех. Некоторые ничего не знали, а другие видели, как за Анфисой гнался конный и как он ее заколол копьем.Повстречавшийся Степану Гурьеву брат Семен рассказал, как опричники бросили в горящий дом его сыновей. Поплакав, Степан стал искать тело своей жены Анфисы, чтобы похоронить по христианскому обычаю. Он искал долго, но жениного тела не нашел. Под вечер его заметили каратели и до полусмерти избили палками.
Отлежавшись в кустах, Степан вместе с братом Семеном и с тремя мужиками односельчанами утром ушли на север, к корабельной пристани Холмогоры.
Глава тринадцатая. И ОН УВИДЕЛ НЕСМЕТНЫЕ БОГАТСТВА, О КОТОРЫХ ДАЖЕ МЕЧТАТЬ НЕЛЬЗЯ
Карстен Роде очень быстро и удобно ехал из Нарвы до Москвы на ямскихnote 47 лошадях. Своих товарищей Клауса Тоде и Ганса Дитрихсена он оставил в Нарве. Из Москвы приказчик Аники Строганова отправил его в город Вологду, тоже на лошадях. В Вологде строгановские приказчики посадили датчанина на небольшой дощаник, груженный разным товаром для Сольвычегодска. Вместе с датчанином они посадили толмача, маленького разговорчивого старичка. И поплыл дощаник по реке Вологде среди лесов и непролазных болот.
Плыли по течению, а где и под парусами. Если стихал ветер, помогали веслами. На дощанике жили четыре десятка человек. Они по очереди стояли на руле, отпихивались в мелких и узких местах шестами. Два раза в сутки варили себе похлебку из солонины и гороха.
Когда наступала темнота, дощаник становился на якорь, а люди отдыхали и пели грустные, протяжные песни.
На второй день пути дощаник крепко сел на мель. Пришлось беднягам судовщикам поработать до седьмого пота. Они выгрузили половину груза на берег при помощи четырех лодок и затем, когда дощаник оказался на плаву, снова погрузили на него все товары.
Карстен Роде с удивлением смотрел на бесконечные дремучие леса, на диких зверей: медведей, лосей, волков, встречавшихся по берегам реки.
По вечерам он закутывался с ног до головы в сетку, спасаясь от мучительных укусов комарья, черной тучей висевшего над дощаником.
На четвертые сутки дощаник вышел на широкую реку Северную Двину. Прижавшись к правому берегу ниже впадения в нее реки Вычегды, судовщики взялись за лямки. Они развернули свое судно и потащили его против течения в столицу купцов Строгановых — Сольвычегодск.
Город стоял среди еловых лесов. Несколько каменных и деревянных церквей сразу бросились в глаза, половина из них построена на деньги Аникея Строганова. В городе много высоких новых домов. На Афанасьевской стороне и за Введенским монастырем держались болота.
Выйдя из дощаника на берег, Карстен Роде сразу попал на ярмарку, раскинувшуюся по берегу и вокруг большой каменной церкви. Товаров на ярмарке было много, а людей возле товаров толпилось еще больше.
В сколоченных на скорую руку палатках торговали всевозможными вещами купцы помельче. Тут и кожи, рукавицы кожавые, и железо, и медь. В других рядах торговали овощами, яйцами, сухими грибами, орехами и еще коровьим маслом, холстинами, сермягой, валенками и льном.
Были купцы, торговавшие и красным товаром.
Торговец бусами, кольцами и разными женскими украшениями на глазах Карстена Роде положил за щеки две горсти мелких монет, не переставая оживленно разговаривать с покупательницами.
Особенно понравились датчанину меха. Здесь были соболи, каких не увидишь и в Москве, редкой красоты и высокой цены. Были беличьи меха и бобровые шкурки.
— Это что! — сказал толмач, шагавший рядом с иноземцем. — Здесь мягкой рухляди самая малость. Посмотрел бы ты нашу зимнюю соболиную ярмарку! Вот где бы удивился!..
Оптовые купцы торговали мукой, горохом и зерном с дощаников и лодей, стоявших у берега. Много было плотов из бревен, сплавленных с верховьев реки, их продавали на дрова. И готовые, рубленые, дрова продавали с лодей и дощаников саженями.
На четыре больших лодьи грузили соль в рогожьих кулях.
Датчанина Роде удивило обилие выставленных на продажу еловых дров.
— Почему столько? — спросил он провожатого. — Или зимой здесь очень холодно?
— На варку соли идут дрова, господин. На десять пудов соли сажень дров требуется извести. А соли, сколь ее по всей Русской земле отсюда идет! Недаром город Сольвычегодск прозывается. Вон смотри, — толмач показал на десятки высоких труб, одна подле другой, вокруг озера и по берегу реки Солонихи, — сколь труб солеварных…
— А это кто? — снова спросил Карстен Роде, увидев на берегу реки, около лодок, нарядных девушек; они были в новых сарафанах и цветастых платках, на ногах белые холщовые онучи и новые лапти.
— Невесты, — ответил провожатый. — Ежели вам, господин, жена потребуется, приходите на нашу ярмарку и смотрите, какая вам больше по душе. А как найдете, желание от невесты спросите и что за ней от родителев дают. Стыдливые невесты сами сказывать не похотят, тогда вместо них родные сказывают. И будет согласие между вами, тогда прямо под венец. — Толмач показал на красивую каменную церковь посреди площади.
Датчанин засмеялся:
— Что ж, надо подумать, может быть, придется и невесту искать… А если девица всю ярмарку отсидит и жениха не найдется?
— Ежели никто не возьмет или сама по себе не изберет, тогда отъезжает обратно восвояси… Другие на жатвенную работу нанимаются. Однако жену, ежели работница в дом нужна, взять выгоднее.
Невесты, заметив долговязого Карстена Роде в коротких бархатных панталонах, гастонских черных чулках и башмаках, пересмеивались, закрывая лица ладонями.
Карстен Роде приценился к хлебу. Здесь цены стояли низкие — за четверть ржи просили всего шесть денегnote 48.
— Вот и хоромы купцов Строгановых, — сказал старичок. — Не в пример и не в образец они прочим купцам.
Дворец Аникея Строганова, расположенный близ реки Солонихи на Никольской стороне, был весь деревянный. Он состоял из трех соединенных между собой сенями и переходами домов, срубленных из толстых бревен столетней лиственницы. Впереди, вплотную к дворцу, высилась деревянная башня с дозорной вышкой и колоколом. Украшенные деревянной резьбой хоромы выглядели нарядно и уютно. Со всех сторон их окружали крепостные стены с башнями и воротами. Стены сделаны из двойного ряда толстых бревен, засыпанных внутри землей.
Наметанный глаз кормщика заметил десятка два пушек, стоявших на стенах, и возле них вооруженных людей.
Дворецкий долго вел Карстена Роде по дворцовым большим и малым переходам, горницам и лестницам. Все выглядело добротно и крепко. Датчанин удивился, что во всех горницах одна из стен до самого потолка занята иконостасом в несколько ярусов. Везде горели огни в разноцветных лампадках и пахло воском и ладаном. Сверкали густо золоченные толстые свечи.
Даже в переходах на стенах висели иконы, поражавшие яркостью красок и необычностью рисунка.
Хозяин был богомолен, любил художество и знал в нем толк. Мебель стояла не густо, но зато вся она была тяжелая, резная, сделана из мореного дуба.
Карстену Роде понравилась столовая с большим обеденным столом и длинными дубовыми лавками. За стол, не теснясь, могли сесть полсотни человек.
Кабинет Аникея Строганова был просторным, с высоким деревянным потолком. А пол был устлан ковром, сшитым из шкур белого медведя. Иконы занимали не одну, а две стены целиком. Большинство святых сверкали золотыми и серебряными ризами, усыпанными крупным жемчугом. У каждой иконы горела лампадка либо свеча. Третью стену занимала полка, заполненная книгами, свитками, картами. На четвертой стене красовались модели кораблей.
Аника Строганов поднялся навстречу гостю. Кормщику показалось. Что купец похудел и еще меньше стал ростом. Одежда на нем была черная и чем-то походила на монашескую рясу. На груди виднелся тяжелый железный крест.
— Господин Карстен Роде, — сказал Строганов тихо, но отчетливо, — я рад видеть тебя. Поздорову ли доехал?
— О-о, я доехал превосходно! Мне очень нравится ваш дом. Но я… — датчанин немного замялся, — не понимаю: почему вы так удалились от столицы Москвы, от своего царя? Простите меня за нескромность, господин Строганов… Наши богатые люди стараются жить в Копенгагене, поближе к королю.
Аникей Федорович улыбнулся, взял со стола карту и подал гостю.
— Вот смотри… Теперь тебе понятно, почему я живу здесь, на реке Вычегде?
— Не совсем. Одно ясно, что отсюда вам удобно доставлять ваши товары. Северная Двина — превосходная дорога к Северному морю.
— Правильно, господин Карстен Роде. А кроме того, в наших местах есть соль, железо, медь. Отсюда не так далеко до моей новой вотчины — Пермской, пожалованной мне великим государем три года назад. От Астрахани и от Москвы весьма удобно плыть в Пермскую вотчину. Я все товары сплавляю по рекам. А еще, заметь, отсюда, из Сольвычегодска, прямая дорога в Сибирское царство по рекам и сухим путем до самой Оби-реки. Я сам нашел удобный путь на Обь через реку Лозьву… Это было давно, — улыбнулся Строганов, — мне было тогда всего двадцать лет.
— Но вам надо иметь много судов?
— В этом у меня нет недостатка. Каждый год мне приходится строить не меньше двух десятков речных лодей на шестьдесят тысяч пудов каждая.
— Это удивительно.
— И эти суда строятся только на одно лето. Там, куда предназначен товар, я продаю на слом и лодьи. Да, с убытком. Правда, мои плотники строят их только из одного дерева — ни одного железного гвоздя.
— Сколько стоит такой корабль на шестьдесят тысяч пудов, значит, тысячу тонн? — спросил датчанин.
— Пятьсот рублей. При продаже на слом я получаю всего одну четверть. На каждую лодью идет… — Строганов вынул из ящика листок бумаги, посмотрел, — три тысячи семьсот пятьдесят деревьев.
— Боже мой! Из этого леса можно построить большой мореходный корабль!
— Вот об этом я и хотел поговорить с тобой. — Строганов помолчал, перебирая бумаги на столе. — Я хочу построить свои морские корабли… Леса в здешних местах много, в Пермской земле — еще больше. Лес мне не стоит ничего. Корабли я построю… Мне нужны кормщики для этих кораблей. Они должны знать, как плыть в Варяжском мореnote 49, должны знать гавани в разных странах, мели и камни. И воды малые и прибылые должны знать.
— Откуда, господин Строганов, должны ходить ваши корабли?
— Из Нарвы и, конечно, из Холмогор, вокруг Северного мыса… Я хочу, — продолжал купец, — построить двадцать кораблей, пятьдесят, сто, сколько понадобится. Я хочу возить свои товары в иноземные страны на своих кораблях… Почему агличане возят к нам свои товары и продают их сами? Пусть. Но и мы хотим продавать свои товары в Аглицкой земле. Корабль за корабль, сколь они к нам, столько и мы к ним. Ведь это справедливо, господин Карстен Роде?
— Справедливо, господин Строганов.
— Вот я и говорю… мне нужны корабли, как можно больше кораблей.
— Где вы хотите их строить, господин Строганов?
— В Холмогорах. Там много отличных мастеров… Ты можешь меня спросить: почему я до сих пор не строил корабли, если у меня есть корабельный лес, свое железо, а главное, хорошие мастера?
— Да, мне любопытно узнать.
— Русские мастера строят отличные корабли для плавания по студеным морям, во льдах… У меня много таких кораблей. Мне надобны быстроходные корабли, устойчивые на море от сильных ветров. Мои кормщики хорошо знают студеные моря, но не обучены к плаванию в западные страны.
— Но, господин Строганов, вы хотите построить сто кораблей, это целый флот! Даже датскому королю не под силу построить столько за пять лет!
— Сколько может построить датский король, я не знаю. К нему в кошель не заглядывал, а для нас это просто тьфу… Пустое дело. Да есть ли у датского короля столько земли, сколь у меня? Твоя забота показать моим мастерам, как строить надежные корабли для западных морей, и научить моих кормщиков управлять ими.
— Мне надо поехать в Холмогоры и все посмотреть своими глазами, тогда я скажу вам, господин Строганов, что можно сделать.
— Что ж, ты прав, поезжай… Сколько я положил тебе жалованья?
— Триста рублей в год, господин Строганов.
Алексей Федорович подвинул к себе бумагу, посмотрел.
— Прибавлю еще пятьдесят, если через два года будут готовы первые хорошие корабли… Не хуже аглицких, — добавил он, подумав.
— Благодарю, господин Строганов, я сделаю все, что можно.
— Так говорили другие, до тебя, однако не выполнили своих обещаний. Десять лет я потерял напрасно, доверившись разным людям.
— Господин Строганов, если этими людьми были англичане, я не удивлюсь. Они прекрасно понимают, чего вы хотите, и всячески будут препятствовать появлению ваших кораблей у своих берегов. Если это немцы из Любека или из других ганзейских городов — причина та же. Им невыгодно торговать с вами на равных правах, поэтому помогать вам строить корабли они не будут… Другое дело я, датчанин! — Карстен Роде выпрямился и ударил себя кулаком в грудь. — Ваша торговля не сидит у меня в печенках… Больше того, англичане и немцы — мои соперники, и я не прочь сунуть им палку в колеса. И шведы ваши враги, им не нравится ваше стремление к Восточному морю. Решено, я помогу вам, даже только потому, что вы мне нравитесь.
— Хорошо, посмотрим… Я еще хотел спросить тебя, Карстен Роде, о морских разбойниках. Как ты полагаешь от них спасение иметь?
— Надо на своих кораблях пушки поставить и топить разбойников. Другой управы на них не знаю, — твердо сказал датчанин. — Скажу вам правду, господин Строганов, я сам был корсаром на службе датского короля против шведов…
— Вот ты какой… Что ж, для дела неплохо. А если я тебе дам корабли, поставлю на них пушки, сможешь тогда оберегать людей, от меня посланных в разные страны с товарами?..
— Смогу, господин Строганов. Морскому военному делу я обучен. Но есть одна зацепка. Тут ваше золото не поможет. Для корсарства на Восточном море надо патент самого московского царя. Без такой бумаги меня, как разбойника, повесят в любой гавани.
— Так… Ну хорошо. Твоими помощниками будут двое моих людей; корабельный мастер Иван Баженов и кормщик, а ныне монах Феодор. А потом и других тебе пошлю.
— Господин Строганов, я поражен… Откуда ваше богатство? Наверно, огромные доходы с земель и с торговли?
— Доходы! Да, я не скрываю. Не прячу данные мне господом богатства, как другие. Я молю бога, чтобы вместе со мной богатела вся Русская земля. Я хочу, чтобы государство Русское было крепким и сильным, иначе мои богатства пойдут в карман крымскому хану, либо полякам и литовцам. Мне без крепкого государства худо, и государству с пустой казной тяжко. Выходит, мы друг другу нужны. Великий государь, дай бог ему здоровья и многие лета, заметил наше усердие и меня, мужика худородного, в свою опричнину взял. И сыновья мои, Яков, Григорий и Семен, вместе со мной в опричнине…
Аника Строганов вдруг побледнел и схватился рукой за грудь. Открыв рот, он хрипло дышал, жилы на тощей шее вздулись.
— Господи, спаси, господи, помилуй, — шептал он чуть слышно.
Дрожавшей рукой Аника Федорович взял серебряную чашу, стоявшую перед ним, поднес к губам и сделал несколько больших глотков.
Дыхание старика стало ровнее. На лице появились живые краски. Не обращая никакого внимания на иноземца, он вышел из-за стола, опустился на колени перед иконой пресвятые богородицы и долго клал поклоны, бормоча молитву.
— Наказал меня господь за многие грехи, — произнес Аника Федорович, снова усевшись на свое место. — Сердечной хворью… Говори, — кивнул он Карстену Роде.
— А если вам, господин Строганов, свои корабли в дальние моря отправить… как Христофор Колумб? Большие богатства за теми морями лежат…
— Слышал я про великие богатства, что испанские мореходы и португалы за дальними морями нашли, — сказал Строганов. — Нам в те края не с руки плавать, у нас свои богатства у порога, не на одну сотню лет хватит… Нам бы людей ученых побольше, от них земля богатеет. Князьям да дворянам недосуг мастерством заниматься. Они, почитай, никогда из доспехов не вылезают, всё в походах, всё на конях… И детей своих военному делу обучают. А нашему брату без грамотеев, без мастеров всякого дела, без разыскателей в черепе земном делать нечего.
Аникей Федорович оживился, его бледное морщинистое лицо сделалось вдохновенным и даже красивым.
Плыли по течению, а где и под парусами. Если стихал ветер, помогали веслами. На дощанике жили четыре десятка человек. Они по очереди стояли на руле, отпихивались в мелких и узких местах шестами. Два раза в сутки варили себе похлебку из солонины и гороха.
Когда наступала темнота, дощаник становился на якорь, а люди отдыхали и пели грустные, протяжные песни.
На второй день пути дощаник крепко сел на мель. Пришлось беднягам судовщикам поработать до седьмого пота. Они выгрузили половину груза на берег при помощи четырех лодок и затем, когда дощаник оказался на плаву, снова погрузили на него все товары.
Карстен Роде с удивлением смотрел на бесконечные дремучие леса, на диких зверей: медведей, лосей, волков, встречавшихся по берегам реки.
По вечерам он закутывался с ног до головы в сетку, спасаясь от мучительных укусов комарья, черной тучей висевшего над дощаником.
На четвертые сутки дощаник вышел на широкую реку Северную Двину. Прижавшись к правому берегу ниже впадения в нее реки Вычегды, судовщики взялись за лямки. Они развернули свое судно и потащили его против течения в столицу купцов Строгановых — Сольвычегодск.
Город стоял среди еловых лесов. Несколько каменных и деревянных церквей сразу бросились в глаза, половина из них построена на деньги Аникея Строганова. В городе много высоких новых домов. На Афанасьевской стороне и за Введенским монастырем держались болота.
Выйдя из дощаника на берег, Карстен Роде сразу попал на ярмарку, раскинувшуюся по берегу и вокруг большой каменной церкви. Товаров на ярмарке было много, а людей возле товаров толпилось еще больше.
В сколоченных на скорую руку палатках торговали всевозможными вещами купцы помельче. Тут и кожи, рукавицы кожавые, и железо, и медь. В других рядах торговали овощами, яйцами, сухими грибами, орехами и еще коровьим маслом, холстинами, сермягой, валенками и льном.
Были купцы, торговавшие и красным товаром.
Торговец бусами, кольцами и разными женскими украшениями на глазах Карстена Роде положил за щеки две горсти мелких монет, не переставая оживленно разговаривать с покупательницами.
Особенно понравились датчанину меха. Здесь были соболи, каких не увидишь и в Москве, редкой красоты и высокой цены. Были беличьи меха и бобровые шкурки.
— Это что! — сказал толмач, шагавший рядом с иноземцем. — Здесь мягкой рухляди самая малость. Посмотрел бы ты нашу зимнюю соболиную ярмарку! Вот где бы удивился!..
Оптовые купцы торговали мукой, горохом и зерном с дощаников и лодей, стоявших у берега. Много было плотов из бревен, сплавленных с верховьев реки, их продавали на дрова. И готовые, рубленые, дрова продавали с лодей и дощаников саженями.
На четыре больших лодьи грузили соль в рогожьих кулях.
Датчанина Роде удивило обилие выставленных на продажу еловых дров.
— Почему столько? — спросил он провожатого. — Или зимой здесь очень холодно?
— На варку соли идут дрова, господин. На десять пудов соли сажень дров требуется извести. А соли, сколь ее по всей Русской земле отсюда идет! Недаром город Сольвычегодск прозывается. Вон смотри, — толмач показал на десятки высоких труб, одна подле другой, вокруг озера и по берегу реки Солонихи, — сколь труб солеварных…
— А это кто? — снова спросил Карстен Роде, увидев на берегу реки, около лодок, нарядных девушек; они были в новых сарафанах и цветастых платках, на ногах белые холщовые онучи и новые лапти.
— Невесты, — ответил провожатый. — Ежели вам, господин, жена потребуется, приходите на нашу ярмарку и смотрите, какая вам больше по душе. А как найдете, желание от невесты спросите и что за ней от родителев дают. Стыдливые невесты сами сказывать не похотят, тогда вместо них родные сказывают. И будет согласие между вами, тогда прямо под венец. — Толмач показал на красивую каменную церковь посреди площади.
Датчанин засмеялся:
— Что ж, надо подумать, может быть, придется и невесту искать… А если девица всю ярмарку отсидит и жениха не найдется?
— Ежели никто не возьмет или сама по себе не изберет, тогда отъезжает обратно восвояси… Другие на жатвенную работу нанимаются. Однако жену, ежели работница в дом нужна, взять выгоднее.
Невесты, заметив долговязого Карстена Роде в коротких бархатных панталонах, гастонских черных чулках и башмаках, пересмеивались, закрывая лица ладонями.
Карстен Роде приценился к хлебу. Здесь цены стояли низкие — за четверть ржи просили всего шесть денегnote 48.
— Вот и хоромы купцов Строгановых, — сказал старичок. — Не в пример и не в образец они прочим купцам.
Дворец Аникея Строганова, расположенный близ реки Солонихи на Никольской стороне, был весь деревянный. Он состоял из трех соединенных между собой сенями и переходами домов, срубленных из толстых бревен столетней лиственницы. Впереди, вплотную к дворцу, высилась деревянная башня с дозорной вышкой и колоколом. Украшенные деревянной резьбой хоромы выглядели нарядно и уютно. Со всех сторон их окружали крепостные стены с башнями и воротами. Стены сделаны из двойного ряда толстых бревен, засыпанных внутри землей.
Наметанный глаз кормщика заметил десятка два пушек, стоявших на стенах, и возле них вооруженных людей.
Дворецкий долго вел Карстена Роде по дворцовым большим и малым переходам, горницам и лестницам. Все выглядело добротно и крепко. Датчанин удивился, что во всех горницах одна из стен до самого потолка занята иконостасом в несколько ярусов. Везде горели огни в разноцветных лампадках и пахло воском и ладаном. Сверкали густо золоченные толстые свечи.
Даже в переходах на стенах висели иконы, поражавшие яркостью красок и необычностью рисунка.
Хозяин был богомолен, любил художество и знал в нем толк. Мебель стояла не густо, но зато вся она была тяжелая, резная, сделана из мореного дуба.
Карстену Роде понравилась столовая с большим обеденным столом и длинными дубовыми лавками. За стол, не теснясь, могли сесть полсотни человек.
Кабинет Аникея Строганова был просторным, с высоким деревянным потолком. А пол был устлан ковром, сшитым из шкур белого медведя. Иконы занимали не одну, а две стены целиком. Большинство святых сверкали золотыми и серебряными ризами, усыпанными крупным жемчугом. У каждой иконы горела лампадка либо свеча. Третью стену занимала полка, заполненная книгами, свитками, картами. На четвертой стене красовались модели кораблей.
Аника Строганов поднялся навстречу гостю. Кормщику показалось. Что купец похудел и еще меньше стал ростом. Одежда на нем была черная и чем-то походила на монашескую рясу. На груди виднелся тяжелый железный крест.
— Господин Карстен Роде, — сказал Строганов тихо, но отчетливо, — я рад видеть тебя. Поздорову ли доехал?
— О-о, я доехал превосходно! Мне очень нравится ваш дом. Но я… — датчанин немного замялся, — не понимаю: почему вы так удалились от столицы Москвы, от своего царя? Простите меня за нескромность, господин Строганов… Наши богатые люди стараются жить в Копенгагене, поближе к королю.
Аникей Федорович улыбнулся, взял со стола карту и подал гостю.
— Вот смотри… Теперь тебе понятно, почему я живу здесь, на реке Вычегде?
— Не совсем. Одно ясно, что отсюда вам удобно доставлять ваши товары. Северная Двина — превосходная дорога к Северному морю.
— Правильно, господин Карстен Роде. А кроме того, в наших местах есть соль, железо, медь. Отсюда не так далеко до моей новой вотчины — Пермской, пожалованной мне великим государем три года назад. От Астрахани и от Москвы весьма удобно плыть в Пермскую вотчину. Я все товары сплавляю по рекам. А еще, заметь, отсюда, из Сольвычегодска, прямая дорога в Сибирское царство по рекам и сухим путем до самой Оби-реки. Я сам нашел удобный путь на Обь через реку Лозьву… Это было давно, — улыбнулся Строганов, — мне было тогда всего двадцать лет.
— Но вам надо иметь много судов?
— В этом у меня нет недостатка. Каждый год мне приходится строить не меньше двух десятков речных лодей на шестьдесят тысяч пудов каждая.
— Это удивительно.
— И эти суда строятся только на одно лето. Там, куда предназначен товар, я продаю на слом и лодьи. Да, с убытком. Правда, мои плотники строят их только из одного дерева — ни одного железного гвоздя.
— Сколько стоит такой корабль на шестьдесят тысяч пудов, значит, тысячу тонн? — спросил датчанин.
— Пятьсот рублей. При продаже на слом я получаю всего одну четверть. На каждую лодью идет… — Строганов вынул из ящика листок бумаги, посмотрел, — три тысячи семьсот пятьдесят деревьев.
— Боже мой! Из этого леса можно построить большой мореходный корабль!
— Вот об этом я и хотел поговорить с тобой. — Строганов помолчал, перебирая бумаги на столе. — Я хочу построить свои морские корабли… Леса в здешних местах много, в Пермской земле — еще больше. Лес мне не стоит ничего. Корабли я построю… Мне нужны кормщики для этих кораблей. Они должны знать, как плыть в Варяжском мореnote 49, должны знать гавани в разных странах, мели и камни. И воды малые и прибылые должны знать.
— Откуда, господин Строганов, должны ходить ваши корабли?
— Из Нарвы и, конечно, из Холмогор, вокруг Северного мыса… Я хочу, — продолжал купец, — построить двадцать кораблей, пятьдесят, сто, сколько понадобится. Я хочу возить свои товары в иноземные страны на своих кораблях… Почему агличане возят к нам свои товары и продают их сами? Пусть. Но и мы хотим продавать свои товары в Аглицкой земле. Корабль за корабль, сколь они к нам, столько и мы к ним. Ведь это справедливо, господин Карстен Роде?
— Справедливо, господин Строганов.
— Вот я и говорю… мне нужны корабли, как можно больше кораблей.
— Где вы хотите их строить, господин Строганов?
— В Холмогорах. Там много отличных мастеров… Ты можешь меня спросить: почему я до сих пор не строил корабли, если у меня есть корабельный лес, свое железо, а главное, хорошие мастера?
— Да, мне любопытно узнать.
— Русские мастера строят отличные корабли для плавания по студеным морям, во льдах… У меня много таких кораблей. Мне надобны быстроходные корабли, устойчивые на море от сильных ветров. Мои кормщики хорошо знают студеные моря, но не обучены к плаванию в западные страны.
— Но, господин Строганов, вы хотите построить сто кораблей, это целый флот! Даже датскому королю не под силу построить столько за пять лет!
— Сколько может построить датский король, я не знаю. К нему в кошель не заглядывал, а для нас это просто тьфу… Пустое дело. Да есть ли у датского короля столько земли, сколь у меня? Твоя забота показать моим мастерам, как строить надежные корабли для западных морей, и научить моих кормщиков управлять ими.
— Мне надо поехать в Холмогоры и все посмотреть своими глазами, тогда я скажу вам, господин Строганов, что можно сделать.
— Что ж, ты прав, поезжай… Сколько я положил тебе жалованья?
— Триста рублей в год, господин Строганов.
Алексей Федорович подвинул к себе бумагу, посмотрел.
— Прибавлю еще пятьдесят, если через два года будут готовы первые хорошие корабли… Не хуже аглицких, — добавил он, подумав.
— Благодарю, господин Строганов, я сделаю все, что можно.
— Так говорили другие, до тебя, однако не выполнили своих обещаний. Десять лет я потерял напрасно, доверившись разным людям.
— Господин Строганов, если этими людьми были англичане, я не удивлюсь. Они прекрасно понимают, чего вы хотите, и всячески будут препятствовать появлению ваших кораблей у своих берегов. Если это немцы из Любека или из других ганзейских городов — причина та же. Им невыгодно торговать с вами на равных правах, поэтому помогать вам строить корабли они не будут… Другое дело я, датчанин! — Карстен Роде выпрямился и ударил себя кулаком в грудь. — Ваша торговля не сидит у меня в печенках… Больше того, англичане и немцы — мои соперники, и я не прочь сунуть им палку в колеса. И шведы ваши враги, им не нравится ваше стремление к Восточному морю. Решено, я помогу вам, даже только потому, что вы мне нравитесь.
— Хорошо, посмотрим… Я еще хотел спросить тебя, Карстен Роде, о морских разбойниках. Как ты полагаешь от них спасение иметь?
— Надо на своих кораблях пушки поставить и топить разбойников. Другой управы на них не знаю, — твердо сказал датчанин. — Скажу вам правду, господин Строганов, я сам был корсаром на службе датского короля против шведов…
— Вот ты какой… Что ж, для дела неплохо. А если я тебе дам корабли, поставлю на них пушки, сможешь тогда оберегать людей, от меня посланных в разные страны с товарами?..
— Смогу, господин Строганов. Морскому военному делу я обучен. Но есть одна зацепка. Тут ваше золото не поможет. Для корсарства на Восточном море надо патент самого московского царя. Без такой бумаги меня, как разбойника, повесят в любой гавани.
— Так… Ну хорошо. Твоими помощниками будут двое моих людей; корабельный мастер Иван Баженов и кормщик, а ныне монах Феодор. А потом и других тебе пошлю.
— Господин Строганов, я поражен… Откуда ваше богатство? Наверно, огромные доходы с земель и с торговли?
— Доходы! Да, я не скрываю. Не прячу данные мне господом богатства, как другие. Я молю бога, чтобы вместе со мной богатела вся Русская земля. Я хочу, чтобы государство Русское было крепким и сильным, иначе мои богатства пойдут в карман крымскому хану, либо полякам и литовцам. Мне без крепкого государства худо, и государству с пустой казной тяжко. Выходит, мы друг другу нужны. Великий государь, дай бог ему здоровья и многие лета, заметил наше усердие и меня, мужика худородного, в свою опричнину взял. И сыновья мои, Яков, Григорий и Семен, вместе со мной в опричнине…
Аника Строганов вдруг побледнел и схватился рукой за грудь. Открыв рот, он хрипло дышал, жилы на тощей шее вздулись.
— Господи, спаси, господи, помилуй, — шептал он чуть слышно.
Дрожавшей рукой Аника Федорович взял серебряную чашу, стоявшую перед ним, поднес к губам и сделал несколько больших глотков.
Дыхание старика стало ровнее. На лице появились живые краски. Не обращая никакого внимания на иноземца, он вышел из-за стола, опустился на колени перед иконой пресвятые богородицы и долго клал поклоны, бормоча молитву.
— Наказал меня господь за многие грехи, — произнес Аника Федорович, снова усевшись на свое место. — Сердечной хворью… Говори, — кивнул он Карстену Роде.
— А если вам, господин Строганов, свои корабли в дальние моря отправить… как Христофор Колумб? Большие богатства за теми морями лежат…
— Слышал я про великие богатства, что испанские мореходы и португалы за дальними морями нашли, — сказал Строганов. — Нам в те края не с руки плавать, у нас свои богатства у порога, не на одну сотню лет хватит… Нам бы людей ученых побольше, от них земля богатеет. Князьям да дворянам недосуг мастерством заниматься. Они, почитай, никогда из доспехов не вылезают, всё в походах, всё на конях… И детей своих военному делу обучают. А нашему брату без грамотеев, без мастеров всякого дела, без разыскателей в черепе земном делать нечего.
Аникей Федорович оживился, его бледное морщинистое лицо сделалось вдохновенным и даже красивым.